— Ой, Марилла, а разве я не опоздала?
— Нет, не опоздала. Сейчас два часа. Они, наверное, только начали собираться, а чай станут пить не раньше чем через час. Умойся, причешись, надень свое клетчатое платье, а я тем временем соберу тебе пирожков и пирожных. Их у меня в доме предостаточно. Я скажу Джерри, чтобы он запряг кобылку и отвез тебя на озеро.
— О Марилла! — в восторге завизжала Энн, бросаясь к умывальнику. — Пять минут назад у меня сердце разрывалось от горя и я жалела, что родилась на свет, а сейчас у меня прямо крылья выросли!
Вечером Энн вернулась домой в состоянии неописуемого блаженства.
— Марилла, это было просто умопомрачительно! 11равда, «умопомрачительно» — замечательное слово? Я его услышала от Мери Бэлл. Все было восхитительно. Мы пили чай с вкуснейшими пирожными и булочками, а потом мистер Хармон Эндрюс катал нас по озеру — по шестеро в лодке. Знаешь, Джейн Эндрюс чуть не свалилась за борт. Она перегнулась, чтобы сорвать лилию, и мистер Эндрюс едва успел ухватить ее за пояс. А то бы она упала и, может, утонула до смерти. Жалко, что это была не я. Как романтично чуть не утонуть до смерти. Я бы всем об этом рассказала. А потом мы ели мороженое. У меня не хватает слов описать, что это такое, Марилла, это что-то не от мира сего.
Вечером Марилла рассказала Мэтью про найденную брошь.
— Должна признаться, что я ошиблась, — горько вздохнула она. — Это послужит мне уроком. Когда я сейчас вспоминаю ее «чистосердечное признание», меня смех берет, хотя я должна на нее рассердиться за ложь — ведь это действительно была ложь. Но почему-то мне эта ложь не кажется такой уж предосудительной — во всяком случае, не такой, как если бы она потеряла брошь и отпиралась. К тому же я сама вынудила ее сочинить подобное «признание». Эту девочку иногда нелегко понять. Но сердце у нее доброе, и она вырастет честным человеком. И уж одного у нее не отнимешь — с ней не соскучишься!
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
— Нет, не опоздала. Сейчас два часа. Они, наверное, только начали собираться, а чай станут пить не раньше чем через час. Умойся, причешись, надень свое клетчатое платье, а я тем временем соберу тебе пирожков и пирожных. Их у меня в доме предостаточно. Я скажу Джерри, чтобы он запряг кобылку и отвез тебя на озеро.
— О Марилла! — в восторге завизжала Энн, бросаясь к умывальнику. — Пять минут назад у меня сердце разрывалось от горя и я жалела, что родилась на свет, а сейчас у меня прямо крылья выросли!
Вечером Энн вернулась домой в состоянии неописуемого блаженства.
— Марилла, это было просто умопомрачительно! 11равда, «умопомрачительно» — замечательное слово? Я его услышала от Мери Бэлл. Все было восхитительно. Мы пили чай с вкуснейшими пирожными и булочками, а потом мистер Хармон Эндрюс катал нас по озеру — по шестеро в лодке. Знаешь, Джейн Эндрюс чуть не свалилась за борт. Она перегнулась, чтобы сорвать лилию, и мистер Эндрюс едва успел ухватить ее за пояс. А то бы она упала и, может, утонула до смерти. Жалко, что это была не я. Как романтично чуть не утонуть до смерти. Я бы всем об этом рассказала. А потом мы ели мороженое. У меня не хватает слов описать, что это такое, Марилла, это что-то не от мира сего.
Вечером Марилла рассказала Мэтью про найденную брошь.
— Должна признаться, что я ошиблась, — горько вздохнула она. — Это послужит мне уроком. Когда я сейчас вспоминаю ее «чистосердечное признание», меня смех берет, хотя я должна на нее рассердиться за ложь — ведь это действительно была ложь. Но почему-то мне эта ложь не кажется такой уж предосудительной — во всяком случае, не такой, как если бы она потеряла брошь и отпиралась. К тому же я сама вынудила ее сочинить подобное «признание». Эту девочку иногда нелегко понять. Но сердце у нее доброе, и она вырастет честным человеком. И уж одного у нее не отнимешь — с ней не соскучишься!
Глава пятнадцатая
БУРЯ В ШКОЛЬНОМ СТАКАНЕ ВОДЫ
— Какой чудесный день — упоение! — воскликнула Энн, с наслаждением вдыхая лесной воздух. — И еще большее упоение — ходить в школу по этим чудесным тропинкам!
— Правда, куда приятнее, чем по дороге — там так пыльно и жарко, — согласилась практичная Диана.
Энн и Диана действительно ходили в школу по очаровательным местам. Выходя из дому, Энн сначала шла по дорожке, которая начиналась у яблоневого сада и потом пересекала лесок. Она назвала эту дорожку Тропой Мечтаний, потому что, как Энн объяснила Марилле, здесь она могла сколько душе угодно мечтать вслух, не боясь, что ее сочтут помешанной. Возле ручья они встречались с Дианой и шли дальше по тропинке под сводом развесистых кленов, пока не доходили до маленького мостика. Тут девочки сворачивали с тропы и двигались через поле мистера Барри и мимо крошечного озерка, который они назвали Ивовым омутом. Пройдя мимо Ивового омута, они оказывались на Фиалковой поляне — маленьком зеленом островке посреди леса, принадлежавшей Эндрю Бэллу.
— Сейчас там, конечно, фиалок нет, — объясняла Марилле Энн, — но Диана говорит, что весной их там просто миллионы. Марилла, ты можешь себе представить миллионы фиалок? У меня просто дух захватывает. Вот я и назвала поляну Фиалковой. Диана говорит, что я замечательно придумываю красивые названия. Все-таки приятно, когда у тебя хоть что-нибудь хорошо получается, правда? А Березовую аллею назвала так Диана. Ей очень хотелось, и я позволила, хотя сама придумала бы что-нибудь более поэтичное. Березовая аллея — это одно из самых красивых мест на свете, Марилла.
Так думал каждый, кто туда попадал. Это была узкая тропинка, окруженная стройными молодыми березками, она тянулась вниз по холму через лес мистера Бэлла и в конце концов выходила на большую дорогу. А там девочкам оставалось только немного подняться к школе. Школа помещалась в чисто выбеленном одноэтажном здании с низкой крышей и большими окнами. В классе стояли удобные широкие парты с открывающимися крышками, на которых уже несколько поколений школьников вырезали свои имена, фамилии и прочие полезные сведения. Школа стояла в стороне от дороги, и прямо за ней виднелись пихтовая роща и ручей, куда дети утром опускали свои бутылки с молоком, чтобы оно оставалось прохладным и свежим до большой перемены.
Первого сентября Марилла проводила Энн в школу с неспокойной душой. Энн такая странная девочка. Сможет ли она поладить с другими детьми? И не будет ли непрерывно болтать на уроках?
Однако Энн вернулась вечером домой в отличном расположении духа.
— Мне понравилось в школе! — объявила она. — Правда, учитель не очень. Он все время крутит усы и строит глазки Присси Эндрюс. Она уже совсем взрослая. Ей шестнадцать лет, и она готовится поступать в следующем году в Куинс-колледж в Шарлоттауне. Тилли Боултер говорит, что учитель по уши влюблен в нее. У нее розовые щечки и волнистые русые волосы, и она их очень красиво причесывает. Она сидит за длинной партой в конце класса позади всех, а он обычно садится рядом с ней — вроде бы объясняет урок. Руби Джиллис утверждает, что один раз он написал на ее грифельной доске что-то такое, отчего она вспыхнула как маков цвет и захихикала. Руби Джиллис говорит, что, наверное, это не имело никакого отношения к урокам.
— Послушай, Энн, я не желаю выслушивать сплетни про вашего учителя, — резко оборвала ее Марилла. — Тебя не для того послали в школу, чтобы ты критиковала учителей. Твое дело учиться, и уж наверняка тебя-то он может кое-чему научить. Так что этим и занимайся. Ты хорошо себя вела на уроках?
— Хорошо, — спокойно кивнула Энн. — Это оказалось не так уж и трудно. Я села вместе с Дианой. Наша парта около окна, и из него видно Лучезарное озеро. В школе столько симпатичных девочек! Мы ужасно весело играли на перемене. Приятно, когда есть с кем поиграть. Но, конечно, больше всех я люблю Диану. Я очень отстала от других девочек моего возраста. Мне это как-то обидно. Но зато ни у кого из них нет такого богатого воображения. У нас сегодня было чтение, география, история Канады и диктант. Мистер Филлипс сказал, что я делаю ужасно много ошибок, и даже показал мой листок классу, чтобы все видели, как он его исчеркал. Это тоже было очень неприятно, Марилла, — мог бы и повежливее обращаться с девочкой, которая в первый раз пришла к нему в класс. Руби Джиллис дала мне яблоко, а Софи Слоун — хорошенькую открытку с надписью: «Можно, я провожу тебя до дома?» Завтра я должна ее вернуть. А Тилли Боултер одолжила мне на время обруч для волос. Можно, я тоже сделаю себе обруч для волос из тех бус, что валяются у нас в мансарде? Ой, Марилла, Джейн Эндрюс говорит, что она слышала, как Присси Эндрюс сказала Саре Джиллис, что у меня очень хорошенький носик. Марилла, это первый комплимент в моей жизни! Мне даже стало как-то странно. Как ты считаешь, Марилла, у меня хорошенький носик?
— Носик как носик, вполне сносный, — согласилась Марилла, хотя в глубине души считала, что у Энн в самом деле необыкновенно хорошенький носик, но вовсе не собиралась ей об этом говорить.
С тех пор минуло три недели, и все как будто шло прекрасно. И вот в солнечный сентябрьский денек Энн и Диана вприпрыжку бежали по Березовой аллее, и настроение у них было просто замечательное.
— Сегодня, наверное, придет Джильберт Блайт, — сказала Диана. — Он все лето жил у родственников в Нью-Брансуике и вернулся домой только в субботу. Он ужасно интересный парень, Энн. И страшно любит дразнить девочек. Просто житья от него никакого нет.
Однако в голосе Дианы не слышалось особого негодования по этому поводу.
— Джильберт Блайт? — переспросила Энн. — Так это его имя написано на стене: «Джильберт + Джулия = любовь»?
— Да, — пренебрежительно кивнула Диана, — но, по-моему, она ему не так уж и нравится. Он как-то заявил, что изучает по ее веснушкам таблицу умножения.
— Только не говори мне о веснушках! — взмолилась Энн. — Это все равно что в доме повешенного говорить о веревке. Я считаю, что писать на стене такие вещи про мальчиков и девочек — ужасная глупость. Пусть только кто-нибудь посмеет написать так про меня! Хотя, — поспешно добавила Энн, — никто про меня такого, конечно, не напишет…
И она вздохнула. Ей вовсе не хотелось, чтобы про нее писали, будто у нее с каким-то мальчиком любовь. Но сознавать, что такая опасность ей не грозит, тоже было как-то обидно.
— Почему это не напишет? — великодушно возразила Диана, смоляные кудри и черные глаза которой поразили не одно мальчишеское сердце, а имя ее появлялось на стене чуть ли не в полдюжине различных сочетаний. — Это же просто шутка. И с чего ты взяла, что про тебя никогда такого не напишут? Чарли Слоун в тебя уже втюрился. Он сказал своей маме — маме! — что ты самая умная девочка в школе. А это поважнее, чем быть просто хорошенькой.
— Нет, не важнее, — возразила Энн как истинная женщина. — Я бы предпочла быть хорошенькой. А Чарли Слоуна я терпеть не могу. Не выношу лупоглазых мальчишек. Если бы про нас с ним написали «любовь», я бы умерла со стыда. Но быть первой ученицей в классе, конечно, приятно.
— Теперь в твоем классе будет учиться Джильберт, а он всегда был первым. Он тоже отстал от других. Четыре года назад его отец заболел и поехал лечиться в Альберту, и Джил поехал вместе с ним. Они там пробыли три года, и Джил почти совсем не ходил в школу. Но с ним тебе будет не так-то легко соперничать.
— Вот и прекрасно, — поспешно отозвалась Энн. — Невелика честь быть первой ученицей среди девяти-десятилеток.
Когда мистер Филлипс отправился на заднюю скамейку помогать Присси Эндрюс готовить задание по латыни, Диана шепнула Энн:
— Вот он, Джильберт Блайт, — с другой стороны от прохода. Правда, красивый мальчишка?
Энн поглядела направо и смогла хорошенько рассмотреть Джильберта. Он как раз сосредоточенно прикалывал кнопкой косичку Руби Джиллис, которая сидела перед ним, к спинке ее скамейки. Джильберт был высокий мальчик, с вьющимися волосами, глазами плута и явной склонностью к самым разным проделкам. Когда Руби попыталась встать, чтобы отдать учителю тетрадку с задачей, ей вдруг показалось, что косичку у нее вырвали с корнем. Она взвизгнула на весь класс и рухнула на скамейку. Все взоры устремились к ней, а мистер Филлипс так свирепо нахмурился, что Руби расплакалась. Джильберт тем временем проворно вытащил кнопку и сосредоточенно уставился в учебник истории. Когда волнение в классе улеглось, он глянул на Энн и весело ей подмигнул.
— Пожалуй, и правда красивый парень, — сказала Энн Диане, — но слишком развязно ведет себя. Придумал тоже — подмигивать девочке, с которой даже не знаком!
Однако главные события были впереди.
После перемены мистер Филлипс опять отошел к задней парте объяснять Присси Эндрюс задачу по алгебре, предоставив остальным ученикам делать все что заблагорассудится. Одни ели яблоки, другие перешептывались, третьи рисовали картинки на своих грифельных досках, четвертые гоняли по проходу упряжки из сверчков. А Джильберт Блайт пытался обратить на себя внимание новенькой, Энн Ширли, но у него ничего не получалось: Энн забыла и о нем, и обо всех остальных учениках, забыла даже о том, что сидит в школе. Подперев подбородок ладошкой, она устремила взор на голубой просвет Лучезарного озера, который ей был виден из окна, и Унеслась мыслями в страну волшебных грез.
Джильберт Блайт не привык, чтобы девочки игнорировали его. Нет, он все-таки заставит эту задавалу с острым подбородком и глазами, каких нет ни у одной другой девочки в Эвонли, посмотреть в его сторону.
Джильберт протянул через проход руку, дернул Энн за рыжую косичку и проговорил громким шепотом, который услышал весь класс:
— Морковкин хвостик!
Тут уж Энн обратила на него внимание! Да так, как ему и в дурном сне не приснилось бы!
Грубо вырванная из страны грез, она вскочила на ноги, глаза ее негодующе засверкали, а еще через минуту наполнились гневными слезами.
— Мерзкий, злобный мальчишка! — крикнула она. — Как ты смеешь обзываться?!
И, схватив грифельную доску, она с такой силой стукнула ею Джильберта по голове, что та треснула пополам — доска, конечно.
Класс замер от восторга — кто не любит скандала? Диана ахнула. У Руби Джиллис, которая плакала по любому поводу, по щекам потекли слезы. Томми Слоун разинул рот от изумления и даже не заметил, как его упряжка сверчков скрылась под шкафом.
Мистер Филлипс быстрым шагом прошел по проходу и тяжело положил руку на плечико Энн.
— Что это за выходки, Энн Ширли? — грозно спросил он.
Энн молчала. Не станет же она повторять перед всем классом, что ее косичку назвали морковкиным хвостиком. Но за нее вступился Джильберт:
— Я сам виноват, мистер Филлипс. Я ее дразнил. Мистер Филлипс, однако, не обратил на его слова никакого внимания.
— Я не предполагал, что у меня в классе возможны такие безобразные сцены, — торжественно проговорил он, словно сам факт пребывания здесь должен был очистить души маленьких грешников от всех недостойных страстей. — Поди встань у доски, Энн. Будешь так стоять до конца уроков.
Побелевшая как полотно Энн подошла к доске. Мистер Филлипс взял мел и написал у нее над головой: «Энн Ширли недопустимо вспыльчива. Энн Ширли надо учиться держать себя в руках».
Он произнес эти слова вслух, чтобы они дошли до сознания даже малышей из первого класса, которые еще не научились читать.
Так Энн и простояла у доски до конца уроков. Она не плакала и смотрела прямо перед собой. В ней все еще кипел гнев — наверное, именно он и давал ей силы вынести это унижение. Одинаково негодующим взором она глядела и на Диану, которая была полна сочувствия, и на Чарли Слоуна, возмущенно кивавшего в сторону Джильберта, и на Джози Пайн, на лице которой играла злорадная усмешка. А Джильберта Блайта она просто не видела. Она поклялась себе, что больше никогда в жизни на него не посмотрит и не будет с ним разговаривать до самой могилы.
Когда кончились уроки, Энн вышла из класса с гордо поднятой головой. Джильберт попытался перехватить ее в дверях.
— Энн, извини, что я тебя дразнил, — покаянно прошептал он. — Мне очень жаль, честное слово. Не сердись на меня, ладно?
Энн прошла мимо, даже не удостоив его взглядом.
— Почему ты не захотела его простить, Энн? — полуукоризненно-полувосхищенно спросила Диана. Сама она ни за что бы не устояла перед просьбой Джильберта.
— Я никогда не прощу Джильберта Блайта, — твердо заявила Энн. — Мое сердце заковано в латы.
Диана весьма смутно представляла себе, что произошло с сердцем Энн, но поняла — это что-то ужасное.
— Зря ты на него так рассердилась, — осторожно заметила она. — Он всех девочек дразнит. Про меня он говорит, что я похожа на ворону. И еще ни разу ни перед кем не извинялся.
— Одно дело сказать, что ты черная как ворона, а другое — сказать про твою косичку, что это морковкин хвостик, — с достоинством произнесла Энн. — Джильберт Блайт нанес мне несмываемое оскорбление.
Может быть, оскорбление все-таки постепенно и смылось бы, если бы на этом все кончилось. Но, как говорится, беда не приходит одна.
Во время большой перемены школьники любили собирать жевательную смолу в ближнем лесочке, откуда им был виден дом Эбена Уайта. Мистер Филлипс снимал у него комнату и в перерыв ходил туда обедать. Когда дети видели, что учитель вышел из дому, они бежали к школе, но так как расстояние от лесочка до школы было раза в три больше, чем от дома мистера Уайта, они часто прибегали запыхавшись, минуты на три позже учителя.
И вот на следующий день, после того как Энн наказали за вспыльчивость, мистер Филлипс в очередном порыве реформаторского вдохновения заявил, уходя обедать, что к его возвращению все ученики должны быть на своих местах. Опоздавших он строго накажет.
Однако все мальчики и многие девочки, как всегда, отправились в пихтовую рощу, исполненные самых благих намерений — набрать смолы только на одну жвачку и тут же вернуться назад. Но в роще было так хорошо, а желтые сгустки смолы так соблазнительны, что они совсем забыли про угрозу учителя, пока Джимми Гловер, забравшийся чуть ли не на верхушку старой пихты, не закричал:
— Идет!
Девочки, которые стояли внизу, бросились в школу и успели сесть на места вовремя. Но мальчикам надо было еще спуститься с деревьев, и они, конечно, опоздали. Опоздала и Энн, которая вообще не интересовалась жвачкой, а просто забрела в заросли папоротника и плела венок из лилий, тихонько напевая про себя. Она оказалась бы последней, но так как очень быстро бегала, то догнала мальчиков в дверях и вместе с ними влетела в класс в тот момент, когда мистер Филлипс уже вешал свою шляпу на гвоздь.
Реформаторский пыл учителя уже угас, и ему не хотелось наказывать добрый десяток учеников, но и бросать слова на ветер тоже как-то негоже. И он решил найти козла отпущения. Энн, запыхавшись, шлепнулась на свое место и совсем забыла про венок, который съехал на одно ухо и придавал ей совершенно ухарский вид. Что ж, она идеально подходила на эту роль.
— Энн Ширли, — сказал мистер Филлипс насмешливым тоном, — вижу, ты предпочитаешь общество мальчиков, и я решил пойти тебе навстречу. Сними с головы венок и садись за одну парту с Джильбертом Блайтом.
Мальчики сразу заухмылялись. Диана, побледнев от жалости, сорвала с головы Энн венок и сжала ей руку. Энн глядела на учителя расширенными глазами, она словно окаменела.
— Ты слышала, что я сказал, Энн? — строго вопросил мистер Филлипс.
— Да, сэр, — медленно произнесла Энн. — Но неужели вы говорите это всерьез?
— Уверяю тебя, что да, — ответил учитель тем саркастическим тоном, который ненавидели все дети в классе, а Энн в особенности. — Делай, что тебе велят.
На минуту в глазах Энн вспыхнула бунтарская искра — казалось, она сейчас откажется выполнять приказание учителя. Но потом, словно осознав, что выхода нет, она встала с гордым видом, сделала два шага через проход и села рядом с Джильбертом Блайтом, положив руки на парту и опустив на них голову. Руби Джиллис, которая мельком увидела лицо Энн, до того как она его закрыла, потом рассказывала девочкам, что она не представляла, что у человека может быть такое лицо — белое как полотно и с жуткими красными пятнами на щеках.
Энн казалось, что в ее жизни наступил настоящий крах. Мало того, что среди десятка одинаково провинившихся учитель решил наказать ее одну; мало того, что он назначил ей особенно унизительное наказание — сидеть за одной партой с мальчиком… Но чтобы этот мальчик оказался не кем иным, как ее врагом номер один Джильбертом Блайтом… Нет, этого она перенести не сможет. Не будет даже и пытаться. Все существо Энн кипело от гнева, стыда и унижения.
Сначала дети в классе таращили на нее глаза, толкали друг друга локтями и перешептывались. Но Энн не двигалась и не поднимала головы, а Джильберт решал задачу с дробями с таким видом, словно в целом свете его интересовали только дроби. В конце концов все занялись своими делами и забыли про Энн. В какой-то момент, когда на них никто не смотрел, Джильберт достал из парты розовую конфетку в виде сердечка и положил перед Энн. Девочка тут же подняла голову, взяла двумя пальцами розовое сердечко, бросила его на пол и раздавила каблуком. После этого она приняла прежнее положение, даже не удостоив Джильберта взглядом.
Когда уроки закончились, Энн подошла к своей парте, вынула из нее все книжки, мелки, ручку, чернильницу, Библию, задачник по арифметике и демонстративно сложила на своей треснутой грифельной доске.
— Зачем ты все это уносишь домой, Энн? — спросила Диана, как только они вышли из школы. Раньше она просто не осмелилась задать этот вопрос.
— Я больше не буду ходить в школу, — отрезала Энн.
Диана даже споткнулась.
— А Марилла тебе позволит?
— Ей придется позволить. У такого учителя я не хочу учиться.
— Энн, что ты говоришь?! — Диана, казалось, вот-вот заплачет. — Это нечестно. А я что буду делать? Мистер Филлипс посадит меня с этой мерзкой Герти Пайн, обязательно посадит — она ведь сидит одна. Энн, пожалуйста, не бросай школу.
— Диана, ради тебя я готова сделать все, что ты попросишь, — грустно сказала Энн. — Я вошла бы в клетку к хищным зверям — пусть бы они меня разорвали на кусочки. Но не проси меня вернуться в школу. Я не могу. Не терзай мою душу.
— Но тебе же будет ужасно скучно! — уговаривала ее Диана. — Мы же собирались всем классом строить новый шалаш у ручья. Собирались выучить новую песенку — Джейн Эндрюс ее уже разучивает; а Элис Эндрюс обещала на той неделе принести новую книжку, и мы будем читать ее по очереди вслух, сидя у ручья. Ты же обожаешь читать вслух, Энн!
Но все уговоры были напрасны. Обратно в школу, где правит мистер Филлипс, она больше не вернется. Так она и сказала Марилле, когда пришла домой.
— Не болтай глупости, — отмахнулась Марилла.
— Это не глупости, — проговорила Энн, глядя на Мариллу бесконечно печальными глазами. — Неужели ты не понимаешь, Марилла? Он меня оскорбил.
— Выдумала тоже — оскорбил! Пойдешь завтра в школу как миленькая!
— Нет, не пойду, — покачала головой Энн. — Я никогда туда больше не пойду, Марилла. Я буду учиться Дома, постараюсь себя хорошо вести и помалкивать, насколько это в моих силах. Но в школу я не пойду ни за что на свете.
Марилла увидела в глазах Энн непоколебимую решимость, которую не так-то просто будет одолеть. Весьма мудро она решила пока прекратить обсуждение этого вопроса.
«Схожу вечером к Рэйчел и посоветуюсь, как быть, — подумала она. — Энн сейчас, видно, не уговорить. Она страшно расстроена, и упрямства в ней тоже хватает. Да и если верить ее словам, мистер Филлипс действительно к ней несправедлив. Но ей я этого, конечно, не скажу. Посоветуюсь с Рэйчел. Она вырастила десять детей, и все они ходили в школу, так что кому как не ей знать, как поступать в таком случае. Она, наверное, уже слышала про этот скандал».
Когда Марилла пришла к миссис Рэйчел, та, как всегда, вязала и была в прекрасном настроении.
— Ты, наверное, понимаешь, зачем я к тебе пришла, — несколько смущенно начала Марилла.
Миссис Рэйчел кивнула:
— Из-за этой истории в школе. Тилли Боултер заглянула ко мне по дороге домой и все рассказала.
— Ума не приложу, что делать с Энн, — пожаловалась Марилла. — Твердит, что больше не будет ходить в школу, — и не подступись. Я так и думала, что с ней там что-нибудь случится. Слишком уж все было хорошо. Она такая нервная девочка. Что ты посоветуешь, Рэйчел?
— Ну, если тебе нужен мой совет, Марилла, — с готовностью ответила миссис Линд, которая больше всего на свете любила давать советы, — то я бы не стала настаивать: пусть делает как хочет. Я считаю, что мистер Филлипс был не прав. Конечно, детям таких вещей не говорят. Вчера он наказал ее справедливо — нельзя же так распускаться. А сегодня — другое дело. Он должен был наказать всех опоздавших. И что это еще за наказание — сажать девочек с мальчиками? Это просто неприлично. Тилли Боултер вся кипела от негодования. Она целиком на стороне Энн, и другие ученики тоже. Они все очень хорошо относятся к Энн. Вот уж не ожидала, что она придется там ко двору.
— Ты хочешь сказать, что… пусть не ходит в школу? — изумленно спросила Марилла.
— Пусть не ходит. На твоем месте я бы вообще не поминала школу, пока она сама о ней не заговорит. Не беспокойся, Марилла, через недельку она остынет и ей самой захочется вернуться, а если ты заставишь ее идти в школу сейчас, еще неизвестно, какой следующий номер она выкинет. И будет только хуже. Так что не нужно настаивать. А от того, что Энн пропустит несколько дней занятий, она ничего не потеряет. Мистер Филлипс — никуда не годный учитель. Он не обращает внимания на маленьких и все свое время уделяет тем, кто готовится в колледж… И вообще, на следующий год мистера Филлипса на этой должности не оставят. Его уже и нынче бы не оставили, если бы дядя мистера Филлипса не был самым богатым попечителем.
Марилла последовала совету миссис Рэйчел и больше не заговаривала с Энн о школе. Та учила дома уроки, которые ей приносила Диана, выполняла свои обязанности по дому и гуляла с Дианой в прохладном, ярко расцвеченном осеннем лесу. Если ей приходилось встречать на дороге или в воскресной школе Джильберта Блайта, она проходила мимо с ледяным презрением, игнорируя все его попытки к примирению. Диана попробовала выступить в роли посредника, но ее старания не увенчались успехом. Энн явно решила ненавидеть Джильберта до конца своих дней.
— Правда, куда приятнее, чем по дороге — там так пыльно и жарко, — согласилась практичная Диана.
Энн и Диана действительно ходили в школу по очаровательным местам. Выходя из дому, Энн сначала шла по дорожке, которая начиналась у яблоневого сада и потом пересекала лесок. Она назвала эту дорожку Тропой Мечтаний, потому что, как Энн объяснила Марилле, здесь она могла сколько душе угодно мечтать вслух, не боясь, что ее сочтут помешанной. Возле ручья они встречались с Дианой и шли дальше по тропинке под сводом развесистых кленов, пока не доходили до маленького мостика. Тут девочки сворачивали с тропы и двигались через поле мистера Барри и мимо крошечного озерка, который они назвали Ивовым омутом. Пройдя мимо Ивового омута, они оказывались на Фиалковой поляне — маленьком зеленом островке посреди леса, принадлежавшей Эндрю Бэллу.
— Сейчас там, конечно, фиалок нет, — объясняла Марилле Энн, — но Диана говорит, что весной их там просто миллионы. Марилла, ты можешь себе представить миллионы фиалок? У меня просто дух захватывает. Вот я и назвала поляну Фиалковой. Диана говорит, что я замечательно придумываю красивые названия. Все-таки приятно, когда у тебя хоть что-нибудь хорошо получается, правда? А Березовую аллею назвала так Диана. Ей очень хотелось, и я позволила, хотя сама придумала бы что-нибудь более поэтичное. Березовая аллея — это одно из самых красивых мест на свете, Марилла.
Так думал каждый, кто туда попадал. Это была узкая тропинка, окруженная стройными молодыми березками, она тянулась вниз по холму через лес мистера Бэлла и в конце концов выходила на большую дорогу. А там девочкам оставалось только немного подняться к школе. Школа помещалась в чисто выбеленном одноэтажном здании с низкой крышей и большими окнами. В классе стояли удобные широкие парты с открывающимися крышками, на которых уже несколько поколений школьников вырезали свои имена, фамилии и прочие полезные сведения. Школа стояла в стороне от дороги, и прямо за ней виднелись пихтовая роща и ручей, куда дети утром опускали свои бутылки с молоком, чтобы оно оставалось прохладным и свежим до большой перемены.
Первого сентября Марилла проводила Энн в школу с неспокойной душой. Энн такая странная девочка. Сможет ли она поладить с другими детьми? И не будет ли непрерывно болтать на уроках?
Однако Энн вернулась вечером домой в отличном расположении духа.
— Мне понравилось в школе! — объявила она. — Правда, учитель не очень. Он все время крутит усы и строит глазки Присси Эндрюс. Она уже совсем взрослая. Ей шестнадцать лет, и она готовится поступать в следующем году в Куинс-колледж в Шарлоттауне. Тилли Боултер говорит, что учитель по уши влюблен в нее. У нее розовые щечки и волнистые русые волосы, и она их очень красиво причесывает. Она сидит за длинной партой в конце класса позади всех, а он обычно садится рядом с ней — вроде бы объясняет урок. Руби Джиллис утверждает, что один раз он написал на ее грифельной доске что-то такое, отчего она вспыхнула как маков цвет и захихикала. Руби Джиллис говорит, что, наверное, это не имело никакого отношения к урокам.
— Послушай, Энн, я не желаю выслушивать сплетни про вашего учителя, — резко оборвала ее Марилла. — Тебя не для того послали в школу, чтобы ты критиковала учителей. Твое дело учиться, и уж наверняка тебя-то он может кое-чему научить. Так что этим и занимайся. Ты хорошо себя вела на уроках?
— Хорошо, — спокойно кивнула Энн. — Это оказалось не так уж и трудно. Я села вместе с Дианой. Наша парта около окна, и из него видно Лучезарное озеро. В школе столько симпатичных девочек! Мы ужасно весело играли на перемене. Приятно, когда есть с кем поиграть. Но, конечно, больше всех я люблю Диану. Я очень отстала от других девочек моего возраста. Мне это как-то обидно. Но зато ни у кого из них нет такого богатого воображения. У нас сегодня было чтение, география, история Канады и диктант. Мистер Филлипс сказал, что я делаю ужасно много ошибок, и даже показал мой листок классу, чтобы все видели, как он его исчеркал. Это тоже было очень неприятно, Марилла, — мог бы и повежливее обращаться с девочкой, которая в первый раз пришла к нему в класс. Руби Джиллис дала мне яблоко, а Софи Слоун — хорошенькую открытку с надписью: «Можно, я провожу тебя до дома?» Завтра я должна ее вернуть. А Тилли Боултер одолжила мне на время обруч для волос. Можно, я тоже сделаю себе обруч для волос из тех бус, что валяются у нас в мансарде? Ой, Марилла, Джейн Эндрюс говорит, что она слышала, как Присси Эндрюс сказала Саре Джиллис, что у меня очень хорошенький носик. Марилла, это первый комплимент в моей жизни! Мне даже стало как-то странно. Как ты считаешь, Марилла, у меня хорошенький носик?
— Носик как носик, вполне сносный, — согласилась Марилла, хотя в глубине души считала, что у Энн в самом деле необыкновенно хорошенький носик, но вовсе не собиралась ей об этом говорить.
С тех пор минуло три недели, и все как будто шло прекрасно. И вот в солнечный сентябрьский денек Энн и Диана вприпрыжку бежали по Березовой аллее, и настроение у них было просто замечательное.
— Сегодня, наверное, придет Джильберт Блайт, — сказала Диана. — Он все лето жил у родственников в Нью-Брансуике и вернулся домой только в субботу. Он ужасно интересный парень, Энн. И страшно любит дразнить девочек. Просто житья от него никакого нет.
Однако в голосе Дианы не слышалось особого негодования по этому поводу.
— Джильберт Блайт? — переспросила Энн. — Так это его имя написано на стене: «Джильберт + Джулия = любовь»?
— Да, — пренебрежительно кивнула Диана, — но, по-моему, она ему не так уж и нравится. Он как-то заявил, что изучает по ее веснушкам таблицу умножения.
— Только не говори мне о веснушках! — взмолилась Энн. — Это все равно что в доме повешенного говорить о веревке. Я считаю, что писать на стене такие вещи про мальчиков и девочек — ужасная глупость. Пусть только кто-нибудь посмеет написать так про меня! Хотя, — поспешно добавила Энн, — никто про меня такого, конечно, не напишет…
И она вздохнула. Ей вовсе не хотелось, чтобы про нее писали, будто у нее с каким-то мальчиком любовь. Но сознавать, что такая опасность ей не грозит, тоже было как-то обидно.
— Почему это не напишет? — великодушно возразила Диана, смоляные кудри и черные глаза которой поразили не одно мальчишеское сердце, а имя ее появлялось на стене чуть ли не в полдюжине различных сочетаний. — Это же просто шутка. И с чего ты взяла, что про тебя никогда такого не напишут? Чарли Слоун в тебя уже втюрился. Он сказал своей маме — маме! — что ты самая умная девочка в школе. А это поважнее, чем быть просто хорошенькой.
— Нет, не важнее, — возразила Энн как истинная женщина. — Я бы предпочла быть хорошенькой. А Чарли Слоуна я терпеть не могу. Не выношу лупоглазых мальчишек. Если бы про нас с ним написали «любовь», я бы умерла со стыда. Но быть первой ученицей в классе, конечно, приятно.
— Теперь в твоем классе будет учиться Джильберт, а он всегда был первым. Он тоже отстал от других. Четыре года назад его отец заболел и поехал лечиться в Альберту, и Джил поехал вместе с ним. Они там пробыли три года, и Джил почти совсем не ходил в школу. Но с ним тебе будет не так-то легко соперничать.
— Вот и прекрасно, — поспешно отозвалась Энн. — Невелика честь быть первой ученицей среди девяти-десятилеток.
Когда мистер Филлипс отправился на заднюю скамейку помогать Присси Эндрюс готовить задание по латыни, Диана шепнула Энн:
— Вот он, Джильберт Блайт, — с другой стороны от прохода. Правда, красивый мальчишка?
Энн поглядела направо и смогла хорошенько рассмотреть Джильберта. Он как раз сосредоточенно прикалывал кнопкой косичку Руби Джиллис, которая сидела перед ним, к спинке ее скамейки. Джильберт был высокий мальчик, с вьющимися волосами, глазами плута и явной склонностью к самым разным проделкам. Когда Руби попыталась встать, чтобы отдать учителю тетрадку с задачей, ей вдруг показалось, что косичку у нее вырвали с корнем. Она взвизгнула на весь класс и рухнула на скамейку. Все взоры устремились к ней, а мистер Филлипс так свирепо нахмурился, что Руби расплакалась. Джильберт тем временем проворно вытащил кнопку и сосредоточенно уставился в учебник истории. Когда волнение в классе улеглось, он глянул на Энн и весело ей подмигнул.
— Пожалуй, и правда красивый парень, — сказала Энн Диане, — но слишком развязно ведет себя. Придумал тоже — подмигивать девочке, с которой даже не знаком!
Однако главные события были впереди.
После перемены мистер Филлипс опять отошел к задней парте объяснять Присси Эндрюс задачу по алгебре, предоставив остальным ученикам делать все что заблагорассудится. Одни ели яблоки, другие перешептывались, третьи рисовали картинки на своих грифельных досках, четвертые гоняли по проходу упряжки из сверчков. А Джильберт Блайт пытался обратить на себя внимание новенькой, Энн Ширли, но у него ничего не получалось: Энн забыла и о нем, и обо всех остальных учениках, забыла даже о том, что сидит в школе. Подперев подбородок ладошкой, она устремила взор на голубой просвет Лучезарного озера, который ей был виден из окна, и Унеслась мыслями в страну волшебных грез.
Джильберт Блайт не привык, чтобы девочки игнорировали его. Нет, он все-таки заставит эту задавалу с острым подбородком и глазами, каких нет ни у одной другой девочки в Эвонли, посмотреть в его сторону.
Джильберт протянул через проход руку, дернул Энн за рыжую косичку и проговорил громким шепотом, который услышал весь класс:
— Морковкин хвостик!
Тут уж Энн обратила на него внимание! Да так, как ему и в дурном сне не приснилось бы!
Грубо вырванная из страны грез, она вскочила на ноги, глаза ее негодующе засверкали, а еще через минуту наполнились гневными слезами.
— Мерзкий, злобный мальчишка! — крикнула она. — Как ты смеешь обзываться?!
И, схватив грифельную доску, она с такой силой стукнула ею Джильберта по голове, что та треснула пополам — доска, конечно.
Класс замер от восторга — кто не любит скандала? Диана ахнула. У Руби Джиллис, которая плакала по любому поводу, по щекам потекли слезы. Томми Слоун разинул рот от изумления и даже не заметил, как его упряжка сверчков скрылась под шкафом.
Мистер Филлипс быстрым шагом прошел по проходу и тяжело положил руку на плечико Энн.
— Что это за выходки, Энн Ширли? — грозно спросил он.
Энн молчала. Не станет же она повторять перед всем классом, что ее косичку назвали морковкиным хвостиком. Но за нее вступился Джильберт:
— Я сам виноват, мистер Филлипс. Я ее дразнил. Мистер Филлипс, однако, не обратил на его слова никакого внимания.
— Я не предполагал, что у меня в классе возможны такие безобразные сцены, — торжественно проговорил он, словно сам факт пребывания здесь должен был очистить души маленьких грешников от всех недостойных страстей. — Поди встань у доски, Энн. Будешь так стоять до конца уроков.
Побелевшая как полотно Энн подошла к доске. Мистер Филлипс взял мел и написал у нее над головой: «Энн Ширли недопустимо вспыльчива. Энн Ширли надо учиться держать себя в руках».
Он произнес эти слова вслух, чтобы они дошли до сознания даже малышей из первого класса, которые еще не научились читать.
Так Энн и простояла у доски до конца уроков. Она не плакала и смотрела прямо перед собой. В ней все еще кипел гнев — наверное, именно он и давал ей силы вынести это унижение. Одинаково негодующим взором она глядела и на Диану, которая была полна сочувствия, и на Чарли Слоуна, возмущенно кивавшего в сторону Джильберта, и на Джози Пайн, на лице которой играла злорадная усмешка. А Джильберта Блайта она просто не видела. Она поклялась себе, что больше никогда в жизни на него не посмотрит и не будет с ним разговаривать до самой могилы.
Когда кончились уроки, Энн вышла из класса с гордо поднятой головой. Джильберт попытался перехватить ее в дверях.
— Энн, извини, что я тебя дразнил, — покаянно прошептал он. — Мне очень жаль, честное слово. Не сердись на меня, ладно?
Энн прошла мимо, даже не удостоив его взглядом.
— Почему ты не захотела его простить, Энн? — полуукоризненно-полувосхищенно спросила Диана. Сама она ни за что бы не устояла перед просьбой Джильберта.
— Я никогда не прощу Джильберта Блайта, — твердо заявила Энн. — Мое сердце заковано в латы.
Диана весьма смутно представляла себе, что произошло с сердцем Энн, но поняла — это что-то ужасное.
— Зря ты на него так рассердилась, — осторожно заметила она. — Он всех девочек дразнит. Про меня он говорит, что я похожа на ворону. И еще ни разу ни перед кем не извинялся.
— Одно дело сказать, что ты черная как ворона, а другое — сказать про твою косичку, что это морковкин хвостик, — с достоинством произнесла Энн. — Джильберт Блайт нанес мне несмываемое оскорбление.
Может быть, оскорбление все-таки постепенно и смылось бы, если бы на этом все кончилось. Но, как говорится, беда не приходит одна.
Во время большой перемены школьники любили собирать жевательную смолу в ближнем лесочке, откуда им был виден дом Эбена Уайта. Мистер Филлипс снимал у него комнату и в перерыв ходил туда обедать. Когда дети видели, что учитель вышел из дому, они бежали к школе, но так как расстояние от лесочка до школы было раза в три больше, чем от дома мистера Уайта, они часто прибегали запыхавшись, минуты на три позже учителя.
И вот на следующий день, после того как Энн наказали за вспыльчивость, мистер Филлипс в очередном порыве реформаторского вдохновения заявил, уходя обедать, что к его возвращению все ученики должны быть на своих местах. Опоздавших он строго накажет.
Однако все мальчики и многие девочки, как всегда, отправились в пихтовую рощу, исполненные самых благих намерений — набрать смолы только на одну жвачку и тут же вернуться назад. Но в роще было так хорошо, а желтые сгустки смолы так соблазнительны, что они совсем забыли про угрозу учителя, пока Джимми Гловер, забравшийся чуть ли не на верхушку старой пихты, не закричал:
— Идет!
Девочки, которые стояли внизу, бросились в школу и успели сесть на места вовремя. Но мальчикам надо было еще спуститься с деревьев, и они, конечно, опоздали. Опоздала и Энн, которая вообще не интересовалась жвачкой, а просто забрела в заросли папоротника и плела венок из лилий, тихонько напевая про себя. Она оказалась бы последней, но так как очень быстро бегала, то догнала мальчиков в дверях и вместе с ними влетела в класс в тот момент, когда мистер Филлипс уже вешал свою шляпу на гвоздь.
Реформаторский пыл учителя уже угас, и ему не хотелось наказывать добрый десяток учеников, но и бросать слова на ветер тоже как-то негоже. И он решил найти козла отпущения. Энн, запыхавшись, шлепнулась на свое место и совсем забыла про венок, который съехал на одно ухо и придавал ей совершенно ухарский вид. Что ж, она идеально подходила на эту роль.
— Энн Ширли, — сказал мистер Филлипс насмешливым тоном, — вижу, ты предпочитаешь общество мальчиков, и я решил пойти тебе навстречу. Сними с головы венок и садись за одну парту с Джильбертом Блайтом.
Мальчики сразу заухмылялись. Диана, побледнев от жалости, сорвала с головы Энн венок и сжала ей руку. Энн глядела на учителя расширенными глазами, она словно окаменела.
— Ты слышала, что я сказал, Энн? — строго вопросил мистер Филлипс.
— Да, сэр, — медленно произнесла Энн. — Но неужели вы говорите это всерьез?
— Уверяю тебя, что да, — ответил учитель тем саркастическим тоном, который ненавидели все дети в классе, а Энн в особенности. — Делай, что тебе велят.
На минуту в глазах Энн вспыхнула бунтарская искра — казалось, она сейчас откажется выполнять приказание учителя. Но потом, словно осознав, что выхода нет, она встала с гордым видом, сделала два шага через проход и села рядом с Джильбертом Блайтом, положив руки на парту и опустив на них голову. Руби Джиллис, которая мельком увидела лицо Энн, до того как она его закрыла, потом рассказывала девочкам, что она не представляла, что у человека может быть такое лицо — белое как полотно и с жуткими красными пятнами на щеках.
Энн казалось, что в ее жизни наступил настоящий крах. Мало того, что среди десятка одинаково провинившихся учитель решил наказать ее одну; мало того, что он назначил ей особенно унизительное наказание — сидеть за одной партой с мальчиком… Но чтобы этот мальчик оказался не кем иным, как ее врагом номер один Джильбертом Блайтом… Нет, этого она перенести не сможет. Не будет даже и пытаться. Все существо Энн кипело от гнева, стыда и унижения.
Сначала дети в классе таращили на нее глаза, толкали друг друга локтями и перешептывались. Но Энн не двигалась и не поднимала головы, а Джильберт решал задачу с дробями с таким видом, словно в целом свете его интересовали только дроби. В конце концов все занялись своими делами и забыли про Энн. В какой-то момент, когда на них никто не смотрел, Джильберт достал из парты розовую конфетку в виде сердечка и положил перед Энн. Девочка тут же подняла голову, взяла двумя пальцами розовое сердечко, бросила его на пол и раздавила каблуком. После этого она приняла прежнее положение, даже не удостоив Джильберта взглядом.
Когда уроки закончились, Энн подошла к своей парте, вынула из нее все книжки, мелки, ручку, чернильницу, Библию, задачник по арифметике и демонстративно сложила на своей треснутой грифельной доске.
— Зачем ты все это уносишь домой, Энн? — спросила Диана, как только они вышли из школы. Раньше она просто не осмелилась задать этот вопрос.
— Я больше не буду ходить в школу, — отрезала Энн.
Диана даже споткнулась.
— А Марилла тебе позволит?
— Ей придется позволить. У такого учителя я не хочу учиться.
— Энн, что ты говоришь?! — Диана, казалось, вот-вот заплачет. — Это нечестно. А я что буду делать? Мистер Филлипс посадит меня с этой мерзкой Герти Пайн, обязательно посадит — она ведь сидит одна. Энн, пожалуйста, не бросай школу.
— Диана, ради тебя я готова сделать все, что ты попросишь, — грустно сказала Энн. — Я вошла бы в клетку к хищным зверям — пусть бы они меня разорвали на кусочки. Но не проси меня вернуться в школу. Я не могу. Не терзай мою душу.
— Но тебе же будет ужасно скучно! — уговаривала ее Диана. — Мы же собирались всем классом строить новый шалаш у ручья. Собирались выучить новую песенку — Джейн Эндрюс ее уже разучивает; а Элис Эндрюс обещала на той неделе принести новую книжку, и мы будем читать ее по очереди вслух, сидя у ручья. Ты же обожаешь читать вслух, Энн!
Но все уговоры были напрасны. Обратно в школу, где правит мистер Филлипс, она больше не вернется. Так она и сказала Марилле, когда пришла домой.
— Не болтай глупости, — отмахнулась Марилла.
— Это не глупости, — проговорила Энн, глядя на Мариллу бесконечно печальными глазами. — Неужели ты не понимаешь, Марилла? Он меня оскорбил.
— Выдумала тоже — оскорбил! Пойдешь завтра в школу как миленькая!
— Нет, не пойду, — покачала головой Энн. — Я никогда туда больше не пойду, Марилла. Я буду учиться Дома, постараюсь себя хорошо вести и помалкивать, насколько это в моих силах. Но в школу я не пойду ни за что на свете.
Марилла увидела в глазах Энн непоколебимую решимость, которую не так-то просто будет одолеть. Весьма мудро она решила пока прекратить обсуждение этого вопроса.
«Схожу вечером к Рэйчел и посоветуюсь, как быть, — подумала она. — Энн сейчас, видно, не уговорить. Она страшно расстроена, и упрямства в ней тоже хватает. Да и если верить ее словам, мистер Филлипс действительно к ней несправедлив. Но ей я этого, конечно, не скажу. Посоветуюсь с Рэйчел. Она вырастила десять детей, и все они ходили в школу, так что кому как не ей знать, как поступать в таком случае. Она, наверное, уже слышала про этот скандал».
Когда Марилла пришла к миссис Рэйчел, та, как всегда, вязала и была в прекрасном настроении.
— Ты, наверное, понимаешь, зачем я к тебе пришла, — несколько смущенно начала Марилла.
Миссис Рэйчел кивнула:
— Из-за этой истории в школе. Тилли Боултер заглянула ко мне по дороге домой и все рассказала.
— Ума не приложу, что делать с Энн, — пожаловалась Марилла. — Твердит, что больше не будет ходить в школу, — и не подступись. Я так и думала, что с ней там что-нибудь случится. Слишком уж все было хорошо. Она такая нервная девочка. Что ты посоветуешь, Рэйчел?
— Ну, если тебе нужен мой совет, Марилла, — с готовностью ответила миссис Линд, которая больше всего на свете любила давать советы, — то я бы не стала настаивать: пусть делает как хочет. Я считаю, что мистер Филлипс был не прав. Конечно, детям таких вещей не говорят. Вчера он наказал ее справедливо — нельзя же так распускаться. А сегодня — другое дело. Он должен был наказать всех опоздавших. И что это еще за наказание — сажать девочек с мальчиками? Это просто неприлично. Тилли Боултер вся кипела от негодования. Она целиком на стороне Энн, и другие ученики тоже. Они все очень хорошо относятся к Энн. Вот уж не ожидала, что она придется там ко двору.
— Ты хочешь сказать, что… пусть не ходит в школу? — изумленно спросила Марилла.
— Пусть не ходит. На твоем месте я бы вообще не поминала школу, пока она сама о ней не заговорит. Не беспокойся, Марилла, через недельку она остынет и ей самой захочется вернуться, а если ты заставишь ее идти в школу сейчас, еще неизвестно, какой следующий номер она выкинет. И будет только хуже. Так что не нужно настаивать. А от того, что Энн пропустит несколько дней занятий, она ничего не потеряет. Мистер Филлипс — никуда не годный учитель. Он не обращает внимания на маленьких и все свое время уделяет тем, кто готовится в колледж… И вообще, на следующий год мистера Филлипса на этой должности не оставят. Его уже и нынче бы не оставили, если бы дядя мистера Филлипса не был самым богатым попечителем.
Марилла последовала совету миссис Рэйчел и больше не заговаривала с Энн о школе. Та учила дома уроки, которые ей приносила Диана, выполняла свои обязанности по дому и гуляла с Дианой в прохладном, ярко расцвеченном осеннем лесу. Если ей приходилось встречать на дороге или в воскресной школе Джильберта Блайта, она проходила мимо с ледяным презрением, игнорируя все его попытки к примирению. Диана попробовала выступить в роли посредника, но ее старания не увенчались успехом. Энн явно решила ненавидеть Джильберта до конца своих дней.
Глава шестнадцатая
КАТАСТРОФИЧЕСКОЕ ЧАЕПИТИЕ
В октябре березы в лощине возле Грингейбла надели свой золотистый наряд, клены поражали багряно-алыми тонами, дикие вишни вдоль Тропы Мечтаний вспыхнули пурпурным цветом с легким бронзовым оттенком, а скошенные поля все еще золотились в лучах неяркого солнца.
Это буйство красок приводило Энн в восхищение.
— Ой, Марилла! — воскликнула она как-то в воскресенье, входя в дом с охапкой роскошных веток. — Как я рада, что живу в мире, где бывает октябрь. Как было бы ужасно, если бы мы из сентября сразу попадали в ноябрь! Посмотри на кленовые листья. У тебя сердце не замирает от восторга? Я хочу украсить этими ветками свою комнату.
— Они быстро опадут и замусорят пол, — заметила Марилла, которой всегда не хватало воображения. — Ты и так загромоздила комнату всяким мусором, Энн. В спальне положено спать.
Это буйство красок приводило Энн в восхищение.
— Ой, Марилла! — воскликнула она как-то в воскресенье, входя в дом с охапкой роскошных веток. — Как я рада, что живу в мире, где бывает октябрь. Как было бы ужасно, если бы мы из сентября сразу попадали в ноябрь! Посмотри на кленовые листья. У тебя сердце не замирает от восторга? Я хочу украсить этими ветками свою комнату.
— Они быстро опадут и замусорят пол, — заметила Марилла, которой всегда не хватало воображения. — Ты и так загромоздила комнату всяким мусором, Энн. В спальне положено спать.