Морозов Дмитрий. Пленники вечности

   – Я и не вижу никого, кроме длинноногого прапорщика, да изредка – Германа. И еще этих горе-терминаторов на вахте. Некому попрекать. Жилищные условия – прекрасные, честно если, я и не рассчитывал на такое. Деньги – пыль для чекиста…
   – Пыль?
   – Ну – не главное.
   – И все же приятно, что они есть, не так ли? И почти столько же, сколько и было.
   – Спасибо, конечно…
   – Нет, ты и мертвого достанешь, – полковник выключил футбол, яростно отхлебнул газировку прямо из горлышка. – Докладывай, как проведена тобой последняя неделя! Как на духу.
   – Дважды сидел «на телефонах». Какую-то дурость записывал и передавал, куда велено. Нареканий нет.
   – Похвально, возьми с полки пирожок.
   – В остальное время следовал рекомендациям капитана Германа.
   – То есть?
   – А то вы не знаете. По утрам – пробежка, вечером – спортзал. Кстати – на какие-такие шиши вы его отгрохали? Неужто нельзя просто снимать какой-нибудь на стороне? Дешевле и лучше.
   – Что значит – лучше?
   – Ну, – замялся Пшибышевский, – сауны там всякие, массажные кабинеты, тренажеры. И инвентарь посовременнее бы.
   – Мечи не нравятся?
   Речь шла о бамбуковых, деревянных и алюминиевых имитаторах разного рода холодного оружия, и доспехов к ним.
   – Почему же не нравятся, – пожал плечами Стае. – Даже весело. Разнообразие какое-то. В перечне людей, с которыми я общаюсь, забыл упомянуть двух достойных узкоглазых джентльменов, которые регулярно со мной фехтуют. Вернее – избивают меня всякими палками, и дрынами. Да еще и пинаются. Очень достойные господа.
   – Знал бы ты, во сколько обходятся нашему государству эти узкоглазые господа, – промямлил полковник, оттянув нижнюю губу и глядя в пустоту, – ценил бы эти пинки и палочные удары.
   – Я ценю. Но все же, вместо экзотики, мне бы штангу да парочку гирь, а три раза в неделю – нормальный тир со встающими мишенями. Так недолго одичать и разучиться владеть табельным оружием.
   Полковник пропустил его последние замечания мимо ушей.
   – В таком же духе прошла и прошлая неделя?
   – И позапрошлая, и два других месяца. Про походы в кино и на редкость нерегулярную половую жизнь можно не докладывать?
   – Уволь, – полковник вытащил из стола какую-то папку, уставился в могучий график, пестреющий синими и красными карандашными пометками. – А ты молодец!
   – В чем, интересно? Может, я не гожусь в отличники боевой и политической, но как знатная макивара и главный дуракавалятель в конторе требую внеочередного воинского звания. И талоны на усиленное питание.
   – Талоны – вот они, – меланхолично заметил дядя Саша, предъявляя взору изумленного Стаса цветастый рулон каких-то бумажек. – Диетическая столовая при… В общем, недалеко отсюда, прапориха объяснит. Два раза в день питаться по полной. Считай это приказом Родины.
   – Есть. – Стае сглотнул. – А как насчет расследования? Я же как опер скоро буду просто несостоятелен. Можно хоть пропажу носового платка вашей секретарши расследую? Мозг затупится ведь.
   – Тебе не повредит, востер больно. Не по-военному это, шибко грамотным быть. А с платком – проще некуда. Это Герман его увел, а точнее велел ей положить на плафон. Прямо над ее рабочим столом. За что получил от меня лишний наряд и урезанный отпуск.
   – А что же ей не скажете? Мается, бедная. Хороший индийский платок. С каким-то шитьем хитрым.
   – Нечего ей хлебалом мух ловить. Она, между прочим, тоже Тень. Неважно – чья, но Тень. И не должна поддаваться на провокации Германа, как…
   – Некоторые бывшие контрразведчики, – докончил грустно Стае.
   – Именно, племянник, – палец полковника устремился в зенит. – Она обязана не поддаваться никакому ментальному контролю! Или спишу в обоз! В пехоту! В маркитантки!
   Стае помолчал. Потом несмело намекнул:
   – Если нет во мне особой нужды, может – насчет отпуска…
   – Отставить давить на родственную жилу. Кумовство разводить в органах? Не позволю, не будь я твой дядя и полковник.
   Пшибышевский наблюдал этот разговор словно бы со стороны, как будто смотрел странное тягомотное кино. Но все же была в этой киноленте какая-то особенная притягательность, изюминка.
   Ему было сложно представить в роли полковника своего прежнего начальника, Сан Саныча. Тот был по-своему неплохим командиром, но чтобы вот так дурачиться! Никогда! Всегда собранный и серьезный, как собственный памятник…
   А дядя Саша не служил, а как бы играл в службу.
   Подобная манера общения водилась почти за всеми работниками безымянной конторы, с которыми довелось свидеться Стасу. Они из каждого мига служебного взаимодействия делали какое-то театральное представление, странно подбирая слова, меняя мимику и тембр голоса.
   Поначалу это утомляло, потом он привык. У каждой марфушки, рассудил капитан, свои игрушки. На Лубянке все микро-феликсы. А здесь – макси-ста-ниславские. Бывает.
   – С питанием и тренировками все ясно, – сказал полковник, еще раз проглядев график. – Тиры и тренажеры отменяю своим волевым командирским решением. Что насчет ментальных тренировок?
   – Герман говорит, – честно признался Стае, – что я полный бездарь.
   – Мне он пишет совсем иное.
   – Шуткует, наверняка, озорной наш.
   – А как тебе сама практика?
   – Да никак. Нудно и скучновато.
   Битых два месяца капитан Пшибышевский разгадывал какие-то головоломки, разглядывал бесформенные кляксы на листах писчей бумаги, пытался одновременно следить за бьющейся о стекло мухой в одной части своего кабинета, и кривляющимся собственным отражением в кривом зеркале по другую сторону от стола.
   – А еще, – настаивал полковник, словно желающий сделать научную карьеру на болезни пациента педиатр, – какие впечатления?
   – Башка болит и кружится. Полным дураком себя ощущаю. Стал запоминать длинные последовательности бессмысленных знаков и пить водку напополам с вермутом.
   Полковник уткнулся в график, потом переспросил:
   – При чем тут вермут? Стае хлопнул себя по лбу:
   – Ах да, прошу прощения. Это уже из моей частной жизни и досуга.
   – Ты мне это брось! Вермут – отставить! Только водку, можно с пивом. И только по выходным… Или после дежурства.
   Стае подумал, вытянуться ли ему во фрунт, но пришел к выводу, что может получить в глаз. Он только сухо кивнул и сказал:
   – Так точно.
   – И все?
   – В смысле, товарищ полковник?
   – Больше никаких изменений не ощущаешь? Они есть, и график тому свидетель. Начальство интересуется твоим субъективным мнением.
   – Сны цветные видеть стал, – помедлив, сказал Пшибышевский. – После первого ранения такого не было.
   – После чеченского осколка?
   – Нет, еще в школе, на фехтовании маска слетела. Партнер клинок в сторону отвел, но эфесом залепил так, что… В общем – три шва, сотрясение, минус два боковых зуба.
   – А теперь видишь в цвете? Это отрадно. Надеюсь – чистая порнография мерещится? Никаких антисоветских демонстраций, ковбоев и бейсбола?
   Стае устало прикрыл глаза. Этот балаган, в который его дядя превратил бывшее отделение комитета, начинал его раздражать.
   – Одни бабы, пляжи и пальмы, – через силу выдавил он. – Никаких демонстраций и прочих противоправных действий.
   – Хвалю. Объявляю тебе от лица службы благодарность! Но тренировки придется усилить. И сделать поразнообразнее.
   Стае про себя застонал.
   – Думаю, товарищ полковник, ненадолго эти цветные сны. Косоглазые товарищи скоро опять отобьют. Эти эфесы помассивней будут, чем на спортивной рапире.
   – Но и ты с годами стал крепче, чекист, – подмигнул полковник. – Не первый год в органах, что тебе парочка-другая сотрясений? Ничто нас в этой жизни не вышибет из седла… Кстати о седлах… Прапорщик Елизавета!
   В дверях тут же возникла «секретарша».
   – С завтрашнего дня будете объезжать данного молодого человека. Ему уже бабы и пальмы мерещатся. Шутки шутками, а он не просто какой-нибудь дворник, а мужчина с табельным оружием. А ну как что в голову ударит?
   – Так точно, – солидно кивнула шевелюрой, аккуратно уложенной на принципиально «штатский» манер прапорша. – Заезжу до упада. Ничего в голову не стукнет. И пальмы сниться перестанут.
   Стае мрачно встал и подошел к окну, глядя на безмятежный московский дворик, где облетала листва.
   «А чем я недоволен, в сущности? – подумал он. – Весело, деньги платят, никаких тебе вынесений служебных несоответствий и командировок куда не надо. Другие бы за это дядя Саше ноги целовали, а мне их манеры не нравятся».
   Он повернулся к столу.
   На него смотрел улыбающийся полковник, вертя в руках стасово удостоверение.
   – И старые кони на что-то годятся, не так ли? – спросил он у Елизаветы, потом насупился. – Надо к тебе корочку гвоздями прибить, что ли. Недалеко так до беды, враги не дремлют!
   Стае протянул руку, с удовольствием отметив, что пальцы совершенно не дрожат.
   Взял удостоверение и положил его во внутренний карман пиджака, подумав: «Надо бы туда взведенную мышеловку установить, или противоугонное устройство».
   – По ментальному самоконтролю тебе двойка, капитан, – заметил полковник. – Чуть мысли смешались – можно из тебя веревки вить, если знаешь – как. Посему мой приговор остается в силе – тренировки наращивать и наращивать. Баб и вермут урезать до необходимого минимума.
   – Разрешите идти на пост? В смысле – в спортзал? – спросил Стае сухо.
   – А когда ты собираешься с Елизаветой обговаривать время и место встречи?
   «Это что, не шутка была? » – колыхнулась в голове мысль, и под хохот дяди и зловредной прапорши он заполошно схватился за карман с удостоверением.
   – Встречаемся, товарищ капитан, – официозным тоном сообщила Елизавета, – в три ноль-ноль на метро ВДНХ.
   – И что там?
   – Там… – мечтательно закатила глаза прапорша, потом раздвинула слегка влажные от помады губы и провела кончиком языка по жемчужным зубам. – Там кони.
   – Не понял.
   – Четвероногие кусачие животные. Используемые человечеством примерно с эпохи неолита в качестве вьючного или верхового скота.
   – И мы их будем… это… того…
   – Именно так. Использовать в качестве верховых животных. У меня, между прочим, разряд.
   – Товарищ полковник, – Стае побагровел. – Это-то зачем? Мечи, кони, тесты эти дурацкие?
   – Ты не думай, – участливо сказал дядя Саша, – за тебя партия давно все продумала. Осталось действовать.
   Совершенно неожиданно для себя Пшибышевский скорчил зверскую физиономию, щелкнул каблуками и вознес руку в фашистском приветствии:
   – Хайль!
   И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается. Опустил глаза и успел увидеть мелькнувшую руку прапорихи. Та сконфуженно потупилась.
   Умиленно глядя на племянника, полковник наставительно изрек:
   – Аомка стереотипов и нарушение правил собственного поведения – верный путь к парированию любых попыток ментального контроля. Прапорщик получает двойку и наряд вне очереди за топорную работу. Засим все свободны. Можно оправиться и закурить.
   Стае уже выходил вслед за оскорбленной прапор-шей, когда полковник сказал:
   – Ас гитлеровской символикой ты не балуйся. Не по-нашему это, не по-славянски как-то. Ломка стереотипов – дело правильное. Но надо и меру знать.
   – Так это древнеримское приветствие, товарищ полковник, – возмутился Пшибышевский.
   – Грамотный, – грустно констатировал начальник. – Завтра коню свой интеллект покажешь. Свободен.

Глава 13
Объект

   В кабинете дежурства «на телефонах» Стае стоял у окна, мрачно разминая себе поясницу. Напарник с обеда запаздывал. Вторым заступил Герман, чего никогда не было. Обычно симбиозником Пшибышевского становился один из терминаторов с первого этажа. Эти умели только рассказывать бородатые анекдоты да профессионально выхватывать из кобуры чужое табельное оружие. Было в их умении много сноровки, и никакого колдовства. Всякий раз Стае успевал почувствовать начало движения, осознать его и даже начать дергаться. Вот только двигался он объективно медленнее, чем оба бывших армейских спецназовца. Те, может, и не умели вести грамотное наружное наблюдение или взламывать компьютерные шифры, но в одиночку голыми руками разоружить караул – пожалуйста.
   Забавным было то обстоятельство, что Стаса они отчего-то считали себе ровней, Германа ни во что не ставили, а прапориху боялись, как средневековые хлебопашцы деревенскую колдунью. Той доставляла странное удовольствие эта странная форма мужского внимания. А может – и не доставляла, кто их разберет, балаганных актеров в погонах?
   Он закончил мять поясницу и сел на стул, ребрами ладоней простукивая внутренние части бедер, морщась и ругаясь сквозь зубы. За сим занятием его и застал как всегда жизнерадостный Герман.
   – Что, брат-капитан, – ухмыльнулся он, сыто рыгнув и вытаскивая из кармана пачку «дирола», – заездила Лизаветка тебя? В паху больно, поясницу ломит и хвост отваливается?
   Стае кивнул, сосредоточенно продолжая самомассаж.
   – Не баба – огонь!
   – Слушай, – вдруг взорвался Пшибышевский, – почему вы никогда не разговариваете по-нормальному, в этой чумовой конторе? Все кривляетесь, острите невпопад, из любой фразы делаете театральный монолог?
   Герман крикнул:
   – Оп-пля! – И вытащил из кармана своей необъятной куртки банку джина с тоником и целлофановую упаковку соленых сухариков.
   Стае покачал головой. Его Тень, как всегда, попала в точку. Именно такого дикого сочетания вкусов и требовала его пересохшая от телефонных разговоров глотка.
   – Оттаял? – делово поинтересовался Герман под звук открывающейся банки. – Иду на служебное преступление, спаиваю напарника на боевом посту. Цени.
   – Ценю, – буркнул Стае, с наслаждением отхлебывая теплую, пахнущую одеколоном жидкость, от которой его в другое время просто стошнило. – Рубль двадцать за кило живого веса.
   – Все это, – сказал Герман, и вдруг лицо его исказил каскад сменяющихся выражений, от которого у Стаса зарябило в глазах, – часть нашей работы, усек? Истребителям, чтобы быть готовым к воздушным сражениям, требуются часы налета и тренажеры для вестибулярного аппарата; артиллеристам – отсутствие музыкального слуха, тригонометрия и умение пить тормозуху; пехотинцам – навык сборки и разборки автомата и строевые приемы с лопатой. С нас же Родина требует самую малость – чувство юмора и напряженный труд по стиранию шаблонных мозговых конструкций, навязанных репрессивной окружающей цивилизацией.
   – Ну ты загнул, – Стае захрустел сухариками. – Тут уже никаких стереотипов не осталось. Не ровен час, забуду: сначала штаны снимать, а потом на горшок, или наоборот.
   – Идеальное состояние безмятежности почти недостижимо, – вздохнул Герман, и тут же глаза его загорелись. – Кстати, вот тебе новый загруз. Ты какой рукой ширинку расстегиваешь?
   – Не знаю, – остолбенел Пшибышевский. – Наверное – правой.
   – С этого мгновения будешь расстегивать левой. Так того требует революционный долг и мое пролетарское чутье.
   – Всего-то, – беспечно ухмыльнулся Пшибышевский. – Что-то ты сдавать начал. Прошлая идея, насчет спуска по лестнице общежития спиной вперед была покруче. И значительно травмоопаснее.
   – А ты попробуй прямо сейчас.
   – Так на посту же!
   – Считай обстановку приближенной к боевой. Начал!
   Повозившись удивительно долго с этой простой задачей, Стае вынужденно рассмеялся:
   – Действительно, такая малость, а трудно. Глупо – уходит столько усилий, словно…
   Тут в дверях появилась Елизавета, положила возле переговорных устройств телефонограмму, смерила Ста-са высокомерным взглядом, потом перевела очи на Германа.
   – Мальчики, я все понимаю, но это служебное помещение. И вообще – что за богомерзкая срамота в наших славных рядах.
   – Так он только левой рукой, – потупил взор Герман, и добавил тише: – Тяжело в учении…
   – Займитесь передачей сообщения, товарищи капитаны. А вы, Стае, застегните ширинку и закройте рот. Сухари просыплете.
   Она ушла, возмущенно сопя.
   – Вот про эту обстановку бродячего цирка я говорю, – борясь со смущением, сказал Стае Герману.
   Тот сосредоточенно колдовал возле телефонов.
   – Кстати, попытайся, раз уж справился с первым номером программы, – бросил он через плечо, – застегнуться. Дружеский совет – когда начнешь тренироваться на брюках с молнией, не старайся ставить скоростные рекорды. Иначе придется тебе попомнить собственные слова о «травмоопасное™».
   Стае торопливо застегнулся самым что ни на есть традиционным образом, отругал напарника последними словами и поспешил в предбанник дяди Саши. При этом он совершенно наплевал на то, что покидает «боевой пост».
   Полковник был в отлучке, прапорщица читала свой вечный немецкий журнал.
   – Лизонька, – начал смущенный Стае, но осекся, встретив холодный взгляд секретарши начальника, – то есть – я хотел сказать, товарищ прапорщи…
   Тут Елизавета совершенно по-детски расхохоталась.
   – Ну и дурацкий у тебя вид, капитан, – она задрыгала ногами. – Еще глупее, чем был, когда тебя первый раз лошадь укусила.
   – И совсем не в первый это раз, – отлегло от сердца у Пшибышевского. – Я в деревне еще на лошади катался. Но то давно было.
   – Не заметно.
   – Просто я немного… Постарел, скажем так.
   – Стал слаб в паху, – поставила железный диагноз прапорша. – Надо качать ноги и надевать штаны через голову для развития специфической гибкости тела, нужной каждому чекисту.
   – А я уже решил – вы подумали невесть что…
   – А я и подумала, – хищно ухмыльнулась Елизавета, и тут же возмутилась: – Почему на службе вы ко мне «на вы», а когда мы занимаемся конским спортом – на «ты»? Разбалансировочка получается, никакой гармонии.
   – Есть устранить разбалансировочку, пан прапор! Стае повернулся к ней спиной через левое плечо и двинулся вон из «предбанника».
   – Капитан, – услышал он укоризненный голос полковника, приближающегося по коридору от лифта, – если уж вы показали даме корму, то вжарьте отсюда гусиным шагом и с пением строевой песни. Эх, молодежь! Когда я был безусым капитаном и наведывался к прапорше своего непосредственного начальника в редкие мгновения его отсутствия…
   – Это приказ? – хмуро спросил Пшибышев-ский.
   – Считайте это отеческой рекомендацией. И поверьте старому ловеласу и личному другу Елизаветы – она такое поведение оценит.
   – Я пока еще морально не готов к столь радикальным средствам обольщения, дядя Саша.
   – Мораль, – скривился полковник. – Когда я слышу слово мораль, моя рука тянется… Куда тянется моя рука, прапорщик Лизавета, когда я слышу слово «мораль»?
   – К синхрофазотрону! – отчеканила секретарша.
   – Точно, капитан, к синхрофазотрону!
   – Так точно, есть —. к синхрофазотрону! Стае поспешил ретироваться на пост. Герман безмятежно доедал его сухари.
   – Извинился за конфуз, надо полагать?
   – Заткнись ты, Макаренко.
   – Грубишь? Зря, я от души тебе сочувствую И ей тоже.
   – А почему надо Елизавете сочувствовать.
   Герман прошелся по комнате и залихватским жестом полупьяного ковбоя поправил кобуру с табельным оружием.
   – Видя твой живой и неподдельный интерес к данной особи женского пола в погонах секретной службы госбезопасности…
   – Покороче можно?
   – Строго между нами.
   – Разумеется.
   Герман перешел на шепот:
   – Она тоже Тень. И у нее есть своя вторая половина.
   – Ну, это я знаю. И что же?
   – А то, – Герман сделал неопределенный жест рукой. – Он – мужик.
   Стае молчал, соображая.
   – Да еще и любовь у них была. Н-да. Такие вот обстоятельства.
   – И что теперь?
   Герман сел на край стола и отстучал по телефонной трубке костяшками пальцев какую-то дикарскую музыкальную фразу.
   – Тебя от меня тошнит? Можешь не говорить. Взаимно. И дальше может быть только хуже. Усекаешь? А мы с тобой совсем даже не жених и невеста. Да что там, мы даже свиней вместе не пасем на зеленом лугу. А всего лишь скромно служим Родине в этой телефонной будке. Что бы там ни померещилось Елизавете.
   – А у них…
   – У них фигово. Попросту говоря – полный капут и швах. Полковник ейного хахаля даже услал куда-то за Урал, пустив по ветру, кстати сказать, работу многих специалистов над этой парой. Но все равно – полный аллее. Девка чахнет. А у нас, Теней, чтоб ты знал, психика весьма ранимая.
   – Дела…
   Герман, словно бы раздосадованный своим откровением, яростно зашуршал бумагами, сделал пару бестолковых прозвонов. Потом подошел к Стасу с самым зловещим видом.
   – Как руководитель нашего боевого звена намерен призвать тебя к порядку, – сообщил он. – Хватит читать спортивную газетку, давай заниматься.
   – Ну хоть сегодня отлезь ты от меня. Вчера ваши специалисты по контролю снов всю душу вынули. Ночью такая дребедень в голову лезла, что аспирин пришлось принимать, идя на службу.
   – Никаких поблажек ни себе, ни врагу! – Герман воздел палец вверх. – А в данном случае враг себе – ты! Горе побежденным!
   – Хватит абсурд городить. Что делать? Опять в кристалл твой пялиться мутный? Ведь косоглазие заработаю!
   – Каждая жизненная ситуация есть вызов для чекиста! Вытянем же из нее все и пустим на службу во имя светлых идеалов!
   – Переведи на русский, Герман. И, пожалуйста, с развернутыми комментариями.
   – Тебя взволновало появление Елизаветы, а еще больше – моя печальная история. Значит, ты не в силах абстрагироваться от этой ерунды? Неправда! Нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики! Иди в «предбанник», поговори с прапором о погоде, или спроси, как счет – ей сквозь дверь футбол телевизионный слышно. А сам краем глаза сосчитай количество висюлек на плафоне. При этом смотреть надо в сторону начальственного кабинета, и вид иметь слегка смущенный и испуганный.
   Стае безнадежно спросил:
   – А дежурство как же?
   – В этом вся соль, – заулыбался очкарик. – Полковник в любой миг может выскочить, да не посмотреть, что ты родственник. Ка-ак взгреет!
   – Сосчитаю, – обреченно сказал Пшибышев-ский, плетясь из дежурки.
   – Не вздумай меня обхитрить или ошибиться, Родина тебе этого вовек не простит! Я уже считал, знаю, не проведешь хитрого четырехглазого капитана.
   Стае вошел в предбанник с тихим шепотом:
   – Да, это опять я.
   Прапорщик, не отрываясь от журнала, сообщила:
   – Счет три один. Надо полагать, наши побеждают, хотя я прослушала, кто с кем играет. Полковник направился в клозет и скоро будет назад. Велел веселиться без него. Трещинок над дверным косяком двенадцать и две дырки от канцелярских кнопок… —
   Она перелистнула страницу и посмотрела на Стаса. – Это все, капитан, или я что-то упустила?
   Стае пытался связать какую-то фразу, преданно глядя на собеседницу, когда в ее лице что-то неуловимо изменилось.
   Она подалась вперед и сузила глаза, введя Пши-бышевского в легкую оторопь, потом перевела взор вверх.
   Проследив за ее взглядом, капитан увидел краешек пропавшего индийского платка.
   – Удушу мерзавца, – без выражения произнесла Елизавета, опускаясь на стул и беря журнал в руки.
   Стае ретировался, встретив по дороге полковника, который приветствовал его молодцеватым взмахом руки:
   – А вы зачастили к нам, милостивый сударь, никак – к дождю. Два наряда вне очереди!
   – Есть два наряда.
   Герман чертил какой-то очередной дикий график.
   – Сколько? – спросил он, не оборачиваясь, выводя зеленым карандашом какие-то каракули и загогулины.
   –Два.
   – Как – два?
   – Два наряда, как с куста, будь ты неладен!
   – Да я про люстру над прекрасной шальной головой секретутки!
   Стае мстительно сказал, усаживаясь напротив дребезжащего факсимильного аппарата:
   – Запамятовал. А она обещала тебе голову открутить.
   К его удивлению Герман бросил карандаш и метнулся по коридору. Вернулся не слишком скоро.
   – И сколько? – спросил ехидно Пшибышев-ский.
   – Тридцать три и четыре, – пришел вялый ответ.
   – Из коих внеочередных нарядов?
   – Хвала богам – меньшее количество. Но наши с треском победили, иначе могло статься и наоборот.
   Стае принялся насвистывать марсельезу.
   – Зря торжествуешь над моими костями, ворон, – отреагировал на это Герман. – Пусть и не увидишь ты меня долго в общаге, а сюда вряд ли привлечет твое тело бренное утлый челн. Полковник распорядился подселить к тебе в комнату одного из «ночных феев». То есть – специалистов по контролируемым сновидениям. Так что – приятных тебе и ярких снов.
   Стае скрипнул зубами и уткнулся в хронику спортивной недели.

Глава 14
Работа

   Стас играл в какую-то тягомотную компьютерную игру, изничтожая разного рода монстров. Но он не просто развлекался. Рядом на стуле притулился Герман, который время от времени поднимал цветные карточки. Пшибышевский, сидя к символам вполоборота и продолжая экранную войну, комментировал:
   – Греческая тау. Руна Зиг. Эмблема Сиднейской олимпиады. Неприличное слово из четырех букв. Тетраэдр.
   В самый разгар этого странного занятия в бункере появился полковник.
   – Занятие отставить, – коротко сказал он и одним движением брови согнал Германа с насиженного места.
   – Ликуй, родственничек, – сказал он, промокая платком лоб. – Интенсивность тренировок с сегодняшнего дня спадает.