Страница:
– Прощай, – сказал он молча скрючившейся у огня спасенной женщине и кинул ей на подол кожаный кошель с монетами. – Может, хоть ты не станешь болтать, что русские пожирают младенцев и пускают села на ветер.
– У нас такое и не болтают, – с трудом подбирая слова, выдала женщина. – И не немка я, полька.
– Вот как, – пожал плечами ангмарец. – Ну бывай, славянка.
Не оборачиваясь, он зашагал прочь от костра.
Насмерть перепуганная Дрель встретила его причитаниями вперемешку с густым матом, но тут же запнулась и замолчала, разглядев забрызганный кровью плащ.
– Дорога свободна, – пробурчал назгул. – Нечего таращиться, кровь не моя, хвала Великой Тьме. Трогай уже.
Примерно через два часа ангмарец остановил коня.
– Надо бы на дерево забраться, – сказал он неуверенно. – Ливонцы нам по дороге не попадались, значит, они гонят наших на восток. Пора бы нам уже их нагнать. Очень не хочется налететь на тыловое охранение.
– Я сама, – сказала Дрель. – Или я не эльфий-ская принцесса?
Резво подоткнув подол платья и приоткрыв весьма аппетитные ножки, она обезьяной взлетела по ветвям вверх, растворившись в густом лесном пологе.
Ангмарец ждал, поигрывая уздечкой и вслушиваясь в шорохи ночного леса.
Сверху посыпалась кора, и на траву шумно спрыгнула Дрель. Щека ее была расцарапана, платье на плече зияло прорехой.
– Они прямо перед нами.
– Охранение?
– Вернее будет сказать – стража обоза. Там пара телег, три шатра и дюжина мордоворотов. Сидят на тюках с арбалетами и пялятся вокруг.
– А главных сил не видно?
– В паре километров начинается подъем из этой долины. Гребень холма, похоже, наши и ливонцы уже перевалили.
Ангмарец спрыгнул с коня.
– Будем обходить. На вот, надень на башку. И не перечь! Мне воевода за тебя руки-ноги повыдергает.
Дрель на удивление покорно нахлобучила сменный войлочный подшлемник назгула, а поверх него хау-берг.
– Ну, и как я смотрюсь? – кокетливо спросила она, ведя коня в поводу.
– Как школьная учительница географии, решившая изобразить индийскую королевну, – честно ответил ангмарец. – Только очень грязную и помятую индийскую королевну.
– Спасибо на добром слове, злыдень. Миновать ливонский обоз им удалось без особых приключений, если не считать того, что лошадь назгула оступилась и едва не свалилась на дно оврага.
На дорогу, ввиду близости основных тевтонских сил, они решили не выходить, двинули по еле заметным лесным тропам, полагаясь не столько на собственное зрение, сколько на чутье казачьих рысаков.
Вскоре при свете звезд они перевалили через седловину, и перед ними раскинулся во всей своей красе ливонский лагерь.
Жарко горели десятки костров, белели палатки и шатры, меж ними перемещались оруженосцы и полупьяные кнехты.
– Бьем их, бьем, а они не уменьшаются в количестве, – заметила Дрель, сморщив нос.
– А ты что, хотела, чтобы Легион все войско магистра переколбасил? Которое Кестлер год собирал?
– Положим, здесь едва половина его. Вторая – у Рингена, осаждает отряд Игнатьева-Русина.
– Все равно их раз в двадцать больше. Только и спасают нас леса да топи, негде им развернуться.
– И как только дали магистру собрать эдакую силищу?
Щека назгула нервно задергалась. На эту тему они уже давно предпочитали говорить только между своими, даже со свойским парнем, воеводой Репниным, старались языки не распускать. А де. ло пахло крупной изменой.
Всем памятен был триумфальный марш русских полков от Пскова и Ивангорода вглубь Ливонии.
Нарва пала в одночасье, за ней обрушились десятки замков и множество крупных городов. Тевтонская армия была буквально разметана, словно куча сухих листьев, злым осенним ветром и загнана в родовые ук-ровища. Казалось – еще немного, и московиты на века утвердятся на Балтике.
И тут начались проволочки, отступления и бессмысленные маневры, изматывающие войска, переговоры…
В довершение всех бед, основные полки попросту ушли из Ливонии, оставив там и сям малозначительные отряды и гарнизоны, словно приглашая немцев к реваншу.
И реванш немедленно воспоследовал. Кестлер, павший было духом, нашел деньги, активизировал давние рыцарские связи с Западной Европой. И потянулись к Балтийским берегам, словно в эпоху крестовых походов, шайки псов-рыцарей, ватаги ландскнехтов и вольные дружины кондотьеров. Сам орден перегруппировал свои силы и вышел в поле. А в чистом поле русских полков не оказалось. Кестлер наметил уничтожить оставленные гарнизоны, показав всему миру, что его архаическое государство еще на что-то способно, получить под этим соусом дополнительные деньги от Папы и начать с Московией полномасштабную войну.
Первый удар пришелся на отряд Игнатьева-Русина, засевший в крепости Ринген. Находившийся неподалеку отряд Репнина тут же двинулся на помощь. Но у ливонцев вполне хватало сил и на осаду, и на отпор дерзкому Репнину.
Тогда и началась маневренная война на дорогах. Чернокрылый Легион, приданный Репнину, изображал из себя силы деблокады, а сам воевода лесами крался к Рингену, намереваясь ударить в тыл Кестлеру. Мало кто знал, что героическому гарнизону Ринге-на помощь уже не нужна. Пять недель бились стрельцы и казаки, вызвав у заносчивых рыцарей изумление и суеверный страх, перебив более двух тысяч врагов. Но сила оправившегося Ордена была для горстки храбрецов неодолимой. Гарнизон пал, и теперь Репнин с малой дружиной шел прямо в объятия основной армии Кестлера.
Глава 2
– У нас такое и не болтают, – с трудом подбирая слова, выдала женщина. – И не немка я, полька.
– Вот как, – пожал плечами ангмарец. – Ну бывай, славянка.
Не оборачиваясь, он зашагал прочь от костра.
Насмерть перепуганная Дрель встретила его причитаниями вперемешку с густым матом, но тут же запнулась и замолчала, разглядев забрызганный кровью плащ.
– Дорога свободна, – пробурчал назгул. – Нечего таращиться, кровь не моя, хвала Великой Тьме. Трогай уже.
Примерно через два часа ангмарец остановил коня.
– Надо бы на дерево забраться, – сказал он неуверенно. – Ливонцы нам по дороге не попадались, значит, они гонят наших на восток. Пора бы нам уже их нагнать. Очень не хочется налететь на тыловое охранение.
– Я сама, – сказала Дрель. – Или я не эльфий-ская принцесса?
Резво подоткнув подол платья и приоткрыв весьма аппетитные ножки, она обезьяной взлетела по ветвям вверх, растворившись в густом лесном пологе.
Ангмарец ждал, поигрывая уздечкой и вслушиваясь в шорохи ночного леса.
Сверху посыпалась кора, и на траву шумно спрыгнула Дрель. Щека ее была расцарапана, платье на плече зияло прорехой.
– Они прямо перед нами.
– Охранение?
– Вернее будет сказать – стража обоза. Там пара телег, три шатра и дюжина мордоворотов. Сидят на тюках с арбалетами и пялятся вокруг.
– А главных сил не видно?
– В паре километров начинается подъем из этой долины. Гребень холма, похоже, наши и ливонцы уже перевалили.
Ангмарец спрыгнул с коня.
– Будем обходить. На вот, надень на башку. И не перечь! Мне воевода за тебя руки-ноги повыдергает.
Дрель на удивление покорно нахлобучила сменный войлочный подшлемник назгула, а поверх него хау-берг.
– Ну, и как я смотрюсь? – кокетливо спросила она, ведя коня в поводу.
– Как школьная учительница географии, решившая изобразить индийскую королевну, – честно ответил ангмарец. – Только очень грязную и помятую индийскую королевну.
– Спасибо на добром слове, злыдень. Миновать ливонский обоз им удалось без особых приключений, если не считать того, что лошадь назгула оступилась и едва не свалилась на дно оврага.
На дорогу, ввиду близости основных тевтонских сил, они решили не выходить, двинули по еле заметным лесным тропам, полагаясь не столько на собственное зрение, сколько на чутье казачьих рысаков.
Вскоре при свете звезд они перевалили через седловину, и перед ними раскинулся во всей своей красе ливонский лагерь.
Жарко горели десятки костров, белели палатки и шатры, меж ними перемещались оруженосцы и полупьяные кнехты.
– Бьем их, бьем, а они не уменьшаются в количестве, – заметила Дрель, сморщив нос.
– А ты что, хотела, чтобы Легион все войско магистра переколбасил? Которое Кестлер год собирал?
– Положим, здесь едва половина его. Вторая – у Рингена, осаждает отряд Игнатьева-Русина.
– Все равно их раз в двадцать больше. Только и спасают нас леса да топи, негде им развернуться.
– И как только дали магистру собрать эдакую силищу?
Щека назгула нервно задергалась. На эту тему они уже давно предпочитали говорить только между своими, даже со свойским парнем, воеводой Репниным, старались языки не распускать. А де. ло пахло крупной изменой.
Всем памятен был триумфальный марш русских полков от Пскова и Ивангорода вглубь Ливонии.
Нарва пала в одночасье, за ней обрушились десятки замков и множество крупных городов. Тевтонская армия была буквально разметана, словно куча сухих листьев, злым осенним ветром и загнана в родовые ук-ровища. Казалось – еще немного, и московиты на века утвердятся на Балтике.
И тут начались проволочки, отступления и бессмысленные маневры, изматывающие войска, переговоры…
В довершение всех бед, основные полки попросту ушли из Ливонии, оставив там и сям малозначительные отряды и гарнизоны, словно приглашая немцев к реваншу.
И реванш немедленно воспоследовал. Кестлер, павший было духом, нашел деньги, активизировал давние рыцарские связи с Западной Европой. И потянулись к Балтийским берегам, словно в эпоху крестовых походов, шайки псов-рыцарей, ватаги ландскнехтов и вольные дружины кондотьеров. Сам орден перегруппировал свои силы и вышел в поле. А в чистом поле русских полков не оказалось. Кестлер наметил уничтожить оставленные гарнизоны, показав всему миру, что его архаическое государство еще на что-то способно, получить под этим соусом дополнительные деньги от Папы и начать с Московией полномасштабную войну.
Первый удар пришелся на отряд Игнатьева-Русина, засевший в крепости Ринген. Находившийся неподалеку отряд Репнина тут же двинулся на помощь. Но у ливонцев вполне хватало сил и на осаду, и на отпор дерзкому Репнину.
Тогда и началась маневренная война на дорогах. Чернокрылый Легион, приданный Репнину, изображал из себя силы деблокады, а сам воевода лесами крался к Рингену, намереваясь ударить в тыл Кестлеру. Мало кто знал, что героическому гарнизону Ринге-на помощь уже не нужна. Пять недель бились стрельцы и казаки, вызвав у заносчивых рыцарей изумление и суеверный страх, перебив более двух тысяч врагов. Но сила оправившегося Ордена была для горстки храбрецов неодолимой. Гарнизон пал, и теперь Репнин с малой дружиной шел прямо в объятия основной армии Кестлера.
Глава 2
Репнин
Уж не знаю, сгинули они, или выжили, – сказал воевода, мрачно разглядывая с холма твердыню Рингена. Он имел в виду Чернокрылый Легион, посланный, как думал Репнин, на верную смерть. На самом же деле, воинству ангмарца, благодаря этому приказу, удалось ускользнуть из железного капкана Кестлера, но тогда об этом мало кто ведал. – Но дело свое они добре исполнили. Отманили немца от крепости.
– Всю ли немчуру отманили? – усомнился стрелецкий сотник.
– Может, и нам кого оставили, – усмехнулся Репнин. – Но Русину и его людишкам послабление сделали. Теперь наш черед.
Отряд неспешно разворачивался, прикрытый холмом, готовясь ударить на тевтонцев. Ровные квадраты стрелецких сотен ладно двинулись вперед, ощерившись пиками и бердышами, на флангах тучами собралась легкая конница. Вернее будет сказать не тучами, а тучками. Основные силы казаков и черкесов передал Репнин Легиону, но по дороге собирал из всех деревень и замков мелкие гарнизоны, рассеянные по всей стране.
– Ну – с Богом!
Репнин сам выхватил сабельку и пустил коня в галоп. За ним рванулись два десятка боярских детей, сверкая кольчугами да бай данами.
С вершины холма, собираясь предупредить Русина о нежданной подмоге, запел рог. Но чистый его и грозный голос не поднял из могилы гарнизон павшего Рингена.
С гиканьем ворвались боярские дети и казаки в ливонский лагерь, рубя опоры шатров и швыряя пылающие факелы в палатки. Передовая стрелецкая сотня под барабанную дробь уже входила с юга, бородатые десятники держали в зубах тлеющие фитили от пищалей.
Репнин придержал коня и рассеянно оглянулся. Никакого сопротивления, лагерь был пуст, в нем теперь хозяйничал огонь.
– Бесы их взяли? Или Русин всех перебил?
Не дождавшись от Небес ответа, чуя неладное, Репнин устремил коня к крепости.
Все вокруг носило следы яростного штурма – закопченные остовы башен, заваленный трупами ров, обломанные осадными крючьями зубцы крепостной стены.
И ни звука вокруг.
Гулко прогрохотали конские копыта по опущенному перекидному мосту. Внутри – та же картина смерти и запустения. Бурые пятна, где совсем недавно алела кровь, обломки стрел и брошенное в беспорядке оружие. Пришпиленный копьем к дощатой двери стрелец, мертвый рыцарь с напрочь отсеченной рукой.
– Горе мне, горе! – возопил Репнин. – Поздно подошли мы, братья! Нет более царева слуги Русина, нет казачков и стрельцов, нет более отряда Рингенско-го!
Тут его глаза страшно блеснули.
– Где магистр? Куда делись псы-рыцари и вся их свора? Немедля разослать вестовых, сыскать!
В молчании ехал он по пустым улочкам, скрежеща зубами при каждом следе мстительной жестокости ор-денцев. То тут, то там попадались русые головы, насаженные на пики, выпотрошенные и набитые гравием тела, связанные и окоченевшие трупы со следами пыток.
– До темноты сыскать мне магистра!
И тут запели медные рыцарские трубы, взревели охотничьи рожки и послышался лязг выходящего из засады стального воинства Кестлера.
Аовушка захлопнулась.
Репнин привстал на стременах и устремил свой взор наверх. Доселе безмолвные башни ожили. Распахнулись замкнутые двери и изрыгнули на стены сотни арбалетчиков и лучников, которые стали бегом рассредоточиваться по парапету. Центральный замок также ожил, выпуская ощетинившуюся копьями и алебардами «кабанью голову» валлонских наемников.
– Попался, словно лис в норе, – воскликнул Репнин, но в голосе его не было отчаяния. Казалось, он даже рад, что тевтоны и их наемники никуда не делись
Сотник, рванув саблю из ножен, прошептал, кося глаз на замерших в ожидании приказа арбалетчиков:
– Батюшка, разом ударим – к своим прорвемся, а там, в поле…
– Гойда! – взревел Репнин, пустив коня прямо на сгрудившихся в проеме ворот ландскнехтов, преграждающих ему путь к своему отряду.
Слитно захлопали арбалеты, и валлоны с криками устремились следом за воеводой и кучкой его телохранителей и боярских детей.
Не щадя себя, сопровождающие Репнина подняли щиты, закрывая воеводу от гибельного ливня, и сами валились из седел один за другим.
Репнин врезался в толпу наемников, страшно крича и размахивая саблей с тяжелой елманью, сокрушая шлема и щиты. Обученный такому бою конь бил копытами, опрокидывая латников, крутился на месте, не давая стащить своего всадника на землю. Рядом с гиканьем и визгом рубились казаки, прокладывая себе путь в ворота.
В самый краешек не сомкнувшегося капкана протиснулся Репнин, когда созданный им вихрь раскидал ландскнехтов. Воевода выскочил на мост. За ним следовала едва половина из тех, кто заехал в Ринген.
– Арбалеты перезарядят – каюк нам, – вскричал он. – За мной!
Они промчались по мосту, сопровождаемые стрелами, попусту вспоровшими воздух, и домчались до стрельцов.
И тут сердце воеводы дрогнуло, осознал он всю гибельность своего похода малыми силами против всего воспрявшего Ордена.
Из леса с востока и запада выползали две сверкающие на солнце стальные змеи – копье за копье, хоругвь за хоругвью шли псы-рыцари и их челядь, доселе сокрытые в лесу.
– Становись! – заорал Репнин, мчась вдоль рядов смешавшихся было сотен. – Пищали готовь!
В последнем приказе нужды не было – отряд был готов к бою, хотя и собирался не драться в окружении, а бить Кестлеру в тыл. Сотни образовали неровный квадрат на небольшом взлобье, где некогда стоял шатер самого магистра. Первые ряды встали на колени, над их плечами грозно покачивались пищали и пики. В центре строя замерла немногочисленная конница русских.
– Чего он ждет? – изумился Репнин, видя, что готовые к натиску ливонцы медлят.
Но гибель рингенского гарнизона научила неистового Кестлера уважать русскую армию, к которой он раньше относился с явным небрежением.
– Не для того я собирал по всей Европе остатки рыцарства, – сказал он на изумленные и возмущенные расспросы своего окружения, – чтобы положить треть его или половину возле этого проклятого городка. Мне думается, что под крепостью находится разлом земли, сквозь которой из адских бездн проникают демоны, помогающие восточным варварам. На этом поле бескровной и красивой победы не выйдет, так говорят мне святые угодники и небесные покровители.
– Но дерево победы уже взросло, – возразил герцог из южной Франции, чьи предки резали непокорных провансальских альбигойцев и удирали из Палестины под натиском победоносного воинства Сала-дина. – Хитрым маневром заманили мы сюда московитов, осталось только пожать плоды.
– Так поди и пожни! – вскричал взбешенный неповиновением магистр. – Бери войско и принеси мне голову московитского воеводы!
– Я готов во имя Богоматери в первых рядах драться с неверными собаками, – ответил герцог, – но право командования над рыцарями Запада небесные угодники даровали вам, магистр.
– И я распоряжусь им не так, как велит крестоносное сердце, а как велит холодный разум Великого Магистра Ордена Ливонского! Отправить герольда к московитам!
– Ах вот в чем дело, – ухмыльнулся Репнин, когда от сверкающих рядов неприятеля к стрелецкому каре помчался всадник, размахивая белой тряпицей. – Разговоры станем разговаривать!
– Великий Магистр, – надменно сказал герольд, которого пропустили в середину строя, к самому воеводе, – предлагает вам, дабы избегнуть худшей участи, сложить оружие. Он обещает жизнь всем, кроме священников богопротивной секты, именующей себя…
Он замялся, подзабыв, видимо, мудреное восточное словечко. Репнин участливо подсказал:
– Православной Апостольской Церковью, тевтонец. А кого еще не станете вы миловать?
– Казаков, что хуже орд Рогов и Магогов, хуже мавров и сарацинов.
– Ну и меня, грешного, на аркане в логово магистра поволочете, так? Послушай, мил человек, не зли меня и моих людей. Даже ногайцы и татары выказывают к противнику большее уважение, чем ваш Магистр. Не будь у тебя в руке белой ткани – уже лежал бы ты без языка, корчась у моих сапог за оскорбление веры! Ступай, пока цел, и передай своему хозяину, собака, что он сам отправится в Ивангород на аркане еще до того, как солнце сойдет с небосвода.
– Но это же неразумно! Вас всего горстка против всего Ордена! – воскликнул герольд, пропустив мимо ушей, или не поняв гневных слов воеводы. Говорил он на той пестрой смеси немецкого, польского и литовского, на котором испокон века говорила Прибалтика. Воевода, немало лет проведший в Галиции и на Волыни, прекрасно понимал это наречие.
– А добились ли вы сдачи от рингенского гарнизона? Или им вы предложили еще более волчью сделку? Молчишь! Я-то знаю, как крут во гневе был покойный воевода Русин, небось до сих пор от ударов его воинов у магистра дрожит собачий хвост, а из глотки льется песий скулеж. Ступай уже, хватит слова говорить, пусть сталь запоет.
Герольд повернул коня.
Кестлер мрачно выслушал его более чем сокращенный пересказ слов Репнина.
– От этих заносчивых дикарей иного и не дождешься. – сказал он, нахлобучивая шлем. – Ну что же, господа, кроткая Мария Тевтонская не сможет нас упрекнуть в день Страшного Суда в опрометчивости и кровожадности. Надменный враг католического мира не внял голосу рассудка, так пусть услышит он голос гнева его верных слуг!
Сотни и сотни глоток затянули под шлемами заунывный латинский гимн, и бронированные кони, медленно набирая разбег, двинулись к отряду Русина со всех сторон.
– А магистр-то глуп, как сивый мерин, – заметил Репнин. – Не дождался ни арбалетчиков, ни пехоты. Думает железяками нас спужать? Свинец стали не боится.
– Думается, батюшка, – возразил сотник, – больше свинца боится он за крепость. Не ровен час, поворотимся мы, и запремся в Рингене. Тогда пообломает он зубы о нас, как пообломал об отряд боярина Игнатьева– Русина.
– Твоя правда, – усмехнулся Репнин, опуская на шлеме-ерихонке стальную стрелку на переносицу. – Крепко запомнился им воевода рингенский.
И, привстав на стременах, проревел так, что услышали его все стрельцы, казаки и дети боярские:
– Так будем же достойны славы павших за веру и царя-батюшку! Аминь!
– Готовсь! – вскричали десятники, – Пли! Неровный квадрат окутался дымом и изрыгнул на все четыре стороны тучи свинца.
– Богородица Дева радуйся! – вскричал сотник, когда ветер изорвал в клочья дымную завесу, и вместо накатывающегося стального моря им предстали лошадиные крупы и бьющиеся в агонии кони и люди.
– Не богохульствуй! – прикрикнул на него воевода, и рявкнул, обращаясь к казакам: – Ну, братуш-ки, не дайте им вновь поворотиться, пока пищали снаряжают.
Разомкнулись ряды, и стремительные верховые устремились вослед за отступающими рыцарями.
Но не все кони и люди в ливонском стане испугались гибельного залпа.
Смешались ряды, и челядь потеряла своих вожаков, но многие сотни конных латников встретили казаков, твердо глядя сквозь решетки, забрал поверх склоненных копий.
Наскочили казаки, рубя отступающих, и отлетели назад, оставив множество тел у копыт рыцарских коней.
Репнин велел трубить отступление, и легкая конница устремилась назад, недосягаемая для своих тяжеловооруженных противников.
– Немного же их вернулось, – с грустью заметил Репнин.
– Зато пищали уже изготовлены, – эхом откликнулся сотник.
– Будь проклято сатанинское отродье, – прорычал Кестлер, с трудом справляясь со своим перепуганным конем, – которое изобрело порох, оружие трусов! Благородное сражение превратилось неизвестно во что! Где времена святой райской простоты, когда дело решала смелость и крепость мечей!
И словно услышав его сквозь гул, ответил воевода Репнин, думая, что обращается сам к себе:
– Данила Галицкий и князь Александр Невский бивали псов тевтонских мечами, неужто мы не побьем их огненным боем да саблями?
– Дюже много их, батюшка, – заметил глава казаков. – Повылазили из щелей, ровно крысы. И как проглядели такое на Москве?
– А ты знай руби, а не рассуждай, – побагровел Репнин. – На Москве виднее, куда полки слать. Может, идут они на сам Феллин или, вообще, к Варшаве!
Казак криво усмехнулся.
– До смерти два шага, батюшка, не криви душой, не по-божески это. Измена завелась в царских палатах, а вернее – в княжьих хоромах, про то все в войске говорят. Не желают бояре победы над немцем, вот и бьемся мы малой силой против тьмы вражьей.
– Наше дело не князей лаять, – отрезал Репнин, – а за Русь сражаться.
– Хороший ты атаман, боярин Репнин, – заметил казак. – У нас на Дону таких веками помнят, да только к силе да к сердцу надобно еще и голову иметь. Измену за версту чую. Черную, подсердечную змею пригрел государь на груди. Не видать нам победы ни в этой сече, ни в войне Аивонской.
Репнин собирался уже дать приказ вязать смутьяна, когда вновь запели ливонцы, заревели трубы, и двинулись они на отряд.
И вновь встретил железный поток пищальный залп. Но на этот раз справились рыцари с конями, мертвых затоптали, живые, а оставалось их еще видимо-невидимо, домчались до стрелецких пик.
И понеслась потеха!
Стоящие на коленях русские ратники вспарывали пиками конские животы, с задних рядов перерубали им пики бердышами, даже раненые старались доползти до упавших из седел, пуская в ход кто нож засапож-ный, а кто и просто кулаки.
Удар строй выдержал, благо не дали первые павшие ряды ливонцев набрать кавалерии нужный разгон. А в ближнем бою тяжелая конница не имела особых преимуществ, разве что могла раздавить стрельцов своей массой.
Репнин встал на стремена, поверх стрелецких голов выцелил рыцаря с павлиньим плюмажем, послал пулю, и вычурный шлем утонул в хаосе рукопашной.
Замерший у стремени казак протянул ему новую пищаль.
Репнин вновь выстрелил, уже не целясь в кого-то особо, а метя в самую гущу противников, вновь протянул руку.
– Кончилось зелье огненное, у своих проси, – сказал казак, вытаскивая саблю и вскакивая на коня.
Репнин подозвал десятника из задних рядов, взял его пищаль и послал на землю еще одного пса-рыцаря.
Лязг и грохот, стоявший вокруг, мог ввести любого слабонервного в дрожь. Скрежетали клинки по шлемам и панцирям, ржали кони и кричали раненые с обеих сторон.
– Стоять, держаться, – перекрикивая шум сражения, проорал Репнин. – Берите на копья их, басур-манов!
– В этой каше мы потеряем всех коней, – сказал Кестлер, глядя на творящееся вокруг русского знамени, непоколебимо реявшего над стрельцами. – Следует отвести кавалерию и бросить в бой валлонов.
– Но они опять зарядят свои пищали, – возразил француз. – От этих залпов потерь больше, чем от ближнего боя.
– Вы, франки, мало смыслите в современном оружии, – сказал магистр. – Московиты шли скорым маршем, без обоза. Значит, каждый нес несколько выстрелов, не более. В худшем случае, у них есть еще один залп, а в лучшем – ни одного.
– Только на два залпа у них зелья с собой? Вот это диво!
– Отсюда не слышно, – усмехнулся магистр одними губами, – но лучшие их стрелки, наверняка, стреляют вразнобой, через головы дерущихся. Этот ближний огонь и есть самый губительный. Залпы только коней пугают и сбивают наступательный порыв. Но зато и зелье у них быстрее выходит.
Он подошел к трубачам и герольдам.
– Велите рыцарям отойти!
По сигналу, стальная хватка вокруг стрельцов ослабла.
Задние рыцари, так и не вступившие в бой, уже мчались к своим гербовым значкам, вкопанным на исходном рубеже атаки.
– Казаки – за ними!
Репнин махнул саблей, и сквозь строй стрелецкий вновь пронеслись стремительные силуэты русских степняков. Взвились арканы, выдергивая из седел отступающих, взметнулись и упали острые сабли.
Но казачья лава растворилась в ливонском море без следа. Как ни ждал их Репнин назад, ни один не вернулся из вылазки, превратившей отступление рыцарей в хаос. Воевода снял шлем и перекрестился.
– Истинно за веру легли они в землю, – сказал он. – А теперь и наш черед. Пехота идет!
Действительно, Кестлер больше не опасался, что русские прорвутся в Ринген и встанут там насмерть. Полка пикинеров и ватаги ландскнехтов с лихвой хватит для обороны подъемного моста.
Посему валлоны уже маршировали на восточное крыло стрелецкого строя, а за ними шли стрелки, на ходу вращая арбалетными воротами и накладывая стальные болты.
– Огненного зелья нет больше, – сказал своим Репнин. – Негоже нам стоять и ждать, пока всех стрелами истыкают. Вперед, на прорыв!
И стрельцы устремились навстречу валлонам.
Арбалетчики изрядно прорядили голову атакующей стрелецкой колонны, но русские все же дошли и вгрызлись в строй наемных пикинеров. Репнин дрался в самой гуще, вместе с десятком последних боярских детей, несущих знамя отряда с изображением солнца, остановленного Божьим угодником над пустыней.
– А вот теперь следует бросить в бой и рыцарей, – заметил магистр. – Я уже заплатил валлонам, не хочется лишаться последней дисциплинированной пехоты.
Репнин распластался в седле, уворачиваясь от пики, и рубанул по древку. Оно оказалось окованным, и сабля бессильно проскрежетала по металлу, щербясь и корежась.
Однако конь воеводы, взвившись на дыбы, ударом копыта проломил грудь незадачливому копейщику, отбросив искореженное тело вглубь валлонского строя.
Воевода уже сидел в седле, отводя вправо новое копейное навершие.
– К Рингену, братушки, навались! – крикнул он. И в этот миг арбалетный болт клюнул его точно между лопаток, пробив юшман.
Воевода упал вперед, выронив саблю и обняв лошадиную шею слабеющими руками.
– Боярина убили! Смерть!
Сразу несколько глоток подхватили скорбный и одновременно грозный клич, и стрельцы рванулись вперед, не считаясь с потерями. Валлоны дрогнули от этого бешеного натиска и попятились.
Однако арбалетчики продолжали косить фланги русского отряда, а с тыла неотвратимо накатывалась рыцарская волна.
Верховые ливонцы налетели и ударили копьями в остатки отряда. Не вытаскивая своих смертоносных орудий из тел, рыцари взялись за мечи.
Началась агония отряда, ибо вырваться из смертельных объятий Ордена не было суждено никому. Кестлер с ничего не выражающим лицом смотрел, как сверкающие волны поглощают маленький островок лисьих шапок у самого подъемного моста Рингена.
Вскоре раздались победные клики, и магистр отвернулся.
С поля боя примчался давешний француз, размахивая трофейным знаменем. Он швырнул его к ногам магистра и спешился.
– Славное деяние, – скривил губы магистр. Француз выглядел смущенным и задумчивым.
– Почему никто из них не сделал даже попытки сдаться?
– Ну, как вам сказать.
– Там была одна чернь? Судя по доспеху конных московитов и их лошадям – навряд ли. Может, они не любят платить выкуп за своих? Им мешает варварская вера или какие-нибудь предрассудки?
– Вы не во Франции, – покачал головой магистр. – Здесь пленных не берут.
Он вернулся в свой шатер и только оставшись один, дал волю своему гневу.
Шлем отлетел в угол шатра, уставленный кубками и блюдами с дичиной стол полетел следом, охотничий пес удостоился пинка и с воем выскочил прочь.
– Целый месяц ушел у меня на разгром этих двух жалких отрядов московитов! И что же? Святые угодники и Мария Тевтонская – три тысячи мертвецов! Такие потери для Ордена неприемлемы! Какие великие надежды связывал я с этим контрнаступлением, и сейчас вижу дух своих сподвижников в смятении, а воинство Христово – обескровленным.
Кестлер волком прошелся по своему походному жилищу. Он продолжал рассуждать вслух:
– Очень скоро весть о разгроме двоих московит-ских воевод уйдет за реку Нарову, и в Ливонию хлынут русские орды, смертоносные пушки, дикие казаки. Я опять вынужден перейти к обороне, а это смерти подобно. Что скажет о бессилии Ордена Запад? Где взять деньги, чтобы пополнить потери в людях и конях? О горе мне! ..
– Всю ли немчуру отманили? – усомнился стрелецкий сотник.
– Может, и нам кого оставили, – усмехнулся Репнин. – Но Русину и его людишкам послабление сделали. Теперь наш черед.
Отряд неспешно разворачивался, прикрытый холмом, готовясь ударить на тевтонцев. Ровные квадраты стрелецких сотен ладно двинулись вперед, ощерившись пиками и бердышами, на флангах тучами собралась легкая конница. Вернее будет сказать не тучами, а тучками. Основные силы казаков и черкесов передал Репнин Легиону, но по дороге собирал из всех деревень и замков мелкие гарнизоны, рассеянные по всей стране.
– Ну – с Богом!
Репнин сам выхватил сабельку и пустил коня в галоп. За ним рванулись два десятка боярских детей, сверкая кольчугами да бай данами.
С вершины холма, собираясь предупредить Русина о нежданной подмоге, запел рог. Но чистый его и грозный голос не поднял из могилы гарнизон павшего Рингена.
С гиканьем ворвались боярские дети и казаки в ливонский лагерь, рубя опоры шатров и швыряя пылающие факелы в палатки. Передовая стрелецкая сотня под барабанную дробь уже входила с юга, бородатые десятники держали в зубах тлеющие фитили от пищалей.
Репнин придержал коня и рассеянно оглянулся. Никакого сопротивления, лагерь был пуст, в нем теперь хозяйничал огонь.
– Бесы их взяли? Или Русин всех перебил?
Не дождавшись от Небес ответа, чуя неладное, Репнин устремил коня к крепости.
Все вокруг носило следы яростного штурма – закопченные остовы башен, заваленный трупами ров, обломанные осадными крючьями зубцы крепостной стены.
И ни звука вокруг.
Гулко прогрохотали конские копыта по опущенному перекидному мосту. Внутри – та же картина смерти и запустения. Бурые пятна, где совсем недавно алела кровь, обломки стрел и брошенное в беспорядке оружие. Пришпиленный копьем к дощатой двери стрелец, мертвый рыцарь с напрочь отсеченной рукой.
– Горе мне, горе! – возопил Репнин. – Поздно подошли мы, братья! Нет более царева слуги Русина, нет казачков и стрельцов, нет более отряда Рингенско-го!
Тут его глаза страшно блеснули.
– Где магистр? Куда делись псы-рыцари и вся их свора? Немедля разослать вестовых, сыскать!
В молчании ехал он по пустым улочкам, скрежеща зубами при каждом следе мстительной жестокости ор-денцев. То тут, то там попадались русые головы, насаженные на пики, выпотрошенные и набитые гравием тела, связанные и окоченевшие трупы со следами пыток.
– До темноты сыскать мне магистра!
И тут запели медные рыцарские трубы, взревели охотничьи рожки и послышался лязг выходящего из засады стального воинства Кестлера.
Аовушка захлопнулась.
Репнин привстал на стременах и устремил свой взор наверх. Доселе безмолвные башни ожили. Распахнулись замкнутые двери и изрыгнули на стены сотни арбалетчиков и лучников, которые стали бегом рассредоточиваться по парапету. Центральный замок также ожил, выпуская ощетинившуюся копьями и алебардами «кабанью голову» валлонских наемников.
– Попался, словно лис в норе, – воскликнул Репнин, но в голосе его не было отчаяния. Казалось, он даже рад, что тевтоны и их наемники никуда не делись
Сотник, рванув саблю из ножен, прошептал, кося глаз на замерших в ожидании приказа арбалетчиков:
– Батюшка, разом ударим – к своим прорвемся, а там, в поле…
– Гойда! – взревел Репнин, пустив коня прямо на сгрудившихся в проеме ворот ландскнехтов, преграждающих ему путь к своему отряду.
Слитно захлопали арбалеты, и валлоны с криками устремились следом за воеводой и кучкой его телохранителей и боярских детей.
Не щадя себя, сопровождающие Репнина подняли щиты, закрывая воеводу от гибельного ливня, и сами валились из седел один за другим.
Репнин врезался в толпу наемников, страшно крича и размахивая саблей с тяжелой елманью, сокрушая шлема и щиты. Обученный такому бою конь бил копытами, опрокидывая латников, крутился на месте, не давая стащить своего всадника на землю. Рядом с гиканьем и визгом рубились казаки, прокладывая себе путь в ворота.
В самый краешек не сомкнувшегося капкана протиснулся Репнин, когда созданный им вихрь раскидал ландскнехтов. Воевода выскочил на мост. За ним следовала едва половина из тех, кто заехал в Ринген.
– Арбалеты перезарядят – каюк нам, – вскричал он. – За мной!
Они промчались по мосту, сопровождаемые стрелами, попусту вспоровшими воздух, и домчались до стрельцов.
И тут сердце воеводы дрогнуло, осознал он всю гибельность своего похода малыми силами против всего воспрявшего Ордена.
Из леса с востока и запада выползали две сверкающие на солнце стальные змеи – копье за копье, хоругвь за хоругвью шли псы-рыцари и их челядь, доселе сокрытые в лесу.
– Становись! – заорал Репнин, мчась вдоль рядов смешавшихся было сотен. – Пищали готовь!
В последнем приказе нужды не было – отряд был готов к бою, хотя и собирался не драться в окружении, а бить Кестлеру в тыл. Сотни образовали неровный квадрат на небольшом взлобье, где некогда стоял шатер самого магистра. Первые ряды встали на колени, над их плечами грозно покачивались пищали и пики. В центре строя замерла немногочисленная конница русских.
– Чего он ждет? – изумился Репнин, видя, что готовые к натиску ливонцы медлят.
Но гибель рингенского гарнизона научила неистового Кестлера уважать русскую армию, к которой он раньше относился с явным небрежением.
– Не для того я собирал по всей Европе остатки рыцарства, – сказал он на изумленные и возмущенные расспросы своего окружения, – чтобы положить треть его или половину возле этого проклятого городка. Мне думается, что под крепостью находится разлом земли, сквозь которой из адских бездн проникают демоны, помогающие восточным варварам. На этом поле бескровной и красивой победы не выйдет, так говорят мне святые угодники и небесные покровители.
– Но дерево победы уже взросло, – возразил герцог из южной Франции, чьи предки резали непокорных провансальских альбигойцев и удирали из Палестины под натиском победоносного воинства Сала-дина. – Хитрым маневром заманили мы сюда московитов, осталось только пожать плоды.
– Так поди и пожни! – вскричал взбешенный неповиновением магистр. – Бери войско и принеси мне голову московитского воеводы!
– Я готов во имя Богоматери в первых рядах драться с неверными собаками, – ответил герцог, – но право командования над рыцарями Запада небесные угодники даровали вам, магистр.
– И я распоряжусь им не так, как велит крестоносное сердце, а как велит холодный разум Великого Магистра Ордена Ливонского! Отправить герольда к московитам!
– Ах вот в чем дело, – ухмыльнулся Репнин, когда от сверкающих рядов неприятеля к стрелецкому каре помчался всадник, размахивая белой тряпицей. – Разговоры станем разговаривать!
– Великий Магистр, – надменно сказал герольд, которого пропустили в середину строя, к самому воеводе, – предлагает вам, дабы избегнуть худшей участи, сложить оружие. Он обещает жизнь всем, кроме священников богопротивной секты, именующей себя…
Он замялся, подзабыв, видимо, мудреное восточное словечко. Репнин участливо подсказал:
– Православной Апостольской Церковью, тевтонец. А кого еще не станете вы миловать?
– Казаков, что хуже орд Рогов и Магогов, хуже мавров и сарацинов.
– Ну и меня, грешного, на аркане в логово магистра поволочете, так? Послушай, мил человек, не зли меня и моих людей. Даже ногайцы и татары выказывают к противнику большее уважение, чем ваш Магистр. Не будь у тебя в руке белой ткани – уже лежал бы ты без языка, корчась у моих сапог за оскорбление веры! Ступай, пока цел, и передай своему хозяину, собака, что он сам отправится в Ивангород на аркане еще до того, как солнце сойдет с небосвода.
– Но это же неразумно! Вас всего горстка против всего Ордена! – воскликнул герольд, пропустив мимо ушей, или не поняв гневных слов воеводы. Говорил он на той пестрой смеси немецкого, польского и литовского, на котором испокон века говорила Прибалтика. Воевода, немало лет проведший в Галиции и на Волыни, прекрасно понимал это наречие.
– А добились ли вы сдачи от рингенского гарнизона? Или им вы предложили еще более волчью сделку? Молчишь! Я-то знаю, как крут во гневе был покойный воевода Русин, небось до сих пор от ударов его воинов у магистра дрожит собачий хвост, а из глотки льется песий скулеж. Ступай уже, хватит слова говорить, пусть сталь запоет.
Герольд повернул коня.
Кестлер мрачно выслушал его более чем сокращенный пересказ слов Репнина.
– От этих заносчивых дикарей иного и не дождешься. – сказал он, нахлобучивая шлем. – Ну что же, господа, кроткая Мария Тевтонская не сможет нас упрекнуть в день Страшного Суда в опрометчивости и кровожадности. Надменный враг католического мира не внял голосу рассудка, так пусть услышит он голос гнева его верных слуг!
Сотни и сотни глоток затянули под шлемами заунывный латинский гимн, и бронированные кони, медленно набирая разбег, двинулись к отряду Русина со всех сторон.
– А магистр-то глуп, как сивый мерин, – заметил Репнин. – Не дождался ни арбалетчиков, ни пехоты. Думает железяками нас спужать? Свинец стали не боится.
– Думается, батюшка, – возразил сотник, – больше свинца боится он за крепость. Не ровен час, поворотимся мы, и запремся в Рингене. Тогда пообломает он зубы о нас, как пообломал об отряд боярина Игнатьева– Русина.
– Твоя правда, – усмехнулся Репнин, опуская на шлеме-ерихонке стальную стрелку на переносицу. – Крепко запомнился им воевода рингенский.
И, привстав на стременах, проревел так, что услышали его все стрельцы, казаки и дети боярские:
– Так будем же достойны славы павших за веру и царя-батюшку! Аминь!
– Готовсь! – вскричали десятники, – Пли! Неровный квадрат окутался дымом и изрыгнул на все четыре стороны тучи свинца.
– Богородица Дева радуйся! – вскричал сотник, когда ветер изорвал в клочья дымную завесу, и вместо накатывающегося стального моря им предстали лошадиные крупы и бьющиеся в агонии кони и люди.
– Не богохульствуй! – прикрикнул на него воевода, и рявкнул, обращаясь к казакам: – Ну, братуш-ки, не дайте им вновь поворотиться, пока пищали снаряжают.
Разомкнулись ряды, и стремительные верховые устремились вослед за отступающими рыцарями.
Но не все кони и люди в ливонском стане испугались гибельного залпа.
Смешались ряды, и челядь потеряла своих вожаков, но многие сотни конных латников встретили казаков, твердо глядя сквозь решетки, забрал поверх склоненных копий.
Наскочили казаки, рубя отступающих, и отлетели назад, оставив множество тел у копыт рыцарских коней.
Репнин велел трубить отступление, и легкая конница устремилась назад, недосягаемая для своих тяжеловооруженных противников.
– Немного же их вернулось, – с грустью заметил Репнин.
– Зато пищали уже изготовлены, – эхом откликнулся сотник.
– Будь проклято сатанинское отродье, – прорычал Кестлер, с трудом справляясь со своим перепуганным конем, – которое изобрело порох, оружие трусов! Благородное сражение превратилось неизвестно во что! Где времена святой райской простоты, когда дело решала смелость и крепость мечей!
И словно услышав его сквозь гул, ответил воевода Репнин, думая, что обращается сам к себе:
– Данила Галицкий и князь Александр Невский бивали псов тевтонских мечами, неужто мы не побьем их огненным боем да саблями?
– Дюже много их, батюшка, – заметил глава казаков. – Повылазили из щелей, ровно крысы. И как проглядели такое на Москве?
– А ты знай руби, а не рассуждай, – побагровел Репнин. – На Москве виднее, куда полки слать. Может, идут они на сам Феллин или, вообще, к Варшаве!
Казак криво усмехнулся.
– До смерти два шага, батюшка, не криви душой, не по-божески это. Измена завелась в царских палатах, а вернее – в княжьих хоромах, про то все в войске говорят. Не желают бояре победы над немцем, вот и бьемся мы малой силой против тьмы вражьей.
– Наше дело не князей лаять, – отрезал Репнин, – а за Русь сражаться.
– Хороший ты атаман, боярин Репнин, – заметил казак. – У нас на Дону таких веками помнят, да только к силе да к сердцу надобно еще и голову иметь. Измену за версту чую. Черную, подсердечную змею пригрел государь на груди. Не видать нам победы ни в этой сече, ни в войне Аивонской.
Репнин собирался уже дать приказ вязать смутьяна, когда вновь запели ливонцы, заревели трубы, и двинулись они на отряд.
И вновь встретил железный поток пищальный залп. Но на этот раз справились рыцари с конями, мертвых затоптали, живые, а оставалось их еще видимо-невидимо, домчались до стрелецких пик.
И понеслась потеха!
Стоящие на коленях русские ратники вспарывали пиками конские животы, с задних рядов перерубали им пики бердышами, даже раненые старались доползти до упавших из седел, пуская в ход кто нож засапож-ный, а кто и просто кулаки.
Удар строй выдержал, благо не дали первые павшие ряды ливонцев набрать кавалерии нужный разгон. А в ближнем бою тяжелая конница не имела особых преимуществ, разве что могла раздавить стрельцов своей массой.
Репнин встал на стремена, поверх стрелецких голов выцелил рыцаря с павлиньим плюмажем, послал пулю, и вычурный шлем утонул в хаосе рукопашной.
Замерший у стремени казак протянул ему новую пищаль.
Репнин вновь выстрелил, уже не целясь в кого-то особо, а метя в самую гущу противников, вновь протянул руку.
– Кончилось зелье огненное, у своих проси, – сказал казак, вытаскивая саблю и вскакивая на коня.
Репнин подозвал десятника из задних рядов, взял его пищаль и послал на землю еще одного пса-рыцаря.
Лязг и грохот, стоявший вокруг, мог ввести любого слабонервного в дрожь. Скрежетали клинки по шлемам и панцирям, ржали кони и кричали раненые с обеих сторон.
– Стоять, держаться, – перекрикивая шум сражения, проорал Репнин. – Берите на копья их, басур-манов!
– В этой каше мы потеряем всех коней, – сказал Кестлер, глядя на творящееся вокруг русского знамени, непоколебимо реявшего над стрельцами. – Следует отвести кавалерию и бросить в бой валлонов.
– Но они опять зарядят свои пищали, – возразил француз. – От этих залпов потерь больше, чем от ближнего боя.
– Вы, франки, мало смыслите в современном оружии, – сказал магистр. – Московиты шли скорым маршем, без обоза. Значит, каждый нес несколько выстрелов, не более. В худшем случае, у них есть еще один залп, а в лучшем – ни одного.
– Только на два залпа у них зелья с собой? Вот это диво!
– Отсюда не слышно, – усмехнулся магистр одними губами, – но лучшие их стрелки, наверняка, стреляют вразнобой, через головы дерущихся. Этот ближний огонь и есть самый губительный. Залпы только коней пугают и сбивают наступательный порыв. Но зато и зелье у них быстрее выходит.
Он подошел к трубачам и герольдам.
– Велите рыцарям отойти!
По сигналу, стальная хватка вокруг стрельцов ослабла.
Задние рыцари, так и не вступившие в бой, уже мчались к своим гербовым значкам, вкопанным на исходном рубеже атаки.
– Казаки – за ними!
Репнин махнул саблей, и сквозь строй стрелецкий вновь пронеслись стремительные силуэты русских степняков. Взвились арканы, выдергивая из седел отступающих, взметнулись и упали острые сабли.
Но казачья лава растворилась в ливонском море без следа. Как ни ждал их Репнин назад, ни один не вернулся из вылазки, превратившей отступление рыцарей в хаос. Воевода снял шлем и перекрестился.
– Истинно за веру легли они в землю, – сказал он. – А теперь и наш черед. Пехота идет!
Действительно, Кестлер больше не опасался, что русские прорвутся в Ринген и встанут там насмерть. Полка пикинеров и ватаги ландскнехтов с лихвой хватит для обороны подъемного моста.
Посему валлоны уже маршировали на восточное крыло стрелецкого строя, а за ними шли стрелки, на ходу вращая арбалетными воротами и накладывая стальные болты.
– Огненного зелья нет больше, – сказал своим Репнин. – Негоже нам стоять и ждать, пока всех стрелами истыкают. Вперед, на прорыв!
И стрельцы устремились навстречу валлонам.
Арбалетчики изрядно прорядили голову атакующей стрелецкой колонны, но русские все же дошли и вгрызлись в строй наемных пикинеров. Репнин дрался в самой гуще, вместе с десятком последних боярских детей, несущих знамя отряда с изображением солнца, остановленного Божьим угодником над пустыней.
– А вот теперь следует бросить в бой и рыцарей, – заметил магистр. – Я уже заплатил валлонам, не хочется лишаться последней дисциплинированной пехоты.
Репнин распластался в седле, уворачиваясь от пики, и рубанул по древку. Оно оказалось окованным, и сабля бессильно проскрежетала по металлу, щербясь и корежась.
Однако конь воеводы, взвившись на дыбы, ударом копыта проломил грудь незадачливому копейщику, отбросив искореженное тело вглубь валлонского строя.
Воевода уже сидел в седле, отводя вправо новое копейное навершие.
– К Рингену, братушки, навались! – крикнул он. И в этот миг арбалетный болт клюнул его точно между лопаток, пробив юшман.
Воевода упал вперед, выронив саблю и обняв лошадиную шею слабеющими руками.
– Боярина убили! Смерть!
Сразу несколько глоток подхватили скорбный и одновременно грозный клич, и стрельцы рванулись вперед, не считаясь с потерями. Валлоны дрогнули от этого бешеного натиска и попятились.
Однако арбалетчики продолжали косить фланги русского отряда, а с тыла неотвратимо накатывалась рыцарская волна.
Верховые ливонцы налетели и ударили копьями в остатки отряда. Не вытаскивая своих смертоносных орудий из тел, рыцари взялись за мечи.
Началась агония отряда, ибо вырваться из смертельных объятий Ордена не было суждено никому. Кестлер с ничего не выражающим лицом смотрел, как сверкающие волны поглощают маленький островок лисьих шапок у самого подъемного моста Рингена.
Вскоре раздались победные клики, и магистр отвернулся.
С поля боя примчался давешний француз, размахивая трофейным знаменем. Он швырнул его к ногам магистра и спешился.
– Славное деяние, – скривил губы магистр. Француз выглядел смущенным и задумчивым.
– Почему никто из них не сделал даже попытки сдаться?
– Ну, как вам сказать.
– Там была одна чернь? Судя по доспеху конных московитов и их лошадям – навряд ли. Может, они не любят платить выкуп за своих? Им мешает варварская вера или какие-нибудь предрассудки?
– Вы не во Франции, – покачал головой магистр. – Здесь пленных не берут.
Он вернулся в свой шатер и только оставшись один, дал волю своему гневу.
Шлем отлетел в угол шатра, уставленный кубками и блюдами с дичиной стол полетел следом, охотничий пес удостоился пинка и с воем выскочил прочь.
– Целый месяц ушел у меня на разгром этих двух жалких отрядов московитов! И что же? Святые угодники и Мария Тевтонская – три тысячи мертвецов! Такие потери для Ордена неприемлемы! Какие великие надежды связывал я с этим контрнаступлением, и сейчас вижу дух своих сподвижников в смятении, а воинство Христово – обескровленным.
Кестлер волком прошелся по своему походному жилищу. Он продолжал рассуждать вслух:
– Очень скоро весть о разгроме двоих московит-ских воевод уйдет за реку Нарову, и в Ливонию хлынут русские орды, смертоносные пушки, дикие казаки. Я опять вынужден перейти к обороне, а это смерти подобно. Что скажет о бессилии Ордена Запад? Где взять деньги, чтобы пополнить потери в людях и конях? О горе мне! ..