Страница:
Он уселся на скамью и обхватил голову руками. Через некоторое время отчаяние сменила холодная ярость.
– Где тот болван, что должен был раздавить отряд Репнина еще на подходах к Рингену?
Явившийся на зов оруженосец с замиранием сердца смотрел в красные от бешенства глаза магистра.
– Он продолжает преследовать по восточному тракту… – он замялся, – отряд Репнина… Гонец от рыцаря Фелькензама прибыл совсем недавно.
– Велите всыпать гонцу палок, а когда придет в себя, отошлите за его глупым хозяином. Довольно ему сражаться с призраками! х
Через трое суток у того же шатра спешился уставший до смерти от бесконечной скачки рыцарь Фель-кензам. Его загнанный конь тут же свалился набок и околел.
Рыцарь вошел в шатер и сорвал с головы шлем.
– Итак, – констатировал магистр, – московиты провели вас, словно лисица – туповатую гончую. Вместо того чтобы развивать наш временный успех после Рингенской осады я вынужден был принять на себя удар отряда Репнина.
– Мой повелитель…
– Молчите, Фелькензам! Если бы не славные деяния ваших предков, послужившие славе и величию Ордена…
Кестлер сделал пальцами такое движение, словно ногтями срывал кожу с отрубленной головы злосчастного полководца.
– Вы уже знаете о наших потерях? А о том, какие настроения царят среди наемников? Если, говорят они, такова цена за победу большой армии над малыми полками, что будет, когда из-за Наровы вновь явится вся рать московитов!
– Но мой магистр, – попытался сказать слово Фелькензам, – по варварам нанесен серьезный удар. Они лишились крепости, полностью уничтожен деблокирующий отряд, а наши силы в целости и сохранности.
Магистр криво усмехнулся.
– Вижу, рыцарская доблесть не покинула потомка славного рода в той же степени, как его покинули таланты полководца.
Рыцарь вспыхнул, но смолчал под колючим взором Кестлера.
– Вам кажется, что мы можем развивать свой временный успех, не так ли?
– Разумеется, хвала Деве Тевтонской, все обстоятельства на нашей стороне!
Фелькензам коршуном метнулся к карте, выхватил кинжал-мизерикорд и принялся тыкать им в папир:
– Здесь и здесь стоят мелкие русские гарнизоны. Дайте мне треть войск, собранных под Рингеном, и через месяц славянского духа не будет на священной Ливонской земле! Я ручаюсь за успех предприятия головой!
Кестлер потер кончиками пальцев мешки усталости под воспаленными глазами, шепотом воззвал ко всем святым, что могли спасти бездарного и запальчивого рыцаря от праведного гнева его повелителя.
Похоже, святые угодники помогли, ибо тот день рыцарь Фелькензам пережил, не угодив ни в ринген-ский каземат, ни прямиком на плаху.
– Способны ли мы платить столь великую цену за столь ничтожные победы? – спросил он вслух, словно беседовал не со своим провинившимся и жаждущим оправдаться подчиненным, а с целым сонмищем тевтонских небесных покровителей.
– Бескровные победы – трубадурская сказка, мой магистр. Во все века крест укреплялся в этих диких землях кровью и железом.
Но повелитель Ливонии, казалось, вовсе не слушал его. Он наморщил лоб и принялся рассуждать вслух, вяло водя пальцем по карте. При этом он брезгливо оттолкнул в сторону рыцарскую длань, и Фелькензам, извинившись, с лязгом забросил мизерикорд в ножны.
– Если бы мы вели войну с европейцами, то в вашем плане имелся бы смысл. Прах побери демонический Восток – веди мы войну с самим Саладином, я бы позволил армии развить успех и выйти к Нарове. Но мы имеем дело с совершенно непредсказуемым и диким противником.
– Что в них особенного, кроме уже упомянутой дикости? – пробормотал Фелькензам, и глаз Кестле-ра дернулся.
Но набежавшая на чело гневная тень растаяла, и он продолжил свой неспешный монолог:
– Моим могущественным друзьям и недругам на западе кажется, что московиты терпят неудачу. Советники русского царя, алчные до татарских и ногайских земель на юге, сделали все, чтобы убрать из Ливонии основные силы. Боярство нынешнее, да и самозваные варварские князья уже не те, что были при Иване Третьем. Сейчас среди них грызня, ровно в волчьей сваре. Они стали подобны ляхам и литвинам, только хуже. Небольшие страны, такие как Польша и Литва, могут позволить себе строптивую знать, а вот гигантская держава Иоанна трещит по швам. Из-за смут и сумятицы внутренней злейшие враги запада убыли из Нарвы и Пскова вглубь варварских земель – рубить головы и сажать на кол. Мне удалось вывести в поле закованную в сталь армию, взять крепость и разбить спешивший на помощь отряд московитов.
Кестлер усмехнулся горько, словно выпил чашу прокисшего рейнского, подсунутого нерадивой ключницей.
– Курбский в смятении, топчется где-то возле Пскова, ожидая то ли приказа идти на татар, то ли манны небесной. Кажется – вот оно! Два-три победоносных штурма – и города Ливонии свободны, войско магистра подходит к жемчужине в Ливонской короне – Нарве! Дикий русский медведь-шатун, выбравшийся из берлоги, с позором изгоняется назад, в заснеженные и глухие леса!
Судя по лицу Фелькензама, рыцарь именно в такой перспективе и видел грядущие события.
– А на самом деле, – магистр взял кубок, пригубил его (вино действительно оказалось кислым), и швырнул оземь, – мы в тупике!
– Почему же? Магистр, голова моя непривычна к извивам мысли, путь к истине кажется мне таким же прямым, как древко копья или клинок романского меча! Молю, объясните мне причину своей печали!
Кестлер устало посмотрел на сбитого с толку рыцаря.
– Ваша голова и впрямь более привычна к шлему, а не к государственному мышлению, Фелькензам. Как и у многих потомков славных рыцарских родов, увы! То не вина ваша, а беда… Царь Иоанн – жестокий и дальновидный политик. Мне доподлинно известно, что он сознательно изображает слабость центральной власти и собственную немочь, дабы выяснить, кто одобряет его западную политику, а кто против нее. Не пройдет и нескольких недель, как в Москве полетят головы тех, кто в безумии своем хотел давлением на «больного» государя двинуть полки на завоевание южных земель. А потом, под командованием молодых воевод орда вновь хлынет с востока, сметая все на своем пути.
– Мы достойно встретим ее! – запальчиво воскликнул Фелькензам. – Даст Дева Тевтонская – так на стенах отбитой Нарвы!
– Прежде чем положить половину войска под пушечными ядрами нарвского гарнизона, – проворчал Кестлер, – следует очистить от мелких отрядов московитов наши фланги. Рыцари не могут воевать без обозов и снабжения, а летучие отряды казаков превратят наши тылы в хаос.
– Так дайте мне войско! Через пятнадцать дней в лапах царя варваров останется только Нарва! Весть о поражении рингенского отряда и воинства Репнина очень скоро докатится до этих мелких гарнизонов, они будут деморализованы…
– А вот тут сказывается ваше полное… – Кестлер проглотил вертевшееся на губах оскорбление, —… непонимание обстановки. Европеец, узнав о том, что в его стране смута, основная армия куда-то делась, а соседи разбиты, действительно, впадет в черную меланхолию, граничащую с трусостью и малодушием. А русские, верьте моему опыту, сделаются злее. До этого они воевали с ленцой, думая, как бы остаться в живых и вернуться к своим женам и детям. А вот когда они окажутся обитателями островков в море ливонских рыцарей, тут-то все демоны ада, населяющие темные уголки их варварских душ, возьмут бразды правления в свои руки! Загнанный в угол московит, лишенный надежды, еды и подмоги – во сто крат опаснее сытого.
Фелькензам пробормотал что-то, теребя кинжальные ножны. Потом поднял вверх задумчивое лицо.
– Действительно, – сказал он, – по мере того, как уменьшался тот отряд, который я принял за основные силы Репнина, они дрались все ожесточеннее. Будь на их месте ландскнехты – с каждым днем отступления с противником на плечах они теряли бы остатки воинского духа и дисциплины.
– Вот видите, благородный рыцарь, и вы находите правоту в моих словах. К сожалению, вся бездна разверзшейся передо мной правды вам недоступна. – Кестлер локтем отодвинул карту, та съехала на пол и осталась лежать, не нужная никому. – Рингенский гарнизон верил, что его спасет от гибели Репнин, но дрался отчаянно, нанеся нам серьезные потери. Подошедший следом отряд не надеялся уже ни на что – и произвел буквально опустошение в наших рядах. А что будет с этими разбросанными там и сям шайками? Они врастут в землю и камень, превратятся в огонь и пламя. Не будет ни пленных, ни освобожденных городов и замков. Только пылающие развалины и груды мертвых тел. А потом – Нарва! .. Десятки пушек, перевезенных сюда из Ивангорода, сильный гарнизон, пиратская флотилия на реке, близость к ведущим на Новгород дорогам. Ее нам не взять, Фелькензам.
– Пусть так, – признал очевидное пылкий рыцарь. – Но мы встретим рать московитов не в глуби собственных земель, а на границе, и дадим бой. Давно сталь рыцарских мечей не сталкивалась в открытом полевом сражении с варварскими саблями!
– Отчего же давно, – жестко сказал магистр, – а как же Грюнневальд? Ляхи, литвины, русские и татары, втоптавшие в грязь наше войско в том сражении, доказали всему миру, что век рыцарства уходит.
– Он никогда не уйдет на покой, если живы…
– Такие, как вы, Фелькензам.
Кестлер усмотрел на своего собеседника глазами мудрого старика, созерцающего, как мальчик впервые в жизни пытается проверить, что прочнее – его дух и тело, или броня окружающего мира.
– Мелкие победы дадут нам некоторый шанс, – минутная слабость покинула железного магистра, и он вновь рассуждал о делах великих. – Запад даст деньги, нужные на наемников, корабли и пушки. Поляки и литвины не кинутся делить наши земли, а станут наблюдать за противоборством Ордена и Московии. Но нам следует зарубить себе на носу…
Тут он погрозил Фелькензаму кулаком:
– Близко к Нарве не подходить! Иначе весь мир поймет, что русские утвердились на Балтике, а мы бессильны. Да и противоборства в чистом поле с армией Курбского мы не выдержим…
– Да почему, прах меня разбери! – не удержался рыцарь. – Преимущество этих варваров состоит в пищалях и пушках? Отлично! Не станем же дожидаться, когда они закидают нас ядрами в наших собственных замках! Пушки заряжаются медленно, всадники в броне скачут быстро! Таранного удара рыцарской конницы в чистом поле не выдержит ни одна армия в мире!
– Вздор! – Кестлер, обозленный тем, что прерван поток его мыслей, едва и сам не сорвался на крик.
– Во время Грюнневальдского сражения, которое было угодно помянуть магистру, – сказал Фелькензам, – рыцари домчались до польских и литовских пушек раньше, чем те успели сделать второй выстрел, и вытоптали их начисто, а потом уже взялись за татар и смоленские полки. Если бы не разбойничья тактика князя Витовта… да еще и отсутствие пехоты – история пошла бы совсем по-другому, А сейчас у нас есть пехота! Ландскнехты, пикинеры и арбалетчики вполне могут противостоять стрельцам, дать возможность рыцарям перестроиться и нанести не один, а два, три, сколько нужно таранных ударов!
– Вы видели гуляй-город, Фелькензам? – участливо спросил Кестлер.
Рыцарь на миг замолчал.
– Только слышал, – признался он. – Какие-то доски на полозьях или колесах? Этим не остановить рыцарей!
– А вы знаете, – тем же тоном продолжал магистр, – что пушки сейчас совсем не те, что были во время Грюнневальда?
– Тогда они не убили и сотой части атакующих,
– пожал плечами упорный тевтонский паладин, – сейчас будет несколько хуже, я полагаю. Но все одно
– дело решат удары копий и мечей!
– Если бы ангелы небесные вселили в мою душу ту же уверенность, что вселили в вас… – Кестлер надолго замолчал, а потом продолжил: – Я буду думать. Ясно только одно – вы рветесь в бой, а мир и Ливония не простят мне любого неверного шага.
Поняв, что разговор окончен, Фелькензам откланялся и вышел вон.
Больше всего он был недоволен тем обстоятельством, что магистр отозвал его из авангарда в тот самый момент, когда рыцарь уже настиг ускользающий Черногкрылый Легион.
Немало удивились и затаившиеся в лесу назгул и Дрель, когда мимо них потянулись понурые ватаги кнехтов и рыцарские ватаги.
– Если Владыка Мелькор хочет кого-то наказать, – заметил ангмарец, – то он лишает его разума. Кажется, ливонцы сильно прогневили Вечную Тьму.
– Да просто поняли, что без больших жертв им с Легионом не совладать. Толку с этой победы – шиш, а умирать никто не хочет за просто так, – ответила эльфийка.
Ангмарец вздохнул.
– Большие потери? Да затоптали бы они наших. Еще пара километров – и дальше ровное поле. Там с «консервами» не побьешься. Тут что-то другое.
– Не преуменьшай силу Легиона, злыдень!
– А ты – не преувеличивай. Ну, хватит трепаться, уже и обоз германский прошел. Аида к своим. Дурацкая и ненужная у нас с тобой разведка вышла.
– А так и бывает на настоящей войне, – уверенно сказала Дрель, выбираясь на большак. – Только фильмы снимают об удачных моментах, а рутину оставляют за кадром.
Глава 3
– Где тот болван, что должен был раздавить отряд Репнина еще на подходах к Рингену?
Явившийся на зов оруженосец с замиранием сердца смотрел в красные от бешенства глаза магистра.
– Он продолжает преследовать по восточному тракту… – он замялся, – отряд Репнина… Гонец от рыцаря Фелькензама прибыл совсем недавно.
– Велите всыпать гонцу палок, а когда придет в себя, отошлите за его глупым хозяином. Довольно ему сражаться с призраками! х
Через трое суток у того же шатра спешился уставший до смерти от бесконечной скачки рыцарь Фель-кензам. Его загнанный конь тут же свалился набок и околел.
Рыцарь вошел в шатер и сорвал с головы шлем.
– Итак, – констатировал магистр, – московиты провели вас, словно лисица – туповатую гончую. Вместо того чтобы развивать наш временный успех после Рингенской осады я вынужден был принять на себя удар отряда Репнина.
– Мой повелитель…
– Молчите, Фелькензам! Если бы не славные деяния ваших предков, послужившие славе и величию Ордена…
Кестлер сделал пальцами такое движение, словно ногтями срывал кожу с отрубленной головы злосчастного полководца.
– Вы уже знаете о наших потерях? А о том, какие настроения царят среди наемников? Если, говорят они, такова цена за победу большой армии над малыми полками, что будет, когда из-за Наровы вновь явится вся рать московитов!
– Но мой магистр, – попытался сказать слово Фелькензам, – по варварам нанесен серьезный удар. Они лишились крепости, полностью уничтожен деблокирующий отряд, а наши силы в целости и сохранности.
Магистр криво усмехнулся.
– Вижу, рыцарская доблесть не покинула потомка славного рода в той же степени, как его покинули таланты полководца.
Рыцарь вспыхнул, но смолчал под колючим взором Кестлера.
– Вам кажется, что мы можем развивать свой временный успех, не так ли?
– Разумеется, хвала Деве Тевтонской, все обстоятельства на нашей стороне!
Фелькензам коршуном метнулся к карте, выхватил кинжал-мизерикорд и принялся тыкать им в папир:
– Здесь и здесь стоят мелкие русские гарнизоны. Дайте мне треть войск, собранных под Рингеном, и через месяц славянского духа не будет на священной Ливонской земле! Я ручаюсь за успех предприятия головой!
Кестлер потер кончиками пальцев мешки усталости под воспаленными глазами, шепотом воззвал ко всем святым, что могли спасти бездарного и запальчивого рыцаря от праведного гнева его повелителя.
Похоже, святые угодники помогли, ибо тот день рыцарь Фелькензам пережил, не угодив ни в ринген-ский каземат, ни прямиком на плаху.
– Способны ли мы платить столь великую цену за столь ничтожные победы? – спросил он вслух, словно беседовал не со своим провинившимся и жаждущим оправдаться подчиненным, а с целым сонмищем тевтонских небесных покровителей.
– Бескровные победы – трубадурская сказка, мой магистр. Во все века крест укреплялся в этих диких землях кровью и железом.
Но повелитель Ливонии, казалось, вовсе не слушал его. Он наморщил лоб и принялся рассуждать вслух, вяло водя пальцем по карте. При этом он брезгливо оттолкнул в сторону рыцарскую длань, и Фелькензам, извинившись, с лязгом забросил мизерикорд в ножны.
– Если бы мы вели войну с европейцами, то в вашем плане имелся бы смысл. Прах побери демонический Восток – веди мы войну с самим Саладином, я бы позволил армии развить успех и выйти к Нарове. Но мы имеем дело с совершенно непредсказуемым и диким противником.
– Что в них особенного, кроме уже упомянутой дикости? – пробормотал Фелькензам, и глаз Кестле-ра дернулся.
Но набежавшая на чело гневная тень растаяла, и он продолжил свой неспешный монолог:
– Моим могущественным друзьям и недругам на западе кажется, что московиты терпят неудачу. Советники русского царя, алчные до татарских и ногайских земель на юге, сделали все, чтобы убрать из Ливонии основные силы. Боярство нынешнее, да и самозваные варварские князья уже не те, что были при Иване Третьем. Сейчас среди них грызня, ровно в волчьей сваре. Они стали подобны ляхам и литвинам, только хуже. Небольшие страны, такие как Польша и Литва, могут позволить себе строптивую знать, а вот гигантская держава Иоанна трещит по швам. Из-за смут и сумятицы внутренней злейшие враги запада убыли из Нарвы и Пскова вглубь варварских земель – рубить головы и сажать на кол. Мне удалось вывести в поле закованную в сталь армию, взять крепость и разбить спешивший на помощь отряд московитов.
Кестлер усмехнулся горько, словно выпил чашу прокисшего рейнского, подсунутого нерадивой ключницей.
– Курбский в смятении, топчется где-то возле Пскова, ожидая то ли приказа идти на татар, то ли манны небесной. Кажется – вот оно! Два-три победоносных штурма – и города Ливонии свободны, войско магистра подходит к жемчужине в Ливонской короне – Нарве! Дикий русский медведь-шатун, выбравшийся из берлоги, с позором изгоняется назад, в заснеженные и глухие леса!
Судя по лицу Фелькензама, рыцарь именно в такой перспективе и видел грядущие события.
– А на самом деле, – магистр взял кубок, пригубил его (вино действительно оказалось кислым), и швырнул оземь, – мы в тупике!
– Почему же? Магистр, голова моя непривычна к извивам мысли, путь к истине кажется мне таким же прямым, как древко копья или клинок романского меча! Молю, объясните мне причину своей печали!
Кестлер устало посмотрел на сбитого с толку рыцаря.
– Ваша голова и впрямь более привычна к шлему, а не к государственному мышлению, Фелькензам. Как и у многих потомков славных рыцарских родов, увы! То не вина ваша, а беда… Царь Иоанн – жестокий и дальновидный политик. Мне доподлинно известно, что он сознательно изображает слабость центральной власти и собственную немочь, дабы выяснить, кто одобряет его западную политику, а кто против нее. Не пройдет и нескольких недель, как в Москве полетят головы тех, кто в безумии своем хотел давлением на «больного» государя двинуть полки на завоевание южных земель. А потом, под командованием молодых воевод орда вновь хлынет с востока, сметая все на своем пути.
– Мы достойно встретим ее! – запальчиво воскликнул Фелькензам. – Даст Дева Тевтонская – так на стенах отбитой Нарвы!
– Прежде чем положить половину войска под пушечными ядрами нарвского гарнизона, – проворчал Кестлер, – следует очистить от мелких отрядов московитов наши фланги. Рыцари не могут воевать без обозов и снабжения, а летучие отряды казаков превратят наши тылы в хаос.
– Так дайте мне войско! Через пятнадцать дней в лапах царя варваров останется только Нарва! Весть о поражении рингенского отряда и воинства Репнина очень скоро докатится до этих мелких гарнизонов, они будут деморализованы…
– А вот тут сказывается ваше полное… – Кестлер проглотил вертевшееся на губах оскорбление, —… непонимание обстановки. Европеец, узнав о том, что в его стране смута, основная армия куда-то делась, а соседи разбиты, действительно, впадет в черную меланхолию, граничащую с трусостью и малодушием. А русские, верьте моему опыту, сделаются злее. До этого они воевали с ленцой, думая, как бы остаться в живых и вернуться к своим женам и детям. А вот когда они окажутся обитателями островков в море ливонских рыцарей, тут-то все демоны ада, населяющие темные уголки их варварских душ, возьмут бразды правления в свои руки! Загнанный в угол московит, лишенный надежды, еды и подмоги – во сто крат опаснее сытого.
Фелькензам пробормотал что-то, теребя кинжальные ножны. Потом поднял вверх задумчивое лицо.
– Действительно, – сказал он, – по мере того, как уменьшался тот отряд, который я принял за основные силы Репнина, они дрались все ожесточеннее. Будь на их месте ландскнехты – с каждым днем отступления с противником на плечах они теряли бы остатки воинского духа и дисциплины.
– Вот видите, благородный рыцарь, и вы находите правоту в моих словах. К сожалению, вся бездна разверзшейся передо мной правды вам недоступна. – Кестлер локтем отодвинул карту, та съехала на пол и осталась лежать, не нужная никому. – Рингенский гарнизон верил, что его спасет от гибели Репнин, но дрался отчаянно, нанеся нам серьезные потери. Подошедший следом отряд не надеялся уже ни на что – и произвел буквально опустошение в наших рядах. А что будет с этими разбросанными там и сям шайками? Они врастут в землю и камень, превратятся в огонь и пламя. Не будет ни пленных, ни освобожденных городов и замков. Только пылающие развалины и груды мертвых тел. А потом – Нарва! .. Десятки пушек, перевезенных сюда из Ивангорода, сильный гарнизон, пиратская флотилия на реке, близость к ведущим на Новгород дорогам. Ее нам не взять, Фелькензам.
– Пусть так, – признал очевидное пылкий рыцарь. – Но мы встретим рать московитов не в глуби собственных земель, а на границе, и дадим бой. Давно сталь рыцарских мечей не сталкивалась в открытом полевом сражении с варварскими саблями!
– Отчего же давно, – жестко сказал магистр, – а как же Грюнневальд? Ляхи, литвины, русские и татары, втоптавшие в грязь наше войско в том сражении, доказали всему миру, что век рыцарства уходит.
– Он никогда не уйдет на покой, если живы…
– Такие, как вы, Фелькензам.
Кестлер усмотрел на своего собеседника глазами мудрого старика, созерцающего, как мальчик впервые в жизни пытается проверить, что прочнее – его дух и тело, или броня окружающего мира.
– Мелкие победы дадут нам некоторый шанс, – минутная слабость покинула железного магистра, и он вновь рассуждал о делах великих. – Запад даст деньги, нужные на наемников, корабли и пушки. Поляки и литвины не кинутся делить наши земли, а станут наблюдать за противоборством Ордена и Московии. Но нам следует зарубить себе на носу…
Тут он погрозил Фелькензаму кулаком:
– Близко к Нарве не подходить! Иначе весь мир поймет, что русские утвердились на Балтике, а мы бессильны. Да и противоборства в чистом поле с армией Курбского мы не выдержим…
– Да почему, прах меня разбери! – не удержался рыцарь. – Преимущество этих варваров состоит в пищалях и пушках? Отлично! Не станем же дожидаться, когда они закидают нас ядрами в наших собственных замках! Пушки заряжаются медленно, всадники в броне скачут быстро! Таранного удара рыцарской конницы в чистом поле не выдержит ни одна армия в мире!
– Вздор! – Кестлер, обозленный тем, что прерван поток его мыслей, едва и сам не сорвался на крик.
– Во время Грюнневальдского сражения, которое было угодно помянуть магистру, – сказал Фелькензам, – рыцари домчались до польских и литовских пушек раньше, чем те успели сделать второй выстрел, и вытоптали их начисто, а потом уже взялись за татар и смоленские полки. Если бы не разбойничья тактика князя Витовта… да еще и отсутствие пехоты – история пошла бы совсем по-другому, А сейчас у нас есть пехота! Ландскнехты, пикинеры и арбалетчики вполне могут противостоять стрельцам, дать возможность рыцарям перестроиться и нанести не один, а два, три, сколько нужно таранных ударов!
– Вы видели гуляй-город, Фелькензам? – участливо спросил Кестлер.
Рыцарь на миг замолчал.
– Только слышал, – признался он. – Какие-то доски на полозьях или колесах? Этим не остановить рыцарей!
– А вы знаете, – тем же тоном продолжал магистр, – что пушки сейчас совсем не те, что были во время Грюнневальда?
– Тогда они не убили и сотой части атакующих,
– пожал плечами упорный тевтонский паладин, – сейчас будет несколько хуже, я полагаю. Но все одно
– дело решат удары копий и мечей!
– Если бы ангелы небесные вселили в мою душу ту же уверенность, что вселили в вас… – Кестлер надолго замолчал, а потом продолжил: – Я буду думать. Ясно только одно – вы рветесь в бой, а мир и Ливония не простят мне любого неверного шага.
Поняв, что разговор окончен, Фелькензам откланялся и вышел вон.
Больше всего он был недоволен тем обстоятельством, что магистр отозвал его из авангарда в тот самый момент, когда рыцарь уже настиг ускользающий Черногкрылый Легион.
* * *
Рыцари, к немалому изумлению Шона, казаков и черкесов, повернули назад, к Рингену. Причем в то время, как могли шутя раздавить русских.Немало удивились и затаившиеся в лесу назгул и Дрель, когда мимо них потянулись понурые ватаги кнехтов и рыцарские ватаги.
– Если Владыка Мелькор хочет кого-то наказать, – заметил ангмарец, – то он лишает его разума. Кажется, ливонцы сильно прогневили Вечную Тьму.
– Да просто поняли, что без больших жертв им с Легионом не совладать. Толку с этой победы – шиш, а умирать никто не хочет за просто так, – ответила эльфийка.
Ангмарец вздохнул.
– Большие потери? Да затоптали бы они наших. Еще пара километров – и дальше ровное поле. Там с «консервами» не побьешься. Тут что-то другое.
– Не преуменьшай силу Легиона, злыдень!
– А ты – не преувеличивай. Ну, хватит трепаться, уже и обоз германский прошел. Аида к своим. Дурацкая и ненужная у нас с тобой разведка вышла.
– А так и бывает на настоящей войне, – уверенно сказала Дрель, выбираясь на большак. – Только фильмы снимают об удачных моментах, а рутину оставляют за кадром.
Глава 3
Гретхен
Восточная Ливония, XVI век
В небольшом тевтонском городке, который пока миновала разразившаяся над всей Ливонией военная гроза, был трактир без названия. В нем останавливались курьеры магистра с важными пакетами, зашитыми за обшлага золоченных камзолов, оруженосцы рыцарей с любовными письмами своих сеньоров, засунутыми за голенища сапог, невзрачные личности, шныряющие из города в город по указу могущественной Фемы. Иногда здесь гостили паломники из далеких франкских или генуэзских земель, ватаги наемников, идущих под знамена Кестлера или бегущие из-под оных, поджав хвосты.
Но так было в обычные деньки. Сегодня же в таверне творилось нечто из ряда вон выходящее. Старший сын хозяина и его худосочная дочь скоблили ножами деревянные тарелки, младший вертелся возле коней, поставленных гостями в стойла, то в десятый раз подсыпая в ясли отборного овса, то протирая крутые бока ухоженных скакунов.
Сам Кривой Гюнтер, обряженный (экая невидаль!) в мятую, но свежевыстиранную рубаху и бархатных жилет, покрикивал на кухарок, семеня между главной залой, и стряпчеи комнатой своего заведения. Он гадал, во благо ли принесла Дева Тевтонская в его Богом забытый уголок этих гостей, и чем закончится сегодняшняя ночь – сказочным барышом или кровавой баней для него, и его домочадцев.
Испугаться было чего.
За столом восседал важный литвин, весь в бантах и галунах, теребя каштановые завитые локоны и поглядывая на худые коленки хозяйской дочери, всем своим видом показывая, что разговор его совершенно не интересует.
Напротив него сидел высокий и тощий, словно гвоздь, священник, так и не притронувшийся к лучшему хозяйскому вину.
Слева от божьего человека над блюдом с растерзанной куропаткой нависал лях, плечи которого с трудом просунулись в дверной проем, а усы смахнули пыль с верхних полок над хозяйской стойкой. Игнорируя сомнительные прелести молодой немки, он с вожделением вдыхал соблазнительные ароматы, несущиеся с кухни.
Справа и ближе к выходу развалился с полупустым кубком в руках ливонец, так и не снявший щегольского поДдоспешника и стальных набедренников.
Первый был личным посланником великого герцога Литовского: второй – влиятельнейшим священником в тевтонской земле после магистра, третий – правой рукой самого Стефана Батория, четвертый – знаменитым рыцарем Фелькензамом, победителем московитов.
Всякий хозяин харчевни пришел бы в благоговейный восторг и одновременно ужас от подобной компании. Всякий, но только не умудренный опытом Кривой Гюнтер.
Ему при данных обстоятельствах было наплевать и светских, и на церковных вельмож, равно, как и на грозного рыцаря. В дрожь его бросала женщина, притулившаяся у камина и созерцавшая горящие веселыми огнями угли.
Звали ее обычно фрау Гретхен, хотя слыхал Гюнтер и иные ее имена, а всех, верно, не помнила и она сама. Клубок интриг, опутавших Ливонии, многие годы покоился в этих холеных ручках. По сравнению с подлинной властью, которой обладала в стране эта женщина, все титулы и должности остальных присутствующих меркли.
Но фрау не раз и не два гостила у Гюнтера, привыкла к нему и даже иной раз ласкала взором, словно домашнюю собачку. Видимо, нахождение в среде скользких и зубастых проходимцев заронило в ее душе любовь к простым и незатейливым германским обывателям, не таскающим за жилеткой удавки или ампулы с ядом, и не хранящим в подполе скелеты своих конкурентов.
Прямо над лавками и столом вельможных гостей находилась круглая комнатка, отпиравшаяся на долгой памяти Кривого Гюнтера всего трижды. Ее берег для особенных посетителей еще его дед. Сейчас в ней сидели при свете свечи пятеро ничем не примечательных человека. Разные по возрасту и телосложению, они показались хозяину чем-то неуловимо схожими. Угадать возраст любого из них было решительно невозможно. Перепачканные чернилами руки говорили о том, что они вряд ли уверенно держат в пальцах меч или плуг, весло или кузнечный молот. Но короткие мечи на портупеях и парные к ним кинжалы могли поведать забывшемуся забулдыге в темной подворотне, что с этих ребят вряд ли удастся безнаказанно срезать кошелек. А у того, кто заглянул бы в блеклые глаза на бледных лицах, словно бы вовек не видевших солнца, тут же образовались бы срочные дела в другой части Европы.
Простые потертые плащи, добротная, но дешевая одежда, одинаковые кольца на безымянных пальцах рук. И еще – голоса. Надтреснутые и почти совсем лишенные эмоций голоса, в которых Гюнтеру мнился топоток крысиных лап, хлопанье крыльев кладбищенских нетопырей, шорох выпархивающих из ножен клинков.
Но больше всего хозяина пугали их простые жестяные кольца, нарочито грубые и весьма неуместные на фоне толстых кошелей и изукрашенных ножен.
Знак Фемы, известный многими посвященным в Ливонии, сам по себе внушал почтение. Но чего бояться простому обывателю, который вряд ли мог попасть в поле зрения ночных хозяев страны? Гостили у Гюнтера многие курьеры фрау Гретхен с подобным знаком на кошелях, или серебряных побрякушках…
Но небрежение, с каким знаки были нанесены на жестяные кольца, сказало наблюдательному Гюнтеру
– Священство и рыцарство разоренной и поруганной дикарями орденской земли, – промямлил непьющий участник тайной вечери, – считают, что магистр Кестлер впал в греховную панику и всеми силами препятствует. победе христианского оружия над славянскими сарацинами.
– В то же самое время, – заметил Фелькензам, ковыряя в зубах деревянной вилкой, – Орден не может потерпеть смуты и шатания в своих рядах. Перед угрозой накатывающейся с востока орды мы должны остаться сплоченными!
«Есть по этому поводу отличная славянская поговорка, – про себя подумала Гретхен. – Что-то там про рыбку и еще что-то… нужно будет уточнить. Одним словом – хочется двух весьма различных вещей. Чтобы Орден остался единым, и война шла не как сейчас. А потому, любезные ночные рыцари из Фемы, сделайте, чтобы все стало именно так, как нам хочется».
– Смещать магистра – большая глупость, – согласно подкрутил ус поляк. – Именно такими словами проводил меня… один знатный господин, чье слово значит многое в Европе.
– Подобное мнение велено передать и мне, – поддакнул литвин.
– И только вам, – завершил мысль Фелькензам, – уважаемая фрау Гретхен, и представляемому вами ордену под силу убедить Кестлера отдать вожжи военной колесницы в руки более достойные.
– К сожалению, – с видимым усилием констатировал священник, с нескрываемой ненавистью глядя на Гретхен, – все остальные способы влияния на магистра использованы и не дали желаемых результатов. А ваше влияние на неразумного владыку ливонской земли, говорят, всеобъемлюще и прочно.
– Сие есть преувеличение, как и многие другие сказки о… нас.
Гретхен смахнула со скамьи невидимый сор и села, в очередной раз изучая лица собеседников.
Фелькензам. Этот молодчик действительно годится, как никто иной, на уготовленную ему судьбой незавидную роль. Бесстрашен, глуп, порывист. Много лет провел на Западе, в самой Аивонии всегда имел дело с южными соседями, славянами-католиками. Доказал, что не боится крови и славы мясника. В этом он значительно превосходит Кестлера.
В течение двух недель рыцарь взял штурмом занятые русскими замки, забив рвы трупами своих и чужих воинов, пока магистр с основной армией безучастно стоял под Рингеном. Противники войны на западе в Москве попрятались по щелям, чему в немалой степени способствовало появление там Басманова и остальных опричников. После гибели отрядов Репнина и Русина, падения замков и выхода передовых разъездов Фелькензама к Нарве даже самые ярые сторонники мира взбеленились.
Курбский получил от царя такой нагоняй, что сделался страшнее грозовой тучи, стал скликать разбредшиеся из-под Пскова полки, словно наседка разбежавшихся цыплят. Армия московитов очень скоро вновь двинется на запад.
Кестлер понял, что на большее его воинство не способно. Он ждет, когда с запада хлынут деньги, наемники, новейшее оружие, паладины, готовые умереть за веру. В силу тевтонских рыцарей он больше не верит.
Самое омерзительное, думала Гретхен, во всей этой истории: магистр чует, что дни Ливонии сочтены. «Это тебе не Фелькензам, – рассуждала она, вспоминая последний разговор с магистром. – От него-то не удалось утаить ни литовских, ни польских хоругвей, сосредоточенных на южных границах орденских земель. Он знает, что любая оплошность в войне приведет страну к катастрофе, к хаосу, в котором ляхские, литвинские и московитские хищники будут рвать друг друга на части, деля вековечные владения крестоносцев».
– Действительно, – сказала она наконец, видя нетерпение присутствующих, – магистр ведет себя странно. То стоит с армией на месте, то движется к Ревелю, то вообще уходит на восток, постоянно возвращаясь к Рингену. Его дух сломлен, он не может вести рыцарей к победе.
– А победа лежит в полевом сражении, – Фелькензам сжал кулаки, – в честном лобовом столкновении, без всяких хитроумных маневров, осад и пушечной пальбы. Рыцарская армия в состоянии сломить первую же рать, что сунется на восток от рубежей На-ровы. А славная победа вдохновит наших союзников на помощь изнемогающей Ливонии.
– Хорошая взбучка вселит мужество в сердца паладинов Запада, – поддакнул посланец Батория, – и может послужить уроком русскому царю. Глядишь, он удовлетворится устьем Наровы.
– Не бывать этому, – вскричал Фелькензам. – Случись небесам даровать нам победу в полевом сражении – и мы осадим Нарву!
– Осадить-то осадите, – пожал плечами поляк, – только без инженеров, новых пушек и свежего войска вряд ли возьмете.
– Чтобы все это было, – вновь заговорила Гретхен, – требуется разбить авангард московитской орды. После этого помощь золотом и людьми Ливонии обеспечена.
– Так вы готовы оказать требуемое влияние на магистра, фрау?
Священник буравил Гретхен своими маленькими глазками. «Смотри-смотри, – усмехалась та. – Давно ли вы называли нас ведьмами и ведьмаками? Жгли на кострах, обвиняя то в язычестве, то в вере в сатану, то в ереси? А теперь униженно молите о помощи».
– Я уверена, что и семи дней не пройдет, как рыцарь Фелькензам возглавит ливонскую армию…
– И при этом не нужно будет хоронить магистра, собирать капитул или ввергать его в узилище?
– Разумеется, нет.
Фелькензам рукавом стеганого кафтана утер лоб и повернулся к посланнику Батория.
– Придут ли нам на помощь ваши хоругви? Гретхен напряглась. Момент был весьма и весьма щекотливый. Но южный «добрый сосед» не оплошал.
– Вступать в открытую войну с Московией мы не можем, – откашлявшись, четко произнес он, – пока не решится тяжба о престолонаследии в Аитве и Польше.
Фелькензам хотел что-то возразить в свойственной ему бескомпромиссной манере, но его собеседник не дал себя перебить, возвысив голос:
– Однако я имею высочайшее дозволение отпустить в вашу армию саксонских аркебузиров и богемских пикинеров.
– Наемник – он и есть наемник, – подтвердил второй «добрый сосед Ливонии». – Из-за них Иоанн не станет объявлять войну. Скорее всего, просто не заметит их присутствия. У вас ведь тоже встречаются и валлоны, и французы, и скандинавы, рыцарь Фелькензам?
– Хватает у истинной веры и таких защитников, кто служит мечом и копьем не за звонкую монету, – надменно ответил ливонский кавалер.
– Готовы ли вы возглавить христианскую рать? – спросила Гретхен.
– Разумеется, да хранит меня от робости Небесное Войско!
– Таким образом, – подытожила фрау, – все, что должно было прозвучать под этими сводами…
Тут она с милой улыбкой посмотрела наверх, где невидимые снизу уши прильнули к специально устроенным слуховым отверстиям.
– Уже отзвучало. Позвольте мне отдохнуть, дабы затем отправиться в ставку магистра для решения нашей основной проблемы. И она двинулась в сторону отведенной ей комнаты. Тут же поднялся литвин.
В небольшом тевтонском городке, который пока миновала разразившаяся над всей Ливонией военная гроза, был трактир без названия. В нем останавливались курьеры магистра с важными пакетами, зашитыми за обшлага золоченных камзолов, оруженосцы рыцарей с любовными письмами своих сеньоров, засунутыми за голенища сапог, невзрачные личности, шныряющие из города в город по указу могущественной Фемы. Иногда здесь гостили паломники из далеких франкских или генуэзских земель, ватаги наемников, идущих под знамена Кестлера или бегущие из-под оных, поджав хвосты.
Но так было в обычные деньки. Сегодня же в таверне творилось нечто из ряда вон выходящее. Старший сын хозяина и его худосочная дочь скоблили ножами деревянные тарелки, младший вертелся возле коней, поставленных гостями в стойла, то в десятый раз подсыпая в ясли отборного овса, то протирая крутые бока ухоженных скакунов.
Сам Кривой Гюнтер, обряженный (экая невидаль!) в мятую, но свежевыстиранную рубаху и бархатных жилет, покрикивал на кухарок, семеня между главной залой, и стряпчеи комнатой своего заведения. Он гадал, во благо ли принесла Дева Тевтонская в его Богом забытый уголок этих гостей, и чем закончится сегодняшняя ночь – сказочным барышом или кровавой баней для него, и его домочадцев.
Испугаться было чего.
За столом восседал важный литвин, весь в бантах и галунах, теребя каштановые завитые локоны и поглядывая на худые коленки хозяйской дочери, всем своим видом показывая, что разговор его совершенно не интересует.
Напротив него сидел высокий и тощий, словно гвоздь, священник, так и не притронувшийся к лучшему хозяйскому вину.
Слева от божьего человека над блюдом с растерзанной куропаткой нависал лях, плечи которого с трудом просунулись в дверной проем, а усы смахнули пыль с верхних полок над хозяйской стойкой. Игнорируя сомнительные прелести молодой немки, он с вожделением вдыхал соблазнительные ароматы, несущиеся с кухни.
Справа и ближе к выходу развалился с полупустым кубком в руках ливонец, так и не снявший щегольского поДдоспешника и стальных набедренников.
Первый был личным посланником великого герцога Литовского: второй – влиятельнейшим священником в тевтонской земле после магистра, третий – правой рукой самого Стефана Батория, четвертый – знаменитым рыцарем Фелькензамом, победителем московитов.
Всякий хозяин харчевни пришел бы в благоговейный восторг и одновременно ужас от подобной компании. Всякий, но только не умудренный опытом Кривой Гюнтер.
Ему при данных обстоятельствах было наплевать и светских, и на церковных вельмож, равно, как и на грозного рыцаря. В дрожь его бросала женщина, притулившаяся у камина и созерцавшая горящие веселыми огнями угли.
Звали ее обычно фрау Гретхен, хотя слыхал Гюнтер и иные ее имена, а всех, верно, не помнила и она сама. Клубок интриг, опутавших Ливонии, многие годы покоился в этих холеных ручках. По сравнению с подлинной властью, которой обладала в стране эта женщина, все титулы и должности остальных присутствующих меркли.
Но фрау не раз и не два гостила у Гюнтера, привыкла к нему и даже иной раз ласкала взором, словно домашнюю собачку. Видимо, нахождение в среде скользких и зубастых проходимцев заронило в ее душе любовь к простым и незатейливым германским обывателям, не таскающим за жилеткой удавки или ампулы с ядом, и не хранящим в подполе скелеты своих конкурентов.
Прямо над лавками и столом вельможных гостей находилась круглая комнатка, отпиравшаяся на долгой памяти Кривого Гюнтера всего трижды. Ее берег для особенных посетителей еще его дед. Сейчас в ней сидели при свете свечи пятеро ничем не примечательных человека. Разные по возрасту и телосложению, они показались хозяину чем-то неуловимо схожими. Угадать возраст любого из них было решительно невозможно. Перепачканные чернилами руки говорили о том, что они вряд ли уверенно держат в пальцах меч или плуг, весло или кузнечный молот. Но короткие мечи на портупеях и парные к ним кинжалы могли поведать забывшемуся забулдыге в темной подворотне, что с этих ребят вряд ли удастся безнаказанно срезать кошелек. А у того, кто заглянул бы в блеклые глаза на бледных лицах, словно бы вовек не видевших солнца, тут же образовались бы срочные дела в другой части Европы.
Простые потертые плащи, добротная, но дешевая одежда, одинаковые кольца на безымянных пальцах рук. И еще – голоса. Надтреснутые и почти совсем лишенные эмоций голоса, в которых Гюнтеру мнился топоток крысиных лап, хлопанье крыльев кладбищенских нетопырей, шорох выпархивающих из ножен клинков.
Но больше всего хозяина пугали их простые жестяные кольца, нарочито грубые и весьма неуместные на фоне толстых кошелей и изукрашенных ножен.
Знак Фемы, известный многими посвященным в Ливонии, сам по себе внушал почтение. Но чего бояться простому обывателю, который вряд ли мог попасть в поле зрения ночных хозяев страны? Гостили у Гюнтера многие курьеры фрау Гретхен с подобным знаком на кошелях, или серебряных побрякушках…
Но небрежение, с каким знаки были нанесены на жестяные кольца, сказало наблюдательному Гюнтеру
– Священство и рыцарство разоренной и поруганной дикарями орденской земли, – промямлил непьющий участник тайной вечери, – считают, что магистр Кестлер впал в греховную панику и всеми силами препятствует. победе христианского оружия над славянскими сарацинами.
– В то же самое время, – заметил Фелькензам, ковыряя в зубах деревянной вилкой, – Орден не может потерпеть смуты и шатания в своих рядах. Перед угрозой накатывающейся с востока орды мы должны остаться сплоченными!
«Есть по этому поводу отличная славянская поговорка, – про себя подумала Гретхен. – Что-то там про рыбку и еще что-то… нужно будет уточнить. Одним словом – хочется двух весьма различных вещей. Чтобы Орден остался единым, и война шла не как сейчас. А потому, любезные ночные рыцари из Фемы, сделайте, чтобы все стало именно так, как нам хочется».
– Смещать магистра – большая глупость, – согласно подкрутил ус поляк. – Именно такими словами проводил меня… один знатный господин, чье слово значит многое в Европе.
– Подобное мнение велено передать и мне, – поддакнул литвин.
– И только вам, – завершил мысль Фелькензам, – уважаемая фрау Гретхен, и представляемому вами ордену под силу убедить Кестлера отдать вожжи военной колесницы в руки более достойные.
– К сожалению, – с видимым усилием констатировал священник, с нескрываемой ненавистью глядя на Гретхен, – все остальные способы влияния на магистра использованы и не дали желаемых результатов. А ваше влияние на неразумного владыку ливонской земли, говорят, всеобъемлюще и прочно.
– Сие есть преувеличение, как и многие другие сказки о… нас.
Гретхен смахнула со скамьи невидимый сор и села, в очередной раз изучая лица собеседников.
Фелькензам. Этот молодчик действительно годится, как никто иной, на уготовленную ему судьбой незавидную роль. Бесстрашен, глуп, порывист. Много лет провел на Западе, в самой Аивонии всегда имел дело с южными соседями, славянами-католиками. Доказал, что не боится крови и славы мясника. В этом он значительно превосходит Кестлера.
В течение двух недель рыцарь взял штурмом занятые русскими замки, забив рвы трупами своих и чужих воинов, пока магистр с основной армией безучастно стоял под Рингеном. Противники войны на западе в Москве попрятались по щелям, чему в немалой степени способствовало появление там Басманова и остальных опричников. После гибели отрядов Репнина и Русина, падения замков и выхода передовых разъездов Фелькензама к Нарве даже самые ярые сторонники мира взбеленились.
Курбский получил от царя такой нагоняй, что сделался страшнее грозовой тучи, стал скликать разбредшиеся из-под Пскова полки, словно наседка разбежавшихся цыплят. Армия московитов очень скоро вновь двинется на запад.
Кестлер понял, что на большее его воинство не способно. Он ждет, когда с запада хлынут деньги, наемники, новейшее оружие, паладины, готовые умереть за веру. В силу тевтонских рыцарей он больше не верит.
Самое омерзительное, думала Гретхен, во всей этой истории: магистр чует, что дни Ливонии сочтены. «Это тебе не Фелькензам, – рассуждала она, вспоминая последний разговор с магистром. – От него-то не удалось утаить ни литовских, ни польских хоругвей, сосредоточенных на южных границах орденских земель. Он знает, что любая оплошность в войне приведет страну к катастрофе, к хаосу, в котором ляхские, литвинские и московитские хищники будут рвать друг друга на части, деля вековечные владения крестоносцев».
– Действительно, – сказала она наконец, видя нетерпение присутствующих, – магистр ведет себя странно. То стоит с армией на месте, то движется к Ревелю, то вообще уходит на восток, постоянно возвращаясь к Рингену. Его дух сломлен, он не может вести рыцарей к победе.
– А победа лежит в полевом сражении, – Фелькензам сжал кулаки, – в честном лобовом столкновении, без всяких хитроумных маневров, осад и пушечной пальбы. Рыцарская армия в состоянии сломить первую же рать, что сунется на восток от рубежей На-ровы. А славная победа вдохновит наших союзников на помощь изнемогающей Ливонии.
– Хорошая взбучка вселит мужество в сердца паладинов Запада, – поддакнул посланец Батория, – и может послужить уроком русскому царю. Глядишь, он удовлетворится устьем Наровы.
– Не бывать этому, – вскричал Фелькензам. – Случись небесам даровать нам победу в полевом сражении – и мы осадим Нарву!
– Осадить-то осадите, – пожал плечами поляк, – только без инженеров, новых пушек и свежего войска вряд ли возьмете.
– Чтобы все это было, – вновь заговорила Гретхен, – требуется разбить авангард московитской орды. После этого помощь золотом и людьми Ливонии обеспечена.
– Так вы готовы оказать требуемое влияние на магистра, фрау?
Священник буравил Гретхен своими маленькими глазками. «Смотри-смотри, – усмехалась та. – Давно ли вы называли нас ведьмами и ведьмаками? Жгли на кострах, обвиняя то в язычестве, то в вере в сатану, то в ереси? А теперь униженно молите о помощи».
– Я уверена, что и семи дней не пройдет, как рыцарь Фелькензам возглавит ливонскую армию…
– И при этом не нужно будет хоронить магистра, собирать капитул или ввергать его в узилище?
– Разумеется, нет.
Фелькензам рукавом стеганого кафтана утер лоб и повернулся к посланнику Батория.
– Придут ли нам на помощь ваши хоругви? Гретхен напряглась. Момент был весьма и весьма щекотливый. Но южный «добрый сосед» не оплошал.
– Вступать в открытую войну с Московией мы не можем, – откашлявшись, четко произнес он, – пока не решится тяжба о престолонаследии в Аитве и Польше.
Фелькензам хотел что-то возразить в свойственной ему бескомпромиссной манере, но его собеседник не дал себя перебить, возвысив голос:
– Однако я имею высочайшее дозволение отпустить в вашу армию саксонских аркебузиров и богемских пикинеров.
– Наемник – он и есть наемник, – подтвердил второй «добрый сосед Ливонии». – Из-за них Иоанн не станет объявлять войну. Скорее всего, просто не заметит их присутствия. У вас ведь тоже встречаются и валлоны, и французы, и скандинавы, рыцарь Фелькензам?
– Хватает у истинной веры и таких защитников, кто служит мечом и копьем не за звонкую монету, – надменно ответил ливонский кавалер.
– Готовы ли вы возглавить христианскую рать? – спросила Гретхен.
– Разумеется, да хранит меня от робости Небесное Войско!
– Таким образом, – подытожила фрау, – все, что должно было прозвучать под этими сводами…
Тут она с милой улыбкой посмотрела наверх, где невидимые снизу уши прильнули к специально устроенным слуховым отверстиям.
– Уже отзвучало. Позвольте мне отдохнуть, дабы затем отправиться в ставку магистра для решения нашей основной проблемы. И она двинулась в сторону отведенной ей комнаты. Тут же поднялся литвин.