Страница:
Как бы серьезно европейские федерации ни относились к своему первенству, все же женский теннис Старого Света был слабее американского, большая часть теннисных турниров проходила на другом континенте. Но женщины более управляемые и дисциплинированные, чем мужчины, несмотря на отлаженные профессиональные турниры с большими денежными призами, они еще долго собирались на любительском чемпионате Европы в сильном, по международной классификации, составе. Для нас, советских теннисистов, эти соревнования были чрезвычайно важными. В теннисе нет чемпионата мира, и теннисисты могли рассчитывать на квартиры, звания и другие советские привилегии только за успехи на чемпионатах Европы.
Были победы не только на первенстве континента. У меня есть приз с открытого первенства Италии. После третьей победы мне оставили его навсегда. Первая победа в паре с Хант в 1972 году, вторая - на следующий год с Уэйд и третья - с ней же. Но какие еще имена выгравированы на этом кубке: Кинг, Эверт, Тернер, Казалс, Корт, Дюр.
Открытое первенство Франции один раз в паре я выиграла, еще два раза была в финале, парном и одиночном. Я играла пару в финале открытого первенства США, а позже и выиграла его с Мариной Крошиной. Выиграла турнир в 1972 году в Австралии. В Аргентине в 1973 году я победила во всех трех разрядах. В Аргентину мы попали, когда никто из советских граждан в эту страну не ездил, там установился фашистский режим. Мало этого, так еще и президентом теннисной федерации был генерал, начальник службы безопасности. В финале турнира в Буэнос-Айресе я победила Бетти Стове, вместе с ней выиграла парные состязания, победила и в миксте со Славой Егоровым. Мне вручили три медали, отлитые действительно из золота, что в спорте случается редко.
После турнира аргентинская федерация устроила прием на вилле своего президента. Из всей делегации - Колегорский, Лейус, Егоров, Морозова - я, как обычно, была единственной женщиной. В нашей команде я служила справочником и манекеном для семейных покупок, но тут, в Аргентине, оказалась в новом для себя качестве - светской дамы. Сперва нам показали замок генерала с тренажерным залом и кортом. Все шло хорошо, пока не начались танцы. Они, естественно, начались с танго, и президент федерации пригласил меня открыть бал. Мне легче было пять сетов сыграть, чем пройти с ним круг танго. Танцую, пот льет по спине, постоянно наступаю на генераль-скую штиблету и ловлю обращенные ко мне его вежливые, но осуждающие улыбки: "Что ж ты, девочка, нельзя же так..." Я танцевала всегда неплохо, а тут никак не могла понять, отчего мне так неудобно и трудно? На выручку пришел Лейус. Сразу же, после моего провала, он приглашает меня на танго, с ним у меня все получается, на ноги Томасу я не наступаю. Дело в том, что в Аргентине этот танец имеет совершенно другие движения, чем у нас. Когда мы с Лейусом остановились, розы к моим ногам не бросали, но аплодисменты я услышала, тем самым с помощью Лейуса свою репутацию спасла.
В те годы каждый выезд за границу, кроме нескольких традиционных турниров, казался счастливой случайностью. Это уже позже, если не было заявки на игрока за три месяца до начала турнира, его не включали в сетку. А тогда, когда большинство теннисистов составляли любители, таких правил не было, и русских, как всегда, в последний момент записывали в стартовый протокол. Моя высокая классификация и в то же время любительский статус позволяли организаторам закрывать глаза на мой неожиданный приезд. Официально профессионалом я так и не стала, до конца спортивной карьеры оставалась любителем, хотя к концу семидесятых почти все западные теннисистки получили профессиональный статус и обязаны были подчиняться строгим законам коммерческого спорта.
В те давние годы мы, наверное, больше играли ради результата, чем ради денег. Мы вместе обедали, развлекались, болтали, как болтают все девчонки. Такая жизнь сближает. Сейчас спортсмены разъединены: большие деньги - это хорошо, но не во всем.
Сан-Франциско, зима 1989 года, я сижу у корта, наблюдаю за тренировкой своих девочек. Ко мне подходит Рози Казалс и говорит: "Пошли!" Я даже не успела спросить куда. "Возьми у Зверевой ракетки, будешь меня разминать". Казалс тогда было сорок, но она еще играла в турнирах, правда, теперь только парные комбинации. И на центральном корте, перед матчем с Навратиловой, я ее разминаю. "Знаешь, Ольга, - говорит Рози, - все такие пижоны, никто лучше тебя мне не покидает". Наша разминка, как фильм ретро, она тут же собрала всех "бывших", кто оказался на этом турнире, и мы все получаем огромное удовольствие.
Я убеждена, что душевной близости между игроками в мою бытность спортсменкой было больше, и, скорее всего, оттого, что деньги в теннисе тогда платили маленькие. Для нас призовой фонд в десять-пятнадцать тысяч казался огромным. Может, и мне общаться с западными теннисными звездами было проще оттого, что в своих странах они выглядели не лучше, чем я в своей. И Кинг и я чаще всего носили джинсы, в многотысячных платьях и бриллиантах никто на приемы не приходил. Конечно, Наташе Зверевой было сложно подружиться с Сабатини или Граф, как мы дружили в свое время. По теннисной классификации они шли рядом, по уровню жизни между ними пропасть.
"Вначале, когда пришли эти невероятные деньги, - вспоминала Дюр, - в раздевалке началась невообразимая ругань. Кто-то у кого-то зажал очко, кому-то подсудили. И в конце концов пришли к общему мнению: если мы будем так ненавидеть друг друга из-за пары сотен долларов, жизнь станет черной, давайте все же решим, что будем делать дальше... Собрались и решили: теннис есть теннис - это работа, но когда ты в раздевалке, работа уже закончилась. Что произошло на корте - переживай одна, переживай в душе, а в раздевалке настроение свое не демонстрируй". Это черта профессионального отношения к спорту - контроль эмоций вне арены.
...Мои победы над сильнейшими начались с выигрыша у Гулагонг в Куинс-клабе. Я долго подбиралась к первой десятке, но никого из них обойти никак не могла. То три сета сыграю с Кинг, то три сета с Энн Джонс, то еще с кем-то, но никак не получалось выиграть у суперзвезды. Вот уже совсем близко, вроде хорошо играла, Нина Сергеевна радовалась, все радовались, но победы не приходили. Я уже говорила, как вся изрыдалась и истерзалась от горя, что никак не могу дожать Гулагонг в последнем сете. Спустя годы перед Уимблдоном женщины играли турнир в Исборне, мужчины в Куинс-клабе. А тогда в Куинс-клабе - где я в 1973 году вошла в финал крупного турнира - соревнования шли параллельно и женские и мужские. Для тренера сборной Сергея Сергеевича Андреева Алик Метревели всегда и во всем был на первом месте, и, когда полуфинал Алика совпал по времени с моим финалом с Ивон Гулагонг, Сергей Сергеевич, естественно, отправился смотреть, как играет Алик.
Так первый свой крупный турнир я выиграла при большом скоплении публики, но при полном отсутствии хотя бы одного советского болельщика, пусть и старшего тренера сборной. Я победила Ивон очень легко, а главное, добилась преимущества над игроком, даже не десятки, пятерки. И первая моя мысль: "Как жаль, что Колегорский года не дожил до этой победы на пути к серебряной вазе Уимблдона". Колегорский, ветеран советского тенниса, написал книгу и в ней спрашивал: "Когда советский теннисист выиграет Уимблдон?" Потом я подумала о том, как порадуется Нина Сергеевна, потом немножечко о себе, а потом уже побежала звонить домой.
В 1973 году я на Уимблдоне уже вошла в число сеяных игроков. Турнир для меня закончился на 1/4 финала, но это означало, что я среди первых восьми, то есть место среди лучших заняла по праву.
На следующий год в США, на престижном турнире, я обыграла Кинг. Еще не наступили времена, когда синтетический ковер, покрытие корта, перевозят из города в город, как это стало происходить позже на серии "Вирджиния слимз". Тогда было так: сегодня мы играем в зале, завтра на улице, послезавтра вновь возвращаемся под крышу. При такой требующей и большого универсализма, и умения быстро перестраиваться в моментальной "смене декораций" я выиграла свой первый турнир в Америке. Это произошло в Филадельфии.
Со мной вместе в США была Женя Бирюкова, выступили мы с ней вполне прилично в паре, но она проиграла отборочные соревнования одиночек в Сарасоте и не попала на турнир в Филадельфию. Ее тренер Спиридонов, он же руководитель "делегации", вынужден был отправить Женю на следующий день домой в Союз. Посадил он ее одну в самолет и пустил через всю Америку. Это безумное правило, при котором экономят копейки, а теряют в сотни, если не в тысячи раз больше, сохранялось в Госкомспорте долгие годы. Я ничего не могла сделать, чтобы задержать хоть на несколько дней Лейлу Месхи в Сеуле, когда она проиграла первой ракетке мира Штефи Граф. Не говоря уже о том, какая это моральная травма для самой Лейлы, но страдали и ее подруги, переживая за нее. Мы собирали Лейлу ночью, чтобы девочки не видели ее отъезда. К тому же при отсутствии спарринга только Месхи могла разминать Савченко и Звереву.
Прилетели мы вдвоем со Спиридоновым в Филадельфию. И я из жары, которая стояла в Сарасоте, попала в прохладную погоду Филадельфии, с медленных земляных кортов Сарасоты на быстрое покрытие Филадельфии. Вечером приехала, а на следующий день утром играть. Тренировалась в зале двадцать пять минут. В первом круге обыграла Мастхофф. В то время она была первым номером в ФРГ и сохраняла это звание еще лет пятнадцать. Хорошая и очень умная спортсменка, владеющая мощным, с хлыстом, ударом, с хорошим чувством мяча, куда ни пробьешь - она уже там. Мне, с моим стилем, играть против нее было трудно. Во втором круге побеждаю Бетти Стове, первый номер Голландии. Третий круг. Я беру верх над австралийкой Гурлей, которая накануне выиграла у Гулагонг.
Пресс-конференция после этого матча сделала меня довольно популярной у журналистов. Что же на ней произошло? Английский у меня тогда был безобразный, но от пресс-конференций я тем не менее не отказывалась. Мы сидим с Гурлей перед журналистами, по их мнению, две провинциалки, одна советская, другая австралийская. Гурлей живет в Тасмании, на острове у Австралийского материка. Пресса начинает мучить Гурлей, задавая ей один и тот же вопрос: "Откуда вы?" Она так тихо: "Из Тасмании". Корреспондент переспрашивает снова: "Что такое Тасмания?" Она сидит, совершенно пунцовая, никак не может объяснить, где Тасмания. В конце концов я не выдержала: "Извините, - говорю, - вам географию в школе преподавали?" Он: "Что вы этим хотите сказать?" Я: "В Советском Союзе все дети знают, что Тасмания не на Луне, это остров рядом с Австралией". Гурлей смотрела на меня, как на врача-исцелителя, а журналистов этой выходкой я расположила к себе, меня запомнили, и писали обо мне, в общем, всегда хорошо.
Полуфинал я играла с Рози Казалс. В этом матче публика показала настоящий американский характер. Они, как и москвичи, любят поболеть против своих, но только до определенного момента, наши же болеют против своих до конца. Когда я вышла на корт, меня бурно приветствовали. "Андер дог" - темная лошадка, девочка из России, к тому же еще и не имеющая шансов. У нас с Рози стиль одинаковый, она бегает как черт, и я не отстаю, публике это, конечно, нравится. Рози - подачу с выходом к сетке, и я так же. Она свечку бросит, и я свечку брошу. Нам аплодируют. Я выигрываю сет, все довольны, мне хлопают. Хлопают еще четыре гейма во втором сете, а потом уже перестают мне аплодировать. Я выиграла в решающем сете, когда трибуны уже вовсю поддерживали Казалс.
В финале я играла с Билли-Джин Кинг - лидером женского мирового тенниса. Кстати, и Казалс входила в десятку, я же была только на подступах к ней. Случилось так, что адвокат Ларри Кинг, тогда муж Билли-Джин, подсказал мне, как надо играть против его жены. Тренеры, которые ездили со мной, ничем мне помочь уже не могли.
Во время соревнований печатались протоколы с расширенной статистикой, у кого каких ударов больше, какой процент попадания, успешные первые подачи, в общем, массу сведений. Мало кто в нашей команде знал теннис на международном уровне, исключая, конечно, Семена Павловича Белиц-Геймана (святотатство даже подумать, что ты теннис знаешь лучше, чем он), и всю новую информацию о своих соперницах я черпала не из рассказов наших специалистов, а из протоколов и журнальных статей. В мире много теннисной прессы, и в ее обзорах подробно пишут о тактике каждого интересного или решающего матча. Поэтому, глядя на сетку соревнований - кто с кем как сыграл, я держала в уме собственную стратегию - как надо выстраивать борьбу против конкретного соперника.
И вот Ларри говорит мне: "А ты не хочешь сравнить свою статистику со статистикой Кинг?" Он, конечно, не сомневался в том, что шансов у меня все равно нет. Но я прислушалась к совету Ларри и обнаружила интересную вещь. Если процент попаданий второй подачи у меня оказался ненамного выше, чем у Кинг, то первая удавалась мне в этом турнире намного лучше. Такая информация дала кое-какие надежды. "Ну, - думаю, - при второй ее подаче (а она всегда почти у всех теннисистов слабее первой) я сумею остро атаковать".
Финальный матч стал одним из лучших в моей жизни. Первая победа в крупном турнире. И каких игроков обыграла! Почти всю десятку проверила!
В Филадельфии разгар весны, в городских скверах зацвела вишня. Я в голубом платьице вышла на улицу, душа моя от счастья буквально разрывалась. В тот день, на вечернем приеме, меня пригласили играть в одной команде с Кинг. Московской девочке с Масловки Оле Морозовой предлагают выступать в команде "Филадельфия флайерс", где основной спонсор Элтон Джон, второй - Дик Бутэрро, менеджер радио Филадельфии, а капитан и тренер команды - Фрэд Столли. "Оля, спрашивал Дик, - что надо сделать, к кому обратиться, чтобы тебя отпустили в Штаты. Хочешь, я пошлю телеграмму Брежневу? Если будешь играть, мы купим квартиру тебе, квартиру родителям, пригласим твоего мужа, твоего тренера, дадим медицинскую страховку, питание, машину и, конечно, будут гонорары". У меня крылья выросли от этого предложения, как от признания в любви, хотя я прекрасно понимала, что, если б со мной позвали бы и всех руководителей советского спорта с их женами, в те годы подобное приглашение было пустым звуком.
Я без всякого сожаления вспоминаю сегодня тот далекий вечер весны 1974 года. Тогда я позволила себе помечтать и представить, что буду жить не на Бакунинской, где у нас с Витей была двухкомнатная квартира, а в районе, где живут миллионеры Филадельфии, на одной лестничной площадке с Билли-Джин Кинг, - в конце концов мне стало очень смешно.
Конечно, предложение мне сделали фантастическое. Нетрудно себе представить, если бы оно оказалось реализованным, какая польза была бы не только для меня, но и для всей нашей сборной, тренируйся я какое-то время вместе с Кинг, а главное, я бы занималась у Столли - классика современного тенниса, человека с феноменальной техникой. Даже тогда, когда ему уже перевалило за пятьдесят, наблюдать за его игрой было огромным удовольствием.
Вернувшись в Москву, я рассказала о предложении американцев. На этом дело и кончилось. Наверное, надо было использовать даже минимальный шанс: писать письма на самый верх, обратиться к маршалу Гречко, который любил и понимал теннис... Но я целиком полагалась на тренеров Спорткомитета, а они, естественно, понимая, что нужна долгая борьба и миллион бумажек с объяснениями, при этом абсолютно никак не заинтересованные в возможном контракте, даже и не начинали никакого движения. Только говорили: "Вот здорово! В Филадельфию приглашают, к Кинг, в один клуб!" На этом все и закончилось.
Впервые обыграв Кинг, я почему-то решила, что так будет теперь всегда. Я искренне думала: "Приеду играть следующий турнир в Хилтон-Хет, всех уберу". Моя победа над первой ракеткой мира для советского тенниса оказалась столь значительной, что меня с ней поздравил председатель Спорткомитета Сергей Павлов, сам увлекающийся теннисом. Тогда это событие казалось экстраординарным, а ведь так естественно, что спортивные руководители обязаны поздравлять спортсменов с успехом. И те, кто забывает поздравить спортсмена, по сути дела, оскорбляют его.
...В том же 1974 году в полуфинале открытого первенства Италии я уступила 19-летней американке Крис Эверт, но выиграла с ней парную комбинацию. С Эверт я играла и в финале Исборна, проиграла ей и там, но опять мы выиграли с ней соревнования пар. Год получился урожайным: я дошла до финала первенства Франции и заняла на нем первое место в паре с Крис Эверт. Но самое главное его событие для меня - игра в финале Уимблдонского турнира, где я проиграла все той же Крис Эверт. 1974 год - пик моей спортивной карьеры. Я вошла в элиту мирового тенниса, мое место в течение нескольких лет было в первой десятке. Меня узнавали в Лондоне и Нью-Йорке, чего нельзя сказать о Москве. К концу такого счастливого года меня посеяли под вторым номером на открытом первенстве США, то есть посчитали, что по силам я вторая теннисистка одного из самых престижных турниров. Тем же летом я благополучно проиграла первенство Европы, но мне, честно говоря, было не до него. Я готовилась к "Ю.С. опен".
Приехав в Форест-Хилл, местечко под Нью-Йорком, или, точнее, на окраину этого огромного города, где тогда традиционно проводился "Ю.С. опен", я тренировалась с утра до ночи. Казалс меня предупреждала: "Оля, прекрати столько играть, смотри, у тебя будет плохо с ногой". И как в воду глядела. Накануне турнира мы сыграли с Крис тренировочный матч, потом она предложила еще немного поразмяться. Начали тренироваться, и тут я почувствовала, как устала. Эверт просит кинуть ей свечу. Она с Казалс и Кинг называют меня Олга-сан. "Олга-сан, пожалуйста, по-следнюю свечу". Я подбрасываю мяч, она бьет, и я, неутомимая, бегу за ним. Нога у меня подворачивается вправо, потом влево, я падаю, а встать не могу. Приносят носилки, нога распухает на глазах, и меня отправляют в госпиталь. В приемном отделении спрашивают: есть ли у меня страховка, деньги? Интересуются моим адресом, папой, мамой, родственниками. Я бы, наверное, на стенку полезла, если б не приехала сразу "скорая", а в ней, еще по дороге, на мою ногу натянули какой-то сапог, сделанный внутри из льда. Я долго отвечала на вопросы, а когда стало ясно, что денег у меня нет, мое лечение оплатил клуб. Выйдя из госпиталя на костылях, пришла на корты смотреть продолжение турнира, уложив на соседние кресла свою ногу с костылем. В это время, в другом городе США, Алик Метревели и Теймураз Какулия, вместе с ними был и Евгений Владимирович Корбут, играли турнир. Естественно, мое появление на стадионе показали по телевидению, вечером звонок от Алика: "Морозова, что случилось?"
Американский врач приказал, чтобы нога все время была в холоде. Из больницы в гостиницу меня с моими костылями тащила на себе мама Крис Эверт, маленькая и стройная женщина, потом меня повезли в нашу миссию, к советскому врачу. Он сказал: "Тепло, тепло и только тепло!" Американский врач по-преж-нему требует: "Холод". Наконец, приезжает Метревели: "Ну что, Морозова, допрыгалась!" - "Понимаешь, Алик, один врач говорит "холод", другой - "тепло", как же быть?" - "Значит, надо по очереди, сперва холод, потом тепло", - безапелляционно распорядился Метревели.
Наконец, гипс сняли, я начала ходить, и Уэйд, на глазах которой меня увозила "скорая", попросила: "Оля, только на корт не выходи". В моей правильной жизни иногда происходили и происходят, не без помощи собственного очень правильного характера, совершенно глупые вещи. Мне, например, назначают встречу в девять, и хотя я знаю, что тот, кто договаривался со мной о свидании, никогда в девять не придет, я бегу, задыхаюсь, чтобы успеть вовремя, а человек приходит к одиннадцати. Уэйд меня предупредила: "Если ты потерпишь, травма твоя на две недели. Выйдешь на корт - на четыре месяца". Но что же делать, когда на траве Форест-Хилл полагалось на разминку только двадцать пять минут и все время распределено заранее? Так как я в числе сеяных игроков, да еще и вторая, то мне давали минут на десять больше. Катя Эбенхауз, моя подруга из ФРГ, записана на тренировку вместе со мной. Я, конечно, согласна с Уэйд, но как же Катя? Она из-за меня не поиграет на траве? Я выхожу на корт, хотя не могу на ногу наступить, и разминаюсь эти тридцать пять минут, разменяв их в итоге действительно на четыре месяца. Еще долгое время после того, как нога зажила, я легко могла бегать в сторону, но взять резкий старт вперед у меня не получалось.
Никак не удавалось поставить мне диагноз, пока знаменитый хоккейно-футбольный врач ЦСКА Олег Маркович Белаковский, к которому я попала, не познакомил меня с Яковом Михайловичем Коцем - специалистом по электростимуляции. Оказалось, что у меня сдвинулась косточка. Сухожилие, которое прикрепляется к ней, как показал рентген, никак не может поставить косточку на место. Яков Михайлович Коц меня вылечил. С августа до зимы я не выходила на корт, пропустила первенство СССР, тренироваться начала только в декабре. Казалось, новый, 1975 год не сулит мне ничего хорошего, но в январе я уже отправилась играть в Австралию. В Аделаиде обыграла Гулагонг и успокоилась.
...Первые мои значительные успехи в спорте совпали с началом моей семейной жизни. Как мы поженились? Витя за мной ухаживал с детских лет. Следовательно, свою преданность он мне доказал, и наступил момент, когда нам уже не оставалось ничего другого, как пожениться. Мне хотелось полной самостоятельности и независимости, которые, как мне казалось по молодости, должна дать собственная семья. Свою руку и сердце Витя предложил давным-давно, других претендентов я и не искала. Мама считает, что она о нашем намерении пожениться узнала случайно, подслушав наши планы, которые мы строили, сидя на кухне, сообщив позже о них отцу. На самом деле все выглядело куда смешнее. Витя раз двадцать пять приходил то с тортом, то с цветами, но храбрости на дальнейшее у него не хватало, не поворачивался язык сказать то, что полагалось. И в какой-то уже, наверное, двадцать шестой визит он попал в ту минуту, когда меня за что-то ругала мама. "Ты мне надоела, - возмущалась она, - хоть бы кто-нибудь тебя замуж взял". - "Можно я возьму?" - прошептал Витя. Маме сразу стало плохо, а папа всю ночь не спал и почему-то страшно возмущался Витиным поведением. Это потом он стал считать Витю лучшим в мире зятем.
После принятия такого важного решения я уехала в Австралию на тридцать пять дней. Перед отъездом мы пришли в загс, но заявление у нас брать отказались. По правилам загса заявление подавать полагалось за три недели вперед, а не за два месяца. Присылать в Москву заявление из Австралии? Подобное никто еще не делал... И в это время теннисистов пригласили в Моссовет. Там нас принимает зампред исполкома Пегов, с которым я ездила в Америку. Ничто так не сближает советских людей, как совместное пребывание за рубежом с суточными, которые, по-моему, ниже прожиточного уровня безработных. "Анатолий Михайлович, - сказала я, - у меня не берут заявление во Дворце бракосочетания". - "Кто у тебя не берет заявление, Олечка? Когда ты хочешь расписаться?" - "Двадцать пятого февраля". - "Да ты что, ты же армейка, надо двадцать третьего, в День Советской Армии". Я подумала, спорить здесь не буду, а во дворце поменяю, как хочу. Он тут же позвонил директору дворца и сообщил, что Морозова придет двадцать третьего и в этот день надо зарегистрировать ее брак. Когда мы с Витей пришли заполнять бланки, я заикнулась по поводу двадцать пятого. В ответ: "Нам сказали из Моссовета - двадцать третьего", и таким тоном, что стало ясно, обсуждению решение Моссовета насчет моей собственной свадьбы не подлежит. Так мы и поженились в День Советской Армии, как сказал Пегов.
II. В КОМПАНИИ ЛУЧШИХ
Каждый из последующих рассказов, о ком бы он ни был, - это, простите, все же рассказ обо мне. Лучшие годы моих спортивных выступлений связаны с героями этой главы, вот почему, когда я говорю о них, я говорю и о себе. Я играла против и играла в паре со многими хорошими спортсменами. Каждый из них в моей памяти. Но для своей книги я выбрала лишь несколько имен тех, кто оказал наиболее сильное влияние на мою спортивную судьбу.
АННА ДМИТРИЕВА
Аня - начало моего тенниса. У нас с ней был один тренер, значит - один жизненный стержень, то есть одинаковая цель, да и линия достижения этой цели (не только спортивной) оказалась похожей. Я считаю, именно воспитание Нины Сергеевны держит нас вместе. Были и сложности в наших отношениях, и расходились мы, но в итоге снова оказывались рядом, и должна сказать, что очень дорожу дружбой Ани и берегу ее. Дмитриева не только была выдающейся спортсменкой, она и замечательный человек, в любой ситуации всегда держалась достойно, не терялась. Никто, как Аня, не способен найти время, чтобы помочь тебе, когда в твоей жизни наступают тяжелые дни.
Первый раз я увидела Дмитриеву, когда Нина Сергеевна разрешила нам, одиннадцатилетним, присутствовать на ее тренировке. В то время Ане уже помогал и Сергей Сергеевич Андреев. На деревянной лавке у динамовских земляных кортов мы сидели замерев. То, что я не шевелилась, глядя, как играет Дмитриева, я хорошо помню. Как-то на тренировку к Дмитриевой не пришел кто-то из спарринг-партнеров, и нас, шмакодявок, отправили на другую сторону корта принимать, а точнее, бегать и подавать ей, отрабатывающей подачу, мячи. В группе "помощников" Дмитриевой оказался весь будущий цвет советского тенниса: Марина Чувырина, Таня Чалко и я. Можно представить, с каким чувством мы выходили против чемпионской подачи! Аня била, а мы счастливо вздыхали: "А-ах!" Позже мне Аня рассказывала, что она обратила внимание на то, что никто из девчонок ее подачу не принимал, кроме одной маленькой и черненькой. Так и она меня запомнила.
Были победы не только на первенстве континента. У меня есть приз с открытого первенства Италии. После третьей победы мне оставили его навсегда. Первая победа в паре с Хант в 1972 году, вторая - на следующий год с Уэйд и третья - с ней же. Но какие еще имена выгравированы на этом кубке: Кинг, Эверт, Тернер, Казалс, Корт, Дюр.
Открытое первенство Франции один раз в паре я выиграла, еще два раза была в финале, парном и одиночном. Я играла пару в финале открытого первенства США, а позже и выиграла его с Мариной Крошиной. Выиграла турнир в 1972 году в Австралии. В Аргентине в 1973 году я победила во всех трех разрядах. В Аргентину мы попали, когда никто из советских граждан в эту страну не ездил, там установился фашистский режим. Мало этого, так еще и президентом теннисной федерации был генерал, начальник службы безопасности. В финале турнира в Буэнос-Айресе я победила Бетти Стове, вместе с ней выиграла парные состязания, победила и в миксте со Славой Егоровым. Мне вручили три медали, отлитые действительно из золота, что в спорте случается редко.
После турнира аргентинская федерация устроила прием на вилле своего президента. Из всей делегации - Колегорский, Лейус, Егоров, Морозова - я, как обычно, была единственной женщиной. В нашей команде я служила справочником и манекеном для семейных покупок, но тут, в Аргентине, оказалась в новом для себя качестве - светской дамы. Сперва нам показали замок генерала с тренажерным залом и кортом. Все шло хорошо, пока не начались танцы. Они, естественно, начались с танго, и президент федерации пригласил меня открыть бал. Мне легче было пять сетов сыграть, чем пройти с ним круг танго. Танцую, пот льет по спине, постоянно наступаю на генераль-скую штиблету и ловлю обращенные ко мне его вежливые, но осуждающие улыбки: "Что ж ты, девочка, нельзя же так..." Я танцевала всегда неплохо, а тут никак не могла понять, отчего мне так неудобно и трудно? На выручку пришел Лейус. Сразу же, после моего провала, он приглашает меня на танго, с ним у меня все получается, на ноги Томасу я не наступаю. Дело в том, что в Аргентине этот танец имеет совершенно другие движения, чем у нас. Когда мы с Лейусом остановились, розы к моим ногам не бросали, но аплодисменты я услышала, тем самым с помощью Лейуса свою репутацию спасла.
В те годы каждый выезд за границу, кроме нескольких традиционных турниров, казался счастливой случайностью. Это уже позже, если не было заявки на игрока за три месяца до начала турнира, его не включали в сетку. А тогда, когда большинство теннисистов составляли любители, таких правил не было, и русских, как всегда, в последний момент записывали в стартовый протокол. Моя высокая классификация и в то же время любительский статус позволяли организаторам закрывать глаза на мой неожиданный приезд. Официально профессионалом я так и не стала, до конца спортивной карьеры оставалась любителем, хотя к концу семидесятых почти все западные теннисистки получили профессиональный статус и обязаны были подчиняться строгим законам коммерческого спорта.
В те давние годы мы, наверное, больше играли ради результата, чем ради денег. Мы вместе обедали, развлекались, болтали, как болтают все девчонки. Такая жизнь сближает. Сейчас спортсмены разъединены: большие деньги - это хорошо, но не во всем.
Сан-Франциско, зима 1989 года, я сижу у корта, наблюдаю за тренировкой своих девочек. Ко мне подходит Рози Казалс и говорит: "Пошли!" Я даже не успела спросить куда. "Возьми у Зверевой ракетки, будешь меня разминать". Казалс тогда было сорок, но она еще играла в турнирах, правда, теперь только парные комбинации. И на центральном корте, перед матчем с Навратиловой, я ее разминаю. "Знаешь, Ольга, - говорит Рози, - все такие пижоны, никто лучше тебя мне не покидает". Наша разминка, как фильм ретро, она тут же собрала всех "бывших", кто оказался на этом турнире, и мы все получаем огромное удовольствие.
Я убеждена, что душевной близости между игроками в мою бытность спортсменкой было больше, и, скорее всего, оттого, что деньги в теннисе тогда платили маленькие. Для нас призовой фонд в десять-пятнадцать тысяч казался огромным. Может, и мне общаться с западными теннисными звездами было проще оттого, что в своих странах они выглядели не лучше, чем я в своей. И Кинг и я чаще всего носили джинсы, в многотысячных платьях и бриллиантах никто на приемы не приходил. Конечно, Наташе Зверевой было сложно подружиться с Сабатини или Граф, как мы дружили в свое время. По теннисной классификации они шли рядом, по уровню жизни между ними пропасть.
"Вначале, когда пришли эти невероятные деньги, - вспоминала Дюр, - в раздевалке началась невообразимая ругань. Кто-то у кого-то зажал очко, кому-то подсудили. И в конце концов пришли к общему мнению: если мы будем так ненавидеть друг друга из-за пары сотен долларов, жизнь станет черной, давайте все же решим, что будем делать дальше... Собрались и решили: теннис есть теннис - это работа, но когда ты в раздевалке, работа уже закончилась. Что произошло на корте - переживай одна, переживай в душе, а в раздевалке настроение свое не демонстрируй". Это черта профессионального отношения к спорту - контроль эмоций вне арены.
...Мои победы над сильнейшими начались с выигрыша у Гулагонг в Куинс-клабе. Я долго подбиралась к первой десятке, но никого из них обойти никак не могла. То три сета сыграю с Кинг, то три сета с Энн Джонс, то еще с кем-то, но никак не получалось выиграть у суперзвезды. Вот уже совсем близко, вроде хорошо играла, Нина Сергеевна радовалась, все радовались, но победы не приходили. Я уже говорила, как вся изрыдалась и истерзалась от горя, что никак не могу дожать Гулагонг в последнем сете. Спустя годы перед Уимблдоном женщины играли турнир в Исборне, мужчины в Куинс-клабе. А тогда в Куинс-клабе - где я в 1973 году вошла в финал крупного турнира - соревнования шли параллельно и женские и мужские. Для тренера сборной Сергея Сергеевича Андреева Алик Метревели всегда и во всем был на первом месте, и, когда полуфинал Алика совпал по времени с моим финалом с Ивон Гулагонг, Сергей Сергеевич, естественно, отправился смотреть, как играет Алик.
Так первый свой крупный турнир я выиграла при большом скоплении публики, но при полном отсутствии хотя бы одного советского болельщика, пусть и старшего тренера сборной. Я победила Ивон очень легко, а главное, добилась преимущества над игроком, даже не десятки, пятерки. И первая моя мысль: "Как жаль, что Колегорский года не дожил до этой победы на пути к серебряной вазе Уимблдона". Колегорский, ветеран советского тенниса, написал книгу и в ней спрашивал: "Когда советский теннисист выиграет Уимблдон?" Потом я подумала о том, как порадуется Нина Сергеевна, потом немножечко о себе, а потом уже побежала звонить домой.
В 1973 году я на Уимблдоне уже вошла в число сеяных игроков. Турнир для меня закончился на 1/4 финала, но это означало, что я среди первых восьми, то есть место среди лучших заняла по праву.
На следующий год в США, на престижном турнире, я обыграла Кинг. Еще не наступили времена, когда синтетический ковер, покрытие корта, перевозят из города в город, как это стало происходить позже на серии "Вирджиния слимз". Тогда было так: сегодня мы играем в зале, завтра на улице, послезавтра вновь возвращаемся под крышу. При такой требующей и большого универсализма, и умения быстро перестраиваться в моментальной "смене декораций" я выиграла свой первый турнир в Америке. Это произошло в Филадельфии.
Со мной вместе в США была Женя Бирюкова, выступили мы с ней вполне прилично в паре, но она проиграла отборочные соревнования одиночек в Сарасоте и не попала на турнир в Филадельфию. Ее тренер Спиридонов, он же руководитель "делегации", вынужден был отправить Женю на следующий день домой в Союз. Посадил он ее одну в самолет и пустил через всю Америку. Это безумное правило, при котором экономят копейки, а теряют в сотни, если не в тысячи раз больше, сохранялось в Госкомспорте долгие годы. Я ничего не могла сделать, чтобы задержать хоть на несколько дней Лейлу Месхи в Сеуле, когда она проиграла первой ракетке мира Штефи Граф. Не говоря уже о том, какая это моральная травма для самой Лейлы, но страдали и ее подруги, переживая за нее. Мы собирали Лейлу ночью, чтобы девочки не видели ее отъезда. К тому же при отсутствии спарринга только Месхи могла разминать Савченко и Звереву.
Прилетели мы вдвоем со Спиридоновым в Филадельфию. И я из жары, которая стояла в Сарасоте, попала в прохладную погоду Филадельфии, с медленных земляных кортов Сарасоты на быстрое покрытие Филадельфии. Вечером приехала, а на следующий день утром играть. Тренировалась в зале двадцать пять минут. В первом круге обыграла Мастхофф. В то время она была первым номером в ФРГ и сохраняла это звание еще лет пятнадцать. Хорошая и очень умная спортсменка, владеющая мощным, с хлыстом, ударом, с хорошим чувством мяча, куда ни пробьешь - она уже там. Мне, с моим стилем, играть против нее было трудно. Во втором круге побеждаю Бетти Стове, первый номер Голландии. Третий круг. Я беру верх над австралийкой Гурлей, которая накануне выиграла у Гулагонг.
Пресс-конференция после этого матча сделала меня довольно популярной у журналистов. Что же на ней произошло? Английский у меня тогда был безобразный, но от пресс-конференций я тем не менее не отказывалась. Мы сидим с Гурлей перед журналистами, по их мнению, две провинциалки, одна советская, другая австралийская. Гурлей живет в Тасмании, на острове у Австралийского материка. Пресса начинает мучить Гурлей, задавая ей один и тот же вопрос: "Откуда вы?" Она так тихо: "Из Тасмании". Корреспондент переспрашивает снова: "Что такое Тасмания?" Она сидит, совершенно пунцовая, никак не может объяснить, где Тасмания. В конце концов я не выдержала: "Извините, - говорю, - вам географию в школе преподавали?" Он: "Что вы этим хотите сказать?" Я: "В Советском Союзе все дети знают, что Тасмания не на Луне, это остров рядом с Австралией". Гурлей смотрела на меня, как на врача-исцелителя, а журналистов этой выходкой я расположила к себе, меня запомнили, и писали обо мне, в общем, всегда хорошо.
Полуфинал я играла с Рози Казалс. В этом матче публика показала настоящий американский характер. Они, как и москвичи, любят поболеть против своих, но только до определенного момента, наши же болеют против своих до конца. Когда я вышла на корт, меня бурно приветствовали. "Андер дог" - темная лошадка, девочка из России, к тому же еще и не имеющая шансов. У нас с Рози стиль одинаковый, она бегает как черт, и я не отстаю, публике это, конечно, нравится. Рози - подачу с выходом к сетке, и я так же. Она свечку бросит, и я свечку брошу. Нам аплодируют. Я выигрываю сет, все довольны, мне хлопают. Хлопают еще четыре гейма во втором сете, а потом уже перестают мне аплодировать. Я выиграла в решающем сете, когда трибуны уже вовсю поддерживали Казалс.
В финале я играла с Билли-Джин Кинг - лидером женского мирового тенниса. Кстати, и Казалс входила в десятку, я же была только на подступах к ней. Случилось так, что адвокат Ларри Кинг, тогда муж Билли-Джин, подсказал мне, как надо играть против его жены. Тренеры, которые ездили со мной, ничем мне помочь уже не могли.
Во время соревнований печатались протоколы с расширенной статистикой, у кого каких ударов больше, какой процент попадания, успешные первые подачи, в общем, массу сведений. Мало кто в нашей команде знал теннис на международном уровне, исключая, конечно, Семена Павловича Белиц-Геймана (святотатство даже подумать, что ты теннис знаешь лучше, чем он), и всю новую информацию о своих соперницах я черпала не из рассказов наших специалистов, а из протоколов и журнальных статей. В мире много теннисной прессы, и в ее обзорах подробно пишут о тактике каждого интересного или решающего матча. Поэтому, глядя на сетку соревнований - кто с кем как сыграл, я держала в уме собственную стратегию - как надо выстраивать борьбу против конкретного соперника.
И вот Ларри говорит мне: "А ты не хочешь сравнить свою статистику со статистикой Кинг?" Он, конечно, не сомневался в том, что шансов у меня все равно нет. Но я прислушалась к совету Ларри и обнаружила интересную вещь. Если процент попаданий второй подачи у меня оказался ненамного выше, чем у Кинг, то первая удавалась мне в этом турнире намного лучше. Такая информация дала кое-какие надежды. "Ну, - думаю, - при второй ее подаче (а она всегда почти у всех теннисистов слабее первой) я сумею остро атаковать".
Финальный матч стал одним из лучших в моей жизни. Первая победа в крупном турнире. И каких игроков обыграла! Почти всю десятку проверила!
В Филадельфии разгар весны, в городских скверах зацвела вишня. Я в голубом платьице вышла на улицу, душа моя от счастья буквально разрывалась. В тот день, на вечернем приеме, меня пригласили играть в одной команде с Кинг. Московской девочке с Масловки Оле Морозовой предлагают выступать в команде "Филадельфия флайерс", где основной спонсор Элтон Джон, второй - Дик Бутэрро, менеджер радио Филадельфии, а капитан и тренер команды - Фрэд Столли. "Оля, спрашивал Дик, - что надо сделать, к кому обратиться, чтобы тебя отпустили в Штаты. Хочешь, я пошлю телеграмму Брежневу? Если будешь играть, мы купим квартиру тебе, квартиру родителям, пригласим твоего мужа, твоего тренера, дадим медицинскую страховку, питание, машину и, конечно, будут гонорары". У меня крылья выросли от этого предложения, как от признания в любви, хотя я прекрасно понимала, что, если б со мной позвали бы и всех руководителей советского спорта с их женами, в те годы подобное приглашение было пустым звуком.
Я без всякого сожаления вспоминаю сегодня тот далекий вечер весны 1974 года. Тогда я позволила себе помечтать и представить, что буду жить не на Бакунинской, где у нас с Витей была двухкомнатная квартира, а в районе, где живут миллионеры Филадельфии, на одной лестничной площадке с Билли-Джин Кинг, - в конце концов мне стало очень смешно.
Конечно, предложение мне сделали фантастическое. Нетрудно себе представить, если бы оно оказалось реализованным, какая польза была бы не только для меня, но и для всей нашей сборной, тренируйся я какое-то время вместе с Кинг, а главное, я бы занималась у Столли - классика современного тенниса, человека с феноменальной техникой. Даже тогда, когда ему уже перевалило за пятьдесят, наблюдать за его игрой было огромным удовольствием.
Вернувшись в Москву, я рассказала о предложении американцев. На этом дело и кончилось. Наверное, надо было использовать даже минимальный шанс: писать письма на самый верх, обратиться к маршалу Гречко, который любил и понимал теннис... Но я целиком полагалась на тренеров Спорткомитета, а они, естественно, понимая, что нужна долгая борьба и миллион бумажек с объяснениями, при этом абсолютно никак не заинтересованные в возможном контракте, даже и не начинали никакого движения. Только говорили: "Вот здорово! В Филадельфию приглашают, к Кинг, в один клуб!" На этом все и закончилось.
Впервые обыграв Кинг, я почему-то решила, что так будет теперь всегда. Я искренне думала: "Приеду играть следующий турнир в Хилтон-Хет, всех уберу". Моя победа над первой ракеткой мира для советского тенниса оказалась столь значительной, что меня с ней поздравил председатель Спорткомитета Сергей Павлов, сам увлекающийся теннисом. Тогда это событие казалось экстраординарным, а ведь так естественно, что спортивные руководители обязаны поздравлять спортсменов с успехом. И те, кто забывает поздравить спортсмена, по сути дела, оскорбляют его.
...В том же 1974 году в полуфинале открытого первенства Италии я уступила 19-летней американке Крис Эверт, но выиграла с ней парную комбинацию. С Эверт я играла и в финале Исборна, проиграла ей и там, но опять мы выиграли с ней соревнования пар. Год получился урожайным: я дошла до финала первенства Франции и заняла на нем первое место в паре с Крис Эверт. Но самое главное его событие для меня - игра в финале Уимблдонского турнира, где я проиграла все той же Крис Эверт. 1974 год - пик моей спортивной карьеры. Я вошла в элиту мирового тенниса, мое место в течение нескольких лет было в первой десятке. Меня узнавали в Лондоне и Нью-Йорке, чего нельзя сказать о Москве. К концу такого счастливого года меня посеяли под вторым номером на открытом первенстве США, то есть посчитали, что по силам я вторая теннисистка одного из самых престижных турниров. Тем же летом я благополучно проиграла первенство Европы, но мне, честно говоря, было не до него. Я готовилась к "Ю.С. опен".
Приехав в Форест-Хилл, местечко под Нью-Йорком, или, точнее, на окраину этого огромного города, где тогда традиционно проводился "Ю.С. опен", я тренировалась с утра до ночи. Казалс меня предупреждала: "Оля, прекрати столько играть, смотри, у тебя будет плохо с ногой". И как в воду глядела. Накануне турнира мы сыграли с Крис тренировочный матч, потом она предложила еще немного поразмяться. Начали тренироваться, и тут я почувствовала, как устала. Эверт просит кинуть ей свечу. Она с Казалс и Кинг называют меня Олга-сан. "Олга-сан, пожалуйста, по-следнюю свечу". Я подбрасываю мяч, она бьет, и я, неутомимая, бегу за ним. Нога у меня подворачивается вправо, потом влево, я падаю, а встать не могу. Приносят носилки, нога распухает на глазах, и меня отправляют в госпиталь. В приемном отделении спрашивают: есть ли у меня страховка, деньги? Интересуются моим адресом, папой, мамой, родственниками. Я бы, наверное, на стенку полезла, если б не приехала сразу "скорая", а в ней, еще по дороге, на мою ногу натянули какой-то сапог, сделанный внутри из льда. Я долго отвечала на вопросы, а когда стало ясно, что денег у меня нет, мое лечение оплатил клуб. Выйдя из госпиталя на костылях, пришла на корты смотреть продолжение турнира, уложив на соседние кресла свою ногу с костылем. В это время, в другом городе США, Алик Метревели и Теймураз Какулия, вместе с ними был и Евгений Владимирович Корбут, играли турнир. Естественно, мое появление на стадионе показали по телевидению, вечером звонок от Алика: "Морозова, что случилось?"
Американский врач приказал, чтобы нога все время была в холоде. Из больницы в гостиницу меня с моими костылями тащила на себе мама Крис Эверт, маленькая и стройная женщина, потом меня повезли в нашу миссию, к советскому врачу. Он сказал: "Тепло, тепло и только тепло!" Американский врач по-преж-нему требует: "Холод". Наконец, приезжает Метревели: "Ну что, Морозова, допрыгалась!" - "Понимаешь, Алик, один врач говорит "холод", другой - "тепло", как же быть?" - "Значит, надо по очереди, сперва холод, потом тепло", - безапелляционно распорядился Метревели.
Наконец, гипс сняли, я начала ходить, и Уэйд, на глазах которой меня увозила "скорая", попросила: "Оля, только на корт не выходи". В моей правильной жизни иногда происходили и происходят, не без помощи собственного очень правильного характера, совершенно глупые вещи. Мне, например, назначают встречу в девять, и хотя я знаю, что тот, кто договаривался со мной о свидании, никогда в девять не придет, я бегу, задыхаюсь, чтобы успеть вовремя, а человек приходит к одиннадцати. Уэйд меня предупредила: "Если ты потерпишь, травма твоя на две недели. Выйдешь на корт - на четыре месяца". Но что же делать, когда на траве Форест-Хилл полагалось на разминку только двадцать пять минут и все время распределено заранее? Так как я в числе сеяных игроков, да еще и вторая, то мне давали минут на десять больше. Катя Эбенхауз, моя подруга из ФРГ, записана на тренировку вместе со мной. Я, конечно, согласна с Уэйд, но как же Катя? Она из-за меня не поиграет на траве? Я выхожу на корт, хотя не могу на ногу наступить, и разминаюсь эти тридцать пять минут, разменяв их в итоге действительно на четыре месяца. Еще долгое время после того, как нога зажила, я легко могла бегать в сторону, но взять резкий старт вперед у меня не получалось.
Никак не удавалось поставить мне диагноз, пока знаменитый хоккейно-футбольный врач ЦСКА Олег Маркович Белаковский, к которому я попала, не познакомил меня с Яковом Михайловичем Коцем - специалистом по электростимуляции. Оказалось, что у меня сдвинулась косточка. Сухожилие, которое прикрепляется к ней, как показал рентген, никак не может поставить косточку на место. Яков Михайлович Коц меня вылечил. С августа до зимы я не выходила на корт, пропустила первенство СССР, тренироваться начала только в декабре. Казалось, новый, 1975 год не сулит мне ничего хорошего, но в январе я уже отправилась играть в Австралию. В Аделаиде обыграла Гулагонг и успокоилась.
...Первые мои значительные успехи в спорте совпали с началом моей семейной жизни. Как мы поженились? Витя за мной ухаживал с детских лет. Следовательно, свою преданность он мне доказал, и наступил момент, когда нам уже не оставалось ничего другого, как пожениться. Мне хотелось полной самостоятельности и независимости, которые, как мне казалось по молодости, должна дать собственная семья. Свою руку и сердце Витя предложил давным-давно, других претендентов я и не искала. Мама считает, что она о нашем намерении пожениться узнала случайно, подслушав наши планы, которые мы строили, сидя на кухне, сообщив позже о них отцу. На самом деле все выглядело куда смешнее. Витя раз двадцать пять приходил то с тортом, то с цветами, но храбрости на дальнейшее у него не хватало, не поворачивался язык сказать то, что полагалось. И в какой-то уже, наверное, двадцать шестой визит он попал в ту минуту, когда меня за что-то ругала мама. "Ты мне надоела, - возмущалась она, - хоть бы кто-нибудь тебя замуж взял". - "Можно я возьму?" - прошептал Витя. Маме сразу стало плохо, а папа всю ночь не спал и почему-то страшно возмущался Витиным поведением. Это потом он стал считать Витю лучшим в мире зятем.
После принятия такого важного решения я уехала в Австралию на тридцать пять дней. Перед отъездом мы пришли в загс, но заявление у нас брать отказались. По правилам загса заявление подавать полагалось за три недели вперед, а не за два месяца. Присылать в Москву заявление из Австралии? Подобное никто еще не делал... И в это время теннисистов пригласили в Моссовет. Там нас принимает зампред исполкома Пегов, с которым я ездила в Америку. Ничто так не сближает советских людей, как совместное пребывание за рубежом с суточными, которые, по-моему, ниже прожиточного уровня безработных. "Анатолий Михайлович, - сказала я, - у меня не берут заявление во Дворце бракосочетания". - "Кто у тебя не берет заявление, Олечка? Когда ты хочешь расписаться?" - "Двадцать пятого февраля". - "Да ты что, ты же армейка, надо двадцать третьего, в День Советской Армии". Я подумала, спорить здесь не буду, а во дворце поменяю, как хочу. Он тут же позвонил директору дворца и сообщил, что Морозова придет двадцать третьего и в этот день надо зарегистрировать ее брак. Когда мы с Витей пришли заполнять бланки, я заикнулась по поводу двадцать пятого. В ответ: "Нам сказали из Моссовета - двадцать третьего", и таким тоном, что стало ясно, обсуждению решение Моссовета насчет моей собственной свадьбы не подлежит. Так мы и поженились в День Советской Армии, как сказал Пегов.
II. В КОМПАНИИ ЛУЧШИХ
Каждый из последующих рассказов, о ком бы он ни был, - это, простите, все же рассказ обо мне. Лучшие годы моих спортивных выступлений связаны с героями этой главы, вот почему, когда я говорю о них, я говорю и о себе. Я играла против и играла в паре со многими хорошими спортсменами. Каждый из них в моей памяти. Но для своей книги я выбрала лишь несколько имен тех, кто оказал наиболее сильное влияние на мою спортивную судьбу.
АННА ДМИТРИЕВА
Аня - начало моего тенниса. У нас с ней был один тренер, значит - один жизненный стержень, то есть одинаковая цель, да и линия достижения этой цели (не только спортивной) оказалась похожей. Я считаю, именно воспитание Нины Сергеевны держит нас вместе. Были и сложности в наших отношениях, и расходились мы, но в итоге снова оказывались рядом, и должна сказать, что очень дорожу дружбой Ани и берегу ее. Дмитриева не только была выдающейся спортсменкой, она и замечательный человек, в любой ситуации всегда держалась достойно, не терялась. Никто, как Аня, не способен найти время, чтобы помочь тебе, когда в твоей жизни наступают тяжелые дни.
Первый раз я увидела Дмитриеву, когда Нина Сергеевна разрешила нам, одиннадцатилетним, присутствовать на ее тренировке. В то время Ане уже помогал и Сергей Сергеевич Андреев. На деревянной лавке у динамовских земляных кортов мы сидели замерев. То, что я не шевелилась, глядя, как играет Дмитриева, я хорошо помню. Как-то на тренировку к Дмитриевой не пришел кто-то из спарринг-партнеров, и нас, шмакодявок, отправили на другую сторону корта принимать, а точнее, бегать и подавать ей, отрабатывающей подачу, мячи. В группе "помощников" Дмитриевой оказался весь будущий цвет советского тенниса: Марина Чувырина, Таня Чалко и я. Можно представить, с каким чувством мы выходили против чемпионской подачи! Аня била, а мы счастливо вздыхали: "А-ах!" Позже мне Аня рассказывала, что она обратила внимание на то, что никто из девчонок ее подачу не принимал, кроме одной маленькой и черненькой. Так и она меня запомнила.