Моррелл Дэвид. Тотем

   — А мог бы окончить свою жизнь, как эти бедняги. Черт, а ведь я только в четверг вечером разговаривал с Уилли. И брата его видел…
   — Шеф, не побоюсь вам признаться: мне страшно.
   — Понимаю. Ты только представь, сколько всего их во всем городе. Трупов в подвалах…
   Наступило молчание: мужчины смотрели куда угодно, но не на три трупа.
   — Та-ак. Выбора у меня нет. Мне придется позвонить в полицию штата. Наступает их черед.
   И тут он понял, что не сможет этого сделать. Полномочия на подобный вызов были лишь у Парсонза, да и то с разрешения губернатора. И времени уже не оставалось. Вскоре должна была наступить ночь.
   — А как насчет резервов в самом городе, как насчет армии? — спросил Уинстон. — Они-то здесь. Посылать за ними не придется.
   — Их мы используем. Черт побери, но единственным логичным действием на этот промежуток времени — я имею в виду до заката — видимо, будет прочесывание всех подвалов.
   — А что делать с этими телами?
   — Оставим здесь.
   — Что-что?
   — Для кого-то они являются источником пищи. Не спрашивай, откуда мне это известно и куда это скрылось. Обыщем дом. Этого здесь, конечно, нет. Но я на сто проклятых процентов уверен, что с наступлением ночи, если, конечно, охота не окажется удачной, оно…
   — …вернется сюда и начнет отъедать у свежатинки кусочки?..
   От этой мысли всех едва не стошнило.
   — Для тебя сегодня еще полно работы, — сообщил Натан Уинстону. — Но к закату вернешься сюда и устроишь засаду. И когда оно появится, не задавай ему вопросов. Хорошенько прицелься и застрели.
   — Но это же будет убийством.
   — Эта гадина, что здесь поработала, тоже убивала, но сейчас все правила игры изменились. Норма теперь не играет особой роли.

74

   Оно тащилось по улице.
   Ползло, отталкиваясь руками и ногами, стараясь защитить глаза от бьющего в них света, но боль была чересчур сильной, поэтому оно могло лишь слепо ползли вперед. Оно рычало и пускало пену ртом, хотя и бессознательно. Прерывистая белая линия протянулась впереди и, отчаянно стараясь остаться посередине, оно моталось из стороны в сторону. Мимо проносились какие-то предметы, они сигналили. Оно слышало голоса, какие-то люди старались окружить его, тогда оно оскалило покрытые пеной клыки и зарычало, а потом продолжало ползти. Как оно сюда попало, оно не помнило. Помнило лишь траву — много травы — и деревья. Но это черное жгучее покрытие и белую полосу не помнило. Просто старалось не уклоняться в сторону от линии. Рядом кто-то закричал. Сигналя, снова пронеслись непонятные штуки. А еще — боль. Безобразная жуткая боль. Оно рухнуло в черноту покрытия и поползло дальше, не отрывая носа от белой полосы, на животе. Лапами обхватило череп. Дернуло головой. Неясные голоса приблизились. Чтобы защититься, оно оскалилось. И зарычало.

75

   Реттиг остановил патрульную машину, озадаченный скоплением народа на главной улице. Он видел, как останавливались машины и грузовики, как выбирались на асфальт водители, как люди с тротуара показывали на что-то пальцами, как все новые и новые зеваки подходили с ближайших перекрестков, выбегали из ресторанчиков. Выйдя из машины, он надел шляпу, проверил пистолет в незастегнутой кобуре и двинулся вперед. Что там за чертовщина? Он насмотрелся на столько дерьма за последние несколько дней, что даже не представлял, что еще нового может подбросить ему это утро… В небольшом городке слух распространился настолько быстро, что это было даже трудно объяснить. Люди паникуют, уезжают из Поттерз Филда или же собираются группками и как сумасшедшие галдят. За утро Реттиг наткнулся на три транспортные пробки и потерял уйму времени, чтобы разогнать ошалевших автомобилистов. Он пристрелил взбесившуюся собаку и помог истекающему кровью хозяину добраться до врача. Возле прачечной-автомата обнаружил изодранную женщину. А вот теперь еще и толпа посередине главной улицы. Реттигу уже заранее не нравилось то, что он мог там обнаружить.
   Ослабевший от недосыпа и напуганный за семью, Реттиг приказал им во что бы то ни стало оставаться дома, не высовывать носа, потому что был уверен в том, что вскоре в городе начнется настоящее столпотворение. Позвонил сестре, живущей в Денвере, и попросил ее на время приютить жену с ребятишками. Сейчас они упаковывались, и он не знал, сколько людей занимается тем же в ожидании неизвестного, но неизбежного будущего. Реттигу было ясно, что множество горожан тоже планируют отъезд.
   И все равно он не мог даже представить себе, что он увидит. Подходя к толпе и раздвигая людей руками, он чувствовал, что приближается нечто, находящееся за пределами его понимания.
   Он слышал слова, которые был не в силах разобрать, не в силах вычленить, рычащее горловое бормотание. Он раздвинул толпу и остался один на один с тем, что когда-то было человеком, видимо, было. Тело его было прикрыто лохмотьями, которые когда-то были мехом. Руки и ноги сочились кровью. Оно рычало, пускало слюну, дергалось; волосы опускались до пояса, разлетались прядями, борода доходила до пупа, лицо было темным от грязи и струпьев и его покрывали жуки. Реттиг увидел это, когда существо подняло голову и заморгало.
   — Урон уал, — просипело оно. Реттиг не понял, что означают эти звуки. Он отшатнулся в толпу, чувствуя, как заколотилось сердце. А затем до него дошло. Сипение, хрипение, лай.
   — Тронная зала, — сказало оно.
   — Тронная зала, — повторило оно.
   — Тронная зала, тронная зала, тронная зала.

76

   Природа возродила эту местность. Новые деревья выросли вокруг пней, стволы с которых пошли на строительство молельных залов и спален. Дорожки и парадные площадки заросли сорняками и кустарником. Стены накренились, крыши просели, двери слетели с петель. В самих зданиях животные устраивали гнезда в паутине и среди деревянной крошки, которую насекомые выкидывали из отверстий, проделанных в бревнах. На разбитом окне сидела птичка и, помаргивая, осматривала картину запустения. На полу лежала многолетняя грязь, а в углу возле своего гнезда жужжали шмели. Поблекшие лозунги, символы, красное и зеленое повисло на стенах, череп со скрещенными костями, флаги с ружьями вместо полос и пулями вместо звезд, и скелетом, распростершимся посредине пятиугольника. Откуда-то снизу задувал ветер.

77

   Они стояли возле неясной фигуры в “неотложке”.
   — Его хоть кто-нибудь знает? — спросил Аккум.
   — …Ты хочешь сказать — это?
   Все повернулись к Реттигу.
   — На самом деле я и сам не очень хорошо представляю, о чем говорю.
   На существе был надет халат, борода приведена в порядок, волосы подстрижены, возле руки висела капельница. Пластиковая трубка вела к вене. Несмотря на то, что он был неподвижен и без сознания, крепкие ремни привязывали его к кровати.
   — Зато я представляю, — сказал Данлоп. Все посмотрели на него, на его напряженное лицо. Несколько секунд он молчал. — Слотер, разумеется, этого не знает. А вот почему остальные делают вид, не понимаю… Конечно же, он из лагеря.
   Никто не произнес ни слова.
   — Что?
   — Вытатуированный номер на его кисти. Вот здесь. Куиллер обязывал всем делать татуировки, прежде чем присоединяться.
   — Черт, а ведь он прав.
   — Но ведь они все умерли, — выдавил Слотер.
   — Разве?
   — Да нет, я там постоянно охочусь, — встрял Реттиг. — И могу поклясться, что все заброшено. Там никого нет.
   — Но они вполне могли переправиться в другое место. Зима да еще убийство. Поэтому они решили перейти в другое место.
   — Но куда?
   Словно отвечая на вопрос, тело задергалось под ремнями, замотало головой и, находясь в бессознательном состоянии, стало раздувать ноздри и стонать:
   — Тронная зала.
   — Что? — нахмурился Аккум.
   — Он говорит “тронная зала”, — пояснил Слотер. — Я тоже не понимаю, о чем идет речь. Оно бубнило эти слова, когда его обнаружил Реттиг. — Не нравился Слотеру запашок, стоявший в комнате. Хотя существо и вымыли, привязав к постели, все равно воняло протухшим мясом, потом, плесенью, да вдобавок острым запахом каких-то лекарств. Вся эта вонь вызывала тягостные ощущения. — Где же оно жило?
   — В тронной зале, — сказал Данлоп.
   — Очень смешно.
   — Но ведь ясно, что это место имеет для него огромное значение. Может допросить…
   — Да ведь оно в бессознательном состоянии. Ты что не видишь?
   — Да наплевать. Давай попробуем.
   Слотер взглянул на Аккума.
   — Не знаю. Он очень слаб и болен… Ну, хорошо, хорошо: не думаю, что вопросы смогут повредить ему. В его положении…
   — Но ведь это бессмысленно, — упрямился Слотер.
   — Да что ты в самом деле! Давай хоть попытаемся. — Данлоп склонился над непонятной личностью. — Ты меня слышишь?
   — Осторожнее, — предупредил Слотер. Данлоп кивнул и немного отодвинулся.
   — Ты меня слышишь?
   Ответа не последовало. Гордон ждал. Затем снова, но несколько мягче произнес:
   — Ты меня слышишь?
   Тут существо вновь изогнулось, зашипело и затихло.
   — Ты среди друзей. Поговорим о тронной зале.
   — Тронная зала, — прокаркало существо, но все хорошо расслышали слова.
   Данлоп взглянул на присутствующих. Затем снова, чрезвычайно мягко проговорил:
   — Правильно. Давай поговорим о тронном зале.
   — Красная зала.
   Данлоп нахмурился и вновь оглядел присутствующих.
   — Возможно, кровь. — Аккум, нахмурившись, отвернулся.
   — Возможно, — согласился Слотер. — А, может быть, какие-то детские воспоминания. Уточнить ведь мы не можем.
   Внезапно существо, привязанное к кровати, закричало. Все слушали, как человек поднимал крик до болезненной высоты. Звук становился все пронзительнее, скрипучее, тело мучительно выгибалось, а затем также внезапно он замолчал и существо рухнуло на постель и, обмякнув, застонало. Люди вокруг молча смотрели на него. У дверей собрался персонал.
   — Ему ничего нельзя дать? — спросил Слотер у Аккума.
   — Снотворное, как ты понимаешь, не рискну. Потому что спасти его в таком случае мы будем уже не в силах.
   — А как насчет света? Может быть, погасить лампы?
   — Да ведь он без сознания. Они ему не мешают. Но если тебе так будет спокойнее… Почему бы и нет? — Он подошел к выключателю и выключил свет. Комната погрузилась в полутьму; свет исходил лишь от неяркой лампы на стене возле кровати.
   Но стонать существо не перестало. Оно начало мотать головой из стороны в сторону. А затем внезапно успокоилось.
   — Что ты можешь сказать нам о красной комнате? — стал спрашивать Данлоп. Ответа не последовало.
   — Красная комната, — повторил Гордон. И тут полилось:
   — Красная комната, красная комната, антилопа.
   — Я ведь говорил, что это бесполезно. Он что-то бубнит, а вот, что?.. — махнул Слотер рукой.
   — А, может быть, он говорит то, что для него важно? — спросил, обратившись в пустоту, Данлоп.
   — Может быть, ты сможешь объяснить, что он имеет в виду?
   — Ты прекрасно знаешь, что не смогу.
   — Я это действительно знаю. Прекрасно. Мы должны выяснить, куда они все перебрались. Если в тех местах окажется какая-нибудь красная комната, мне хотелось бы знать, что в ней находится.
   — Куда? — пожал плечами Реттиг. — В этих горах постоянно кто-нибудь охотится, рыбачит, да просто гуляет. Может, кто и наткнулся…
   — Может. Проверь по списку всех пропавших без вести и запросы из других регионов страны, — посоветовал ему Данлоп. — Неизвестно, в какие временные дебри это нас может завести.
   — Слотер, ты не мог бы нам все же объяснить, что все это означает?
   В комнате прозвучал новый голос. Присутствующие застыли на местах и стали медленно поворачиваться к дверям. В проем протиснулся Парсонз и навис над ними. Вот тогда все посмотрели на Слотера.
   — Мы пока и сами не знаем. Мы…
   — В коридор.
   — Что?
   — Я жду, Слотер.
   Парсонз отступил назад, и дверь за ним закрылась. В комнате наступила тишина.
   — М-да, я знал, что так должно было случиться.
   — Так?
   — А, ерунда. Сейчас все устрою. — Слотер повернулся к дверям и потянул створку на себя. В коридоре стоял Парсонз.
   Он знал достаточно, чтобы позволить двери закрыться прежде, чем начать говорить.
   — Я ведь запретил репортеру узнавать обо всем этом! Вам приказали посадить его в поезд и убрать из города!
   Медсестры в дальнем конце коридора поглядывали на мужчин.
   — Не думаю, что в силах это сделать.
   — Если вы хотите остаться на своем месте, то…
   — Послушайте, Парсонз, мы должны понять друг друга. И узнать, хотя уже слишком поздно. Я постараюсь вам объяснить. В подобных ситуациях я оказывался не раз. Еще в Детройте попадал в переделки, а как только на моих начальничков начинали давить, они моментально озирались в поисках подходящего козла отпущения. Первое, чему мы учились, — как выходить сухими из воды. Так вот, сейчас этот город постигла большая беда, и вы, разумеется, ищете, на кого бы все свалить, но я абсолютно уверен в том, что на меня вам не нагадить. Потому что этот человек, от которого вам так хочется избавиться, мне ближе, чем мои трусы. Я никуда — даже в туалет — не пойду, не прихватив его с собой. Потому что хочу быть защищенным, чтобы он записывал каждое мое движение, и если вы выдвинете против меня какие-нибудь обвинения, чтобы сохранить свою возлюбленную репутацию, то, кроме моего слова, услышите еще одно.
   — Я вас…
   — Послушайте. Я еще не закончил. Вы хотите переждать, посмотреть, что будет дальше. А вот я не хочу. Если придется, объявлю в штате военное положение. Конечно, у меня нет таких полномочий, но это неважно. А когда все закончится, мы сможем посидеть и поговорить о том, какие границы я преступил. А пока я стараюсь хоть что-то делать, а что именно — не вашего ума дело. Может быть, я совершу ошибку. Или ошибки. Хорошо, за них я отвечу. Но ни за что на свете я не стану отвечать за вашу бездеятельность.
   Парсонз сверкнул глазками.
   — Вы еще пожалеете, что перебрались сюда.
   — Вполне возможно. Но предлагаю вам подумать о себе. Выбор: если я прав, вы вполне сможете присвоить себе всю инициативу и весь успех. Если ошибся, — у вас будет прекрасная возможность ткнуть в меня пальцем или запустить камнем. Только учтите: тот репортер — гарантия. Моя, так сказать, страховка. Свидетель, который будет меня защищать, не забывайте. Я беру на себя всю ответственность.
   — Не беспокойтесь, не забуду. — Парсонза просто трясло от ненависти и злобы. — И через многие годы я вас буду вспоминать, только вас здесь уже не будет.

78

   Оуэнз отказывался это сделать. Он пришел к Слотеру в кабинет и увидел, как Натан, Аккум и еще один человек, которого он до этого не видел, повернулись к нему.
   — Отлично. Я рад, что вы смогли прийти, — сказал Слотер.
   — Я ненадолго. — Он указал пальцем на окно, в котором виднелась вереница машин, оставляющих город. — К ночи здесь никого не останется.
   Слотер сначала взглянул на Оуэнза, а затем туда, куда указывал ветеринар.
   — Итак, слухи прокатились, подобно волне, и люди оставляют насиженные места. Это нам только на руку.
   — Чтобы что? Защищать пустой город?
   — Вот этого я слышать просто не хочу. Вы много повидали, и я думал, что смогу на вас положиться.
   — Но это же бесполезно. Вы ведь прекрасно знаете, что бороться с вирусом мы не в состоянии.
   — Но можем попытаться.
   — Вы холостяк. Семьей не обременены. А моя жена с детишками сейчас собирают вещи.
   — Мои тоже. Но это не означает, что я бегу вместе с ними, — сообщил Реттиг.
   Оуэнз посмотрел на него, а затем обвел взглядом всех присутствующих. Он явно не верил своим глазам.
   — Вы что, ребята, не усекли? Все, что нам удалось узнать — это то, что они не переносят света и выползают из укрытий с наступлением темноты, что на них влияет луна и что убийств становится все больше.
   Слотер наморщил лоб и покачал головой.
   — И все-таки не понимаю вас.
   — Все дело в луне. Фаза прибавлялась, а сегодня полнолуние. Вся долина превратится в сумасшедший дом.
   Они смотрели на Оуэнза.
   — Вы — полицейский. Работали в Детройте и должны знать, как в период полнолуния и смены времен года психи себя ведут. Для того, чтобы это заметить, не нужно быть копом семи пядей во лбу. Можете поговорить с врачами или хотя бы со мной, и я расскажу вам, как начинают вести себя животные. Поговорите с теми, кто работает в сиротских приютах, комитетах по попечительству или других подобных организациях. Луна творит страшные дела. Сегодня же, повторяю, — полнолуние. Летнее солнцестояние. Не вспоминаются ли вам старинные сказочки и предания о том, что творится в канун летнего солнцестояния? Эти несколько ночей не были случайными. Вирус поражает продолговатый мозг, и мы начинаем вести себя как первобытные. Сегодня ночью здесь будет ад.
   Лица всех присутствующих побелели.
   — Господи.
   — Да, вам удалось меня напугать, — сказал Слотер и посмотрел сначала на стол, потом в окно и снова на ветеринара. Глубоко вздохнул. — Я согласен с вами, что после всего происшедшего сегодня, видимо, может случиться все, что угодно. Но я не знаю, как с этим бороться.
   — Уезжайте, тогда не придется мучаться.
   — Этого я не могу себе позволить.
   — Но почему?
   — Потому что существует такое понятие, как работа.
   — Эти слова — такое же сумасшествие, как и все то, что мы видим вокруг. От вас не будет никакого прока; а если даже будет, то кто вас поблагодарит? Парсонз? Он ведь только и ищет, — сами знаете кого. Думаете, что жители этой долины будут вам признательны за то, что вы умерли ради их спасения? Неужели вы не понимаете, о вас скажут лишь, что вы потеряли контроль над собой, а что ваши поступки — это несусветная глупость. Так что не дурите и бегите, пока еще есть время.
   — Я это делаю не ради города. Ради самого себя. Если побегу сейчас, то никогда уже не смогу остановиться. И не думаю, что вы тоже убежите.
   — Не думаете? Увидите. Тут и думать нечего…
   И мужчины стали на него смотреть. Они ждали и смотрели, смотрели… На какой-то момент всем показалось, что у Оуэнза хватит смелости, чтобы уйти, но лишь на одно мгновение.
   — Что-то не так? Вас что-то беспокоит? — спросил Слотер.
   Оуэнз смотрел Натану прямо в глаза.
   — Может быть, хотите что-нибудь сказать?
   Оуэнз смотрел…
   — Вот, что я скажу: сейчас день. До ночи ничего особо страшного произойти не должно. Останьтесь ненадолго. Отправьте семью, скажите им, что позже нагоните. А пока помогите нам — делайте то, что до сих пор делали. Вы дадите нам больше информации, чем все мы, вместе взятые. Пока не знаю еще, как ее использовать, но ваша работа для нас чрезвычайно полезна.
   Оуэнз смотрел, не мигая.
   — До заката.
   — Большего и не требуется.
   А затем Слотер сделал довольно странную вещь: он тихо подошел и обнял Оуэнза. Ветеринар, похоже, почувствовал себя немного увереннее, а остальные несколько расслабились.
   — Теперь мы снова вместе. Давайте работать.

79

   Парсонз подтащил дорожное заграждение к двухполосному шоссе. Оно напоминало козлы для распиливания бревен, только побольше и подлиннее. Он обнаружил его на обочине, там, куда его забросила дорожная команда, ремонтировавшая асфальтовое покрытие. Парсонз вытащил и второе, и теперь вся дорога была перегорожена, и он встал лицом к приближающимся автомобилям. Его побуждения были ему не совсем понятны. Всю жизнь он занимал стабильную позицию и никогда не демонстрировал свою власть. Он завоевывал положение тем, что лишь соглашался со всеми и позволял другим принимать решения, которые, впрочем, были очевидны. “Лучшая власть та, которая не властвует, — любил повторять он. — Работа слуги народа состоит в том, чтобы следовать, а не вести”. И двадцать лет в должности мэра доказали правильность этого утверждения. Но вот случилась осечка. Из своего дома, стоящего за чертой города, он видел, как уезжали люди, слышал по телефону выражения сожаления и соболезнований по поводу дезертирства. Он умолял друзей не покидать город, довериться ему, но момент, когда следовало начать активные действия, был упущен, и теперь все рушилось, и вместе со всем зашаталась власть, которая столько лет была в его руках. И что хуже всего, Парсонз понимал, что больше никогда не получит возможности встать на ту же ступеньку общественного положения. Если город и будет спасен, а люди вернутся, все равно ему перестанут доверять. Они все изменят, выберут нового мэра, захотят перемен, а он останется на обочине, как президенты, у которых в свое время была в руках огромная власть, но потом они стали никому не нужны, как политики, и, кроме раздражения, больше ничего в людях не вызывали. Парсонз понимал, что подобные аналогии чересчур претенциозны, но этот город в этой долине был его страной. Здесь у него была абсолютная власть, и он бы не вынес, если бы его вышвырнули на обочину и позабыли.
   И вот теперь он стоял возле заграждений и, выставив вперед ружье, ждал приближения первого автомобиля. Тот, остановившись, подал слегка назад, и Парсонз навис над ним — огромный, тушеобразный, — это первое, чему он в свое время выучился, — использовать сам факт своего присутствия, подавлять людей своей массой.
   — Поворачивай, слышишь? Разворачивайся. Будем вместе стоять.
   — Убери лучше эти заграждения, пока я не протаранил их.
   — И что дальше? Ты понимаешь, что если уедут все, то не останется никого, кто бы смог всю эту катавасию остановить.
   — Послушай, моего соседа сожрала немецкая овчарка. А через три дома мужик взбесился. Я знаю, что с прошлого вечера пропало больше двадцати человек. Что-то у нас происходит, но очень уж по-тихому, ни черта не понять, а я не собираюсь ждать, пока все прояснится.
   — Я прострелю тебе шины.
   — А как насчет тех машин, что позади меня? Патронов не хватит. Давай-ка, сдвигай свои козлы. Пропусти.
   — Не пройдет. Неизвестно, с чем мы имеем дело, но если я тебя выпущу, то тем самым буду способствовать распространению этой заразы. С этого момента долина находится на карантине.
   Это было против правил: то же самое ему говорил Слотер, и он возражал, как только мог, но сейчас он находился в состоянии войны с ним, и если полицейская тактика могла принести успех, он вполне мог ее использовать. Ситуация на самом деле настолько вышла из-под контроля, что эта тактика оставалась единственно возможной, поэтому Парсонз обратился к водителю:
   — Если ты сейчас уедешь, если все уедут и эта долина отправится ко всем чертям, то ни ты, ни остальные никогда не смогут сюда вернуться. Ради Бога, возьми себя в руки и встань рядом со мной. Или возвращайся в город и борись с постигшей его бедой.
   Все выстроившиеся в очередь машины начали сигналить, потом водители стали вылезать и толпой обступать Парсонза. Он навел на них свой дробовик.
   — Если вы мне все еще верите, я покажу, как выбраться из этой передряги.
   Люди хватали заграждения.
   — Все дело в лагере, там в горах. Неужели неясно?
   Правильно, об этом Парсонз тоже знал. Его информаторы засели повсюду, и он беседовал с ними, как только объявил войну Слотеру. И хотя оставались кое-какие детали, которые требовалось обдумать все равно он отыскал так необходимого ему козла отпущения. Ко всему прочему эти люди в горах, действительно, были врагами, и если он семь лет назад использовал эту версию, то почему бы не вытащить эту пыльную историю и не проработать ее вновь? Он упорно смотрел на водителей.
   — Лагерь? — Они остановились, держа в руках заграждения. — Но ведь люди там давно мертвы!
   — А я говорю, что они все еще в горах. Да, перебрались в другое место, но все еще в горах. И они все поголовно сумасшедшие. Черт его знает, какую заразу они подцепили, но теперь эти психи спускаются в город и разносят болезнь по долине. Да-да, я знаю, что собаки и кошки тоже больны, но с ними-то мы сможем нормально справиться. Единственное, чего я боюсь, по-настоящему боюсь, — это горного лагеря.
   Это был древнейший трюк, заставляющий людей объединяться и вспоминать давно забытые стадные инстинкты, — некий враг, пришедший извне. Его никто не понимал, но его все боялись. Парсонзу было почти стыдно использовать подобную ложь, но он смело повесил эту лапшу на уши беглецам, потому что и сам в глубине души в нее верил. Все эти ненавистные воспоминания о шестидесятых годах дремали в его мозгу и только ждали момента, чтобы пробудиться к жизни. Злоба Парсонза достигла такой точки, с которой для него путь шел только вниз. Он озверел. Уничтожить Слотера. Вернуть город себе. Да, Богом можно поклясться, что Слотер должен ответить за тон, которым он говорил с ним, Парсонзом.
   Он ждал, и все смотрели на него.
   — Вы помните, как все тогда было? Они замышляют спуститься вниз и поубивать нас всех. Если мы их, конечно, не остановим…
   Люди молча смотрели.
   — Вы мне даже не нужны. Я отправлюсь к ранчеро. Вот они знают, что на этом свете важно. Они знают, как сохранить то, что досталось непосильным трудом. Я отыщу настоящих мужчин, которые не побоятся!
   И вот тогда Парсонз почувствовал, как что-то шевельнулось в этих людях. Через секунду он спросит, знал ли кто-нибудь убитых. А потом расскажет им о Слотере, о том, как шеф полиции стал настолько беспомощным, что пришлось ему самому — мэру — идти на дорогу и останавливать паническое бегство горожан.

80

   Слотер склонился с остальными над картой. Они собирались сделать сообщение по радио и телевидению, чтобы никто не выходил из дома, чтобы все держались подальше от животных, незнакомых людей и немедленно сообщали об укусах или странном поведении зверей, а затем позвонить в участок и попросить все машины, находящиеся на патрулировании, усилить бдительность. Слотер лично связался с резервистами и попросил их собраться и методично прочесать все дома. Он взглянул на часы.