- Он за нами в догонь шибко торопился,- вымолвил Иван, собирая мысли воедино.- Дважды это было, и оба раза конь его, бедняга, до крови был исхлестан - так хозяин его погонял. Я было подумал, жестокость свою показывает, а на поверку...
- А на поверку не жестокость, а страх? - закончил Михаил.- Страх перед тем, что с ним станется, ежели не споймает он Марью Моревну, смекаете?
- Я давно смекнул,- сказал Иван.- Про жену свою, Марью Моревну, да про чары из книг отца ее.- Он дотронулся до шеи и легонько кашлянул.- А Кощей Бессмертный еще на одну мыслишку меня навел... Согласен с вами, братцы, пора за дело браться.
Князья Чародеевичи переглянулись, думая о том, чья догадка больше всех пользы принесла. Иван же проворно вскочил на ноги, отряхнул с одежи песок и добавил:
- А главное - пора мне свидеться с любушкой моей.
В крепости Кощеевой, с тех пор как видал он ее в последний раз, ничто не переменилось. Такая же мрачная, такая же темная, такая ж запустелая. Но, памятуя о том, чем ныне рискует, оставил Иван Бурку с его звонкими копытами в лесу, а сам во двор на цыпочках прокрался. Князья не только его воскресили, но и верного коня, а выспрашивать, как они это сделали, не было у Ивана времени.
Приостановился он, руки к вискам прижал. Голова ровно чугунная, и позавидовал царевич зятьям, что те могут напрягать ум без видимых усилий. Марья Моревна как-то объясняла ему, что для этого надобно, однако таким непонятным языком, что у Ивана в мозгу еще больше помутилось. Ежели сравнивать ворожбу с чтением, то, наверно, сродни она монашеской тайнописи. Жена и зятья разбирают ее без труда, а он по складам, и то с грехом пополам.
Хотя вроде бы чего проще: навостри ум да проверь издали, дома Кощей иль нет. А голова раскалывается, спасибо, на сей раз уберегся - кровь из носу не потекла. Кабы в дому был, защипало б у Ивана пальцы, будто схватил, не подумавши, головешку, из огня выпавшую, иль кусок железа в кузне.
Теперь же пальцы не щиплет: в палатах Кощея холодно и безопасно.
И все ж Иван держал наготове саблю - остро заточенную, с серебряной рукоятью и накладками, но без казацкой гарды. Ее подарил ему Василий Орел без слов, но с таким крепким объятьем, что у Ивана дух перехватило, а из глаз искры посыпались.
Сабля мало ему поможет в схватке с хозяином крепости, но Иван решил остеречься против иных опасностей, что могли поджидать его на темном этом подворье. В уме рисовалась вооруженная стража в тяжелых доспехах. Ведь он уже дважды вторгался во вражьи пределы, на месте Кощея и простой мужик позаботился бы о том, чтоб устеречь свое добро от воров.
Но нет, ворота настежь распахнуты, стражи не видать, по всему судя, один он в царстве каменном. В несколько прыжков достиг Иван знакомого коридора, и тут вдруг осенило его, отчего Кощей не стал оборонять свое жилище. Озарение пришло так внезапно, что ноги подкосились и сполз он по стене на холодный пол.
Смех клокотал внутри, грудь судорожно вздымалась. Не всякому вору дано постичь, отчего так легок доступ к добыче, а лишь тому, кто попался да жизнью за то заплатил.
Смех и трясучка прошли так же внезапно, как появились. Иван подтолкнул свое тело кверху, покуда ноги вновь не стали ему опорою, несколько раз вздохнул глубоко, удостоверясь, что владеет собою, и прошмыгнул к винтовой лестнице, поднимавшейся в самую высокую башню крепости.
Где и нашел свою Марью Моревну.
Поначалу она отказывалась верить глазам - думала, Кощей послал ей новое испытание. Но Иван приблизился и заключил ее в кольцо ласковых своих рук. Тогда всякие сомненья отступили пред твердой верой в то, что муж ее возлюбленный чудом воскрес. И был смех, и были слезы, и было долгое молчанье.
И были после подробные рассказы обо всем, что с ним приключилося. Марья Моревна слушала, кивала, опять став спокойной и мудрой дочерью волшебника.
- Стало быть, князья думают, что Кощей меня боится? - Она сверкнула на Ивана очами.- Ну, и правильно делает.
Очень даже правильно. Не случись всего этого, я бы просто воротила его в темницу да жить оставила. Теперь же отыму у него то, что хотел он отнять у тебя. Не токмо жизни решится, но и гореть ему вечно в пламени адском!
- А как?
- В батюшкиных книгах, Ваня, много ответов на этот вопрос. Я бы к ним и не притронулась до того, как он... как покарал он тебя смертию. Но отныне держись, Кощей! Уж я все в них повычитаю. Но прежде, мил дружок,- виновато улыбнулась она, будто просила у него луну с неба,- прежде надобно до них добраться.
Прекрасные черты Марьина лица, звуки ее тихого голоса вселили в Ивана страх, какого не могли вселить громовые проклятья Кощея Бессмертного. Теми же словами грозился Василий Орел, но ведь он мужчина, богатырь, а Марья Моревна хрупкая женщина, что делает угрозы ее еще страшней. В этот миг понял Иван, что нипочем не сменяет свою смертную долю на Кощеево бессмертие - ни за какое счастье на свете, ни за какие райские кущи!
- Да, Миша мне сказывал, что надобно коня добыть резвей, чем у него,ответил он после недолгого молчания.- А где они водятся, те кони, он и сам не знает... Так иль иначе, придется мне, любушка, еще ненадолго тебя тут оставить.
- Да я и надеяться не смела вновь тебя увидать. Потому езжай себе спокойно, а я ждать буду. Ведь ежели ты меня увезешь, вороной дьявол опять все ему доложит, и недалече мы убежим. А мне, Ванюша, второй раз тебя терять никак нельзя - не перенесу я этого.
В голосе Марьи Моревны вовсе не было нежности, напротив, одна стальная твердость. Иван сразу смекнул, о чем она толкует, и содрогнулся, чего с ним не было даже пред лицом собственной погибели. Высока башня Кощеевой крепости, а подворье камнем вымощено. Он со страху очи зажмурил. Но Марья Моревна ласково погладила его по щеке, улыбнулась ободряюще.
- Ну что, свет мой, может, на прощанье наказ какой дашь?
Иван-царевич встряхнулся, тоже сложил губы в беззаботную улыбку.
- Будь умна и верна, будь мудра и добра. А как вернется Кощей домой, держи для него питье наготове.
Процокали копыта внизу под башнею. Выглянула Марья Моревна в окно и увидала, как чернокнижник промчался по широкому подворью и осадил коня. Завел его на конюшню, расседлал, дал напиться, подбросил сена в ясли, но острых удил из пасти не вытащил, потому как вороной скорей бы сдох, чем дал вновь надеть на себя удила.
Она прислушалась к голосам, доносившимся снизу, и на лице ее заиграла коварная улыбка. Кощей, как всегда, спрашивал у коня, не приключилось ли чего за время его отлучки. Вороной отвечал хозяину, да ответы были неполные. Явствовало из них, что Марья Моревна в башне у себя, но о том, что Иван-царевич, жив-здоровехонек, во внутренних ее покоях спрятан, умолчал конь. И вновь улыбнулась она, только уже без всякого коварства, как поняла причину умолчанья. Кощей жесток, Иван добр - вот и вся причина.
Достала Прекраснейшая из Царевен всея Руси флягу с водкою из поставца, вынула пробку и в огонь бросила, покамест ее тюремщик по лестнице взбирался.
Бухнула дверь горницы, едва с петель не слетела, и вошел Кощей Бессмертный.
Марья Моревна сперва налила чарку, потом полыхнула на него очами.
- Ах ты, мужик, дубина неотесанная! Нешто так входят к царственным особам, да еще вдовым?! - С этими словами плеснула она водкою ему в лицо.
Кощей взмахом руки остановил летящие брызги, а те, что все-таки достигли цели, с бороды утер.
- Чую русский дух! - проскрипел он и обшарил взглядом горницу.
Марья Моревна засмеялась недобро, наполнила вновь чарку и будто ненароком себе на руку и на пол пролила. Остатнее же опрокинула одним махом.
- Чуешь, стало быть? У страха глаза велики. Боишься мужа моего, хоть сам же убил его! Так вот, Кощей Бессмертный, то не русский дух, то страх твой, что сырою землей пропитался.
Подняла она дрожащей рукой налитую чарку, да снова расплескала.
- Много ль выпила нынче? - спросил Кощей, оглядываясь в поисках пробки, но не находя ее.
- Мало! - отрезала она.- Бочки не хватит, чтоб горе мое залить.- Марья Моревна плеснула было водкою в Кощея, но тот загодя пригнулся, и захохотала она диким, зловещим смехом, от которого у всякого смертного волосы б дыбом встали,- Садись, выпей со мной, старый хрыч, да поведай, каково было в миру, когда я еще горя не знала.- Она взмахнула фляжкою, и спирт, чистый, как мертвая вода, окропил богатые ковры терема.- А после, глядишь, и я тебе поведаю, как мне в счастии жилося.
Кощей и не подумал гневаться, ведь его пленница, как ни строптива, все ж остается Прекраснейшей из Царевен всея Руси, и ни тюрьма, ни водка не в силах ее у него отнять. Черный вдовий плат с головы сбился, сверкнула коса червонным золотом. Вдобавок Марья Моревна вроде примирилась со своею горькой долей ругается, насмешничает, пьет по-русски. И Кощей силился не отстать опрокидывал чарку за чаркой, а то, чего доброго, крепкого бабьего кулака отведаешь.
Не приметил чернокнижник аметистов ни на дне Марьиной чарки, ни в перстне, который повернула она камнем вниз, ни тем паче в медальоне, рядом с крестом на грудь повешенном. Мудрейшие написали в своих книгах, что аметист уберегает от хмеля, и кому-кому, а Марье Моревне это было известно. Но береженого Бог бережет: стоило Кощею отвернуться, она выплескивала водку в окно иль в кадки с цветами, что были расставлены по всей ее монашеской келье, а коли выплеснуть не получалось - трясла рукой да смеялась, так что порой ни капли в чарке не оставляла. Марья Моревна верила в чудодейственные свойства аметиста, но и здравым смыслом не пренебрегала.
Допили они всю водку, принялись за вино, за ядреный квас, за пиво, потом за кумыс, отыскавшийся в каком-то бурдюке винного погреба. И Кощей Бессмертный, хоть ни железо, ни яд, ни огонь его не брали, нагрузился зельно. Отчего не выпить на радостях? Злейший враг его на куски разрублен и пущен рыбам на корм. Вторая врагиня заперта в башне и не помышляет, как видно, о мщенье, а даже пьет с ним за одним столом да смешные байки рассказывает. А главное - имя Кощея Бессмертного наводит, как прежде, ужас на честной люд. То и дело закрывал чернокнижник глаза да задремывал, а как очнется, пред ним уж налитая чарка стоит. Не замечал он в хмельном угаре, что Марья Моревна свою через раз наполняет. Смеялся в ответ на ее речи, бубнил себе под нос, покуда не заснул мертвецким сном.
Марья Моревна достала со дна чарки аметист и подмигнула ему, как сообщнику. То ли камень ей помог, то ли хитрость, однако после пятичасовых возлияний она крепко на ногах держалась, разве что пред глазами туман стелился.
Поглядела на Кощея Бессмертного, что разлегся на скамье да пускал пузыри с каждым протяжным храпом, и рука зачесалась рукоять ножа стиснуть. Но знала она, что без толку ему глотку резать - все одно воскреснет. Вздохнула Марья Моревна с горечью:
- На что не пойдешь ради милого!
Иван-царевич, спрятанный в дубовом комоде, отчетливо расслышал ее слова и усмехнулся. Задумка Марьи Моревны удалась - лучше некуда. И в доказательство сего сама она вскоре пред ним предстала.
- Ну что, выведала?
- Выведала, как не выведать... Ступай первым делом на конюшню. Возьмешь его плетку, что к седлу привязана, и езжай на восток. Доедешь до Огненной реки...
Иван хотел было что-что спросить, но под взором жены прикусил язык.
- Неужто после всего у муженька еще вопросы имеются? Учти, Ваня, время безобидной домашней ворожбы для тебя прошло, с тех пор как Финист Ясный Сокол посватал старшую твою сестру. Бабкины сказки забудь и слушай хорошенько. Как доедешь до реки, махни трижды плетью на правую сторону, и вырастет пред тобой мост. По мосту проедешь - махни трижды на левую сторону и продолжай путь. После сам поймешь, куда тебе надобно. Делай, что велю, и больно-то не мешкай. Двенадцать ночей мне осталось, чтобы покинуть царство Кощеево. Двенадцать с нынешней вместе.
Иван не проронил более ни слова. А как закончила Марья Моревна свой сказ, раскинул руки и заглянул ей в очи, где впервые увидал искру страха, сверкнувшую во тьме, что акулий плавник лунною ночью.
- Все сам да сам! - буркнул царевич.- Аль язык отсохнет сказать, куда мне ехать?
Обвила Марья Моревна руками его шею, как обнимают, когда на смерть отпускают. В очах ее стояли слезы горючие. Утирая их, она молвила:
- Чтоб добыть коня резвее Кощеева, надобно три дни и три ночи пасти табун Бабы-Яги.
Напоследок трижды поцеловала его Марья Моревна. - Возвращайся живехонек и верни мне мои поцелуи. И проворно, пока слезы не пролилися, поворотилась и вышла вон.
Прокрался Иван-царевич на конюшню, еле жив от страха. Хоть и пьян Кощей, да надолго ли - кто знает, раз и смерть сама над ним не властна. Яд его не свалил, а что такое хмель, как не тот же яд?..
На конюшне было темно, хоть глаз выколи, и он похвалил себя, что догадался захватить свечу из терема. Зажег ее да сам шарахнулся от полыхнувшего в глаза света. Черный Кощеев конь шелестел соломой в яслях и сверлил царевича темным немигающим взором. Иван разом припомнил, что конь умеет говорить по-человечьи и может тревогу поднять. Но конь молчал, и подумалось Ивану, что в глазах его ума поболе будет, чем у иных людей в Хорлове. Сердце поуспокоилось, и он робко погладил коня по морде.
- Тихо! - шепнул.- Спи себе.
- Высплюсь я потом, Иван-царевич, когда уедешь,- отвечал конь.
Хоть Иван повидал на своем веку всяких чудес, а все ж на месте так и подскочил. Одно дело, когда знаешь, что зверь по-твоему балакает, другое услыхать из его уст знакомые слова, да вдобавок сказанные таким зычным голосом, какого у людей не бывает. Глянул вороной на Ивана и, видя его изумленье, раздул ноздри да весело ощерился. Надо ж, конь - и улыбается!
- Ежели за тем пришел, о чем я думаю, то она вон там. Иван двинулся туда, куда мотнул конь своей огромной головою, и нашел на приступке седло. Пощупав гладкую кожу, содрогнулся, ибо зародилось у него подозрение, откуда та кожа взялась. Потом отвязал от седла Кощееву плеть, а для виду заменил ее другой, снятой со стены. Плеть, в отличие от седла, показалась ему обыкновенной, так что он пошел на всякий случай показать ее коню. Черный конь уши прижал и снова оскалился.
- Не сумлевайся, Иван-царевич, та самая. Я ее по запаху чую - сколь уж раз на своей шкуре отведал.
- Виданное ли дело так стегать животину! - вознегодовал Иван, записав на счет Кощея Бессмертного и это зло. Туго скрутив плеть, он пропустил ее под кушак.- А ежели плеть ему занадобится - что тогда?
- Возвращайся поскорей, авось и не дознается,- молвил конь.- А и дознается - не велика беда. К Бабе-Яге он уж боле ни ногой. Я бы многое тебе порассказать мог, да боюсь, опрометчив станешь. Уж лучше дуй на воду, береженого Бог бережет.
- Ax, черногривый, вот бы всем русским князьям да такого советчика! Поди, не дерзнули бы впредь идти войной друг на друга. И все же, что будет, коли пропажа откроется?
- Не иначе, опасаешься, что я ему доложу? Подумай хорошенько да погляди на спину мою, этой самой плеткой располосованную, а тогда и спрашивай, ежели что неясно.
- Но мне-то отчего помогать вздумал?
- Оттого и вздумал, что прежде не слыхал я вовек ласкового слова. Жеребенком в табуне у Бабы-Яги бегал, а стал жеребцом - вот Кощею служу. Да и жена твоя на меня в обиде - помог ведь залучить ее в неволю. Так скажи: кто из них стал бы говорить со мной ласково, окромя тебя, что пожалел тело мое израненное да не захотел отдать волкам на съедение?
Ничего не ответил Иван, только поклонился низко доброму коню и поспешил прочь из конюшни к той коновязи, где оставил своего Бурку.
Долго ль, коротко ехал он, а уж стал позабывать про свой страх, пережитый во владеньях чернокнижника. А белый свет будто переменился. Под копытами Бурки стелилась уж не зеленая степь, а сплошное пепелище. Что может более походить на берега Огненной реки?.. Однако ж самой реки что-то не видать - ни огненной, ни тем паче простой: сама мысль о воде в этой пепельной пустыне святотатством кажется.
"Держи все время на восток",- наказывала ему Марья Моревна. Он и держал, хоть солнышко закаялось светить со мглистого неба. Небо и земля, конь и всадник - все одного цвета. Бурка всегда серый был, а Иван, как въехал на пепелище, вмиг сделался ему под стать. Остановил он коня, осмотрелся - а смотреть-то некуда, немудрено, ежели в мареве этом ненароком взял не на восток, а на север иль на юг. Понюхал Иван засушливый бездвижный воздух и сразу понял, что не сбился с пути. Издалече тянуло дымом, и на золисто-сером горизонте мелькали какие-то сполохи. Но царевич не обрадовался, не пустил коня в галоп - кому охота на всем скаку в полымя нырять? В странном мире, где близкое далеко, а далекое - близко, того и жди подвоха. Потому спрыгнул он с седла и повел Бурку в поводу, так они бок о бок и подбирались к огненной пляске на горизонте.
И наконец очутились на берегу.
Огненная река протекала в ею самой проложенном каменистом русле и змеилась посередь пустыни, взору невидимая, покуда не окажешься на краю бушующей бездны.
Иначе рисовалась Ивану в мыслях та река: он думал увидать что-то вроде печи с языками пламени и пылающими головешками. Но языков было немного, и все какого-то призрачно-белого цвета, а головешек и вовсе не было. Огненное теченье походило скорей на жидкий мед, лишь обдавало жаром, впрямь как из печи. Он прислушался к треску, доносившемуся будто из-под самой земли. Потом утер слезящиеся глаза, и, несмотря на жар, ледяная стужа сковала все его существо. Коли случится упасть в эти "волны", так до берега уж не доплывешь, и никакая вода тебе не поможет, ни живая, ни мертвая.
Попятился Иван, глянул на плеть в руке. Простое деревянное кнутовище в кожаной оплетке да прикрепленные к нему скрученные бычьи жилы. Бьет она больно (Иван-царевич и Кощеев конь испробовали это на своей шкуре), да уж оченно неказиста на вид, чтоб Огненную реку перекрыть. Ладно, попытка не пытка: не признавать же свое поражение, когда ты почти у цели! Что тебе стоит трижды плеткой махнуть, а коли ничего не случится и в дураках останешься, то кто это видит, окромя Бурки? Он никому не скажет, не говорящий ведь. Бурка беспокойно прядал ушами от нестерпимого жара и глухого зловещею рокота Огненной реки. Иван похлопал верного коня по холке, подняв тучу пыли. Река больно широка - ни одному коню не перепрыгнуть. Он покрепче стиснул плеть, подумал, не надо ль произнесть заклинание какое, но положился на судьбу и трижды махнул направо...
Челюсть у него так и отвисла.
Перед ним через всю Огненную реку протянулся огромный каменный мост с высокими перилами. С первым взмахом плетки он едва покачивался в воздухе, но остальные два укрепили его намертво. Иван-царевич откашлялся, думая, что бы такое сказать, потом решил ничего не говорить. Бурка опять ушами повел, чем выразил больше, нежели смог бы Иван словами.
- Согласен с тобой, друг сердешный,- усмехнулся царевич.
Хотя мост по виду весьма прочен и запросто выдержит конного и пешего, Иван не отважился на коня садиться, а повел Бурку за собой. Верхами, не дай Бог, еще сверзишься туда, откуда никому нет возврата. Шел медленно, сторожко и обрадовался, как достиг противоположного берега.
Там он переложил в левую руку плеть Кощееву и взмахнул ею трижды. Мост пропал, как и не бывало. Иван уже скрутил было плеть да хотел засунуть ее за кушак, но вдруг нахмурился. Переложил плеть в правую руку и махнул один раз для пробы. Неясные очертанья начали средь огня проглядывать. Вон он, мост, и вроде нерушимо стоит - как бы проверить? Иван пошарил вокруг себя глазами в поисках камушка иль ветки, но ничего не увидал, кроме вездесущего пепла. Тогда порылся он в котомке и вытащил зачерствелую краюху ржаного хлеба. Убедившись, что еды ему хватит на остатний путь, Иван швырнул краюху на середину моста.
Она подпрыгнула, да так и осталась там лежать. Такого царевич не ожидал. С сомнением покосился он на плетку, потом вновь на краюху, и тут с уст его сорвалось проклятье: хлеб сквозь камень провалился и полетел в огонь. В реке он заметил лишь небольшую желтую вспышку. Интересно, какая вспышка полыхнула бы, провались туда он вместе с конем. Поди, не много больше. Свое открытие приберег он про запас, а теперь запихнул поглубже плеть за пояс и медленно поехал прочь от реки, держа все время на восток.
Едва отъехал маленько, все кругом опять переменилось. Пепел уступил наконец место траве, и мир снова оделся в зелень. Но степью тут и не пахло: вдоль дороги росли густые кусты да деревья. И какие деревья!.. Береза и сосна, липа и клен - все вперемежку. Хоть не до того было Ивану, однако ж такое смешенье растительности его озадачило. Он то и дело придерживал коня, чтобы полюбоваться лесом после унылого степного однообразия и выжженной пустыни, прислушаться к нежному перешептыванью листвы и хвои, подышать ароматом смолы и терпкой живицы. Воистину живительное зрелище, особливо после Кощеева терема с его смертным духом и огромных просторов, покрытых пеплом, на коих вовек ничего не родится. Предаваясь приятным думам о жареве, что приготовит себе из сушеного мяса, лежащего в котомке, Иван выбросил обе ноги из стремени и полуобернулся, чтоб соскочить вниз.
Но тут Бурка испуганно шарахнулся, и он - брык на землю. Хорошо, не ушибся - упал на мягкий мох и кучи сосновых игл, скопившихся под деревьями за многие зимы. На этой упругой подстилке Иван подпрыгнул, как на жесткой перине, и только тогда понял, что так испугало Бурку, который не шарахался ни от Кощея Бессмертного, ни от Огненной реки. Для коня вылезший из кустов бурый медведь угроза пострашнее.
Огромный зверь двинулся на них, а Бурка галопом понесся прочь, преследуемый по пятам голодным мишкой. Иван голосил им вслед в надежде напугать медведя иль поворотить коня, да все без толку. Топот копыт и треск примятых кустов стихли вдали, и царевич остался наедине с шорохами лесными... да урчаньем в пустом брюхе, что, как и у медведя, проснулось в предвкушенье пищи. Но теперь то были мечты, столь же пустые, как и само брюхо, ведь конь умчался вместе с Ивановым луком, и колчаном, и одеялом, и, конечно, котомкой с запасами снеди и воды.
Из всего имущества остались ему только сабля да Кощеева плетка, а с ними и не поохотишься толком. Кряхтя и бурча себе под нос, Иван поднялся на ноги, стряхнул с одежи сосновые иголки и поплелся на восток.
Воду он отыскал без труда: родников было в лесу великое множество, но голод водой не утолить, особливо ежели день к вечеру клонится. Раз нет у него орудий для охоты, решил он пробавляться растительной пищей. Но легко сказать, труднее сделать. Горько сетуя на измену коня, припоминал он жития былинных героев. Те с легкостью кормились травами, плодами да кореньями, а ему, как на грех, ничего съедобного не попадалось: ягоды отошли, плоды не поспели, а те, что поспели, съедены лесным зверьем да птицею, коли они тут водятся.
Лес переходил в глухую чащобу, все меньше встречалось дубов да берез, все больше сосен да елей. А хвойный лес - не смешанный, тут все иглами усеяно, вот на земле ничего и не растет, нечем утробу набить. Иной раз на поваленных стволах встречались грибы, но все больше перезрелые, водянистые, на них и глядеть-то не хотелось, не то что есть. Как стемнело, он, памятуя про медведя, забрался на дерево, умостился, как мог, в развилке ветвей - тут никакой хищник его не достанет. Жестко, неудобно, зато надежно, как-нибудь уж дотянет до утра. Помолясь Богу о том, чтоб медведь иль кабан, коих в избытке в лесах русских, не догадались потрясти ствол да подрыть корни, натянул он повыше меховой воротник, нахлобучил поглубже шапку и забылся беспокойным сном.
Проснулся Иван-царевич с двумя тяжелыми думами: первая - что никогда еще не бывал столь голоден, и вторая - что спинной хребет его так скрючился, будто шея с крестцом соединилася. Втрое больше времени ему потребовалось, чтоб освободиться от цепких древесных объятий, нежели чтобы в них попасть. Выругался б, да устал сто раз одно и то же твердить. К тому ж и выспался он куда как худо.
Напился Иван водицы из ближнего ручья - от студеной воды в зубах заныло,ополоснул рот, лицо, руки, покуда сон с себя не согнал. Мысль о ягодах, да орехах, да кореньях, коими заманивают легковерных бабкины сказки, его покинула. В таком густом лесу, поди-ка, другая еда найдется, а сабля, слава Богу, при нем, чтоб ее добыть. Ну добудет, а после?.. Татары, как известно, едят сырое мясо, рубят его мелко-мелко, сдабривают разными пряностями, да соленьями, да яйцами... И тут, услыхав хлопанье крыльев, он задрал голову.
Говорят, сырые яйца полезны для здоровья. Кто пробовал, тому видней... Другие, напротив, уверяют, что яйца надобно непременно варить иль жарить, не то и захворать недолго. Но не было у него ни огнива, ни посуды, ни времени для стряпни. А желудок тем не менее заявлял свои требования столь чувствительно, что Иван готов был послать к черту здравый смысл, коли тот встал между ним и утоленьем голода. Сбросив толстый кафтан и саблю с перевязью, полез он опять на дерево.
Перед глазами взметнулся вихрь - то потревоженная птица вылетела из гнезда, хлопая крыльями, нацелив клюв и гортанно крича. Иван чуть прикрыл глаза от перьев, сыплющихся на голову, и полез дальше. Он уже видел в прищуре гнездо, что прилепилось меж двух ветвей, точь-в-точь как сам он прошлой ночью, и даже мнилось ему, что видит он недовысиженные яйца. Подбираясь к гнезду, мечтал об одном: чтоб не были те яйца готовы проклюнуться. Может, древние римляне и ели множество странных кушаний, но ему завтрак из нерожденных птенцов не по вкусу.
Вдруг вернулась птица-мать. Он зажмурился, ожидая, что станет она когтить ему голову иль глаз выклюет, но та вдруг уселась на его указательный перст, накрепко вцепившись в него острыми коготками. И он, открыв глаза, удивленно уставился на нее. Птичка немногим крупней дрозда, но такие угольно-черные глаза видал он только у малиновок, а темно-коричневое оперение скрашивал желтый хохолок, что посверкивал золотом, когда птица трясла хвостом и крылышками.
- А на поверку не жестокость, а страх? - закончил Михаил.- Страх перед тем, что с ним станется, ежели не споймает он Марью Моревну, смекаете?
- Я давно смекнул,- сказал Иван.- Про жену свою, Марью Моревну, да про чары из книг отца ее.- Он дотронулся до шеи и легонько кашлянул.- А Кощей Бессмертный еще на одну мыслишку меня навел... Согласен с вами, братцы, пора за дело браться.
Князья Чародеевичи переглянулись, думая о том, чья догадка больше всех пользы принесла. Иван же проворно вскочил на ноги, отряхнул с одежи песок и добавил:
- А главное - пора мне свидеться с любушкой моей.
В крепости Кощеевой, с тех пор как видал он ее в последний раз, ничто не переменилось. Такая же мрачная, такая же темная, такая ж запустелая. Но, памятуя о том, чем ныне рискует, оставил Иван Бурку с его звонкими копытами в лесу, а сам во двор на цыпочках прокрался. Князья не только его воскресили, но и верного коня, а выспрашивать, как они это сделали, не было у Ивана времени.
Приостановился он, руки к вискам прижал. Голова ровно чугунная, и позавидовал царевич зятьям, что те могут напрягать ум без видимых усилий. Марья Моревна как-то объясняла ему, что для этого надобно, однако таким непонятным языком, что у Ивана в мозгу еще больше помутилось. Ежели сравнивать ворожбу с чтением, то, наверно, сродни она монашеской тайнописи. Жена и зятья разбирают ее без труда, а он по складам, и то с грехом пополам.
Хотя вроде бы чего проще: навостри ум да проверь издали, дома Кощей иль нет. А голова раскалывается, спасибо, на сей раз уберегся - кровь из носу не потекла. Кабы в дому был, защипало б у Ивана пальцы, будто схватил, не подумавши, головешку, из огня выпавшую, иль кусок железа в кузне.
Теперь же пальцы не щиплет: в палатах Кощея холодно и безопасно.
И все ж Иван держал наготове саблю - остро заточенную, с серебряной рукоятью и накладками, но без казацкой гарды. Ее подарил ему Василий Орел без слов, но с таким крепким объятьем, что у Ивана дух перехватило, а из глаз искры посыпались.
Сабля мало ему поможет в схватке с хозяином крепости, но Иван решил остеречься против иных опасностей, что могли поджидать его на темном этом подворье. В уме рисовалась вооруженная стража в тяжелых доспехах. Ведь он уже дважды вторгался во вражьи пределы, на месте Кощея и простой мужик позаботился бы о том, чтоб устеречь свое добро от воров.
Но нет, ворота настежь распахнуты, стражи не видать, по всему судя, один он в царстве каменном. В несколько прыжков достиг Иван знакомого коридора, и тут вдруг осенило его, отчего Кощей не стал оборонять свое жилище. Озарение пришло так внезапно, что ноги подкосились и сполз он по стене на холодный пол.
Смех клокотал внутри, грудь судорожно вздымалась. Не всякому вору дано постичь, отчего так легок доступ к добыче, а лишь тому, кто попался да жизнью за то заплатил.
Смех и трясучка прошли так же внезапно, как появились. Иван подтолкнул свое тело кверху, покуда ноги вновь не стали ему опорою, несколько раз вздохнул глубоко, удостоверясь, что владеет собою, и прошмыгнул к винтовой лестнице, поднимавшейся в самую высокую башню крепости.
Где и нашел свою Марью Моревну.
Поначалу она отказывалась верить глазам - думала, Кощей послал ей новое испытание. Но Иван приблизился и заключил ее в кольцо ласковых своих рук. Тогда всякие сомненья отступили пред твердой верой в то, что муж ее возлюбленный чудом воскрес. И был смех, и были слезы, и было долгое молчанье.
И были после подробные рассказы обо всем, что с ним приключилося. Марья Моревна слушала, кивала, опять став спокойной и мудрой дочерью волшебника.
- Стало быть, князья думают, что Кощей меня боится? - Она сверкнула на Ивана очами.- Ну, и правильно делает.
Очень даже правильно. Не случись всего этого, я бы просто воротила его в темницу да жить оставила. Теперь же отыму у него то, что хотел он отнять у тебя. Не токмо жизни решится, но и гореть ему вечно в пламени адском!
- А как?
- В батюшкиных книгах, Ваня, много ответов на этот вопрос. Я бы к ним и не притронулась до того, как он... как покарал он тебя смертию. Но отныне держись, Кощей! Уж я все в них повычитаю. Но прежде, мил дружок,- виновато улыбнулась она, будто просила у него луну с неба,- прежде надобно до них добраться.
Прекрасные черты Марьина лица, звуки ее тихого голоса вселили в Ивана страх, какого не могли вселить громовые проклятья Кощея Бессмертного. Теми же словами грозился Василий Орел, но ведь он мужчина, богатырь, а Марья Моревна хрупкая женщина, что делает угрозы ее еще страшней. В этот миг понял Иван, что нипочем не сменяет свою смертную долю на Кощеево бессмертие - ни за какое счастье на свете, ни за какие райские кущи!
- Да, Миша мне сказывал, что надобно коня добыть резвей, чем у него,ответил он после недолгого молчания.- А где они водятся, те кони, он и сам не знает... Так иль иначе, придется мне, любушка, еще ненадолго тебя тут оставить.
- Да я и надеяться не смела вновь тебя увидать. Потому езжай себе спокойно, а я ждать буду. Ведь ежели ты меня увезешь, вороной дьявол опять все ему доложит, и недалече мы убежим. А мне, Ванюша, второй раз тебя терять никак нельзя - не перенесу я этого.
В голосе Марьи Моревны вовсе не было нежности, напротив, одна стальная твердость. Иван сразу смекнул, о чем она толкует, и содрогнулся, чего с ним не было даже пред лицом собственной погибели. Высока башня Кощеевой крепости, а подворье камнем вымощено. Он со страху очи зажмурил. Но Марья Моревна ласково погладила его по щеке, улыбнулась ободряюще.
- Ну что, свет мой, может, на прощанье наказ какой дашь?
Иван-царевич встряхнулся, тоже сложил губы в беззаботную улыбку.
- Будь умна и верна, будь мудра и добра. А как вернется Кощей домой, держи для него питье наготове.
Процокали копыта внизу под башнею. Выглянула Марья Моревна в окно и увидала, как чернокнижник промчался по широкому подворью и осадил коня. Завел его на конюшню, расседлал, дал напиться, подбросил сена в ясли, но острых удил из пасти не вытащил, потому как вороной скорей бы сдох, чем дал вновь надеть на себя удила.
Она прислушалась к голосам, доносившимся снизу, и на лице ее заиграла коварная улыбка. Кощей, как всегда, спрашивал у коня, не приключилось ли чего за время его отлучки. Вороной отвечал хозяину, да ответы были неполные. Явствовало из них, что Марья Моревна в башне у себя, но о том, что Иван-царевич, жив-здоровехонек, во внутренних ее покоях спрятан, умолчал конь. И вновь улыбнулась она, только уже без всякого коварства, как поняла причину умолчанья. Кощей жесток, Иван добр - вот и вся причина.
Достала Прекраснейшая из Царевен всея Руси флягу с водкою из поставца, вынула пробку и в огонь бросила, покамест ее тюремщик по лестнице взбирался.
Бухнула дверь горницы, едва с петель не слетела, и вошел Кощей Бессмертный.
Марья Моревна сперва налила чарку, потом полыхнула на него очами.
- Ах ты, мужик, дубина неотесанная! Нешто так входят к царственным особам, да еще вдовым?! - С этими словами плеснула она водкою ему в лицо.
Кощей взмахом руки остановил летящие брызги, а те, что все-таки достигли цели, с бороды утер.
- Чую русский дух! - проскрипел он и обшарил взглядом горницу.
Марья Моревна засмеялась недобро, наполнила вновь чарку и будто ненароком себе на руку и на пол пролила. Остатнее же опрокинула одним махом.
- Чуешь, стало быть? У страха глаза велики. Боишься мужа моего, хоть сам же убил его! Так вот, Кощей Бессмертный, то не русский дух, то страх твой, что сырою землей пропитался.
Подняла она дрожащей рукой налитую чарку, да снова расплескала.
- Много ль выпила нынче? - спросил Кощей, оглядываясь в поисках пробки, но не находя ее.
- Мало! - отрезала она.- Бочки не хватит, чтоб горе мое залить.- Марья Моревна плеснула было водкою в Кощея, но тот загодя пригнулся, и захохотала она диким, зловещим смехом, от которого у всякого смертного волосы б дыбом встали,- Садись, выпей со мной, старый хрыч, да поведай, каково было в миру, когда я еще горя не знала.- Она взмахнула фляжкою, и спирт, чистый, как мертвая вода, окропил богатые ковры терема.- А после, глядишь, и я тебе поведаю, как мне в счастии жилося.
Кощей и не подумал гневаться, ведь его пленница, как ни строптива, все ж остается Прекраснейшей из Царевен всея Руси, и ни тюрьма, ни водка не в силах ее у него отнять. Черный вдовий плат с головы сбился, сверкнула коса червонным золотом. Вдобавок Марья Моревна вроде примирилась со своею горькой долей ругается, насмешничает, пьет по-русски. И Кощей силился не отстать опрокидывал чарку за чаркой, а то, чего доброго, крепкого бабьего кулака отведаешь.
Не приметил чернокнижник аметистов ни на дне Марьиной чарки, ни в перстне, который повернула она камнем вниз, ни тем паче в медальоне, рядом с крестом на грудь повешенном. Мудрейшие написали в своих книгах, что аметист уберегает от хмеля, и кому-кому, а Марье Моревне это было известно. Но береженого Бог бережет: стоило Кощею отвернуться, она выплескивала водку в окно иль в кадки с цветами, что были расставлены по всей ее монашеской келье, а коли выплеснуть не получалось - трясла рукой да смеялась, так что порой ни капли в чарке не оставляла. Марья Моревна верила в чудодейственные свойства аметиста, но и здравым смыслом не пренебрегала.
Допили они всю водку, принялись за вино, за ядреный квас, за пиво, потом за кумыс, отыскавшийся в каком-то бурдюке винного погреба. И Кощей Бессмертный, хоть ни железо, ни яд, ни огонь его не брали, нагрузился зельно. Отчего не выпить на радостях? Злейший враг его на куски разрублен и пущен рыбам на корм. Вторая врагиня заперта в башне и не помышляет, как видно, о мщенье, а даже пьет с ним за одним столом да смешные байки рассказывает. А главное - имя Кощея Бессмертного наводит, как прежде, ужас на честной люд. То и дело закрывал чернокнижник глаза да задремывал, а как очнется, пред ним уж налитая чарка стоит. Не замечал он в хмельном угаре, что Марья Моревна свою через раз наполняет. Смеялся в ответ на ее речи, бубнил себе под нос, покуда не заснул мертвецким сном.
Марья Моревна достала со дна чарки аметист и подмигнула ему, как сообщнику. То ли камень ей помог, то ли хитрость, однако после пятичасовых возлияний она крепко на ногах держалась, разве что пред глазами туман стелился.
Поглядела на Кощея Бессмертного, что разлегся на скамье да пускал пузыри с каждым протяжным храпом, и рука зачесалась рукоять ножа стиснуть. Но знала она, что без толку ему глотку резать - все одно воскреснет. Вздохнула Марья Моревна с горечью:
- На что не пойдешь ради милого!
Иван-царевич, спрятанный в дубовом комоде, отчетливо расслышал ее слова и усмехнулся. Задумка Марьи Моревны удалась - лучше некуда. И в доказательство сего сама она вскоре пред ним предстала.
- Ну что, выведала?
- Выведала, как не выведать... Ступай первым делом на конюшню. Возьмешь его плетку, что к седлу привязана, и езжай на восток. Доедешь до Огненной реки...
Иван хотел было что-что спросить, но под взором жены прикусил язык.
- Неужто после всего у муженька еще вопросы имеются? Учти, Ваня, время безобидной домашней ворожбы для тебя прошло, с тех пор как Финист Ясный Сокол посватал старшую твою сестру. Бабкины сказки забудь и слушай хорошенько. Как доедешь до реки, махни трижды плетью на правую сторону, и вырастет пред тобой мост. По мосту проедешь - махни трижды на левую сторону и продолжай путь. После сам поймешь, куда тебе надобно. Делай, что велю, и больно-то не мешкай. Двенадцать ночей мне осталось, чтобы покинуть царство Кощеево. Двенадцать с нынешней вместе.
Иван не проронил более ни слова. А как закончила Марья Моревна свой сказ, раскинул руки и заглянул ей в очи, где впервые увидал искру страха, сверкнувшую во тьме, что акулий плавник лунною ночью.
- Все сам да сам! - буркнул царевич.- Аль язык отсохнет сказать, куда мне ехать?
Обвила Марья Моревна руками его шею, как обнимают, когда на смерть отпускают. В очах ее стояли слезы горючие. Утирая их, она молвила:
- Чтоб добыть коня резвее Кощеева, надобно три дни и три ночи пасти табун Бабы-Яги.
Напоследок трижды поцеловала его Марья Моревна. - Возвращайся живехонек и верни мне мои поцелуи. И проворно, пока слезы не пролилися, поворотилась и вышла вон.
Прокрался Иван-царевич на конюшню, еле жив от страха. Хоть и пьян Кощей, да надолго ли - кто знает, раз и смерть сама над ним не властна. Яд его не свалил, а что такое хмель, как не тот же яд?..
На конюшне было темно, хоть глаз выколи, и он похвалил себя, что догадался захватить свечу из терема. Зажег ее да сам шарахнулся от полыхнувшего в глаза света. Черный Кощеев конь шелестел соломой в яслях и сверлил царевича темным немигающим взором. Иван разом припомнил, что конь умеет говорить по-человечьи и может тревогу поднять. Но конь молчал, и подумалось Ивану, что в глазах его ума поболе будет, чем у иных людей в Хорлове. Сердце поуспокоилось, и он робко погладил коня по морде.
- Тихо! - шепнул.- Спи себе.
- Высплюсь я потом, Иван-царевич, когда уедешь,- отвечал конь.
Хоть Иван повидал на своем веку всяких чудес, а все ж на месте так и подскочил. Одно дело, когда знаешь, что зверь по-твоему балакает, другое услыхать из его уст знакомые слова, да вдобавок сказанные таким зычным голосом, какого у людей не бывает. Глянул вороной на Ивана и, видя его изумленье, раздул ноздри да весело ощерился. Надо ж, конь - и улыбается!
- Ежели за тем пришел, о чем я думаю, то она вон там. Иван двинулся туда, куда мотнул конь своей огромной головою, и нашел на приступке седло. Пощупав гладкую кожу, содрогнулся, ибо зародилось у него подозрение, откуда та кожа взялась. Потом отвязал от седла Кощееву плеть, а для виду заменил ее другой, снятой со стены. Плеть, в отличие от седла, показалась ему обыкновенной, так что он пошел на всякий случай показать ее коню. Черный конь уши прижал и снова оскалился.
- Не сумлевайся, Иван-царевич, та самая. Я ее по запаху чую - сколь уж раз на своей шкуре отведал.
- Виданное ли дело так стегать животину! - вознегодовал Иван, записав на счет Кощея Бессмертного и это зло. Туго скрутив плеть, он пропустил ее под кушак.- А ежели плеть ему занадобится - что тогда?
- Возвращайся поскорей, авось и не дознается,- молвил конь.- А и дознается - не велика беда. К Бабе-Яге он уж боле ни ногой. Я бы многое тебе порассказать мог, да боюсь, опрометчив станешь. Уж лучше дуй на воду, береженого Бог бережет.
- Ax, черногривый, вот бы всем русским князьям да такого советчика! Поди, не дерзнули бы впредь идти войной друг на друга. И все же, что будет, коли пропажа откроется?
- Не иначе, опасаешься, что я ему доложу? Подумай хорошенько да погляди на спину мою, этой самой плеткой располосованную, а тогда и спрашивай, ежели что неясно.
- Но мне-то отчего помогать вздумал?
- Оттого и вздумал, что прежде не слыхал я вовек ласкового слова. Жеребенком в табуне у Бабы-Яги бегал, а стал жеребцом - вот Кощею служу. Да и жена твоя на меня в обиде - помог ведь залучить ее в неволю. Так скажи: кто из них стал бы говорить со мной ласково, окромя тебя, что пожалел тело мое израненное да не захотел отдать волкам на съедение?
Ничего не ответил Иван, только поклонился низко доброму коню и поспешил прочь из конюшни к той коновязи, где оставил своего Бурку.
Долго ль, коротко ехал он, а уж стал позабывать про свой страх, пережитый во владеньях чернокнижника. А белый свет будто переменился. Под копытами Бурки стелилась уж не зеленая степь, а сплошное пепелище. Что может более походить на берега Огненной реки?.. Однако ж самой реки что-то не видать - ни огненной, ни тем паче простой: сама мысль о воде в этой пепельной пустыне святотатством кажется.
"Держи все время на восток",- наказывала ему Марья Моревна. Он и держал, хоть солнышко закаялось светить со мглистого неба. Небо и земля, конь и всадник - все одного цвета. Бурка всегда серый был, а Иван, как въехал на пепелище, вмиг сделался ему под стать. Остановил он коня, осмотрелся - а смотреть-то некуда, немудрено, ежели в мареве этом ненароком взял не на восток, а на север иль на юг. Понюхал Иван засушливый бездвижный воздух и сразу понял, что не сбился с пути. Издалече тянуло дымом, и на золисто-сером горизонте мелькали какие-то сполохи. Но царевич не обрадовался, не пустил коня в галоп - кому охота на всем скаку в полымя нырять? В странном мире, где близкое далеко, а далекое - близко, того и жди подвоха. Потому спрыгнул он с седла и повел Бурку в поводу, так они бок о бок и подбирались к огненной пляске на горизонте.
И наконец очутились на берегу.
Огненная река протекала в ею самой проложенном каменистом русле и змеилась посередь пустыни, взору невидимая, покуда не окажешься на краю бушующей бездны.
Иначе рисовалась Ивану в мыслях та река: он думал увидать что-то вроде печи с языками пламени и пылающими головешками. Но языков было немного, и все какого-то призрачно-белого цвета, а головешек и вовсе не было. Огненное теченье походило скорей на жидкий мед, лишь обдавало жаром, впрямь как из печи. Он прислушался к треску, доносившемуся будто из-под самой земли. Потом утер слезящиеся глаза, и, несмотря на жар, ледяная стужа сковала все его существо. Коли случится упасть в эти "волны", так до берега уж не доплывешь, и никакая вода тебе не поможет, ни живая, ни мертвая.
Попятился Иван, глянул на плеть в руке. Простое деревянное кнутовище в кожаной оплетке да прикрепленные к нему скрученные бычьи жилы. Бьет она больно (Иван-царевич и Кощеев конь испробовали это на своей шкуре), да уж оченно неказиста на вид, чтоб Огненную реку перекрыть. Ладно, попытка не пытка: не признавать же свое поражение, когда ты почти у цели! Что тебе стоит трижды плеткой махнуть, а коли ничего не случится и в дураках останешься, то кто это видит, окромя Бурки? Он никому не скажет, не говорящий ведь. Бурка беспокойно прядал ушами от нестерпимого жара и глухого зловещею рокота Огненной реки. Иван похлопал верного коня по холке, подняв тучу пыли. Река больно широка - ни одному коню не перепрыгнуть. Он покрепче стиснул плеть, подумал, не надо ль произнесть заклинание какое, но положился на судьбу и трижды махнул направо...
Челюсть у него так и отвисла.
Перед ним через всю Огненную реку протянулся огромный каменный мост с высокими перилами. С первым взмахом плетки он едва покачивался в воздухе, но остальные два укрепили его намертво. Иван-царевич откашлялся, думая, что бы такое сказать, потом решил ничего не говорить. Бурка опять ушами повел, чем выразил больше, нежели смог бы Иван словами.
- Согласен с тобой, друг сердешный,- усмехнулся царевич.
Хотя мост по виду весьма прочен и запросто выдержит конного и пешего, Иван не отважился на коня садиться, а повел Бурку за собой. Верхами, не дай Бог, еще сверзишься туда, откуда никому нет возврата. Шел медленно, сторожко и обрадовался, как достиг противоположного берега.
Там он переложил в левую руку плеть Кощееву и взмахнул ею трижды. Мост пропал, как и не бывало. Иван уже скрутил было плеть да хотел засунуть ее за кушак, но вдруг нахмурился. Переложил плеть в правую руку и махнул один раз для пробы. Неясные очертанья начали средь огня проглядывать. Вон он, мост, и вроде нерушимо стоит - как бы проверить? Иван пошарил вокруг себя глазами в поисках камушка иль ветки, но ничего не увидал, кроме вездесущего пепла. Тогда порылся он в котомке и вытащил зачерствелую краюху ржаного хлеба. Убедившись, что еды ему хватит на остатний путь, Иван швырнул краюху на середину моста.
Она подпрыгнула, да так и осталась там лежать. Такого царевич не ожидал. С сомнением покосился он на плетку, потом вновь на краюху, и тут с уст его сорвалось проклятье: хлеб сквозь камень провалился и полетел в огонь. В реке он заметил лишь небольшую желтую вспышку. Интересно, какая вспышка полыхнула бы, провались туда он вместе с конем. Поди, не много больше. Свое открытие приберег он про запас, а теперь запихнул поглубже плеть за пояс и медленно поехал прочь от реки, держа все время на восток.
Едва отъехал маленько, все кругом опять переменилось. Пепел уступил наконец место траве, и мир снова оделся в зелень. Но степью тут и не пахло: вдоль дороги росли густые кусты да деревья. И какие деревья!.. Береза и сосна, липа и клен - все вперемежку. Хоть не до того было Ивану, однако ж такое смешенье растительности его озадачило. Он то и дело придерживал коня, чтобы полюбоваться лесом после унылого степного однообразия и выжженной пустыни, прислушаться к нежному перешептыванью листвы и хвои, подышать ароматом смолы и терпкой живицы. Воистину живительное зрелище, особливо после Кощеева терема с его смертным духом и огромных просторов, покрытых пеплом, на коих вовек ничего не родится. Предаваясь приятным думам о жареве, что приготовит себе из сушеного мяса, лежащего в котомке, Иван выбросил обе ноги из стремени и полуобернулся, чтоб соскочить вниз.
Но тут Бурка испуганно шарахнулся, и он - брык на землю. Хорошо, не ушибся - упал на мягкий мох и кучи сосновых игл, скопившихся под деревьями за многие зимы. На этой упругой подстилке Иван подпрыгнул, как на жесткой перине, и только тогда понял, что так испугало Бурку, который не шарахался ни от Кощея Бессмертного, ни от Огненной реки. Для коня вылезший из кустов бурый медведь угроза пострашнее.
Огромный зверь двинулся на них, а Бурка галопом понесся прочь, преследуемый по пятам голодным мишкой. Иван голосил им вслед в надежде напугать медведя иль поворотить коня, да все без толку. Топот копыт и треск примятых кустов стихли вдали, и царевич остался наедине с шорохами лесными... да урчаньем в пустом брюхе, что, как и у медведя, проснулось в предвкушенье пищи. Но теперь то были мечты, столь же пустые, как и само брюхо, ведь конь умчался вместе с Ивановым луком, и колчаном, и одеялом, и, конечно, котомкой с запасами снеди и воды.
Из всего имущества остались ему только сабля да Кощеева плетка, а с ними и не поохотишься толком. Кряхтя и бурча себе под нос, Иван поднялся на ноги, стряхнул с одежи сосновые иголки и поплелся на восток.
Воду он отыскал без труда: родников было в лесу великое множество, но голод водой не утолить, особливо ежели день к вечеру клонится. Раз нет у него орудий для охоты, решил он пробавляться растительной пищей. Но легко сказать, труднее сделать. Горько сетуя на измену коня, припоминал он жития былинных героев. Те с легкостью кормились травами, плодами да кореньями, а ему, как на грех, ничего съедобного не попадалось: ягоды отошли, плоды не поспели, а те, что поспели, съедены лесным зверьем да птицею, коли они тут водятся.
Лес переходил в глухую чащобу, все меньше встречалось дубов да берез, все больше сосен да елей. А хвойный лес - не смешанный, тут все иглами усеяно, вот на земле ничего и не растет, нечем утробу набить. Иной раз на поваленных стволах встречались грибы, но все больше перезрелые, водянистые, на них и глядеть-то не хотелось, не то что есть. Как стемнело, он, памятуя про медведя, забрался на дерево, умостился, как мог, в развилке ветвей - тут никакой хищник его не достанет. Жестко, неудобно, зато надежно, как-нибудь уж дотянет до утра. Помолясь Богу о том, чтоб медведь иль кабан, коих в избытке в лесах русских, не догадались потрясти ствол да подрыть корни, натянул он повыше меховой воротник, нахлобучил поглубже шапку и забылся беспокойным сном.
Проснулся Иван-царевич с двумя тяжелыми думами: первая - что никогда еще не бывал столь голоден, и вторая - что спинной хребет его так скрючился, будто шея с крестцом соединилася. Втрое больше времени ему потребовалось, чтоб освободиться от цепких древесных объятий, нежели чтобы в них попасть. Выругался б, да устал сто раз одно и то же твердить. К тому ж и выспался он куда как худо.
Напился Иван водицы из ближнего ручья - от студеной воды в зубах заныло,ополоснул рот, лицо, руки, покуда сон с себя не согнал. Мысль о ягодах, да орехах, да кореньях, коими заманивают легковерных бабкины сказки, его покинула. В таком густом лесу, поди-ка, другая еда найдется, а сабля, слава Богу, при нем, чтоб ее добыть. Ну добудет, а после?.. Татары, как известно, едят сырое мясо, рубят его мелко-мелко, сдабривают разными пряностями, да соленьями, да яйцами... И тут, услыхав хлопанье крыльев, он задрал голову.
Говорят, сырые яйца полезны для здоровья. Кто пробовал, тому видней... Другие, напротив, уверяют, что яйца надобно непременно варить иль жарить, не то и захворать недолго. Но не было у него ни огнива, ни посуды, ни времени для стряпни. А желудок тем не менее заявлял свои требования столь чувствительно, что Иван готов был послать к черту здравый смысл, коли тот встал между ним и утоленьем голода. Сбросив толстый кафтан и саблю с перевязью, полез он опять на дерево.
Перед глазами взметнулся вихрь - то потревоженная птица вылетела из гнезда, хлопая крыльями, нацелив клюв и гортанно крича. Иван чуть прикрыл глаза от перьев, сыплющихся на голову, и полез дальше. Он уже видел в прищуре гнездо, что прилепилось меж двух ветвей, точь-в-точь как сам он прошлой ночью, и даже мнилось ему, что видит он недовысиженные яйца. Подбираясь к гнезду, мечтал об одном: чтоб не были те яйца готовы проклюнуться. Может, древние римляне и ели множество странных кушаний, но ему завтрак из нерожденных птенцов не по вкусу.
Вдруг вернулась птица-мать. Он зажмурился, ожидая, что станет она когтить ему голову иль глаз выклюет, но та вдруг уселась на его указательный перст, накрепко вцепившись в него острыми коготками. И он, открыв глаза, удивленно уставился на нее. Птичка немногим крупней дрозда, но такие угольно-черные глаза видал он только у малиновок, а темно-коричневое оперение скрашивал желтый хохолок, что посверкивал золотом, когда птица трясла хвостом и крылышками.