Проснулся он, когда совсем уж рассвело, и почувствовал, что на свежем воздухе лучше отдохнул, чем за всю ночь в душной юрте. До завтра он решил не продолжать путь: соседство татар его не устраивало, пусть подальше отъедут. Какой бы приказ ни привез им ночной вершник, он не желает участвовать в его исполнении. Однако день безделья - пропащий день, а их у него не так уж много осталось. Еще год назад он и думать не думал, что время станет его подпирать. А теперь прозрел, особливо после недавнего приключенья: покуда не предоставит он хорловскому престолу законного наследника, нету у него в запасе лишних дней.
День, хоть и праздный, минул скорей, чем он ожидал. Да и не совсем праздный: нашел-таки Иван, чем себя занять, объехал верхом весь татарский бок, проверил, так ли он велик, как поначалу ему казалось, и потратил на то не один час. Чудно, непривычно ехать не в одну сторону, а еще чудней очутиться в том месте, откуда начал. Делать боле было нечего и смотреть не на что. Татары увезли с собой все до последней булавки, до гребешка, ножа сломанного и того не оставили.
Когда наконец пустился он в путь по следу татарской конницы, то ехал не торопясь. Однова в жизни довольно быть поднятым на копья. Но несмотря на осторожность и даже робость, подъехал Иван к новому становищу Мангую Темира быстрей и внезапней, чем хотел.
Еще издали увидал он дымки, вьющиеся над унылой степью. Странные дымки для костров больно густые, а до пожарища не дотянули. Екнуло сердце у Ивана и пожалел он впервые, что не последовал совету матушки. Ведь говорила сердешная: наденешь кольчугу, так она тебе и не пригодится!
Осадив Бурку, перевел он дух и сказал себе, что уж на сей раз Господь Бог посылает ему настоящее испытание. На всяк случай приготовил меч и шашку, лук со стрелами да ослабил щит, привязанный за спиною. А заместо плетки взял в руки палицу, отвязав ее от седельной луки. Потом дал себе время поразмыслить, как быть дальше. Выбор не то чтоб велик: ехать вперед, на месте остаться иль поворотить вспять. Вперед боязно, стоять глупо, но меньше всего хотелось труса праздновать. Вздохнул Иван-царевич глубоко, так что в горле запершило, да и поехал навстречу судьбе.
Легкий ветерок, гулявший над степью, вдруг утих, ровно мать-сыра земля дыханье затаила. Лишь нарушали тишину стук подков да сердце Ивана, ухающее им в такт. Палица на ремне, вкруг запястья обмотанном, всей тяжестью к земле тянула. Может, через минуту-другую в ход ее пустить придется. Старые сказки учили терпенью и доброте к людям, но ни один богатырь не отказался еще от доброй битвы. Знать бы, что детские мечты о подвигах ему поперек горла станут!
Конский топот оглушил его. Царевич прикрылся щитом, занес палицу и содрогнулся, глядя на усеянное шипами навершие.
Пятеро татар подскакали к нему на диком галопе, он успел обменяться с ними двумя-тремя ударами, и они исчезли, как не бывали.
Бурка попятился, взвился на дыбы, загарцевал на задних ногах: не терпится чалому в битву, тогда как хозяин всеми силами тщится ее избежать. Иван осадил коня на четыре ноги, оглянулся: всадники уж далеко. Чудеса творятся на вольном свете: пятеро татар встретили в степи одного русского и пустились наутек, отбиваясь лишь для того, чтоб дорогу себе расчистить! В краткий миг стычки успел Иван разглядеть слепой ужас в узких глазах. Ему тоже не улыбалось встретиться с тем, кто нагнал на них такого страху, ведь известно, что татары трепещут пред Великим Ханом, пред громом небесным и боле ни перед кем.
Но давши слово, держись: решил вперед ехать, так отступать не след, что бы тебя там ни ожидало. А как встретишь врага лицом к лицу и увидишь, что тебе с ним не совладать, тогда и беги вслед за татарами.
Степь, черным дымом подернутая, уже не была такой пустой и плоской, как ранее. Повсюду камни, обломки, насыпи, рвы, будто великан какой в одночасье всю ее перекопал. Теперь тут сколь угодно мест для укрытья и засады. Царевич почувствовал знакомую тяжесть в груди, и сердце затрепетало пойманной птицею. Татар поблизости не видно, а ему все ж ясней ясного, что едет он прямо в расставленный силок. Вдруг всхрапнул конь, заупрямился. И царевич не стал его за то винить, как увидал впереди всю орду Мангую Темира - три тысячи убитых татар.
Никакие то не рвы и не камни, а мертвые тела. Лежат, ровно пахари на поле отдыхают. Иван вертел головой, пораженный не меньше своего неподвижно застывшего коня. А колосья на поле том - не что иное, как бессчетные стрелы с ярко раскрашенными наконечниками. Ими-то да еще ногтями умирающих и перепахана скрозь земля, обильно кровью политая. А дым идет от обгоревшего каркаса юрты на колесах. Стелется над степью, напоенный дурманным запахом горящего конского волоса. Вот тебе и памятник множеству спаленных городов.
При виде жуткого сего зрелища Иван почувствовал...
Да ничего он не почувствовал.
Никогда прежде не видал он смерти, даже средь близких и друзей. Не присутствовал и на казнях, что устраивались в царстве отца крайне редко, лишь в назидание. Оно конечно, татары - исконные враги Руси, но хоть о Мангую Темире, зарубленном на полном скаку, мог бы пожалеть, ведь хан оказался к нему беспричинно добр, иль о смерти лекаря Юки, только вечор врачевавшего его раны... Но три тысячи!.. Этакое разве умом охватишь?
Да уж, подумал он, коль убивать, так тысячами. Тогда никто и убийцей не назовет.
Но ведь и впрямь не убийство это, а кровавая битва, о каких былины слагают при дворе царей и князьев. В крестьянских-то сказках ни слова о них не сказано, а отчего?.. Ведь ежели мечом рубануть, кровь, она у всех красная, и у князя, и у мужика. Хоть лица знатного роду и не желают этого признать, а мужиков, однако, в солдаты отдают.
Он сглотнул ком в горле, к носу платок прижал и возблагодарил Бога - Отца ли, Сына, Святого ли Духа - за то, что сразу направил его вослед татарам. Худо б ему пришлось, кабы подъехал суток через двое, когда сюда слетятся мухи да воронье да набегут волки на непогребенную мертвечину.
Кто ж это был?.. Невысказанная мысль гремела в мозгу, будто игральная кость в стакане. Кто ж так разложил трехтысячную орду в открытой схватке?.. Друг ли, враг ли, стоит ли встречаться с ним?
- Кто ж это был? - повторил он вслух.
Бурка прядал ушами - какой еще с коня спрос? Иван-царевич приподнялся на стременах и прокричал на все мертвое поле:
- Коли есть тут жив человек - отзовись, кто побил Мангую Темира и все войско татарское!
Никто ему не отозвался, только острый наконечник копья ткнулся в плечо и кровь заледенела в жилах. Вытянул Иван вперед пустые руки и лишь тогда посмел оглянуться. Десять богатырей позади стояли - мечи наголо, копья наперевес, стрелы на тетиве.
Старший отсалютовал ему копьем да и наставил острие в шею, пониже подбородка.
- Все это войско побила государыня наша, Марья Моревна Прекрасная Царевна. Сейчас мы тебя пред светлые очи представим.
- Ну валяйте,- отвечал Иван и царственным жестом отвел упертый в горло наконечник.
Эх, братцы мои, мысленно обратился он к Соколу, Орлу и Ворону, сказывали вы мне, что встречусь я с этой царевною, да не сказывали где, и когда, и как!..
Глава шестая. О ТОМ, КАК ИВАН-ЦАРЕВИЧ ВСТРЕТИЛСЯ С МАРЬЕЙ МОРЕВНОЮ, И О ТОМ, ЧТО УЗНАЛ ОБ УШАХ ДА КЛЮЧАХ.
Взяв под уздцы Иванова коня, воины повели его не скрозь поле битвы, а в обход, чему он был несказанно благодарен, ибо насмотрелся предостаточно. На поле выходили ратники, собирали стрелы, сабли и прочее орудие - татарам оно теперь без надобности. Небось и раненых добивают, подумал Иван и содрогнулся от мысли своей, но, приглядясь, понял, что и добивать-то некого. От урагана стрел, что обрушился на татарскую рать, остались на поле одни мертвецы.
- Знатно побилась ваша государыня,- заметил он капитану стражи.
Седовласый воин глянул на Ивана, и легкая усмешка тронула губы его. И прочел царевич в той усмешке, что немало пленных перевидал на своем веку старый ратник, и все желали подольститься к победителям.
- Каков супротивник, такова и битва. Ни один государь не попустит посягательства на свои земли.
- Да, но три тысячи татар...
- Так точно.- Ему, видать, странно показалось, что кто-то сомневается в доблести Марьи Моревны.- Было три тысячи.
Иван решил оставить этот разговор. Пожалуй, тут его никто не поймет. Под такой стражей он чувствовал себя уютней, нежели в татарском окружении: эти, по крайности, не подымают его на копья. Он старательно отводил глаза от трупов, но великие усилья нужны, чтоб не глядеть, на что идут некоторые лучники, дабы вызволить свои стрелы.
Гораздо более приятное зрелище представлял собою военный лагерь из белых полотняных шатров. Но необычным было его местоположение. Гвардии капитан Акимов, выказав изрядное упорство, сумел-таки втолковать ему кое-что о правилах ведения войны, о фураже, провианте, диспозиции войска и обозов на марше. Нудное ученье: Иван предпочитал описания витязей в сверкающих доспехах да гордых скакунов, что ржут, прядают ушами, трясут гривою, не думая о том, кто чешет ее и холит, и никогда никого не лягают и не кусают, разве врагов. Мало что засело в голове у него из той науки, но одно усвоил он крепко: лагерь и поле битвы должны отстоять далеко друг от друга, с тем чтобы вражий дозор ненароком не прорвался к нему и не оставил войско без продовольствия, свежих коней и ночлега. А белые шатры с золочеными наконечниками, гордо выставленные на самом краю поля были знаком либо неосмотрительности и незнания правил войны (хотя очи его лицезрели обратное), либо надменного презренья к сим правилам и уверенности в собственном превосходстве (тоже едва ли, ведь лагерь вдвое меньше татарского бока), либо такой предусмотрительности со стороны Марьи Моревны в подготовке своих баталий, что ни о каких вражьих дозорах и речи быть не могло.
Судя по тому, что сталось с татарским войском, именно в третьем и состояла истинная причина.
Ивана подвели к шатру поболе и покраше остальных, и покамест капитан ходил докладывать, царевич порядком оробел. Бахромчатые украшенья шатра сияли золотом, флаг из чистейшего шелка трепетал свежими красками, будто волны Окиян-моря.
Вышел из шатра челядинец с золотым кубком, подал Ивану-царевичу напиться, в кубке том не кумыс, не квас, а пиво золотистое, какое, верно, еще варяги, предки его, на застольях своих пивали. Ничто, как пиво, не утоляет жажды, не снимает усталости. И подивился Иван тому, что выполнили его желанье невысказанное. Поднял он кубок и, обращаясь к шатру, провозгласил:
- Твое здоровье, Марья Моревна, Прекраснейшая из Царевен всея Руси! - А после поднес кубок к губам, залпом осушил его и вернул слуге.
Из шатра послышался смех, удар в ладоши, и Марья Моревна предстала ему во всей своей красе.
Иван враз дышать позабыл, кровь бросилась из сердца прямо в голову, загрохотала в висках бесовскими барабанами. Ежели и подпал он под колдовские чары, то не было никакой охоты от них освобождаться. Марья Моревна улыбалась ему, стражники смешливо переглядывались, но не до обид было теперь Ивану-царевичу.
То, что сказывали ему про Марью Моревну, и рядом с правдою не стояло.
Она, без сомненья, Прекраснейшая из Царевен всея Руси, но нет таких слов ни в одном языке, что могли б воспеть красу ее. Она как драгоценная икона из серебра и злата, алмазов и сапфиров. Нет, скорей как небо и снега матушки-Руси. Коса, которую во время битвы, наверное, прячет она под шелом, теперь выпущена и покоится на вороненой стали доспехов, сверкая золотом полуденного солнца. Девичья кожа не обветрилась в ратных делах, лишь чуть позолотило ее солнце своим свежим румянцем. Очи вместили всю глубь синего моря, и горят в них искорки снегов российских. И хоть высока она и статна и поступь у ней горделивая, царская, а улыбнется - и тает величье это перед теплом желанной и любимой женщины.
Глянул на нее Иван-царевич и понял, что погиб.
Дружинники ее были с Иваном весьма обходительны, но Марья Моревна, видя наставленные на него копья, сурово сдвинула брови и промолвила:
- Этот человек - не мой пленник.
- Твой, царевна.- Иван низко поклонился ей с седла.- Краса твоя в полон меня взяла, сразила, как никакие копья и мечи сразить не смогут.
- Будь здоров и богат на множество лет, царевич,- улыбнулась Марья Моревна на льстивые его речи.-Далеко ль путь держишь? И что тебя гонит - воля аль неволя?
Усмехнулся Иван, вскинул голову, дабы краса Марьина глаза не застила, и ответил со свойственной ему дерзостью:
-Добрый витязь, прекраснейшая, против воли с места не тронется.
- Рада слышать.- Всевидящие серо-голубые глаза пристально его разглядывали (недаром говорят, она колдунова дочь).- Ну, коли спешки нет, оставайся, вкуси со мною хлеб-соль.
Прекрасная царевна, видно, осталась довольна осмотром, а об Иване и говорить нечего - тут и дочерью колдуна не надо быть, чтоб понять, как он очарован.
- Заходи в шатер,- добавила она сладкозвучным голосом,- гостем будешь.
Покуда был Иван гостем в шатре Прекрасной Царевны, никто их не беспокоил: сразу смекнули все в лагере, что многое обговорить им надобно. Гостевал он два дня и две ночи, а уж сумел ли за то время отдохнуть - то его с Марьей Моревной дело.
А как увидали доблестные ратники вновь свою государыню, вмиг поняли, что очарована она не меньше Ивана-царевича. Да и сама царевна с этим признаньем не помедлила - призвала духовника и велела тотчас по возвращенье в палаты спроворить брачный обряд подобающей пышности. После чего объявила своим воинам, что поход против татар подошел к концу. Правда, многие остались при мнении, что не столь благодаря победе над ордой Мангую Темира, сколь оттого, что государыня нашла себе более душевное занятие.
С тех пор как Марья Моревна унаследовала отцовский жезл и владения, духовником ее стал протодиакон Сергей Стригунов. В исправлении сей нелегкой должности утешался он тем, что, как известно, ни сама государыня, ни покойный отец ее никогда не употребили своих чар во зло. Потому-то всякую волю ее исполнял он с должным усердием, а нынешнюю и с большой охотою исполнил. Протодиакон был мудр и уважал царевну как за смелый нрав, так и за то, что при ней можно не опасаться за свою голову, и никогда не читал ей нравоучений о выгоде той или иной партии, о благоразумии той или иной военной кампании. Его порадовало решение государыни остепениться, хотя в том, что отныне станет Марья Моревна доброй женою и матерью, он изрядно сомневался, в чем опять-таки выказал немалую свою мудрость.
С наирезвейшими тройками были разосланы приглашенья на брачный пир, а допрежь всего Ивановой родне в Хорлов, а также сестрам его со мужьями (тут Марье Моревне пришлось потрудиться, покуда разузнала, где они ныне обретаются). Не столь любезные послания отправлены были великим князьям Новгородским и Киевскому: в них наряду с приглашеньем содержался намек поумерить свою жадность до чужих земель.
Свадьбу сыграли на славу. Невеста недаром именовалася Прекраснейшею из Царевен всея Руси - на пиру почитай вся Русь и побывала. Великие князья новгородские Борис и Павел Михайловичи явились бок о бок на белых конях. У каждого опаска была оставлять брата без присмотру, да и пировать в одиночку в этакой компании неуютно.
За одним столом с ними сидел великий князь Юрий Владимирович. Всю дорогу от самого Киева думал да гадал он, что ж за жену обрел себе наследник хорловский. Про Марью Моревну, богатырку, предводительницу огромной рати, всякий слыхал, но полагали, что это больше сплетни досужие, к тому ж наверняка она девка-перестарок, которую и в жены-то никто не берет, вот и повелела распускать слухи о своей красе и доблести - авось какой завалящий муженек и сыщется.
А на поверку иначе вышло. Царь Александр с Людмилой-царицею и главным управителем Стрельциным прибыл в тот же день, что и дочери его с мужьями. Долго не смолкали меж их разговоры и смех, порой сквозь слезы. Царь не мог налюбоваться на невестку, а одним глазом косил на рать ее могучую, что раскинулась лагерем на лугу позади царевнина терема. Стоило же Марье Моревне отлучиться, бежал к окну да тянул за собой Дмитрия Васильевича и вместе втихомолку потешались они над скрежетом зубовным князя Киевского.
В памяти Ивана свадебные торжества расплылись одним ярким пятном. Бессчетные благословенья и пожелания, аромат свечей и ладана, посверк золотых кадил, сладкие песнопения, воспаряющие под купол церкви, и чистый дискант иеромонаха Нафанаила, и густой, забирающий за живое бас архимандрита Владимира. Но крепче всего запомнились Ивану теплая рука Марьи Моревны и непривычная дрожь в голосе воительницы, когда отвечала она "да". И глаза щипало не только от ладана, и холодило пальцы тяжелое кольцо червонного золота - еще от прабабки осталось, а отец привез его из Хорлова и вручил Ивану, радуясь, что наконец-то нашлось ему применение. Теперь оно сияет на пальце Марьи Моревны, она же взамен надела ему свое, фамильное.
Остальное проходило так же, как на недавних сестриных свадьбах, с тем только отличием, что не они, а Иван удалился в разгар веселья и на сей раз он был не источником, а предметом тех грубоватых шуток, коими принято на Руси осыпать молодых.
И не видал Иван, как истощились шутки и смех, еда и питье, не для него они были предназначены. Ему с Марьей Моревною уготованы были полумрак опочивальни, чаша со свадебным напитком, тишь, нарушаемая жарким дыханьем, и сладкий сон в объятиях друг друга.
Марья Моревна взлетела по ступеням терема, задержалась наверху, чтобы снять латные рукавицы и шлем, растворила широкие двустворчатые двери, кивком ответив на поклоны стражников, и взошла к мужу.
Иван-царевич разглядывал карты в библиотеке - проследил по ним свой путь из Хорлова и убедился, что либо составители были пьяны в дым и в картах напутали, либо он должен был провести много больше дней в седле Бурки. Правда, по дороге заезжал он к зятьям-чародеям, чьи палаты недели на месте не постоят, так что, может, и зря грешит он на картографов. Лишь только дверь распахнулась, Иван рывком поднялся - обнять жену.
И угораздило же его влюбиться в одночасье!.. Или чьи-то чары тому виною? Да нет, скорее следует он семейному обычаю, ведь и Катя, и Лиза, и Лена, и сам батюшка признали своих суженых с первого взгляда и ни разу в том не усомнились. И он, видно, такой же однолюб: уж три месяца женат, а каждое утро просыпается и не верит своему счастию.
Он крепко поцеловал жену и, только выпустив из объятий, с удивленьем заметил доспехи ее и меч. Протянул руку и погладил тонкую, искусно сплетенную кольчугу.
- Хороша кольчужка, да не на женский стан.- Иван помолчал немного и задал жене вопрос, который уж давно занимал его, да недосуг было спросить: - С чего, скажи ты мне, Прекрасная Царевна сама войско свое водит, а не поручит это дело мужчине? Ведь сколько славных воинов ныне отпущены со службы императора византийского.
- Они за мзду служат, а я... я свой долг понимаю перед людьми да перед батюшкой, царство ему небесное.- Марья Моревна перекрестилась.- Он земли свои, народ свой на меня оставил, посему не кто-нибудь, а я сама защищать и оберегать их должна...- Улыбкою она смягчила свой чересчур торжественный тон.Ну, ответила я на вопрос?
- Наполовину.
Марья Моревна со стоном закатила глаза, и пальцы нежно зарылись в золотистые кудри мужа. А он, обнимая ее одной рукою, другой налил ей березовицы. Марья задумчиво пригубила, не сводя с него глаз. Потом отставила чашу, подошла к двери и заперла ее на ключ.
- Помоги-ка мне, Иванушка, снять это неженское облачение, а уж потом, коли захочешь, спрашивай.
Прошло довольно много времени, прежде чем Иван отпер дверь и, облокотившись на нее, вымолвил:
- Так что насчет моего вопроса? Марья Моревна зашнуровала рубаху из оленьих шкур, что надевала под кольчугу, и вздернула бровь.
- Знала я, что и в этом ты будешь настойчив.- Она села, закинула ноги в сапогах на низкий столик.- Так ведь ты и задал мне его только наполовину.
- А где ты воинскому делу обучалась?
- Кой-чему у отца, да и учителя у меня были знатные - из Византии, да из халифатов, да из татарского ханства.
Царевич недоверчиво покачал головой, но сомнений своих вслух высказать не посмел.
- Ладно, душа моя, не серчай. Спрос - не грех. Марья Моревна залпом допила остатки березовицы.
- Аль я не вижу, что расспросы еще не окончены? Где-то в славной твоей головушке засело коварное "но". Иван захохотал, даже в ладоши прихлопнул.
- Ай да женушка! Ай да умница! Ну догадлива! А с чего это, скажи, батюшке твоему вздумалось обучать дочь ратному ремеслу?
- Матушка моя умерла, произведя меня на свет, а отец был не из тех, что вдругорядь женятся. Сказывал, был, дескать, счастлив с одной женою, как не заслужил того, посему не опорочит ее память изменою. Так и остался без наследника. А когда я малость подросла, то выучилась у него и царством править, и войском командовать, как ни один мужчина. Почему бы нет? Кажись, жена у тебя не дура бесталанная.
- Куда там! - подтвердил Иван, вспомнив, какая участь постигла татарскую орду.- И с кем теперь драться надумала, коль цельными днями ученья проводишь?
- От тебя не скроешься,- усмехнулась Марья Моревна.- Думаю закончить дело, начатое в день, когда мы встретились.
- Опять татары?
- Все то же войско Темирово. Ты и сам подметил, что набеги их не завоевательские, а разбойничьи. Иван-царевич кивнул согласно.
- Так вот, прав ты был. Ильхан полтумена себе оттягал, пять тыщ татар. Три я побила, и знаю, где две остатние. Не нынче завтрева тут будут. И уж тогда...- Марья Моревна сжала кулаки,- тогда я сполна отплачу за милости, моим городам оказанные.
- И этих убьешь?
- Что ж еще с ворогом-то делать?
- За три месяца пять тыщ убитыми?!
У Ивана дрогнул голос. Что б ни сотворила женушка, любовь его к ней никогда не иссякнет. Да и права она, ежели поразмыслить. Дай татарам волю, они камня на камне тут не оставят. А как узнает Великий Хан, что сталось с ордой Мангую Темира, сто раз подумает, прежде чем вновь посылать войска на Русь.
Так уговаривал себя Иван, силясь позабыть о кровавом побоище, коему стал свидетелем.
- Я с тобой! - выпалил он.
Марья Моревна отказно головой помотала. Иван выпустил воздух через ноздри и про себя выругался, сознавая незавидное свое положение. Положа руку на сердце, никакой он не богатырь, и в резне участвовать ему поперек горла. Однако ж куда это годится: баба воюет, а мужик на печи сидит!
- Свет мой, Иванушка,- увещевала Марья Моревна,- думаешь, не знаю, что тебя гложет? Знаю. Но встретились мы с тобою, когда начала я эту рать, и чует мое сердце: когда окончу ее, потеряю тебя.
Она коснулась руки его дрожащей - не от холода и страха, а от гнева и гордости: ему легче умереть, чем прослыть трусом.
- Предчувствия эти у меня от батюшки покойного, он тоже все наперед знал и никогда не обманывался. Давай условимся, друг сердешный: на сей раз ты останешься тут, подале от очумелых коней да шальных стрел,- так мне спокойней будет. А в другой раз ты войско поведешь, а я останусь в терему тебя поджидать да на пяльцах вышивать. Улыбнулся Иван, да невесела улыбка вышла.
- Ладно, уговор. Но я вышивать не стану - не жди.
- Что ты, Ванюша,- рассмеялась Марья Моревна.- Твое дело царством править, за порядком надзирать. Будь хозяином, одна только просьба...
- Слушаю.
- Покамест это мой народ, не твой. Коли будешь править по-доброму, станет он и твоим. Мы с тобой полюбили друг дружку, оттого что судьба такая, а любовь народа заслужить надобно.
- Иль я с кем из твоих людей недобрым был? - удивился Иван.
- Нет, этого не скажу. Но ведь ты и не правил до сих пор один-то.
Царевич насупился, угадав истинную причину жениных наставлений.
- Речи Федора Константиновича повторяешь? Он тебя надоумил?
- Он.- Потянулась Марья Моревна к щеке, по которой медленно разливался гневный румянец, и стерла гнев поцелуями.- Слыхала я, как он толковал на свадебном пиру с Дмитрий Василичем. Поди-ка, главные управители повсюду одинаковы, а?
- Да уж, по всему видать,- скривился Иван. Марья Моревна сняла с пояса тяжелую связку ключей ото всех дверей и окон своего кремля.
- На-ка, теперь ты поноси.
Иван взял свинцовое кольцо и едва не уронил.
- Бог мой! И этакую тяжесть ты повсюду таскаешь?!
- Да нет. На что ж тогда челядь? Ты, главное, приказы отдавай им не унижая. А ключи бери только те, в коих у тебя самого нужда случится, связку же предоставь главному управителю.
- Откуда же мне знать, в каких нужда случится?
- Он тебе все скажет.
- А вдруг еще какой занадобится?
- Не занадобится.- Марья Моревна не скрывала усмешки.
- Отчего? - Он взвесил связку на ладони и тоже хмыкнул.- Ну да, на что ж тогда челядь?
- Молодец, быстро усвоил!
При всем своем величии Марья Моревна пошутить умела, за то Иван ее еще больше любил. Он подвесил ключи к поясу и, комично перегнувшись на один бок, последовал за ней во двор, где уже стояли навытяжку воины.
Бородатые ратники грянули громовое "ура", когда Иван на виду у всех трижды расцеловал свою царственную супругу, водрузил шелом ей на голову и подсадил в седло.
- Добрый путь,- вымолвил он тихо.
- Счастливо оставаться,- отвечала она.
Остальное было им ясно и без слов. Прекраснейшая из Царевен всея Руси пришпорила коня и повела свое войско на битву.
День, хоть и праздный, минул скорей, чем он ожидал. Да и не совсем праздный: нашел-таки Иван, чем себя занять, объехал верхом весь татарский бок, проверил, так ли он велик, как поначалу ему казалось, и потратил на то не один час. Чудно, непривычно ехать не в одну сторону, а еще чудней очутиться в том месте, откуда начал. Делать боле было нечего и смотреть не на что. Татары увезли с собой все до последней булавки, до гребешка, ножа сломанного и того не оставили.
Когда наконец пустился он в путь по следу татарской конницы, то ехал не торопясь. Однова в жизни довольно быть поднятым на копья. Но несмотря на осторожность и даже робость, подъехал Иван к новому становищу Мангую Темира быстрей и внезапней, чем хотел.
Еще издали увидал он дымки, вьющиеся над унылой степью. Странные дымки для костров больно густые, а до пожарища не дотянули. Екнуло сердце у Ивана и пожалел он впервые, что не последовал совету матушки. Ведь говорила сердешная: наденешь кольчугу, так она тебе и не пригодится!
Осадив Бурку, перевел он дух и сказал себе, что уж на сей раз Господь Бог посылает ему настоящее испытание. На всяк случай приготовил меч и шашку, лук со стрелами да ослабил щит, привязанный за спиною. А заместо плетки взял в руки палицу, отвязав ее от седельной луки. Потом дал себе время поразмыслить, как быть дальше. Выбор не то чтоб велик: ехать вперед, на месте остаться иль поворотить вспять. Вперед боязно, стоять глупо, но меньше всего хотелось труса праздновать. Вздохнул Иван-царевич глубоко, так что в горле запершило, да и поехал навстречу судьбе.
Легкий ветерок, гулявший над степью, вдруг утих, ровно мать-сыра земля дыханье затаила. Лишь нарушали тишину стук подков да сердце Ивана, ухающее им в такт. Палица на ремне, вкруг запястья обмотанном, всей тяжестью к земле тянула. Может, через минуту-другую в ход ее пустить придется. Старые сказки учили терпенью и доброте к людям, но ни один богатырь не отказался еще от доброй битвы. Знать бы, что детские мечты о подвигах ему поперек горла станут!
Конский топот оглушил его. Царевич прикрылся щитом, занес палицу и содрогнулся, глядя на усеянное шипами навершие.
Пятеро татар подскакали к нему на диком галопе, он успел обменяться с ними двумя-тремя ударами, и они исчезли, как не бывали.
Бурка попятился, взвился на дыбы, загарцевал на задних ногах: не терпится чалому в битву, тогда как хозяин всеми силами тщится ее избежать. Иван осадил коня на четыре ноги, оглянулся: всадники уж далеко. Чудеса творятся на вольном свете: пятеро татар встретили в степи одного русского и пустились наутек, отбиваясь лишь для того, чтоб дорогу себе расчистить! В краткий миг стычки успел Иван разглядеть слепой ужас в узких глазах. Ему тоже не улыбалось встретиться с тем, кто нагнал на них такого страху, ведь известно, что татары трепещут пред Великим Ханом, пред громом небесным и боле ни перед кем.
Но давши слово, держись: решил вперед ехать, так отступать не след, что бы тебя там ни ожидало. А как встретишь врага лицом к лицу и увидишь, что тебе с ним не совладать, тогда и беги вслед за татарами.
Степь, черным дымом подернутая, уже не была такой пустой и плоской, как ранее. Повсюду камни, обломки, насыпи, рвы, будто великан какой в одночасье всю ее перекопал. Теперь тут сколь угодно мест для укрытья и засады. Царевич почувствовал знакомую тяжесть в груди, и сердце затрепетало пойманной птицею. Татар поблизости не видно, а ему все ж ясней ясного, что едет он прямо в расставленный силок. Вдруг всхрапнул конь, заупрямился. И царевич не стал его за то винить, как увидал впереди всю орду Мангую Темира - три тысячи убитых татар.
Никакие то не рвы и не камни, а мертвые тела. Лежат, ровно пахари на поле отдыхают. Иван вертел головой, пораженный не меньше своего неподвижно застывшего коня. А колосья на поле том - не что иное, как бессчетные стрелы с ярко раскрашенными наконечниками. Ими-то да еще ногтями умирающих и перепахана скрозь земля, обильно кровью политая. А дым идет от обгоревшего каркаса юрты на колесах. Стелется над степью, напоенный дурманным запахом горящего конского волоса. Вот тебе и памятник множеству спаленных городов.
При виде жуткого сего зрелища Иван почувствовал...
Да ничего он не почувствовал.
Никогда прежде не видал он смерти, даже средь близких и друзей. Не присутствовал и на казнях, что устраивались в царстве отца крайне редко, лишь в назидание. Оно конечно, татары - исконные враги Руси, но хоть о Мангую Темире, зарубленном на полном скаку, мог бы пожалеть, ведь хан оказался к нему беспричинно добр, иль о смерти лекаря Юки, только вечор врачевавшего его раны... Но три тысячи!.. Этакое разве умом охватишь?
Да уж, подумал он, коль убивать, так тысячами. Тогда никто и убийцей не назовет.
Но ведь и впрямь не убийство это, а кровавая битва, о каких былины слагают при дворе царей и князьев. В крестьянских-то сказках ни слова о них не сказано, а отчего?.. Ведь ежели мечом рубануть, кровь, она у всех красная, и у князя, и у мужика. Хоть лица знатного роду и не желают этого признать, а мужиков, однако, в солдаты отдают.
Он сглотнул ком в горле, к носу платок прижал и возблагодарил Бога - Отца ли, Сына, Святого ли Духа - за то, что сразу направил его вослед татарам. Худо б ему пришлось, кабы подъехал суток через двое, когда сюда слетятся мухи да воронье да набегут волки на непогребенную мертвечину.
Кто ж это был?.. Невысказанная мысль гремела в мозгу, будто игральная кость в стакане. Кто ж так разложил трехтысячную орду в открытой схватке?.. Друг ли, враг ли, стоит ли встречаться с ним?
- Кто ж это был? - повторил он вслух.
Бурка прядал ушами - какой еще с коня спрос? Иван-царевич приподнялся на стременах и прокричал на все мертвое поле:
- Коли есть тут жив человек - отзовись, кто побил Мангую Темира и все войско татарское!
Никто ему не отозвался, только острый наконечник копья ткнулся в плечо и кровь заледенела в жилах. Вытянул Иван вперед пустые руки и лишь тогда посмел оглянуться. Десять богатырей позади стояли - мечи наголо, копья наперевес, стрелы на тетиве.
Старший отсалютовал ему копьем да и наставил острие в шею, пониже подбородка.
- Все это войско побила государыня наша, Марья Моревна Прекрасная Царевна. Сейчас мы тебя пред светлые очи представим.
- Ну валяйте,- отвечал Иван и царственным жестом отвел упертый в горло наконечник.
Эх, братцы мои, мысленно обратился он к Соколу, Орлу и Ворону, сказывали вы мне, что встречусь я с этой царевною, да не сказывали где, и когда, и как!..
Глава шестая. О ТОМ, КАК ИВАН-ЦАРЕВИЧ ВСТРЕТИЛСЯ С МАРЬЕЙ МОРЕВНОЮ, И О ТОМ, ЧТО УЗНАЛ ОБ УШАХ ДА КЛЮЧАХ.
Взяв под уздцы Иванова коня, воины повели его не скрозь поле битвы, а в обход, чему он был несказанно благодарен, ибо насмотрелся предостаточно. На поле выходили ратники, собирали стрелы, сабли и прочее орудие - татарам оно теперь без надобности. Небось и раненых добивают, подумал Иван и содрогнулся от мысли своей, но, приглядясь, понял, что и добивать-то некого. От урагана стрел, что обрушился на татарскую рать, остались на поле одни мертвецы.
- Знатно побилась ваша государыня,- заметил он капитану стражи.
Седовласый воин глянул на Ивана, и легкая усмешка тронула губы его. И прочел царевич в той усмешке, что немало пленных перевидал на своем веку старый ратник, и все желали подольститься к победителям.
- Каков супротивник, такова и битва. Ни один государь не попустит посягательства на свои земли.
- Да, но три тысячи татар...
- Так точно.- Ему, видать, странно показалось, что кто-то сомневается в доблести Марьи Моревны.- Было три тысячи.
Иван решил оставить этот разговор. Пожалуй, тут его никто не поймет. Под такой стражей он чувствовал себя уютней, нежели в татарском окружении: эти, по крайности, не подымают его на копья. Он старательно отводил глаза от трупов, но великие усилья нужны, чтоб не глядеть, на что идут некоторые лучники, дабы вызволить свои стрелы.
Гораздо более приятное зрелище представлял собою военный лагерь из белых полотняных шатров. Но необычным было его местоположение. Гвардии капитан Акимов, выказав изрядное упорство, сумел-таки втолковать ему кое-что о правилах ведения войны, о фураже, провианте, диспозиции войска и обозов на марше. Нудное ученье: Иван предпочитал описания витязей в сверкающих доспехах да гордых скакунов, что ржут, прядают ушами, трясут гривою, не думая о том, кто чешет ее и холит, и никогда никого не лягают и не кусают, разве врагов. Мало что засело в голове у него из той науки, но одно усвоил он крепко: лагерь и поле битвы должны отстоять далеко друг от друга, с тем чтобы вражий дозор ненароком не прорвался к нему и не оставил войско без продовольствия, свежих коней и ночлега. А белые шатры с золочеными наконечниками, гордо выставленные на самом краю поля были знаком либо неосмотрительности и незнания правил войны (хотя очи его лицезрели обратное), либо надменного презренья к сим правилам и уверенности в собственном превосходстве (тоже едва ли, ведь лагерь вдвое меньше татарского бока), либо такой предусмотрительности со стороны Марьи Моревны в подготовке своих баталий, что ни о каких вражьих дозорах и речи быть не могло.
Судя по тому, что сталось с татарским войском, именно в третьем и состояла истинная причина.
Ивана подвели к шатру поболе и покраше остальных, и покамест капитан ходил докладывать, царевич порядком оробел. Бахромчатые украшенья шатра сияли золотом, флаг из чистейшего шелка трепетал свежими красками, будто волны Окиян-моря.
Вышел из шатра челядинец с золотым кубком, подал Ивану-царевичу напиться, в кубке том не кумыс, не квас, а пиво золотистое, какое, верно, еще варяги, предки его, на застольях своих пивали. Ничто, как пиво, не утоляет жажды, не снимает усталости. И подивился Иван тому, что выполнили его желанье невысказанное. Поднял он кубок и, обращаясь к шатру, провозгласил:
- Твое здоровье, Марья Моревна, Прекраснейшая из Царевен всея Руси! - А после поднес кубок к губам, залпом осушил его и вернул слуге.
Из шатра послышался смех, удар в ладоши, и Марья Моревна предстала ему во всей своей красе.
Иван враз дышать позабыл, кровь бросилась из сердца прямо в голову, загрохотала в висках бесовскими барабанами. Ежели и подпал он под колдовские чары, то не было никакой охоты от них освобождаться. Марья Моревна улыбалась ему, стражники смешливо переглядывались, но не до обид было теперь Ивану-царевичу.
То, что сказывали ему про Марью Моревну, и рядом с правдою не стояло.
Она, без сомненья, Прекраснейшая из Царевен всея Руси, но нет таких слов ни в одном языке, что могли б воспеть красу ее. Она как драгоценная икона из серебра и злата, алмазов и сапфиров. Нет, скорей как небо и снега матушки-Руси. Коса, которую во время битвы, наверное, прячет она под шелом, теперь выпущена и покоится на вороненой стали доспехов, сверкая золотом полуденного солнца. Девичья кожа не обветрилась в ратных делах, лишь чуть позолотило ее солнце своим свежим румянцем. Очи вместили всю глубь синего моря, и горят в них искорки снегов российских. И хоть высока она и статна и поступь у ней горделивая, царская, а улыбнется - и тает величье это перед теплом желанной и любимой женщины.
Глянул на нее Иван-царевич и понял, что погиб.
Дружинники ее были с Иваном весьма обходительны, но Марья Моревна, видя наставленные на него копья, сурово сдвинула брови и промолвила:
- Этот человек - не мой пленник.
- Твой, царевна.- Иван низко поклонился ей с седла.- Краса твоя в полон меня взяла, сразила, как никакие копья и мечи сразить не смогут.
- Будь здоров и богат на множество лет, царевич,- улыбнулась Марья Моревна на льстивые его речи.-Далеко ль путь держишь? И что тебя гонит - воля аль неволя?
Усмехнулся Иван, вскинул голову, дабы краса Марьина глаза не застила, и ответил со свойственной ему дерзостью:
-Добрый витязь, прекраснейшая, против воли с места не тронется.
- Рада слышать.- Всевидящие серо-голубые глаза пристально его разглядывали (недаром говорят, она колдунова дочь).- Ну, коли спешки нет, оставайся, вкуси со мною хлеб-соль.
Прекрасная царевна, видно, осталась довольна осмотром, а об Иване и говорить нечего - тут и дочерью колдуна не надо быть, чтоб понять, как он очарован.
- Заходи в шатер,- добавила она сладкозвучным голосом,- гостем будешь.
Покуда был Иван гостем в шатре Прекрасной Царевны, никто их не беспокоил: сразу смекнули все в лагере, что многое обговорить им надобно. Гостевал он два дня и две ночи, а уж сумел ли за то время отдохнуть - то его с Марьей Моревной дело.
А как увидали доблестные ратники вновь свою государыню, вмиг поняли, что очарована она не меньше Ивана-царевича. Да и сама царевна с этим признаньем не помедлила - призвала духовника и велела тотчас по возвращенье в палаты спроворить брачный обряд подобающей пышности. После чего объявила своим воинам, что поход против татар подошел к концу. Правда, многие остались при мнении, что не столь благодаря победе над ордой Мангую Темира, сколь оттого, что государыня нашла себе более душевное занятие.
С тех пор как Марья Моревна унаследовала отцовский жезл и владения, духовником ее стал протодиакон Сергей Стригунов. В исправлении сей нелегкой должности утешался он тем, что, как известно, ни сама государыня, ни покойный отец ее никогда не употребили своих чар во зло. Потому-то всякую волю ее исполнял он с должным усердием, а нынешнюю и с большой охотою исполнил. Протодиакон был мудр и уважал царевну как за смелый нрав, так и за то, что при ней можно не опасаться за свою голову, и никогда не читал ей нравоучений о выгоде той или иной партии, о благоразумии той или иной военной кампании. Его порадовало решение государыни остепениться, хотя в том, что отныне станет Марья Моревна доброй женою и матерью, он изрядно сомневался, в чем опять-таки выказал немалую свою мудрость.
С наирезвейшими тройками были разосланы приглашенья на брачный пир, а допрежь всего Ивановой родне в Хорлов, а также сестрам его со мужьями (тут Марье Моревне пришлось потрудиться, покуда разузнала, где они ныне обретаются). Не столь любезные послания отправлены были великим князьям Новгородским и Киевскому: в них наряду с приглашеньем содержался намек поумерить свою жадность до чужих земель.
Свадьбу сыграли на славу. Невеста недаром именовалася Прекраснейшею из Царевен всея Руси - на пиру почитай вся Русь и побывала. Великие князья новгородские Борис и Павел Михайловичи явились бок о бок на белых конях. У каждого опаска была оставлять брата без присмотру, да и пировать в одиночку в этакой компании неуютно.
За одним столом с ними сидел великий князь Юрий Владимирович. Всю дорогу от самого Киева думал да гадал он, что ж за жену обрел себе наследник хорловский. Про Марью Моревну, богатырку, предводительницу огромной рати, всякий слыхал, но полагали, что это больше сплетни досужие, к тому ж наверняка она девка-перестарок, которую и в жены-то никто не берет, вот и повелела распускать слухи о своей красе и доблести - авось какой завалящий муженек и сыщется.
А на поверку иначе вышло. Царь Александр с Людмилой-царицею и главным управителем Стрельциным прибыл в тот же день, что и дочери его с мужьями. Долго не смолкали меж их разговоры и смех, порой сквозь слезы. Царь не мог налюбоваться на невестку, а одним глазом косил на рать ее могучую, что раскинулась лагерем на лугу позади царевнина терема. Стоило же Марье Моревне отлучиться, бежал к окну да тянул за собой Дмитрия Васильевича и вместе втихомолку потешались они над скрежетом зубовным князя Киевского.
В памяти Ивана свадебные торжества расплылись одним ярким пятном. Бессчетные благословенья и пожелания, аромат свечей и ладана, посверк золотых кадил, сладкие песнопения, воспаряющие под купол церкви, и чистый дискант иеромонаха Нафанаила, и густой, забирающий за живое бас архимандрита Владимира. Но крепче всего запомнились Ивану теплая рука Марьи Моревны и непривычная дрожь в голосе воительницы, когда отвечала она "да". И глаза щипало не только от ладана, и холодило пальцы тяжелое кольцо червонного золота - еще от прабабки осталось, а отец привез его из Хорлова и вручил Ивану, радуясь, что наконец-то нашлось ему применение. Теперь оно сияет на пальце Марьи Моревны, она же взамен надела ему свое, фамильное.
Остальное проходило так же, как на недавних сестриных свадьбах, с тем только отличием, что не они, а Иван удалился в разгар веселья и на сей раз он был не источником, а предметом тех грубоватых шуток, коими принято на Руси осыпать молодых.
И не видал Иван, как истощились шутки и смех, еда и питье, не для него они были предназначены. Ему с Марьей Моревною уготованы были полумрак опочивальни, чаша со свадебным напитком, тишь, нарушаемая жарким дыханьем, и сладкий сон в объятиях друг друга.
Марья Моревна взлетела по ступеням терема, задержалась наверху, чтобы снять латные рукавицы и шлем, растворила широкие двустворчатые двери, кивком ответив на поклоны стражников, и взошла к мужу.
Иван-царевич разглядывал карты в библиотеке - проследил по ним свой путь из Хорлова и убедился, что либо составители были пьяны в дым и в картах напутали, либо он должен был провести много больше дней в седле Бурки. Правда, по дороге заезжал он к зятьям-чародеям, чьи палаты недели на месте не постоят, так что, может, и зря грешит он на картографов. Лишь только дверь распахнулась, Иван рывком поднялся - обнять жену.
И угораздило же его влюбиться в одночасье!.. Или чьи-то чары тому виною? Да нет, скорее следует он семейному обычаю, ведь и Катя, и Лиза, и Лена, и сам батюшка признали своих суженых с первого взгляда и ни разу в том не усомнились. И он, видно, такой же однолюб: уж три месяца женат, а каждое утро просыпается и не верит своему счастию.
Он крепко поцеловал жену и, только выпустив из объятий, с удивленьем заметил доспехи ее и меч. Протянул руку и погладил тонкую, искусно сплетенную кольчугу.
- Хороша кольчужка, да не на женский стан.- Иван помолчал немного и задал жене вопрос, который уж давно занимал его, да недосуг было спросить: - С чего, скажи ты мне, Прекрасная Царевна сама войско свое водит, а не поручит это дело мужчине? Ведь сколько славных воинов ныне отпущены со службы императора византийского.
- Они за мзду служат, а я... я свой долг понимаю перед людьми да перед батюшкой, царство ему небесное.- Марья Моревна перекрестилась.- Он земли свои, народ свой на меня оставил, посему не кто-нибудь, а я сама защищать и оберегать их должна...- Улыбкою она смягчила свой чересчур торжественный тон.Ну, ответила я на вопрос?
- Наполовину.
Марья Моревна со стоном закатила глаза, и пальцы нежно зарылись в золотистые кудри мужа. А он, обнимая ее одной рукою, другой налил ей березовицы. Марья задумчиво пригубила, не сводя с него глаз. Потом отставила чашу, подошла к двери и заперла ее на ключ.
- Помоги-ка мне, Иванушка, снять это неженское облачение, а уж потом, коли захочешь, спрашивай.
Прошло довольно много времени, прежде чем Иван отпер дверь и, облокотившись на нее, вымолвил:
- Так что насчет моего вопроса? Марья Моревна зашнуровала рубаху из оленьих шкур, что надевала под кольчугу, и вздернула бровь.
- Знала я, что и в этом ты будешь настойчив.- Она села, закинула ноги в сапогах на низкий столик.- Так ведь ты и задал мне его только наполовину.
- А где ты воинскому делу обучалась?
- Кой-чему у отца, да и учителя у меня были знатные - из Византии, да из халифатов, да из татарского ханства.
Царевич недоверчиво покачал головой, но сомнений своих вслух высказать не посмел.
- Ладно, душа моя, не серчай. Спрос - не грех. Марья Моревна залпом допила остатки березовицы.
- Аль я не вижу, что расспросы еще не окончены? Где-то в славной твоей головушке засело коварное "но". Иван захохотал, даже в ладоши прихлопнул.
- Ай да женушка! Ай да умница! Ну догадлива! А с чего это, скажи, батюшке твоему вздумалось обучать дочь ратному ремеслу?
- Матушка моя умерла, произведя меня на свет, а отец был не из тех, что вдругорядь женятся. Сказывал, был, дескать, счастлив с одной женою, как не заслужил того, посему не опорочит ее память изменою. Так и остался без наследника. А когда я малость подросла, то выучилась у него и царством править, и войском командовать, как ни один мужчина. Почему бы нет? Кажись, жена у тебя не дура бесталанная.
- Куда там! - подтвердил Иван, вспомнив, какая участь постигла татарскую орду.- И с кем теперь драться надумала, коль цельными днями ученья проводишь?
- От тебя не скроешься,- усмехнулась Марья Моревна.- Думаю закончить дело, начатое в день, когда мы встретились.
- Опять татары?
- Все то же войско Темирово. Ты и сам подметил, что набеги их не завоевательские, а разбойничьи. Иван-царевич кивнул согласно.
- Так вот, прав ты был. Ильхан полтумена себе оттягал, пять тыщ татар. Три я побила, и знаю, где две остатние. Не нынче завтрева тут будут. И уж тогда...- Марья Моревна сжала кулаки,- тогда я сполна отплачу за милости, моим городам оказанные.
- И этих убьешь?
- Что ж еще с ворогом-то делать?
- За три месяца пять тыщ убитыми?!
У Ивана дрогнул голос. Что б ни сотворила женушка, любовь его к ней никогда не иссякнет. Да и права она, ежели поразмыслить. Дай татарам волю, они камня на камне тут не оставят. А как узнает Великий Хан, что сталось с ордой Мангую Темира, сто раз подумает, прежде чем вновь посылать войска на Русь.
Так уговаривал себя Иван, силясь позабыть о кровавом побоище, коему стал свидетелем.
- Я с тобой! - выпалил он.
Марья Моревна отказно головой помотала. Иван выпустил воздух через ноздри и про себя выругался, сознавая незавидное свое положение. Положа руку на сердце, никакой он не богатырь, и в резне участвовать ему поперек горла. Однако ж куда это годится: баба воюет, а мужик на печи сидит!
- Свет мой, Иванушка,- увещевала Марья Моревна,- думаешь, не знаю, что тебя гложет? Знаю. Но встретились мы с тобою, когда начала я эту рать, и чует мое сердце: когда окончу ее, потеряю тебя.
Она коснулась руки его дрожащей - не от холода и страха, а от гнева и гордости: ему легче умереть, чем прослыть трусом.
- Предчувствия эти у меня от батюшки покойного, он тоже все наперед знал и никогда не обманывался. Давай условимся, друг сердешный: на сей раз ты останешься тут, подале от очумелых коней да шальных стрел,- так мне спокойней будет. А в другой раз ты войско поведешь, а я останусь в терему тебя поджидать да на пяльцах вышивать. Улыбнулся Иван, да невесела улыбка вышла.
- Ладно, уговор. Но я вышивать не стану - не жди.
- Что ты, Ванюша,- рассмеялась Марья Моревна.- Твое дело царством править, за порядком надзирать. Будь хозяином, одна только просьба...
- Слушаю.
- Покамест это мой народ, не твой. Коли будешь править по-доброму, станет он и твоим. Мы с тобой полюбили друг дружку, оттого что судьба такая, а любовь народа заслужить надобно.
- Иль я с кем из твоих людей недобрым был? - удивился Иван.
- Нет, этого не скажу. Но ведь ты и не правил до сих пор один-то.
Царевич насупился, угадав истинную причину жениных наставлений.
- Речи Федора Константиновича повторяешь? Он тебя надоумил?
- Он.- Потянулась Марья Моревна к щеке, по которой медленно разливался гневный румянец, и стерла гнев поцелуями.- Слыхала я, как он толковал на свадебном пиру с Дмитрий Василичем. Поди-ка, главные управители повсюду одинаковы, а?
- Да уж, по всему видать,- скривился Иван. Марья Моревна сняла с пояса тяжелую связку ключей ото всех дверей и окон своего кремля.
- На-ка, теперь ты поноси.
Иван взял свинцовое кольцо и едва не уронил.
- Бог мой! И этакую тяжесть ты повсюду таскаешь?!
- Да нет. На что ж тогда челядь? Ты, главное, приказы отдавай им не унижая. А ключи бери только те, в коих у тебя самого нужда случится, связку же предоставь главному управителю.
- Откуда же мне знать, в каких нужда случится?
- Он тебе все скажет.
- А вдруг еще какой занадобится?
- Не занадобится.- Марья Моревна не скрывала усмешки.
- Отчего? - Он взвесил связку на ладони и тоже хмыкнул.- Ну да, на что ж тогда челядь?
- Молодец, быстро усвоил!
При всем своем величии Марья Моревна пошутить умела, за то Иван ее еще больше любил. Он подвесил ключи к поясу и, комично перегнувшись на один бок, последовал за ней во двор, где уже стояли навытяжку воины.
Бородатые ратники грянули громовое "ура", когда Иван на виду у всех трижды расцеловал свою царственную супругу, водрузил шелом ей на голову и подсадил в седло.
- Добрый путь,- вымолвил он тихо.
- Счастливо оставаться,- отвечала она.
Остальное было им ясно и без слов. Прекраснейшая из Царевен всея Руси пришпорила коня и повела свое войско на битву.