Страница:
- А почему они в него стреляли? Он что, гнался за ними?
- Спрашивал - не сказал, - ответил Миша, - говорит, пытался задержать их… Вот и все.
- В кого же им еще стрелять было, как не в него! - крикнул Катран. В твою бабушку, что ль? - И вздохнул: - А я, ребята, знаете, что сделал сегодня?
- Откусил у кошки хвост? - спросил Костя.
- Нет, без хвоста она мышей ловить не будет… Я вышел сегодня во двор и хлопнул о стену обезьянку.
- Какую обезьянку? - спросил Толян.
- Лилькину. Подарила мне когда-то на елку.
- Поэтому и орешь сегодня?
- Бестолочь, - устало сказал Катран, - объяснил бы, да не поймешь…
И снова ощутил в руках эту обезьянку, большую стеклянную, с шаловливыми блестящими глазами и загнутым кверху хвостом. Она была темно-коричневая, а лапки и мордочка - светлые… Он берег ее все годы. А вот сегодня он выскочил из дому во двор и хлопнул ее о стенку, и она вдрызг. Мгновенно. И это случилось после того, как мамка погнала его за деньгами к Лильке. Пятерка нужна была позарез - в больницу к бате собралась: на билет да и купить кой-что из еды - кормят там не так, чтобы очень… У соседей хоть шаром покати, у постояльцев, которым в сезон сдавали вторую комнату, давно взяли вперед, а батю только через две недели выпишут: прободение язвы - это не шутка… Но Катран сказал мамке - нет! Хоть повесьте на первом кипарисе, а к Крабу он не пойдет, не пойдет - и точка. Времени, когда Лилька вышла замуж, Катран не помнил. Но помнил, что всегда стеснялся ходить к ним: уж слишком известным и важным человеком в их городе был Карпов. Уж слишком шикарно было в их большом доме. И сестра все реже и реже прибегала к ним - дела: сын, дом, хозяйство… Только по крайней необходимости заглядывал к ним Катран. Но когда он по-настоящему возненавидел Краба (тогда он еще не получил этой клички), так это в прошлую зиму. Мамка послала его к Лильке за швейной машинкой: машинка нужна была, чтобы сшить ему, Катрану, костюм из грубого сукна. Он явился к ним слякотным вечером - шел снег пополам с дождем. У входа в дом Катран стряхнул с коротенького бобрикового пальтеца, скорее похожего на длинный пиджак, мокрые хлопья, счистил о вделанный в деревяшку металлический скребок грязь с ботинок и вошел. Время было несезонное, и дом был непривычно тих, почти мертв. "Ну, иди, иди, чего ты", - заставил он себя открыть наружную дверь и войти в коридор. Стукнул в дверь гостиной. "Прошу!" - крикнул изнутри Карпов, и Катран вошел. Карпов, видно, давно пришел с работы, потому что был одет по-домашнему: в ярко-красной байковой ковбойке с закатанными рукавами и в мягких ковровых туфлях. Плотный, покрытый добротным кофейным загаром. Сидя у низкого столика с радиоприемником, он досадливо - оторвали от дела! - полуобернулся к нему. А пальцы его оставались на белых, как у пианино, клавишах переключателей. Видно, что-то ловил в эфире.
"Лиля дома?" - спросил Катран, поздоровавшись.
"Дома. - Карпов отвернулся от него. - Наверху… А тебе зачем она?"
"Мама просила швейную машинку".
Карпов долго не отвечал ему на это и не звал Лильку, и Катран добавил:
"Нам дня на два, не больше".
"Подожди. - Карпов выключил приемник и, во весь голос крикнув: Виталий, позанимай гостя!" - вышел из гостиной, и его четкие шаги удалились по узкой лестнице вверх.
Катран стоял на самом пороге гостиной, и ему веяло в лицо теплом и уютом этой комнаты, с ее огромным мягким ковром, удобными креслами, красивой люстрой и пестрыми корешками книг на полках. И оттого, что все это было так непохоже на то, что окружало его дома, он чувствовал себя случайным и чуждым здесь, и что-то тихонько поползло к горлу, и начали ныть зубы, хотя все до единого были здоровы.
В коридоре бесшумно появился Виталик; Катран заслонял вход, и тот протиснулся мимо него в гостиную. И, протиснувшись, сказал:
"Здравствуй, Жора".
"Здорово", - произнес Катран и как-то глупо и не очень культурно хихикнул, потому что уж очень не был Виталик похож на его родню.
"Ты чего это?" - с грустным осуждением посмотрел на него Виталик, с ногами забрался в кресло, натянул зачем-то на кисти рук, точно ему было холодно, рукава пестрого свитерка и недовольно повел плечами.
И снова с ног до головы окинул Катрана и остановил глаза на его ботинках. И долго не подымал их. Катрану вдруг стало противно от всего этого. Он тоже глянул на свои ноги и увидел, что сильно наследил. И с его пальтеца капало на паркет. Катран молча вышел на крылечко и снова стал вытирать ноги и отряхиваться. А когда вернулся, опять напоролся на глаза Виталика, и они тотчас скользнули с его лица на ноги. "Вот гад!" - подумал Катран.
Вверху между тем послышались негромкие голоса - Лилькин и Карпова. Вдруг Катран почувствовал духоту и липкий жар. На него накатывало. В этом стоянии в дверях и ожидании было что-то унизительное. Молчать больше не мог.
"Ну, как живем?" - развязно спросил он.
"Да так… - Виталик хмуро посмотрел на него. - А ты?"
"А я прекрасно!" - чуть не крикнул Катран.
В глубине его что-то стало твориться. Шириться. Лезть наружу. Он смотрел на аккуратненько причесанную головенку Виталика, на его серьезненькие глазки, и в душе вдруг тяжело заворочалось подозрение: Карпов вызвал Виталика не просто так, не для того, чтобы "занять гостя" какой он гость! - а для того… Да, да, для того, чтобы он, Катран, не упер чего у них…
Гады! Надо уйти, убежать отсюда.
Но Катран, сжав в карманах кулаки, стоял и ждал, только стоял уже не на пороге, а в коридоре, у самых дверей. Ненависть с каждой секундой росла, тяжелела, царапала его, скрипела в нем.
Наконец сверху раздались шаги, и вниз спустились Лилька и Карпов.
Она приветливо, по-родственному - это она умеет - улыбнулась ему.
"Привет, Жора… Что ж ты не раздеваешься?"
"Я на минуту", - выдавил Катран и уставился в книги на стене.
"А ты донесешь машинку? - спросила Лилька. - Может, мама у нас пошьет?"
"Донесу".
"Ну конечно, донесет, - поддержал его Карпов. - Чтобы такой молодец да не донес! Небось мускулатурка - во! Дай-ка пощупать".
Катран и с места не сдвинулся.
"Не хочет, чтоб мамка заходила, - понял он. - Карпов ведь терпеть не может нас за то, что мы простые, и еще за то, что нас слишком много".
"Даете или нет?" - спросил он, готовый рвануться с места.
Лилька побежала в другую комнату, а Катран тяжело молчал в дверях.
"Как будто самим купить нельзя, - сказал вдруг Виталик. - Пить меньше надо…"
У Катрана сорвались сжатые челюсти, но он тут же подобрал их и водворил на место - сжал.
Лилька поставила перед ним на стул машинку в полированном футляре и опять посокрушалась:
"Ну как же это так: раз в год придешь, а и не разденешься? Хоть чаю попей… А?" Катран поднял и поудобней обхватил руками машинку.
"У нас и торт остался "Подарочный". Поешь? Ну тогда маме хоть снеси кусок. Я заверну…"
И здесь у Катрана сорвались и запрыгали челюсти.
"Нам не нужны ваши объедки! - Он плечом двинул дверь и быстро пошел по коридору. - Сволочи! Крабы!"
Через день мамка вернула им машинку (Катран донес ее до калитки дальше несла сама) и, конечно же, извинялась за его невыдержанность. Нашла перед кем! Как будто их чем-нибудь прошибешь. Ведь только месяц назад их дедушка встретил Лильку в гастрономе, подошел, как человек, про здоровье спросил, про сына ее, Виталика. И ничего не просил. Дедушка у них старенький и по дряхлости лет может иногда попросить, а здесь - ничего. Так она, сестра, сама стала жаловаться ему, что с деньгами у них туговато, что забор не чинен и подохло два индюка, а эта ихняя Пелагея только объедает их. Дедушка - на что уж негордый человек! - махнул рукой и ушел. А ведь мамка говорила, когда Лилька кончала десятый класс, добрая была, простая, улыбка с лица не сходила, и все вокруг говорили мамке: "Счастливая ты, Евфросинья, какая девочка у тебя!" Такой красивой, как Лилька, не было на их улице. Другие поступали в школу медицинских сестер, или шли в официантки, или на кондукторшу автобуса учились - это проще всего! А Лилька решила в МГУ подать, и не на какой-нибудь там биологический или юридический, а на мехмат - механико-математический факультет! И уехала в Москву, и провалилась там: каких-то два балла недобрала - вот же не повезло. Вернувшись в Скалистый, устроилась в киоске по продаже сувениров; и когда возле нее не толклись покупатели, а толклись они почти всегда, когда и товара-то нового не было, она зубрила физику на будущий год готовилась поступить. Иногда она жаловалась мамке: "Ох, как бы снова не срезаться… Что тогда делать буду? Кем устроюсь? Не билетики же мне отрывать в автобусе, не бегать по больным с уколами", - и тонкие губы ее высокомерно кривились. "И это дело, - утешала ее мамка, - не всем же быть профессоршами…" - "Нет, мама, нет, - твердила Лилька, - не по мне это, не хочу…" И здесь ее крабья клешня - рраз! - точно напополам перерезала…
И сегодня мамка погнала его к ней за деньгами, и он хлопнул эту обезьянку - замечательного зверька с умными глазами - об стену! Как будто она была в чем-то виновата… И когда спало напряжение дня - ныряние и дорога по стене, он вспомнил обо всем. Все свои унижения… Но разве могли понять это мальчишки?!
- Лилька была хорошая, - сказал Катран, - и оставалась бы хорошей, если бы не Краб.
- Возможно, - заметил Костя, - наш Володька с ней в школе учился, тоже говорит, девочка была - во! Гимнастка и плавунья.
- Пловчиха, - сказал Толян.
- Ну пловчиха… Только с соревнований по плаванью сбегала, если соседние школы выставляли сильный состав…
- Враки! - резанул Катран. - Сильней ее пловчих не было! И красивей… Теперь тебе ясно, мечтатель, - крикнул он на Мишу, - почему я хочу привлечь к этому делу того пузатого с сестренкой? Они помогут мне отомстить Крабу! Они будут нашими разведчиками в его штаб-квартире! По их знаку мы нападем на Краба…
- И нанесем некоторый ущерб его богатству? - иронически спросил Миша.
- Да! - Катран кричал в такт словам и махал своими черными кулаками.
- Свернешь головы индюкам?
- Сверну!
- Айву с абрикосами оборвешь?
- Оборву!
- Клубнику вытопчешь?
- Вытопчу! - Катран рубил кулаком воздух.
- Ты уже, кажется, пробовал?
- Теперь мы лучше подготовимся! Краб очень хитер и осторожен, у него везде спрятаны лампочки, и при малейшем шуме в саду он включает свет, но мы ликвидируем эту систему…
- Ребята, пора назад. - Миша встал, размял замлевшие от сидения ноги и поправил треугольник красных плавок. И когда они шли по пляжу, сказал: Ты только напортишь всем, надо не так. Сейчас не пещерный век…
- А как надо?
Миша промолчал.
А когда они вошли в городок, сказал:
- Для охраны Федора Михайловича, если чуть что - выставим посты.
Глава 9
Глава 10
- Спрашивал - не сказал, - ответил Миша, - говорит, пытался задержать их… Вот и все.
- В кого же им еще стрелять было, как не в него! - крикнул Катран. В твою бабушку, что ль? - И вздохнул: - А я, ребята, знаете, что сделал сегодня?
- Откусил у кошки хвост? - спросил Костя.
- Нет, без хвоста она мышей ловить не будет… Я вышел сегодня во двор и хлопнул о стену обезьянку.
- Какую обезьянку? - спросил Толян.
- Лилькину. Подарила мне когда-то на елку.
- Поэтому и орешь сегодня?
- Бестолочь, - устало сказал Катран, - объяснил бы, да не поймешь…
И снова ощутил в руках эту обезьянку, большую стеклянную, с шаловливыми блестящими глазами и загнутым кверху хвостом. Она была темно-коричневая, а лапки и мордочка - светлые… Он берег ее все годы. А вот сегодня он выскочил из дому во двор и хлопнул ее о стенку, и она вдрызг. Мгновенно. И это случилось после того, как мамка погнала его за деньгами к Лильке. Пятерка нужна была позарез - в больницу к бате собралась: на билет да и купить кой-что из еды - кормят там не так, чтобы очень… У соседей хоть шаром покати, у постояльцев, которым в сезон сдавали вторую комнату, давно взяли вперед, а батю только через две недели выпишут: прободение язвы - это не шутка… Но Катран сказал мамке - нет! Хоть повесьте на первом кипарисе, а к Крабу он не пойдет, не пойдет - и точка. Времени, когда Лилька вышла замуж, Катран не помнил. Но помнил, что всегда стеснялся ходить к ним: уж слишком известным и важным человеком в их городе был Карпов. Уж слишком шикарно было в их большом доме. И сестра все реже и реже прибегала к ним - дела: сын, дом, хозяйство… Только по крайней необходимости заглядывал к ним Катран. Но когда он по-настоящему возненавидел Краба (тогда он еще не получил этой клички), так это в прошлую зиму. Мамка послала его к Лильке за швейной машинкой: машинка нужна была, чтобы сшить ему, Катрану, костюм из грубого сукна. Он явился к ним слякотным вечером - шел снег пополам с дождем. У входа в дом Катран стряхнул с коротенького бобрикового пальтеца, скорее похожего на длинный пиджак, мокрые хлопья, счистил о вделанный в деревяшку металлический скребок грязь с ботинок и вошел. Время было несезонное, и дом был непривычно тих, почти мертв. "Ну, иди, иди, чего ты", - заставил он себя открыть наружную дверь и войти в коридор. Стукнул в дверь гостиной. "Прошу!" - крикнул изнутри Карпов, и Катран вошел. Карпов, видно, давно пришел с работы, потому что был одет по-домашнему: в ярко-красной байковой ковбойке с закатанными рукавами и в мягких ковровых туфлях. Плотный, покрытый добротным кофейным загаром. Сидя у низкого столика с радиоприемником, он досадливо - оторвали от дела! - полуобернулся к нему. А пальцы его оставались на белых, как у пианино, клавишах переключателей. Видно, что-то ловил в эфире.
"Лиля дома?" - спросил Катран, поздоровавшись.
"Дома. - Карпов отвернулся от него. - Наверху… А тебе зачем она?"
"Мама просила швейную машинку".
Карпов долго не отвечал ему на это и не звал Лильку, и Катран добавил:
"Нам дня на два, не больше".
"Подожди. - Карпов выключил приемник и, во весь голос крикнув: Виталий, позанимай гостя!" - вышел из гостиной, и его четкие шаги удалились по узкой лестнице вверх.
Катран стоял на самом пороге гостиной, и ему веяло в лицо теплом и уютом этой комнаты, с ее огромным мягким ковром, удобными креслами, красивой люстрой и пестрыми корешками книг на полках. И оттого, что все это было так непохоже на то, что окружало его дома, он чувствовал себя случайным и чуждым здесь, и что-то тихонько поползло к горлу, и начали ныть зубы, хотя все до единого были здоровы.
В коридоре бесшумно появился Виталик; Катран заслонял вход, и тот протиснулся мимо него в гостиную. И, протиснувшись, сказал:
"Здравствуй, Жора".
"Здорово", - произнес Катран и как-то глупо и не очень культурно хихикнул, потому что уж очень не был Виталик похож на его родню.
"Ты чего это?" - с грустным осуждением посмотрел на него Виталик, с ногами забрался в кресло, натянул зачем-то на кисти рук, точно ему было холодно, рукава пестрого свитерка и недовольно повел плечами.
И снова с ног до головы окинул Катрана и остановил глаза на его ботинках. И долго не подымал их. Катрану вдруг стало противно от всего этого. Он тоже глянул на свои ноги и увидел, что сильно наследил. И с его пальтеца капало на паркет. Катран молча вышел на крылечко и снова стал вытирать ноги и отряхиваться. А когда вернулся, опять напоролся на глаза Виталика, и они тотчас скользнули с его лица на ноги. "Вот гад!" - подумал Катран.
Вверху между тем послышались негромкие голоса - Лилькин и Карпова. Вдруг Катран почувствовал духоту и липкий жар. На него накатывало. В этом стоянии в дверях и ожидании было что-то унизительное. Молчать больше не мог.
"Ну, как живем?" - развязно спросил он.
"Да так… - Виталик хмуро посмотрел на него. - А ты?"
"А я прекрасно!" - чуть не крикнул Катран.
В глубине его что-то стало твориться. Шириться. Лезть наружу. Он смотрел на аккуратненько причесанную головенку Виталика, на его серьезненькие глазки, и в душе вдруг тяжело заворочалось подозрение: Карпов вызвал Виталика не просто так, не для того, чтобы "занять гостя" какой он гость! - а для того… Да, да, для того, чтобы он, Катран, не упер чего у них…
Гады! Надо уйти, убежать отсюда.
Но Катран, сжав в карманах кулаки, стоял и ждал, только стоял уже не на пороге, а в коридоре, у самых дверей. Ненависть с каждой секундой росла, тяжелела, царапала его, скрипела в нем.
Наконец сверху раздались шаги, и вниз спустились Лилька и Карпов.
Она приветливо, по-родственному - это она умеет - улыбнулась ему.
"Привет, Жора… Что ж ты не раздеваешься?"
"Я на минуту", - выдавил Катран и уставился в книги на стене.
"А ты донесешь машинку? - спросила Лилька. - Может, мама у нас пошьет?"
"Донесу".
"Ну конечно, донесет, - поддержал его Карпов. - Чтобы такой молодец да не донес! Небось мускулатурка - во! Дай-ка пощупать".
Катран и с места не сдвинулся.
"Не хочет, чтоб мамка заходила, - понял он. - Карпов ведь терпеть не может нас за то, что мы простые, и еще за то, что нас слишком много".
"Даете или нет?" - спросил он, готовый рвануться с места.
Лилька побежала в другую комнату, а Катран тяжело молчал в дверях.
"Как будто самим купить нельзя, - сказал вдруг Виталик. - Пить меньше надо…"
У Катрана сорвались сжатые челюсти, но он тут же подобрал их и водворил на место - сжал.
Лилька поставила перед ним на стул машинку в полированном футляре и опять посокрушалась:
"Ну как же это так: раз в год придешь, а и не разденешься? Хоть чаю попей… А?" Катран поднял и поудобней обхватил руками машинку.
"У нас и торт остался "Подарочный". Поешь? Ну тогда маме хоть снеси кусок. Я заверну…"
И здесь у Катрана сорвались и запрыгали челюсти.
"Нам не нужны ваши объедки! - Он плечом двинул дверь и быстро пошел по коридору. - Сволочи! Крабы!"
Через день мамка вернула им машинку (Катран донес ее до калитки дальше несла сама) и, конечно же, извинялась за его невыдержанность. Нашла перед кем! Как будто их чем-нибудь прошибешь. Ведь только месяц назад их дедушка встретил Лильку в гастрономе, подошел, как человек, про здоровье спросил, про сына ее, Виталика. И ничего не просил. Дедушка у них старенький и по дряхлости лет может иногда попросить, а здесь - ничего. Так она, сестра, сама стала жаловаться ему, что с деньгами у них туговато, что забор не чинен и подохло два индюка, а эта ихняя Пелагея только объедает их. Дедушка - на что уж негордый человек! - махнул рукой и ушел. А ведь мамка говорила, когда Лилька кончала десятый класс, добрая была, простая, улыбка с лица не сходила, и все вокруг говорили мамке: "Счастливая ты, Евфросинья, какая девочка у тебя!" Такой красивой, как Лилька, не было на их улице. Другие поступали в школу медицинских сестер, или шли в официантки, или на кондукторшу автобуса учились - это проще всего! А Лилька решила в МГУ подать, и не на какой-нибудь там биологический или юридический, а на мехмат - механико-математический факультет! И уехала в Москву, и провалилась там: каких-то два балла недобрала - вот же не повезло. Вернувшись в Скалистый, устроилась в киоске по продаже сувениров; и когда возле нее не толклись покупатели, а толклись они почти всегда, когда и товара-то нового не было, она зубрила физику на будущий год готовилась поступить. Иногда она жаловалась мамке: "Ох, как бы снова не срезаться… Что тогда делать буду? Кем устроюсь? Не билетики же мне отрывать в автобусе, не бегать по больным с уколами", - и тонкие губы ее высокомерно кривились. "И это дело, - утешала ее мамка, - не всем же быть профессоршами…" - "Нет, мама, нет, - твердила Лилька, - не по мне это, не хочу…" И здесь ее крабья клешня - рраз! - точно напополам перерезала…
И сегодня мамка погнала его к ней за деньгами, и он хлопнул эту обезьянку - замечательного зверька с умными глазами - об стену! Как будто она была в чем-то виновата… И когда спало напряжение дня - ныряние и дорога по стене, он вспомнил обо всем. Все свои унижения… Но разве могли понять это мальчишки?!
- Лилька была хорошая, - сказал Катран, - и оставалась бы хорошей, если бы не Краб.
- Возможно, - заметил Костя, - наш Володька с ней в школе учился, тоже говорит, девочка была - во! Гимнастка и плавунья.
- Пловчиха, - сказал Толян.
- Ну пловчиха… Только с соревнований по плаванью сбегала, если соседние школы выставляли сильный состав…
- Враки! - резанул Катран. - Сильней ее пловчих не было! И красивей… Теперь тебе ясно, мечтатель, - крикнул он на Мишу, - почему я хочу привлечь к этому делу того пузатого с сестренкой? Они помогут мне отомстить Крабу! Они будут нашими разведчиками в его штаб-квартире! По их знаку мы нападем на Краба…
- И нанесем некоторый ущерб его богатству? - иронически спросил Миша.
- Да! - Катран кричал в такт словам и махал своими черными кулаками.
- Свернешь головы индюкам?
- Сверну!
- Айву с абрикосами оборвешь?
- Оборву!
- Клубнику вытопчешь?
- Вытопчу! - Катран рубил кулаком воздух.
- Ты уже, кажется, пробовал?
- Теперь мы лучше подготовимся! Краб очень хитер и осторожен, у него везде спрятаны лампочки, и при малейшем шуме в саду он включает свет, но мы ликвидируем эту систему…
- Ребята, пора назад. - Миша встал, размял замлевшие от сидения ноги и поправил треугольник красных плавок. И когда они шли по пляжу, сказал: Ты только напортишь всем, надо не так. Сейчас не пещерный век…
- А как надо?
Миша промолчал.
А когда они вошли в городок, сказал:
- Для охраны Федора Михайловича, если чуть что - выставим посты.
Глава 9
В БУХТЕ АМФОР
Утром следующего дня плотик качался на старом месте, в бухте Амфор (так прозвали они безымянную бухту у Дельфиньего мыса), качался возле маленького, для приметы, буйка - литровой бутылки на рыбацкой жилке, прикрепленной к камню на дне.
Первым погрузился Миша.
Глотнув как можно больше воздуха, плотно сжав в зубах резиновый загубник трубки, он ринулся вниз, и узкое, длинное, сильное тело его обжала со всех сторон прохладная вода. И чем глубже, тем прохладней. Она ласково касалась нагретой солнцем кожи, охотно пуская его в свою глубину.
В одной руке Миша держал ломик, другой усиленно греб. Утро было безоблачное, и дно хорошо просматривалось - все в голубых пятнах и зыбких солнечных бликах. А до него было немало - метров семь.
Миша всегда любил море, но сейчас - особенно, сейчас, когда они обнаружили эту амфору. Зеленухи, ерши, лобанчики, медузы - это давно приелось. Сейчас, бросаясь в море, в его глубину, он словно дорывался до какой-то тайны. Того и гляди, где-то рядом, среди замшелых камней и шевелящихся водорослей, в зеленоватом мраке вдруг замерцает длинный, чудом уцелевший корпус того самого греческого судна, весь мохнатый - в ракушках, в траве, в толстой холодной слизи.
Стало сильней давить на уши, в маске начала собираться вода. Миша по привычке выдул носом воздух в маску - давить стало меньше. Он не замечал ни вертлявых рыбок, ни притаившихся крабов, ни леса водорослей - не до них было.
Вдруг его сердце радостно толкнулось внутри. Вон, вон она - глубоко вросшая в дно, полукруглая, грязно-рыжая, с приплюснутой к туловищу ручкой, слепленная и обожженная, может, в самих античных Афинах!
В который уже раз видит ее, а все не может привыкнуть.
Коснувшись пальцами дна, Миша сразу зажал обеими ступнями большой гладкий камень - специально опустили его сюда, чтобы вода не выталкивала. Пригнувшись, провел ладонью по скользкому плавному телу амфоры. И, подымая со дна муть, стал долбить ломиком грунт - прочно спекшийся массив гальки. Точными ударами он рубил ее, выворачивал, сдвигал. И был очень осторожен.
За эти дни они аккуратно окопали ее вокруг, но амфора точно намертво вросла в грунт. "Дурни мы, видно, - на мгновение мелькнуло у Мишки, - не надо было фасонить и скрывать от Федора Михайловича, он бы советом помог, а то и сам снырял бы с нами: он не молод, но грудная клетка у него и запас кислорода - будь здоров!" Но мысли, даже о Федоре Михайловиче, отвлекали и мешали сейчас. Уже невмоготу было работать - все сильней жало на уши, слегка подташнивало и воздуха в легких оставалось скудная капля. А вот Катран бы еще терпел. Он всех пересиживает секунд на десять - пятнадцать.
Миша еще ударил два раза, положил ломик рядом с амфорой и отпустил камень, за который держался ногами. Чтобы не выскочить быстро - от резкой смены давлений может заболеть голова, - он, всплывая, притормаживал руками и ластами. Вот и верх, и тень плотика, и зыбкие ребячьи головы на нем. Миша сильно дунул в трубку и вытолкнул струю воды. Глубоко вздохнул - в грудь полился одуряюще свежий воздух.
И снова кинулся вниз.
Без ломика легче было пробиваться сквозь толщу воды - он загребал двумя руками. Секунд пять выгадал. И опять удобно пристроил в ступнях камень. Тук-тук! - громко отдаваясь под водой, стучал ломик. Кусок за куском отваливалась галька. Главное, чтобы амфору не задеть…
И опять воздух на исходе. Миша оторвался ото дна, и снова тугая струя вылетела из трубки. И он, разрывая воду, опять дотянулся до дна. Через шесть погружений мускулы рук стали ватными, ноги слегка свело, в голове шумело от недостатка воздуха: надо было не задаваться, а всплыть секунд на десять раньше и не идти наперегонки с Жоркой: он таки рыбацкий сын, истинный Катран…
"Ну хватит! Лезь на плотик", - приказал себе Миша.
"Нет, не хватит… Еще, еще секунду… Ну еще полсекунды… скрипело и ныло внутри него. - Лезь! От всех требуешь дисциплины, а сам…"
Миша медленно всплыл, кинул руки на край плотика, и Толян подхватил его. Миша сильным толчком вскарабкался на пляшущую камеру. Вынул трубку, стащил маску - свежий воздух ворвался в него, и он чуть не потерял сознание. Но терять его было нельзя - на него смотрело столько глаз!
Миша на всякий случай сделал вид, что вытирает лицо, а сам задержал на нем руку - никто не должен видеть усталости, почти боли на лице.
Маску у него выхватил Илька.
Он лежал на плотике, краснотелый от загара, с головы до ног обметанный веснушками, но волосы у него почему-то были не рыжие, как у большинства неистово веснушчатых, а русые. Илька в воде натянул на ступни ласты, просунул в тугую маску узкую голову, продел меж щекой и резиной маски трубку, резанул Мишу с Катраном глазами через овальное стекло и мгновенно пошел ко дну.
"Нервный он какой-то сегодня, злой, - подумал Миша. - И все-таки ребята вчера перегнули, когда говорили о нем…" Миша посмотрел на берег низкий и выжженный. И опять увидел вчерашнего, случайно примкнувшего к ним толстенького курортника в сандалиях. А где же девчонка?
- Уже явился твой разведчик. - Миша коснулся плечом раскаленного плеча Катрана, лежавшего рядом на плотике. - Дисциплинированный!.. Много платить будешь?
- Он ничего не знает, - буркнул Катран, - и ты никому ни слова.
Илька меж тем секунд пять уже трудился на глубине.
"Что в ней может быть? - думал он. - А вдруг? Нет… Скорей всего, ничего. Что может сохраниться за пятнадцать - или сколько их там прошло веков? Конечно, как говорил Федор Михайлович, наукой не подтверждено, что греки хранили в амфорах деньги, - амфоры у них предназначались для вина, зерна и разных масел. Но бывает, и наука ошибается…"
Его рука скользнула к горлышку, и длинные худые пальцы полезли в вязкий холодный ил. Вдруг что-то больно кольнуло палец, Илька отдернул руку и выругался про себя: "Завелся в амфоре кто-то? У-у, сволочь!" И тотчас с утроенной энергией заработал ломиком. И подумал: здорово Мишка наворочал тут гальки за свои погружения! Старался… Чтобы верховодить и покрикивать на других! А ведь он-то, Мишка, самый обыкновенный, и к тому же года на два моложе его. Но умеет показать себя, сделать вид, задрать нос. Сейчас это главное - показать себя и охмурить окружающих разными словечками. И обещать. Кто это умеет, тот всегда на коне… И как это получилось, что Мишка стал над всеми? Хорошо бы ему, Ильке, откопать сейчас эту амфору, самому откопать и всплыть с ней… У всех, как по команде, глаза бы на лоб! Добил-таки! Отодрал ото дна! Первый! А то ведь кое-кто думает, что он…
Время от времени Илька всплывал, хватал через высунувшуюся трубку воздух и снова погружался к ломику. Старательно бил им в дно, тщательно целясь и вздымая ил. И чем больше думал, чем сильней бил и энергичней двигался, тем быстрей расходовался воздух. И хотелось немедленно выскочить наружу. Но он сидел на дне, терпел и все глубже подрывался под бок амфоры. Он бил аккуратно - не дай бог задеть ее! Тогда он сразу откатится к последним мальчишкам и займет место где-то возле этого увальня Васьки… Никак нельзя промахнуться и разбить ее. Никак! По стене к Дельфиньему мысу можно пройти и после третьей попытки - и он пройдет! - а попробуй найди на дне вторую амфору!
Илька всплыл и опять пошел на погружение, но кто-то цепко схватил его за ногу.
- Хватит, Жоркина очередь! - раздался чей-то голос над водой.
Илька рванул ногу и стремительно пошел ко дну: они думали, он обессилел? Они всегда думают о нем не так. Не так, как надо! Они еще узнают, чего он стоит!
Илька стал колотить ломиком. Он бы сидел здесь целый час и колотил, пока не добыл амфору. Он бы… Но воздух уже кончался, а амфора прочно сидела в дне. И конечно, они больше не пустят его сюда.
Вдруг Илька смекнул, что надо делать, как надуть их и в этот раз. Он отплыл в сторону метров на пять, вынырнул, рывком втянул воздух и, слыша угрожающие вопли с плотика, пошел к своей амфоре. Илька очень торопился, вода вокруг него кипела, и в спешке он долго не мог найти амфору. А когда наконец отыскал, воздух уже кончался. И здесь он вздрогнул: чья-то рука скользнула по его спине. Илька отшатнулся и чуть не стукнул ломиком по амфоре. Обернулся - Катран. В маске и ластах, он делал ему гневные жесты: не дури, дескать, иди наверх! И стал вырывать из его рук ломик.
Делать было нечего, Илька позволил ему вывернуть из своих пальцев инструмент и лениво, с затаенным чувством маленькой победы перехитрил-таки! - всплыл, сдвинул на лоб маску и полез на плотик.
- Подводный лихач! - сказал Миша. - Хочешь, чтобы права отобрали?
- Попробуйте, - процедил Илька.
Катран, как всегда, долго не появлялся, а потом его вдруг словно выбросило вверх, и сперва из воды вылетела его темная рука, а в ней… нет, Миша не мог поверить глазам, - в ней была гнутая глиняная ручка…
- Что ты наделал! - закричал Миша, так закричал, что плотик встряхнулся на воде и закачался. - Что ты натворил!
"Вот он, твой хваленый Катран, полюбуйся!" - подумал Илька при виде этой ручки и быстро отвернул от Миши свое веснушчатое тонкогубое лицо, потому что откуда-то из глубины его вдруг протиснулась и вырвалась почти против его воли радость и ярко вспыхнула на лице.
Первым погрузился Миша.
Глотнув как можно больше воздуха, плотно сжав в зубах резиновый загубник трубки, он ринулся вниз, и узкое, длинное, сильное тело его обжала со всех сторон прохладная вода. И чем глубже, тем прохладней. Она ласково касалась нагретой солнцем кожи, охотно пуская его в свою глубину.
В одной руке Миша держал ломик, другой усиленно греб. Утро было безоблачное, и дно хорошо просматривалось - все в голубых пятнах и зыбких солнечных бликах. А до него было немало - метров семь.
Миша всегда любил море, но сейчас - особенно, сейчас, когда они обнаружили эту амфору. Зеленухи, ерши, лобанчики, медузы - это давно приелось. Сейчас, бросаясь в море, в его глубину, он словно дорывался до какой-то тайны. Того и гляди, где-то рядом, среди замшелых камней и шевелящихся водорослей, в зеленоватом мраке вдруг замерцает длинный, чудом уцелевший корпус того самого греческого судна, весь мохнатый - в ракушках, в траве, в толстой холодной слизи.
Стало сильней давить на уши, в маске начала собираться вода. Миша по привычке выдул носом воздух в маску - давить стало меньше. Он не замечал ни вертлявых рыбок, ни притаившихся крабов, ни леса водорослей - не до них было.
Вдруг его сердце радостно толкнулось внутри. Вон, вон она - глубоко вросшая в дно, полукруглая, грязно-рыжая, с приплюснутой к туловищу ручкой, слепленная и обожженная, может, в самих античных Афинах!
В который уже раз видит ее, а все не может привыкнуть.
Коснувшись пальцами дна, Миша сразу зажал обеими ступнями большой гладкий камень - специально опустили его сюда, чтобы вода не выталкивала. Пригнувшись, провел ладонью по скользкому плавному телу амфоры. И, подымая со дна муть, стал долбить ломиком грунт - прочно спекшийся массив гальки. Точными ударами он рубил ее, выворачивал, сдвигал. И был очень осторожен.
За эти дни они аккуратно окопали ее вокруг, но амфора точно намертво вросла в грунт. "Дурни мы, видно, - на мгновение мелькнуло у Мишки, - не надо было фасонить и скрывать от Федора Михайловича, он бы советом помог, а то и сам снырял бы с нами: он не молод, но грудная клетка у него и запас кислорода - будь здоров!" Но мысли, даже о Федоре Михайловиче, отвлекали и мешали сейчас. Уже невмоготу было работать - все сильней жало на уши, слегка подташнивало и воздуха в легких оставалось скудная капля. А вот Катран бы еще терпел. Он всех пересиживает секунд на десять - пятнадцать.
Миша еще ударил два раза, положил ломик рядом с амфорой и отпустил камень, за который держался ногами. Чтобы не выскочить быстро - от резкой смены давлений может заболеть голова, - он, всплывая, притормаживал руками и ластами. Вот и верх, и тень плотика, и зыбкие ребячьи головы на нем. Миша сильно дунул в трубку и вытолкнул струю воды. Глубоко вздохнул - в грудь полился одуряюще свежий воздух.
И снова кинулся вниз.
Без ломика легче было пробиваться сквозь толщу воды - он загребал двумя руками. Секунд пять выгадал. И опять удобно пристроил в ступнях камень. Тук-тук! - громко отдаваясь под водой, стучал ломик. Кусок за куском отваливалась галька. Главное, чтобы амфору не задеть…
И опять воздух на исходе. Миша оторвался ото дна, и снова тугая струя вылетела из трубки. И он, разрывая воду, опять дотянулся до дна. Через шесть погружений мускулы рук стали ватными, ноги слегка свело, в голове шумело от недостатка воздуха: надо было не задаваться, а всплыть секунд на десять раньше и не идти наперегонки с Жоркой: он таки рыбацкий сын, истинный Катран…
"Ну хватит! Лезь на плотик", - приказал себе Миша.
"Нет, не хватит… Еще, еще секунду… Ну еще полсекунды… скрипело и ныло внутри него. - Лезь! От всех требуешь дисциплины, а сам…"
Миша медленно всплыл, кинул руки на край плотика, и Толян подхватил его. Миша сильным толчком вскарабкался на пляшущую камеру. Вынул трубку, стащил маску - свежий воздух ворвался в него, и он чуть не потерял сознание. Но терять его было нельзя - на него смотрело столько глаз!
Миша на всякий случай сделал вид, что вытирает лицо, а сам задержал на нем руку - никто не должен видеть усталости, почти боли на лице.
Маску у него выхватил Илька.
Он лежал на плотике, краснотелый от загара, с головы до ног обметанный веснушками, но волосы у него почему-то были не рыжие, как у большинства неистово веснушчатых, а русые. Илька в воде натянул на ступни ласты, просунул в тугую маску узкую голову, продел меж щекой и резиной маски трубку, резанул Мишу с Катраном глазами через овальное стекло и мгновенно пошел ко дну.
"Нервный он какой-то сегодня, злой, - подумал Миша. - И все-таки ребята вчера перегнули, когда говорили о нем…" Миша посмотрел на берег низкий и выжженный. И опять увидел вчерашнего, случайно примкнувшего к ним толстенького курортника в сандалиях. А где же девчонка?
- Уже явился твой разведчик. - Миша коснулся плечом раскаленного плеча Катрана, лежавшего рядом на плотике. - Дисциплинированный!.. Много платить будешь?
- Он ничего не знает, - буркнул Катран, - и ты никому ни слова.
Илька меж тем секунд пять уже трудился на глубине.
"Что в ней может быть? - думал он. - А вдруг? Нет… Скорей всего, ничего. Что может сохраниться за пятнадцать - или сколько их там прошло веков? Конечно, как говорил Федор Михайлович, наукой не подтверждено, что греки хранили в амфорах деньги, - амфоры у них предназначались для вина, зерна и разных масел. Но бывает, и наука ошибается…"
Его рука скользнула к горлышку, и длинные худые пальцы полезли в вязкий холодный ил. Вдруг что-то больно кольнуло палец, Илька отдернул руку и выругался про себя: "Завелся в амфоре кто-то? У-у, сволочь!" И тотчас с утроенной энергией заработал ломиком. И подумал: здорово Мишка наворочал тут гальки за свои погружения! Старался… Чтобы верховодить и покрикивать на других! А ведь он-то, Мишка, самый обыкновенный, и к тому же года на два моложе его. Но умеет показать себя, сделать вид, задрать нос. Сейчас это главное - показать себя и охмурить окружающих разными словечками. И обещать. Кто это умеет, тот всегда на коне… И как это получилось, что Мишка стал над всеми? Хорошо бы ему, Ильке, откопать сейчас эту амфору, самому откопать и всплыть с ней… У всех, как по команде, глаза бы на лоб! Добил-таки! Отодрал ото дна! Первый! А то ведь кое-кто думает, что он…
Время от времени Илька всплывал, хватал через высунувшуюся трубку воздух и снова погружался к ломику. Старательно бил им в дно, тщательно целясь и вздымая ил. И чем больше думал, чем сильней бил и энергичней двигался, тем быстрей расходовался воздух. И хотелось немедленно выскочить наружу. Но он сидел на дне, терпел и все глубже подрывался под бок амфоры. Он бил аккуратно - не дай бог задеть ее! Тогда он сразу откатится к последним мальчишкам и займет место где-то возле этого увальня Васьки… Никак нельзя промахнуться и разбить ее. Никак! По стене к Дельфиньему мысу можно пройти и после третьей попытки - и он пройдет! - а попробуй найди на дне вторую амфору!
Илька всплыл и опять пошел на погружение, но кто-то цепко схватил его за ногу.
- Хватит, Жоркина очередь! - раздался чей-то голос над водой.
Илька рванул ногу и стремительно пошел ко дну: они думали, он обессилел? Они всегда думают о нем не так. Не так, как надо! Они еще узнают, чего он стоит!
Илька стал колотить ломиком. Он бы сидел здесь целый час и колотил, пока не добыл амфору. Он бы… Но воздух уже кончался, а амфора прочно сидела в дне. И конечно, они больше не пустят его сюда.
Вдруг Илька смекнул, что надо делать, как надуть их и в этот раз. Он отплыл в сторону метров на пять, вынырнул, рывком втянул воздух и, слыша угрожающие вопли с плотика, пошел к своей амфоре. Илька очень торопился, вода вокруг него кипела, и в спешке он долго не мог найти амфору. А когда наконец отыскал, воздух уже кончался. И здесь он вздрогнул: чья-то рука скользнула по его спине. Илька отшатнулся и чуть не стукнул ломиком по амфоре. Обернулся - Катран. В маске и ластах, он делал ему гневные жесты: не дури, дескать, иди наверх! И стал вырывать из его рук ломик.
Делать было нечего, Илька позволил ему вывернуть из своих пальцев инструмент и лениво, с затаенным чувством маленькой победы перехитрил-таки! - всплыл, сдвинул на лоб маску и полез на плотик.
- Подводный лихач! - сказал Миша. - Хочешь, чтобы права отобрали?
- Попробуйте, - процедил Илька.
Катран, как всегда, долго не появлялся, а потом его вдруг словно выбросило вверх, и сперва из воды вылетела его темная рука, а в ней… нет, Миша не мог поверить глазам, - в ней была гнутая глиняная ручка…
- Что ты наделал! - закричал Миша, так закричал, что плотик встряхнулся на воде и закачался. - Что ты натворил!
"Вот он, твой хваленый Катран, полюбуйся!" - подумал Илька при виде этой ручки и быстро отвернул от Миши свое веснушчатое тонкогубое лицо, потому что откуда-то из глубины его вдруг протиснулась и вырвалась почти против его воли радость и ярко вспыхнула на лице.
Глава 10
ВОПРОСЫ И ДОГАДКИ
Одику было странно, что из-за этих вот никудышных глиняных черепков было столько возни, волнений, крика. Ведь чуть не подрались! Ну хорошо древние, ну хорошо - античные, но толку-то что? Другое дело, нашли бы, как об этом иногда сообщают газеты, кувшин с кладом - золотыми дукатами или, на худой конец, с серебряными талерами. Ну пусть даже с медными. Пусть ничего в ней не было б, но сама амфора была бы красиво расписана старинными художниками… А то ведь ничего этого, лишь красноватые глиняные черепки!
Обломки амфоры нес Миша, нес в хозяйственной кожаной сумке, с которой его мать, наверно, ходила по магазинам. Обломков было штук пять-шесть: отдельно длинная гнутая ручка и горлышко с оттиснутой каемкой, отдельно донце с куском стенки и еще два-три больших куска с белым и твердым - Одик лично потрогал пальцем - наростом соли, с илом и каким-то черным налетом внутри.
- Куда нам это? - сказал Илька, брезгливо оттопырив нижнюю губу, и сказал, по мнению Одика, совершенно справедливо. - Целую неделю сгубили! И это все ты, Катран…
- Сам бы попробовал! - озлился Катран. - Век бы нам не отодрать целую… Я видел в музее и помельче осколки… Правда, Миш? Потом, их как-нибудь скрепить можно. Ведь можно, Миш?
Миша не ответил.
Он быстро шел по пляжу, точно сам хотел немедленно узнать, все потеряно или еще не все, можно склеить эти черепки и восстановить амфору или нельзя. Ветер играл его легкими светлыми волосами, и он движением головы то и дело откидывал их с глаз.
Одик не отставал от него.
Но Миша шел такими шажищами, что приходилось бежать за ним рысью. Уж очень длинные были у него ноги.
Минут через пять Миша остановился.
- Если встретим Федора Михайловича - ни слова, - предупредил он. Починим - тогда и покажем.
- Правильно! - радостно одобрил его Одик.
Другие промолчали, только в знак согласия качнули головой, и Одик покраснел.
Миша холодно скользнул по нему глазами и двинулся дальше.
На Одика никто не обращал внимания. Даже Катран. Он был не в духе: ведь это он оторвал у амфоры ручку и словно показал пример другим ныряльщикам, которые и доломали ее.
Когда они подходили к тому месту где к морю спускалась Тенистая улица, Одик стал глядеть во все глаза: он совсем не хотел, чтоб мама увидела его в обществе этих ребят. Вчера ему был сильный нагоняй за то, что они без спросу ушли и так долго пропадали невесть где и не ели; особенно за Олю попало - ей ведь нужен строгий режим. Сегодня утром пришлось убегать от нее: и маму надул, и сестру. Правда, успел пожевать кое-чего.
Мамы с сестрой на пляже не было, а отца он заметил. В большой соломенной шляпе, в сетке на рыхлом незагорелом теле, он сидел под огромным зонтом за колченогим, кем-то принесенным на пляж столиком и играл: держал в руке веер карт и посматривал на расчерченный лист бумаги на столе. Он глядел на партнеров, сосредоточенно шевелил губами, и лицо его было так озабоченно, точно сейчас решалась его судьба: жить ему или не жить.
Одик хотел было окликнуть отца - от него не влетит. Но сдержался. Еще собьет его с каких-то мыслей… А потом, и ребята могут засмеять - ведь отец куда полней его. Да и вообще…
Миша шел впереди. Замыкал шествие Катран, и камера на этот раз плохо слушалась его: неохотно, точно потеряла вдруг округлость, катилась около ног, сумок и разостланных полотенец. А подчас и наезжала на загорающих, и на Катрана кричали.
Компания едва поспевала за Мишей.
- На сверхзвуковой шпарит! - сказал Илька посмеиваясь. - Точно бриллианты в ювелирный тащит!
- Не говори! - согласился Вася. - Вот Федор Михайлович обрадуется! Вот, скажет, подводные археологи…
- Жди! - перебил его Костя. - Влетит нам от него - вот что. Изуродовали. Доконали. Принесли бы целенькую…
- Вообще-то да, - вздохнул Вася.
- А как будем скреплять? - спросил Костя. - Все куски достали? Совпадут ли?
- Как миленькие! - усмехнулся Илька. - Как же они могут не совпасть у такого человека, как Миша? Пусть посмеют!
"Он опять за свое, - подумал Одик. - До сих пор не может простить Мише и ребятам, что они забираются на мыс, а он - нет!"
Один человек не принимал участия в разговоре - Толян. Он всю дорогу молчал.
Скоро они свернули от моря в узкий проулок. Навстречу им шла высокая худощавая женщина с седым пучком. Ее авоську оттягивали пакеты с пастеризованным молоком и хлеб. Ребята поздоровались с ней, уступая дорогу. Она ответила, улыбнулась, и возле губ ее и на щеках прорезались морщинки.
- Кто это? - спросил у Васи Одик, когда она прошла.
- Анна Петровна, - шепнул Вася. - Химичка. Она всегда за ребят… Справедливая… До ужаса!
- Между прочим, когда-то была женой Краба, - бросил Костя. - Их Севка учится в ЛГУ, а летом живет здесь. То у нее, то у него. Видно, не решил еще… - Костя замолк.
Перед глазами Одика встало лицо Лили - смуглое, узкое, с тонким носом и блестящими карими глазами. И еще почему-то встали перед ним серьезные, точные глаза Виталика.
Ребята вышли к главной улице - автостраде, скоро очутились у большого двухэтажного дома и нырнули в подъезд. Вслед за Катраном с его камерой нырнул и Одик.
- А ты куда? - спросил его Илька у лестницы. - У тебя есть пригласительный билет?
- Нет, - сказал Одик, и ребята грохнули.
Одик покрылся липкой испариной.
Пока Миша открывал, все сгрудились у двери.
- А куда камеру? - спросил Катран. - С собой взять или как?
- Оставь у двери, - сказал Миша.
- А не свистнут?
И здесь Илька ткнул пальцем в Одика и завопил:
- А он на что? Пусть в благодарность за то, что не прогнали, стоит на часах у двери и сторожит наш корабль! А?
Одику стало жарко. Он отпрянул от ребят и бросился по лестнице вниз. Его душил стыд. Он не нужен им, они издеваются над ним и гонят прочь! И даже Катран не заступился!
Обломки амфоры нес Миша, нес в хозяйственной кожаной сумке, с которой его мать, наверно, ходила по магазинам. Обломков было штук пять-шесть: отдельно длинная гнутая ручка и горлышко с оттиснутой каемкой, отдельно донце с куском стенки и еще два-три больших куска с белым и твердым - Одик лично потрогал пальцем - наростом соли, с илом и каким-то черным налетом внутри.
- Куда нам это? - сказал Илька, брезгливо оттопырив нижнюю губу, и сказал, по мнению Одика, совершенно справедливо. - Целую неделю сгубили! И это все ты, Катран…
- Сам бы попробовал! - озлился Катран. - Век бы нам не отодрать целую… Я видел в музее и помельче осколки… Правда, Миш? Потом, их как-нибудь скрепить можно. Ведь можно, Миш?
Миша не ответил.
Он быстро шел по пляжу, точно сам хотел немедленно узнать, все потеряно или еще не все, можно склеить эти черепки и восстановить амфору или нельзя. Ветер играл его легкими светлыми волосами, и он движением головы то и дело откидывал их с глаз.
Одик не отставал от него.
Но Миша шел такими шажищами, что приходилось бежать за ним рысью. Уж очень длинные были у него ноги.
Минут через пять Миша остановился.
- Если встретим Федора Михайловича - ни слова, - предупредил он. Починим - тогда и покажем.
- Правильно! - радостно одобрил его Одик.
Другие промолчали, только в знак согласия качнули головой, и Одик покраснел.
Миша холодно скользнул по нему глазами и двинулся дальше.
На Одика никто не обращал внимания. Даже Катран. Он был не в духе: ведь это он оторвал у амфоры ручку и словно показал пример другим ныряльщикам, которые и доломали ее.
Когда они подходили к тому месту где к морю спускалась Тенистая улица, Одик стал глядеть во все глаза: он совсем не хотел, чтоб мама увидела его в обществе этих ребят. Вчера ему был сильный нагоняй за то, что они без спросу ушли и так долго пропадали невесть где и не ели; особенно за Олю попало - ей ведь нужен строгий режим. Сегодня утром пришлось убегать от нее: и маму надул, и сестру. Правда, успел пожевать кое-чего.
Мамы с сестрой на пляже не было, а отца он заметил. В большой соломенной шляпе, в сетке на рыхлом незагорелом теле, он сидел под огромным зонтом за колченогим, кем-то принесенным на пляж столиком и играл: держал в руке веер карт и посматривал на расчерченный лист бумаги на столе. Он глядел на партнеров, сосредоточенно шевелил губами, и лицо его было так озабоченно, точно сейчас решалась его судьба: жить ему или не жить.
Одик хотел было окликнуть отца - от него не влетит. Но сдержался. Еще собьет его с каких-то мыслей… А потом, и ребята могут засмеять - ведь отец куда полней его. Да и вообще…
Миша шел впереди. Замыкал шествие Катран, и камера на этот раз плохо слушалась его: неохотно, точно потеряла вдруг округлость, катилась около ног, сумок и разостланных полотенец. А подчас и наезжала на загорающих, и на Катрана кричали.
Компания едва поспевала за Мишей.
- На сверхзвуковой шпарит! - сказал Илька посмеиваясь. - Точно бриллианты в ювелирный тащит!
- Не говори! - согласился Вася. - Вот Федор Михайлович обрадуется! Вот, скажет, подводные археологи…
- Жди! - перебил его Костя. - Влетит нам от него - вот что. Изуродовали. Доконали. Принесли бы целенькую…
- Вообще-то да, - вздохнул Вася.
- А как будем скреплять? - спросил Костя. - Все куски достали? Совпадут ли?
- Как миленькие! - усмехнулся Илька. - Как же они могут не совпасть у такого человека, как Миша? Пусть посмеют!
"Он опять за свое, - подумал Одик. - До сих пор не может простить Мише и ребятам, что они забираются на мыс, а он - нет!"
Один человек не принимал участия в разговоре - Толян. Он всю дорогу молчал.
Скоро они свернули от моря в узкий проулок. Навстречу им шла высокая худощавая женщина с седым пучком. Ее авоську оттягивали пакеты с пастеризованным молоком и хлеб. Ребята поздоровались с ней, уступая дорогу. Она ответила, улыбнулась, и возле губ ее и на щеках прорезались морщинки.
- Кто это? - спросил у Васи Одик, когда она прошла.
- Анна Петровна, - шепнул Вася. - Химичка. Она всегда за ребят… Справедливая… До ужаса!
- Между прочим, когда-то была женой Краба, - бросил Костя. - Их Севка учится в ЛГУ, а летом живет здесь. То у нее, то у него. Видно, не решил еще… - Костя замолк.
Перед глазами Одика встало лицо Лили - смуглое, узкое, с тонким носом и блестящими карими глазами. И еще почему-то встали перед ним серьезные, точные глаза Виталика.
Ребята вышли к главной улице - автостраде, скоро очутились у большого двухэтажного дома и нырнули в подъезд. Вслед за Катраном с его камерой нырнул и Одик.
- А ты куда? - спросил его Илька у лестницы. - У тебя есть пригласительный билет?
- Нет, - сказал Одик, и ребята грохнули.
Одик покрылся липкой испариной.
Пока Миша открывал, все сгрудились у двери.
- А куда камеру? - спросил Катран. - С собой взять или как?
- Оставь у двери, - сказал Миша.
- А не свистнут?
И здесь Илька ткнул пальцем в Одика и завопил:
- А он на что? Пусть в благодарность за то, что не прогнали, стоит на часах у двери и сторожит наш корабль! А?
Одику стало жарко. Он отпрянул от ребят и бросился по лестнице вниз. Его душил стыд. Он не нужен им, они издеваются над ним и гонят прочь! И даже Катран не заступился!