Можаев Борис Андреевич. Наледь

   - И поговорю. - Воронов набычился и сурово смотрел на Зеленина.
   - Что ты на меня уставился? Может, и меня выгнать хочешь?
   Воронов вскользь посмотрел на Катю.
   - Массивы бетонировать скоро. А этот недоросль прислал такой состав гравия, что им не тонкие стенки бетонировать, а фундаментные башмаки.
   За дверью раздался трубный голос жены Дубинина:
   - Идем, идем! Это ему так не пройдет. Я покажу ему...
   Могучая, пышущая гневом, она ворвалась, как пожарный, почуявший запах дыма. За руку она тянула сына и с ходу пошла в атаку на Воронова:
   - Ты что же это безобразничаешь? Думаешь, на тебя управы не найдется? Врешь! Я в суд подам! Я до Верховного Совета дойду!..
   - Что случилось, Ефросинья Ивановна? - перебил ее Зеленин.
   - Как, что случилось? И ты еще спрашиваешь? Он, злодей, осрамил моего сына. Толя, расскажи, как он тебя ударил. Ну, чего стоишь? Рассказывай!
   Дверь снова распахнулась, и вошел сам Дубинин.
   - Фрося, у тебя совесть есть?
   Дубинин говорил глухо, просительным тоном, и чувствовалось, что подобные сцены для него не впервой и что ему стыдно.
   - Ты не у меня совесть спрашивай, а у него, - она гневно показала на Воронова. - Вот кто бессовестный.
   - Ну, кто здесь какой - это наше мужское дело, Разберемся. А ты ступай, ступай домой. Толя, бери мать!
   Они вместе с сыном взяли ее под руки, но в самых дверях Ефросинья Ивановна остановилась и крикнула Воронову:
   - Мы еще посчитаемся!
   - Ступай, ступай... - Дубинин аккуратно притворил дверь и сказал, неловко переминаясь у порога: - Я случайно заметил, как жена-то к вам пошла. Ну и почуял, что недоброе учинит. Вот оно как... - Он неуклюже повернулся и вышел.
   - Кой черт меня дернул! - досадливо произнес Воронов. - И как это я не сдержался?
   - Да ничего... Нет худа без добра, - сказал Зеленин. - Ему в школе надо учиться, а не в лаборатории работать. Все синельниковская протекция. Пусть теперь почешет себе мягкое место.
   - А чего ради он старается? - спросил Воронов.
   - Э, брат! Здесь - тактика. Михаил Титыч и начальник отдела кадров, и парторг по совместительству. Для Синельникова Дубинин - находка. Человек он простой, честный, лет двадцать с лишком прослужил в армии на каких-то складах, старался. И здесь вот старается.
   - Постой! - перебил его Воронов. - Разве у Дубинина нет технического образования?
   - Какое там образование!
   - Но ведь его же избирали?!
   - Конечно. Начальство предложило, мы поддержали. Да и чего возражать? Человек он простой, честный.
   - Но ведь одной честности мало. Это же стройка!
   Зеленин пожал плечами.
   - А что же Лукашин? - спросил Воронов.
   - А ничего. Живет. Спокойно, хорошо живет. Работа идет как по маслу, план выполняется. Чего еще надо?
   Невозможно было различить, где кончался серьезный разговор и начиналась желчная зеленинская ирония.
   - Можно подумать, что вам очень весело от всего этого, - сказал Воронов.
   - А вы-то чего нос повесили? - обратился Зеленин к Кате, молча сидевшей в стороне. - Работать будете здесь, в моем кабинете, вон в стеклянной кабине, - он кивнул в сторону застекленной перегородки. - Будете сидеть, как на командном пункте. Вся стройка видна отсюда как на ладошке. Извините, друзья мои, - Зеленин округло развел руками, - я на минуточку отлучусь... - И он вышел.
   - Ну, как вы здесь устраиваетесь? - спросил Воронов.
   - Спасибо, все хорошо. - Она как-то напряженно посмотрела на него, словно колебалась - говорить или нет - и наконец спросила: - Сергей Петрович, может быть, я не в свое дело суюсь... Но тут Зеленин много говорил про вас. Послушайте, зачем вы берете новые объекты? Ведь это же с целью делают...
   - Наплевать... Под большой нагрузкой жить веселее.
   - Опять это не мое дело... Но я хочу вас предупредить - вам хотят рудники подсунуть. Не берите их.
   - Спасибо, Катя, за участие, - он мягко посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся. - Все будет в порядке... Но отказываться не в моих правилах.
   За дверью послышались шаги, и Воронов направился к выходу.
   9
   Если бы Синельникову сказали, что он противник так называемой инициативы снизу, он бы от души рассмеялся. В самом деле, он много возился со всякими изобретениями: он первый, например, поддержал идею создания безманжетного краскопульта. Никому не известный рядовой механик участка Иван Селянин принес ему однажды в кабинет модель такого краскопульта, сделанную из портативного огнетушителя. Краскопульт был вдвое меньше обыкновенного, прост и безотказен в работе, а главное - не имел манжетного насоса, этого бича маляров. Синельников вмиг оценил его достоинство. Он сам помог Селянину сконструировать шаровой клапан и, не дожидаясь утверждения в совнархозе, заказал пятнадцать образцов в своих мастерских. А теперь и в совнархозе знают, что этот самый краскопульт куда лучше патентованного. Да и того же Селянина не кто-нибудь, а он, Синельников, поставил главным механиком. Нет, инициативных людей он умел ценить, и в совнархозе это знали.
   Но Воронов!.. Это совсем другое дело. Воронов пытается доказать, что планы строительства перевыполняются за счет жилья, что эти планы попросту занижены. Словом, он бросил вызов ему, Синельникову. Работать на пределе захотел? Хорошо! Получит рудники...
   В самом деле, в будущем оловянные рудники станут не только отдельным участком, но и, по всей вероятности, самостоятельным управлением. Пока там строится только жилой поселок, да фабрику нужно закладывать. Так что если Воронову отдать эти объекты, он и увязнет в них, и участок его будет там. И пусть себе в горах вытворяет свои чудачества. Все подальше. А Лукашин должен согласиться с этим. И уж если придется, Синельников сможет настоять на своем.
   Лукашина он знал хорошо. Когда-то очень непоседливый, "летучий голландец", как именовали его на стройках, Лукашин исколесил весь Дальний Восток, и не было, пожалуй, ни одного шпунта, забитого в набережные дальневосточных портов без его участия. Он был и гидротехником, и фортификатором, и аэродромы строил. Синельников впервые увиделся с Лукашиным, когда лицо у того было уже в глубоких старческих морщинах. И он "пристал к берегу", как шутили в тресте. Его назначили начальником производственного отдела. Невысокий, узкоплечий, как подросток, но с большой угловатой головой, Лукашин говорил с инженерами высоким голоском и смотрел при этом куда-то вниз, в сторону, словно стеснялся. Ко всем у него было одно и то же обращение - либо "деятель", либо "труженик", в зависимости от занимаемой должности. Еще у него была поговорка - "Всего дела хрен да копейка". И в тресте звали его за глаза - капитан Копейкин. Когда организовался совнархоз, ему предложили должность заместителя начальника управления по делам строительства, но он отказался и уехал в Тихую Гавань "на самостоятельную работу". Здесь ему построили отдельный дом, обнесли высоким забором, и вскоре он весь заполнился многочисленной лукашинской семьей. Возле дома осталось много нетронутых деревьев. Лукашин разбил цветник и зажил на славу.
   - Я уж, деятели, и помирать здесь буду. Никуда больше отсюда не поеду.
   Синельников видел, что Лукашин ценит свой покой и уж конечно не станет ломать копья из-за какого-то Воронова. И потом Синельников понимал, что такой заместитель, как он, нужен Лукашину. В производственном опыте он не мог с начальником соперничать, зато тонко знал планирование. Он отлично умел извлекать деньги из выгодных объектов, очень хорошо знал свои резервы, редко пускал их в ход и никогда не работал на пределе. Эти резервы Лукашин в шутку называл "запасами прочности". "Ну, как там наши запасы прочности? - говаривал он. - Не худо было бы нажать в этом месяце". И они "нажимали", перекрывая план в отдельные месяцы, за что получали благодарности и премии.
   Строительство все разрасталось, и теперь уже каждому понятно, что вместо управления создадут трест. Вот почему Лукашин и Синельников отказались передать все портовые объекты Тихой Гавани - док, пирсы, набережные стенки - субподрядчику. Словом, всю гидротехнику оставили за собой. Это были все выгодные объекты с железобетоном, с металлом, с богатым "запасом прочности". И вот этот Воронов первым делом стал прощупывать их "запасы прочности". Но Синельников умеет дать по рукам... И Лукашин должен понять это и поддержать главного инженера.
   Если бы Синельникова спросили, чему он завидует, он бы ответил: только одному - производственному опыту Лукашина.
   Война застала его на студенческой скамье. Прямо из института Синельников завербовался в Дальстрой. Это была крупная строительная организация с основным "строительным кадром", так шутили инженеры, - то есть с заключенными. Там работникам выдавали бронь, и Синельников всю войну проработал на стройках. Правда, непосредственно на участках работал мало. Быстро попал в плановый отдел и, уже будучи инженером планового отдела, заочно окончил институт. Потом многие годы просидел в отделах треста. И теперь, наверстывая упущенное, постоянно бывал и в доке, и на рудниках, и на строительстве пирсов. Ему хотелось, чтобы все видели, как сведущ он в любом деле. Он охотно брался за проектирование тех объектов, на которые еще не было технической документации. Так спроектировал он массивы-гиганты, работая по ночам не жалея сил.
   И вот это налаженное с таким трудом дело мог развалить какой-то пришлый человек. Словом, неприятности могли быть только со стороны Воронова. Но они появились совершенно неожиданно для Синельникова с другой стороны.
   Однажды Лукашин ездил осматривать массивы-гиганты и возвратился озабоченный.
   - Деятель, зайди ко мне, - позвал он Зеленина и уже в своем кабинете спросил: - Ты считал массивы-гиганты на остойчивость?
   - Нет.
   - Почему?
   Зеленин развел руками.
   - В суматохе-то времени не нашлось. А потом, проект составлял главный инженер. Что же я его буду проверять?
   - Ну, ты эти экивоки брось, деятель. Не к делу они. Посчитай.
   Долго провозился Зеленин с расчетами и, когда подвел итог, - ахнул. Метацентр массива-гиганта оказался чуть ниже центра тяжести. Значит, массив должен перевернуться. У него отрицательная остойчивость.
   Лукашин тщательно проверил расчеты и вызвал Синельникова.
   - Петр Ермолаевич, тебе знаком этот массив-гигант? - Лукашин подал ему чертеж с расчетами Зеленина. - Полюбуйтесь! - Он смотрел по своему обыкновению вниз в сторону, но голос его звучал повелительно.
   - Расчет? - спросил Синельников, недоумевая. - Я считал уже.
   - Посмотрите! Если нужно, еще раз посчитайте.
   Синельников с минуту просматривал расчеты и вдруг густо покраснел. Его самоуверенное холодное лицо изменилось, на губах появилась виноватая, просительная улыбка.
   - Нет, не может быть, не может быть, - проговорил он, переводя глаза то на Зеленина, то на Лукашина, словно ища поддержки.
   - Ну что ж, докажите обратное, - холодно заметил Лукашин.
   - Постойте, постойте... Здесь что-то не то. - Он склонился над расчетом, стал быстро проверять формулы, прикидывал на логарифмической линейке, и чем дальше, тем все суетливее становились его движения. Наконец он распрямился, растерянно пожал плечами.
   - Черт знает что! Не понимаю, как это могло произойти.
   - Садитесь, - указал Лукашин рядом на стулья Зеленину и Синельникову. Что делать? Как будем выводить массивы-гиганты в море?
   - Единственный выход - на понтонах, - сказал Зеленин.
   - Понтоны мы не достанем, по крайней мере, в эти месяцы, - возразил Лукашин. - А массивы ставить нужно.
   - Придется изготовлять деревянные, - заметил Синельников, все еще виновато улыбаясь.
   - Правильно мыслишь, деятель. Но деревянные понтоны - лишний расход. На него могут обратить внимание, и потом неприятностей не оберешься. Стало быть, этот расход нужно оправдать.
   Лукашин долго выводил карандашом какие-то затейливые каракули; его большой палец смешно отгибался и был похож на кочедык, которым в старину плели лапти. Лукашин сидел сбоку стола, заплетя ногу за ногу штопором, и впереди вместо одного носка торчала пятка. "Как это он ухитряется так вывертывать суставы?" - думал Синельников и отмахивался от этих неуместных мыслей и досадовал, что в голову не приходило ничего путного.
   - Вот что, деятели, - заговорил наконец Лукашин, - массивы-гиганты мы потом должны добетонировать на месте - голову пирса делать. Работа будет идти медленно - волны мешают. А понтоны нам позволят еще на берегу поднять стенки чуть выше проектной отметки, да и в море будут ограждать от волнения. Значит, дело пойдет быстрее. Вот и надо подсчитать, сколько дней мы сможем таким образом сэкономить, выиграть. И написать надо официальный документ, что за счет этого выигрыша во времени мы идем на дополнительный расход. На изготовление понтонов. А теперь ступайте и действуйте.
   Уходя, Синельников подумал о том, что эта неприятность при разумном подходе еще и пользой обернется.
   10
   После работы в контору к Воронову сходились десятники, механики, мотористы - велись подсчеты сделанного за день, закрывались наряды, выписывались новые. Затем он ехал с рапортом к начальнику Управления на летучку.
   Лукашин собирал всех к девяти часам вечера. "Время теперь горячее, деятели, извольте докладывать лично, что сделано и что намечено". Домой возвращался только к одиннадцати, наскоро перекусив сыром или копченой кетой, засыпал тяжелым тревожным сном.
   По утрам вставал рано с неприятной вялостью во всем теле и, перекусив тем же сыром или кетой, бежал на работу. К семи часам, когда еще на объектах, не было ни души, надо успеть в гараж - выколотить грузовики, разослать экспедиторов по складам, подписать путевки и накладные. Потом мчаться на груженом самосвале с каким-нибудь цементом или кирпичом на далекий объект, где уже началась работа и ждут его указаний, расстановки. Все это и называлось - "войти в дело" или "горячим временем"...
   В последние дни они готовились к бетонированию массивов-гигантов. Бетон решили изготовлять на месте. Для этого сколотили дощатый навес и установили под ним три бетономешалки. Воронов сам тщательно осматривал опалубку каждого массива, проверял прочность арматурной вязки, сварные узлы... И вот, когда эта подготовительная работа подходила к концу, вдруг прислали на участок новое распоряжение.
   Воронов вместе с Семеном лазили в сложном плетении арматурных сеток и проверяли электропроводку для вибраторов.
   - Ну как? Не подведешь с бетонированием? - спрашивал Воронов. - Смотри, опозоримся на всю стройку.
   - Что вы, Сергей Петрович!
   По лестнице на опалубку поднялся Михаил Забродин.
   - Сергей Петрович! - крикнул он, помахивая чертежом. - Новость! Вот! Он подал Воронову чертеж.
   - Что такое?
   - Приказано понтоны деревянные делать для массивов, - ответил Михаил.
   Воронов развернул чертеж, внимательно посмотрел его и озабоченно свел брови. Потом вынул карандаш и начал быстро набрасывать цифры на обратной стороне чертежа.
   - Я поехал в Управление, - сказал он наконец Михаилу и сунул чертеж в планшетку. - Надо выяснить, в чем дело.
   В кабинете начальника производственного отдела он увидел уже готовый макет деревянного понтона. На столе перед Зелениным стоял миниатюрный массив-гигант с этим деревянным кольцом поверху. Воронов мельком взглянул на Катю, сидевшую за стеклянной перегородкой, и быстрым шагом, наклонив голову, пошел к Зеленину. Тот встретил его понимающей едкой улыбкой.
   - Чего это ты как на ринг вышел? Зубы-то стиснул. Иль вправду хочешь подраться?
   Воронов показал на макет массива-гиганта:
   - Кто придумал массивы-гиганты на деревянных понтонах выводить?
   - Лукашин.
   - Что он - с ума сошел?
   - Почему?
   - К чему огород городить? Выведем в море как обычно, без понтонов.
   - Видишь ли, - дипломатично произнес Зеленин. - С понтонами мы быстрее соорудим из них пирс. Восемь дней экономим. Это подсчитано.
   - А не подсчитано, во что обойдется эта экономия? Сколько стоит каждый понтон? Тысяч пять?
   - Примерно, - утвердительно кивнул Зеленин.
   - А их нужно восемь штук, - горячился Воронов. - Восемью пять - сорок тысяч. Хорош выигрыш! Нет, тут что-то нечисто. Ты не хитри.
   - А ты об этом с Лукашиным поговори.
   - И поговорю, в кулак шептать не привык.
   - Геройствуешь? - улыбнулся Зеленин.
   - По крайней мере, не ехидничаю. Смотрю я на тебя, Леонид Николаевич, и удивляюсь - человек ты деловой, видишь все несуразности на стройке, но прячешься от них в насмешки, как черепаха в панцирь.
   - В панцире жить можно, - сказал Зеленин и продекламировал:
   - Из чего твой панцирь, черепаха?
   Я спросил и получил ответ:
   - Он из мной пережитого страха,
   И брони надежней в мире нет.
   - Цинизм - это следствие озлобленной души, - отчеканил Воронов.
   - Замолчи! - Зеленин встал и вышел из-за стола. - Озлобленный, говоришь? - Он остановился перед Вороновым. - Ты здесь работаешь пятую неделю, а я четвертый год. Главным инженером был. Геройствовал так же вот. А теперь в производственном отделе сижу. Ниже катиться не хочу... Понял?
   Катя во время этой перепалки в напряжении застыла над столом.
   В кабинет вошел Лукашин.
   - А, деятель, здравствуй! - обратился он весело к Воронову. - Что это у вас тут за шум, аж в коридоре слышно? - ласково взяв Воронова под руку, он подвел его к макету массива. - Ну, как тебе наше изобретение на понтонах, нравится?
   - Нет.
   - Почему?
   - Ненадежно и дорого. Буду категорически возражать.
   - За дешевизной гоняетесь, - сдержанно возразил Лукашин. - Кстати, издержки производства неизбежны в любом деле. А время нам дороже денег.
   - Особенно когда они государственные, - отрезал Воронов.
   Катя даже зажмурилась.
   - Вот что, деятель! - холодно сказал Лукашин. - Я двадцать пять лет трудился на стройках и за это время не раз встречал таких речистых обличителей, которые живут в коллективе без году неделя. Извольте делать то, что вам поручено. - И уже на ходу, возле двери, не оборачиваясь, добавил: - Вперед советую выражаться уважительнее, хотя бы по долгу службы.
   - Ну как, поговорил? - спросил Зеленин, почесывая лысину.
   - Поговорил, - сквозь зубы произнес Воронов и, не простившись, ушел, хлопнув дверью.
   Катя вышла из-за перегородки, взволнованно прошлась по кабинету.
   - Не понимаю, - остановилась она перед Зелениным, пожимая плечами. Зачем понадобились эти понтоны?
   - М-да, - улыбнулся Зеленин. - Видишь ли, у массивов отрицательная остойчивость. Они перевернуться могут. Потонут!.. Без понтонов нельзя.
   - Как так? Это же недопустимо!
   - Да вот так. Их главный инженер спроектировал. Блеснул!
   - А что же Лукашин?
   - Дал втихую нагоняй мне и Синельникову. Но ведь он и сам виноват. Просмотрел! Не станет же он оглашать этот конфуз. Авторитет свой бережет. Да и выход искать надо. Вот он и сделал ход конем: на понтонах выводить массивы. И оправдание нашел - восемь дней экономии. Вот как жить-то учитесь!
   - Но ведь их опасно устанавливать. Перевернуться могут!
   Зеленин остановил ее:
   - Это - кабинет, а не площадь. Не кричи!
   Она молча ушла за перегородку, надела свою клетчатую шляпу, взяла сумочку и направилась к выходу.
   - Куда ты? - крикнул ей вслед Зеленин.
   Но она даже не обернулась.
   - Да что вы - с ума, что ли, посходили все?
   На площади перед Управлением она села в автобус и доехала до старого порта. "А теперь недалеко, пешком вдоль берега", - решила она и пошла торопливо по каменистой тропинке. Почему он все-таки согласился устанавливать массивы-гиганты с отрицательной остойчивостью? Ведь это опасное дело! Зачем он берет на себя такую ответственность? Или он не догадывается, в чем дело? Нужно предупредить его, поговорить с ним. Она понимала, что ее поспешный побег мало что изменит, и все-таки торопливо шла к нему на участок.
   Тропинка вилась по оголенным, словно ободранным, отрогам большой сопки вдоль самого берега бухты. Внизу с шумом колотились волны, и Кате казалось, что это бьется ее сердце. Ветер трепал на ней спадающий воротник серой кофты, плотно лепил на ноги узкую юбку, и было трудно идти на спусках. "Словно спутанная", - подумала она.
   Ее одинокая фигура, спускавшаяся с голой обрывистой сопки, была хорошо видна со строительной площадки, от массивов. Лиза ее узнала сразу по клетчатой шляпе.
   - Сергей Петрович! - крикнула она, запрокинув голову.
   Сверху, из-за опалубки массива, высунулась сначала голова Воронова, потом Михаила.
   - Что такое? - спросил Воронов Лизу не совсем любезно.
   - Катя Ермолюк! - Лиза показала на подходившую Катю.
   - А-а, - Воронов вылез из опалубки массива-гиганта, спустился на землю по лесенке и пошел навстречу Кате.
   Лиза ушла за массив и стала подсматривать за ними из-за угла опалубки. Вдруг ей на голову свалилась щепка. Она вздрогнула и вскинула голову: там, на высоте семи метров, сидел Михаил и хитро подмигивал ей: "Ай-я-яй!"
   - Подумаешь, важность какая, - Лиза и не стронулась с места.
   - Сергей Петрович, я пришла вам кое-что сообщить про массивы-гиганты, говорила Катя, все еще волнуясь и тяжело дыша от быстрой ходьбы. - У них отрицательная остойчивость. Зеленин сказал.
   Воронов взял ее за руку, с минуту шел молча к морю.
   - Знаю, - наконец произнес он. - Уж проверил.
   - Но ведь их опасно устанавливать!
   - На то я и инженер, чтобы не бояться таких опасностей. - Воронов сорвал тальниковый прут, подошел к самому приплеску. - Присядьте. Чего вы волнуетесь? - указал он на большой валун.
   Катя села и невольно оглянулась - отсюда их не видно было - заслоняла скала.
   - Я вас не понимаю, - сказала она, с недоумением пожимая плечами.
   - А чего же тут понимать? Кому-то надо исправлять ошибки. Дело стоять не должно.
   - Но нельзя же молчать!
   - А я и не собираюсь молчать, - задумчиво произнес Воронов, чертя прутом по влажному песку.
   Они старались не смотреть друг на друга, испытывали какую-то странную неловкость, молчали... Но говорить ему хотелось с ней, только совсем о другом, о том, что она пришла к нему, пришла сама, и массивы тут ни при чем... Все проще и важнее - он ждал ее, ждал последние дни и ночи, и сам хотел к ней, и пошел бы, если бы не эта дьявольская занятость, если бы знал, что она выйдет навстречу...
   - Значит, зря я сюда шла, - сказала она наконец.
   - Нет, почему же! Очень даже не зря... Очень. - Он смотрел на нее как-то растерянно и робко улыбался. - Хотите знать - я бы сам к вам пришел.
   Она встала.
   - Сергей Петрович! Сережа, милый!.. - она бросилась ему на грудь и вся тряслась и плакала, приговаривая: - Прости меня, прости...
   Он целовал ее прохладные, отдающие морской влагой волосы и бормотал:
   - Ну что ты, что ты, глупая! За что же? За что?
   11
   Голубые стены лукашинского коттеджа в летний день совершенно тонули в густой листве амурских бархатов, кленов и ясеней. Здесь, у бугристых, выпирающих из земли корней таежных исполинов, было тихо, свежо и тенисто. Лучшего места для отдыха и не найдешь. Лукашин любил под вечер растянуться в гамаке с газетой в руках, слушать заливистый хохот своей многочисленной неугомонной детворы и добродушную воркотню дородной супруги, оберегающей цветники.
   Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь заслон деревьев: в подсвете красноватых лучей трепетали серебристые перистые листья бархата и мельтешили в глазах, как морская рябь. Лукашин отложил газету и, закинув руки за голову, долго смотрел на протекающее сквозь листья синее небо и думал о том, что вот прошел еще один день, что завтра будет новый, что дни, в сущности, так мало отличаются один от другого, как и эти листья.
   - Сеня! - послышался от цветников голос жены.
   - Аиньки!
   - К тебе Петя пришел.
   - Так пусть проходит, - не вставая, сказал Лукашин.
   От дома шел Синельников, одетый, как всегда, щеголевато - он был в светло-сером костюме и кофейного цвета шляпе.
   - Ну, что стряслось? - спросил Лукашин. - Ты, деятель, и после работы не даешь покоя. - Он, кряхтя, стал подниматься.
   - Да вот распоряжение о закладке фабрики пришло, - подал Синельников депешу. - Пришел посоветоваться, кого послать завтра на рудники.
   Лукашин прочел бумагу.
   - Ну и кого думаешь? - спросил он.
   - Мне думается, Воронова надо послать, - предложил Синельников. Закладка фабрики - дело ответственное. К тому же там строительство жилого поселка идет скверно. Может, пристегнем ему и поселок? Я думаю, он двинет дело.
   - Правильно мыслишь, деятель. Он потянет. Феня! - крикнул Лукашин, обернувшись к жене. - Принеси-ка чего-нибудь из графинчика!
   - Сейчас.
   Над гамаком, раскинув свои пестрые крылья, спланировал дятел и, усевшись неподалеку на толстый ясень, начал деловито постукивать носом. Лукашин с минуту наблюдал за ним. Потом перевел свои робкие глаза на Синельникова, усмехнулся:
   - Видал, птаха какая? Порхает, суетится, а дело свое делает и место свое знает. Не лезет в соловьи. Так вот и в жизни, деятель, важно занять свое место.
   - Правильно, Семен Иванович! Да не каждый знает, какое место отведено ему, - сказал Синельников в тон Лукашину, с оттенком многозначительности.
   Жена Лукашина, седеющая женщина с могучим тройным подбородком, принесла графинчик густой вишневой наливки, две рюмки и тарелочку свежих парниковых огурцов. Лукашин снял с себя полосатую куртку, расстелил на траве, разложил на ней все это богатство и присел на колени.
   - Давай сюда, деятель! - Он налил обе рюмки.
   Синельников, боясь запачкать костюм, присел на корточки.
   - За новую фабрику, - поднял рюмку Лукашин.
   - И за успех Воронова, - добавил, улыбаясь, Синельников.
   На следующий день он занес в производственный отдел папку с чертежами фабрики, положил на стол Зеленину.