Можаев Борис Андреевич. Пропажа свидетеля

   Коньков поднялся на берег. Здесь, кроме ребятишек, Дункая и стариков, на бревнах сидел Кончуга и сосал свою короткую трубочку. Возле него пристроились две собаки, лежал туго набитый рюкзак, из которого торчал ствол карабина.
   – У тебя все готово? – спросил Кончугу Коньков, здороваясь.
   – Готово, такое дело.
   – Тогда в путь!
   – Я сейчас домой сбегаю, – забеспокоился Дункай. – У меня там все припасы, – и потрусил рысцой к своему дому, стоявшему за конторой.
   Коньков поглядел по сторонам: ни на берегу, ни возле конторы, где стояли бабы, Инги не было.
   – Я, пожалуй, тоже схожу на медпункт, – сказал Коньков Кончуге. – Мне кое-что надо сказать Инге насчет Калганова.
   – Ходить не надо, – отозвался Кончуга. – Инга сама придет.
   – Сюда, на берег?
   – Конечно.
   – Тогда давай грузиться.
   – Давай, такое дело, – согласился Кончуга.
   Коньков взял свой рюкзак, карабин, лежавший тут же, и снес их в бат. За ним спустился вниз со своим снаряжением, в окружении собак, и Кончуга. Пока Кончуга укладывал на дно лодки медвежьи шкуры, палатку, рюкзак, собаки сидели тут же, возле воды, и повизгивали от нетерпения.
   Показался на берегу и стал спускаться по тропинке Семен Хылович, нагруженный огромным рюкзаком; а за ним в таежном снаряжении – в олочах, в шапочке с накомарником, откинутым на затылок, с рюкзаком за спиной и с карабином в руках – быстро шла Инга.
   К лодке она подошла вместе с Дункаем.
   – А вы куда собрались? – спросил ее Коньков с нарочитым удивлением.
   Инга сперва прошла в лодку, сняла рюкзак и только потом ответила:
   – С вами еду.
   – Но мы еще к Зуеву завернем, – сказал Коньков.
   – Знаю.
   Коньков подмигнул Дункаю и с наигранным недоумением в голосе продолжал спрашивать Ингу:
   – Как же вы так? Без приглашения? Без разрешения?
   Инга ответила угрюмо и с вызовом:
   – Приглашать вы меня все равно будете. На допросы! Вот я и решила пойти вам навстречу. И тигр меня интересует – не часто в наших краях людоеды появляются. И стрелять умею. По всем статьям подхожу.
   Она уселась поудобнее в самом носу бата, за ней прошел и уселся Дункай.
   – Ну что ж, – сказал Коньков Кончуге. – Поехали!
   Кончуга крикнул на собак:
   – Га!
   Они тотчас прыгнули в лодку, и Кончуга стал шестом отталкивать бат от берега.

17

   К Бурунге они подошли часа через три. Солнце еще светило мощно, хотя от воды тянуло острой свежестью – предвестником вечерней прохлады. Оставив Дункая в лодке с вещами и собаками, взяв с собой только карабины и патроны, они втроем пошли на заимку Зуева.
   Хозяин с хозяйкой встретили их возле забора, у калитки. Настя была в толстой пуховой кофте и в цветном платке – с красными бутонами по черному фону. Зуев стоял в сером пиджачке и в голубой рубахе нараспашку. Всем своим праздничным видом они как бы подчеркивали, что рады гостям.
   Но рассмотрев наконец своими близорукими глазами гостей, узнав Ингу, Настя побледнела; как с перепуга, невнятно сказала всем «здрасьте» и, диковато озираясь, стада потихоньку отступать к дому. Зато Зуев пошел навстречу гостям, улыбаясь во все лицо, широко распахнув руки, словно обниматься хотел. Это его показное радушие удивило Конькова, и он подумал, что смена настроения у Зуева, должно быть, неспроста.
   – Проходите, гости дорогие, проходите в избу! – говорил Зуев. – Мы уж прямо заждались. И стол давно накрыт. Все остыло.
   Возле порога стояла Настя, теперь уже спокойная, и степенно, с легким поклоном, приглашала гостей в дом. Но Коньков заметил, что смотрела она как-то вкось и в глазах ее все еще таился тот первоначальный испуг.
   Инга на одно мгновение задержала на ней свой быстрый рысий взгляд, и ноздри ее крошечного носа дрогнули и округлились. «Ну, быть потехе», – подумал Коньков, наблюдая с крыльца за обеими соперницами.
   Посреди горницы Зуевых был накрыт стол: белая скатерть, красные помидоры, грибки маринованные, яйца и огромная жаровня с медвежатиной, дышащая еще парком. А по концам стола стояли две бутылки водки, два графина с медовухой и бутылка красного вина в центре.
   – Да вы как к свадьбе приготовились, – сказал с усмешкой Коньков. – Только вот кого женить будем?
   – А может, поминки собрали? Все-таки человек был вроде бы не чужой, – съязвила Инга, поглядывая на хозяйку.
   – Нет, мы без особой цели, – покраснела Настя, пряча глаза. – Садитесь! Дорога дальняя, на воде. Озябли, наверно.
   – За сколько часов доберемся до Улахе? – спросил Коньков Зуева, присаживаясь к столу.
   – Часа за два, за три. К ночи доедем.
   – А вы сами не видали этого тигра? Живым не возьмем его? – спросил опять Коньков Зуева.
   – Самому не приходилось. Но Калганов говорил, что старый. Так что этого живым не возьмешь, – усмехнулся Зуев.
   Сели за стол. Зуев налил вина и водки в рюмки и поднял свою.
   – За удачную охоту! – сказал он.
   – И за счастье в этом доме, то есть за любовь, – добавила Инга, не притрагиваясь к своей рюмке.
   У Насти дрогнула рука, плеснулось красное вино на белую скатерть.
   – Как кровь на белье, – сказала Инга, глядя гневно на Настю. – Не похоже?
   Настя зарделась, как бутон на ее черном платке, и поставила рюмку.
   – Прошу выражаться культурнее, – Зуев смерил сердитым взглядом Ингу, и верхняя губа его с рыжими усиками гневно дернулась. – Все ж таки мы за обеденным столом сидим, а не в перевязочной.
   Инга только фыркнула и ответила не ему, а Насте, не сводя с нее упорного взгляда:
   – Кто сидит, а кто и лежит.
   – Я не понимаю, что вы имеете в виду? – сказала Настя и обернулась к ней, все лицо ее выражало теперь не смущение, а глубокую печаль.
   – Ах, вы не понимаете? – нервно усмехнулась Инга. – Я тоже не понимаю, как можно пировать после того, что произошло в трех шагах отсюда?
   Настя только горестно вздохнула и снова уставилась в белую скатерть прямо перед собой.
   А Зуев сказал:
   – Наш стол здесь ни при чем.
   – Конечно! – подхватила Инга. – И жена ваша ни при чем.
   – К чему весь этот разговор? Мы собрались выпить. Или нельзя? – обратился он с усмешкой к Конькову.
   Тот пожал плечами и вынул пачку папирос, стал закуривать.
   – Кому нельзя, а мне можно, – сказал Кончуга. – Я озябла. За рулем сидел! – Взял свою рюмку и выпил.
   Его поддержал Зуев:
   – Молодец, Кончуга! В самом деле, развели канитель. На здоровье! – Он тоже выпил и стал закусывать. – Мертвый, как говорится, в гробе спит, а живой пользуйся жизнью. Веселись то есть. А ему теперь постом не поможешь.
   – Зато он любил помогать кое-кому… при жизни, – сказала Инга, обернувшись к Зуеву. – Вы не слыхали?
   Зуев поперхнулся:
   – Кх-хэ! Кх-ха-а! Кыххх! – Он закрылся рукой и вышел из-за стола. – Я си-ичас… – просипел он и выбежал за дверь.
   – Это недостойно! Вы не имеете права! – гневно сказала Настя.
   – Значит, я не имею права? А вы какое имели право встречаться с Калгановым? – крикнула Инга. – Теперь невинность изображаете? Но кто его сюда завлек? Вы! И погиб он здесь из-за вас!
   – Я… я не виновата… ни в чем! – Настя закусила губу и всхлипнула. – Это ложь!
   – Ложь! – У Инги тоже зарделись скулы и недобро заблестели и сузились янтарные глаза. – Тогда я прямо скажу: вы были в ту ночь в лагере у Калганова!
   Настя открыла рот и подняла руку, словно заслоняясь от удара.
   – И не смейте возражать! – кричала Инга. – Я точно это знаю. И следы возле него были ваши. И кеды ваши. Я могу это доказать.
   Настя закрыла лицо руками, зарыдала и быстро вышла из горницы в бревенчатый пристрой, отгороженный толстой стеной.
   – Чего так шуми? Выпей немножко – сразу спокойнее будешь, – сказал Кончуга племяннице.
   – Я в этом доме кружки воды не выпью!
   Инга вышла в сени, хлопнув дверью.
   – А я, понимаешь, озябла. Мне можно? – спрашивал Кончуга Конькова, наливая себе водки.
   – Пей на здоровье! – Коньков встал из-за стола и прошел к Насте в бревенчатый пристрой, плотно затворив за собой дверь.
   Настя лежала на диване, уткнув лицо в подушку, и глухо рыдала.
   Коньков присел возле нее на стул, оглядел обстановку этой комнаты, похожей на спальню. В углу стоял комод, рядом с кроватью платяной шкаф, трюмо на подставке, и перед ним зеленый бархатный пуф.
   – Успокойтесь, Настя. – Коньков стал утешать ее: – Быть в лагере у Калганова той ночью еще не значит совершить преступление. Но имейте в виду, если вы будете запираться, придется взять вас под стражу… А там перекрестные допросы, улики… Свидетели! Докажут. Но тогда вас будут судить за укрывательство преступления.
   Настя встала, все еще всхлипывая, оправила волосы, потом накинула крючок на дверь.
   – Я хочу, чтобы нас никто не слышал.
   – Понятно! Будем говорить тихо, – согласился Коньков. – Итак, вы знали Калганова?
   – Да.
   – Когда вы с ним познакомились?
   – Года два назад. Я в школе в Красном селе работала.
   – Какие у вас были с ним отношения?
   – Мы встречались…
   – Как?
   – Ну… – Настя повела плечом и замялась.
   – У вас была любовь?
   – Была.
   – Почему же вы не поженились? Он не захотел или вы?
   – Он меня держал в неопределенности.
   – Каким образом?
   – Говорил, что он прирожденный холостяк. Что замужество – это предрассудок. Что замужество убивает любовь, что любовь должна быть свободной. Ну и все такое… Теперь это модные взгляды… – и потупилась.
   – Н-да. – Коньков помолчал, потом спросил: – Вы переписывались?
   – Он не любил писать письма. Говорил, что это тоже предрассудок. Уехал в экспедицию куда-то в Якутию. Я потеряла с ним связь и с год ничего не знала о нем.
   – И вы решили выйти замуж за другого?
   – Да… В прошлом году.
   – А с Зуевым вы давно знакомы?
   – Давно. Раньше, чем с Калгановым.
   – Он что, в Красном жил?
   – Нет, он в райцентре жил. Работал экспедитором торговой базы. Часто приезжал к нам. Потом перешел в лесничество. Мы поженились, жили у меня, при школе. Но тут приехал Калганов, познакомился с Ингой… И мне в отместку стал крутить любовь у всех на глазах. Инга понимала это, и ненавидит меня.
   – А вы любили Калганова?
   – Да.
   – Зачем же вышли за Зуева?
   – Куда же деваться? Деревня, глушь… Четыре года одна прожила, и никакой надежды…
   – А Зуев знал о вашей связи?
   – Конечно. Когда приехал Калганов, он стал меня ревновать.
   – Скандалил?
   – Всякое было. Из-за этого и ушел сюда и меня увез. Говорил – временно. Мол, подыщем что-нибудь получше – переедем, станешь опять работать.
   – Понятно. А теперь скажите, что было в ту ночь?
   Настя опять всхлипнула. Потом с минуту молчала, подавляя в себе приступы плача. И заговорила ровным голосом:
   – Дня за три до этого Калганов с Кончугой заезжали к нам. Вели мирные застольные разговоры… А на другой день все уехали. Ивана вызвали в район, а Калганов с Кончугой подались в тайгу.
   – И что ж? Зуев спокойно поехал в район? Он же знал, что Калганов остался поблизости.
   – Знал… Предупреждал меня, что нагрянет… Я его успокоила. Говорила, что возврата к прошлому не будет. Ну… и все в таком плане…
   Она вдруг попросила:
   – Дайте мне папироску.
   – Вы ж не курите!
   – Бросила. Когда-то курила… С Калгановым.
   – Пожалуйста! – Коньков протянул ей пачку.
   Она затянулась раза два глубоко и жадно, потом продолжила рассказ:
   – В тот же день, по отъезде, Калганов пришел ко мне и стал меня уговаривать уехать с ним. Я заплакала, говорю ему – поздно! А он свое – я, мол, все понял, что был свиньей… Что не может без меня жить… – Она вдруг часто стала всхлипывать, и плечи ее затряслись, потом опять пересилила себя. – Мы встречались с ним. И в ту, последнюю ночь я согласилась с ним уехать. Вот только, говорю, Зуев приедет. Стыдно бежать как ворам.
   – Значит, были в ту ночь у него в лагере?
   – Была… Он отправил куда-то Кончугу… Уже под утро он проводил меня лесом до пожни. Мы расстались, как нам казалось, ненадолго. Он пошел к себе в лагерь, а я домой. Подхожу к дому, смотрю – дверь в сени растворена и собака лежит на пороге. У меня ноги подкосились, я поняла, что дома Иван. Я хорошо помнила, что закрывала дверь на замок и ключ положила в условленном месте, где мы обычно прячем его. Смотрю на этот черный дверной проем и не могу шага ступить. Оперлась о забор и чую, что сердце готово разорваться… Тут выбежал Иван, растрепанный, с бешеными глазами. И слова не дал мне выговорить – ударил в висок. Я упала. Он стал бить меня ногами и скверно ругался… И вдруг на реке раздался выстрел. Иван словно остолбенел, поглядел туда со страшным испугом. Потом сказал мне: если скажешь кому, что я был ночью здесь, убью. И бросился бежать к реке.
   Она опять сделала несколько глубоких затяжек и потом сказала:
   – Я еле встала… Отдышалась немного. И пошла туда, в лагерь. Сердце мое билось и ныло нестерпимо вот здесь, – указала она на ключицу. – Я чуяла недоброе. Пришла в лагерь – там пусто. Вышла на косу и увидела его, убитого… Вот все, что я знаю…
   – Спасибо, Настя! – Коньков положил на ее руку свою ладонь и слегка пожал пальцы. – Спасибо!
   – Вы сейчас арестуете Ивана? – спросила она.
   – Ни в коем случае! И прошу вас ничего об этом не говорить. Мы едем на облаву. Благодарю вас! – Коньков первым вышел из пристроя.
   В горнице за столом сидели Кончуга и Зуев. Зуев был насторожен и спросил:
   – Ну, что будем делать?
   – Настя успокоилась… Так что давайте собираться на охоту.
   – Да мы готовы! – с заметным облегчением сказал Зуев. – Вы бы поели да выпили.
   – А я это сделаю в дороге. Поехали! – сказал Коньков.

18

   Лодки Зуева и Кончуги еще засветло дошли до Медвежьего ключа. Тут, на песчаной косе в самом устье ключа, поджидал их рослый бородач с двумя рыжими широкогрудыми амурскими лайками. Это был егерь Путятин; поначалу Коньков не узнал его – он стоял в разосканных под самый пах яловых сапогах, в брезентовом плаще нараспашку и в башлыке с опущенным накомарником.
   Он откинул с лица накомарник и степенно поздоровался со спутниками Конькова.
   – Вы прямо к ужину угодили, на готовое, – гудел он, добродушно посмеиваясь. – Значит, удачливые.
   – Тигр-то не убежал? – спросил Коньков.
   – Охотники Дункая сказали, что здесь, в распадке. Значит, от нас не уйдет.
   – Вы его что, на привязи держите? – спросил Коньков Дункая.
   – Я бы привязал, да ремня лишнего нет, – отшучивался Семен. – Брючной тоненький – ненадежный. Вот у тебя надежный ремень – милицейский. Может, уступишь?
   – Э, нет! – усмехнулся Коньков. – Когда идешь на тигра, ремень нужно туже затягивать. Не то штаны спадут.
   – А где же ваш ужин? – спросил Кончуга. – Я озябла, понимаешь.
   – Там, на берегу ключа, – махнул егерь рукой. – Там и палатки стоят.
   – Аким Степанович, а охотников развели по пикетам? – спросил Коньков.
   – Да… Вдоль всего Медвежьего ключа… Теперь тут мышь не проскочит. Ну, пошли ужинать!
   – Почему пошли? Поедем на лодках! – сказал Зуев.
   – Нет, лодки оставим здесь, – сказал Коньков.
   Зуев с недоумением поглядел сперва на Конькова, потом на Дункая.
   – Почему? – спросил Дункай Конькова.
   – Так нужно, – ответил тот уклончиво. Потом с улыбочкой обернулся к Зуеву: – Мало ли какой казус может выйти? Мы тигра на ключе караулим, а он вдруг вздумает по реке от нас уйти, вплавь. Говорят, и среди тигров хитрованы водятся. Тут нам и пригодятся лодочки. Так что, Батани, – обернулся Коньков к Кончуге, – оставь собак здесь, при лодках. А сам иди за нами. Айда!
   Надев за спину рюкзаки, взяв карабины, они пошли за егерем. Не прошли они по берегу ключа и две сотни метров, как увидели егерский бивак: стояли две палатки, горел костер на воле, кипел котел на треноге, а вокруг костра лежало с дюжину загонщиков.
   – Здорово, охотнички до ухи! – сказал Коньков.
   – Привет кашеедам, – отшучивались те.
   – Возьмите в компанию. У нас и орудии при себе, – Коньков вынул ложку из-за голенища и потянулся к костру.
   – На чужой каравай рот не разевай!
   – Она у нас архиерейская, уха-то. А у тебя звание не соответствует, – наперебой острили загонщики и шумно гоготали.
   – Какая архиерейская уха? Это еще что за религиозная пропаганда? – строго спросил Коньков.
   – Вон главный шаман, с него и спрашивай, – кивнули на егеря.
   – Пока еще только утки варятся, – сказал Путятин. – Трех на реке подстрелили. А рыба вон, в ведре, ждет очереди.
   Возле костра стояло конное ведро, полное чищеных ленков и хариусов.
   – Это как же? И рыбу, и уток в один котел? – спросил Коньков.
   – Вот это и есть архиерейская уха. Сварятся утки, потом в бульоне будем варить рыбу, – смачно причмокивая, пояснял егерь. – Погоди, вот поспеет – язык проглотите.
   – Ну что ж, пока язык на месте, давай, рисуй обстановку, – сказал Коньков егерю.
   Они вдвоем с егерем пошли в палатку. Здесь на раскладном столике они расстелили карту. В палатке было уже сумеречно. Они засветили фонарями, склоняясь над картой.
   – Тигр, по приметам охотников, находится сейчас в этом районе, по правую сторону ключа. По ключу, как и договаривались, расставлены пикеты. И здесь пикеты и флажки, чтобы не пошел вверх, – указал Путятин карандашом на верховье ключа. – Отсюда, с высот, пойдут загонщики. Забросил их туда по реке утром. Где сам станешь? Где ставить Зуева, Кончугу?
   – Зуев останется при мне. А место я выберу. Дай мне поколдовать над картой.
   – Ну что ж, колдуй! А я пойду рыбу запускать в котел. – Путятин вышел.
   А Коньков, обшарив глазами все высотки и впадины на обширном зеленом пространстве, решил, что если кто-то и скрывается здесь, то держится либо неподалеку от реки, либо поблизости от ручья. Ручей перекрыт, думал он, а вот река? Кого туда поставить? Самому нельзя – Зуев может за ночь натворить дел. Кончугу? Тоже нельзя. Все-таки на подозрении. Семена? Начальник ведь, заснет еще… Н-да…
   Так и не решив этого вопроса, Коньков вышел из палатки. Начинали сгущаться сумерки, и звончее, навязчивее зудели комары. Отмахиваясь от них фуражкой, Коньков поскорее подсел к спасительному костру. Загонщики, среди них Дункай, Зуев, Кончуга, Путятин – все были здесь. А Инги нет. Коньков встал и сходил заглянул в другую палатку. И там ее не было.
   – Где Инга? – спросил он Кончугу.
   – Она, понимаешь, на речку пошла. Накомарник в лодке оставался.
   – Странная забывчивость, – сказал Коньков и быстро пошел в темнеющие лесные заросли по направлению к реке.
   Инга сидела в лодке. Увидев подходившего Конькова, насмешливо спросила:
   – Боитесь, что сбегу?
   – Вы что здесь делаете?
   – Мечтаю.
   – Почему не у костра?
   – Шума не люблю.
   – Вы неподходящее время выбрали для шуток.
   – А я не шучу. Вот сижу и думаю как раз: когда же настанет это подходящее время?
   – Смотря для чего и для кого?
   – Для всех… Когда, например, люди станут людьми, а не зверями? Когда порядочные будут жить и работать как совесть подсказывает, а негодяи сидеть где положено? Когда любить будут и не обманывать?.. – У нее вдруг задрожали губы, она отвернула лицо и сказала, немного помолчав: – Да вам-то что до этого? Вы ведь допрос пришли снимать. Так давайте, допрашивайте.
   – Вы теперь жалеете, что поехали с нами?
   – Я не умею жалеть. И меня никто не жалел. Так что спрашивайте уж напрямую.
   – Хорошо. Вы были в ту ночь на реке?
   – Была.
   – Когда вы оказались на месте происшествия?
   – Сначала вечером… поздно. Но на стоянке никого не было. Я решила, что они на пантовке. Я поехала на верхние солонцы. Но там никого не оказалось. Тогда я решила, что они охотятся в Гнилой протоке. Там много водяного лютика, изюбры и сохатые любят там пастись. Добралась туда за полночь. Но встретила там только дядю. Он мне сказал, что Калганов под вечер привел в лагерь Настю, а что Зуев в городе. Тогда и решила, что он у нее. Поехала домой… И тут увидела на стоянке его, убитого. А рядом ее следы. Эти кеды я на ней раньше видела. Синенькие. Было уже утро, хотя солнце еще не встало… Больше я ничего не знаю, – глухим голосом закончила она.
   – А как вы думаете, в момент убийства Калганова Настя была вместе с ним? Рядом?
   – По следам этого не скажешь. У него след размашистый. Чувствуется, он бежал к реке навстречу опасности. Навстречу своей смерти. А ее следы мелкие, частые. Чувствуется, она шла, немея от ужаса. Наверное, слышала выстрел и пришла позже.
   Они долго молчали. Коньков курил, а Инга смотрела на бегущую воду реки, возле берега темную, как конопляное масло, а на стрежне играющую мертвенно-желтым переблеском в вялом свете взошедшей луны.
   – А вам никто не встречался на реке?
   – Нет.
   – И шума мотора не слыхали?
   – Солонцы слишком далеко от того места, а Гнилая протока еще дальше. Ничего я не слыхала.
   – Понятно… – Коньков помедлил и потом заговорил с заминкой: – Может, вы и сами догадались, что меня и следователя не столько тигр интересует, сколько этот тип, который где-то прячется в здешних местах. Ваши люди говорят.
   – Знаю.
   – И… у меня есть опасения, что ночью к нему попытается проникнуть кто-либо из возможных сообщников, чтобы увести его отсюда, либо… Вы понимаете?
   – Понимаю.
   – Медвежий ключ надежно перекрыт. Если он пойдет сверху, его там схватят. Но если он предупрежден кем-то насчет засады… Если он опытный и рисковый, то может двинуться туда вдоль реки, по берегу, именно по этому берегу.
   – Понятно. Человек прячется где-то на этом берегу.
   – Но он может и по реке пойти.
   – Как, по открытой реке, на моторе? – удивилась Инга.
   – Зачем на моторе? Вдоль берега, отталкиваясь шестом. В тени деревьев. Луна будет как раз светить справа… Значит, тот берег будет освещен, а этот в тени. Я бы сам здесь продежурил всю ночь. Но не могу оставить Зуева одного. С ним сесть здесь – тоже не могу. Он исхитрится каким-нибудь сигналом предупредить об опасности. Он у меня на сильном подозрении. То, что он ночью был там, я теперь не сомневаюсь. Но нам нужны его сообщники. Иначе вывернется. Он скользкий, как угорь.
   – То есть вы хотите, чтобы я осталась здесь, в засаде? – спросила Ингани.
   – Да. Вы любили Калганова. И вы должны помочь нам уличить его убийцу.
   – Я согласна, – ответила без промедлений. – Вон, на самом юру под тем ильмом натяну полог. Меня с реки не заметят, я же смогу увидеть даже плывущее бревно. Только заберите от меня собак.
   – Собак заберу. А лодки останутся здесь. Если кого-либо заметишь, останови. Будет уходить – стреляй! А в лодке, по реке захочет уйти – стреляй не в лодочника, а в лодку. Мы прибежим и пойдем вдогонку. У лодки Зуева мотор сильный. От нас не уйдет.
   – Я вас поняла. Буду всю ночь сидеть как сова.

19

   Два выстрела с коротким промежутком раздались с реки в первом часу ночи. После сытной ухи и легкой выпивки загонщики уже спали в палатках. Возле костра сидели только Путятин, Коньков да Кончуга. Зуев с Дункаем храпели под небольшим пологом, натянутым возле самого ручья, где поменьше комарья. Сырости они не боялись – для подстилки прихватили с собой две больших медвежьих шкуры.
   Эти выстрелы всполошили только собак да Зуева с Дункаем, а загонщики в палатках и не почухались.
   Коньков, как спринтер после знака, поданного стартовым пистолетом, рванулся в таежную темень за собаками, далеко оставив всех позади себя. Он поспевал за собаками огибать буреломную заваль и выворотни, словно держал их на невидимой шлее, и, не успев даже запыхаться, через какую-то минуту выбежал на бугор к тому ильму, где был натянут полог. Коньков сунулся было в полог, но там никого не было.
   Инга покрикивала внизу, от реки:
   – Лодку вытащи насухо! Так, а теперь брось шест и не вздумай вильнуть или побежать… Уложу как зайца. Подымайся на берег!
   Коньков сам хотел спуститься вниз, но за спиной услышал хруст валежин и тяжкое пыхтение. Он посветил фонариком – Зуев! «Ах, сволочь! Не спал и даже не раздевался…» – успел подумать Коньков.
   – Что здесь за стрельба? – спросил Зуев, щурясь и заслоняясь руками от света.
   – Сейчас узнаем.
   Пока Инга вела по откосу какого-то здоровенного мужика сюда, к ильму, подоспели и Дункай, и Кончуга, и Путятин.
   Задержанный шел сутулясь, низко опустив голову, за ним – Инга, держа его под прицелом; оплечь висел у нее второй карабин с раздробленной ложей. Коньков высвечивал их обоих фонариком. Задержанный наконец поднял голову, и все увидели его скуластое, блестевшее от пота лицо, мертвенно-синее от страха.
   – Кузякин! – удивился Коньков. – Ты что, с неба свалился?
   – Шел вдоль берега, на шесте, с выключенным мотором, – сказала Инга за Кузякина. – Я его окликнула. Он развернул лодку и стал заводить мотор. Я выстрелила в мотор. Тогда он поднял со дна лодки карабин. Я выстрелила в карабин. Вот, ложу раздробила, – Инга сняла с плеча карабин и протянула его Конькову. – Я крикнула ему, если не причалит к берегу, продырявлю голову, как пустую банку. Он понял, что с ним не шутят. Вот и причалил.
   – У кого вы взяли карабин? – спросил Коньков Кузякина.
   – Зуев дал, – ответил тот, глядя себе под ноги.
   – Врет он! – крикнул Зуев.
   – А вы помолчите! – строго сказал ему Коньков и опять Кузякину: – Как вы здесь оказались? Куда шли?
   Кузякин мотнул головой, как притомленная лошадь, и опять уставился себе на ноги.