Как хотите, но эти два эпизода — Доказательство N 4 версии Сталина.
13. О судьбе осужденных польских офицеров в правительство СССР не поступает сведений до 1943 года, да, видимо, в то время из-за других забот даже в верхах СССР на это ни у кого времени не было, поскольку на немецкие заявления в апреле 1943 года о том, что польских офицеров убило НКВД, первый ответ советской прессы был еще более глупый, чем все ранее сделанные, видимо, его согласовали те руководители СССР, кто вообще был не в курсе этого дела. Бригада Геббельса, по-видимому сознавая, что такой бестолковый ответ действительно является косвенным доказательством невиновности Советского Союза, о нем не говорит. Поэтому дадим слово самому Геббельсу: «Теперь, когда мы вскрыли могилы и опознали польских офицеров по их униформам, знакам отличия, паспортам, бумагам и т.д., теперь говорят, что геббельсовские лжецы забывают, что вблизи деревни Гнездовая проводились археологические раскопки (радиообзор положения, пункт 5). За каких дураков считают эти нахальные еврейские болваны европейскую интеллигенцию! Что они думают, что европейскую интеллигенцию можно в чем-то обмануть?! Они говорят об „археологических раскопках“! Посмотрите на снимки убитых польских офицеров в „Вохеншау“. Может быть, московские евреи станут после этого утверждать, что мы одели в польскую униформу 12 тысяч скелетов из времени 200 года до Христа!» (Директивы господина министра прессе от 14 апреля 1943 года).
В СССР спохватились и теперь уже некуда было деваться — Советский Союз официально признал, что пленные офицеры и генералы работали на строительстве дорог под Смоленском. Это еще повод для издевательства Геббельса в той же директиве: «Не веришь своим глазам, когда видишь заявление ТАСС. Признания вины там вообще нет. Там говорится, что речь идет о печальной судьбе бывших польских военнопленных, которые в 1941 году находились в районах западнее Смоленска на строительных работах. Там находились бригадный генерал такой-то, командующий армией такой-то и полковник такой-то на строительных работах!» Вы видите, как ловко, даже изящно Геббельс обыгрывает положение конвенции о военнопленных, запрещающее использовать военнопленных офицеров на работах.
Поэтому Советский Союз упорно держится первоначального плана, он не признает, что офицеры были осуждены, лишены статуса военнопленного и стали «просто советскими заключенными». В СССР их по-прежнему числят только военнопленными, по-другому во время войны поступить было нельзя. Ведь только что находившуюся в абсолютно безвыходном положении армию Паулюса под Сталинградом склонить к плену удалось с большим трудом. Из попавших в окружение 330 тысяч немцев с их союзниками большую часть пришлось уничтожить в бою, сдалось израненных и обессиленных едва 90 тысяч.
В то же время потери немцев в Африке по их собственным данным были всего 12 тысяч убитых при 90 тысячах без вести пропавших,: неподобранных ими самими убитых и попавших в плен. То есть, если считать, что даже половина без вести пропавших — это убитые, то и тогда в Африке англичане, убив в бою одного немца, принуждали этим еще одного сдаться. А советские воины вынуждены были убивать 3-4 (и гибнуть сами) прежде, чем 1 немец сдастся в плен.
Во время войны эта позиция СССР не допускала никаких компромиссов, признаться в том, что пленные офицеры были осуждены и перестали быть пленными, было предательством по отношению к своим собственным солдатам, своему собственному народу.
Но растерянность СССР уже во время второго возникновения проблемы пленных, растерянность подручных Сталина и отсутствие заранее готового ответа во второй раз — это еще одно доказательство (N 5) версии Сталина.
Двигаясь в хронологическом порядке, нам сейчас надо подойти ко времени работы комиссии Бурденко, так как у бригады Геббельса именно по этой комиссии наибольшее количество подозрений в отношении первого подозреваемого — СССР.
Немного подробностей. Когда стали поступать первые сведения о зверствах немцев в СССР, под председательством главного профсоюзного босса страны (секретаря ВЦСПС) Н.М.Шверника была создана «Чрезвычайная государственная комиссия (ЧГК) по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников». Ее членами были Главный хирург Красной Армии академик Н.Н.Бурденко (людские потери), академик Б.Е.Веденеев (потери промышленности), академик Т.Д.Лысенко (потери сельского хозяйства), академик Е.В.Тарле (исторические аспекты), академик И.П.Трайнин (юридические аспекты), а также митрополит Киевский и Галицкий Николай, летчица Гризодубова, секретарь ЦК ВКП(б) Жданов, писатель А.Толстой. То, что ЧГК выделила под председательством Бурденко Специальную комиссию для Катыни, говорит только о политико-пропагандистском аспекте этого дела, а не о его масштабности или крайней важности для СССР. Для ЧГК — это был только эпизод, причем не из значительных. Даже в самом Смоленске ей было чем заняться и без поляков. Только в немецком концентрационном лагере 126 немцы убили более 115 тысяч советских военнопленных и мирных жителей. Пусть извинят поляки, но ради них никто своих основных дел не бросал.
Разумеется, ЧГК сама раскопок не вела, вскрытий не делала, свидетелей не разыскивала. Это делали люди из технической части комиссии — патологоанатомы, судмедэксперты, следователи и дознаватели НКВД.
Это надо принимать во внимание, а то когда читаешь работы бригады Геббельса, складывается мнение, что правительство СССР обязано было в то время бросить все свои дела и заниматься только поляками и исключительно только поляками. Надо думать, что после измены армии Андерса Польша вообще была не тем государством, над проблемами которого в СССР особо мучились.
По катынскому делу комиссия Бурденко сделала «Сообщение», но мы в случаях, в которых мы себе разрешили пользоваться данными подручных Сталина, будем использовать «Справку», которую она дала по катынскому делу правительству СССР под грифом «Совершенно секретно» и, по этой причине, являющуюся не пропагандистским, а деловым, точным документом. Эта справка была опубликована в «Военно-историческом журнале» за 1990 год (NN 11 и 12). Надо думать, что кто-то в правительстве СССР согласовал то, что содержалось в «Справке» и факты из нее перешли в «Сообщение».
Это «Сообщение» критикуется многими, но в 1988 году четыре польских профессора — Я.Мацишевский, Ч.Мадайчик, Р.Назаревич и М.Войцеховский — сделали его экспертизу. Она очень многословна и надо думать, что профессора заложили туда абсолютно все подозрения относительно нечестного поведения бригады Сталина. Все, которые бригада Геббельса смогла придумать.
Поэтому за основу мы возьмем факты «Экспертизы» этих профессоров, дополняя их фактами, добытыми советской частью подручных Геббельса.
14. Профессора пишут: «Основой заключения Специальной комиссии были свидетельства очевидцев и судебно-медицинская экспертиза. В сообщении комиссии, так же как и в показаниях профессора Прозоровского на Нюрнбергском процессе, упоминаются какие-то документы, которые использовала комиссия. Эти документы никогда не были описаны, опубликованы и представлены польской стороне, как и результаты патологоанатомических исследований, о которых информирует Сообщение комиссии».
Во-первых. А когда это «польская сторона» (ПНР) их просила? Если же профессора именно себя считают «польской стороной», то тогда зачем им «результаты патологоанатомических исследований», если через несколько страниц эти профессора сообщают: «По вопросу собственно судебно-медицинской экспертизы мы не берем слова, не имея для этого компетенции»?
Но дело не в этом. Бригада Геббельса сегодня старается, чтобы никто не знал никаких фактов в этом деле, определяющих вину, и делает все, чтобы эти факты не стали достоянием общественности. Ей не нужны никакие документы Сообщения. Когда в 88-90 годах вновь разгорелось катынское дело, в советской печати, на фоне потока выводов исследователей из бригады Геббельса, нет-нет да и мелькали редкие факты подручных Сталина. И именно «польская сторона» тщательно следила, чтобы эти факты не появлялись, именно «польскую сторону» эти факты чрезвычайно страшили. Дадим для этого случая слово подручным Сталина. В 1990 году газета «Орловская правда» позволила себе усомниться в версии Геббельса и немедленно советник польского посольства Е.Чулиньски потребовал от редакции придерживаться версии Геббельса-Горбачева. Из сетований профессоров следует, что они жаждут подлинных документов комиссии Бурденко, но когда «Военно-исторический журнал» опубликовал ее «Справку», то советник по печати посольства Польши А.Магздяк-Мишевска немедленно отписала в редакцию: "Дело это тем более позорное, что вопрос ответственности советской стороны подтверждается не только сообщением ТАСС, но также и следствием, проводимым Главной военной прокуратурой СССР. Насколько мне известно, специальная группа под руководством прокурора А.В. Третецкого, занимающегося следствием по делу смерти польских офицеров (не только тех, кто были в лагере в Козельске, но также и Старобельске и Осташкове), имеет в своем распоряжении показания настоящих свидетелей, занимавших во время второй мировой войны ответственные посты в НКВД…
…Чтобы обеспечить Вам работу, сообщаю телефон прокурора А.В.Третецкого. Я надеюсь, что вы опубликуете решительный протест против очередной попытки фальсифицирования уже раз, казалось бы, выясненной истории. Такая попытка наверняка не способствует благоприятному развитию отношений между нашими государствами и народами. Помочь в их восстановлении и успешном развитии может только правда"
И этой «правды» хочется! И Геббельсу хотелось, и А.Магдзяк-Мишевской! Прямо жизни нет от правдоискателей команды Геббельса. Ведь посмотрите, как жестко «польская сторона» контролирует, чтобы ничего не просочилось из документов комиссии Бурденко. От уездной «Орловской правды» до известного лишь любителям да специалистам ВИЖ. Вы посмотрите, как эта леди командует генералами! (Редактором в то время был генерал-майор В.И.Филатов). Ведь не просто запрещает и требует покаяться, а требует продолжать тему, но в нужном ей ключе, и указывает, у какого подручного Геббельса надо брать выводы. Это же называется организацией кампании. И угроза ухудшить отношения «между нашими государствами», что, естественно, для Филатова означает увольнение с работы в случае неподчинения ей. Что, кстати, и было выполнено советской частью бригады Геббельса — Филатова уволили.
Такие действия — скрытие фактов оппонентов и обман нас, следователей — мы договорились считать доказательством в пользу оппонента, в данном случае это Доказательство N 5 версии Сталина.
Далее профессора упрекают подручных Сталина в его поведении 14 ноября и 3 октября 1941 года и в высказывании Берии об «ошибке». Мы эти эпизоды уже рассмотрели.
15. «Одновременно советские власти, — пишут далее профессора, — отказывались передать польским властям списки офицеров, которые находились в Козельеке, Старобельске и Осташкове».
А что это меняет? Ведь военнопленных офицеров в этих лагерях уже не было и все документы по ним были уничтожены. Естественно, дать было нечего. Но эти списки не были и тайной. В книге «Катынская драма» профессор Мадайчик пишет, что те офицеры, которых Особое совещание не сослало в ИТЛ весной 1940 года, находились в лагере военнопленных Павлищев Бор, а затем в Грязовце. Там: «Начиная с октября польские военнопленные могли свободно вести переписку, администрация снисходительно относилась к составлению пленными списков своих коллег, с которыми они находились в лагерях Козельска, Старобельска и Осташкова». То есть Андерс имел эти списки, так в чем же смысл подозрений, что советское правительство не могло их дать в то время, когда оно не могло составить находившихся в ее распоряжении дивизий?
16. Профессора обращают внимание, что до 1943 года советское правительство не говорило, что военнопленные офицеры находятся на строительных работах. Мы уже писали о том, что это естественно. Сказав "А", нужно было говорить "Б", то есть объяснять, почему это генералы вдруг начали махать лопатой.
17. Профессора настойчиво пытаются закрепить число похороненных в Катыни в пределах 4,5 тысяч человек. Это при том, что немцы утверждали, что там 12 тысяч и комиссия Бурденко остановилась на такой же цифре. В чем здесь интерес бригады Геббельса? Почему они хотят уменьшить число трупов?
Дело в том, что весной 1943 года немцы дали полякам раскопать не все могилы, а только те, что немцы подготовили. Ведь надо помнить, что время расстрела определялось не по состоянию останков, а по нахождению у них документов.
Комисся Бурденко раскопала еще 925 трупов, у которых оказались документы с датами и после мая 1940 года, и индефицировала военнопленных не только Козельского, но и Старобельского лагеря. Этим она рушит основное косвенное «доказательство» бригады Геббельса. Но об этом мы будем писать позже.
Доказать, что весной 1943 года были осмотрены все трупы абсолютно, профессора пытаются довольно-таки курьезным способом. В 1943 году было разрешено полякам вскрыть семь могил с 4151 трупом. Восьмую начали, но немцы не дали. Осмотренные трупы были снабжены жестяной биркой. А комиссия Бурденко извлекала в январе 1944 года трупы без бирки. На этом основании вполне серьезно заявляется, что это не те трупы. То есть, что Бурденко обязан был быть таким идиотом, чтобы повторно вскрыть те могилы, где уже похозяйничали немцы. Провести судебно-медицинское исследование трупов, которые пролежали летний месяц на открытом воздухе. Порой удивляешься, за каких идиотов нас считают поляки, и надо сказать, что в плане развития катынского дела в конце 80-х — начале 90-х годов, они имеют на это основания. Но дело-то ведь было не в 90-х, и руководил им Бурденко, а не Горбачев.
В 1943 году поляки с немцами перезахоронили останки тех офицеров, что они осмотрели, в шести могилах и назвали это место кладбищем N1, украсили его крестами и жестяными венками. Сам Мадайчик пишет, что даже немецкая аэрофотосъемка (фронт был в 30 км) подтвердила, что комиссия Бурденко раскапывает могилы в «окрестностях» кладбища N 1. А все четыре профессора сразу утверждают, что полякам в 1943 году немцы разрешили раскопать могилы на площади 60х36 м, а Бурденко у немцев разрешения не спрашивал, и его люди рыли шурфы там, где предполагались еще могилы и открыли новые захоронения, причем еще две могилы размерами 60х60 м и одну поменьше 7х6 м. Поэтому и оценивала комиссия Бурденко число жертв в 11 тысяч. Поэтому и не было у останков, осмотренных комиссией Бурденко, жестяных бирок. Что здесь подозрительного? Подозрительно другое — с какой настойчивостью подручные Геббельса цепляются за то, чтобы трупов было не больше 4,5 тысяч.
18. В этом плане у профессоров есть еще одно подозрение. Комиссия Бурденко в первой сотне осмотренных трупов нашла 9 документов с датами от мая 1940 года до июня 1941 года: 5 квитанций, выданных лагерем, две почтовые открытки, одно письмо из Варшавы в советское учреждение, иконка.
Профессора усматривают крайне подозрительным тот факт, что у найденных трупов не было документов, удостоверяющих личность, — паспортов и прочего. Дескать, когда поляки делали эксгумацию, то такие документы были. Ну, а какой смысл комиссии Бурденко эти документы уничтожать?
И потом, профессорам как-то трудно дается арифметика. В пункте 8 «Бесспорных фактов, касающихся катынского убийства» они пишут: «В катынских могилах оказались личные документы, позволившие идентифицировать 2730 останков из общего числа 4151». Но идентификация велась не только по паспортам, но и по письмам, открыткам и т.п. Значит, собственно документов, удостоверяющих личность, было еще меньше, чем 2730, а значит в 1943 году поляки при эксгумации имели 1421 труп без каких-либо документов! За что же упрекать комиссию Бурденко? За то, что у эксгумированных ею 925 останках не было паспортов?
Вообще-то, наличие паспортов у останков польских офицеров — это доказательство правоты версии Сталина. НКВД не позволило бы себе такой роскоши — оставить чрезвычайно важный для разведки документ — подлинный паспорт — у трупа. Видимо, позже спохватились и немцы. Начинали расстрел айнзацкоманды из любителей, а кончали профессионалы. И раскрыли немцы первые могилы — там трупы должны были хуже сохраниться — начинали расстреливать поляков при более теплой погоде. Раскопками руководил немецкий врач и он понимал, что нужно делать и где раскапывать. Как и Бурденко понимал, где раскапывать не надо.
19. Из похожих подозрений можно отнести и недоверие профессоров к документам, найденным комиссией Бурденко на эксгумированных ею останках: «Найденный на останках N4 „текст“ был написан от руки и имел поблекший адрес», — сомневаются они. А какой вид должен был иметь документ, написанный перед войной и пролежавший вместе с трупом в земле два года? Кстати, чтобы так написать о документе, профессора должны были его видеть. Но ведь это документ комиссии Бурденко, тот самый, который никак «не удается осмотреть польской стороне», о чем профессора горько сетовали в начале своей «экспертизы».
20. В этом смысле профессора преуспели. В «Справке» сообщается точное местонахождение лагерей, в которых находились польские офицеры до их расстрела немцами: "Лагерь N 1-ОН находился на 408-м км от Москвы и на 23-м км от Смоленска на магистрали Москва-Минск.
Лагерь N2-ОН находился в 25 км на запад от Смоленска по шоссе Смоленск-Витебск.
Лагерь NЗ-ОН находился в 45 км на запад от Смоленска в Красненском районе Смоленской области".
Профессора подозрительно сетуют: «Специальная комиссия не назвала точного расположения лагерей NN1-ОН, 2-ОН, З-ОН, но если они находились на расстоянии 24-45 км от Смоленска, следовало назвать причины разгрузки вагонов с офицерами именно на станции Гнездово».
Понятно, что для того, чтобы догадаться «почему», нужно очень много ума, но мы не будем этого скрывать от «польской стороны» — потому что лагеря находились на западе от Смоленска и станция Гнездово на западе от Смоленска.
Но эту цитату можно рассматривать в качестве очередного курьеза профессоров — если им Специальная комиссия не назвала точного расположения лагерей (о чем они жалуются в начале фразы), то откуда им известно расстояние до них от Смоленска (о чем они недоумевают в конце ее)?
21. Профессора считают подозрительным, что комиссия Бурденко не показала места этих лагерей журналистам. А я считаю, что было бы подозрительным, если бы она их показала, поскольку сымитировать пожарище ничего не стоит и присыпанное снегом оно было бы неотличимым от настоящего. Но СССР в этом преступлении не собирался оправдываться, он обвинял, а для обвинения ему хватало трупов и вещественных доказательств на них.
22. Как и у Геббельса, у профессоров вызывает сомнение, что генералы работали на строительстве дорог, ведь у их коллег в лагере военнопленных в Грязовце в этот момент были даже денщики. Мы уже говорили об этом — в Грязовце генералы были военнопленными, а под Смоленском они были заключенными исправительно-трудового лагеря, где трудом лечились от навязчивой мании присоединить к Польше Украину без согласия украинцев.
23. Профессора также не верят, что пленных нельзя было вывезти из Смоленска, дескать, начальник лагеря обратился на железнодорожную станцию за вагонами для пленных 12 июля, а немцы, дескать, взяли Смоленск 16 июля, а 20 и 16 армии «вынуждены были отступить» аж 5 августа. «Почему же не вывезли наших доблестных офицеров?» — с подозрением недоумевают профессора.
Потому, что проклятая 2-я немецкая армия со 2-й танковой группой, начав наступление 10 июля в 200 км от Смоленска, 16 июля уже взяла его с юга и никто ее остановить не смог. А не менее проклятая 9-я немецкая армия с 3-й танковой группой, зайдя с севера, в это время взяла Духовщину и вела бой за Ярцево — железнодорожную станцию на востоке от Смоленска. За это время смоляне успели вывезти на восток целый ряд оборонных предприятий, включая авиазавод. Не до доблестных польских офицеров было в это время, своих детей надо было спасать. Кстати, 20 и 16 армии не «отошли» от Смоленска, а вырвались 5 августа из окружения, в которое они попали северо-западнее города.
24. Еще «сомнения». Дескать, если бы в такой ситуации лагеря остались без охраны, то пленные офицеры разбежались бы, и хотя бы кто-нибудь, да остался жив.
Вроде есть резон в этом сомнении, но только в случае, если быть уверенным, что эти офицеры хотели драться с немцами. А они хотели с ними драться точно также, как и генерал Андерс со своими офицерами. Кроме того, надо учесть, что они действительно были ожесточены против СССР и до своего осуждения и ссылки из лагерей военнопленных в ИТЛ, а уж после — тем более.
Я уже цитировал высказывание офицера Любодзецкого, из книги Мадайчика, где этот не любящий москалей офицер, даже будучи в лагере военнопленных, хотел «…хоть из-под дождя, да под восточный желоб — под немецкую оккупацию». Продолжим его мысль, почему он и другие этого хотели. «Не было иллюзий, что немцы будут мягко обращаться с польскими офицерами; допускалось, что большинство, а, может быть, и всех, немцы отправят в лагеря для военнопленных; однако считали, что они будут обходиться с ними в соответствии с принятыми международными нормами…»
Поскольку вопрос, почему пленные не разбежались, остается без ответа, то мы можем сослаться на бригаду Сталина, у которой есть данные, что попытка конвойных частей увести военнопленных на восток пешком не удалась. Пленные взбунтовались, с конвоем ушли только несколько человек, евреев по национальности, остальные остались ждать «обхождения в соответствии с принятыми международными нормами…» И дождались.
25. Однако, захватывая мелкой сеткой любые подозрения, которые только могут придти в голову, профессора, помимо курьезов и своего непонимания тогдашних условий, выловили и факты подтасовки улик, фальшивые улики в комиссии Бурденко.
В общем-то, они вполне резонно заявляют, что не верят, что из всего обслуживающего персонала и конвоя мог спастись всего один человек — начальник лагеря N 1-ОН. Если в основу брать, что в этих лагерях было 10-12 тысяч человек (в Ровенском лагере для военнопленных, занимавшемся строительством шоссейной дороги на Львов, было на 23 июля 1940 года 14599 человек), то конвой и администрация лагерей вряд ли были меньше 1-2 тысяч человек.
Правда, война была ужасна по потерям убитыми и пленными в своем начальном периоде. Мой отец в начале войны был начальником штаба отдельного батальона, части примерно в 700 человек. Приняв первый бой в Бессарабии, они отходили на Одессу. Из их дивизии в Одессе собралось всего 111 человек (из примерно 13-16 тысяч) без штабных документов и без знамени. А из батальона, правда, со знаменем, в Одессу попало всего трое.
Тем не менее на правом берегу Днепра, где и располагались лагеря, бились в окружении части 16 и 20 армий, и эти армии из окружения вышли. Если конвой и администрация покинули лагеря, то они могли покинуть их только в направлении этих армий, левый берег Днепра был занят немцами очень быстро. Пусть поляки сдались немцам в полном составе, но полная гибель и сдача в плен 1-2 тысяч советских бойцов, да еще в трех отдельных командах, действительно маловероятна.
Но вот вопрос — их не было вообще (если пленных расстреляло НКВД в 1940 году) или их просто не вызвали в свидетели в 1944? Попробуем ответить на этот вопрос в следующем эпизоде.
26. Комиссия Бурденко представила свидетеля — начальника лагеря с поляками под Смоленском. Бригада Геббельса называет его комендантом лагеря N 1-ОН, «свидетелем майором Ветошниковым». Вероятно, так он фигурировал в «Сообщении» комиссии в 1944 году. Но в «Справке» этой комиссии (напоминаю — совершенно секретной и поэтому достоверной) он и не майор, и не свидетель.
Там его физически нет. Есть рапорт на имя начальника УПВИ Сопруненко от лейтенанта госбезопасности В.М.Ветошникова. Его звание соответствовало тогда званию капитана, и если его действительно потом задействовали как свидетеля, то к 1944 году он мог быть и майором. Тут все сходится. Профессора пишут, что его не знали в лагерях военнопленных. И не должны были знать — он в них не служил.
Вранье в другом. В Справке написано:
"Начальник лагеря N1-ОН лейтенант госбезопасности Ветошников В.М., давая объяснения о судьбе порученного ему лагеря, в своем рапорте на имя начальника Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР от 12 августа 1941 года пишет: "После того, как я получил от Вас указание подготовить лагерь к эвакуации, я принял к этому необходимые меры.
Охрана и пленные поляки были мною предупреждены.
Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной железной дороги тов. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но тов. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться с Москвой для получения от Вас разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.
К этому времени Смоленск был уже отрезан немцами, и что стало с поляками и оставшейся в лагере охраной, я не знаю".
13. О судьбе осужденных польских офицеров в правительство СССР не поступает сведений до 1943 года, да, видимо, в то время из-за других забот даже в верхах СССР на это ни у кого времени не было, поскольку на немецкие заявления в апреле 1943 года о том, что польских офицеров убило НКВД, первый ответ советской прессы был еще более глупый, чем все ранее сделанные, видимо, его согласовали те руководители СССР, кто вообще был не в курсе этого дела. Бригада Геббельса, по-видимому сознавая, что такой бестолковый ответ действительно является косвенным доказательством невиновности Советского Союза, о нем не говорит. Поэтому дадим слово самому Геббельсу: «Теперь, когда мы вскрыли могилы и опознали польских офицеров по их униформам, знакам отличия, паспортам, бумагам и т.д., теперь говорят, что геббельсовские лжецы забывают, что вблизи деревни Гнездовая проводились археологические раскопки (радиообзор положения, пункт 5). За каких дураков считают эти нахальные еврейские болваны европейскую интеллигенцию! Что они думают, что европейскую интеллигенцию можно в чем-то обмануть?! Они говорят об „археологических раскопках“! Посмотрите на снимки убитых польских офицеров в „Вохеншау“. Может быть, московские евреи станут после этого утверждать, что мы одели в польскую униформу 12 тысяч скелетов из времени 200 года до Христа!» (Директивы господина министра прессе от 14 апреля 1943 года).
В СССР спохватились и теперь уже некуда было деваться — Советский Союз официально признал, что пленные офицеры и генералы работали на строительстве дорог под Смоленском. Это еще повод для издевательства Геббельса в той же директиве: «Не веришь своим глазам, когда видишь заявление ТАСС. Признания вины там вообще нет. Там говорится, что речь идет о печальной судьбе бывших польских военнопленных, которые в 1941 году находились в районах западнее Смоленска на строительных работах. Там находились бригадный генерал такой-то, командующий армией такой-то и полковник такой-то на строительных работах!» Вы видите, как ловко, даже изящно Геббельс обыгрывает положение конвенции о военнопленных, запрещающее использовать военнопленных офицеров на работах.
Поэтому Советский Союз упорно держится первоначального плана, он не признает, что офицеры были осуждены, лишены статуса военнопленного и стали «просто советскими заключенными». В СССР их по-прежнему числят только военнопленными, по-другому во время войны поступить было нельзя. Ведь только что находившуюся в абсолютно безвыходном положении армию Паулюса под Сталинградом склонить к плену удалось с большим трудом. Из попавших в окружение 330 тысяч немцев с их союзниками большую часть пришлось уничтожить в бою, сдалось израненных и обессиленных едва 90 тысяч.
В то же время потери немцев в Африке по их собственным данным были всего 12 тысяч убитых при 90 тысячах без вести пропавших,: неподобранных ими самими убитых и попавших в плен. То есть, если считать, что даже половина без вести пропавших — это убитые, то и тогда в Африке англичане, убив в бою одного немца, принуждали этим еще одного сдаться. А советские воины вынуждены были убивать 3-4 (и гибнуть сами) прежде, чем 1 немец сдастся в плен.
Во время войны эта позиция СССР не допускала никаких компромиссов, признаться в том, что пленные офицеры были осуждены и перестали быть пленными, было предательством по отношению к своим собственным солдатам, своему собственному народу.
Но растерянность СССР уже во время второго возникновения проблемы пленных, растерянность подручных Сталина и отсутствие заранее готового ответа во второй раз — это еще одно доказательство (N 5) версии Сталина.
Двигаясь в хронологическом порядке, нам сейчас надо подойти ко времени работы комиссии Бурденко, так как у бригады Геббельса именно по этой комиссии наибольшее количество подозрений в отношении первого подозреваемого — СССР.
Немного подробностей. Когда стали поступать первые сведения о зверствах немцев в СССР, под председательством главного профсоюзного босса страны (секретаря ВЦСПС) Н.М.Шверника была создана «Чрезвычайная государственная комиссия (ЧГК) по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников». Ее членами были Главный хирург Красной Армии академик Н.Н.Бурденко (людские потери), академик Б.Е.Веденеев (потери промышленности), академик Т.Д.Лысенко (потери сельского хозяйства), академик Е.В.Тарле (исторические аспекты), академик И.П.Трайнин (юридические аспекты), а также митрополит Киевский и Галицкий Николай, летчица Гризодубова, секретарь ЦК ВКП(б) Жданов, писатель А.Толстой. То, что ЧГК выделила под председательством Бурденко Специальную комиссию для Катыни, говорит только о политико-пропагандистском аспекте этого дела, а не о его масштабности или крайней важности для СССР. Для ЧГК — это был только эпизод, причем не из значительных. Даже в самом Смоленске ей было чем заняться и без поляков. Только в немецком концентрационном лагере 126 немцы убили более 115 тысяч советских военнопленных и мирных жителей. Пусть извинят поляки, но ради них никто своих основных дел не бросал.
Разумеется, ЧГК сама раскопок не вела, вскрытий не делала, свидетелей не разыскивала. Это делали люди из технической части комиссии — патологоанатомы, судмедэксперты, следователи и дознаватели НКВД.
Это надо принимать во внимание, а то когда читаешь работы бригады Геббельса, складывается мнение, что правительство СССР обязано было в то время бросить все свои дела и заниматься только поляками и исключительно только поляками. Надо думать, что после измены армии Андерса Польша вообще была не тем государством, над проблемами которого в СССР особо мучились.
По катынскому делу комиссия Бурденко сделала «Сообщение», но мы в случаях, в которых мы себе разрешили пользоваться данными подручных Сталина, будем использовать «Справку», которую она дала по катынскому делу правительству СССР под грифом «Совершенно секретно» и, по этой причине, являющуюся не пропагандистским, а деловым, точным документом. Эта справка была опубликована в «Военно-историческом журнале» за 1990 год (NN 11 и 12). Надо думать, что кто-то в правительстве СССР согласовал то, что содержалось в «Справке» и факты из нее перешли в «Сообщение».
Это «Сообщение» критикуется многими, но в 1988 году четыре польских профессора — Я.Мацишевский, Ч.Мадайчик, Р.Назаревич и М.Войцеховский — сделали его экспертизу. Она очень многословна и надо думать, что профессора заложили туда абсолютно все подозрения относительно нечестного поведения бригады Сталина. Все, которые бригада Геббельса смогла придумать.
Поэтому за основу мы возьмем факты «Экспертизы» этих профессоров, дополняя их фактами, добытыми советской частью подручных Геббельса.
14. Профессора пишут: «Основой заключения Специальной комиссии были свидетельства очевидцев и судебно-медицинская экспертиза. В сообщении комиссии, так же как и в показаниях профессора Прозоровского на Нюрнбергском процессе, упоминаются какие-то документы, которые использовала комиссия. Эти документы никогда не были описаны, опубликованы и представлены польской стороне, как и результаты патологоанатомических исследований, о которых информирует Сообщение комиссии».
Во-первых. А когда это «польская сторона» (ПНР) их просила? Если же профессора именно себя считают «польской стороной», то тогда зачем им «результаты патологоанатомических исследований», если через несколько страниц эти профессора сообщают: «По вопросу собственно судебно-медицинской экспертизы мы не берем слова, не имея для этого компетенции»?
Но дело не в этом. Бригада Геббельса сегодня старается, чтобы никто не знал никаких фактов в этом деле, определяющих вину, и делает все, чтобы эти факты не стали достоянием общественности. Ей не нужны никакие документы Сообщения. Когда в 88-90 годах вновь разгорелось катынское дело, в советской печати, на фоне потока выводов исследователей из бригады Геббельса, нет-нет да и мелькали редкие факты подручных Сталина. И именно «польская сторона» тщательно следила, чтобы эти факты не появлялись, именно «польскую сторону» эти факты чрезвычайно страшили. Дадим для этого случая слово подручным Сталина. В 1990 году газета «Орловская правда» позволила себе усомниться в версии Геббельса и немедленно советник польского посольства Е.Чулиньски потребовал от редакции придерживаться версии Геббельса-Горбачева. Из сетований профессоров следует, что они жаждут подлинных документов комиссии Бурденко, но когда «Военно-исторический журнал» опубликовал ее «Справку», то советник по печати посольства Польши А.Магздяк-Мишевска немедленно отписала в редакцию: "Дело это тем более позорное, что вопрос ответственности советской стороны подтверждается не только сообщением ТАСС, но также и следствием, проводимым Главной военной прокуратурой СССР. Насколько мне известно, специальная группа под руководством прокурора А.В. Третецкого, занимающегося следствием по делу смерти польских офицеров (не только тех, кто были в лагере в Козельске, но также и Старобельске и Осташкове), имеет в своем распоряжении показания настоящих свидетелей, занимавших во время второй мировой войны ответственные посты в НКВД…
…Чтобы обеспечить Вам работу, сообщаю телефон прокурора А.В.Третецкого. Я надеюсь, что вы опубликуете решительный протест против очередной попытки фальсифицирования уже раз, казалось бы, выясненной истории. Такая попытка наверняка не способствует благоприятному развитию отношений между нашими государствами и народами. Помочь в их восстановлении и успешном развитии может только правда"
И этой «правды» хочется! И Геббельсу хотелось, и А.Магдзяк-Мишевской! Прямо жизни нет от правдоискателей команды Геббельса. Ведь посмотрите, как жестко «польская сторона» контролирует, чтобы ничего не просочилось из документов комиссии Бурденко. От уездной «Орловской правды» до известного лишь любителям да специалистам ВИЖ. Вы посмотрите, как эта леди командует генералами! (Редактором в то время был генерал-майор В.И.Филатов). Ведь не просто запрещает и требует покаяться, а требует продолжать тему, но в нужном ей ключе, и указывает, у какого подручного Геббельса надо брать выводы. Это же называется организацией кампании. И угроза ухудшить отношения «между нашими государствами», что, естественно, для Филатова означает увольнение с работы в случае неподчинения ей. Что, кстати, и было выполнено советской частью бригады Геббельса — Филатова уволили.
Такие действия — скрытие фактов оппонентов и обман нас, следователей — мы договорились считать доказательством в пользу оппонента, в данном случае это Доказательство N 5 версии Сталина.
Далее профессора упрекают подручных Сталина в его поведении 14 ноября и 3 октября 1941 года и в высказывании Берии об «ошибке». Мы эти эпизоды уже рассмотрели.
15. «Одновременно советские власти, — пишут далее профессора, — отказывались передать польским властям списки офицеров, которые находились в Козельеке, Старобельске и Осташкове».
А что это меняет? Ведь военнопленных офицеров в этих лагерях уже не было и все документы по ним были уничтожены. Естественно, дать было нечего. Но эти списки не были и тайной. В книге «Катынская драма» профессор Мадайчик пишет, что те офицеры, которых Особое совещание не сослало в ИТЛ весной 1940 года, находились в лагере военнопленных Павлищев Бор, а затем в Грязовце. Там: «Начиная с октября польские военнопленные могли свободно вести переписку, администрация снисходительно относилась к составлению пленными списков своих коллег, с которыми они находились в лагерях Козельска, Старобельска и Осташкова». То есть Андерс имел эти списки, так в чем же смысл подозрений, что советское правительство не могло их дать в то время, когда оно не могло составить находившихся в ее распоряжении дивизий?
16. Профессора обращают внимание, что до 1943 года советское правительство не говорило, что военнопленные офицеры находятся на строительных работах. Мы уже писали о том, что это естественно. Сказав "А", нужно было говорить "Б", то есть объяснять, почему это генералы вдруг начали махать лопатой.
17. Профессора настойчиво пытаются закрепить число похороненных в Катыни в пределах 4,5 тысяч человек. Это при том, что немцы утверждали, что там 12 тысяч и комиссия Бурденко остановилась на такой же цифре. В чем здесь интерес бригады Геббельса? Почему они хотят уменьшить число трупов?
Дело в том, что весной 1943 года немцы дали полякам раскопать не все могилы, а только те, что немцы подготовили. Ведь надо помнить, что время расстрела определялось не по состоянию останков, а по нахождению у них документов.
Комисся Бурденко раскопала еще 925 трупов, у которых оказались документы с датами и после мая 1940 года, и индефицировала военнопленных не только Козельского, но и Старобельского лагеря. Этим она рушит основное косвенное «доказательство» бригады Геббельса. Но об этом мы будем писать позже.
Доказать, что весной 1943 года были осмотрены все трупы абсолютно, профессора пытаются довольно-таки курьезным способом. В 1943 году было разрешено полякам вскрыть семь могил с 4151 трупом. Восьмую начали, но немцы не дали. Осмотренные трупы были снабжены жестяной биркой. А комиссия Бурденко извлекала в январе 1944 года трупы без бирки. На этом основании вполне серьезно заявляется, что это не те трупы. То есть, что Бурденко обязан был быть таким идиотом, чтобы повторно вскрыть те могилы, где уже похозяйничали немцы. Провести судебно-медицинское исследование трупов, которые пролежали летний месяц на открытом воздухе. Порой удивляешься, за каких идиотов нас считают поляки, и надо сказать, что в плане развития катынского дела в конце 80-х — начале 90-х годов, они имеют на это основания. Но дело-то ведь было не в 90-х, и руководил им Бурденко, а не Горбачев.
В 1943 году поляки с немцами перезахоронили останки тех офицеров, что они осмотрели, в шести могилах и назвали это место кладбищем N1, украсили его крестами и жестяными венками. Сам Мадайчик пишет, что даже немецкая аэрофотосъемка (фронт был в 30 км) подтвердила, что комиссия Бурденко раскапывает могилы в «окрестностях» кладбища N 1. А все четыре профессора сразу утверждают, что полякам в 1943 году немцы разрешили раскопать могилы на площади 60х36 м, а Бурденко у немцев разрешения не спрашивал, и его люди рыли шурфы там, где предполагались еще могилы и открыли новые захоронения, причем еще две могилы размерами 60х60 м и одну поменьше 7х6 м. Поэтому и оценивала комиссия Бурденко число жертв в 11 тысяч. Поэтому и не было у останков, осмотренных комиссией Бурденко, жестяных бирок. Что здесь подозрительного? Подозрительно другое — с какой настойчивостью подручные Геббельса цепляются за то, чтобы трупов было не больше 4,5 тысяч.
18. В этом плане у профессоров есть еще одно подозрение. Комиссия Бурденко в первой сотне осмотренных трупов нашла 9 документов с датами от мая 1940 года до июня 1941 года: 5 квитанций, выданных лагерем, две почтовые открытки, одно письмо из Варшавы в советское учреждение, иконка.
Профессора усматривают крайне подозрительным тот факт, что у найденных трупов не было документов, удостоверяющих личность, — паспортов и прочего. Дескать, когда поляки делали эксгумацию, то такие документы были. Ну, а какой смысл комиссии Бурденко эти документы уничтожать?
И потом, профессорам как-то трудно дается арифметика. В пункте 8 «Бесспорных фактов, касающихся катынского убийства» они пишут: «В катынских могилах оказались личные документы, позволившие идентифицировать 2730 останков из общего числа 4151». Но идентификация велась не только по паспортам, но и по письмам, открыткам и т.п. Значит, собственно документов, удостоверяющих личность, было еще меньше, чем 2730, а значит в 1943 году поляки при эксгумации имели 1421 труп без каких-либо документов! За что же упрекать комиссию Бурденко? За то, что у эксгумированных ею 925 останках не было паспортов?
Вообще-то, наличие паспортов у останков польских офицеров — это доказательство правоты версии Сталина. НКВД не позволило бы себе такой роскоши — оставить чрезвычайно важный для разведки документ — подлинный паспорт — у трупа. Видимо, позже спохватились и немцы. Начинали расстрел айнзацкоманды из любителей, а кончали профессионалы. И раскрыли немцы первые могилы — там трупы должны были хуже сохраниться — начинали расстреливать поляков при более теплой погоде. Раскопками руководил немецкий врач и он понимал, что нужно делать и где раскапывать. Как и Бурденко понимал, где раскапывать не надо.
19. Из похожих подозрений можно отнести и недоверие профессоров к документам, найденным комиссией Бурденко на эксгумированных ею останках: «Найденный на останках N4 „текст“ был написан от руки и имел поблекший адрес», — сомневаются они. А какой вид должен был иметь документ, написанный перед войной и пролежавший вместе с трупом в земле два года? Кстати, чтобы так написать о документе, профессора должны были его видеть. Но ведь это документ комиссии Бурденко, тот самый, который никак «не удается осмотреть польской стороне», о чем профессора горько сетовали в начале своей «экспертизы».
20. В этом смысле профессора преуспели. В «Справке» сообщается точное местонахождение лагерей, в которых находились польские офицеры до их расстрела немцами: "Лагерь N 1-ОН находился на 408-м км от Москвы и на 23-м км от Смоленска на магистрали Москва-Минск.
Лагерь N2-ОН находился в 25 км на запад от Смоленска по шоссе Смоленск-Витебск.
Лагерь NЗ-ОН находился в 45 км на запад от Смоленска в Красненском районе Смоленской области".
Профессора подозрительно сетуют: «Специальная комиссия не назвала точного расположения лагерей NN1-ОН, 2-ОН, З-ОН, но если они находились на расстоянии 24-45 км от Смоленска, следовало назвать причины разгрузки вагонов с офицерами именно на станции Гнездово».
Понятно, что для того, чтобы догадаться «почему», нужно очень много ума, но мы не будем этого скрывать от «польской стороны» — потому что лагеря находились на западе от Смоленска и станция Гнездово на западе от Смоленска.
Но эту цитату можно рассматривать в качестве очередного курьеза профессоров — если им Специальная комиссия не назвала точного расположения лагерей (о чем они жалуются в начале фразы), то откуда им известно расстояние до них от Смоленска (о чем они недоумевают в конце ее)?
21. Профессора считают подозрительным, что комиссия Бурденко не показала места этих лагерей журналистам. А я считаю, что было бы подозрительным, если бы она их показала, поскольку сымитировать пожарище ничего не стоит и присыпанное снегом оно было бы неотличимым от настоящего. Но СССР в этом преступлении не собирался оправдываться, он обвинял, а для обвинения ему хватало трупов и вещественных доказательств на них.
22. Как и у Геббельса, у профессоров вызывает сомнение, что генералы работали на строительстве дорог, ведь у их коллег в лагере военнопленных в Грязовце в этот момент были даже денщики. Мы уже говорили об этом — в Грязовце генералы были военнопленными, а под Смоленском они были заключенными исправительно-трудового лагеря, где трудом лечились от навязчивой мании присоединить к Польше Украину без согласия украинцев.
23. Профессора также не верят, что пленных нельзя было вывезти из Смоленска, дескать, начальник лагеря обратился на железнодорожную станцию за вагонами для пленных 12 июля, а немцы, дескать, взяли Смоленск 16 июля, а 20 и 16 армии «вынуждены были отступить» аж 5 августа. «Почему же не вывезли наших доблестных офицеров?» — с подозрением недоумевают профессора.
Потому, что проклятая 2-я немецкая армия со 2-й танковой группой, начав наступление 10 июля в 200 км от Смоленска, 16 июля уже взяла его с юга и никто ее остановить не смог. А не менее проклятая 9-я немецкая армия с 3-й танковой группой, зайдя с севера, в это время взяла Духовщину и вела бой за Ярцево — железнодорожную станцию на востоке от Смоленска. За это время смоляне успели вывезти на восток целый ряд оборонных предприятий, включая авиазавод. Не до доблестных польских офицеров было в это время, своих детей надо было спасать. Кстати, 20 и 16 армии не «отошли» от Смоленска, а вырвались 5 августа из окружения, в которое они попали северо-западнее города.
24. Еще «сомнения». Дескать, если бы в такой ситуации лагеря остались без охраны, то пленные офицеры разбежались бы, и хотя бы кто-нибудь, да остался жив.
Вроде есть резон в этом сомнении, но только в случае, если быть уверенным, что эти офицеры хотели драться с немцами. А они хотели с ними драться точно также, как и генерал Андерс со своими офицерами. Кроме того, надо учесть, что они действительно были ожесточены против СССР и до своего осуждения и ссылки из лагерей военнопленных в ИТЛ, а уж после — тем более.
Я уже цитировал высказывание офицера Любодзецкого, из книги Мадайчика, где этот не любящий москалей офицер, даже будучи в лагере военнопленных, хотел «…хоть из-под дождя, да под восточный желоб — под немецкую оккупацию». Продолжим его мысль, почему он и другие этого хотели. «Не было иллюзий, что немцы будут мягко обращаться с польскими офицерами; допускалось, что большинство, а, может быть, и всех, немцы отправят в лагеря для военнопленных; однако считали, что они будут обходиться с ними в соответствии с принятыми международными нормами…»
Поскольку вопрос, почему пленные не разбежались, остается без ответа, то мы можем сослаться на бригаду Сталина, у которой есть данные, что попытка конвойных частей увести военнопленных на восток пешком не удалась. Пленные взбунтовались, с конвоем ушли только несколько человек, евреев по национальности, остальные остались ждать «обхождения в соответствии с принятыми международными нормами…» И дождались.
25. Однако, захватывая мелкой сеткой любые подозрения, которые только могут придти в голову, профессора, помимо курьезов и своего непонимания тогдашних условий, выловили и факты подтасовки улик, фальшивые улики в комиссии Бурденко.
В общем-то, они вполне резонно заявляют, что не верят, что из всего обслуживающего персонала и конвоя мог спастись всего один человек — начальник лагеря N 1-ОН. Если в основу брать, что в этих лагерях было 10-12 тысяч человек (в Ровенском лагере для военнопленных, занимавшемся строительством шоссейной дороги на Львов, было на 23 июля 1940 года 14599 человек), то конвой и администрация лагерей вряд ли были меньше 1-2 тысяч человек.
Правда, война была ужасна по потерям убитыми и пленными в своем начальном периоде. Мой отец в начале войны был начальником штаба отдельного батальона, части примерно в 700 человек. Приняв первый бой в Бессарабии, они отходили на Одессу. Из их дивизии в Одессе собралось всего 111 человек (из примерно 13-16 тысяч) без штабных документов и без знамени. А из батальона, правда, со знаменем, в Одессу попало всего трое.
Тем не менее на правом берегу Днепра, где и располагались лагеря, бились в окружении части 16 и 20 армий, и эти армии из окружения вышли. Если конвой и администрация покинули лагеря, то они могли покинуть их только в направлении этих армий, левый берег Днепра был занят немцами очень быстро. Пусть поляки сдались немцам в полном составе, но полная гибель и сдача в плен 1-2 тысяч советских бойцов, да еще в трех отдельных командах, действительно маловероятна.
Но вот вопрос — их не было вообще (если пленных расстреляло НКВД в 1940 году) или их просто не вызвали в свидетели в 1944? Попробуем ответить на этот вопрос в следующем эпизоде.
26. Комиссия Бурденко представила свидетеля — начальника лагеря с поляками под Смоленском. Бригада Геббельса называет его комендантом лагеря N 1-ОН, «свидетелем майором Ветошниковым». Вероятно, так он фигурировал в «Сообщении» комиссии в 1944 году. Но в «Справке» этой комиссии (напоминаю — совершенно секретной и поэтому достоверной) он и не майор, и не свидетель.
Там его физически нет. Есть рапорт на имя начальника УПВИ Сопруненко от лейтенанта госбезопасности В.М.Ветошникова. Его звание соответствовало тогда званию капитана, и если его действительно потом задействовали как свидетеля, то к 1944 году он мог быть и майором. Тут все сходится. Профессора пишут, что его не знали в лагерях военнопленных. И не должны были знать — он в них не служил.
Вранье в другом. В Справке написано:
"Начальник лагеря N1-ОН лейтенант госбезопасности Ветошников В.М., давая объяснения о судьбе порученного ему лагеря, в своем рапорте на имя начальника Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР от 12 августа 1941 года пишет: "После того, как я получил от Вас указание подготовить лагерь к эвакуации, я принял к этому необходимые меры.
Охрана и пленные поляки были мною предупреждены.
Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной железной дороги тов. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но тов. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться с Москвой для получения от Вас разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось.
К этому времени Смоленск был уже отрезан немцами, и что стало с поляками и оставшейся в лагере охраной, я не знаю".