Мы вошли в освещенный подъезд, и я, достав блокнот, прочел ей возле лифта слова, выписанные мною из тоненькой книжки очерков одного талантливого журналиста семидесятых годов прошлого века. Что-то в них потрясло меня, и я выписал дословно: "У человека две жизни: та, которою он действительно живет, и та, которою он мог бы жить. Нереализованная, непрожитая жизнь эта каким-то образом отражается на жизни действительной. И чтобы до конца понять человека, надо представить себе, как он мог бы жить, попади он в совершенно другие обстоятельства..." Правда, хорошо сказано?
- Очень. Очень хорошо!
- Что же вы будете делать во второй своей жизни? Рената не то полушутливо, не то торжественно подняла кверху руки.
- Я буду писать поэму, я уже пишу.
- О чем?
Рената слегка смутилась.
- Не знаю почему, но... понимаете, меня это переполняет. Я пишу поэму о... космосе. О трепещущей былинке в межзвездных безднах - Человеке. О чудных и непостижимых цивилизациях, с которыми он столкнется в своих поисках Вечности. Может, это слишком дерзко, но я... Я... вижу это, даже закрыв глаза.
13
ЧЕРЕЗ СТО, ЧЕРЕЗ ТРИСТА ЛЕТ
Аз семь ритор, не философ... простец человек и зело исполнен неведения.
Аввакум
Незаменим
академик Ландау.
Незаменима
и окрылена
резкость
конструктора
Королева!..
Даже артисты
цирков бродячих,
даже стекольщик,
даже жестянщик,
кок,
над которым не светятся
нимбы.
незаменимы.
Незаменимы...
Роберт Рождественский
Благожелательно и заинтересованно Ермак Станиславович выслушал меня и Ренату. Ни малейшего следа недоверия. Не ошибся я в этом человеке - родном дяде Вики.
Мы сидели в его кабинете, в Институте Личности на Чистых прудах.
- Приходилось ли вам сталкиваться с чем-либо подобным? - напряженно спросил я.
- Да. Недавно,- подтвердил Ермак, разглядывая Ренату. Я вскочил со стула.
- Успокойся, Кирилл,- заметил Зайцев.- Три случая, кроме ваших...
- Кто? Что вам об этом известно?
- Только успокойся, а то я отложу разговор. Ну ладно. Ты сядь... Так вот, случай первый. Ко мне обратился врач из Института психиатрии Валерий Тер-Симонян, такой симпатичный молодой человек, с мышлением незаурядным и нешаблонным. К нему в отделение доставили крайне нервного и желчного мужчину, который изъяснялся на чистейшем древнерусском языке семнадцатого века, был одет в сильно поношенный кафтан и назвал себя протопопом Аввакумом.
- Что?!
- Да. Аввакум. Вот так. Тер-Симонян не то что поверил ему, но многое в этом случае не объяснялось... Он не стал обращаться со своими сомнениями к главному врачу, а пришел ко мне. Тер-Симонян принес с собой одежду Аввакума, его обувь, документы, письма и просил меня, чтоб я от своего имени установил лабораторным путем - фальсификация ли это или...
- Ну и что?
- Семнадцатый век!.. Но этой материи, этой бумаге не триста лет, а самое большее - несколько месяцев.
- Так фальсификация?
- Нет. Я этого не сказал.
- А что же?
- Как будто протопопа перенесли во всем его одеянии из семнадцатого века. И документы - подлинники. Свежие подлинники, если так можно выразиться.
- Что же теперь будет с Аввакумом? - вмешалась Рената.- Неужели будут его держать в больнице? Это жестоко.
- Вопрос очень сложный. Мы с молодым доктором рядили так и этак. Все осложняется тем, что протопоп очень упрям, крут и не согласен "отречься" ни от своего сана, ни от имени. Кроме того, его же нельзя оставлять одного, с ним должен быть специальный человек, иначе... его опять доставят в лечебницу.
- Интересно, он понимает, в какое время он попал?
- Вполне. Это очень умный человек. Он всем интересуется. Засыпал Тер-Симоняна вопросами. Хочет разобраться во всем.
- И как же он объясняет то, что с ним произошло?
- Бог перенес его на триста лет вперед... Пока порешили вот на чем: Тер-Симонян берет отпуск и, забрав Аввакума под свою ответственность, удаляется с ним на свою дачу, здесь же, в Подмосковье. За месяц попытается растолковать неистовому протопопу ситуацию. Полечит его, нервы-то у бедняги никуда не годятся. Научит его современному русскому языку. Покажет ему Москву. Тер-Симонян обещал держать меня в курсе. Недельки через две я сам к ним съезжу.
- А второй случай? - с жгучим любопытством напомнил я.
- Второй случай... Дело еще более деликатное. Гений из вашей области, космонавтики...
- Королев?
- Нет. Этот сам понял ситуацию и назвался другим именем. Рассказала мне о нем женщина, приютившая его. Она подозревает, что... это Циолковский.
- Ух ты! И что с ним, надеюсь, он...
- С ним все в порядке. Назвался Ивановым. Дни и ночи занят научной работой. Перечитал горы книг, журналов, рефератов. Видно, хочет догнать, разобраться, чтоб идти дальше...
Женщина почти уверена, что это Циолковский.
- Но если это действительно Циолковский, так невежественно и глупо с нашей стороны не попытаться...
- Он правильно поступил - не назвав себя. Пока еще рано. Зачем подвергать себя насмешкам? Отрицательные эмоции ему противопоказаны - ему работать надо... Так вот, третий случай...- Ермак опять уставился на Ренату.
- Вы не захватили с собой документы? Те... выданные в 1932 году?
- Вот они.
Рената достала из сумки пачку документов и передала Зайцеву. Я уже видел их. Ермак медленно развернул их: диплом об окончании Тимирязевской академии - новехонький диплом. И паспорт. И две книги с одной и той же надписью. Одна пожелтевшая от времени, другая новая.
- Вы можете мне это доверить? - попросил Зайцев, внимательно просмотрев все.
- Пожалуйста.
Зайцев опять смотрел на Ренату, а я на него.
Невысокий, худой, пропорционально сложенный, очень славный и обаятельный человек. Серо-зеленые глаза на загорелом с резкими чертами лице смотрели лукаво и сочувственно, понимающе.
В чем было его обаяние - в доброте, любви к людям, доверии к ним, желании сделать каждого счастливым?
- Вы помните свою прабабку?.. - вдруг спросил он Ренату.
- Помню очень хорошо. Она умерла от сыпного тифа в 1919 году. Мне тогда было десять лет. Она была добрая, ласковая, мудрая и очень любила меня. Она ведь меня вскормила, мать я никогда не видела, она умерла, едва я появилась на свет. Многое о бабушке я знаю от отца. Он часто о ней рассказывал.
- Как ее звали?
- Авдотья Ивановна Петрова. Девичья фамилия Финогеева.
- Расскажите мне о ней подробнее, если можете.
Рената взглянула на него с любопытством. Кажется, она сразу заподозрила что-то и разволновалась, но взяла себя в руки. Даже села поудобнее, приготовясь рассказывать.
- Простите, вы не возражаете, если я включу запись? - спросил Зайцев,а то я могу забыть...
- Пожалуйста, если вас так интересует...
Моя прабабка Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком, жаль, что так трагически сложилась ее судьба.
Будучи совсем неграмотной, она сочиняла сама и знала на память сотни песен и сказок. Конечно, она была талантлива. А умерла в безвестности и нужде.
Марию Дмитриевну Кривополенову нашла артистка Озаровекая, Ирину Федосееву - учитель Олонецкой гимназии Виноградов, Аграфену Крюкову открыл собиратель былин Марков. Я уже не говорю о многих замечательных сказителях, ставших известными после революции.
Отец мне рассказывал, что в 1916 году приезжал в Рождественское какой-то молодой энтограф и долго беседовал с бабушкой, записал много ее сказок и историй на фонографе и в тетрадь. Собирался приехать еще, но так и не приехал: время было смутное, шла первая мировая война.
В начале тридцатого года, будучи студенткой, я заходила в Институт этнографии имени Николая Миклухо-Маклая и узнавала насчет этих записей.
Мне повезло, записи эти были целы и хранились в архивных фондах института. Нашла я и того молодого человека - он уже был профессором. В его обширном историко-этнографическом исследовании о культуре русского народа упоминалась и Авдотья Финогеева (почему-то под девичьей фамилией).
В фонотеке института нашли записи ее песен и сказов и дали мне прослушать. Помню из свадебной песни: "Ох ты, горе мне, тошнехонько, отдают меня, красну девицу, на чужую на сторонушку, ко чужому да свекру-батюшке, ко чужой свекрови-матушке".
Никогда не забуду этот низкий, глуховатый, совсем молодой голос. Торжественный и грустный речитатив...
Папа рассказывал, каким невиданным по тому времени для женщины, да еще простой крестьянки, авторитетом во всей волости пользовалась Авдотья Ивановна. Не только слушать ее песни и сказки приходили к ней, но и за советом, за помощью.
Выглядело это так. Бабушка топит печь поутру, обед готовит на всю семью, а муж ее, Сергей Васильевич (дед моего отца), возится во дворе по хозяйству. Приходит из соседнего села, скажем, крестьянин с узелочком, в котором гостинчик: сальца кусочек, яиц с десяточек, баночка меду своего.
Здороваются, закуривают. Гость, смущенно переминаясь с ноги на ногу, излагает, зачем пришел.
- Ты уж, Сергей Васильевич, прости, до твоей хозяюшки я... Разреши посоветоваться... Дело, знаешь, такое получается...
Сергей Васильевич никогда не возражает.
- А что ж... пожалуй... иди, коль пришел. И кликнет негромко, с уважением:
- Авдотьюшка, к тебе пожаловали.
Волостного старшину - было такое неписаное правило - выбирали из мужиков побогаче, поавторитетней. А тут стали всем миром из года в год выбирать бедного и не сильного умом Сергея Васильевича.
Обсуждают какое-либо мирское дело, каждый выскажет свое соображение, но перед тем, как принять окончательное решение, деликатно предложат своему старшине пойти домой и подумать.
- Иди, Сергей Васильевич, иди, подумай маленько дома, да не торопися, мы здесь подождем.
Это надо понимать так: иди, посоветуйся с женой.
Старшина спешит, чуть не спотыкается,- что-то посоветует его Авдотьюшка. Она зачастую уже знает, в чем дело: слухом земля полнится. Подумает и скажет, как, по ее мнению, надо поступить. А как скажет, так сход и сделает: значит, для мира так будет лучше.
Но видно, не всем ее советы приходились по вкусу. Да и зависть, особенно бабья, куда ее денешь... Кто-то распустил по деревне слухи, что Авдотья то ведьма ("сама видела, как она под коровами шептала, порчу напускала").
Раз подожгли Петровым в горячее суховейное лето избу - на отшибе они жили, за околицей,- сгорела дотла. Еле детей спасли.
Всем миром собирали им на избенку - и собрали, и отстроиться помогли.
А потом пришла новая беда...
Был убит ее свекор - мужик крутой и жестокий, который, все это знали, был ненавистен Авдотье, от которого, по ее настоянию, Серега и отделился, с кем она слова не хотела сказать до последнего дня.
Ей подбросили окровавленный топор, а истинный убийца девять лет оставался неоткрытым. Нашлись лжесвидетели, которые "видели", как она заходила поздно вечером к свекру, просила денег и "шибко гневалась", что не дает. У открытого окна их "подслушали", а потом напугались и ушли. Следствие недолго утруждало себя разбором: улики имеются, свидетели налицо.
Авдотью Ивановну осудили на двадцать лет каторжных работ... Только через девять лет настоящий убийца перед смертью исповедался и на духу признал, что убил сам из-за старых счетов, "по великой злобе", а потом напугался и подбросил топор Авдотье Ивановне, так как знал, что она со свекром не в ладу. Да еще сам и свидетельствовал против нее.
Бабку мою освободили, и она вернулась домой поседевшая, постаревшая, но такая же сильная духом, с ясным умом и добрым сердцем, как и прежде. Муж терпеливо и верно ожидал ее все эти годы, он никогда не верил никаким наговорам.
По возвращении Авдотьи с каторги сыграли свадьбу старшему сыну. Авдотья Ивановна пела на свадьбе новые песни, которые переняла у северянок.
Дружно, в согласье и ласке прожили они остаток жизни - теперь уж им никакая нужда не была страшна: видели худшие времена. Умерли в одном году. Вот и вся история моей прабабки...
Рената вдруг порывисто поднялась и отошла к окну, чтобы незаметно вытереть проступившие слезы. Потом обернулась к нам. Лицо ее разгорелось, глаза потемнели, она тяжело дышала.
- Самое большое зло, которое можно причинить человеку,- страстно проговорила Рената,- это не дать ему осуществить себя, раскрыть сокровищ своей души, своей ошеломляющей неповторимости! А какие маленькие, ничтожные, завистливые людишки придумали подленькую поговорку. "Незаменимых людей нет"! - Рената гневно топнула ногой, волосы ее взметнулись.- "Незаменимых нет"... Как же они смели поставить человека наравне с железной гайкой, которых в ящике тысячи, и любую можно заменить такой же отштампованной гайкой. А ведь это человек - единственный на все времена и все народы, даже узор на пальцах не повторяется, а не то что склад души...
- Спасибо,- сказал Ермак,- спасибо, Рената. Вам надо работать в Институте Личности. Поступайте к нам.
Рената слабо улыбнулась.
- В качестве кого? Разве я знаю тревоги современного человека - ваших современников. Я говорила от имени своего времени.
- И от нашего,- возразил Ермак.- Поступайте к нам инспектором. Я серьезно говорю. Подумайте!
- Благодарю за доверие. Но я уж не уйду от Лосевой.
- Жаль. Нам такие люди нужны. А теперь... вы только не пугайтесь, Реночка. Ваша прабабка... Авдотья Ивановна Петрова... у нас. Здесь, в Институте Личности. Ну вот, как вы побледнели. Успокойтесь. Я пойду подготовлю ее к встрече с вами, и мы вернемся сюда.
- Где она?
- Работает. Я предложил ей ухаживать за цветами в институте. Поливать, обрезать сухие листья. Пересаживают раз в год садовники. Ночевала она пока в комнатах для приезжих во дворе института. Вы ее, наверное, заберете к себе?
- Конечно! Сколько ей лет?
- Пятьдесят лет. Она крепкая, сильная духом женщина. Сумеет начать жизнь заново и найдет свое место в современном мире. Поливать цветы - это лишь пока освоится.
Зайцев поспешно вышел.
Я обнял Ренату и поцеловал ее, как говорится, на радостях. Но когда почувствовал ее дрогнувшие губы, стал целовать ее, как целуют только любимую.
- Рената!
- Кирилл!
Затем она застенчиво высвободилась из моих рук и отошла подальше.
- Сейчас войдут,- сказала она. Мы помолчали. Зайцев не шел,= видимо, подготавливал Авдотью Ивановну.
- Вот и у вас оказался родной человек - прабабка,- сказал я.- Какие еще неожиданности впереди?
Когда дверь открылась, Рената опять заметно побледнела.
Зайцев пропустил вперед высокую женщину в платочке и сразу отошел к окну.
Стройная, дородная, в длинной юбке из темного кашемира и такой же кофте, в башмаках, русые волосы, гладко причесанные и повязанные белым платочком. Прекрасное, моложавое, румяное лицо чуть попорчено оспой. Большие ярко-серые, необыкновенно лучистые глаза смотрели умно, ласково.
Попав в другой век, Авдотья Ивановна отнюдь не казалась испуганной, держалась с достоинством, которое было ей, видимо, свойственно всегда. Едва войдя в комнату, она бросилась к Ренате.
- Внученька!
Они обнялись и обе заплакали. Мы с Ермаком почему-то переглянулись.
- Мы поедем ко мне,- сказала Рената. Она была потрясена, но держалась мужественно.
- Я вызвал для вас электромобиль, он ждет у подъезда,- сказал Ермак. Он был очень взволнован. Авдотья Ивановна низко поклонилась ему.
- Спасибо, Ермолай Станиславович, за твою доброту. Рената тоже от души поблагодарила его.
- Вы придете? - тихонько обратилась она ко мне.
- Да. Сегодня же, вечером... Нет, лучше завтра. Сегодня вам будет о чем говорить. Мешать не хочу.
Они ушли, странно похожие друг на друга.
- Что все это значит? - вырвалось у меня. Ермак пожал плечами и открыл портсигар - пальцы его дрожали. Мы закурили.
- Как Авдотья Ивановна объясняет случившееся? - полюбопытствовал я.- Вы ее спрашивали?
- Сама сказала, когда я разъяснил ей, какой год на дворе. Говорит: "Однако, скоро конец света будет - начались чудеса и знамения. В Библии предсказывалось это..."
- Не испугалась "конца света"?
- Не похоже. Скорее, исполнена интереса. Она ведь на богомолье ходила пешком - по обету - в Троице-Сергиеву лавру. Возвращалась оттуда душевно переполненной. Присела в рощице возле дороги отдохнуть и вроде как уснула... Очнулась, смотрит - никакой рощи, дома высокие - никогда таких домов не видела... голова у нее закружилась. Потом прошло. Ходила весь день - всюду город и город. Устала, говорит, очень, совсем из сил выбилась! Вот тогда заплакала со страху. Ее окружили, стали расспрашивать. Она рассказала о себе... Ее усадили в такси и попросили шофера отвезти ее в больницу. По дороге таксист сам расспросил ее, вместо больницы привез ее к нам - в Институт Личности. Такой славный паренек с веснушками на носу. Мне он сказал: "Хорошая бабушка, настоящая бабушка, я таких во сне иногда вижу. Моя-то родная бабка волосы красит в рыжий цвет и ведет себя, гм, не по возрасту". Заезжал на другой день, привез ей фруктов и конфет, обрадовался, что я не отправил ее ни в какую больницу, а нашел ей подходящую работу. Да, мы ведь с ней в Рождественском были...
- Что вы говорите?!
- Да она все порывалась домой, в Рождественское, не верилось ей, что уже нет ни семьи, ни мужа, да и родной деревни, по существу, нет. Ну я сам с ней и отправился. Походили, посмотрели, порасспрашивали. Все чужое... никто не помнит.
- У деда были?
- Нет. В тот же вечер - обратно. Авдотья Ивановна все приговаривала: хоть бы из правнуков кого найти. И вот нашла. Мужествен русский человек.
- Интересно было бы познакомиться с Аввакумом...
- Ну что ж, если хочешь, можно в следующее воскресенье слетать к Тер-Симоняну на дачу.
Мы простились до воскресенья. Но так совпали события, что в то воскресенье я был уже в Соединенных Штатах.
14
УИЛКИ САУТИ, КЛОУН И МИМ
Едва сойдя с самолета, я попал в объятия Уилки. Он мне обрадовался чуть не до слез. Вообще он мне показался каким-то подавленным, расстроенным. Отнюдь не таким уравновешенным, каким я знал его на Луне.
До его дома в пригороде мы добрались на его вертолете с автоматическим управлением.
Дом был большой, старомодный, очень уютный. Окна выходили в ухоженный сад, на лужайку с подстриженными газонами и кустами цветущих роз.
Миссис Уолт встретила нас на лестнице и приветливо улыбнулась.
- Муж мне столько о вас рассказывал! - заметила она. Джен оказалась гораздо красивее, чем на телевизионном экране, но тоже была озабоченной и грустной, и даже как будто испуганной. Близнецы купались в бассейне - их смех и визг доносились в открытые окна.
- Обед будет подан через десять минут,- сказала Джен и, улыбнувшись, ушла распорядиться на кухню...
Уилки провел меня в приготовленную комнату на втором этаже.
- Я должен просить у тебя прощения,- серьезно сказал Уилки.
- Почему?
- Ты просил сообщить тебе, если я найду своего двойника.
- Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Спасибо.
- Да, но после того, как ты вылетел, события развернулись стремительно и грозно... И я узнал... Впрочем, поговорим после обеда.
- Только скажи, что с Саути? Я кое-что читал в газетах.
- Он в больнице, в Сан-Франциско. Я хотел забрать его сюда, но они не дали.
- Кто они?
- Товарищи его по коммунистической партии. Около него дежурят по очереди. Но я все равно заберу его к себе. Пусть дежурят здесь. Я не возражаю. Наоборот!
- Что с ним? Уилки передернуло.
- Ладно, Кирилл, потом... после обеда.
- Так скверно?
- Очень скверно, Кирилл.
За обедом разговор шел о другом. Вспоминали Лунную обсерваторию, общих знакомых. Говорили о предстоящем симпозиуме в Москве. Тема его - "Разумная жизнь вне Земли". Это должен быть отнюдь не съезд фантастов, а встреча наиболее выдающихся астрономов мира, астрофизиков, биохимиков, крупнейших специалистов по передаче информации между животными.
Симпозиум организовывали Академия наук СССР и Совет космических наук при Академии наук США. Уилки Уолт должен был выступить с докладом на симпозиуме, потому он и вернулся с Луны раньше, чем собирался. Руководителем сообщений наших представителей был назначен крупнейший советский астрофизик Николай Черкасов. В числе докладчиков была и Вика.
Джен очень заинтересовалась, чем занимается Вика, и я рассказал о ней.
Близнецы с интересом разглядывали меня и задали много вопросов о России. Это были чудесные девчонки, озорные и умненькие, похожие друг на друга, как два желтеньких цыпленка. Только им и было весело.
После обеда Уилки увел меня в свой кабинет - большую угловую комнату на втором этаже. Мы сели в кресла и закурили.
- Я должен просить у тебя прощения,- повторил Уилки.
- Почему?
- Уилки Саути - это не то, что интересует тебя. Я ведь понимаю! Это не мой двойник. Саути... мой родной брат. Боже мой! Боже мой!
Уилки вытер со лба пот.
- Уилки! Но как же...
- Я сам узнал лишь вчера утром. Неужели только вчера? Как много вместилось в эти сутки. Я рад, что ты приехал, Кирилл. Мне очень тяжело.
Ко мне приехал бывший домашний врач моей матери, теперь он известнейший биолог и генетик, лауреат Нобелевской премии профессор Харлоу.
От него я узнал, что я не сын своих родителей. У них никогда не было детей. История довольно обыкновенная. Им обоим очень хотелось иметь ребенка. Сына. Они обратились к мистеру Харлоу с просьбой достать им "подходящего" мальчика. Новорожденного.
У циркачки мисс Саути детей было более чем достаточно. И когда у нее родились близнецы, она за некоторую сумму (чтоб обеспечить других своих детей) отдала одного ребенка. Харлоу показал мне ее расписку... Она честно соблюдала договор и никогда не пыталась увидеть меня или... попросить еще денег. Та сумма быстро разошлась.
Лишь перед смертью она рассказала Уилки про меня. Понимаешь, Уилки Саути знал, что я его брат, когда мы с ним проговорили всю ночь. Ну почему он мне не сказал! Я мог бы помочь ему. Родители оставили мне большое состояние, Джен тоже принесла немалое приданое. Мне ничего не стоило ему помочь. Может, не случилось бы ничего, что произошло...
Я обрушился с упреками на мистера Харлоу, почему он не сказал мне раньше. Ты не представляешь, какой это циник! Как я понял, мы оба были для него подопытными кроликами.
Как выразился Харлоу, мы с Уилки идентичные близнецы. Наследственные признаки у нас совершенно одинаковые - набор хромосом так же одинаков, как в двух соседних клетках одного и того же человека.
У нас даже барьер тканевой несовместимости отсутствует. Мы с ним абсолютно тождественны. Один человек, повторенный дважды. Только судьба различная.
Вот это как раз и привлекло внимание уважаемого генетика. Как отразится на нас различие воспитания, образования, случайных болезней, различие возможностей для реализации личности... Социальные факторы.
Я спросил его, обращался ли он к моим родителям с просьбой помочь Уилки, хотя бы помочь ему получить образование... Вопрос был глуп. Конечно, не обращался. Ему было интересно другое. Впрочем, он помогал ему несколько раз в тех случаях, когда боялся утерять "подопытного кролика". Лечил его бесплатно в своей больнице.
Не знаю, по каким соображениям он рассказал мне все теперь. Может, опыт закончен. А может, хочет закончить его в других условиях, в другом варианте? Во всяком случае, спасибо, что хоть теперь сказал.
Уилки посмотрел на часы.
- Через полчаса еду в больницу. Если хочешь, поедем вместе.
- Благодарю, если можно, то поеду. Что же все-таки с Уилки?
- С ним сделали что-то страшное. Непонятно мне все это. Судороги перемежаются с полной потерей сознания.
- Но что с ним сделали?
- Какая-то обработка мозга.
- Мерзавцы! Но разве это возможно... ведь уже двадцать первый век...
- Не знаю. Значит, возможно.
- А где он был?
- Коммунистическая партия и прогрессивные ученые обращались к правительству... Им ответили, что государство не имеет к этому никакого отношения... Он был у гангстеров.
- Зачем он гангстерам? У него же нет ни копейки.
- Гангстеры бывают разные... Есть ученые-гангстеры, которые делают опыты на людях. Ужасно все это! Как хорошо, что ты приехал, Кирилл! До чего же у меня тяжело на душе!
Уилки Саути лежал в университетской клинике. К нему не пускали никого посторонних. Журналистам обещали организовать специальную пресс-конференцию, но они толпились у входа.
Уилки, как и прежде, отказался сообщить что-либо, тогда один из репортеров крикнул:
- Скажите только, мистер Уолт, правда ли, что Саути оказался вашим родным братом?
- Правда,- сухо ответил Уилки.
Мы вошли в клинику под восторженный гул репортеров. Я представил, под какими сенсационными шапками выйдет это сообщение в газетах.
Прежде чем войти в палату к больному, мы заглянули в кабинет дежурного врача. У него сидел румяный, добродушный по виду толстяк лет под пятьдесят в светлом летнем костюме. По тому, как Уилки стиснул зубы и неприязненно кивнул, я догадался, что это профессор Харлоу. Так оно и оказалось.
Молодой дежурный врач с великим почтением представил его нам.
- Выяснилось, что с моим братом? - резко спросил Уилки, обращаясь к молодому человеку. Но ответил за него Харлоу.
- Его только что осмотрел... (он назвал мировую величину), специально прибыл из Стокгольма. Был консилиум...
- Что сказал швед? Консилиум? - отрывисто спросил астрофизик.
Харлоу доброжелательно взглянул на молодого врача.
- Очень. Очень хорошо!
- Что же вы будете делать во второй своей жизни? Рената не то полушутливо, не то торжественно подняла кверху руки.
- Я буду писать поэму, я уже пишу.
- О чем?
Рената слегка смутилась.
- Не знаю почему, но... понимаете, меня это переполняет. Я пишу поэму о... космосе. О трепещущей былинке в межзвездных безднах - Человеке. О чудных и непостижимых цивилизациях, с которыми он столкнется в своих поисках Вечности. Может, это слишком дерзко, но я... Я... вижу это, даже закрыв глаза.
13
ЧЕРЕЗ СТО, ЧЕРЕЗ ТРИСТА ЛЕТ
Аз семь ритор, не философ... простец человек и зело исполнен неведения.
Аввакум
Незаменим
академик Ландау.
Незаменима
и окрылена
резкость
конструктора
Королева!..
Даже артисты
цирков бродячих,
даже стекольщик,
даже жестянщик,
кок,
над которым не светятся
нимбы.
незаменимы.
Незаменимы...
Роберт Рождественский
Благожелательно и заинтересованно Ермак Станиславович выслушал меня и Ренату. Ни малейшего следа недоверия. Не ошибся я в этом человеке - родном дяде Вики.
Мы сидели в его кабинете, в Институте Личности на Чистых прудах.
- Приходилось ли вам сталкиваться с чем-либо подобным? - напряженно спросил я.
- Да. Недавно,- подтвердил Ермак, разглядывая Ренату. Я вскочил со стула.
- Успокойся, Кирилл,- заметил Зайцев.- Три случая, кроме ваших...
- Кто? Что вам об этом известно?
- Только успокойся, а то я отложу разговор. Ну ладно. Ты сядь... Так вот, случай первый. Ко мне обратился врач из Института психиатрии Валерий Тер-Симонян, такой симпатичный молодой человек, с мышлением незаурядным и нешаблонным. К нему в отделение доставили крайне нервного и желчного мужчину, который изъяснялся на чистейшем древнерусском языке семнадцатого века, был одет в сильно поношенный кафтан и назвал себя протопопом Аввакумом.
- Что?!
- Да. Аввакум. Вот так. Тер-Симонян не то что поверил ему, но многое в этом случае не объяснялось... Он не стал обращаться со своими сомнениями к главному врачу, а пришел ко мне. Тер-Симонян принес с собой одежду Аввакума, его обувь, документы, письма и просил меня, чтоб я от своего имени установил лабораторным путем - фальсификация ли это или...
- Ну и что?
- Семнадцатый век!.. Но этой материи, этой бумаге не триста лет, а самое большее - несколько месяцев.
- Так фальсификация?
- Нет. Я этого не сказал.
- А что же?
- Как будто протопопа перенесли во всем его одеянии из семнадцатого века. И документы - подлинники. Свежие подлинники, если так можно выразиться.
- Что же теперь будет с Аввакумом? - вмешалась Рената.- Неужели будут его держать в больнице? Это жестоко.
- Вопрос очень сложный. Мы с молодым доктором рядили так и этак. Все осложняется тем, что протопоп очень упрям, крут и не согласен "отречься" ни от своего сана, ни от имени. Кроме того, его же нельзя оставлять одного, с ним должен быть специальный человек, иначе... его опять доставят в лечебницу.
- Интересно, он понимает, в какое время он попал?
- Вполне. Это очень умный человек. Он всем интересуется. Засыпал Тер-Симоняна вопросами. Хочет разобраться во всем.
- И как же он объясняет то, что с ним произошло?
- Бог перенес его на триста лет вперед... Пока порешили вот на чем: Тер-Симонян берет отпуск и, забрав Аввакума под свою ответственность, удаляется с ним на свою дачу, здесь же, в Подмосковье. За месяц попытается растолковать неистовому протопопу ситуацию. Полечит его, нервы-то у бедняги никуда не годятся. Научит его современному русскому языку. Покажет ему Москву. Тер-Симонян обещал держать меня в курсе. Недельки через две я сам к ним съезжу.
- А второй случай? - с жгучим любопытством напомнил я.
- Второй случай... Дело еще более деликатное. Гений из вашей области, космонавтики...
- Королев?
- Нет. Этот сам понял ситуацию и назвался другим именем. Рассказала мне о нем женщина, приютившая его. Она подозревает, что... это Циолковский.
- Ух ты! И что с ним, надеюсь, он...
- С ним все в порядке. Назвался Ивановым. Дни и ночи занят научной работой. Перечитал горы книг, журналов, рефератов. Видно, хочет догнать, разобраться, чтоб идти дальше...
Женщина почти уверена, что это Циолковский.
- Но если это действительно Циолковский, так невежественно и глупо с нашей стороны не попытаться...
- Он правильно поступил - не назвав себя. Пока еще рано. Зачем подвергать себя насмешкам? Отрицательные эмоции ему противопоказаны - ему работать надо... Так вот, третий случай...- Ермак опять уставился на Ренату.
- Вы не захватили с собой документы? Те... выданные в 1932 году?
- Вот они.
Рената достала из сумки пачку документов и передала Зайцеву. Я уже видел их. Ермак медленно развернул их: диплом об окончании Тимирязевской академии - новехонький диплом. И паспорт. И две книги с одной и той же надписью. Одна пожелтевшая от времени, другая новая.
- Вы можете мне это доверить? - попросил Зайцев, внимательно просмотрев все.
- Пожалуйста.
Зайцев опять смотрел на Ренату, а я на него.
Невысокий, худой, пропорционально сложенный, очень славный и обаятельный человек. Серо-зеленые глаза на загорелом с резкими чертами лице смотрели лукаво и сочувственно, понимающе.
В чем было его обаяние - в доброте, любви к людям, доверии к ним, желании сделать каждого счастливым?
- Вы помните свою прабабку?.. - вдруг спросил он Ренату.
- Помню очень хорошо. Она умерла от сыпного тифа в 1919 году. Мне тогда было десять лет. Она была добрая, ласковая, мудрая и очень любила меня. Она ведь меня вскормила, мать я никогда не видела, она умерла, едва я появилась на свет. Многое о бабушке я знаю от отца. Он часто о ней рассказывал.
- Как ее звали?
- Авдотья Ивановна Петрова. Девичья фамилия Финогеева.
- Расскажите мне о ней подробнее, если можете.
Рената взглянула на него с любопытством. Кажется, она сразу заподозрила что-то и разволновалась, но взяла себя в руки. Даже села поудобнее, приготовясь рассказывать.
- Простите, вы не возражаете, если я включу запись? - спросил Зайцев,а то я могу забыть...
- Пожалуйста, если вас так интересует...
Моя прабабка Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком, жаль, что так трагически сложилась ее судьба.
Будучи совсем неграмотной, она сочиняла сама и знала на память сотни песен и сказок. Конечно, она была талантлива. А умерла в безвестности и нужде.
Марию Дмитриевну Кривополенову нашла артистка Озаровекая, Ирину Федосееву - учитель Олонецкой гимназии Виноградов, Аграфену Крюкову открыл собиратель былин Марков. Я уже не говорю о многих замечательных сказителях, ставших известными после революции.
Отец мне рассказывал, что в 1916 году приезжал в Рождественское какой-то молодой энтограф и долго беседовал с бабушкой, записал много ее сказок и историй на фонографе и в тетрадь. Собирался приехать еще, но так и не приехал: время было смутное, шла первая мировая война.
В начале тридцатого года, будучи студенткой, я заходила в Институт этнографии имени Николая Миклухо-Маклая и узнавала насчет этих записей.
Мне повезло, записи эти были целы и хранились в архивных фондах института. Нашла я и того молодого человека - он уже был профессором. В его обширном историко-этнографическом исследовании о культуре русского народа упоминалась и Авдотья Финогеева (почему-то под девичьей фамилией).
В фонотеке института нашли записи ее песен и сказов и дали мне прослушать. Помню из свадебной песни: "Ох ты, горе мне, тошнехонько, отдают меня, красну девицу, на чужую на сторонушку, ко чужому да свекру-батюшке, ко чужой свекрови-матушке".
Никогда не забуду этот низкий, глуховатый, совсем молодой голос. Торжественный и грустный речитатив...
Папа рассказывал, каким невиданным по тому времени для женщины, да еще простой крестьянки, авторитетом во всей волости пользовалась Авдотья Ивановна. Не только слушать ее песни и сказки приходили к ней, но и за советом, за помощью.
Выглядело это так. Бабушка топит печь поутру, обед готовит на всю семью, а муж ее, Сергей Васильевич (дед моего отца), возится во дворе по хозяйству. Приходит из соседнего села, скажем, крестьянин с узелочком, в котором гостинчик: сальца кусочек, яиц с десяточек, баночка меду своего.
Здороваются, закуривают. Гость, смущенно переминаясь с ноги на ногу, излагает, зачем пришел.
- Ты уж, Сергей Васильевич, прости, до твоей хозяюшки я... Разреши посоветоваться... Дело, знаешь, такое получается...
Сергей Васильевич никогда не возражает.
- А что ж... пожалуй... иди, коль пришел. И кликнет негромко, с уважением:
- Авдотьюшка, к тебе пожаловали.
Волостного старшину - было такое неписаное правило - выбирали из мужиков побогаче, поавторитетней. А тут стали всем миром из года в год выбирать бедного и не сильного умом Сергея Васильевича.
Обсуждают какое-либо мирское дело, каждый выскажет свое соображение, но перед тем, как принять окончательное решение, деликатно предложат своему старшине пойти домой и подумать.
- Иди, Сергей Васильевич, иди, подумай маленько дома, да не торопися, мы здесь подождем.
Это надо понимать так: иди, посоветуйся с женой.
Старшина спешит, чуть не спотыкается,- что-то посоветует его Авдотьюшка. Она зачастую уже знает, в чем дело: слухом земля полнится. Подумает и скажет, как, по ее мнению, надо поступить. А как скажет, так сход и сделает: значит, для мира так будет лучше.
Но видно, не всем ее советы приходились по вкусу. Да и зависть, особенно бабья, куда ее денешь... Кто-то распустил по деревне слухи, что Авдотья то ведьма ("сама видела, как она под коровами шептала, порчу напускала").
Раз подожгли Петровым в горячее суховейное лето избу - на отшибе они жили, за околицей,- сгорела дотла. Еле детей спасли.
Всем миром собирали им на избенку - и собрали, и отстроиться помогли.
А потом пришла новая беда...
Был убит ее свекор - мужик крутой и жестокий, который, все это знали, был ненавистен Авдотье, от которого, по ее настоянию, Серега и отделился, с кем она слова не хотела сказать до последнего дня.
Ей подбросили окровавленный топор, а истинный убийца девять лет оставался неоткрытым. Нашлись лжесвидетели, которые "видели", как она заходила поздно вечером к свекру, просила денег и "шибко гневалась", что не дает. У открытого окна их "подслушали", а потом напугались и ушли. Следствие недолго утруждало себя разбором: улики имеются, свидетели налицо.
Авдотью Ивановну осудили на двадцать лет каторжных работ... Только через девять лет настоящий убийца перед смертью исповедался и на духу признал, что убил сам из-за старых счетов, "по великой злобе", а потом напугался и подбросил топор Авдотье Ивановне, так как знал, что она со свекром не в ладу. Да еще сам и свидетельствовал против нее.
Бабку мою освободили, и она вернулась домой поседевшая, постаревшая, но такая же сильная духом, с ясным умом и добрым сердцем, как и прежде. Муж терпеливо и верно ожидал ее все эти годы, он никогда не верил никаким наговорам.
По возвращении Авдотьи с каторги сыграли свадьбу старшему сыну. Авдотья Ивановна пела на свадьбе новые песни, которые переняла у северянок.
Дружно, в согласье и ласке прожили они остаток жизни - теперь уж им никакая нужда не была страшна: видели худшие времена. Умерли в одном году. Вот и вся история моей прабабки...
Рената вдруг порывисто поднялась и отошла к окну, чтобы незаметно вытереть проступившие слезы. Потом обернулась к нам. Лицо ее разгорелось, глаза потемнели, она тяжело дышала.
- Самое большое зло, которое можно причинить человеку,- страстно проговорила Рената,- это не дать ему осуществить себя, раскрыть сокровищ своей души, своей ошеломляющей неповторимости! А какие маленькие, ничтожные, завистливые людишки придумали подленькую поговорку. "Незаменимых людей нет"! - Рената гневно топнула ногой, волосы ее взметнулись.- "Незаменимых нет"... Как же они смели поставить человека наравне с железной гайкой, которых в ящике тысячи, и любую можно заменить такой же отштампованной гайкой. А ведь это человек - единственный на все времена и все народы, даже узор на пальцах не повторяется, а не то что склад души...
- Спасибо,- сказал Ермак,- спасибо, Рената. Вам надо работать в Институте Личности. Поступайте к нам.
Рената слабо улыбнулась.
- В качестве кого? Разве я знаю тревоги современного человека - ваших современников. Я говорила от имени своего времени.
- И от нашего,- возразил Ермак.- Поступайте к нам инспектором. Я серьезно говорю. Подумайте!
- Благодарю за доверие. Но я уж не уйду от Лосевой.
- Жаль. Нам такие люди нужны. А теперь... вы только не пугайтесь, Реночка. Ваша прабабка... Авдотья Ивановна Петрова... у нас. Здесь, в Институте Личности. Ну вот, как вы побледнели. Успокойтесь. Я пойду подготовлю ее к встрече с вами, и мы вернемся сюда.
- Где она?
- Работает. Я предложил ей ухаживать за цветами в институте. Поливать, обрезать сухие листья. Пересаживают раз в год садовники. Ночевала она пока в комнатах для приезжих во дворе института. Вы ее, наверное, заберете к себе?
- Конечно! Сколько ей лет?
- Пятьдесят лет. Она крепкая, сильная духом женщина. Сумеет начать жизнь заново и найдет свое место в современном мире. Поливать цветы - это лишь пока освоится.
Зайцев поспешно вышел.
Я обнял Ренату и поцеловал ее, как говорится, на радостях. Но когда почувствовал ее дрогнувшие губы, стал целовать ее, как целуют только любимую.
- Рената!
- Кирилл!
Затем она застенчиво высвободилась из моих рук и отошла подальше.
- Сейчас войдут,- сказала она. Мы помолчали. Зайцев не шел,= видимо, подготавливал Авдотью Ивановну.
- Вот и у вас оказался родной человек - прабабка,- сказал я.- Какие еще неожиданности впереди?
Когда дверь открылась, Рената опять заметно побледнела.
Зайцев пропустил вперед высокую женщину в платочке и сразу отошел к окну.
Стройная, дородная, в длинной юбке из темного кашемира и такой же кофте, в башмаках, русые волосы, гладко причесанные и повязанные белым платочком. Прекрасное, моложавое, румяное лицо чуть попорчено оспой. Большие ярко-серые, необыкновенно лучистые глаза смотрели умно, ласково.
Попав в другой век, Авдотья Ивановна отнюдь не казалась испуганной, держалась с достоинством, которое было ей, видимо, свойственно всегда. Едва войдя в комнату, она бросилась к Ренате.
- Внученька!
Они обнялись и обе заплакали. Мы с Ермаком почему-то переглянулись.
- Мы поедем ко мне,- сказала Рената. Она была потрясена, но держалась мужественно.
- Я вызвал для вас электромобиль, он ждет у подъезда,- сказал Ермак. Он был очень взволнован. Авдотья Ивановна низко поклонилась ему.
- Спасибо, Ермолай Станиславович, за твою доброту. Рената тоже от души поблагодарила его.
- Вы придете? - тихонько обратилась она ко мне.
- Да. Сегодня же, вечером... Нет, лучше завтра. Сегодня вам будет о чем говорить. Мешать не хочу.
Они ушли, странно похожие друг на друга.
- Что все это значит? - вырвалось у меня. Ермак пожал плечами и открыл портсигар - пальцы его дрожали. Мы закурили.
- Как Авдотья Ивановна объясняет случившееся? - полюбопытствовал я.- Вы ее спрашивали?
- Сама сказала, когда я разъяснил ей, какой год на дворе. Говорит: "Однако, скоро конец света будет - начались чудеса и знамения. В Библии предсказывалось это..."
- Не испугалась "конца света"?
- Не похоже. Скорее, исполнена интереса. Она ведь на богомолье ходила пешком - по обету - в Троице-Сергиеву лавру. Возвращалась оттуда душевно переполненной. Присела в рощице возле дороги отдохнуть и вроде как уснула... Очнулась, смотрит - никакой рощи, дома высокие - никогда таких домов не видела... голова у нее закружилась. Потом прошло. Ходила весь день - всюду город и город. Устала, говорит, очень, совсем из сил выбилась! Вот тогда заплакала со страху. Ее окружили, стали расспрашивать. Она рассказала о себе... Ее усадили в такси и попросили шофера отвезти ее в больницу. По дороге таксист сам расспросил ее, вместо больницы привез ее к нам - в Институт Личности. Такой славный паренек с веснушками на носу. Мне он сказал: "Хорошая бабушка, настоящая бабушка, я таких во сне иногда вижу. Моя-то родная бабка волосы красит в рыжий цвет и ведет себя, гм, не по возрасту". Заезжал на другой день, привез ей фруктов и конфет, обрадовался, что я не отправил ее ни в какую больницу, а нашел ей подходящую работу. Да, мы ведь с ней в Рождественском были...
- Что вы говорите?!
- Да она все порывалась домой, в Рождественское, не верилось ей, что уже нет ни семьи, ни мужа, да и родной деревни, по существу, нет. Ну я сам с ней и отправился. Походили, посмотрели, порасспрашивали. Все чужое... никто не помнит.
- У деда были?
- Нет. В тот же вечер - обратно. Авдотья Ивановна все приговаривала: хоть бы из правнуков кого найти. И вот нашла. Мужествен русский человек.
- Интересно было бы познакомиться с Аввакумом...
- Ну что ж, если хочешь, можно в следующее воскресенье слетать к Тер-Симоняну на дачу.
Мы простились до воскресенья. Но так совпали события, что в то воскресенье я был уже в Соединенных Штатах.
14
УИЛКИ САУТИ, КЛОУН И МИМ
Едва сойдя с самолета, я попал в объятия Уилки. Он мне обрадовался чуть не до слез. Вообще он мне показался каким-то подавленным, расстроенным. Отнюдь не таким уравновешенным, каким я знал его на Луне.
До его дома в пригороде мы добрались на его вертолете с автоматическим управлением.
Дом был большой, старомодный, очень уютный. Окна выходили в ухоженный сад, на лужайку с подстриженными газонами и кустами цветущих роз.
Миссис Уолт встретила нас на лестнице и приветливо улыбнулась.
- Муж мне столько о вас рассказывал! - заметила она. Джен оказалась гораздо красивее, чем на телевизионном экране, но тоже была озабоченной и грустной, и даже как будто испуганной. Близнецы купались в бассейне - их смех и визг доносились в открытые окна.
- Обед будет подан через десять минут,- сказала Джен и, улыбнувшись, ушла распорядиться на кухню...
Уилки провел меня в приготовленную комнату на втором этаже.
- Я должен просить у тебя прощения,- серьезно сказал Уилки.
- Почему?
- Ты просил сообщить тебе, если я найду своего двойника.
- Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Спасибо.
- Да, но после того, как ты вылетел, события развернулись стремительно и грозно... И я узнал... Впрочем, поговорим после обеда.
- Только скажи, что с Саути? Я кое-что читал в газетах.
- Он в больнице, в Сан-Франциско. Я хотел забрать его сюда, но они не дали.
- Кто они?
- Товарищи его по коммунистической партии. Около него дежурят по очереди. Но я все равно заберу его к себе. Пусть дежурят здесь. Я не возражаю. Наоборот!
- Что с ним? Уилки передернуло.
- Ладно, Кирилл, потом... после обеда.
- Так скверно?
- Очень скверно, Кирилл.
За обедом разговор шел о другом. Вспоминали Лунную обсерваторию, общих знакомых. Говорили о предстоящем симпозиуме в Москве. Тема его - "Разумная жизнь вне Земли". Это должен быть отнюдь не съезд фантастов, а встреча наиболее выдающихся астрономов мира, астрофизиков, биохимиков, крупнейших специалистов по передаче информации между животными.
Симпозиум организовывали Академия наук СССР и Совет космических наук при Академии наук США. Уилки Уолт должен был выступить с докладом на симпозиуме, потому он и вернулся с Луны раньше, чем собирался. Руководителем сообщений наших представителей был назначен крупнейший советский астрофизик Николай Черкасов. В числе докладчиков была и Вика.
Джен очень заинтересовалась, чем занимается Вика, и я рассказал о ней.
Близнецы с интересом разглядывали меня и задали много вопросов о России. Это были чудесные девчонки, озорные и умненькие, похожие друг на друга, как два желтеньких цыпленка. Только им и было весело.
После обеда Уилки увел меня в свой кабинет - большую угловую комнату на втором этаже. Мы сели в кресла и закурили.
- Я должен просить у тебя прощения,- повторил Уилки.
- Почему?
- Уилки Саути - это не то, что интересует тебя. Я ведь понимаю! Это не мой двойник. Саути... мой родной брат. Боже мой! Боже мой!
Уилки вытер со лба пот.
- Уилки! Но как же...
- Я сам узнал лишь вчера утром. Неужели только вчера? Как много вместилось в эти сутки. Я рад, что ты приехал, Кирилл. Мне очень тяжело.
Ко мне приехал бывший домашний врач моей матери, теперь он известнейший биолог и генетик, лауреат Нобелевской премии профессор Харлоу.
От него я узнал, что я не сын своих родителей. У них никогда не было детей. История довольно обыкновенная. Им обоим очень хотелось иметь ребенка. Сына. Они обратились к мистеру Харлоу с просьбой достать им "подходящего" мальчика. Новорожденного.
У циркачки мисс Саути детей было более чем достаточно. И когда у нее родились близнецы, она за некоторую сумму (чтоб обеспечить других своих детей) отдала одного ребенка. Харлоу показал мне ее расписку... Она честно соблюдала договор и никогда не пыталась увидеть меня или... попросить еще денег. Та сумма быстро разошлась.
Лишь перед смертью она рассказала Уилки про меня. Понимаешь, Уилки Саути знал, что я его брат, когда мы с ним проговорили всю ночь. Ну почему он мне не сказал! Я мог бы помочь ему. Родители оставили мне большое состояние, Джен тоже принесла немалое приданое. Мне ничего не стоило ему помочь. Может, не случилось бы ничего, что произошло...
Я обрушился с упреками на мистера Харлоу, почему он не сказал мне раньше. Ты не представляешь, какой это циник! Как я понял, мы оба были для него подопытными кроликами.
Как выразился Харлоу, мы с Уилки идентичные близнецы. Наследственные признаки у нас совершенно одинаковые - набор хромосом так же одинаков, как в двух соседних клетках одного и того же человека.
У нас даже барьер тканевой несовместимости отсутствует. Мы с ним абсолютно тождественны. Один человек, повторенный дважды. Только судьба различная.
Вот это как раз и привлекло внимание уважаемого генетика. Как отразится на нас различие воспитания, образования, случайных болезней, различие возможностей для реализации личности... Социальные факторы.
Я спросил его, обращался ли он к моим родителям с просьбой помочь Уилки, хотя бы помочь ему получить образование... Вопрос был глуп. Конечно, не обращался. Ему было интересно другое. Впрочем, он помогал ему несколько раз в тех случаях, когда боялся утерять "подопытного кролика". Лечил его бесплатно в своей больнице.
Не знаю, по каким соображениям он рассказал мне все теперь. Может, опыт закончен. А может, хочет закончить его в других условиях, в другом варианте? Во всяком случае, спасибо, что хоть теперь сказал.
Уилки посмотрел на часы.
- Через полчаса еду в больницу. Если хочешь, поедем вместе.
- Благодарю, если можно, то поеду. Что же все-таки с Уилки?
- С ним сделали что-то страшное. Непонятно мне все это. Судороги перемежаются с полной потерей сознания.
- Но что с ним сделали?
- Какая-то обработка мозга.
- Мерзавцы! Но разве это возможно... ведь уже двадцать первый век...
- Не знаю. Значит, возможно.
- А где он был?
- Коммунистическая партия и прогрессивные ученые обращались к правительству... Им ответили, что государство не имеет к этому никакого отношения... Он был у гангстеров.
- Зачем он гангстерам? У него же нет ни копейки.
- Гангстеры бывают разные... Есть ученые-гангстеры, которые делают опыты на людях. Ужасно все это! Как хорошо, что ты приехал, Кирилл! До чего же у меня тяжело на душе!
Уилки Саути лежал в университетской клинике. К нему не пускали никого посторонних. Журналистам обещали организовать специальную пресс-конференцию, но они толпились у входа.
Уилки, как и прежде, отказался сообщить что-либо, тогда один из репортеров крикнул:
- Скажите только, мистер Уолт, правда ли, что Саути оказался вашим родным братом?
- Правда,- сухо ответил Уилки.
Мы вошли в клинику под восторженный гул репортеров. Я представил, под какими сенсационными шапками выйдет это сообщение в газетах.
Прежде чем войти в палату к больному, мы заглянули в кабинет дежурного врача. У него сидел румяный, добродушный по виду толстяк лет под пятьдесят в светлом летнем костюме. По тому, как Уилки стиснул зубы и неприязненно кивнул, я догадался, что это профессор Харлоу. Так оно и оказалось.
Молодой дежурный врач с великим почтением представил его нам.
- Выяснилось, что с моим братом? - резко спросил Уилки, обращаясь к молодому человеку. Но ответил за него Харлоу.
- Его только что осмотрел... (он назвал мировую величину), специально прибыл из Стокгольма. Был консилиум...
- Что сказал швед? Консилиум? - отрывисто спросил астрофизик.
Харлоу доброжелательно взглянул на молодого врача.