Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Встреча с неведомым

   ...Марка выпустили как "не нуждающегося в изоляции" да еще справку дали, что он "ударник труда и примерного поведения". Домой Марк отказался ехать наотрез. На первых порах его приютила жена Михаила Михайловича. Захарченко добился зачисления Марка в интернат для окончания образования. Но Марк неожиданно отказался.
   - Я больше не хочу в школу,- отрезал он.- Поеду в Архангельскую область.
   Михаил Михайлович долго смотрел на него.
   - Не сорвешься? - спросил он.
   Марк удивленно взглянул на него. Захарченко усмехнулся.
   - Будешь писать?
   - Буду.
   - В Москве к тетке зайди.
   - Обязательно. И к дяде Грише. Это дворник. Славный старик.
   - Куда же ты хочешь, на стройку?
   - Хочу стать летчиком, работать в лесной авиации. Хорошая школа!
   - Молод еще, не возьмут.
   - Возьмут. Хоть аэродром подметать!
   - Ты это только теперь придумал?
   - Нет. Я с одиннадцати лет мечтал стать пилотом, только никому не говорил. (Рыжику, положим, говорил.)
   Марк взял у Захарченко взаймы денег на дорогу и уехал.
   Марк приехал в один из городков Архангельской области (адрес прочел в "Огоньке" - статья была о лесной авиации), пришел на аэродром и попросил работы. Его не взяли. Марк заявил, что все равно не уйдет ("Я же специально ехал к вам из Москвы"), даром согласен работать.
   - А что есть будешь?
   - Ягод в лесу нарву.
   Оставив в конторе чемоданишко, Марк таскал со склада ящики со взрывчаткой, ранцы, мотыги, лопаты, помогал снаряжать и мыть самолеты... Вечером его взяли переночевать в общежитие, напоили чаем,.накормили.
   Марка полюбили. Закрыв глаза на правила, устроили на работу. Работал он как взрослый. Ему не было и шестнадцати, когда его в виде исключения допустили к парашюту.
   В лесной авиации Марк работал до самой армии. Кончил вечерний авиационный техникум. В военкомате ему предложили самому выбрать род войск. Он попросился в воздушную часть.
   И начались солдатские будни... Трудная, напряженная учеба требовала выносливости, смекалки. Ведь десантник должен быть радистом, сапером, метким стрелком, спортсменом.
   Новые товарищи, новая жизнь. Он и в армии много рассказывал, скрашивая солдатам длинные зимние вечера.
   После армии Марк поступил в полярную авиацию. Специально просил, чтобы его назначили в Черкасский, потому что там теперь работал Захарченко.
   - Не легко ему,- сказал Марк,- сам знаешь, какой это район, побольше Бельгии или Голландии. Огромное строительство. Скоро вырастет город. А народ здесь трудный. Жена его заведует хирургическим отделением больницы в Черкасском.
   - Марк, а Нина тебе пишет?
   - Рыжик? Конечно. Она учится в медицинском. Закончит, будет проситься сюда.
   - Вы... поженитесь?
   - Конечно! Хочешь, я покажу тебе ее фотографию?
   - Покажи.
   Марк полез в чемодан и, почему-то конфузясь, протянул мне фотографию. Я долго смотрел на милое девичье лицо.
   - Какая славная девушка! - сказал я от всего сердца. Марк спрятал фотографию обратно в чемодан.
   - Тебе хорошо у нас в обсерватории? - спросил я.
   - Никогда еще в жизни мне не было так хорошо! - торжественно заверил меня Марк.
   Глава шестая
   МЫ СПУСКАЕМСЯ С ПЛАТО
   Странно все-таки: Ангелина Ефимовна была строга, требовательна, вспыльчива и потому иногда сгоряча страстно-несправедлива, но ее все любили. Новый директор обсерватории Евгений Михайлович Казаков строг, требователен, холодно-спокоен и бесстрастно-несправедлив - его все дружно недолюбливают.
   Ученый секретарь и заместитель директора - Валя Герасимова. И все по любому вопросу идут к ней, избегая общения с Казаковым.
   Женя делает замечания - его выслушивают со скрытым недоброжелательством, Женя похвалил - на похвалу даже не реагируют. Так и кажется, что человек думает про себя: этим ты меня не купишь. Директор, вроде Казакова, может испортить всю радость работы и, следовательно, понизить работоспособность.
   Парторгом обсерватории был Ермак, но, когда он уехал в Антарктиду, на его место единогласно избрали геолога и вулканолога Иннокентия Бирюкова. Он коренной сибиряк, родом с Алдана, всего два года как окончил Томский университет. Иннокентию тоже не нравится Женя, но он старается не показывать вида.
   Ну, а я не то что не люблю Женю (слишком давно его знаю и не могу забыть, как мальчишкой восхищался им), но огорчен, что его назначили директором, не спросив нашего мнения и не посчитавшись с мнением Ангелины Ефимовны, потому что она никогда бы его не рекомендовала. Однажды она так сказала о Жене: "Он, конечно, талантливый ученый, но он жесток и эгоистичен". А я добавлю от себя: "Злопамятен, мстителен (взять хотя бы историю с Абакумовым) и равнодушен ко всему, кроме науки. А равнодушие может обернуться беспринципностью". Я очень боюсь за Абакумова. Неуютно ему теперь будет в обсерватории. А тут еще Лиза... Кажется, Женя не то что влюбился в нее - разве он может любить,- но... даже слова не подберу. Как только он узнал, что Лиза - дочь Абакумова, он ее сторонится. Но меняется в лице при каждой встрече, и это уже все заметили. Я убежден, что между Казаковым и коллективом непременно будет конфликт. Вот увидите!
   Новый директор начал с преобразований. Бехлера из завхоза перевел в механики (Борис Карлович ведь по специальности механик), а метеонаблюдателя Абакумова - в завхозы... Завхоз Мария Кэулькут снова стала уборщицей.
   Ври Ангелине Ефимовне сотрудники вели самостоятельное комплексное научное исследование, что объединяло коллектив. Результаты этих исследований печатались в сборнике "Взаимодействие наук при изучении Земли" АН СССР, в журнале "Вопросы философии" и в "Известиях Академии наук СССР".
   Профессор Кучеринер была руководителем с широким кругозором, добрым и мудрым, способным всех объединить. А Женя категорически вычеркнул из плана тему самостоятельного научного исследования коллектива. Тема касалась образования планетарных глубинных разломов земной коры, и мы очень скоро поняли, почему он ее так безапелляционно вычеркнул.
   Женя мотивировал свой поступок тем, что обсерватория - это "фабрика данных", и только. Задача сотрудников обсерватории следить, чтобы приборы исправно работали и проводить первичную обработку материалов. Работы-де у всех предостаточно, на Большой земле ее хватило бы с избытком на три таких коллектива.
   Так он сразу всех разобщил. Отныне Валя должна заниматься лишь изучением атмосферы до 30 километров - не выше. Леша Гурвич - регистрировать потоки космических лучей. Иннокентий - измерять колебания земных токов, геологи - знать свои маршруты да последующую обработку в камералке, а гляциологи - не совать нос дальше своего льда. А уж в Москве по сведениям многих обсерваторий составится картина развития геофизических процессов на планете. Какой-нибудь академик найдет общие закономерности и сделает теоретическое открытие.
   Когда ребята запротестовали, Казаков сказал, что в свободное время они могут заниматься чем пожелают, он в это не вмешивается,- у всякого свое хобби.
   Так он сразу обескрылил всех. Вернее, мог бы обескрылить, если бы не Валя. Она взялась руководить комплексной научной работой во внеслужебное время.
   - Мы закончим нашу общую работу,- заявила она гневно.- Конечно, у меня нет того научного кругозора, что был у Ангелины Ефимовны, поэтому вы должны помочь мне по мере сил...
   Как понимаете, все это отнюдь не сблизило сотрудников с директором. Потом он добрался до меня. Вызвал к себе в кабинет и спрашивает:
   - Тебе еще не надоело сидеть в душной камералке? Я говорю:
   - Нет, не надоело. (В камералке тепло, уютно, весело и не очень-то поманивает зимой в полярную ночь - солнце только что взошло - на воздух. Но ему я этого не сказал.)
   - Ты числишься как лаборант или коллектор?
   - Лаборант-коллектор!
   - Хм! При каком отделе?
   - Вне отдела - где нужнее.
   - Черт знает что! - насупился Женя.- Может, прикрепить тебя к аэрологам? Будешь помогать в запуске зондов, обработке наблюдений.
   Но я уперся.
   - Меня аэрология не очень интересует. А в запуске зондов я и так помогаю.
   - Что же тебя интересует?
   - Ну... геотермика, вулканология. Прикрепите меня к Иннокентию Трифоновичу... Раз уж надо человека прикреплять...
   После этого мы минут пять молча смотрели друг на друга. Я неожиданно вспомнил, как Женя еще мальчишкой (а я был совсем маленький) приходил к нам и бабушка пекла для него его любимые блинчики с клубничным вареньем. Женя не простил матери, что она вышла замуж за врага отца, и был очень одинок дома. Поэтому он и приходил к нам - за душевным теплом. Должно быть, Женя тоже это вспомнил. Глаза его потеплели.
   - Видишь ли, Николай,- начал он нерешительно,- мне самому будет нужен энергичный, развитой, добросовестный лаборант, на которого я мог бы положиться. Нам предстоит большая работа по ГСЗ... Ты слышал, с чем это едят?
   - Знаю. Глубинное сейсмическое зондирование. Ангелина Ефимовна все просила разрешения включить его в план работы обсерватории.
   - Ну вот, а теперь ГСЗ уже в плане. Ты, наверно, знаешь, что вся планета покрыта сетью мощных и глубоких трещин: молодых, зрелых, древних. Глубинные разломы на Земле - следствие очень сложных, пока еще загадочных планетарных процессов. Сегодня закладываются первые камни в фундамент новой науки, науки близкого будущего, планетологии. Плато, на котором мы живем, окружено глубинными разломами. По моим предположениям - а когда я здесь работал пять лет назад, я провел в этом направлении большие изыскания средствами геофизики,- глубина этих разломов четыреста, шестьсот и даже девятьсот километров. Представляешь? Я должен это проверить теперь. Будешь мне помогать? Я же вижу... Только ты один, может, еще Лиза... меня не ненавидите.
   Женя смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Я невольно отвел взгляд.
   - А зачем вы хотите ученых низвести до уровня автоматов? - пробормотал я.- Вы же вот вели самостоятельные научные изыскания. И сейчас ведете... Для этого и приехали. Да и тема, по существу, одна, почему же вам не объединиться с ними?
   Женя задумчиво поскреб подбородок.
   - Видишь ли, Николай... Когда меня направляли сюда директором, один академик напомнил мне, что обсерватория - это фабрика данных, а задача сотрудников...
   - Я уже слышал это на собрании: "Следить, чтобы приборы непрерывно работали" и так далее. Хорош ваш академик - себя небось считает гением. Он-то будет выводы делать, теории создавать...
   Я разгорячился, щекам стало жарко. Женя смотрел на меня с холодным любопытством.
   - Знаете, Женя, чего вы, как директор обсерватории, не должны никогда забывать: люди, что здесь работают, пришли сюда не из-за денег и научных степеней, а ради науки. Ни вам, ни этому академику не удастся превратить их в простых регистраторов физических явлений.
   - Ты еще многого не понимаешь,- неохотно выдавил из себя Женя.- Не хочется тебя разочаровывать... Так вот: мы с тобой договорились. Будем работать по ГСЗ. Это как раз тебя интересует. Да... Я обещал начальнику рудника в Черкасском выступить у них в клубе. Рассказать рабочим о нашей обсерватории. Отправимся на лыжах. Валя, ты и я. Все старые работники.
   - Я ведь не научный работник.
   - Там будет в основном молодежь. Расскажешь, как в двенадцать лет пришел сюда. О приключении со снежной ловушкой... Им будет интересно.
   В Черкасское мы отправились в воскресенье утром, сразу после завтрака. С нами пошли Марк и Лиза.
   Мы спустились на лыжах по занесенной глубокими снегами пологой седловине и очутились в белой и сумрачной тайге. Было очень тихо, отчетливо выделялся каждый звук: зацокала белка на лиственнице, упал с ветви ком снега, крикнула птица, хрустнул валежник под лапами зверька. Мы пошли гуськом. Первым Женя. Бурелом, колючий кустарник, подрост, какие-то пни... Прежде не было пней... Потом прошли мимо вырубок - оголенная земля. Натянутость, неловкость сковала всех. Только Марк насвистывал как ни в чем не бывало. Пожалел, что не взял с собой магнитофона. "В самый бы раз записать крик полярной совы!" Сначала я шел за Женей, потом отстал и теперь шел последним. Впереди меня, легко отталкиваясь палками, скользила Лиза. Она была в синем пуховом костюме с вязаными шерстяным воротником и манжетами и вязаной белой шапочке. Иногда Лиза оборачивалась и радостно улыбалась мне. Очень красила ее улыбка, просто преображала смуглое, живое лицо. Лиза была очень впечатлительная и быстро краснела и бледнела. В ней чувствовалась сила, но она была скрыта за непобедимой застенчивостью и девичьей угловатостью. По-моему, главная ее привлекательность заключалась в том, будто она знала что-то особенное. Знала, чему она радуется в этом загадочном мире.
   Когда я смотрел на Лизу, сердце мое невольно сжималось от тревоги - от страха ее потерять. Я любил дочь Абакумова. Любил с первого дня, когда встретил на Абакумовской заимке. Но прежде я любил как-то спокойно, считая себя недостаточно взрослым, чтобы принять ответственность за любовь, предложить ей стать моей женой. Все успеется, считал я, все придет в свое время.
   Все мгновенно изменилось с приездом Жени. Холодный и уравновешенный, он преобразился, встретив Лизу. Теперь он гневался, узнав, что Лиза - дочь Абакумова. Гневался на самого себя. Но сколько могло продлиться это состояние. Если он действительно полюбит, то примирится с тем, что она дочь ненавистного ему человека, и попытается добиться ответной любви. О, как я боялся этого!
   Он был мужчина - сильный, самоуверенный, красивый, добившийся успеха в науке. А я? Каким мальчишкой я был по сравнению с ним! Вчерашний школьник, еще не выбрал даже жизненный путь. Как будто было что-то еще, кроме науки, более ценное для меня, что я боялся пропустить, утерять безвозвратно. Мне казалось очень важным прослужить три года в армии, далеко от всего, к чему я привык с детства. А потом впереди еще годы учебы в университете... Ну, это не помешает ничему, можно учиться заочно.
   Лиза тоже будет учиться заочно, как многие в обсерватории. Алексей Харитонович предлагал ей ехать учиться в Москву или в Новосибирск, но Лиза наотрез отказалась оставить отца. Летом Лиза собиралась лететь в Москву, сдавать экзамены на географический факультет. За девятый и десятый классы средней школы она сдавала экстерном в Магадане. Сдала блестяще и получила аттестат зрелости. "Богато одаренная натура!" - говорила о ней с восхищением Ангелина Ефимовна.
   Было бы просто чудом, если бы Лиза полюбила именно меня. За что? Она любила меня, как брата, на большее и рассчитывать не приходилось. Спасибо и за дружбу, за братскую любовь... Но я не мог потерять Лизу...
   Понимала ли это Лиза? Она была очень скрытна - от рождения или вследствии тяжелого детства среди чужих ей людей, которые вольно или невольно постоянно оскорбляли ее, презирая отца, называя его бродягой. Кстати, Лиза тоже не умела прощать, как и Женя.
   Как-то я думал, почему за ней никто не ухаживал в обсерватории. Были попытки поволочиться за Валей, что иногда сердило Ермака, хотя он ей и доверял. Кое-кто влюбился в Валю всерьез. Но на Лизу все смотрели как на девочку. Должно быть, потому, что в ней, несмотря на ее начитанность, было еще слишком много детского. Все ее любили, как милую девчушку, как младшую сестру, уважая в ней детскую ее чистоту. И только Женя смотрел на нее иначе. И это смущало и волновало Лизу. Может быть, льстило ей...
   Мы подошли к Ыйдыге и остановились перевести дыхание. За неподвижной, в хаотических нагромождениях льда рекой простирались необозримые лесные дали. Уже заливал долину реки лиловато-голубой рассвет, вливаясь через узкую расселину между гор. Было очень тепло для Севера - градусов 20.
   - Как хорошо! - сказал Женя оттаявшим голосом.- Вот чего мне не хватало в Москве...- Он глубоко и прерывисто вздохнул.
   В лесу пахло хвоей, корой, невыразимо чистый, отрадный запах леса.
   - Давайте сделаем крюк, не такой уж большой, и пойдем через кедровый бор? - предложила разрумянившаяся, довольная прогулкой Валя.
   Все согласились. Час пути - и мы вошли в кедровый бор... В нем было торжественно и сумрачно. Величавые кедры чуть покачивались вершинами на ветру, роняя серебристую снежную пыльцу. Мы постояли в молчании, захваченные этим одухотворенным, полным какого-то тайного смысла, безмолвием. Опомнились только, услышав хруст снега под лыжами. К нам подходил высокий бородатый мужчина в черном овчинном полушубке, за плечами висело ружье. Я узнал Барабаша.
   Мы поздоровались.
   - Не заблудились часом? - спросил фельдшер, здороваясь с нами за руку.
   Марк объяснил, куда мы идем. На Фому Егоровича он смотрел с сожалением и сочувствием.
   - Может, зайдете, погреетесь? - спросил Барабаш.- Фактория рядом... Близехонько.
   - А не опоздаем? - нерешительно произнес Женя. Он, видимо, начинал мерзнуть,
   - Еще много времени,- решительно возразил Марк и пошел за фельдшером.
   Минут через двадцать мы подходили к фактории. Знакомая лайка выскочила навстречу, обнюхала ноги, но не заворчала.
   Фактория - четыре просторных бревенчатых дома, такие же бревенчатые сараи для скота и для дров. За дворами занесенные снегом огороды, спускающиеся к реке. А вокруг дремучая тайга да высокое белесое небо.
   Изба фельдшера состояла из сеней, кухни с русской печью да большой комнаты в. три окна.
   Барабаш засветил лампу.
   - Раздевайтесь и проходите, а я самовар поставлю!
   Пока Фома Егорович хлопотал, мы сняли верхние свитеры и сели кто где. Я оглянулся. Кедровые половицы, некрашеные, но выскобленные добела. От толстых стен из кедровника так хорошо пахло, будто теплым летом в бору. На окнах висели штапельные занавески - красные прямоугольники на желтом фоне, но чувствовалось: в доме нет женщины. Кровать застлана неумело. На большом столе, на клетчатой клеенке, навалены грудой конторские книги, газеты, пачка меховых шкурок. :.
   В углу, отгороженная некрашеным самодельным стеллажом, стояла другая кровать, застланная ярким покрывалом. У изголовья небольшой столик, на нем лампа, учебники и тетради. На стеллаже книги, газеты и журналы.
   - Марфенькина боковушка,- пояснил Марк, понизив голос.- Тоскует ужасно Фома Егорович...
   - Может, щец похлебали бы? Чай, не обедали сегодня? Чем идти на руднике в столовую...
   Мы не отказались. Щи оказались очень вкусными... Наверно, Барабаш наварил дня на три, а мы съели сразу. Но он был явно доволен, даже повеселел.
   - Ходят слухи, что скоро вырубят наш кедровый бор,- вздохнул Барабаш, раскладывая по тарелкам тушеную оленину.
   Вместо гарнира он подал бруснику и грибы. Домашний ржаной хлеб тоже был очень вкусен. Валя даже есть перестала:
   - Не могут вырубить! Это же просто... преступление.
   - Есть люди, которые за длинный рубль готовы на любую подлость,подавленно сказал фельдшер.- Пока шумит, любуйтесь им. Этому бору триста лет. Есть кедры, которым около пятисот лет.
   - Надо бороться! - воскликнул я.- Не дать вырубить этот бор. Объявить бы его заповедником.
   - Боремся! - коротко сказал Фома Егорович.
   - Под этими кедрами отдыхали первые русские землепроходцы. Когда родился Борис Годунов, они уже цвели и плодоносили,- мечтательно сказала Валя.- Я не знала... Как хорошо, что .мы спустились как раз с плато... Женя, мы должны помочь отстоять этот бор.
   Женя промолчал. Лиза пытливо посмотрела на него и насупилась.
   Пообедали. Женя стал торопить нас. Мы от души поблагодарили доброго хозяина. Пригласили в обсерваторию.
   - Если буду охотиться в тех краях, то зайду,- улыбаясь, пообещал фельдшер.
   Когда мы уже подходили к Черкасскому, я подумал невесело, что время летит до странности быстро и каждый день неповторим. Еще так недавно здесь не ступала нога человека - дикий, безлюдный и чистый край, где все росло и зрело в благодатном просторе. А теперь вот какие-то пни, вырубки, за рудником сводят лес. Землю надо беречь. Сохранять красоту земли, преображая ее. Сохранять для потомков.
   Раньше я никогда об этом не думал... А теперь нельзя было не думать. И не только о судьбе кедрового, или реки Ыйдыги, или Байкала. Тревожный опасный век выпал нам на долю. Надо было бороться за планету Земля, за самую жизнь на ней, бороться за мир. Кабы мир зависел только от нас! Но ведь он в равной мере зависел и от тех, за океаном, ослепленных ненавистью, оглушенных злобой. Но если парни всей Земли... Сказать по правде, мы не особо унывали.
   Глава седьмая
   НЕОЖИДАННЫЙ УСПЕХ
   Когда мы подошли к Дому культуры, уже стемнело. Поселок сиял огнями. Все было запорошено голубоватым инеем: бревенчатые дома, заборы, столбы, провода, старые кряжистые лиственницы и медноствольные сосны.
   У подъезда толпилась молодежь. Испитое, коварное лицо Гуся мелькнуло в толпе.
   Нас уже ждали и сразу провели за кулисы. Заведующий Домом культуры Сеня Сенчик, веселый паренек с красно-рыжими волосами, похожими на парик клоуна, сказал, что зал уже переполнен, все очень хорошо, но что он хочет нас предупредить... Сенчик замялся.
   - Дело в том,- смущенно сказал он,- что у нас возможны всякие эксцессы... и потому вы...
   - Эксцессы? - удивилась Валя.- Какие, с кем?
   - Понимаете... конечно, у нас большинство славные ребята, комсомольцы, но... к сожалению, тон задают не всегда они, а всякий хулиганствующий элемент, хотя их горстка...
   - Если горстка, так почему же их не обезвредят?- удивилась Валя.
   - Ну, не совсем - горстка... Ведь это Север! Что вы хотите! И вообще, тихонькие на Север не едут, они сидят, как грибочки, возле папы и мамы. А в Черкасском, как на подбор, собрался самый буйный, беспокойный элемент. Привыкли летать со стройки на стройку. В общем, извините, если будут выкрики, свист или там улюлюканье, вы уж, пожалуйста, не обращайте внимания - будто не слышите. Они пошумят и успокоятся.
   Мы переглянулись, немного растерявшись от такого предупреждения.
   Едва привели себя в порядок, как оказались на сцене. Лиза и Марк хотели пройти в зрительный зал, но мест уже не было, и Сенчик усадил их прямо на сцене сбоку. Они тут же передвинули свои стулья подальше, чтобы их не было видно из зала.
   Нас встретили неистовыми, громовыми аплодисментами и пронзительным свистом. Сколько Сенчик ни махал на них руками, публика аплодировала все неистовей. Некоторые при этом так свистели, что стали багровыми. По-моему, они просто разминались.
   Сеня Сенчик терпеливо пережидал, пока они устали, представил нас и предоставил слово директору обсерватории.
   - Поинтереснее говорите! - шепнул он умоляюще.
   Сенчик заметно побледнел. Хотя, похоже, был не из пугливых и не из тихоньких. Единственный заведующий Домом культуры в Черкасском, который здесь удержался... Кажется, он пользовался у "буйных" авторитетом, чему, возможно помогала его клоунская внешность.
   Женя холодно и строго оглядел аудиторию, подождал, пока стихнет, и преподнес изящнейшую из своих лекций. Он рассказал (очень интересно!) о задачах обсерватории, об изучении учеными всего мира планетарных процессов, о неразрешенных проблемах науки о Земле.
   Боюсь, что лекция, по крайней мере для половины слушателей, пропала даром. Они жаждали развлечений. Дом культуры был единственным таким местом. Совершенно убежден, что эти парни (женщин в Черкасском было еще мало) после недели тяжелейшего труда на рудниках предпочли бы в свой выходной день не лекцию по геофизике, а кабачок. Будь такой в Черкасском, добрая половина ушла бы туда, и Женя читал бы свою лекцию для тех, кого она действительно интересовала.
   Все же постепенно они покорились и стали слушать. Кроме одной группы у стенки. Я узнал компанию: Гусь непринужденно развалился на подоконнике, его неизменная свита - Сурок, Топорик, Рахит, Цыган и другие нагло поглядывали вокруг. Их заметно боялись. Странно все-таки, почему? Наверно, не хотели связываться или просто трусили.
   Я стал внимательно разглядывать собравшихся. Самые разные люди. (И когда успели понаехать?) Рабочие с рудника, буровики, техники и инженеры, служащие, учителя, школьники постарше, лесорубы, летчики...
   Да, многие пришли послушать. Когда им мешали, они бросали на шумную компанию недовольные взгляды.
   Женя, заметно сократив лекцию, поклонился и сел. Опять шквал аплодисментов и свист - дали выход бродившей, как хмель, энергии.
   Сеня Сенчик предоставил слово Вале, но она вдруг громко и категорически заявила, что выступать в таких условиях не будет. От возмущения Валя жгуче покраснела, глаза, что называется, метали молнии.
   - Здесь не балаган! - заявила она гневно. На глазах ее показались слезы, и она стремительно ушла за кулисы. Марк уступил ей место, она села рядом с Лизой. Я бы с удовольствием последовал ее примеру и сбежал, но Сенчик уже представлял меня, упрекнув аудиторию за шум в зале.
   - Мы живем в поселке Черкасском,- сказал он в притихший зал,- рядом горное плато имени доктора Черкасова. Его экспедиция первой пришла в этот край более пятнадцати лет назад. Все члены экспедиции погибли. Один Черкасов полуживой добрался до жилухи. Однако Дмитрий Николаевич Черкасов снова организовывает экспедицию на плато, в которую берет с собой двенадцатилетнего сына Колю... Николай Черкасов вырос, окончил школу и добровольно вернулся сюда на плато, чтобы помочь ученым до конца открыть и изучить этот край. Представляю слово Николаю Черкасову.
   Я неловко вышел к кафедре и остановился в нерешительности, не зная, что, собственно, говорить. Мне уже не аплодировали. Ждали. Кто с интересом, большинство из вежливости. Все были несколько смущены обидой Вали Герасимовой. В отчаянии я взглянул за кулисы, где сидели мои друзья. Лиза, вся красная, округлив глаза, испуганно смотрела на меня. Марк стоя делал мне успокаивающие знаки.