— Какая миленькая! — сказала Золия, когда они вошли в одну из таких комнат. — И до чего уютно старомодная!
— Самое оно, верно? — сказал Шарм. — Королева Беллинда обставила эту комнату, чтобы писать в ней стихи, любуясь на город. Когда сто сорок лет назад воздвигли новую южную башню, ей осталось любоваться только глухой стеной, и писать стихи она перебралась куда-то еще. А тут все осталось так, как было при ней.
— Я догадывалась, что эти кружева и бархат выбирали не вы. А стихи она писала хорошие? Для возлюбленного?
— Писала она их для своих детей. И, кажется, вполне на уровне, если вы любите поэзию. Легенда гласит, что она подарила томик своему младшему сыну, который засунул его в грудной карман, отправляясь на битву. Стрела поразила его прямо в грудь, но застряла в стихах и только чуть оцарапала кожу.
— Так значит, поэзия спасла ему жизнь!
— К несчастью, царапина воспалилась, и он все равно погиб от сепсиса. Прихоть войны.
— М-м-м-м, — произнесла Золия неуверенно. Листки крестной не подготовили ее к такому разговорному гамбиту. Но она решила продолжать на свой страх и риск:
— Полагаю, мы можем извлечь урок из этой истории!
— Класть в нагрудные карманы тома потолще?
— Не доверять удаче. Полагаю, юный воин отлично провел время в битве после своего чудесного избавления от смерти и почувствовал себя неуязвимым. Стал чересчур самонадеянным и не позаботился смазать царапину целебным бальзамом. Ему следовало бы воспользоваться своей удачей, а он ею злоупотребил.
— Угу.
Золия опустилась на козетку и широко раскинула юбки. Блеснули черные чулки, обтягивающие ее икры. Шарм сел рядом с ней, как она и ожидала.
— Вот, предположим, девушка поехала бы на бал — не принцесса, а обыкновенная девушка, и познакомилась бы с просто чудесным мальчиком. Это была бы удача. Предположим, мальчик пригласил бы ее на обед. Хороший признак, доказывающий, что он умеет пользоваться своей удачей. Ну, мне кажется, этой девушке выпал ее счастливый случай, и она тоже его не упустила. Но от нее зависит, чтобы этот мальчик не обманулся в своих ожиданиях. Мои рассуждения верны, не правда ли?
— О, это зависит от многого. Как эта редкостная изумительная девушка может помочь мальчику не разочароваться в его ожиданиях?
— Подарив ему то, о чем он грезит.
Шарм провел пальцем по шее, оттягивая воротник, который вдруг стал тесным и обжигающим. Золия стыдливо потупила глаза, несколько раз похлопала ресницами, а затем медленно снова подняла взор на принца. Зрачки у нее расширились, в зеленых ободках радужки вспыхнули лукавые искорки. Пухлые розовые губки изогнулись в полуулыбке. В ямке между ключицами замерцала капелька пота и медленно поползла между ее грудями. Вырез платья и ее поза позволили Шарму проследить путь капельки далеко вниз.
Свечи на столе почти догорели и отбрасывали очень смутный свет. В комнате стояла глубочайшая тишина, нарушаемая лишь дыханием — ненормально учащенным и неглубоким Золии и ненормально глубоким и медленным Шарма. Медленно Золия подняла ногу так, что ее левое бедро прижалось к правому бедру Шарма. И принялась тихонечко тереться о него.
Шарм осторожно протянул правую руку и коснулся бретельки ее черного шелкового платья. Медленно он стянул платье с ее плеча. Золия не воспротивилась, а положила ладонь ему на грудь, осторожно подергивая пуговицу. Шарм тянул и тянул, пока черный шелк не спустился до ее талии. В мерцающем свете огарков ее груди словно засияли — полные, высокие и круглые, с темными напрягшимися сосками. С величайшим усилием принц перевел взгляд на лицо Золии. Ее очи были полузакрыты, влажные уста полураскрыты, ланиты пылали румянцем. Шарм прижал ладонь к ее спине, вернее, чуть пониже и привлек ее к себе. Ее обнаженные перси вжались в тонкий белый шелк его рубашки, и вновь она не воспротивилась, но, как завороженная, подставила ему губы.
— Золия?
Голос за дверью был высоким, пронзительным, исполненным крайнего раздражения. Золия замерла, будто кролик в лунном луче. Голос раздался снова, на этот раз под аккомпанемент стука в дверь.
— Золия, немедленно открой дверь!!!
— Моя крестная…
Принц оперся на спинку козетки.
— Моя жизнь словно слагается из повторений одного и то же…
Золия натянула бретельки на плечи и отперла дверь. В коридоре стояли Эсмерельда и королева Руби с ручным зеркальцем Мандельбаума в руке. Золия ухватила крестную за локоть и втащила внутрь, хрипло шепча:
— Что ты делаешь? Он у меня на крючке!
Эсмерельда смерила Шарма презрительным взглядом:
— Планы изменились. Одевайся, малыш. Мы уезжаем.
— Но… но…
— Объясню потом. — Она повернулась на каблуках, промаршировала по коридору и свернула на лестницу. Золия обернулась, бросила на Шарма недоумевающий взгляд и последовала за ней. Шарм торопливо застегнул рубашку и побежал за ними. Руби, посмеиваясь, заключила процессию.
Внизу лакеи уже держали наготове мантильи Эсмерельды и Золии. И гостьи как раз облачались в них, когда Шарм скатился с лестницы. Эсмерельда будто не заметила его.
— Королева Руби, — сказал она, — было так приятно познакомиться с вами! Благодарю вас за помощь.
— Для меня это было большим удовольствием.
— Эсмерельда! — отчаянно перебил их Шарм. — Позвольте заверить вас, что мои намерения относительно Золии чисто честные и порождены самыми высокими побуждениями. Не отрицаю, возможно, сегодня я был излишне смел, но я, право же, не имел в виду ничего дурного и всем сердцем хочу снова увидеться с вашей крестницей.
Эсмерельда бросила на него ледяной взгляд и выхватила зеркальце из пальцев Руби.
— Зеркало в руке, не на стене, кто, скажи, красивей всех в стране? — Зеркальце затуманилось, потом туман рассеялся и открыл лицо Энн. Эсмерельда швырнула зеркальце в Шарма, который поймал его одной рукой. — Даже твое зеркало треснуло, — съязвила она и вышла из дверей, чеканя шаг.
Шарм нащупал стул и сел. Он зажал голову в ладонях.
— Что, собственно, происходит, черт дери?
— А! — сказала Руби небрежно. — Мне кажется, она расстроилась, узнав, что вы — никакой не принц.
— Идиотка приставучая! — завопил он.
— Ну и ну! — прожурчала Руби. — Выраженьице без намека на шарм.
— Все шло как по маслу! Она была на кушетке, уже обнаженная по пояс, и как раз собиралась меня поцеловать. Стопроцентный верняк!
— О да. Как вы неотразимы, Шарм! Сколько же труда надо было приложить, чтобы преодолеть целомудренность такой застенчивой и скромно одетой девочки.
— Я ее разыскивал три месяца, и в ту минуту, когда мне наконец удалось остаться с ней наедине, вам обязательно понадобилось сообщить ее крестной, где мы. Какая гадость — шпионить за людьми с помощью волшебных зеркал! Это преступное вторжение в личную жизнь! И чтобы уж совсем все испортить, вы вдруг говорите ей, что я вовсе не принц. Какого черта? Вы что — с ума сошли?
— А! Так вы все-таки не окончательно потеряли слух! Милый мальчик, мне вовсе не хотелось препятствовать вашим развлечениям. Если вам нравится вести себя по-скотски с маленькой шлюшкой, я ни в коем случае не стала бы вам мешать, хотя, разумеется, мне не следует допускать, чтобы Энн общалась с человеком, дошедшим до такого нравственного падения. Нет-нет, я ничего Эсмерельде не говорила — лишь упомянула для поддержания разговора, что принцесса Аврора и король Гаррисон сегодня вечером приватно соединились узами брака.
Шарм прищурился на нее:
— Только и всего?
— Только и всего.
— И она утащила Золию отсюда только из-за этого?
— Вот именно.
— Ничего не понимаю. Полагаю, вы сейчас скажете, что она мечтала прибрать к рукам власть, когда я сделал бы Золию моей королевой? Что романтичная история с туфелькой была частью коварного плана, с помощью которого она рассчитывала сделать светскую и политическую карьеру?
Руби словно бы удивилась:
— Видимо, я недооценивала вашу искушенность. Разумеется, они обе только этого и добивались.
— Ну и что? Да у половины принцесс в двадцати королевствах имеются советники, которые из кожи лезут вон, лишь бы устроить для них выгодную партию. Если родишься в шелку, с этим приходится мириться. Чем Золия хуже других? Кроме того, какая для Эсмерельды разница, что в Иллирии будет новая королева? Так или иначе, а королем я стану лишь через годы и годы. И она могла сообразить, что папаня рано или поздно снова женится.
— А вы не забыли, что принцесса Аврора носит под сердцем ребенка?
— Ну и что? Как первенец я все равно остаюсь наследником.
— Но этому младенцу, когда он появится на свет, будет двадцать. Он окажется на три года старше вас.
— Пер-ве-нец! — терпеливо повторил Шарм. — Дата зачатия тут ни при чем. Я родился первым.
Руби придвинула стул и села, заложив ногу за ногу. Она снова была в черных сапожках — тех, на каблуках-шпильках, — и зеркально начищенные кожаные голенища засверкали в свете ламп. Она небрежно обмахнула их носовым платком.
— Но вы ведь незаконнорожденный.
Шарм, все еще кипя нерастраченной энергией, в течение всего их разговора прохаживался взад и вперед по комнате. Но теперь он остановился как вкопанный и подозрительно уставился на Руби, словно ждал от нее признания, что все это — глупый розыгрыш.
— Чего-чего?
— Гаррисон и Аврора вступили в брак двадцать лет назад. Сонные чары сработали только после обряда. Это означает, что брак короля с вашей матерью был недействительным, так как он все еще был женат на Авроре. А раз на вашей матери он женат не был, то, боюсь, вы родились вне брака, и сын Авроры станет первым законным наследником иллирийского трона.
— О, Бога ради! — угрюмо буркнул Шарм. — Вы сорвали мое свидание с Золией из-за этого? — Он брыкнул ближайший стул. — У меня есть для вас новость, королева Руби. Мой отец и Аврора не состояли… э… они не были… э…
— Продолжайте.
— Не важно.
— Полагаю, вы собирались наговорить мне всякого вздора, будто Аврора и Гаррисон не успели вступить в брак до того, как чары сработали; будто вы и она просто состряпали эту историю, чтобы избавить ее от позора и жестокого остракизма, какому наше общество подвергает женщин, позволяющих себе вступать в подобные интимные отношения вне брака; будто вы поклялись сохранить ее тайну, не зная, что отец ее ребенка — ваш отец?
Шарм не смотрел на нее, а внимательно разглядывал скрещенные мечи, висевшие на стене. В полированной стали он увидел лицо юноши, погруженного в трясину неопределенности. Все еще стоя спиной к Руби, он сказал:
— Предположим, чисто гипотетически, что я стал бы утверждать нечто подобное?
Руби откинула голову и звонко засмеялась:
— Ах, Шарм, вы такой милый! Ваша переразвитая честь вынуждает вас держать данное Авроре слово, даже когда ваша собственная жизнь погублена. Она мешает вам сказать правду даже мне, хотя вы знаете, что обе девочки и милый Мандельбаум посвятили меня в эту тайну. Каким необычным было ваше детство, если вам сумели привить такое несгибаемое благородство! Мне следовало бы переспать с вами, когда выпал случай. Тогда вы хоть что-то получили бы за все ваши старания, бедняжечка.
Если что-то и могло разгневать Шарма сильнее, чем мысль, что его провели, то только мысль, что его жалеют. Он повернулся на каблуках и прожег Руби пылающим взором.
— А может, во мне меньше благородства, чем вы думаете!
— Я думаю, что его в вас более чем. Но какое это имеет значение? Теперь вы можете сказать правду, только если признаетесь, что прежде лгали. А стоит вам продемонстрировать, что вы способны солгать, как вы убедите людей, что говорите правду теперь? Побуждение солгать, чтобы защитить себя, бесспорно, выглядит убедительнее побуждения солгать, чтобы защитить Аврору.
Шарм было встревожился, но тотчас его чело прояснилось. Он позвонил и приказал лакею:
— Немедленно пошлите за Прюдоммом. — Лакей кивнул и удалился, а принц продолжал:
— Послушайте, королева Руби, мне не хочется лезть в бутылку, но вы гостья в этом замке, и, по-моему, вы слишком много себе позволяете, расстраивая свидания и сочиняя всякие небылицы. С преждевременным бракосочетанием Авроры, возможно, я и правда свалял дурака, не дав ей пожать то, что она посеяла. Но я не собираюсь допускать, чтобы шайка крючкотворов подвергла меня перекрестному допросу по этому поводу. Для суда общественного мнения я все еще принц Шарм, который сразил половину всех исчадий зла в этом королевстве, да и в большинстве других тоже, и мой народ не обратится против меня из-за маленькой лжи во спасение.
— М-м-м-м… — Руби задумчиво постучала кроваво-красным ногтем по переднему зубу. — Ни один король, даже самый могущественный, не может, мой дорогой, править страной без народной поддержки. И ни один принц, как бы ни бесспорны были его права, не способен обрести трон без той же поддержки. Вы уже убедились в этом. Однако общественное мнение, милый мальчик, так капризно! Простые люди любят романтичность. И когда король подарит им новую красавицу королеву, которая двадцать лет провела в колдовском забытьи, то, ах, с каким наслаждением они скушают эту историю! Она покажется куда увлекательней еще одного рассказа о том, как вы где-то сразили очередное чудовище. Ну и младенец вдобавок! До чего простые люди обожают новорожденных, а уж женщины — особенно! И до чего весело им будет любоваться, как он растет. Куда интереснее, чем жизнь семнадцатилетнего мальчика.
— Окститесь! Если папаня говорит, что я наследник трона, значит, я наследник. И простые люди возражать не станут.
Руби улыбнулась. Улыбка была совсем не дружеской. Улыбка была крокодильей. Это была улыбка женщины, которая испытывает злорадное удовольствие, сообщая скверные новости. Собственно говоря, эта улыбка позволяла без труда понять, почему Руби называли Злой Королевой.
— Ну хорошо, — сказала она. — Давайте поразмыслим, как поступит король. Ему ведь лет сорок, так? Относительно молодой возраст для правящего монарха. Самый расцвет жизни. Надо ли ему беспокоиться о том, есть у него наследник или нет, если он сам еще так молод? Я думаю — дело обстоит как раз наоборот. Что его может беспокоить мысль, как бы его любимый народом наследник не начал оспаривать у него трон.
— Папане это и в голову не придет! Он слишком хорошо меня знает.
— Так хорошо, что отсылает вас от двора при каждом удобном случае, чтобы вы не успели завязать полезные связи или позабавиться заговорами?
— Ничего подобного. Глупость какая!
— Неужели? Все правители в той или иной мере страдают паранойей. Профессиональная болезнь! Пожалуй, даже опасаются родных сыновей. Настолько, чтобы лелеять мысль — возможно, не отдавая себе в этом отчета, где-то в крохотном уголке подсознания, — что им, наверное, дышалось бы легче, если бы отпрыск был убит при исполнении какого-нибудь рискованного задания во славу короля и отечества.
— Чепуха.
— А только-только обзавестись сыном в такие годы — это совсем другая история. Когда малыш достигнет совершеннолетия, его величеству перевалит за шестьдесят — самое время подумать о том, чтобы удалиться на покой. А до тех пор весь вопрос можно спокойно сунуть под сукно. Если бы, разумеется, не Аврора. Думаю, вы согласитесь, что она — женщина, умеющая извлекать из ситуации все. Разумеется, свое влияние она использует во благо своему дитяти. И думаю, можно с уверенностью сказать, что ей будет гораздо легче… как это выразить… легче находить доступ к королю, чем вам.
— Прюдомм! — возопил принц.
В дверях возник личный секретарь короля. Его улыбка была не менее угодливой, чем всегда, но он нервно потирал ладони, и складки избороздили его высокий лоб. По какой-то причине ему явно не хотелось входить в комнату, и он замялся на пороге, словно на всякий случай.
— Э… да, ваше высочество? Могу ли я чем-либо услужить вам?
— Доступ? — сказал Шарм Руби. — Сейчас выясним насчет доступа! — Он снова обернулся к Прюдомму. — Прюдомм, я хотел бы немедленно увидеть моего отца!
— Э… — сказал Прюдомм и покосился через плечо в коридор. — Боюсь, король сейчас очень занят. Э… занят, и его нельзя беспокоить.
— Разумеется, — понимающе сказал Шарм. — В конце-то концов, это его брачная ночь. Как нетактично с моей стороны! — Он посмотрел на Руби. — Я хотел сказать: сразу же утром.
— Э… Он и утром будет занят.
— Завтра в любое время. Не обязательно в первую очередь. Когда ему будет удобно.
Прюдомм переплел пальцы так, что костяшки побелели, и почти прошептал:
— Король будет очень занят минимум три ближайшие недели. Или дольше. Не знаю, когда мне удастся выкроить окно, чтобы вы могли его увидеть.
— Что-о? Послушайте, Прюдомм! Он же всегда находит для меня время. Вы же сами знаете! — Шарм шагнул вперед. Из сумрака коридора возникли четыре гвардейца и перегородили дверь. Секретарь шмыгнул им за спины. — Прюдомм! — загремел принц. — Что происходит?
Физиономия секретаря возникла между плечами двух гвардейцев.
— Очень сожалею, государь.
Шарм кипел гневом, но не утратил власти над собой и сказал ровным голосом:
— Вот что, Прюдомм, хватит этой ерунды. Я хочу поговорить с папаней насчет будущего младенца. Я не собираюсь причинять никаких хлопот, но просто хочу разобраться в своем положении.
Прюдомм приободрился. Он поколебался, затем протиснулся между гвардейцами вперед.
— Да, полагаю, все стряслось слишком внезапно. Сказать правду, даже мне было трудно освоиться с подобной мыслью. Могу себе представить, каким тяжким испытанием это явилось для вас.
— Совершено верно, — согласился принц. — А о какой мысли мы говорим?
— И, с вашего позволения, государь, я хотел бы заверить вас, что служить вам, пока вы были держателем титула принца, было истинной радостью и что ваша матушка, хотя бы в моей памяти, навсегда останется королевой.
— Моя мать и была королевой! — возопил Шарм, и Прюдомм вновь скрылся за спинами гвардейцев.
— Прошу извинить меня!
Напряжение разрядил отлично смазанный голос графа Норвилла. Он закинул через плечо свой черный плащ и решительным шагом вошел в комнату с черного хода. Следом за ним вошел Мандельбаум, поигрывая серебряной цепочкой, на которой болтался маленький кристалл.
— Вижу, мы позволили возникнуть излишнему возбуждению. Так разрешите заверить вас… — Норвилл внезапно перевел стрелки беседы. — Наши гостьи уже отбыли?
Руби пожала плечами:
— Золия торопилась к портнихе. Что-то о хрустальной нижней юбке, если не ошибаюсь.
— О? — Норвилл бросил на Шарма сардонический взгляд. — Так о чем бишь я? А, да, Шарм! Ну-с, молодой человек, я вижу, вас потряс этот неожиданный оборот событий, что вполне, вполне понятно. Позвольте мне, мой юный друг, заверить вас, что мы ни в коем случае не пошли бы на столь серьезную меру, как лишение вас вашего титула, без предварительной полной и точной оценки всех фактов. Более того: как министр информации я могу безоговорочно утверждать, что мой отчет, если мне будет поручено расследование этого дела, не будет содержать ничего, кроме бесспорно установленной и неприкрашенной истины.
— Отлично! — сказал Шарм с облегчением. — Потому что я могу все объяснить. Я признаю, что поступил непродуманно, скрыв от…
— Разумеется, — перебил Норвилл, — поскольку единственными живыми свидетелями случившеюся остались лишь король Гаррисон и королева Аврора, расследование это завершится быстро. Собственно, я рискну сказать, что все уже и так ясно как Божий День. Да кто я такой, чтобы усомниться в слове короля, тем более данном под присягой?
— К черту, Норвилл! Если папаня и Аврора были уже женаты, на кой ляд они сочетались браком нынче вечером?
— Обновили брачные обеты. Сейчас это очень в моде.
— Мандельбаум! Скажи им, что случилось, когда мы возвращались?
Пальцы Мандельбаума, пока он внимательно вглядывался в крохотный кристалл, чуть дрожали. Он упорно избегал взгляда Шарма. Очень-очень бережно он смотал серебряную цепочку и положил ее во внутренний карман, все это время глядя в пол, на потолок, на картины по стенам — ну, словом, всюду, только не на принца Шарма. Остальные ждали. Наконец он медленно произнес:
— Как принимающий жалованье от короля я отдаю себя в полное его распоряжение. Как гражданин Иллирии я обязан безоговорочной преданностью ее монарху.
— Угу. Спасибо, Мандельбаум. Большое-большое спасибо!
— Так вот, Шарм, — Норвилл пошарил в кармане и вытащил пачку листков, — ваш батюшка составил список особо важных и срочных заданий, которые требуют вашего личного и незамедлительного присутствия. И, кстати, выполняя их, вы должны будете довольно долгий срок странствовать за границами Иллирии. Нет, вас отнюдь не отправляют в изгнание, и, не думайте! Нет-нет. Отнюдь. Ваше обычное щедрое содержание будет высылаться вам, где бы вы ни находились, и мы надеемся, что вы будете поддерживать связь с нами через дипломатические представительства…
Блик отраженного света, легкий свист рассекаемого воздуха — и пачка, аккуратно разрубленная пополам, выпала из рук Норвилла. Граф невольно попятился, глядя на клинок в кулаке Шарма. Гвардейцы, заслонявшие Прюдомма, обнажили мечи, а с черного хода в комнату вбежали еще четыре гвардейца, сопровождавшие Норвилла.
— Тише, тише, милый! — вполголоса предостерегла Злая Королева.
Шарм повернулся на каблуке, и кончик его меча почти впился в горло Руби. Его лицо хранило ту недоумевающую растерянность, какую испытывают кошки и небольшие собаки, угодившие под колеса кареты.
— Ты! — рявкнул он. — Все это твоих рук дело. Ну, так я не намерен терпеть.
Руби прикрыла ладонью рот, зевнула, медленно зажала острие меча между большим и указательным пальцами и отвела его в сторону. Не отводя глаз от Шарма, она поднялась с кресла, выпрямилась во весь свой рост плюс высокие каблуки, наклонилась к плечу Шарма и зашептала ему на ухо:
— Слушай, дурачок, не вини меня в своем несчастье. Ты бы еще за милю увидел, чем все обернется, если бы не вживался в роль сказочного принца так долго, что уверовал во всю чушь о чести и долге. Ну что же, теперь тебе преподали хороший урок прагматизма. И первое правило гласит: «честь» — пустое слово, которое умные правители вроде твоего отца пускают в ход, чтобы использовать желторотых мальчишек вроде тебя в своих целях.
— Хватит! — рыкнул Шарм, прижал ладонь к ее груди и толкнул назад в кресло. Потом отступил на середину комнаты и, вызывающе взмахнув мечом, нацелил его сначала на Прюдомма, затем на Мандельбаума, а затем на Норвилла. — Ладно, я удалюсь. Далеко. Но только чтобы подумать. Так легко вы от меня не избавитесь. Потому что я вернусь. А когда я вернусь, все вы пожалеете об этом вечере!
Принц засунул меч в ножны, направился к высоким дверям и злобно ударил их каблуком. С громовым треском створки распахнулись, и Шарм скрылся в ночи, ни разу не оглянувшись. Это был на редкость эффектный уход. Такой эффектный, что остальные почти две минуты пребывали в оцепенении, ожидая, что вот-вот что-нибудь испортит мелодраматичность этой сцены. Но ничего не произошло. Принц не вернулся.
— Ну, — наконец сказал Прюдомм, — конфронтация, бесспорно, была пренеприятнейшая. Вы знаете, мы ведь даже еще не знаем, что родится мальчик.
— Не важно, — сказал Норвилл. — По иллирийскому обычаю, трон наследует первенец независимо от его пола.
— Будет мальчик, — сказал Мандельбаум, извлек из кармана кристалл, взглянул на него и положил назад. — Тоже мальчик.
— Ну что же, при наличии надлежащей матери, которая обеспечит ему нравственное руководство, можно надеяться, что этот новый принц вырастет в порядочного молодого человека.
— Шарм мне всегда нравился, — сказал Прюдомм.
— Не то чтобы Шарм не имел своих хороших качеств, но его пренебрежение к общепринятой морали могло довести до отчаяния. Особенно мерзким был его нездоровый интерес к… э… — Норвилл тревожно покосился на королеву Руби.
— К сексу? — подсказала она.
— Э… да. Крайне нездоровый. Тот, кто способен пригласить эту Золию в круг королевских приближенных, бесспорно, нуждается в том, чтобы ему преподали урок хорошего вкуса. Хотя, должен признать, ее крестная проявила похвальное благоразумие.
— Ах так! Мандельбаум, милый, я скоро вернусь к вам. Прежде мне надо посмотреть, как дела у моей прелестной маленькой падчерицы.
Королева Руби величественно вышла из комнаты. В коридоре ее поджидала крайне встревоженная Энн.
— Он попался на это?
— О да, и еще как, бедный мальчик! Был совсем расстроен. Ну и кто его за это осудит?
— Боже мой! — Энн заломила руки. — Надеюсь, он не чересчур потрясен. Для него было так важно, что он принц! Наверное, мне самой следовало сказать ему. Как-то смягчить сокрушительную новость.
— Милая моя, сейчас не время для сантиментов. Ты знаешь, у мужчин есть привычка винить во всех несчастьях тех, кто сообщает дурные вести. Нельзя, чтобы его гнев обратился на тебя. Это все испортит. Ты же сама так говорила!
— Самое оно, верно? — сказал Шарм. — Королева Беллинда обставила эту комнату, чтобы писать в ней стихи, любуясь на город. Когда сто сорок лет назад воздвигли новую южную башню, ей осталось любоваться только глухой стеной, и писать стихи она перебралась куда-то еще. А тут все осталось так, как было при ней.
— Я догадывалась, что эти кружева и бархат выбирали не вы. А стихи она писала хорошие? Для возлюбленного?
— Писала она их для своих детей. И, кажется, вполне на уровне, если вы любите поэзию. Легенда гласит, что она подарила томик своему младшему сыну, который засунул его в грудной карман, отправляясь на битву. Стрела поразила его прямо в грудь, но застряла в стихах и только чуть оцарапала кожу.
— Так значит, поэзия спасла ему жизнь!
— К несчастью, царапина воспалилась, и он все равно погиб от сепсиса. Прихоть войны.
— М-м-м-м, — произнесла Золия неуверенно. Листки крестной не подготовили ее к такому разговорному гамбиту. Но она решила продолжать на свой страх и риск:
— Полагаю, мы можем извлечь урок из этой истории!
— Класть в нагрудные карманы тома потолще?
— Не доверять удаче. Полагаю, юный воин отлично провел время в битве после своего чудесного избавления от смерти и почувствовал себя неуязвимым. Стал чересчур самонадеянным и не позаботился смазать царапину целебным бальзамом. Ему следовало бы воспользоваться своей удачей, а он ею злоупотребил.
— Угу.
Золия опустилась на козетку и широко раскинула юбки. Блеснули черные чулки, обтягивающие ее икры. Шарм сел рядом с ней, как она и ожидала.
— Вот, предположим, девушка поехала бы на бал — не принцесса, а обыкновенная девушка, и познакомилась бы с просто чудесным мальчиком. Это была бы удача. Предположим, мальчик пригласил бы ее на обед. Хороший признак, доказывающий, что он умеет пользоваться своей удачей. Ну, мне кажется, этой девушке выпал ее счастливый случай, и она тоже его не упустила. Но от нее зависит, чтобы этот мальчик не обманулся в своих ожиданиях. Мои рассуждения верны, не правда ли?
— О, это зависит от многого. Как эта редкостная изумительная девушка может помочь мальчику не разочароваться в его ожиданиях?
— Подарив ему то, о чем он грезит.
Шарм провел пальцем по шее, оттягивая воротник, который вдруг стал тесным и обжигающим. Золия стыдливо потупила глаза, несколько раз похлопала ресницами, а затем медленно снова подняла взор на принца. Зрачки у нее расширились, в зеленых ободках радужки вспыхнули лукавые искорки. Пухлые розовые губки изогнулись в полуулыбке. В ямке между ключицами замерцала капелька пота и медленно поползла между ее грудями. Вырез платья и ее поза позволили Шарму проследить путь капельки далеко вниз.
Свечи на столе почти догорели и отбрасывали очень смутный свет. В комнате стояла глубочайшая тишина, нарушаемая лишь дыханием — ненормально учащенным и неглубоким Золии и ненормально глубоким и медленным Шарма. Медленно Золия подняла ногу так, что ее левое бедро прижалось к правому бедру Шарма. И принялась тихонечко тереться о него.
Шарм осторожно протянул правую руку и коснулся бретельки ее черного шелкового платья. Медленно он стянул платье с ее плеча. Золия не воспротивилась, а положила ладонь ему на грудь, осторожно подергивая пуговицу. Шарм тянул и тянул, пока черный шелк не спустился до ее талии. В мерцающем свете огарков ее груди словно засияли — полные, высокие и круглые, с темными напрягшимися сосками. С величайшим усилием принц перевел взгляд на лицо Золии. Ее очи были полузакрыты, влажные уста полураскрыты, ланиты пылали румянцем. Шарм прижал ладонь к ее спине, вернее, чуть пониже и привлек ее к себе. Ее обнаженные перси вжались в тонкий белый шелк его рубашки, и вновь она не воспротивилась, но, как завороженная, подставила ему губы.
— Золия?
Голос за дверью был высоким, пронзительным, исполненным крайнего раздражения. Золия замерла, будто кролик в лунном луче. Голос раздался снова, на этот раз под аккомпанемент стука в дверь.
— Золия, немедленно открой дверь!!!
— Моя крестная…
Принц оперся на спинку козетки.
— Моя жизнь словно слагается из повторений одного и то же…
Золия натянула бретельки на плечи и отперла дверь. В коридоре стояли Эсмерельда и королева Руби с ручным зеркальцем Мандельбаума в руке. Золия ухватила крестную за локоть и втащила внутрь, хрипло шепча:
— Что ты делаешь? Он у меня на крючке!
Эсмерельда смерила Шарма презрительным взглядом:
— Планы изменились. Одевайся, малыш. Мы уезжаем.
— Но… но…
— Объясню потом. — Она повернулась на каблуках, промаршировала по коридору и свернула на лестницу. Золия обернулась, бросила на Шарма недоумевающий взгляд и последовала за ней. Шарм торопливо застегнул рубашку и побежал за ними. Руби, посмеиваясь, заключила процессию.
Внизу лакеи уже держали наготове мантильи Эсмерельды и Золии. И гостьи как раз облачались в них, когда Шарм скатился с лестницы. Эсмерельда будто не заметила его.
— Королева Руби, — сказал она, — было так приятно познакомиться с вами! Благодарю вас за помощь.
— Для меня это было большим удовольствием.
— Эсмерельда! — отчаянно перебил их Шарм. — Позвольте заверить вас, что мои намерения относительно Золии чисто честные и порождены самыми высокими побуждениями. Не отрицаю, возможно, сегодня я был излишне смел, но я, право же, не имел в виду ничего дурного и всем сердцем хочу снова увидеться с вашей крестницей.
Эсмерельда бросила на него ледяной взгляд и выхватила зеркальце из пальцев Руби.
— Зеркало в руке, не на стене, кто, скажи, красивей всех в стране? — Зеркальце затуманилось, потом туман рассеялся и открыл лицо Энн. Эсмерельда швырнула зеркальце в Шарма, который поймал его одной рукой. — Даже твое зеркало треснуло, — съязвила она и вышла из дверей, чеканя шаг.
Шарм нащупал стул и сел. Он зажал голову в ладонях.
— Что, собственно, происходит, черт дери?
— А! — сказала Руби небрежно. — Мне кажется, она расстроилась, узнав, что вы — никакой не принц.
* * *
Принцу Шарму померещилось, что его настигла божественная кара за его грехи. Но это предположение имело бы больший вес, если бы ему удалось согрешить с Золией. А поскольку их интрижка не нашла положенного завершения, он выкинул из головы мысли о высших силах и вместо них нашел более доступный объект, чтобы сорвать на нем свой гнев. Объектом этим оказалась королева Руби.— Идиотка приставучая! — завопил он.
— Ну и ну! — прожурчала Руби. — Выраженьице без намека на шарм.
— Все шло как по маслу! Она была на кушетке, уже обнаженная по пояс, и как раз собиралась меня поцеловать. Стопроцентный верняк!
— О да. Как вы неотразимы, Шарм! Сколько же труда надо было приложить, чтобы преодолеть целомудренность такой застенчивой и скромно одетой девочки.
— Я ее разыскивал три месяца, и в ту минуту, когда мне наконец удалось остаться с ней наедине, вам обязательно понадобилось сообщить ее крестной, где мы. Какая гадость — шпионить за людьми с помощью волшебных зеркал! Это преступное вторжение в личную жизнь! И чтобы уж совсем все испортить, вы вдруг говорите ей, что я вовсе не принц. Какого черта? Вы что — с ума сошли?
— А! Так вы все-таки не окончательно потеряли слух! Милый мальчик, мне вовсе не хотелось препятствовать вашим развлечениям. Если вам нравится вести себя по-скотски с маленькой шлюшкой, я ни в коем случае не стала бы вам мешать, хотя, разумеется, мне не следует допускать, чтобы Энн общалась с человеком, дошедшим до такого нравственного падения. Нет-нет, я ничего Эсмерельде не говорила — лишь упомянула для поддержания разговора, что принцесса Аврора и король Гаррисон сегодня вечером приватно соединились узами брака.
Шарм прищурился на нее:
— Только и всего?
— Только и всего.
— И она утащила Золию отсюда только из-за этого?
— Вот именно.
— Ничего не понимаю. Полагаю, вы сейчас скажете, что она мечтала прибрать к рукам власть, когда я сделал бы Золию моей королевой? Что романтичная история с туфелькой была частью коварного плана, с помощью которого она рассчитывала сделать светскую и политическую карьеру?
Руби словно бы удивилась:
— Видимо, я недооценивала вашу искушенность. Разумеется, они обе только этого и добивались.
— Ну и что? Да у половины принцесс в двадцати королевствах имеются советники, которые из кожи лезут вон, лишь бы устроить для них выгодную партию. Если родишься в шелку, с этим приходится мириться. Чем Золия хуже других? Кроме того, какая для Эсмерельды разница, что в Иллирии будет новая королева? Так или иначе, а королем я стану лишь через годы и годы. И она могла сообразить, что папаня рано или поздно снова женится.
— А вы не забыли, что принцесса Аврора носит под сердцем ребенка?
— Ну и что? Как первенец я все равно остаюсь наследником.
— Но этому младенцу, когда он появится на свет, будет двадцать. Он окажется на три года старше вас.
— Пер-ве-нец! — терпеливо повторил Шарм. — Дата зачатия тут ни при чем. Я родился первым.
Руби придвинула стул и села, заложив ногу за ногу. Она снова была в черных сапожках — тех, на каблуках-шпильках, — и зеркально начищенные кожаные голенища засверкали в свете ламп. Она небрежно обмахнула их носовым платком.
— Но вы ведь незаконнорожденный.
Шарм, все еще кипя нерастраченной энергией, в течение всего их разговора прохаживался взад и вперед по комнате. Но теперь он остановился как вкопанный и подозрительно уставился на Руби, словно ждал от нее признания, что все это — глупый розыгрыш.
— Чего-чего?
— Гаррисон и Аврора вступили в брак двадцать лет назад. Сонные чары сработали только после обряда. Это означает, что брак короля с вашей матерью был недействительным, так как он все еще был женат на Авроре. А раз на вашей матери он женат не был, то, боюсь, вы родились вне брака, и сын Авроры станет первым законным наследником иллирийского трона.
— О, Бога ради! — угрюмо буркнул Шарм. — Вы сорвали мое свидание с Золией из-за этого? — Он брыкнул ближайший стул. — У меня есть для вас новость, королева Руби. Мой отец и Аврора не состояли… э… они не были… э…
— Продолжайте.
— Не важно.
— Полагаю, вы собирались наговорить мне всякого вздора, будто Аврора и Гаррисон не успели вступить в брак до того, как чары сработали; будто вы и она просто состряпали эту историю, чтобы избавить ее от позора и жестокого остракизма, какому наше общество подвергает женщин, позволяющих себе вступать в подобные интимные отношения вне брака; будто вы поклялись сохранить ее тайну, не зная, что отец ее ребенка — ваш отец?
Шарм не смотрел на нее, а внимательно разглядывал скрещенные мечи, висевшие на стене. В полированной стали он увидел лицо юноши, погруженного в трясину неопределенности. Все еще стоя спиной к Руби, он сказал:
— Предположим, чисто гипотетически, что я стал бы утверждать нечто подобное?
Руби откинула голову и звонко засмеялась:
— Ах, Шарм, вы такой милый! Ваша переразвитая честь вынуждает вас держать данное Авроре слово, даже когда ваша собственная жизнь погублена. Она мешает вам сказать правду даже мне, хотя вы знаете, что обе девочки и милый Мандельбаум посвятили меня в эту тайну. Каким необычным было ваше детство, если вам сумели привить такое несгибаемое благородство! Мне следовало бы переспать с вами, когда выпал случай. Тогда вы хоть что-то получили бы за все ваши старания, бедняжечка.
Если что-то и могло разгневать Шарма сильнее, чем мысль, что его провели, то только мысль, что его жалеют. Он повернулся на каблуках и прожег Руби пылающим взором.
— А может, во мне меньше благородства, чем вы думаете!
— Я думаю, что его в вас более чем. Но какое это имеет значение? Теперь вы можете сказать правду, только если признаетесь, что прежде лгали. А стоит вам продемонстрировать, что вы способны солгать, как вы убедите людей, что говорите правду теперь? Побуждение солгать, чтобы защитить себя, бесспорно, выглядит убедительнее побуждения солгать, чтобы защитить Аврору.
Шарм было встревожился, но тотчас его чело прояснилось. Он позвонил и приказал лакею:
— Немедленно пошлите за Прюдоммом. — Лакей кивнул и удалился, а принц продолжал:
— Послушайте, королева Руби, мне не хочется лезть в бутылку, но вы гостья в этом замке, и, по-моему, вы слишком много себе позволяете, расстраивая свидания и сочиняя всякие небылицы. С преждевременным бракосочетанием Авроры, возможно, я и правда свалял дурака, не дав ей пожать то, что она посеяла. Но я не собираюсь допускать, чтобы шайка крючкотворов подвергла меня перекрестному допросу по этому поводу. Для суда общественного мнения я все еще принц Шарм, который сразил половину всех исчадий зла в этом королевстве, да и в большинстве других тоже, и мой народ не обратится против меня из-за маленькой лжи во спасение.
— М-м-м-м… — Руби задумчиво постучала кроваво-красным ногтем по переднему зубу. — Ни один король, даже самый могущественный, не может, мой дорогой, править страной без народной поддержки. И ни один принц, как бы ни бесспорны были его права, не способен обрести трон без той же поддержки. Вы уже убедились в этом. Однако общественное мнение, милый мальчик, так капризно! Простые люди любят романтичность. И когда король подарит им новую красавицу королеву, которая двадцать лет провела в колдовском забытьи, то, ах, с каким наслаждением они скушают эту историю! Она покажется куда увлекательней еще одного рассказа о том, как вы где-то сразили очередное чудовище. Ну и младенец вдобавок! До чего простые люди обожают новорожденных, а уж женщины — особенно! И до чего весело им будет любоваться, как он растет. Куда интереснее, чем жизнь семнадцатилетнего мальчика.
— Окститесь! Если папаня говорит, что я наследник трона, значит, я наследник. И простые люди возражать не станут.
Руби улыбнулась. Улыбка была совсем не дружеской. Улыбка была крокодильей. Это была улыбка женщины, которая испытывает злорадное удовольствие, сообщая скверные новости. Собственно говоря, эта улыбка позволяла без труда понять, почему Руби называли Злой Королевой.
— Ну хорошо, — сказала она. — Давайте поразмыслим, как поступит король. Ему ведь лет сорок, так? Относительно молодой возраст для правящего монарха. Самый расцвет жизни. Надо ли ему беспокоиться о том, есть у него наследник или нет, если он сам еще так молод? Я думаю — дело обстоит как раз наоборот. Что его может беспокоить мысль, как бы его любимый народом наследник не начал оспаривать у него трон.
— Папане это и в голову не придет! Он слишком хорошо меня знает.
— Так хорошо, что отсылает вас от двора при каждом удобном случае, чтобы вы не успели завязать полезные связи или позабавиться заговорами?
— Ничего подобного. Глупость какая!
— Неужели? Все правители в той или иной мере страдают паранойей. Профессиональная болезнь! Пожалуй, даже опасаются родных сыновей. Настолько, чтобы лелеять мысль — возможно, не отдавая себе в этом отчета, где-то в крохотном уголке подсознания, — что им, наверное, дышалось бы легче, если бы отпрыск был убит при исполнении какого-нибудь рискованного задания во славу короля и отечества.
— Чепуха.
— А только-только обзавестись сыном в такие годы — это совсем другая история. Когда малыш достигнет совершеннолетия, его величеству перевалит за шестьдесят — самое время подумать о том, чтобы удалиться на покой. А до тех пор весь вопрос можно спокойно сунуть под сукно. Если бы, разумеется, не Аврора. Думаю, вы согласитесь, что она — женщина, умеющая извлекать из ситуации все. Разумеется, свое влияние она использует во благо своему дитяти. И думаю, можно с уверенностью сказать, что ей будет гораздо легче… как это выразить… легче находить доступ к королю, чем вам.
— Прюдомм! — возопил принц.
В дверях возник личный секретарь короля. Его улыбка была не менее угодливой, чем всегда, но он нервно потирал ладони, и складки избороздили его высокий лоб. По какой-то причине ему явно не хотелось входить в комнату, и он замялся на пороге, словно на всякий случай.
— Э… да, ваше высочество? Могу ли я чем-либо услужить вам?
— Доступ? — сказал Шарм Руби. — Сейчас выясним насчет доступа! — Он снова обернулся к Прюдомму. — Прюдомм, я хотел бы немедленно увидеть моего отца!
— Э… — сказал Прюдомм и покосился через плечо в коридор. — Боюсь, король сейчас очень занят. Э… занят, и его нельзя беспокоить.
— Разумеется, — понимающе сказал Шарм. — В конце-то концов, это его брачная ночь. Как нетактично с моей стороны! — Он посмотрел на Руби. — Я хотел сказать: сразу же утром.
— Э… Он и утром будет занят.
— Завтра в любое время. Не обязательно в первую очередь. Когда ему будет удобно.
Прюдомм переплел пальцы так, что костяшки побелели, и почти прошептал:
— Король будет очень занят минимум три ближайшие недели. Или дольше. Не знаю, когда мне удастся выкроить окно, чтобы вы могли его увидеть.
— Что-о? Послушайте, Прюдомм! Он же всегда находит для меня время. Вы же сами знаете! — Шарм шагнул вперед. Из сумрака коридора возникли четыре гвардейца и перегородили дверь. Секретарь шмыгнул им за спины. — Прюдомм! — загремел принц. — Что происходит?
Физиономия секретаря возникла между плечами двух гвардейцев.
— Очень сожалею, государь.
Шарм кипел гневом, но не утратил власти над собой и сказал ровным голосом:
— Вот что, Прюдомм, хватит этой ерунды. Я хочу поговорить с папаней насчет будущего младенца. Я не собираюсь причинять никаких хлопот, но просто хочу разобраться в своем положении.
Прюдомм приободрился. Он поколебался, затем протиснулся между гвардейцами вперед.
— Да, полагаю, все стряслось слишком внезапно. Сказать правду, даже мне было трудно освоиться с подобной мыслью. Могу себе представить, каким тяжким испытанием это явилось для вас.
— Совершено верно, — согласился принц. — А о какой мысли мы говорим?
— И, с вашего позволения, государь, я хотел бы заверить вас, что служить вам, пока вы были держателем титула принца, было истинной радостью и что ваша матушка, хотя бы в моей памяти, навсегда останется королевой.
— Моя мать и была королевой! — возопил Шарм, и Прюдомм вновь скрылся за спинами гвардейцев.
— Прошу извинить меня!
Напряжение разрядил отлично смазанный голос графа Норвилла. Он закинул через плечо свой черный плащ и решительным шагом вошел в комнату с черного хода. Следом за ним вошел Мандельбаум, поигрывая серебряной цепочкой, на которой болтался маленький кристалл.
— Вижу, мы позволили возникнуть излишнему возбуждению. Так разрешите заверить вас… — Норвилл внезапно перевел стрелки беседы. — Наши гостьи уже отбыли?
Руби пожала плечами:
— Золия торопилась к портнихе. Что-то о хрустальной нижней юбке, если не ошибаюсь.
— О? — Норвилл бросил на Шарма сардонический взгляд. — Так о чем бишь я? А, да, Шарм! Ну-с, молодой человек, я вижу, вас потряс этот неожиданный оборот событий, что вполне, вполне понятно. Позвольте мне, мой юный друг, заверить вас, что мы ни в коем случае не пошли бы на столь серьезную меру, как лишение вас вашего титула, без предварительной полной и точной оценки всех фактов. Более того: как министр информации я могу безоговорочно утверждать, что мой отчет, если мне будет поручено расследование этого дела, не будет содержать ничего, кроме бесспорно установленной и неприкрашенной истины.
— Отлично! — сказал Шарм с облегчением. — Потому что я могу все объяснить. Я признаю, что поступил непродуманно, скрыв от…
— Разумеется, — перебил Норвилл, — поскольку единственными живыми свидетелями случившеюся остались лишь король Гаррисон и королева Аврора, расследование это завершится быстро. Собственно, я рискну сказать, что все уже и так ясно как Божий День. Да кто я такой, чтобы усомниться в слове короля, тем более данном под присягой?
— К черту, Норвилл! Если папаня и Аврора были уже женаты, на кой ляд они сочетались браком нынче вечером?
— Обновили брачные обеты. Сейчас это очень в моде.
— Мандельбаум! Скажи им, что случилось, когда мы возвращались?
Пальцы Мандельбаума, пока он внимательно вглядывался в крохотный кристалл, чуть дрожали. Он упорно избегал взгляда Шарма. Очень-очень бережно он смотал серебряную цепочку и положил ее во внутренний карман, все это время глядя в пол, на потолок, на картины по стенам — ну, словом, всюду, только не на принца Шарма. Остальные ждали. Наконец он медленно произнес:
— Как принимающий жалованье от короля я отдаю себя в полное его распоряжение. Как гражданин Иллирии я обязан безоговорочной преданностью ее монарху.
— Угу. Спасибо, Мандельбаум. Большое-большое спасибо!
— Так вот, Шарм, — Норвилл пошарил в кармане и вытащил пачку листков, — ваш батюшка составил список особо важных и срочных заданий, которые требуют вашего личного и незамедлительного присутствия. И, кстати, выполняя их, вы должны будете довольно долгий срок странствовать за границами Иллирии. Нет, вас отнюдь не отправляют в изгнание, и, не думайте! Нет-нет. Отнюдь. Ваше обычное щедрое содержание будет высылаться вам, где бы вы ни находились, и мы надеемся, что вы будете поддерживать связь с нами через дипломатические представительства…
Блик отраженного света, легкий свист рассекаемого воздуха — и пачка, аккуратно разрубленная пополам, выпала из рук Норвилла. Граф невольно попятился, глядя на клинок в кулаке Шарма. Гвардейцы, заслонявшие Прюдомма, обнажили мечи, а с черного хода в комнату вбежали еще четыре гвардейца, сопровождавшие Норвилла.
— Тише, тише, милый! — вполголоса предостерегла Злая Королева.
Шарм повернулся на каблуке, и кончик его меча почти впился в горло Руби. Его лицо хранило ту недоумевающую растерянность, какую испытывают кошки и небольшие собаки, угодившие под колеса кареты.
— Ты! — рявкнул он. — Все это твоих рук дело. Ну, так я не намерен терпеть.
Руби прикрыла ладонью рот, зевнула, медленно зажала острие меча между большим и указательным пальцами и отвела его в сторону. Не отводя глаз от Шарма, она поднялась с кресла, выпрямилась во весь свой рост плюс высокие каблуки, наклонилась к плечу Шарма и зашептала ему на ухо:
— Слушай, дурачок, не вини меня в своем несчастье. Ты бы еще за милю увидел, чем все обернется, если бы не вживался в роль сказочного принца так долго, что уверовал во всю чушь о чести и долге. Ну что же, теперь тебе преподали хороший урок прагматизма. И первое правило гласит: «честь» — пустое слово, которое умные правители вроде твоего отца пускают в ход, чтобы использовать желторотых мальчишек вроде тебя в своих целях.
— Хватит! — рыкнул Шарм, прижал ладонь к ее груди и толкнул назад в кресло. Потом отступил на середину комнаты и, вызывающе взмахнув мечом, нацелил его сначала на Прюдомма, затем на Мандельбаума, а затем на Норвилла. — Ладно, я удалюсь. Далеко. Но только чтобы подумать. Так легко вы от меня не избавитесь. Потому что я вернусь. А когда я вернусь, все вы пожалеете об этом вечере!
Принц засунул меч в ножны, направился к высоким дверям и злобно ударил их каблуком. С громовым треском створки распахнулись, и Шарм скрылся в ночи, ни разу не оглянувшись. Это был на редкость эффектный уход. Такой эффектный, что остальные почти две минуты пребывали в оцепенении, ожидая, что вот-вот что-нибудь испортит мелодраматичность этой сцены. Но ничего не произошло. Принц не вернулся.
— Ну, — наконец сказал Прюдомм, — конфронтация, бесспорно, была пренеприятнейшая. Вы знаете, мы ведь даже еще не знаем, что родится мальчик.
— Не важно, — сказал Норвилл. — По иллирийскому обычаю, трон наследует первенец независимо от его пола.
— Будет мальчик, — сказал Мандельбаум, извлек из кармана кристалл, взглянул на него и положил назад. — Тоже мальчик.
— Ну что же, при наличии надлежащей матери, которая обеспечит ему нравственное руководство, можно надеяться, что этот новый принц вырастет в порядочного молодого человека.
— Шарм мне всегда нравился, — сказал Прюдомм.
— Не то чтобы Шарм не имел своих хороших качеств, но его пренебрежение к общепринятой морали могло довести до отчаяния. Особенно мерзким был его нездоровый интерес к… э… — Норвилл тревожно покосился на королеву Руби.
— К сексу? — подсказала она.
— Э… да. Крайне нездоровый. Тот, кто способен пригласить эту Золию в круг королевских приближенных, бесспорно, нуждается в том, чтобы ему преподали урок хорошего вкуса. Хотя, должен признать, ее крестная проявила похвальное благоразумие.
— Ах так! Мандельбаум, милый, я скоро вернусь к вам. Прежде мне надо посмотреть, как дела у моей прелестной маленькой падчерицы.
Королева Руби величественно вышла из комнаты. В коридоре ее поджидала крайне встревоженная Энн.
— Он попался на это?
— О да, и еще как, бедный мальчик! Был совсем расстроен. Ну и кто его за это осудит?
— Боже мой! — Энн заломила руки. — Надеюсь, он не чересчур потрясен. Для него было так важно, что он принц! Наверное, мне самой следовало сказать ему. Как-то смягчить сокрушительную новость.
— Милая моя, сейчас не время для сантиментов. Ты знаешь, у мужчин есть привычка винить во всех несчастьях тех, кто сообщает дурные вести. Нельзя, чтобы его гнев обратился на тебя. Это все испортит. Ты же сама так говорила!