— Что этот иностранец говорит? — поинтересовалась Норико. Я, по возможности ничего не упуская, перевел ей слова Фрэнка.
— Значит, джаз-пианист получается однофамилец твоего иностранца, — сказала она и достала из пачки следующую сигарету. Фрэнк уже был наготове с зажженной спичкой.
— Домо, — поблагодарила по-японски Норико и тут же с улыбкой добавила по-английски: — Сэнкью.
Фрэнк, затушив спичку, повторил за ней по-японски: «Домо».
— Маг и чародей — это, что ли, как Дэвид Копперфильд? — спросила Норико.
— Его прадед был фокусником? — перевел я.
— Ноу, — односложно, но очень внушительно ответил Фрэнк и даже для пущей убедительности покачал головой. — Ты, наверное, и без меня знаешь, что, несмотря на запрет церкви, в Европе в Средние века процветали магические секты. Болгария была духовным центром, в который стекались маги изо всех соседних стран. Настоящие маги, а не фокусники или там трюкачи. Люди эти были сатанистами и служили не Богу, но дьяволу. Черпая силы в черной магии, сатанисты олицетворяли собой самого Сатану. Знаешь, Кенжи, мне кажется, что твоей знакомой эта сатанинская атмосфера очень даже бы понравилась. — С этими словами Фрэнк указал на Норико пальцем.
Он вообще с самого начала нашего разговора о магии и сатанистах заметно возбудился. Его лицо пошло красными пятнами, на глаза навернулись слезы, припухшие веки мелко подрагивали.
Вид Фрэнка с увлажненными глазами напомнил мне дохлого кота, на которого я однажды наткнулся на пустыре. Я был тогда совсем маленьким. Просто гулял на пустыре возле дома и случайно наступил на дохлого кота. Кот к тому времени уже порядком прогнил, поэтому, когда я на него наступил, его живот, в котором скопились газы, с треском лопнул. Кошачьи глаза вылезли из орбит, и один из них в результате прилип к подошве моего ботинка.
— Так вот, — продолжал Фрэнк, — эти ребята-сатанисты на самом деле интересовались сексом. Нестандартным — типа некрофилии, копрофилии и мужеложества. Вообще-то, все началось с крестоносцев, которые на подступах к Иерусалиму столкнулись с тайными мусульманскими сектами и переняли некоторые их традиции. Например, еще в четырнадцатом веке во время церемонии посвящения будущий крестоносец должен был поцеловать в зад кого-нибудь из высших чинов. Кенжи! Я уверен, что твоя подружка будет в восторге, если ты ей переведешь все, что я только что сказал. Знаешь, она смахивает на поклонницу «Роллинг Стоунз», а эти ребята, между прочим, тоже одно время увлекались сатанизмом.
Задача была не из легких, но я изо всех сил старался ничего не упустить при переводе.
— Да он совсем заврался, твой мистер, — выслушав все это, сказала Норико. — Мне абсолютно наплевать на сатанистов, только это играет никакой не Кении Баррелл. Скажи ему, что лучше бы он молчал и не позорился. Это же даже не семиструнная гитара. Только идиот мог перепутать Веса Монтгомери с Кении Барреллом. Спроси-ка у него, он вообще слышал хоть что-нибудь о Весе Монтгомери? — Она схватила Фрэнка за руку и проникновенно сказала ему: — Дяденька, вы полный придурок!
Я вкратце передал Фрэнку ее слова. Все то время, что я переводил, Норико внимательно вслушивалась. Когда я закончил, она вдруг набросилась на меня:
— Кенжи, ты что, охамел, что ли? Ты же не сказал ему, что он придурок! Уж поверь мне, я знаю, как будет «придурок» по-английски. Так что переводи как следует, если уже взялся за это дело.
— В английском есть несколько синонимов слова «придурок», — ответил я, но мой ответ ее нисколечко не удовлетворил.
Она мне не поверила. С якудзами всегда так. Они вообще никому не верят. И вовсе не по пьяни, а потому что, скажем, им тон собеседника не понравился или там манера поведения. Это уже вопрос чести. Я, правда, вел себя корректно, но Норико, наверное, углядела в моих словах насмешку. Это ужасно. Если она решит, что я над ней смеюсь, она придет в бешенство. А если она придет в бешенство, то тогда пиши пропало.
Фрэнк, похоже, занервничал. Лицо его мрачнело и становилось все неприятней на вид, по мере того как он свирепел. «Ну вот, опять, — подумал я. — Сейчас снова начнется». Между прочим, я заподозрил Фрэнка в убийстве школьницы именно после того, как увидел это его личико.
Норико, взглянув на него, видимо, тоже почувствовала неладное. Она презрительно поджала губы, но притихла и оставила мои слова без комментария.
— Кенжи, — сиплым шепотом произнес Фрэнк. — Кенжи, скажи мне, эта женщина — проститутка?
— Он спрашивает, спишь ли ты с мужчинами за деньги, — перевел я для Норико.
Она, пытливо глядя на Фрэнка, ответила:
— Я — нет, но в нашем заведении есть и такие, которые спят.
— Понятно, — все с тем же выражением на лице сказал Фрэнк. — Мне все понятно. Кенжи, мы сейчас идем в ее заведение.
Девушки сидели за столиками. Перед каждой стояла табличка с номером. Пять табличек. Пять девушек. Девушки пили фруктовый сок и виски с содовой. Одна из них, с микрофоном в руке, пела караоке.
Норико налила нам с Фрэнком по кружке пива и, протянув каждому бумажный лист размером с открытку, принялась объяснять систему работы своего заведения.
— На этом листочке вы напишете номер той девушки, которая вам больше всего понравилась. Это платная услуга. Каждый номер стоит две тысячи йен. Кроме номера девушки на этом листе можно писать разные просьбы. В смысле чего бы вы хотели от вашей избранницы в течение вечера. Типа «пойдем куда-нибудь» или «давай пока посидим тут». Только пишите поподробнее, а то у нас здесь девушки — самые обычные. Не профессионалки, а любительницы.
— Что она говорит? — спросил Фрэнк. Я перевел.
Все пять девушек были абсолютно разными и по внешности, и по стилю, и по манере поведения. Густо накрашенная девица за первым столом, одетая в белое платьице-мини, никак не походила на любительницу. Откуда, скажите, взяться любительнице в Кабуки-тё, да еще тридцатого декабря, да еще и в белом мини-платьице? По-моему, любительниц здесь уже лет пять как никто не видел. Вторая девушка была одета в кожаный пиджак и вельветовые брюки. Номер три — в щегольской кремовый костюм, а последние две барышни — номер четыре и номер пять — приоделись в одинаковые, дорогие на вид, черные свитера, только одна была в слаксах, а другая — в юбке.
Девица номер один только что закончила петь караоке. Очередь перешла к девушке за третьим столом. Она выбрала хит десятилетней давности в исполнении Сэйко Мацуды.
— Кенжи, объясни мне, куда мы попали? Что здесь происходит?
Я толком не знал, что ответить на этот вопрос.
— Разве Норико не говорила, что у нее в заведении работают профессионалки?
— Профессионалки, любительницы — в последнее время у нас в Японии много стало таких, что уже и не разберешь, — сказал я. Фрэнка, похоже, мой ответ вполне устроил.
Номер один и номер три как по команде начали нам улыбаться. По их внешнему виду нельзя было сказать ничего определенного. Ну девушки себе и девушки. Они ведь всякие бывают.
В зале стояло шесть-семь столов. Стены были оклеены тускло-оранжевыми обоями, на которых с трудом просматривался блеклый абстрактный узор. Наверное, хозяева хотели, чтобы их заведение выглядело пошикарней, вот и подыскали для своих стен некую имитацию гобелена из заграничной резиденции. Только вот орнамент выбрали неудачный, и никакого шика не получилось.
Поверх обоев в некоторых местах висели картины. Типичные натюрмортики. Такие обычно вывешивают в галерее среднестатистического провинциального торгового центра — не на продажу, а для бесплатного просмотра.
На столах лежали меню — в одну страницу, — украшенные по углам веселенькими цветочками. Текст был старательно выведен от руки: "Яки-соба[27]. Вкуснее всего с фирменным соусом!" или: "Настоящий рамён[28]. Сделано с любовью!" И так далее в том же роде.
За стойкой виднелся проход на крохотную кухоньку, в которой, кроме раковины и микроволновки, ничего больше не было. Между столиками быстро передвигались двое: мужчина средних лет — вероятней всего, хозяин заведения — и молодой официант с пирсингом в носу и на губе. Кроме нас Фрэнком здесь был еще один посетитель — мужчина лет сорока, по виду похожий на государственного служащего.
— Кенжи, кто из этих женщин профессиональная проститутка? — спросил Фрэнк с шариковой ручкой наперевес. — Я ведь, кажется, вполне ясно выразился: я хочу трахаться. Норико пообещала мне профессионалок!
Я обвел взглядом всех пятерых, прикидывая, какая из них согласится на тесное общение с Фрэнком вне стен этого заведения. Но все они выглядели одинаково. Любая могла сойти как за проститутку, так и за обычную секретаршу. Хотя по-настоящему порядочной женщины среди них быть не могло. Впрочем, мне все чаще кажется, что по-настоящему порядочных теперь по всей Японии днем с огнем не сыщешь.
На листочках, которые выдала нам Норико, имелись четыре небольшие графы для записи кратких сведений о клиенте: «имя», «возраст», «профессия» и «куда вы обычно ходите развлекаться». Ниже клиент должен был написать, как он намерен провести сегодняшний вечер с понравившейся ему девушкой. Заполненную карточку отдают избраннице. По законам заведения, девушка, прежде чем знакомиться с клиентом, должна прочесть то, что он написал, и выбрать один из четырех вариантов ответа:
а) Я с удовольствием принимаю любое ваше предложение.
б) Давайте выпьем где-нибудь в другом месте.
в) Давайте пока останемся здесь. Выпьем, поговорим и решим, что делать дальше. Все зависит от вас.
г) Мне очень жаль, но сегодня я не смогу принять ваше предложение.
Как говорится, «нужное подчеркнуть».
После того как девушка дает ответ, листочек снова возвращается к клиенту, и тогда — с вероятностью три из четырех — происходит долгожданное знакомство.
Фрэнк выбрал девушку номер один. Я наскоро заполнил его карточку: Фрэнк Маслоеда, 35 лет, директор предприятия по автомобильному импорту, предпочитает Манхэттенские клубы. Хочет провести романтическую и вместе с тем эротическую ночь.
Сам я не очень-то хотел выбирать себе партнершу, но по здешним правилам девушка не могла знакомиться сразу с двумя мужчинами, поэтому мне тоже пришлось заполнять свой листочек. Я выбрал девушку номер два.
Фрэнк заплатил за себя и за меня по две тысяч йен наличными. Он достал свой кошелек из искусственной змеиной кожи, вынул из него купюру в десять тысяч и протянул ее Норико. Та взяла деньги и передала девушкам наши «личные карточки».
Номер один и номер два, прочитав написанное, пристально на нас посмотрели, после чего снова уткнулись в листочки. Они выбирали ответ совсем как школьницы на экзамене, покусывая шариковую ручку и морща лоб.
— Ладно, мне пора. — Норико направилась было к выходу, но Фрэнк ее остановил:
— Одну секундочку. Всего лишь одну, — сказал он.
— В чем дело? — спросила Норико, усаживаясь.
— Я бы хотел тебя поблагодарить.
— Не стоит благодарности. Это моя работа.
— Нет-нет, я хочу тебе кое-что рассказать. Кое-что о нас, о людях… вернее, о той психической энергии, которая в нас заложена. Вот, посмотри сюда внимательно. Посмотри на мои указательные пальцы. — С этими словами Фрэнк сложил обе ладони, как для молитвы.
— Ну-ка смотри. Видишь, это мои указательные пальцы — левый и правый. Они одной длины. Правильно? Во-от. А через тридцать секунд левый станет длиннее, чем правый. Смотри хорошенько. — Фрэнк согнул все пальцы на обеих руках, кроме указательных. Получилась фигура наподобие пистолета. Он сунул ее под самый нос Норико.
— Не отвлекайся. Сейчас ты увидишь, как мой левый палец начнет расти и расти, совсем как волшебный боб из сказки про Джека и бобовое дерево. Он будет вытягиваться все больше и больше, только ты должна сосредоточиться, чтобы это увидеть.
Я сидел сбоку от Фрэнка, Норико — прямо напротив него. Пистолет из пальцев почти упирался ей в лицо. А с моего места лучше всего было видно тыльную сторону правой ладони Фрэнка и его левое запястье. Рукав свитера слегка задрался, и я заметил, что на руке Фрэнка почти нет волос. Это меня насторожило. Кроме того, цвет кожи на запястье тоже был какой-то странный, не совсем естественный. Цвет густо наложенного тонального крема.
«Чего это он там замазал?» — размышлял я, впрочем, не забывая переводить Норико всю эту болтовню о Джеке и бобовом дереве.
Толстый слой крема не скрывал здоровенных рубцов на запястье Фрэнка. Сначала я подумал, что это татуировка, типа как у Ангелов Ада, когда они впрыскивают себе чернила под кожу.
Но потом я понял, что это не татуировка, и у меня волосы по всему телу встали дыбом. Это были зарубцевавшиеся порезы. Следы неудавшегося самоубийства. Одна моя знакомая три раза резала себе вены. На память об этом у нее осталось три рубца. Но запястье Фрэнка было так плотно покрыто шрамами, что три жалких рубца казались сущей ерундой. На промежутке сантиметра в два от ладони и вверх в свое время, похоже, было сделано несколько десятков длиннющих — на ползапястья — порезов. Я представил себе, как человек режет вены, но не умирает. Рана затягивается, и тогда он снова режет, уже по зажившему рубцу. А потом еще раз. И еще. И снова, раз за разом. От этой мысли меня замутило.
— Кенжи, ты куда смотришь? — донесся до меня голос Фрэнка. При звуке его голоса я вздрогнул от неожиданности и испуга. — Давай переводи. Норико вон ни черта не понимает, что я ей говорю.
Норико и вправду выглядела несколько обалдевшей. Глаза ее были слегка расфокусированы. На висках вздулись и пульсировали вены.
— Ты все забудешь. Ясно тебе? Как только выйдешь на улицу, сразу же все забудешь.
Но я перевел все по-своему. Перевел с точностью до наоборот. Я сказал загипнотизированной Норико, что она никогда не забудет то, что с ней произошло.
— Признавайся, Кенжи. Ты ведь не смотрел на мои указательные пальцы, — грозно заявил мне Фрэнк и вдруг схватил Норико за плечо. Потом громко сказал: — Я люблю тебя.
Эта фраза привела девушку в чувство. Вежливо попрощавшись, она вышла из заведения на улицу. Фрэнк усмехнулся и, взглянув на меня, снова спросил:
— Кенжи, куда ты там смотрел?
Норико уже давно исчезла за дверью, а я все сидел, как побитый, пока наконец не выдавил из себя:
— Никуда.
На большее меня не хватило, хотя я очень старался. От напряжения у меня даже голос сел. Мне было ужасно не по себе. Я вообще терпеть не могу все эти сверхъестественные способности типа гипноза и тому подобное. И если вас интересует мое мнение, то нет зрелища отвратительней, чем полностью потерявший волю человек под гипнозом. Собственно говоря, именно поэтому я до сегодняшнего дня ни разу не видел загипнотизированных людей. Норико была первой.
— Я смотрел на Норико… Мне до этого не приходилось видеть загипнотизированных людей, — сказал я то, о чем только что подумал. Голос у меня дрожал. Но теперь мой страх перед Фрэнком можно было выдать за восхищение его экстраординарными способностями.
Правда, я не знал, как сказать по-английски «загипнотизированных», так что мне пришлось спросить об этом у Фрэнка. Фрэнк почему-то ответил мне с сильным британским акцентом, которого я раньше у него не замечал.
— Фрэнк, я не понимаю, — сказал я.
— Чего ты не понимаешь?
— Я не понимаю, зачем тебе платить деньги проститутке, если ты можешь любую женщину в два счета загипнотизировать и сделать с ней все что угодно.
— Это не так просто, как кажется, — ответил Фрэнк. — На улице, например, этот фокус не пройдет. В гипнозе ведь главное сосредоточиться как следует, иначе ничего не выйдет. А на морозе особо не сосредоточишься. В домашних условиях, конечно, легче сконцентрироваться, и женщина действительно будет делать все, чего ты от нее захочешь. Только, во-первых, все время надо следить, чтобы она не вышла из состояния гипноза, а во-вторых, никакого удовольствия от секса с зомби получить невозможно. Так что я предпочитаю проституток.
Официант с пирсингом в носу и на губе принес нам листочки с окончательным ответом девушек. Обе они выбрали последний вариант: «Давайте пока останемся здесь. Выпьем., поговорим и решим, что делать дальше. Все зависит от вас».
— Хотите пересесть за столик попросторней, чтобы девушкам было удобно? — спросил официант. — Правда, вам придется еще раз заплатить за место и напитки. Не возражаете?
Я перевел.
— Ничего не поделаешь, — грустно сказал Фрэнк. И мы с девушками перешли за четырехместный столик.
Девушку номер один звали Маки, номер два представилась нам как Юко. Маки сказала, что работает на Роппонги в элитном баре клубного типа, а сегодня наконец-то взяла выходной и решила немного поразвлечься в Кабуки-тё.
— У нас в баре, — хвалилась Маки, — уже только за то, чтобы посидеть рядом, клиент платит девушке от шестидесяти до семидесяти тысяч.
Было сразу видно, что она бесстыдно врет. Какой там элитный бар? Кто бы ее туда пустил с таким макияжем, произношением и манерами? Наверняка бедняжка работает в каком-нибудь захудалом стриптиз-баре по соседству, но в душе, разумеется, мечтает об элитном заведении.
Юко сказала, что она студентка. «…Я просто возвращалась со студенческой вечеринки и случайно заглянула в клуб знакомств, потому что вечеринка была неинтересной и я оттуда сбежала. Идти домой не хотелось, а хотелось пойти в какое-нибудь веселое место. Вот я и оказалась здесь», — что-то в этом роде. Только для студентки Юко была старовата. Не понимаю, почему все вокруг меня так отчаянно врут. Такое ощущение, что без вранья им просто не выжить.
Номер второй, Юко, хоть и сказала, что студентка, а по-английски даже двух слов связать не могла. «Но она же должна была сдавать английский при поступлении», — подумал я, но, разумеется, вслух не стал этого говорить.
У меня не было абсолютно никакого желания общаться с этими девушками.
— Та-ак, и эти тоже ни слова по-английски, — с легким разочарованием констатировал Фрэнк.
Я перевел.
Юко принялась оправдываться:
— Да я же в техникуме учусь. Вы поймите… — С этими словами она стыдливо потупилась.
Получилось довольно убедительно. Кто ее знает, может, она и правда из техникума.
Юко пила чай «улун»[29], Маки — виски с содовой. В очередной раз приложившись к стакану, Маки сказала:
— Ну и виски у них здесь — ни одного приличного сорта.
Вроде как намекнула нам, что уж она-то знает толк в виски и каждый вечер в своем элитном клубе потребляет самые первоклассные сорта. Маки точно не станет стесняться своего невежества. Такие, как она, говорят исключительно по-японски, а на все остальные языки им глубоко наплевать.
— А вы какой алкоголь предпочитаете? — спросила Юко у Фрэнка.
— Бурбон.
За эти два дня я ни разу не видел, чтобы Фрэнк пил бурбон. Хотя какое мне до этого дело. Лучше попытаться расслабиться и получать удовольствие от жизни. Но у меня перед глазами до сих пор стояли страшные рубцы на запястьях Фрэнка и помертвевшее лицо Норико. Сейчас рубцы были спрятаны под рукавом свитера. А Норико… интересно, что она чувствовала под гипнозом? Если бы я не знал наверняка, что это она, я подумал бы, что передо мной какая-то другая, незнакомая девушка, настолько сильно она изменилась в считанные секунды.
— А какой бурбон пьют нынче в Америке? Какой-нибудь «Wild Turkey» или там «Jack Daniels»? Ну и, наверное, «Blanton's»…. Правильно? — спросила Маки, чтобы показать, что она и о бурбонах все знает. Из-за нее мне пришлось ломать язык и произносить слово «бурбон» по всем правилам американского произношения. Еще в самом начале своего трудового пути я несколько раз опробовал японское произношение этого слова на американских клиентах и убедился, что они либо не воспринимают его вовсе, либо путают с чем-нибудь другим. Один американец, например, подумал, что я прощу у него «Мальборо».
— Нет, это все экспортные марки, — сказал Фрэнк, — а у нас, в южных штатах — на родине бурбона, — самые вкусные брэнды изготавливаются только для внутреннего пользования. Например, «Jay Dickens» — бесспорно один из лучших сортов виски в Кентукки.
Восемнадцать лет выдержки. По вкусу его невозможно отличить от первоклассного коньяка. Вот видите, о южных штатах всегда говорят плохо, а там много чего хорошего.
Но ни Юко, ни Маки никогда ничего не слышали о южных штатах. Более того — я знаю, в это сложно поверить, — они также не слышали и о войне между Севером и Югом. А когда Фрэнк выразил свое удивление по этому поводу, Маки, нисколько не смутившись, пожала плечами: «А нам как-то без разницы…»
И тут я вспомнил, что уже давно пора позвонить Джун. С тех пор как я встретился с Фрэнком, прошел почти час, а я до сих пор ей не позвонил.
— Слушай, — спросил я у Юко, — ты не знаешь, здесь можно по мобильнику разговаривать?
— Не знаю, — лаконично ответила она, хотя явно имела в виду: «откуда мне знать, я же тебе не хостесс».
— Можно-можно, — вступила в разговор Маки. — Тут все звонят, и ничего. Я всегда звоню. Мне никто не указ. — Этими словами она выдала себя с головой. Значит, она здесь работает. И, соответственно, как минимум — полупрофессионалка.
Мы с Фрэнком сидели вдвоем на низеньком диванчике. Юко и Маки — разместились за столом, прямо напротив нас. Я, конечно, не особо разбираюсь в мебели, но с полной уверенностью могу сказать, что этому диванчику и этому столу самое место было на помойке. От них даже исходила специфическая «нищенская» аура. И это впечатление только усугублялось попытками придать заведению налет роскоши и изящества.
Начнем с того, что и диванчик, и стол были до неприличия маленькими. Честно говоря, мне не нравилось сидеть на этом диване. Меня не покидало чувство, что его обшивка насквозь пропиталась грязью и потом всех несчастных, одиноких и сексуально неудовлетворенных людей, побывавших здесь до меня. Столешница для пущей респектабельности была раскрашена под дерево, но было ясно, что это простая фанера.
За всю свою жизнь я видел очень мало хорошей мебели, но плохую мебель я узнаю безошибочно — достаточно одного к ней прикосновения, и на меня сразу же накатывает волна грусти.
Две девушки, сидевшие напротив нас, были настолько под стать этому столу и этому диванчику, что меня даже потянуло на философские размышления, которые свелись к одной-единственной фразе: «Души убогих и печальных печально обретаются в убогой мебели».
Маки держала на коленях сумочку «Луи Вюиттон». Мой взгляд случайно упал на эту сумочку, и вдруг, в одну секунду, я осознал, почему ради «Прада» и «Шанель» девчонки-малолетки готовы практически на все. Дело в том, что обладание любой настоящей вещью — даже не обязательно фирменной, а просто достойной вещью — дарит человеку частицу счастья, уменьшает его печаль. Но поиск настоящей вещи, которая не была бы брэндом, требует много сил и времени, а также определенной изысканности вкуса. Поэтому фирменные товары так и остаются самыми доступными из настоящих вещей.
Подлокотники нашего диванчика были жутко неудобными. Они нелепо торчали по краям, не позволяя ни сесть боком, ни закинуть ногу на ногу. Так что принять мало-мальски непринужденную позу не было никакой возможности. Мы сидели с Фрэнком нога к ноге или, точнее, бедро к бедру. Поэтому, когда я доставал мобильник из кармана брюк, я, конечно же, задел Фрэнка локтем.
— Ты своей девушке собираешься звонить? — спросил Фрэнк.
Но тут Юко стала совать ему под нос бумажную салфетку, приговаривая «нэйм, нэйм, ю нэйм». По-видимому, она хотела, чтобы Фрэнк написал ей свое имя.
Фрэнк вывел на салфетке заглавными буквами: FRANK, потом на секунду задумался и с обеспокоенным видом обратился ко мне:
— Слышь, Кенжи, как там меня зовут? — И тут же весело рассмеялся, но от этого его смеха мне стало страшно.
Джун наконец сняла трубку:
— А, Кенжи? Привет. Ты в порядке?
— Эээ… — только и успел сказать я, как Фрэнк со словами: «Можно мне на секундочку?» вырвал у меня мобильник. Я инстинктивно сжал кулак, но он с силой надавил мне на запястье и выхватил телефон. Я уверен, именно так голодная горилла срывает с дерева банан.
«Ты совсем охренел, что ли?!» — чуть было не заорал я, но, к счастью, сработал инстинкт самосохранения. Было очевидно, что в данной ситуации бороться за свою честь не приходится. Если бы я был собакой, то в этот момент я поджал бы хвост и завалился бы на бок, признавая себя побежденным.
Это заняло одну секунду: я сидел справа от Фрэнка и держал мобильник в правой руке, когда его рука — левая — пронеслась прямо перед моим носом, на мгновение заслонив мне весь обзор. Этой рукой Фрэнк крепко схватил меня за запястье и отвел мою руку с зажатым в ней телефоном чуть в сторону. Затем, левой рукой все еще сжимая мое запястье, он правой выхватил у меня мобильник, едва не оторвав мне кисть.
Фрэнк обошелся со мной чудовищно грубо. Это было самое натуральное насилие. Но со стороны все выглядело вполне невинно — этакие мальчишеские забавы двух дружков-переростков. Девушки даже захихикали: «Ой, ма-альчики, ну вы даете…»
Оказалось, что Фрэнк очень сильный. Просто невероятно сильный. От прикосновения его рук я почувствовал тот же самый холод, что и вчера, когда в баттинг-центре случайно коснулся его плеча. Металлический, пугающий холод. Я подумал, что своими ручищами он сломает мой мобильник в два счета. Но с мобильником Фрэнк обращался очень нежно, словно в одну секунду лишившись своей нечеловеческой силы.
— Значит, джаз-пианист получается однофамилец твоего иностранца, — сказала она и достала из пачки следующую сигарету. Фрэнк уже был наготове с зажженной спичкой.
— Домо, — поблагодарила по-японски Норико и тут же с улыбкой добавила по-английски: — Сэнкью.
Фрэнк, затушив спичку, повторил за ней по-японски: «Домо».
— Маг и чародей — это, что ли, как Дэвид Копперфильд? — спросила Норико.
— Его прадед был фокусником? — перевел я.
— Ноу, — односложно, но очень внушительно ответил Фрэнк и даже для пущей убедительности покачал головой. — Ты, наверное, и без меня знаешь, что, несмотря на запрет церкви, в Европе в Средние века процветали магические секты. Болгария была духовным центром, в который стекались маги изо всех соседних стран. Настоящие маги, а не фокусники или там трюкачи. Люди эти были сатанистами и служили не Богу, но дьяволу. Черпая силы в черной магии, сатанисты олицетворяли собой самого Сатану. Знаешь, Кенжи, мне кажется, что твоей знакомой эта сатанинская атмосфера очень даже бы понравилась. — С этими словами Фрэнк указал на Норико пальцем.
Он вообще с самого начала нашего разговора о магии и сатанистах заметно возбудился. Его лицо пошло красными пятнами, на глаза навернулись слезы, припухшие веки мелко подрагивали.
Вид Фрэнка с увлажненными глазами напомнил мне дохлого кота, на которого я однажды наткнулся на пустыре. Я был тогда совсем маленьким. Просто гулял на пустыре возле дома и случайно наступил на дохлого кота. Кот к тому времени уже порядком прогнил, поэтому, когда я на него наступил, его живот, в котором скопились газы, с треском лопнул. Кошачьи глаза вылезли из орбит, и один из них в результате прилип к подошве моего ботинка.
— Так вот, — продолжал Фрэнк, — эти ребята-сатанисты на самом деле интересовались сексом. Нестандартным — типа некрофилии, копрофилии и мужеложества. Вообще-то, все началось с крестоносцев, которые на подступах к Иерусалиму столкнулись с тайными мусульманскими сектами и переняли некоторые их традиции. Например, еще в четырнадцатом веке во время церемонии посвящения будущий крестоносец должен был поцеловать в зад кого-нибудь из высших чинов. Кенжи! Я уверен, что твоя подружка будет в восторге, если ты ей переведешь все, что я только что сказал. Знаешь, она смахивает на поклонницу «Роллинг Стоунз», а эти ребята, между прочим, тоже одно время увлекались сатанизмом.
Задача была не из легких, но я изо всех сил старался ничего не упустить при переводе.
— Да он совсем заврался, твой мистер, — выслушав все это, сказала Норико. — Мне абсолютно наплевать на сатанистов, только это играет никакой не Кении Баррелл. Скажи ему, что лучше бы он молчал и не позорился. Это же даже не семиструнная гитара. Только идиот мог перепутать Веса Монтгомери с Кении Барреллом. Спроси-ка у него, он вообще слышал хоть что-нибудь о Весе Монтгомери? — Она схватила Фрэнка за руку и проникновенно сказала ему: — Дяденька, вы полный придурок!
Я вкратце передал Фрэнку ее слова. Все то время, что я переводил, Норико внимательно вслушивалась. Когда я закончил, она вдруг набросилась на меня:
— Кенжи, ты что, охамел, что ли? Ты же не сказал ему, что он придурок! Уж поверь мне, я знаю, как будет «придурок» по-английски. Так что переводи как следует, если уже взялся за это дело.
— В английском есть несколько синонимов слова «придурок», — ответил я, но мой ответ ее нисколечко не удовлетворил.
Она мне не поверила. С якудзами всегда так. Они вообще никому не верят. И вовсе не по пьяни, а потому что, скажем, им тон собеседника не понравился или там манера поведения. Это уже вопрос чести. Я, правда, вел себя корректно, но Норико, наверное, углядела в моих словах насмешку. Это ужасно. Если она решит, что я над ней смеюсь, она придет в бешенство. А если она придет в бешенство, то тогда пиши пропало.
Фрэнк, похоже, занервничал. Лицо его мрачнело и становилось все неприятней на вид, по мере того как он свирепел. «Ну вот, опять, — подумал я. — Сейчас снова начнется». Между прочим, я заподозрил Фрэнка в убийстве школьницы именно после того, как увидел это его личико.
Норико, взглянув на него, видимо, тоже почувствовала неладное. Она презрительно поджала губы, но притихла и оставила мои слова без комментария.
— Кенжи, — сиплым шепотом произнес Фрэнк. — Кенжи, скажи мне, эта женщина — проститутка?
— Он спрашивает, спишь ли ты с мужчинами за деньги, — перевел я для Норико.
Она, пытливо глядя на Фрэнка, ответила:
— Я — нет, но в нашем заведении есть и такие, которые спят.
— Понятно, — все с тем же выражением на лице сказал Фрэнк. — Мне все понятно. Кенжи, мы сейчас идем в ее заведение.
Девушки сидели за столиками. Перед каждой стояла табличка с номером. Пять табличек. Пять девушек. Девушки пили фруктовый сок и виски с содовой. Одна из них, с микрофоном в руке, пела караоке.
Норико налила нам с Фрэнком по кружке пива и, протянув каждому бумажный лист размером с открытку, принялась объяснять систему работы своего заведения.
— На этом листочке вы напишете номер той девушки, которая вам больше всего понравилась. Это платная услуга. Каждый номер стоит две тысячи йен. Кроме номера девушки на этом листе можно писать разные просьбы. В смысле чего бы вы хотели от вашей избранницы в течение вечера. Типа «пойдем куда-нибудь» или «давай пока посидим тут». Только пишите поподробнее, а то у нас здесь девушки — самые обычные. Не профессионалки, а любительницы.
— Что она говорит? — спросил Фрэнк. Я перевел.
Все пять девушек были абсолютно разными и по внешности, и по стилю, и по манере поведения. Густо накрашенная девица за первым столом, одетая в белое платьице-мини, никак не походила на любительницу. Откуда, скажите, взяться любительнице в Кабуки-тё, да еще тридцатого декабря, да еще и в белом мини-платьице? По-моему, любительниц здесь уже лет пять как никто не видел. Вторая девушка была одета в кожаный пиджак и вельветовые брюки. Номер три — в щегольской кремовый костюм, а последние две барышни — номер четыре и номер пять — приоделись в одинаковые, дорогие на вид, черные свитера, только одна была в слаксах, а другая — в юбке.
Девица номер один только что закончила петь караоке. Очередь перешла к девушке за третьим столом. Она выбрала хит десятилетней давности в исполнении Сэйко Мацуды.
— Кенжи, объясни мне, куда мы попали? Что здесь происходит?
Я толком не знал, что ответить на этот вопрос.
— Разве Норико не говорила, что у нее в заведении работают профессионалки?
— Профессионалки, любительницы — в последнее время у нас в Японии много стало таких, что уже и не разберешь, — сказал я. Фрэнка, похоже, мой ответ вполне устроил.
Номер один и номер три как по команде начали нам улыбаться. По их внешнему виду нельзя было сказать ничего определенного. Ну девушки себе и девушки. Они ведь всякие бывают.
В зале стояло шесть-семь столов. Стены были оклеены тускло-оранжевыми обоями, на которых с трудом просматривался блеклый абстрактный узор. Наверное, хозяева хотели, чтобы их заведение выглядело пошикарней, вот и подыскали для своих стен некую имитацию гобелена из заграничной резиденции. Только вот орнамент выбрали неудачный, и никакого шика не получилось.
Поверх обоев в некоторых местах висели картины. Типичные натюрмортики. Такие обычно вывешивают в галерее среднестатистического провинциального торгового центра — не на продажу, а для бесплатного просмотра.
На столах лежали меню — в одну страницу, — украшенные по углам веселенькими цветочками. Текст был старательно выведен от руки: "Яки-соба[27]. Вкуснее всего с фирменным соусом!" или: "Настоящий рамён[28]. Сделано с любовью!" И так далее в том же роде.
За стойкой виднелся проход на крохотную кухоньку, в которой, кроме раковины и микроволновки, ничего больше не было. Между столиками быстро передвигались двое: мужчина средних лет — вероятней всего, хозяин заведения — и молодой официант с пирсингом в носу и на губе. Кроме нас Фрэнком здесь был еще один посетитель — мужчина лет сорока, по виду похожий на государственного служащего.
— Кенжи, кто из этих женщин профессиональная проститутка? — спросил Фрэнк с шариковой ручкой наперевес. — Я ведь, кажется, вполне ясно выразился: я хочу трахаться. Норико пообещала мне профессионалок!
Я обвел взглядом всех пятерых, прикидывая, какая из них согласится на тесное общение с Фрэнком вне стен этого заведения. Но все они выглядели одинаково. Любая могла сойти как за проститутку, так и за обычную секретаршу. Хотя по-настоящему порядочной женщины среди них быть не могло. Впрочем, мне все чаще кажется, что по-настоящему порядочных теперь по всей Японии днем с огнем не сыщешь.
На листочках, которые выдала нам Норико, имелись четыре небольшие графы для записи кратких сведений о клиенте: «имя», «возраст», «профессия» и «куда вы обычно ходите развлекаться». Ниже клиент должен был написать, как он намерен провести сегодняшний вечер с понравившейся ему девушкой. Заполненную карточку отдают избраннице. По законам заведения, девушка, прежде чем знакомиться с клиентом, должна прочесть то, что он написал, и выбрать один из четырех вариантов ответа:
а) Я с удовольствием принимаю любое ваше предложение.
б) Давайте выпьем где-нибудь в другом месте.
в) Давайте пока останемся здесь. Выпьем, поговорим и решим, что делать дальше. Все зависит от вас.
г) Мне очень жаль, но сегодня я не смогу принять ваше предложение.
Как говорится, «нужное подчеркнуть».
После того как девушка дает ответ, листочек снова возвращается к клиенту, и тогда — с вероятностью три из четырех — происходит долгожданное знакомство.
Фрэнк выбрал девушку номер один. Я наскоро заполнил его карточку: Фрэнк Маслоеда, 35 лет, директор предприятия по автомобильному импорту, предпочитает Манхэттенские клубы. Хочет провести романтическую и вместе с тем эротическую ночь.
Сам я не очень-то хотел выбирать себе партнершу, но по здешним правилам девушка не могла знакомиться сразу с двумя мужчинами, поэтому мне тоже пришлось заполнять свой листочек. Я выбрал девушку номер два.
Фрэнк заплатил за себя и за меня по две тысяч йен наличными. Он достал свой кошелек из искусственной змеиной кожи, вынул из него купюру в десять тысяч и протянул ее Норико. Та взяла деньги и передала девушкам наши «личные карточки».
Номер один и номер два, прочитав написанное, пристально на нас посмотрели, после чего снова уткнулись в листочки. Они выбирали ответ совсем как школьницы на экзамене, покусывая шариковую ручку и морща лоб.
— Ладно, мне пора. — Норико направилась было к выходу, но Фрэнк ее остановил:
— Одну секундочку. Всего лишь одну, — сказал он.
— В чем дело? — спросила Норико, усаживаясь.
— Я бы хотел тебя поблагодарить.
— Не стоит благодарности. Это моя работа.
— Нет-нет, я хочу тебе кое-что рассказать. Кое-что о нас, о людях… вернее, о той психической энергии, которая в нас заложена. Вот, посмотри сюда внимательно. Посмотри на мои указательные пальцы. — С этими словами Фрэнк сложил обе ладони, как для молитвы.
— Ну-ка смотри. Видишь, это мои указательные пальцы — левый и правый. Они одной длины. Правильно? Во-от. А через тридцать секунд левый станет длиннее, чем правый. Смотри хорошенько. — Фрэнк согнул все пальцы на обеих руках, кроме указательных. Получилась фигура наподобие пистолета. Он сунул ее под самый нос Норико.
— Не отвлекайся. Сейчас ты увидишь, как мой левый палец начнет расти и расти, совсем как волшебный боб из сказки про Джека и бобовое дерево. Он будет вытягиваться все больше и больше, только ты должна сосредоточиться, чтобы это увидеть.
Я сидел сбоку от Фрэнка, Норико — прямо напротив него. Пистолет из пальцев почти упирался ей в лицо. А с моего места лучше всего было видно тыльную сторону правой ладони Фрэнка и его левое запястье. Рукав свитера слегка задрался, и я заметил, что на руке Фрэнка почти нет волос. Это меня насторожило. Кроме того, цвет кожи на запястье тоже был какой-то странный, не совсем естественный. Цвет густо наложенного тонального крема.
«Чего это он там замазал?» — размышлял я, впрочем, не забывая переводить Норико всю эту болтовню о Джеке и бобовом дереве.
Толстый слой крема не скрывал здоровенных рубцов на запястье Фрэнка. Сначала я подумал, что это татуировка, типа как у Ангелов Ада, когда они впрыскивают себе чернила под кожу.
Но потом я понял, что это не татуировка, и у меня волосы по всему телу встали дыбом. Это были зарубцевавшиеся порезы. Следы неудавшегося самоубийства. Одна моя знакомая три раза резала себе вены. На память об этом у нее осталось три рубца. Но запястье Фрэнка было так плотно покрыто шрамами, что три жалких рубца казались сущей ерундой. На промежутке сантиметра в два от ладони и вверх в свое время, похоже, было сделано несколько десятков длиннющих — на ползапястья — порезов. Я представил себе, как человек режет вены, но не умирает. Рана затягивается, и тогда он снова режет, уже по зажившему рубцу. А потом еще раз. И еще. И снова, раз за разом. От этой мысли меня замутило.
— Кенжи, ты куда смотришь? — донесся до меня голос Фрэнка. При звуке его голоса я вздрогнул от неожиданности и испуга. — Давай переводи. Норико вон ни черта не понимает, что я ей говорю.
Норико и вправду выглядела несколько обалдевшей. Глаза ее были слегка расфокусированы. На висках вздулись и пульсировали вены.
— Ты все забудешь. Ясно тебе? Как только выйдешь на улицу, сразу же все забудешь.
Но я перевел все по-своему. Перевел с точностью до наоборот. Я сказал загипнотизированной Норико, что она никогда не забудет то, что с ней произошло.
— Признавайся, Кенжи. Ты ведь не смотрел на мои указательные пальцы, — грозно заявил мне Фрэнк и вдруг схватил Норико за плечо. Потом громко сказал: — Я люблю тебя.
Эта фраза привела девушку в чувство. Вежливо попрощавшись, она вышла из заведения на улицу. Фрэнк усмехнулся и, взглянув на меня, снова спросил:
— Кенжи, куда ты там смотрел?
Норико уже давно исчезла за дверью, а я все сидел, как побитый, пока наконец не выдавил из себя:
— Никуда.
На большее меня не хватило, хотя я очень старался. От напряжения у меня даже голос сел. Мне было ужасно не по себе. Я вообще терпеть не могу все эти сверхъестественные способности типа гипноза и тому подобное. И если вас интересует мое мнение, то нет зрелища отвратительней, чем полностью потерявший волю человек под гипнозом. Собственно говоря, именно поэтому я до сегодняшнего дня ни разу не видел загипнотизированных людей. Норико была первой.
— Я смотрел на Норико… Мне до этого не приходилось видеть загипнотизированных людей, — сказал я то, о чем только что подумал. Голос у меня дрожал. Но теперь мой страх перед Фрэнком можно было выдать за восхищение его экстраординарными способностями.
Правда, я не знал, как сказать по-английски «загипнотизированных», так что мне пришлось спросить об этом у Фрэнка. Фрэнк почему-то ответил мне с сильным британским акцентом, которого я раньше у него не замечал.
— Фрэнк, я не понимаю, — сказал я.
— Чего ты не понимаешь?
— Я не понимаю, зачем тебе платить деньги проститутке, если ты можешь любую женщину в два счета загипнотизировать и сделать с ней все что угодно.
— Это не так просто, как кажется, — ответил Фрэнк. — На улице, например, этот фокус не пройдет. В гипнозе ведь главное сосредоточиться как следует, иначе ничего не выйдет. А на морозе особо не сосредоточишься. В домашних условиях, конечно, легче сконцентрироваться, и женщина действительно будет делать все, чего ты от нее захочешь. Только, во-первых, все время надо следить, чтобы она не вышла из состояния гипноза, а во-вторых, никакого удовольствия от секса с зомби получить невозможно. Так что я предпочитаю проституток.
Официант с пирсингом в носу и на губе принес нам листочки с окончательным ответом девушек. Обе они выбрали последний вариант: «Давайте пока останемся здесь. Выпьем., поговорим и решим, что делать дальше. Все зависит от вас».
— Хотите пересесть за столик попросторней, чтобы девушкам было удобно? — спросил официант. — Правда, вам придется еще раз заплатить за место и напитки. Не возражаете?
Я перевел.
— Ничего не поделаешь, — грустно сказал Фрэнк. И мы с девушками перешли за четырехместный столик.
Девушку номер один звали Маки, номер два представилась нам как Юко. Маки сказала, что работает на Роппонги в элитном баре клубного типа, а сегодня наконец-то взяла выходной и решила немного поразвлечься в Кабуки-тё.
— У нас в баре, — хвалилась Маки, — уже только за то, чтобы посидеть рядом, клиент платит девушке от шестидесяти до семидесяти тысяч.
Было сразу видно, что она бесстыдно врет. Какой там элитный бар? Кто бы ее туда пустил с таким макияжем, произношением и манерами? Наверняка бедняжка работает в каком-нибудь захудалом стриптиз-баре по соседству, но в душе, разумеется, мечтает об элитном заведении.
Юко сказала, что она студентка. «…Я просто возвращалась со студенческой вечеринки и случайно заглянула в клуб знакомств, потому что вечеринка была неинтересной и я оттуда сбежала. Идти домой не хотелось, а хотелось пойти в какое-нибудь веселое место. Вот я и оказалась здесь», — что-то в этом роде. Только для студентки Юко была старовата. Не понимаю, почему все вокруг меня так отчаянно врут. Такое ощущение, что без вранья им просто не выжить.
Номер второй, Юко, хоть и сказала, что студентка, а по-английски даже двух слов связать не могла. «Но она же должна была сдавать английский при поступлении», — подумал я, но, разумеется, вслух не стал этого говорить.
У меня не было абсолютно никакого желания общаться с этими девушками.
— Та-ак, и эти тоже ни слова по-английски, — с легким разочарованием констатировал Фрэнк.
Я перевел.
Юко принялась оправдываться:
— Да я же в техникуме учусь. Вы поймите… — С этими словами она стыдливо потупилась.
Получилось довольно убедительно. Кто ее знает, может, она и правда из техникума.
Юко пила чай «улун»[29], Маки — виски с содовой. В очередной раз приложившись к стакану, Маки сказала:
— Ну и виски у них здесь — ни одного приличного сорта.
Вроде как намекнула нам, что уж она-то знает толк в виски и каждый вечер в своем элитном клубе потребляет самые первоклассные сорта. Маки точно не станет стесняться своего невежества. Такие, как она, говорят исключительно по-японски, а на все остальные языки им глубоко наплевать.
— А вы какой алкоголь предпочитаете? — спросила Юко у Фрэнка.
— Бурбон.
За эти два дня я ни разу не видел, чтобы Фрэнк пил бурбон. Хотя какое мне до этого дело. Лучше попытаться расслабиться и получать удовольствие от жизни. Но у меня перед глазами до сих пор стояли страшные рубцы на запястьях Фрэнка и помертвевшее лицо Норико. Сейчас рубцы были спрятаны под рукавом свитера. А Норико… интересно, что она чувствовала под гипнозом? Если бы я не знал наверняка, что это она, я подумал бы, что передо мной какая-то другая, незнакомая девушка, настолько сильно она изменилась в считанные секунды.
— А какой бурбон пьют нынче в Америке? Какой-нибудь «Wild Turkey» или там «Jack Daniels»? Ну и, наверное, «Blanton's»…. Правильно? — спросила Маки, чтобы показать, что она и о бурбонах все знает. Из-за нее мне пришлось ломать язык и произносить слово «бурбон» по всем правилам американского произношения. Еще в самом начале своего трудового пути я несколько раз опробовал японское произношение этого слова на американских клиентах и убедился, что они либо не воспринимают его вовсе, либо путают с чем-нибудь другим. Один американец, например, подумал, что я прощу у него «Мальборо».
— Нет, это все экспортные марки, — сказал Фрэнк, — а у нас, в южных штатах — на родине бурбона, — самые вкусные брэнды изготавливаются только для внутреннего пользования. Например, «Jay Dickens» — бесспорно один из лучших сортов виски в Кентукки.
Восемнадцать лет выдержки. По вкусу его невозможно отличить от первоклассного коньяка. Вот видите, о южных штатах всегда говорят плохо, а там много чего хорошего.
Но ни Юко, ни Маки никогда ничего не слышали о южных штатах. Более того — я знаю, в это сложно поверить, — они также не слышали и о войне между Севером и Югом. А когда Фрэнк выразил свое удивление по этому поводу, Маки, нисколько не смутившись, пожала плечами: «А нам как-то без разницы…»
И тут я вспомнил, что уже давно пора позвонить Джун. С тех пор как я встретился с Фрэнком, прошел почти час, а я до сих пор ей не позвонил.
— Слушай, — спросил я у Юко, — ты не знаешь, здесь можно по мобильнику разговаривать?
— Не знаю, — лаконично ответила она, хотя явно имела в виду: «откуда мне знать, я же тебе не хостесс».
— Можно-можно, — вступила в разговор Маки. — Тут все звонят, и ничего. Я всегда звоню. Мне никто не указ. — Этими словами она выдала себя с головой. Значит, она здесь работает. И, соответственно, как минимум — полупрофессионалка.
Мы с Фрэнком сидели вдвоем на низеньком диванчике. Юко и Маки — разместились за столом, прямо напротив нас. Я, конечно, не особо разбираюсь в мебели, но с полной уверенностью могу сказать, что этому диванчику и этому столу самое место было на помойке. От них даже исходила специфическая «нищенская» аура. И это впечатление только усугублялось попытками придать заведению налет роскоши и изящества.
Начнем с того, что и диванчик, и стол были до неприличия маленькими. Честно говоря, мне не нравилось сидеть на этом диване. Меня не покидало чувство, что его обшивка насквозь пропиталась грязью и потом всех несчастных, одиноких и сексуально неудовлетворенных людей, побывавших здесь до меня. Столешница для пущей респектабельности была раскрашена под дерево, но было ясно, что это простая фанера.
За всю свою жизнь я видел очень мало хорошей мебели, но плохую мебель я узнаю безошибочно — достаточно одного к ней прикосновения, и на меня сразу же накатывает волна грусти.
Две девушки, сидевшие напротив нас, были настолько под стать этому столу и этому диванчику, что меня даже потянуло на философские размышления, которые свелись к одной-единственной фразе: «Души убогих и печальных печально обретаются в убогой мебели».
Маки держала на коленях сумочку «Луи Вюиттон». Мой взгляд случайно упал на эту сумочку, и вдруг, в одну секунду, я осознал, почему ради «Прада» и «Шанель» девчонки-малолетки готовы практически на все. Дело в том, что обладание любой настоящей вещью — даже не обязательно фирменной, а просто достойной вещью — дарит человеку частицу счастья, уменьшает его печаль. Но поиск настоящей вещи, которая не была бы брэндом, требует много сил и времени, а также определенной изысканности вкуса. Поэтому фирменные товары так и остаются самыми доступными из настоящих вещей.
Подлокотники нашего диванчика были жутко неудобными. Они нелепо торчали по краям, не позволяя ни сесть боком, ни закинуть ногу на ногу. Так что принять мало-мальски непринужденную позу не было никакой возможности. Мы сидели с Фрэнком нога к ноге или, точнее, бедро к бедру. Поэтому, когда я доставал мобильник из кармана брюк, я, конечно же, задел Фрэнка локтем.
— Ты своей девушке собираешься звонить? — спросил Фрэнк.
Но тут Юко стала совать ему под нос бумажную салфетку, приговаривая «нэйм, нэйм, ю нэйм». По-видимому, она хотела, чтобы Фрэнк написал ей свое имя.
Фрэнк вывел на салфетке заглавными буквами: FRANK, потом на секунду задумался и с обеспокоенным видом обратился ко мне:
— Слышь, Кенжи, как там меня зовут? — И тут же весело рассмеялся, но от этого его смеха мне стало страшно.
Джун наконец сняла трубку:
— А, Кенжи? Привет. Ты в порядке?
— Эээ… — только и успел сказать я, как Фрэнк со словами: «Можно мне на секундочку?» вырвал у меня мобильник. Я инстинктивно сжал кулак, но он с силой надавил мне на запястье и выхватил телефон. Я уверен, именно так голодная горилла срывает с дерева банан.
«Ты совсем охренел, что ли?!» — чуть было не заорал я, но, к счастью, сработал инстинкт самосохранения. Было очевидно, что в данной ситуации бороться за свою честь не приходится. Если бы я был собакой, то в этот момент я поджал бы хвост и завалился бы на бок, признавая себя побежденным.
Это заняло одну секунду: я сидел справа от Фрэнка и держал мобильник в правой руке, когда его рука — левая — пронеслась прямо перед моим носом, на мгновение заслонив мне весь обзор. Этой рукой Фрэнк крепко схватил меня за запястье и отвел мою руку с зажатым в ней телефоном чуть в сторону. Затем, левой рукой все еще сжимая мое запястье, он правой выхватил у меня мобильник, едва не оторвав мне кисть.
Фрэнк обошелся со мной чудовищно грубо. Это было самое натуральное насилие. Но со стороны все выглядело вполне невинно — этакие мальчишеские забавы двух дружков-переростков. Девушки даже захихикали: «Ой, ма-альчики, ну вы даете…»
Оказалось, что Фрэнк очень сильный. Просто невероятно сильный. От прикосновения его рук я почувствовал тот же самый холод, что и вчера, когда в баттинг-центре случайно коснулся его плеча. Металлический, пугающий холод. Я подумал, что своими ручищами он сломает мой мобильник в два счета. Но с мобильником Фрэнк обращался очень нежно, словно в одну секунду лишившись своей нечеловеческой силы.