Страница:
Третья дверь была открыта к заходу солнца. Оставалась последняя наружная дверь, и Тренк энергично принялся за работу. Но тут сломался нож, причем отломившийся клинок выпал наружу. Все было кончено.
В отчаянии Тренк схватил нож и обломком лезвия вскрыл себе вены на руках и на ногах. Он лежал и спокойно ждал смерти… Эта предсмертная дремота должна была казаться ему райским блаженством после всех перенесенных ужасов, после крушения надежд1. Он очнулся, когда услышал, что его кто-то зовет. «Барон Тренк, барон Тренк!» Это был его друг, гренадер Гефгардт, ухитрившийся незаметно проскользнуть на гребень вала. «Я вам доставлю все, что нужно, все инструменты. Не унывайте, положитесь на меня, я выручу вас…»
Тренк, раздумав умирать, остановил кровь и перевязал раны.
Появившиеся охранники не сразу смогли понять, почему двери открыты. Затем они увидели окровавленного Тренка, в одной руке он держал кирпич, в Другой — сломанный нож. Узник страшным голосом закричал: «Уходите, Уходите прочь! Скажите коменданту, что я на все решился, что я не намерен дольше жить в этих цепях! Пусть он пришлет солдат, и пусть они размозжат мне голову! Я никого не впущу сюда! Я убью полсотни, прежде чем ко мне проберется хоть один!»
Плац-майор послал за комендантом. Тренк надеялся, что с него снимут Цепи, сделают послабления. Однако подоспевший комендант велел схватить узника, но гренадеры отказались выполнять приказ. Тогда плац-майор вступил в переговоры. Когда они закончились безрезультатно, комендант отдал приказ идти на штурм. Но первый же гренадер свалился без сознания к ногам узника. Наконец, обессилев, Тренк все-таки сдался. Ему сделали перевязку, привели в чувство. Цепей на него не надевали, позволили отлежаться несколько дней, но затем снова заковали в кандалы. Поставили новые двери, обитые железом.
Тренк отдыхал и собирался с силами. Он помнил, что у него есть на свободе надежный друг — Гефгардт. Верный гренадер перебросил в камеру тонкую медную проволоку и по ней передал Тренку множество полезных вещей: подпилки, ножи, бумагу, карандаш. Тренк написал письма друзьям в Вену с просьбой выслать денег на имя Гефгардта. Солдат передал ему эти деньги в кружке с водой.
Тренк аккуратно распилил кандалы и цепи. Он выдернул гвоздь из пола и обточил его в виде отвертки. Теперь можно было быстро развинчивать и ввинчивать винты на оковах и в дверях камеры. Железные опилки он смешивал с хлебным мякишем и этой замазкой перед осмотром заделывал пропилы. Геф-* гардт доставил ему свечку и огниво. Тренк намеревался поднять пол камеры и сделать подкоп, ведущий за крепостной вал. |
Пол состоял из сложенных в три ряда дубовых плах, толщиной в три дюйма, и был сколочен 12-дюймовыми гвоздями. Одним из гвоздей, словно долотом, Тренк и начал орудовать. К его счастью, под полом оказался мелкий сыпучий песок. Гренадер передал полотнище, из которого Тренк наделал длинных кишковидных мешков; в этих мешках он передавал песок Гефгард-ту. Разумеется, что такую работу можно было вести только в те дни, когда гренадер стоял на часах у камеры авантюриста, то есть один раз в две-три недели.
Гефгардт принес ему небольшой пистолет, порох, пули, ножи, ружейный штык. Все это Тренк прятал под полом. Стены его темницы были углублены в грунт примерно на метр; он скоро подрыл стену и теперь вел подкоп в направлении крепостного вала.
Прошло восемь месяцев. Тренк попросил отправить Гефгардта письмо, а тот отдал его своей жене. Женщина так волновалась, что ее поведение на почте вызвало подозрения. Письмо перехватили. Стало ясно: Тренк опять что-то замышляет. В камере провели тщательный обыск. Плотники осмотрели пол, кузнецы — оковы, но ничего не нашли. Окно заделали еще одним рядом кирпичей. Заключенному учинили допрос, требуя выдать сообщников. Причем допрос велся в присутствии всего гарнизона. Но Фридрих молчал. Солдаты и офицеры отдали должное его мужеству, и вскоре среди них у Тренка появились друзья.
Сразу после допроса у Тренка отобрали кровать, а цепей добавили, так что теперь он мог только сидеть прислонившись к стене. Тренк тяжело заболел и в течение двух месяцев находился на грани жизни и смерти.
Поправившись, он первым делом подкупил трех офицеров, которые принесли в его камеру свечи, газеты, книги. По распоряжению одного из друзей-офицеров узнику надели якобы гораздо более прочные поручни, на самом же деле они были просторнее прежних, так что Тренк мог без особого труда высвобождать руки.
Получив план крепости, он решил прорыть новый ход, длиной не менее десяти метров, до подземной галереи, окружавшей крепостной ров. Старый ход был проложен под ногами часовых, и те могли услышать подозрительные шумы под землей. Теперь Тренк работал каждую ночь: песок из нового лаза он бросал в старый лаз.
И все-таки ночью охранники на крепостном валу услышали шорох под землей, о чем немедленно доложили начальству. К счастью для Тренка, осмотр его камеры произвели днем, поэтому ничего не нашли. Часовым сделали выговор, мол, это был всего лишь крот. Но вскоре часовой вновь услышал шорох под ногами. Тренк в это время как раз заканчивал свой лаз. Он едва успел спрятать под полом пистолет, свечки и другие вещи, как двери отворились и проверяющие увидели на полу камеры целую гору песка…
Тренка снова допросили в присутствии всего гарнизона, пытаясь выявить сообщников.
«Очень просто, — отвечал узник на грозные окрики начальства, — мне помогает сам сатана; он мне и доставил все, что было нужно. По ночам мы с ним играем в трынку; он и свечку с собой приносит! Вы так и знайте, что бы вы ни делали, он сумеет выручить меня из вашей темницы!»
Обыскав его, ничего не нашли, а под полом посмотреть не догадались. Тренком овладело сумасшедшее желание поиздеваться над своими истязателями. Когда они вышли из камеры, он их окликнул: «Вы забыли самое главное!» Те вернулись, а он подал им подпилок со словами: «Вот видите, вы только что вышли, а дьявол, мой приятель, уже успел подсунуть мне новый подпилок». Только они вышли, он вновь их окликнул и показал нож и деньги. Должно быть, на этот раз они решили, что без дьявола здесь не обошлось, и поспешили ретироваться, а Тренк расхохотался им вслед.
Долгое время он ничего не предпринимал. За ним пристально следили. Наконец ему удалось подкупить офицеров гарнизона, которые сообщили ему важные сведения: в Магдебурге в казематах находилось несколько тысяч хорватов, плененных во время войны с Австрией. Тренк задумал взбунтовать этих хорватов, ворваться с ними в арсенал, захватить там оружие, затем напасть на крепость, овладеть ею и преподнести ее в подарок Австрии! Тренк написал друзьям в Вену, вкратце изложил им свой план и попросил денег. Но друзья арестовали гонца и сообщили о заговоре магдебургскому коменданту. Начальство крепости решило не предавать огласке это дело, в противном случае король не пощадил бы не только Тренка, но и само начальство…
Тренк опять взялся за подкоп. Один из его преданных друзей-офицеров снабдил его необходимыми инструментами. Тренк решил схитрить: тщательно заделав настоящий подкоп, он начал рыть лаз совсем в другом месте. При этом он постарался как можно громче шуметь и стучать во время работы, так что его возня была услышана часовыми. Проверяющие застали его за работой; Целая гора песка лежала в его камере. Начальство не обратило внимания на странное несоответствие между размерами огромной кучи и маленького хода. Песок вынесли из камеры, а Тренку только этого и надо было.
Комендант Магдебурга вскоре сошел с ума, и на его место был назначен Молодой наследный принц Гессен-Кассельский. Узнав историю несчастного Тренка, он распорядился снять с него цепи и облегчить его участь. Тренк в свою очередь дал ему слово не предпринимать новых попыток побега, пока принц будет комендантом. Но через полтора года принц, после смерти своего °тца, вынужден был уехать, и Тренк оказался вновь свободен от обязательств.
Он подкопался под стену и стал рыть дальше. Однажды он так сильно нажал ногой на один из камней этой стены, что громадная плита сорвалась и наглухо загородила ход Тренк лежал, как в футляре Через несколько минут Тренку стало нечем дышать, он лишился чувств. Как он не погиб — остается загадкой. Пролежав какое-то время в обмороке, Тренк очнулся, снова начал с отчаянием скрести песок, пока не очутился перед роковым камнем. Он быстро вырыл под ним яму, куда опустил сам камень; вверху появилось отверстие, через которое стал поступать воздух Оставалось только расширить это отверстие и пролезть в него После этого происшествия камера показалась узнику настоящим раем
Тренк провел в заключении восемь лет. Последний подкоп ему долго не удавалось закончить, главным образом потому, что состав гарнизона крепости часто менялся и ему приходилось тратить много времени на знакомство с новыми людьми Наконец дело было сделано. Тогда Тренку захотелось поразить короля благородством, заставить его склониться перед величием духа бедного арестанта и помиловать его. Он попросил к себе плац-майора и сделал следующее заявление: в присутствии коменданта крепости и всего гарнизона он, Тренк, в любое время и в любой час дня войдет в свою камеру, его закроют на все замки, а затем его увидят на гребне крепостной стены. Он докажет, что имел возможность бежать, но пренебрег ею, о чем просит сообщить королю и ходатайствовать о его помиловании.
Начальство, встревоженное новой выходкой Тренка, вступило с ним в переговоры. Комендант крепости, герцог Фердинанд Брауншвейгский, обещал ему свое покровительство, но просил его, не выходя на крепостную стену, показать и объяснить, каким образом он собирается это сделать. Тренк долго колебался, сомневаясь в искренности данных ему обещаний, но наконец решился и объяснил все, выдал свои инструменты, показал подкоп. Начальство ошеломленно смотрело, расспрашивало, переспрашивало, даже спорило: это казалось невероятным Комендант доложил о Тренке королю и просил помиловать его. Фридрих, смягчившись, обещал помилование, но отложил исполнение своего обещания на целый год.
Тренк вышел из темницы в 1763 году. Ему было всего 37 лет Вся его дальнейшая жизнь, подробно описанная в его записках, является продолжением того же почти фантастического романа Из Магдебургской тюрьмы он отправился в Австрию; здесь наследники Тренка-пандура засадили его на полтора месяца в тюрьму Но затем его оправдали и даже произвели в майоры.
В 1765 году он поселился в Ахене и женился на дочери бургомистра. Он занимался торговлей, издавал журнал «Друг человечества» и популярную газету, писал стихи и повести. С 1774 по 1777 год путешествовал по Европе, побывал во Франции, в Англии, подружился со знаменитым Франклином, который звал его в Америку; но Тренк отказался от этого лестного предложения и продолжал виноторговлю, которая тогда процветала. Но ему и тут не было суждено найти покоя: он нарвался на мошенников и разорился
Тренк вернулся в Вену, где рассчитывал на благосклонность Марии-Тере-зии Но знаменитая государыня скоро скончалась Австрийское правительство часто давало ему деликатные поручения Это приносило авантюристу неплохой доход К тому же Фридрих II вернул конфискованные покойным королем имения в Пруссии. Тренк удалился в свое венгерское поместье в Цвербах и здесь лет шесть с успехом хозяйничал Желая поправить свое финансовое положение, он издал мемуары, имевшие успех у читателей В 1787 году Тренк, наконец, вернулся на родину, увидел Кенигсберг и свою возлюбленную, принцессу Амалию Она обещала ему свое покровительство, взяла на себя устройство судьбы его детей; но дети его вскоре умерли. Тренк продолжал писать, издал брошюрки о Французской революции; но они не понравились в Вене, автора их схватили и заточили в тюрьму, а потом выгнали из Австрии. Тренк отправился в Париж и попал туда в самый разгар Великой французской революции в 1791 году. Он рассчитывал на свою популярность, но ошибся: его никто не знал, и он скоро впал в нищету. Кого-то из членов комитета общественной безопасности вдруг осенила догадка, что Тренк прусский шпион; его немедленно заключили в тюрьму; это было его последнее тюремное заключение, которое закончилось для него на эшафоте. Он погиб под ножом гильотины в июле 1794 года, в один день с незабвенным поэтом Андре Шенье.
Княжна Елизавета Тараканова
В отчаянии Тренк схватил нож и обломком лезвия вскрыл себе вены на руках и на ногах. Он лежал и спокойно ждал смерти… Эта предсмертная дремота должна была казаться ему райским блаженством после всех перенесенных ужасов, после крушения надежд1. Он очнулся, когда услышал, что его кто-то зовет. «Барон Тренк, барон Тренк!» Это был его друг, гренадер Гефгардт, ухитрившийся незаметно проскользнуть на гребень вала. «Я вам доставлю все, что нужно, все инструменты. Не унывайте, положитесь на меня, я выручу вас…»
Тренк, раздумав умирать, остановил кровь и перевязал раны.
Появившиеся охранники не сразу смогли понять, почему двери открыты. Затем они увидели окровавленного Тренка, в одной руке он держал кирпич, в Другой — сломанный нож. Узник страшным голосом закричал: «Уходите, Уходите прочь! Скажите коменданту, что я на все решился, что я не намерен дольше жить в этих цепях! Пусть он пришлет солдат, и пусть они размозжат мне голову! Я никого не впущу сюда! Я убью полсотни, прежде чем ко мне проберется хоть один!»
Плац-майор послал за комендантом. Тренк надеялся, что с него снимут Цепи, сделают послабления. Однако подоспевший комендант велел схватить узника, но гренадеры отказались выполнять приказ. Тогда плац-майор вступил в переговоры. Когда они закончились безрезультатно, комендант отдал приказ идти на штурм. Но первый же гренадер свалился без сознания к ногам узника. Наконец, обессилев, Тренк все-таки сдался. Ему сделали перевязку, привели в чувство. Цепей на него не надевали, позволили отлежаться несколько дней, но затем снова заковали в кандалы. Поставили новые двери, обитые железом.
Тренк отдыхал и собирался с силами. Он помнил, что у него есть на свободе надежный друг — Гефгардт. Верный гренадер перебросил в камеру тонкую медную проволоку и по ней передал Тренку множество полезных вещей: подпилки, ножи, бумагу, карандаш. Тренк написал письма друзьям в Вену с просьбой выслать денег на имя Гефгардта. Солдат передал ему эти деньги в кружке с водой.
Тренк аккуратно распилил кандалы и цепи. Он выдернул гвоздь из пола и обточил его в виде отвертки. Теперь можно было быстро развинчивать и ввинчивать винты на оковах и в дверях камеры. Железные опилки он смешивал с хлебным мякишем и этой замазкой перед осмотром заделывал пропилы. Геф-* гардт доставил ему свечку и огниво. Тренк намеревался поднять пол камеры и сделать подкоп, ведущий за крепостной вал. |
Пол состоял из сложенных в три ряда дубовых плах, толщиной в три дюйма, и был сколочен 12-дюймовыми гвоздями. Одним из гвоздей, словно долотом, Тренк и начал орудовать. К его счастью, под полом оказался мелкий сыпучий песок. Гренадер передал полотнище, из которого Тренк наделал длинных кишковидных мешков; в этих мешках он передавал песок Гефгард-ту. Разумеется, что такую работу можно было вести только в те дни, когда гренадер стоял на часах у камеры авантюриста, то есть один раз в две-три недели.
Гефгардт принес ему небольшой пистолет, порох, пули, ножи, ружейный штык. Все это Тренк прятал под полом. Стены его темницы были углублены в грунт примерно на метр; он скоро подрыл стену и теперь вел подкоп в направлении крепостного вала.
Прошло восемь месяцев. Тренк попросил отправить Гефгардта письмо, а тот отдал его своей жене. Женщина так волновалась, что ее поведение на почте вызвало подозрения. Письмо перехватили. Стало ясно: Тренк опять что-то замышляет. В камере провели тщательный обыск. Плотники осмотрели пол, кузнецы — оковы, но ничего не нашли. Окно заделали еще одним рядом кирпичей. Заключенному учинили допрос, требуя выдать сообщников. Причем допрос велся в присутствии всего гарнизона. Но Фридрих молчал. Солдаты и офицеры отдали должное его мужеству, и вскоре среди них у Тренка появились друзья.
Сразу после допроса у Тренка отобрали кровать, а цепей добавили, так что теперь он мог только сидеть прислонившись к стене. Тренк тяжело заболел и в течение двух месяцев находился на грани жизни и смерти.
Поправившись, он первым делом подкупил трех офицеров, которые принесли в его камеру свечи, газеты, книги. По распоряжению одного из друзей-офицеров узнику надели якобы гораздо более прочные поручни, на самом же деле они были просторнее прежних, так что Тренк мог без особого труда высвобождать руки.
Получив план крепости, он решил прорыть новый ход, длиной не менее десяти метров, до подземной галереи, окружавшей крепостной ров. Старый ход был проложен под ногами часовых, и те могли услышать подозрительные шумы под землей. Теперь Тренк работал каждую ночь: песок из нового лаза он бросал в старый лаз.
И все-таки ночью охранники на крепостном валу услышали шорох под землей, о чем немедленно доложили начальству. К счастью для Тренка, осмотр его камеры произвели днем, поэтому ничего не нашли. Часовым сделали выговор, мол, это был всего лишь крот. Но вскоре часовой вновь услышал шорох под ногами. Тренк в это время как раз заканчивал свой лаз. Он едва успел спрятать под полом пистолет, свечки и другие вещи, как двери отворились и проверяющие увидели на полу камеры целую гору песка…
Тренка снова допросили в присутствии всего гарнизона, пытаясь выявить сообщников.
«Очень просто, — отвечал узник на грозные окрики начальства, — мне помогает сам сатана; он мне и доставил все, что было нужно. По ночам мы с ним играем в трынку; он и свечку с собой приносит! Вы так и знайте, что бы вы ни делали, он сумеет выручить меня из вашей темницы!»
Обыскав его, ничего не нашли, а под полом посмотреть не догадались. Тренком овладело сумасшедшее желание поиздеваться над своими истязателями. Когда они вышли из камеры, он их окликнул: «Вы забыли самое главное!» Те вернулись, а он подал им подпилок со словами: «Вот видите, вы только что вышли, а дьявол, мой приятель, уже успел подсунуть мне новый подпилок». Только они вышли, он вновь их окликнул и показал нож и деньги. Должно быть, на этот раз они решили, что без дьявола здесь не обошлось, и поспешили ретироваться, а Тренк расхохотался им вслед.
Долгое время он ничего не предпринимал. За ним пристально следили. Наконец ему удалось подкупить офицеров гарнизона, которые сообщили ему важные сведения: в Магдебурге в казематах находилось несколько тысяч хорватов, плененных во время войны с Австрией. Тренк задумал взбунтовать этих хорватов, ворваться с ними в арсенал, захватить там оружие, затем напасть на крепость, овладеть ею и преподнести ее в подарок Австрии! Тренк написал друзьям в Вену, вкратце изложил им свой план и попросил денег. Но друзья арестовали гонца и сообщили о заговоре магдебургскому коменданту. Начальство крепости решило не предавать огласке это дело, в противном случае король не пощадил бы не только Тренка, но и само начальство…
Тренк опять взялся за подкоп. Один из его преданных друзей-офицеров снабдил его необходимыми инструментами. Тренк решил схитрить: тщательно заделав настоящий подкоп, он начал рыть лаз совсем в другом месте. При этом он постарался как можно громче шуметь и стучать во время работы, так что его возня была услышана часовыми. Проверяющие застали его за работой; Целая гора песка лежала в его камере. Начальство не обратило внимания на странное несоответствие между размерами огромной кучи и маленького хода. Песок вынесли из камеры, а Тренку только этого и надо было.
Комендант Магдебурга вскоре сошел с ума, и на его место был назначен Молодой наследный принц Гессен-Кассельский. Узнав историю несчастного Тренка, он распорядился снять с него цепи и облегчить его участь. Тренк в свою очередь дал ему слово не предпринимать новых попыток побега, пока принц будет комендантом. Но через полтора года принц, после смерти своего °тца, вынужден был уехать, и Тренк оказался вновь свободен от обязательств.
Он подкопался под стену и стал рыть дальше. Однажды он так сильно нажал ногой на один из камней этой стены, что громадная плита сорвалась и наглухо загородила ход Тренк лежал, как в футляре Через несколько минут Тренку стало нечем дышать, он лишился чувств. Как он не погиб — остается загадкой. Пролежав какое-то время в обмороке, Тренк очнулся, снова начал с отчаянием скрести песок, пока не очутился перед роковым камнем. Он быстро вырыл под ним яму, куда опустил сам камень; вверху появилось отверстие, через которое стал поступать воздух Оставалось только расширить это отверстие и пролезть в него После этого происшествия камера показалась узнику настоящим раем
Тренк провел в заключении восемь лет. Последний подкоп ему долго не удавалось закончить, главным образом потому, что состав гарнизона крепости часто менялся и ему приходилось тратить много времени на знакомство с новыми людьми Наконец дело было сделано. Тогда Тренку захотелось поразить короля благородством, заставить его склониться перед величием духа бедного арестанта и помиловать его. Он попросил к себе плац-майора и сделал следующее заявление: в присутствии коменданта крепости и всего гарнизона он, Тренк, в любое время и в любой час дня войдет в свою камеру, его закроют на все замки, а затем его увидят на гребне крепостной стены. Он докажет, что имел возможность бежать, но пренебрег ею, о чем просит сообщить королю и ходатайствовать о его помиловании.
Начальство, встревоженное новой выходкой Тренка, вступило с ним в переговоры. Комендант крепости, герцог Фердинанд Брауншвейгский, обещал ему свое покровительство, но просил его, не выходя на крепостную стену, показать и объяснить, каким образом он собирается это сделать. Тренк долго колебался, сомневаясь в искренности данных ему обещаний, но наконец решился и объяснил все, выдал свои инструменты, показал подкоп. Начальство ошеломленно смотрело, расспрашивало, переспрашивало, даже спорило: это казалось невероятным Комендант доложил о Тренке королю и просил помиловать его. Фридрих, смягчившись, обещал помилование, но отложил исполнение своего обещания на целый год.
Тренк вышел из темницы в 1763 году. Ему было всего 37 лет Вся его дальнейшая жизнь, подробно описанная в его записках, является продолжением того же почти фантастического романа Из Магдебургской тюрьмы он отправился в Австрию; здесь наследники Тренка-пандура засадили его на полтора месяца в тюрьму Но затем его оправдали и даже произвели в майоры.
В 1765 году он поселился в Ахене и женился на дочери бургомистра. Он занимался торговлей, издавал журнал «Друг человечества» и популярную газету, писал стихи и повести. С 1774 по 1777 год путешествовал по Европе, побывал во Франции, в Англии, подружился со знаменитым Франклином, который звал его в Америку; но Тренк отказался от этого лестного предложения и продолжал виноторговлю, которая тогда процветала. Но ему и тут не было суждено найти покоя: он нарвался на мошенников и разорился
Тренк вернулся в Вену, где рассчитывал на благосклонность Марии-Тере-зии Но знаменитая государыня скоро скончалась Австрийское правительство часто давало ему деликатные поручения Это приносило авантюристу неплохой доход К тому же Фридрих II вернул конфискованные покойным королем имения в Пруссии. Тренк удалился в свое венгерское поместье в Цвербах и здесь лет шесть с успехом хозяйничал Желая поправить свое финансовое положение, он издал мемуары, имевшие успех у читателей В 1787 году Тренк, наконец, вернулся на родину, увидел Кенигсберг и свою возлюбленную, принцессу Амалию Она обещала ему свое покровительство, взяла на себя устройство судьбы его детей; но дети его вскоре умерли. Тренк продолжал писать, издал брошюрки о Французской революции; но они не понравились в Вене, автора их схватили и заточили в тюрьму, а потом выгнали из Австрии. Тренк отправился в Париж и попал туда в самый разгар Великой французской революции в 1791 году. Он рассчитывал на свою популярность, но ошибся: его никто не знал, и он скоро впал в нищету. Кого-то из членов комитета общественной безопасности вдруг осенила догадка, что Тренк прусский шпион; его немедленно заключили в тюрьму; это было его последнее тюремное заключение, которое закончилось для него на эшафоте. Он погиб под ножом гильотины в июле 1794 года, в один день с незабвенным поэтом Андре Шенье.
Княжна Елизавета Тараканова
(?-1775)
Происхождение ее загадочно, настоящая фамилия неизвестна. В разных странах появлялась под разными именами. Отличаясь редкой красотой и умом, имела массу поклонников, которых часто доводила до разорения и тюрьмы. Позднее выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и ее фаворита А Г. Разумовского, претендуя на российский престол. По указанию Екатерины II адмирал Орлов— Чесменский доставил ее в Россию, где она была заключена в Петропавловскую крепость. Умерла 4 декабря 1775 года от чахотки, скрыв тайну своего рождения даже от священника.
В октябре 1772 года в Париже объявилась молодая очаровательная женщина Она много путешествовала. Фамилию дама часто меняла: представлялась госпожой Франк, Шель, Тремуй, султаншей Али Эметти, принцессой Вол-Домирской, принцессой Азовской, Бетти из Оберштейна, графиней Пинне-бергской или Зелинской и, наконец, Елизаветой, княжной всероссийской.
Под именем Али Эметти она остановилась в роскошной гостинице на ост-Рове Сен-Луи и жила на широкую ногу, о чем скоро узнал весь Париж. Ее окружала многочисленная прислуга. Рядом с ней всегда находился барон Эмбс, которого она выдавала за своего родственника. На самом деле это был Вантурс, купеческий сын, сбежавший из Рента от жены и кредиторов. От княжны он получил более звучную фамилию. Второй ее компаньон, барон де Шенк, комендант и управляющий, был незаменимым помощником в ее авантюрах.
Приезд таинственной иностранки привнес в жизнь парижан необычайное оживление. Али Эмети открыла салон, рассылала приглашения, и на них охотно откликались. Публика у нее собиралась самая разнообразная: среди представителей знати можно было встретить торговца Понсе из квартала Сен-Дени и банкира по имени Маккэй. И тот, и другой почитали за великую честь оказаться в столь изысканном обществе. Торговец и банкир уверяли, что всегда рады оказать помощь высокородной черкесской княжне — ибо, по ее словам, родилась она в далекой Черкессии, — которая вот-вот должна была унаследовать огромное состояние от дяди, ныне проживающего в Персии.
Трудно сказать что-то определенное о ее возрасте. Сама она говорила в 1775 году, что ей 23 года, следовательно, родилась она в 1752 году. Однако согласно другому документу она была на семь лет старше. Ксендз Глембоцкий в письме к примасу Подосскому назвал ее «барышней болтушкой, имеющей не более двадцати лет», но через три месяца после этого сообщения уже назвал ее тридцатилетней. То же утверждает английский консул* сэр Джон Дик.
Как же выглядела таинственная княжна? Граф Валишевский писал: «Она юна, прекрасна и удивительно грациозна. У нее пепельные волосы, как у Елизаветы, цвет глаз постоянно меняется — они то синие, то иссиня-черные, что придает ее лицу некую загадочность и мечтательность, и, глядя на нее, кажется, будто и сама она вся соткана из грез. У нее благородные манеры — похоже, она получила прекрасное воспитание. Она выдает себя за черкешенку — точнее, так называют ее многие, — племянницу знатного, богатого перса…»
Глембоцкий говорил, что «она очень хорошо сотворена Богом, и, если бы не немного косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами».
А это описание принадлежит перу князя Голицына: «Насколько можно судить, она — натура чувствительная и пылкая. У нее живой ум, она обладает широкими познаниями, свободно владеет французским и немецким и говорит без всякого акцента. По ее словам, эту удивительную способность к языкам она открыла в себе, когда странствовала по разным государствам. За довольно короткий срок ей удалось выучить английский и итальянский, а будучи в Персии, она научилась говорить по-персидски и по-арабски».
Все выдающиеся и образованные люди говорили, что она «большого ума и богатых способностей», много знает, излагает свои мысли логично, с удивительным пониманием дела.
Али Эметти, княжна Волдомирская и Азовская обладала не только превосходнейшими манерами, искусством приобретать и увлекать знакомых, она очаровывала всесторонним знанием общества и артистическими способностями: играла на арфе, чертила, рисовала и прекрасно разбиралась в архитектуре.
Дама была впечатлительной, порывистой, увлекающейся натурой, прекрасно разбиралась в людях, без колебаний все ставила на карту, уверенностью, изящными манерами вводя в заблуждение даже самых подозрительных…
В Париже компания стала жить на широкую ногу. Они свели знакомства с богатым купцом Понцетом, графом Маскайем, старым чудаком Де-Марине.
Среди гостей, особенно часто наведывавшихся к княжне, был польский дворянин великий гетман литовский граф Михаил Огинский. Он прибыл в Париж, чтобы просить французского короля помочь его многострадальной Польше. Он превозносил до небес ее честное сердце и благодеяния. Огинский утверждал, что «вся Европа, к своему позору, не могла бы произвести подобной личности». Отношения между княжной и Огинским принимали все более романический характер. Али Эметти благосклонно принимала его ухаживания. Правда, у поляка не было денег, поэтому она выпросила у Огинского диплом на звание капитана литовских войск для сбежавшего из Гента Вантурса.
Был у княжны и другой верный поклонник — придворный маршал князя Лимбург-Штирумского граф де Рошфор-Валькур. Граф признался княжне в любви, и та, похоже, не осталась равнодушна к его чувству.
Но вот неожиданность! Королевские жандармы заключили под стражу так называемого барона Эмбса! Оказалось, что он вовсе не барон и не родственник княжны, а обыкновенный фламандский простолюдин и ее любовник. Арестовали же его за то, что он отказался платить в срок по векселям. Правда, вскоре его выпустили — под залог. И дружная компания — княжна, Эмбс и Шенк — спешно отбыла в Германию.
Граф де Рошфор, сгоравший от любви, последовал за своей возлюбленной во Франкфурт. Здесь он выбрал у своего владыки один из княжеских замков якобы для своей невесты. Рошфор представил свою невесту Али Эметти князю Лимбург-Штирумскому, владетелю — как и большинство немецких мелкопоместных дворян — крохотного участка земли и предводителю войска из дюжины солдат. Князь тут же влюбился в прекрасную черкешенку. Он расплатился с ее кредиторами деньгами и орденами, а принцессу вывез в замок Неусес во Франконии. Несчастный «жених» Рошфор был объявлен чуть ли не государственным преступником и был взят на несколько месяцев под арест.
Али Эметти, приняв европейское имя Элеонора, стала жить в Неусесе в роскоши. Она пообещала князю, что его финансовые трудности позади, ее персидский дядюшка обо всем позаботится. Европейская «Элеонора» была для него «любимым ребенком», «божественной Бетти» или «маленькой Али», а он — ее «верным рабом». Элеонора с видимым усердием принялась за дело, надеясь склонить князя уступить ей графство Оберштейн.
Она решила привести потерявшего голову влюбленного к алтарю. Чтобы ускорить процесс, сочинила сказку о необходимости возвращения в Персию, куда ее опекун будто бы вызывал для того, чтобы выдать замуж. На дорогу денег должен был добыть министр курфюста тревирского Евстафий фон Горн-штейн. Она обещала прислать значительную сумму для покрытия своих долгов, поддержания Штирума и выкупа Оберштейна… Эффект превзошел все ожидания. Лимбург сделал ей предложение, готов был даже отречься от престола в пользу младшего брата и отправиться с ней в далекие страны, в Персию, куда угодно…
И только фон Горнштейн, хотя и был очарован принцессой, потребовал Документы о ее происхождении. Это был сильный удар для авантюристки. Она заявила, что остается в Европе, так как получила от опекуна позволение на брак с Лимбургом и обещание больших… персидских подкреплений.
Горнштейн поверил ей. 31 июля 1773 года он написал письмо принцессе, в котором говорилось: «Вы сотворены для того, чтобы подарить князю счастье». Она ответила любезностью, попросив прелата разрешить считать его своим Учителем. А документы о ее происхождении она обязательно предоставит, но позже. Она владетельница Азова, находящегося под верховным управлением Российской империи. Через несколько дней мир узнал из газет, что, как наследница дома Волдомира, она может без помех войти во владение отцовским имуществом, которое секвестировано в 1740 году на двадцать лет.
Желая подразнить любовника, она объявила, что освобождает Лимбурга от всех обязательств до окончания русско-турецкой войны, после которой в Петербурге признают ее права на княжество Волдомир… Она решила отдать ему свое поместье в управление и даже предложила вексель на значительную сумму, написанный на воображаемого банкира.
Элеонора объявила себя беременной. По всей вероятности, это было очередным вымыслом, чтобы связать себя с любовником более прочными узами. Она пыталась вызвать ревность Лимбурга оживленной перепиской с Огинским.
Наконец, улучив момент, принцесса призналась ему, что на самом деле она — дочь русской императрицы Елизаветы Петровны! И что ее, мол, сослали в Сибирь, потом похитили и увезли ко двору персидского шаха, после чего она наконец попала в Европу…
Во время визита к своей сестре Иозеф-Фридерик-Поликсен в Бартенштей-не Лимбург услышал, что Али — дочь императрицы Елизаветы и казацкого гетмана Разумовского. Какой-то поручик так расписал сказку о ее происхождении, что при дворе князя Гогенлоэ-Бартенштейн все внимали ей, затаив дыхание. Появление сенсационных слухов о великой русской княжне относится к декабрю 1773 года. За несколько месяцев до того Емельян Пугачев, выдававший себя за Петра III, обнародовал первый манифест и зажег над Уралом зарево могучего восстания.
Князь Лимбург-Штирумский, судя по всему, ни на миг не усомнился в искренности ее слов. Он даже поклялся, что впредь будет покровительствовать внучке Петра Великого везде и во всем, ибо, по его мнению, только она по праву достойна короны Российской империи, а не какая-то там Екатери-на-узурпаторша!
Но так ли безосновательно ее утверждение, что она родилась от морганатического брака императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским?
Это одна из загадок русской истории. Однажды простому казаку Алексею Разуму улыбнулась удача — он поступил певчим в церковную капеллу при императорском дворе. Елизавета заметила пригожего молодца, и вскоре он стал ее любовником. А немного спустя казак уже был камергером, генерал-майором, обер-егермейстером, генерал-аншефом, кавалером ордена Андрея Первозванного, графом Священной Римской империи и фельдмаршалом! Впрочем, несмотря на все чины и регалии, Алексей оставался человеком вполне здравомыслящим, он часто говаривал своей августейшей возлюбленной: «Елизавета Петровна, ты вольна величать меня хоть фельдмаршалом, хоть кем угодно, однако ж ты не в силах сделать так, чтобы слуги и рабы твои воспринимали меня всерьез1»
Венцом удач Разумовского — отныне его уже звали Разумовский — стал его тайный брак с Елизаветой. Но были ли у них дети? Мнения историков на сей счет расходятся. Автор жизнеописания принцессы Воддомирской Шарль де Ларивьер, к примеру, считает, что «у них было по меньшей мере двое детей, и после рождения они получили имя и титулы князя и княжны Таракановых».
А между тем князь Лимбургский постепенно становился рабом своей страсти. Ослепленный любовью, он не заметил, как в окружении княжны появился поляк по фамилии Доманский Он был молод, хорош собой, обладал живым умом и отличался завидной храбростью, причем не только на словах, как многие, а и наделе. В 1772 и 1773 годах Польша переживала кризис, который, впрочем, ей так и не было суждено преодолеть. Екатерина II навязала полякам в короли своего фаворита Станислава Понятовского. У власти он держался исключительно благодаря покровительству русских, прибравших к рукам буквально все: и польскую армию, и дипломатию, и местное управление. Большая часть польских дворян, грезивших об аристократической республике, взяла в руки оружие, чтобы защищать независимость своей родины. Но полки Станислава и Екатерины разбили повстанцев в пух и прах. А тем из них, кто выжил, пришлось покинуть Польшу.
Граф Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильнен-ский воевода и главный предводитель конфедератов — так называли польских дворян, восставших против Станислава Понятовского, ставленника Екатерины II, — предпочел поселиться в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали своего стремления — при первой же возможности вновь выступить с оружием в руках против Станислава. Доманско-му больше, чем кому бы то ни было, не терпелось сразиться за независимость Польши. При нем состоял Йозеф Рихтер, некогда служивший графу Огинс-кому в Париже. Огинский «уступил» его княжне Волдомир. Так Рихтер рассказал Михаилу Доманскому, своему новому хозяину, о княжне, о ее «причудах, красоте и обаянии». И Доманский, питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Ради нее он бросился в омут сумасшедшей политической авантюры. Но после того как в жизни княжны появился Доманский, ее поведение резко изменилось.
До сих пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти Польшу, — это отстранение Екатерины от власти.
В октябре 1772 года в Париже объявилась молодая очаровательная женщина Она много путешествовала. Фамилию дама часто меняла: представлялась госпожой Франк, Шель, Тремуй, султаншей Али Эметти, принцессой Вол-Домирской, принцессой Азовской, Бетти из Оберштейна, графиней Пинне-бергской или Зелинской и, наконец, Елизаветой, княжной всероссийской.
Под именем Али Эметти она остановилась в роскошной гостинице на ост-Рове Сен-Луи и жила на широкую ногу, о чем скоро узнал весь Париж. Ее окружала многочисленная прислуга. Рядом с ней всегда находился барон Эмбс, которого она выдавала за своего родственника. На самом деле это был Вантурс, купеческий сын, сбежавший из Рента от жены и кредиторов. От княжны он получил более звучную фамилию. Второй ее компаньон, барон де Шенк, комендант и управляющий, был незаменимым помощником в ее авантюрах.
Приезд таинственной иностранки привнес в жизнь парижан необычайное оживление. Али Эмети открыла салон, рассылала приглашения, и на них охотно откликались. Публика у нее собиралась самая разнообразная: среди представителей знати можно было встретить торговца Понсе из квартала Сен-Дени и банкира по имени Маккэй. И тот, и другой почитали за великую честь оказаться в столь изысканном обществе. Торговец и банкир уверяли, что всегда рады оказать помощь высокородной черкесской княжне — ибо, по ее словам, родилась она в далекой Черкессии, — которая вот-вот должна была унаследовать огромное состояние от дяди, ныне проживающего в Персии.
Трудно сказать что-то определенное о ее возрасте. Сама она говорила в 1775 году, что ей 23 года, следовательно, родилась она в 1752 году. Однако согласно другому документу она была на семь лет старше. Ксендз Глембоцкий в письме к примасу Подосскому назвал ее «барышней болтушкой, имеющей не более двадцати лет», но через три месяца после этого сообщения уже назвал ее тридцатилетней. То же утверждает английский консул* сэр Джон Дик.
Как же выглядела таинственная княжна? Граф Валишевский писал: «Она юна, прекрасна и удивительно грациозна. У нее пепельные волосы, как у Елизаветы, цвет глаз постоянно меняется — они то синие, то иссиня-черные, что придает ее лицу некую загадочность и мечтательность, и, глядя на нее, кажется, будто и сама она вся соткана из грез. У нее благородные манеры — похоже, она получила прекрасное воспитание. Она выдает себя за черкешенку — точнее, так называют ее многие, — племянницу знатного, богатого перса…»
Глембоцкий говорил, что «она очень хорошо сотворена Богом, и, если бы не немного косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами».
А это описание принадлежит перу князя Голицына: «Насколько можно судить, она — натура чувствительная и пылкая. У нее живой ум, она обладает широкими познаниями, свободно владеет французским и немецким и говорит без всякого акцента. По ее словам, эту удивительную способность к языкам она открыла в себе, когда странствовала по разным государствам. За довольно короткий срок ей удалось выучить английский и итальянский, а будучи в Персии, она научилась говорить по-персидски и по-арабски».
Все выдающиеся и образованные люди говорили, что она «большого ума и богатых способностей», много знает, излагает свои мысли логично, с удивительным пониманием дела.
Али Эметти, княжна Волдомирская и Азовская обладала не только превосходнейшими манерами, искусством приобретать и увлекать знакомых, она очаровывала всесторонним знанием общества и артистическими способностями: играла на арфе, чертила, рисовала и прекрасно разбиралась в архитектуре.
Дама была впечатлительной, порывистой, увлекающейся натурой, прекрасно разбиралась в людях, без колебаний все ставила на карту, уверенностью, изящными манерами вводя в заблуждение даже самых подозрительных…
В Париже компания стала жить на широкую ногу. Они свели знакомства с богатым купцом Понцетом, графом Маскайем, старым чудаком Де-Марине.
Среди гостей, особенно часто наведывавшихся к княжне, был польский дворянин великий гетман литовский граф Михаил Огинский. Он прибыл в Париж, чтобы просить французского короля помочь его многострадальной Польше. Он превозносил до небес ее честное сердце и благодеяния. Огинский утверждал, что «вся Европа, к своему позору, не могла бы произвести подобной личности». Отношения между княжной и Огинским принимали все более романический характер. Али Эметти благосклонно принимала его ухаживания. Правда, у поляка не было денег, поэтому она выпросила у Огинского диплом на звание капитана литовских войск для сбежавшего из Гента Вантурса.
Был у княжны и другой верный поклонник — придворный маршал князя Лимбург-Штирумского граф де Рошфор-Валькур. Граф признался княжне в любви, и та, похоже, не осталась равнодушна к его чувству.
Но вот неожиданность! Королевские жандармы заключили под стражу так называемого барона Эмбса! Оказалось, что он вовсе не барон и не родственник княжны, а обыкновенный фламандский простолюдин и ее любовник. Арестовали же его за то, что он отказался платить в срок по векселям. Правда, вскоре его выпустили — под залог. И дружная компания — княжна, Эмбс и Шенк — спешно отбыла в Германию.
Граф де Рошфор, сгоравший от любви, последовал за своей возлюбленной во Франкфурт. Здесь он выбрал у своего владыки один из княжеских замков якобы для своей невесты. Рошфор представил свою невесту Али Эметти князю Лимбург-Штирумскому, владетелю — как и большинство немецких мелкопоместных дворян — крохотного участка земли и предводителю войска из дюжины солдат. Князь тут же влюбился в прекрасную черкешенку. Он расплатился с ее кредиторами деньгами и орденами, а принцессу вывез в замок Неусес во Франконии. Несчастный «жених» Рошфор был объявлен чуть ли не государственным преступником и был взят на несколько месяцев под арест.
Али Эметти, приняв европейское имя Элеонора, стала жить в Неусесе в роскоши. Она пообещала князю, что его финансовые трудности позади, ее персидский дядюшка обо всем позаботится. Европейская «Элеонора» была для него «любимым ребенком», «божественной Бетти» или «маленькой Али», а он — ее «верным рабом». Элеонора с видимым усердием принялась за дело, надеясь склонить князя уступить ей графство Оберштейн.
Она решила привести потерявшего голову влюбленного к алтарю. Чтобы ускорить процесс, сочинила сказку о необходимости возвращения в Персию, куда ее опекун будто бы вызывал для того, чтобы выдать замуж. На дорогу денег должен был добыть министр курфюста тревирского Евстафий фон Горн-штейн. Она обещала прислать значительную сумму для покрытия своих долгов, поддержания Штирума и выкупа Оберштейна… Эффект превзошел все ожидания. Лимбург сделал ей предложение, готов был даже отречься от престола в пользу младшего брата и отправиться с ней в далекие страны, в Персию, куда угодно…
И только фон Горнштейн, хотя и был очарован принцессой, потребовал Документы о ее происхождении. Это был сильный удар для авантюристки. Она заявила, что остается в Европе, так как получила от опекуна позволение на брак с Лимбургом и обещание больших… персидских подкреплений.
Горнштейн поверил ей. 31 июля 1773 года он написал письмо принцессе, в котором говорилось: «Вы сотворены для того, чтобы подарить князю счастье». Она ответила любезностью, попросив прелата разрешить считать его своим Учителем. А документы о ее происхождении она обязательно предоставит, но позже. Она владетельница Азова, находящегося под верховным управлением Российской империи. Через несколько дней мир узнал из газет, что, как наследница дома Волдомира, она может без помех войти во владение отцовским имуществом, которое секвестировано в 1740 году на двадцать лет.
Желая подразнить любовника, она объявила, что освобождает Лимбурга от всех обязательств до окончания русско-турецкой войны, после которой в Петербурге признают ее права на княжество Волдомир… Она решила отдать ему свое поместье в управление и даже предложила вексель на значительную сумму, написанный на воображаемого банкира.
Элеонора объявила себя беременной. По всей вероятности, это было очередным вымыслом, чтобы связать себя с любовником более прочными узами. Она пыталась вызвать ревность Лимбурга оживленной перепиской с Огинским.
Наконец, улучив момент, принцесса призналась ему, что на самом деле она — дочь русской императрицы Елизаветы Петровны! И что ее, мол, сослали в Сибирь, потом похитили и увезли ко двору персидского шаха, после чего она наконец попала в Европу…
Во время визита к своей сестре Иозеф-Фридерик-Поликсен в Бартенштей-не Лимбург услышал, что Али — дочь императрицы Елизаветы и казацкого гетмана Разумовского. Какой-то поручик так расписал сказку о ее происхождении, что при дворе князя Гогенлоэ-Бартенштейн все внимали ей, затаив дыхание. Появление сенсационных слухов о великой русской княжне относится к декабрю 1773 года. За несколько месяцев до того Емельян Пугачев, выдававший себя за Петра III, обнародовал первый манифест и зажег над Уралом зарево могучего восстания.
Князь Лимбург-Штирумский, судя по всему, ни на миг не усомнился в искренности ее слов. Он даже поклялся, что впредь будет покровительствовать внучке Петра Великого везде и во всем, ибо, по его мнению, только она по праву достойна короны Российской империи, а не какая-то там Екатери-на-узурпаторша!
Но так ли безосновательно ее утверждение, что она родилась от морганатического брака императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским?
Это одна из загадок русской истории. Однажды простому казаку Алексею Разуму улыбнулась удача — он поступил певчим в церковную капеллу при императорском дворе. Елизавета заметила пригожего молодца, и вскоре он стал ее любовником. А немного спустя казак уже был камергером, генерал-майором, обер-егермейстером, генерал-аншефом, кавалером ордена Андрея Первозванного, графом Священной Римской империи и фельдмаршалом! Впрочем, несмотря на все чины и регалии, Алексей оставался человеком вполне здравомыслящим, он часто говаривал своей августейшей возлюбленной: «Елизавета Петровна, ты вольна величать меня хоть фельдмаршалом, хоть кем угодно, однако ж ты не в силах сделать так, чтобы слуги и рабы твои воспринимали меня всерьез1»
Венцом удач Разумовского — отныне его уже звали Разумовский — стал его тайный брак с Елизаветой. Но были ли у них дети? Мнения историков на сей счет расходятся. Автор жизнеописания принцессы Воддомирской Шарль де Ларивьер, к примеру, считает, что «у них было по меньшей мере двое детей, и после рождения они получили имя и титулы князя и княжны Таракановых».
А между тем князь Лимбургский постепенно становился рабом своей страсти. Ослепленный любовью, он не заметил, как в окружении княжны появился поляк по фамилии Доманский Он был молод, хорош собой, обладал живым умом и отличался завидной храбростью, причем не только на словах, как многие, а и наделе. В 1772 и 1773 годах Польша переживала кризис, который, впрочем, ей так и не было суждено преодолеть. Екатерина II навязала полякам в короли своего фаворита Станислава Понятовского. У власти он держался исключительно благодаря покровительству русских, прибравших к рукам буквально все: и польскую армию, и дипломатию, и местное управление. Большая часть польских дворян, грезивших об аристократической республике, взяла в руки оружие, чтобы защищать независимость своей родины. Но полки Станислава и Екатерины разбили повстанцев в пух и прах. А тем из них, кто выжил, пришлось покинуть Польшу.
Граф Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильнен-ский воевода и главный предводитель конфедератов — так называли польских дворян, восставших против Станислава Понятовского, ставленника Екатерины II, — предпочел поселиться в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали своего стремления — при первой же возможности вновь выступить с оружием в руках против Станислава. Доманско-му больше, чем кому бы то ни было, не терпелось сразиться за независимость Польши. При нем состоял Йозеф Рихтер, некогда служивший графу Огинс-кому в Париже. Огинский «уступил» его княжне Волдомир. Так Рихтер рассказал Михаилу Доманскому, своему новому хозяину, о княжне, о ее «причудах, красоте и обаянии». И Доманский, питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Ради нее он бросился в омут сумасшедшей политической авантюры. Но после того как в жизни княжны появился Доманский, ее поведение резко изменилось.
До сих пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти Польшу, — это отстранение Екатерины от власти.