Страница:
В 1772 году де Сад, приехав в Марсель, где хотел получить долг, дал указание своему лакею Лятуру найти и привезти в замок несколько молодых женщин для давно задуманной им оргии. Четыре портовых проститутки в возрасте от 18 до 23 лет, привезенных Лятуром в замок, были принуждены де Садом участвовать в сложном ритуале. Он избивал их и требовал, чтобы они били его, для чего предназначался громадный окровавленный хлыст с вделанными в плеть гвоздями. Девушки отказались, считая плеть слишком опасной, и предпочли использовать ивовую метлу, которой они нанесли ему, если в это можно поверить, восемьсот ударов, отмеченных им насечками на каминной доске. Его слуга тоже порол его. Между избиениями им были предложены различные комбинации секса с де Садом и Лятуром или же с тем и другим одновременно. Всем женщинам во время оргии неоднократно предлагались целые горсти конфет с наркотической начинкой.
3 сентября де Сад и Лятур были приговорены к публичному покаянию на паперти марсельского собора, после чего их должны были отвести на площадь Сан-Луи «для того, чтобы господин де Сад был обезглавлен на эшафоте, а упомянутый Латур повешен на виселице…» Свидетелем со стороны обвинения на процессе выступал Ретиф де ла Бретон, к тому времени ставший автором нескольких популярных романов, будущий летописец революционного Парижа. Впоследствии Ретиф и де Сад крайне отрицательно отзывались о сочинениях друг друга. 11 сентября парламент Экса утвердил приговор, вынесенный парламентом Марселя.
Спасаясь от судебного преследования, де Сад вместе с сестрой жены бежал в Италию, чем навлек ярость своей жены. Она обвинила мужа в измене и добилась у короля Сардинии разрешения на его арест. Маркиз был арестован и помещен в замок Миолан. По его собственным словам, именно здесь началась жизнь «профессионального» узника. Через год он бежал из крепости и скрылся в замке Ла Кост, где в течение пяти лет продолжал жить, как ему нравилось, возмущая соседей. Возникавшие периодически скандалы удавалось замять. Де Сад совершил путешествие в Италию, посетив Рим, Флоренцию, Неаполь. Несмотря на запрет, он часто приезжал в Париж. Однако обвинение в убийстве продолжало тяготеть над ним. Когда же наконец оно было снято, де Сад снова попал в тюрьму, на этот раз на основании «1еиге ее сазспеие», королевского указа о заключении в тюрьму без суда и следствия, полученного его женой. Такие указы порою выдавались родственникам аристократов, дабы избежать порочащего семью суда.
В начале 1777 года из Парижа пришла весть о том, что мать де Сада умирает. Несмотря на то, что он всегда относился к ней весьма равнодушно, де Сад немедленного отправился в Париж. Друзья предупреждали маркиза о том, что теща попытается устроить дело так, чтобы его арестовали. Действительно, когда пять марсельских проституток обвинили его в том, что он пытался их сначала изнасиловать в извращенной форме, а затем и отравить, теща маркиза де Сада сумела добиться специального королевского указа для своего зятя. Так де Сад в 1777 году был заключен в Венсеннский замок. В конце февраля он писал: «Отчаяние овладевает мною. Временами я не узнаю сам себя. Моя кровь слишком горяча, для того чтобы я мог вынести эту ужасающую пытку». Теща заявила: «Все идет, как и следует по справедливости». В тюрьме в нем вдруг проснулся писатель. Де Сад создал за решеткой огромное количество литературных произведений, подавляющее большинство которых были эротическими.
Рене-Пелажи оставалась верна ему на протяжении всего его двенадцатилетнего тюремного заключения, но развелась с ним сразу же, как только он оказался на свободе. А прежде она организовала его побег. Решение прованского парламента осталось в силе, поэтому, когда маркиз через пять лет появился в Париже, его снова взяли под стражу Еще один побег и еще один арест. На этот раз заключение длилось более десяти лет… «Да, я распутник, — писал он ей, — и признаюсь в этом; я постиг все, что можно постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца».
В 1784 году его перевели в Бастилию, в камеру на втором этаже башни Свободы, где условия были значительно хуже, чем в Венсеннской крепости. 2 июля, когда де Саду неожиданно было отказано в прогулке, он стал кричать из окна, что здесь в тюрьме «убивают узников», и, возможно, внес этим свою лепту в скорое разрушение крепости 3 июля скандального заключенного по просьбе коменданта перевели в Шарантон, служивший в то время одновременно и тюрьмой и приютом для умалишенных.
В Бастилии маркиз много читал, там написаны его первые книги: атеистический «Диалог между священником и умирающим» (1782), программное сочинение «120 дней Содома» (1785), где изложены главные постулаты садизма, роман в письмах «Алина и Валькур» (1786-1788), как правило, называемые не менее значительными памятниками эпохи, чем «Жак-фаталист» Дидро и «Опасные связи» де Лакло Интересно, что роман де Лакло фигурировал в списках книг, доставленных узнику в бастильскую камеру. Здесь же, в Бастилии, всего за две недели было создано еще одно ставшее знаменитым сочинение — «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1787) По замыслу автора оно должно было войти в составление предполагаемого сборника «Новеллы и фаблио XVIII в.».
В апреле 1790 года Национальное собрание издало декрет об отмене королевских «1еиге йе сахспеПе», и де Сад был освобожден К этому времени маркиза юридически оформила разрыв с мужем, и де Сад практически остался без средств к существованию Имя его по злосчастной оплошности было занесено в список эмигрантов, что лишило де Сада возможности воспользоваться оставшейся частью семейного имущества. Он устроился суфлером в версальский театр, где получал два су в день, которых едва хватало на хлеб. Писатель постепенно возвращался к литературному труду, стараясь заглушить горечь утраты: во время перевода из Бастилии в Шарантон была потеряна рукопись « 120 дней Содома». Восстановить утраченный роман де Сад попытался в «Жю-льетте, или Благодеяниях порока».
«Я обожаю короля, но ненавижу злоупотребления старого порядка», — писал маркиз де Сад. Гражданин Сад принял активное участие в революционных событиях. Не будучи в первых рядах революционеров, он все же более года занимал значительные общественные посты В 1792 году служил в рядах национальной гвардии, участвовал в деятельности парижской секции Пик, лично инспектировал парижские больницы, добиваясь, чтобы у каждого больного была отдельная койка Составленное им «Размышление о способе принятия законов» было признано полезным и оригинальным, напечатано и разослано по всем секциям Парижа Де Сад писал: «Если для составления законов необходимы специально избранные люди, то не следует считать, что они же и должны их утверждать Только народ, и никто иной, имеет право утверждать закон, в согласии с которым законодатели станут руководить этим народом».
В 1793 году де Сад был избран председателем секции Пик Поклявшись отомстить семейству де Монтрей, он тем не менее отказался внести эту фамилию в «черные» списки, спасая тем самым ее членов от преследований и, возможно, даже от гильотины. В сентябре того же года де Сад произнес пламенную речь, посвященную памяти Марата и Лепелетье Выдержанная в духе революционной риторики, она призывала обрушить самые суровые кары на головы убийц, предательски вонзавших нож в спину защитников народа. По постановлению секции речь была напечатана и разослана по всем департаментам и армиям революционной Франции, направлена в правительство — Национальный Конвент В соответствии с духом времени де Сад внес предложение о переименовании парижских улиц Так, улица Сент-Оноре должна была стать улицей Конвента, улица Нев-де-Матюрен — улицей Катона, улица Сен-Никола — улицей Свободного Человека
За три недели до ареста де Сад, возглавлявший депутацию своей секции, зачитал в Конвенте «Петицию», в которой предложил ввести новый культ — культ Добродетелей, в честь коих следует «распевать гимны и воскурять благовония на алтарях» Насмешки над добродетелью, отрицание религии, существования Бога или какой-либо иной сверхъестественной организующей силы были характерны для мировоззрения де Сада, поэтому подобный демарш воспринимался многими исследователями его творчества как очередное свидетельство склонности писателя к черному юмору, примеров которого так много в романах. Однако эта гипотеза вызывает сомнения, ибо после принятия 17 сентября 1793 года «Закона о подозрительных», направленного в первую очередь против бывших дворян, эмигрантов и их семей, де Сад, чья фамилия продолжала числиться в эмигрантских списках, не мог чувствовать себя в безопасности и ради ехидной усмешки вряд ли стал бы привлекать к себе столь пристальное внимание властей Тем более, что в обстановке начавшегося террора де Сад проявил себя решительным противником смертной казни, считая, что государство не имеет права распоряжаться жизнью своих граждан.
В декабре 1793 года де Сада арестовали «по обвинению в умеренности» и поместили в тюрьму Мадлонет Затем его переводили из одной парижской тюрьмы в другую, и к лету 1794 года он оказался узником монастыря Пикпюс, превращенного революцией в место содержания государственных преступников. Среди прочих заключенных там находился де Лакло. Неподалеку от монастыря, возле заставы дю Трон, была расположена гильотина, и тела казненных свозили и хоронили в монастырском саду. Через год после освобождения де Сад так описывал свои впечатления от тюрем революции: «Мой арест именем народа, неумолимо нависшая надо мной тень гильотины причинили мне больше зла, чем все бастилии вместе взятые».
Его должны были гильотинировать вместе с двумя десятками других узников 8 термидора (26 июля) Счастливый случай спас де Сада, по неразберихе, царившей в переполненных тюрьмах, его попросту потеряли. После 9 термидора действие распоряжений якобинского правительства было приостановлено, и в октябре 1794 года, по ходатайству депутата Ровера, де Сада освободили.
В 1801 году цензором Наполеона против него был возбужден судебный иск. Предлогом для этого стала публикация очередного эротического романа де Сада, хотя подлинной причиной этого судебного разбирательства был выход в свет памфлета, в котором он зло высмеивал Наполеона и его жену Жозефину Де Сад был объявлен сумасшедшим и опасным для общества и помещен в психиатрическую лечебницу в Шарантоне, где и провел остаток своих дней Директор лечебницы разрешил де Саду ставить свои драмы в местном театрике Де Сад сам часто участвовал в спектаклях и в качестве актера играл роли злодеев.
После освобождения он жил несколько месяцев с 40-летней вдовой, а затем у него завязались теплые отношения с молодой актрисой Мари-Констанс Ренель, о которой он написал «Эта женщина— ангел, ниспосланный мне Богом». Он жил с ней какое-то время на сеновале, где ухаживал за ее маленьким ребенком, зарабатывая на жизнь тем, что служил рабочим сцены в местном театре. Она отправилась вместе с ним в психиатрическую лечебницу в Шарантон и, похоже, не очень-то возражала, когда этот растолстевший, ревматический, полуслепой старик нашел себе молодую любовницу-прачку. В психиатрической лечебнице де Сад, с разрешения директора, выдавал приехавшую с ним Ренель за свою незаконнорожденную дочь. О последней любовнице де Сада Мадлен известно лишь то, что ей было 15 лет, когда она сблизилась с 72-летним маркизом. Известно также, что ее мать надеялась, что маркиз поможет Мадлен стать актрисой.
Де Сад, по всей вероятности, был человеком, в котором сосуществовало сразу несколько личностей У него был мощный интеллект и настоящее литературное дарование Все его жестокости были скорее театральными, чем подлинными Поскольку он в прошлом был кавалерийским офицером, вероятно, любил и «ездить верхом», и стегать кнутом все, что хоть чем-то напоминало ему лошадь Кроме этого, де Сад, очевидно, сам был так напуган своими собственными страстями и эмоциями, которые вызывали в нем женщины, что он всегда пытался подчинить своей воле этих женщин для того, чтобы подавить и подчинить самого себя
Де Сад умер 2 декабря 1814 года в возрасте 75 лет В завещании он просил не подвергать его вскрытию и похоронить в принадлежавшем ему ранее имении в Мальмезоне на опушке леса. В своем завещании он написал: «Когда меня засыплют землей, пусть сверху разбросают желуди, чтобы молодая поросль скрыла место моего захоронения и след моей могилы исчез бы навсегда, как и я сам надеюсь исчезнуть из памяти людей».
Хэшэнь
Стефан Занович
3 сентября де Сад и Лятур были приговорены к публичному покаянию на паперти марсельского собора, после чего их должны были отвести на площадь Сан-Луи «для того, чтобы господин де Сад был обезглавлен на эшафоте, а упомянутый Латур повешен на виселице…» Свидетелем со стороны обвинения на процессе выступал Ретиф де ла Бретон, к тому времени ставший автором нескольких популярных романов, будущий летописец революционного Парижа. Впоследствии Ретиф и де Сад крайне отрицательно отзывались о сочинениях друг друга. 11 сентября парламент Экса утвердил приговор, вынесенный парламентом Марселя.
Спасаясь от судебного преследования, де Сад вместе с сестрой жены бежал в Италию, чем навлек ярость своей жены. Она обвинила мужа в измене и добилась у короля Сардинии разрешения на его арест. Маркиз был арестован и помещен в замок Миолан. По его собственным словам, именно здесь началась жизнь «профессионального» узника. Через год он бежал из крепости и скрылся в замке Ла Кост, где в течение пяти лет продолжал жить, как ему нравилось, возмущая соседей. Возникавшие периодически скандалы удавалось замять. Де Сад совершил путешествие в Италию, посетив Рим, Флоренцию, Неаполь. Несмотря на запрет, он часто приезжал в Париж. Однако обвинение в убийстве продолжало тяготеть над ним. Когда же наконец оно было снято, де Сад снова попал в тюрьму, на этот раз на основании «1еиге ее сазспеие», королевского указа о заключении в тюрьму без суда и следствия, полученного его женой. Такие указы порою выдавались родственникам аристократов, дабы избежать порочащего семью суда.
В начале 1777 года из Парижа пришла весть о том, что мать де Сада умирает. Несмотря на то, что он всегда относился к ней весьма равнодушно, де Сад немедленного отправился в Париж. Друзья предупреждали маркиза о том, что теща попытается устроить дело так, чтобы его арестовали. Действительно, когда пять марсельских проституток обвинили его в том, что он пытался их сначала изнасиловать в извращенной форме, а затем и отравить, теща маркиза де Сада сумела добиться специального королевского указа для своего зятя. Так де Сад в 1777 году был заключен в Венсеннский замок. В конце февраля он писал: «Отчаяние овладевает мною. Временами я не узнаю сам себя. Моя кровь слишком горяча, для того чтобы я мог вынести эту ужасающую пытку». Теща заявила: «Все идет, как и следует по справедливости». В тюрьме в нем вдруг проснулся писатель. Де Сад создал за решеткой огромное количество литературных произведений, подавляющее большинство которых были эротическими.
Рене-Пелажи оставалась верна ему на протяжении всего его двенадцатилетнего тюремного заключения, но развелась с ним сразу же, как только он оказался на свободе. А прежде она организовала его побег. Решение прованского парламента осталось в силе, поэтому, когда маркиз через пять лет появился в Париже, его снова взяли под стражу Еще один побег и еще один арест. На этот раз заключение длилось более десяти лет… «Да, я распутник, — писал он ей, — и признаюсь в этом; я постиг все, что можно постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца».
В 1784 году его перевели в Бастилию, в камеру на втором этаже башни Свободы, где условия были значительно хуже, чем в Венсеннской крепости. 2 июля, когда де Саду неожиданно было отказано в прогулке, он стал кричать из окна, что здесь в тюрьме «убивают узников», и, возможно, внес этим свою лепту в скорое разрушение крепости 3 июля скандального заключенного по просьбе коменданта перевели в Шарантон, служивший в то время одновременно и тюрьмой и приютом для умалишенных.
В Бастилии маркиз много читал, там написаны его первые книги: атеистический «Диалог между священником и умирающим» (1782), программное сочинение «120 дней Содома» (1785), где изложены главные постулаты садизма, роман в письмах «Алина и Валькур» (1786-1788), как правило, называемые не менее значительными памятниками эпохи, чем «Жак-фаталист» Дидро и «Опасные связи» де Лакло Интересно, что роман де Лакло фигурировал в списках книг, доставленных узнику в бастильскую камеру. Здесь же, в Бастилии, всего за две недели было создано еще одно ставшее знаменитым сочинение — «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1787) По замыслу автора оно должно было войти в составление предполагаемого сборника «Новеллы и фаблио XVIII в.».
В апреле 1790 года Национальное собрание издало декрет об отмене королевских «1еиге йе сахспеПе», и де Сад был освобожден К этому времени маркиза юридически оформила разрыв с мужем, и де Сад практически остался без средств к существованию Имя его по злосчастной оплошности было занесено в список эмигрантов, что лишило де Сада возможности воспользоваться оставшейся частью семейного имущества. Он устроился суфлером в версальский театр, где получал два су в день, которых едва хватало на хлеб. Писатель постепенно возвращался к литературному труду, стараясь заглушить горечь утраты: во время перевода из Бастилии в Шарантон была потеряна рукопись « 120 дней Содома». Восстановить утраченный роман де Сад попытался в «Жю-льетте, или Благодеяниях порока».
«Я обожаю короля, но ненавижу злоупотребления старого порядка», — писал маркиз де Сад. Гражданин Сад принял активное участие в революционных событиях. Не будучи в первых рядах революционеров, он все же более года занимал значительные общественные посты В 1792 году служил в рядах национальной гвардии, участвовал в деятельности парижской секции Пик, лично инспектировал парижские больницы, добиваясь, чтобы у каждого больного была отдельная койка Составленное им «Размышление о способе принятия законов» было признано полезным и оригинальным, напечатано и разослано по всем секциям Парижа Де Сад писал: «Если для составления законов необходимы специально избранные люди, то не следует считать, что они же и должны их утверждать Только народ, и никто иной, имеет право утверждать закон, в согласии с которым законодатели станут руководить этим народом».
В 1793 году де Сад был избран председателем секции Пик Поклявшись отомстить семейству де Монтрей, он тем не менее отказался внести эту фамилию в «черные» списки, спасая тем самым ее членов от преследований и, возможно, даже от гильотины. В сентябре того же года де Сад произнес пламенную речь, посвященную памяти Марата и Лепелетье Выдержанная в духе революционной риторики, она призывала обрушить самые суровые кары на головы убийц, предательски вонзавших нож в спину защитников народа. По постановлению секции речь была напечатана и разослана по всем департаментам и армиям революционной Франции, направлена в правительство — Национальный Конвент В соответствии с духом времени де Сад внес предложение о переименовании парижских улиц Так, улица Сент-Оноре должна была стать улицей Конвента, улица Нев-де-Матюрен — улицей Катона, улица Сен-Никола — улицей Свободного Человека
За три недели до ареста де Сад, возглавлявший депутацию своей секции, зачитал в Конвенте «Петицию», в которой предложил ввести новый культ — культ Добродетелей, в честь коих следует «распевать гимны и воскурять благовония на алтарях» Насмешки над добродетелью, отрицание религии, существования Бога или какой-либо иной сверхъестественной организующей силы были характерны для мировоззрения де Сада, поэтому подобный демарш воспринимался многими исследователями его творчества как очередное свидетельство склонности писателя к черному юмору, примеров которого так много в романах. Однако эта гипотеза вызывает сомнения, ибо после принятия 17 сентября 1793 года «Закона о подозрительных», направленного в первую очередь против бывших дворян, эмигрантов и их семей, де Сад, чья фамилия продолжала числиться в эмигрантских списках, не мог чувствовать себя в безопасности и ради ехидной усмешки вряд ли стал бы привлекать к себе столь пристальное внимание властей Тем более, что в обстановке начавшегося террора де Сад проявил себя решительным противником смертной казни, считая, что государство не имеет права распоряжаться жизнью своих граждан.
В декабре 1793 года де Сада арестовали «по обвинению в умеренности» и поместили в тюрьму Мадлонет Затем его переводили из одной парижской тюрьмы в другую, и к лету 1794 года он оказался узником монастыря Пикпюс, превращенного революцией в место содержания государственных преступников. Среди прочих заключенных там находился де Лакло. Неподалеку от монастыря, возле заставы дю Трон, была расположена гильотина, и тела казненных свозили и хоронили в монастырском саду. Через год после освобождения де Сад так описывал свои впечатления от тюрем революции: «Мой арест именем народа, неумолимо нависшая надо мной тень гильотины причинили мне больше зла, чем все бастилии вместе взятые».
Его должны были гильотинировать вместе с двумя десятками других узников 8 термидора (26 июля) Счастливый случай спас де Сада, по неразберихе, царившей в переполненных тюрьмах, его попросту потеряли. После 9 термидора действие распоряжений якобинского правительства было приостановлено, и в октябре 1794 года, по ходатайству депутата Ровера, де Сада освободили.
В 1801 году цензором Наполеона против него был возбужден судебный иск. Предлогом для этого стала публикация очередного эротического романа де Сада, хотя подлинной причиной этого судебного разбирательства был выход в свет памфлета, в котором он зло высмеивал Наполеона и его жену Жозефину Де Сад был объявлен сумасшедшим и опасным для общества и помещен в психиатрическую лечебницу в Шарантоне, где и провел остаток своих дней Директор лечебницы разрешил де Саду ставить свои драмы в местном театрике Де Сад сам часто участвовал в спектаклях и в качестве актера играл роли злодеев.
После освобождения он жил несколько месяцев с 40-летней вдовой, а затем у него завязались теплые отношения с молодой актрисой Мари-Констанс Ренель, о которой он написал «Эта женщина— ангел, ниспосланный мне Богом». Он жил с ней какое-то время на сеновале, где ухаживал за ее маленьким ребенком, зарабатывая на жизнь тем, что служил рабочим сцены в местном театре. Она отправилась вместе с ним в психиатрическую лечебницу в Шарантон и, похоже, не очень-то возражала, когда этот растолстевший, ревматический, полуслепой старик нашел себе молодую любовницу-прачку. В психиатрической лечебнице де Сад, с разрешения директора, выдавал приехавшую с ним Ренель за свою незаконнорожденную дочь. О последней любовнице де Сада Мадлен известно лишь то, что ей было 15 лет, когда она сблизилась с 72-летним маркизом. Известно также, что ее мать надеялась, что маркиз поможет Мадлен стать актрисой.
Де Сад, по всей вероятности, был человеком, в котором сосуществовало сразу несколько личностей У него был мощный интеллект и настоящее литературное дарование Все его жестокости были скорее театральными, чем подлинными Поскольку он в прошлом был кавалерийским офицером, вероятно, любил и «ездить верхом», и стегать кнутом все, что хоть чем-то напоминало ему лошадь Кроме этого, де Сад, очевидно, сам был так напуган своими собственными страстями и эмоциями, которые вызывали в нем женщины, что он всегда пытался подчинить своей воле этих женщин для того, чтобы подавить и подчинить самого себя
Де Сад умер 2 декабря 1814 года в возрасте 75 лет В завещании он просил не подвергать его вскрытию и похоронить в принадлежавшем ему ранее имении в Мальмезоне на опушке леса. В своем завещании он написал: «Когда меня засыплют землей, пусть сверху разбросают желуди, чтобы молодая поросль скрыла место моего захоронения и след моей могилы исчез бы навсегда, как и я сам надеюсь исчезнуть из памяти людей».
Хэшэнь
(1750 — 1799)
Всесильный фаворит китайского императора Хунли. Сначала 1780-х годов оказывал огромное влияние на дела в государстве.
Зима 1796 года оказалась для Северного Китая небывало суровой. С наступлением года Дракона лютая стужа сковала столицу Цинской империи. Резко подскочили цены на уголь, люди предпочитали проводить время дома. В одну из февральских ночей в Пекине погибли восемь тысяч нищих.
Утром, когда солдаты собирали трупы замерзших, в один из павильонов вошел 46-летний моложавый и все еще красивый маньчжур. На нем был крытый золотой парчой теплый халат, а на плечи накинута роскошная шуба из драгоценного меха морской выдры. Денег, вырученных за эту шубу, вполне хватило бы для предотвращения ночной трагедии Однако нужды бедного люда не волновали гордого и властного хозяина дворца. Он пришел лишний раз полюбоваться своим «виноградником» — подпорки у него были отлиты из серебра, лозы и листья в натуральную величину — из золота, а гроздья сделаны из алмазов, жемчугов, сапфиров, рубинов и изумрудов «Даже у Сына Неба нет ничего подобного!» — самодовольно прошептал он Это был не император Китая, а его всемогущий фаворит Хэшэнь
Выходец из достойного маньчжурского рода, он получил классическое китайское образование и низшую ученую степень (шэньюань, сюцай). В 1775 году он начал служить простым телохранителем Сына Неба, а затем стал офицером императорского эскорта. Красивый, стройный и образованный, он скоро обратил на себя внимание императора Хунли И сразу же начался невиданный взлет по ступеням сановной лестницы. Уже через полтора года богдохан сделал его помощником главы Налогового ведомства, членом Императорского секретариата и главой Дворцового управления, которое ведало всеми хозяйственными делами императорского дворца. Вскоре Хэшэнь был введен в Военный Совет — высший государственный орган, то есть стал членом правительства, а позднее занял и пост канцлера Временами он находился сразу на 20 различных наиболее почетных и доходных должностях, став вторым по значимости лицом в Цинской империи.
Теперь это был уже не скромный телохранитель, а властный, жадный и надменный выскочка, беспощадный к своим обличителям. Окруженный всеобщей покорностью, пресмыкательством и лестью, Хэшэнь ощущал себя вершителем судеб Поднебесной, фактически соправителем Сына Неба. С начала 1780-х годов Хэшэнь оказывал огромное влияние надела в государстве. Женив в 1790 году своего сына на дочери богдохана, а значит став его родственником, этот фаворит обрел всесилие, держа в своих цепких руках престарелого императора. Хунли души в нем не чаял и постоянно осыпал своего любимца монаршими милостями. По приказу Сына Неба для его наперсника был построен роскошный дворец, где Хэшэнь и любовался своим «виноградником». В руки временщика стекались несметные богатства. Их золотой дождь постоянно распалял его и без того невероятную алчность. Стремясь снискать расположение Хэшэня, сановники, наместники и губернаторы провинций осыпали его дорогими подарками Кроме того, он отбирал все наиболее редкие драгоценности из той «дани», что присылали в Пекин соседние страны. Безмерная жадность толкала его даже на ростовщичество и торговлю — на складах, принадлежавших Хэшэню, хранились заморские, в основном английские, товары. Его сокровища превысили ценности императорского дворца. Только одно движимое имущество временщика, без земли и дворцов, оценивалось в 80 миллионов лянов серебра (лян — 37 г).
Фаворитизм, как неизбежный спутник и ярчайшее проявление азиатского деспотизма, получил в феномене Хэшэня максимальное воплощение. Окружив себя баснословной роскошью, Хэшэнь считался невероятным снобом Так, копируя быт императора, он каждое утро облачался во все новое и никогда дважды не надевал ни сапог, ни халата, ни белья, ни головного убора.
Став, по сути, вторым императором, этот красивый маньчжур обрел огромное влияние на чиновничий аппарат, полностью подчинив себе как столичную, так и провинциальную бюрократию. Вокруг Хэшэня сложилась целая клика, состоявшая из его родни, ставленников, сторонников и прислужников. Эта свита торговала титулами, должностями, почетными и учеными званиями. Веря во всемогущество своего патрона, она брала взятки, расхищала казенное имущество и средства, причем львиная доля добытого попадала к Хэшэню. Деградация правящей верхушки и бюрократического аппарата шла по нарастающей, вскоре приняв невиданные масштабы Чиновники, знавшие меру и заботившиеся о стабильности самой системы, безуспешно пытались остановить приближающийся крах. Хэшэнь со своими подручными без труда расправлялись с теми, кто подавал на них жалобы или обличал их преступления в докладах императору.
Целых девять лет (1790-1799) Хэшэнь и его сообщники вершили судьбы Цинской империи, причем последние три года уже при новом богдохане Юнъяне. Боясь показать себя непочтительным сыном и обидеть отрекшегося от престола Хунли, Юнъянь вплоть до смерти отца не решался трогать его любимца Между тем тлетворное влияние последнего проникло и в армию Во время крестьянской войны «Белого Лотоса» правительственные войска терпели от повстанцев одно поражение за другим. Дольше выносить присутствие авантюриста император не мог.
Смерть Хунли в феврале 1799 года положила конец невероятной карьере Хэшэня Его арестовали, обвинили в неуважении к императору, в превышении власти и в занятиях, не достойных маньчжура и шэньши, — в ростовщичестве и торговле Все богатства Хэшэня отошли к казне, причем только на перевозку серебра потребовалось несколько недель Золото, жемчуг и драгоценные камни доставлялись мешками и ящиками В молчании стояли жители столицы, наблюдая, как несметные сокровища переходят из одних рук в другие Опытные чиновники, пораженные уникальностью многих ювелирных изделий, не смогли даже примерно оценить их стоимость
В том же 1799 году Хэшэнь был казнен Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли свои посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки чиновников, чего новый богдохан явно не хотел Почва для «хэшэньства» осталась, и в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.
Зима 1796 года оказалась для Северного Китая небывало суровой. С наступлением года Дракона лютая стужа сковала столицу Цинской империи. Резко подскочили цены на уголь, люди предпочитали проводить время дома. В одну из февральских ночей в Пекине погибли восемь тысяч нищих.
Утром, когда солдаты собирали трупы замерзших, в один из павильонов вошел 46-летний моложавый и все еще красивый маньчжур. На нем был крытый золотой парчой теплый халат, а на плечи накинута роскошная шуба из драгоценного меха морской выдры. Денег, вырученных за эту шубу, вполне хватило бы для предотвращения ночной трагедии Однако нужды бедного люда не волновали гордого и властного хозяина дворца. Он пришел лишний раз полюбоваться своим «виноградником» — подпорки у него были отлиты из серебра, лозы и листья в натуральную величину — из золота, а гроздья сделаны из алмазов, жемчугов, сапфиров, рубинов и изумрудов «Даже у Сына Неба нет ничего подобного!» — самодовольно прошептал он Это был не император Китая, а его всемогущий фаворит Хэшэнь
Выходец из достойного маньчжурского рода, он получил классическое китайское образование и низшую ученую степень (шэньюань, сюцай). В 1775 году он начал служить простым телохранителем Сына Неба, а затем стал офицером императорского эскорта. Красивый, стройный и образованный, он скоро обратил на себя внимание императора Хунли И сразу же начался невиданный взлет по ступеням сановной лестницы. Уже через полтора года богдохан сделал его помощником главы Налогового ведомства, членом Императорского секретариата и главой Дворцового управления, которое ведало всеми хозяйственными делами императорского дворца. Вскоре Хэшэнь был введен в Военный Совет — высший государственный орган, то есть стал членом правительства, а позднее занял и пост канцлера Временами он находился сразу на 20 различных наиболее почетных и доходных должностях, став вторым по значимости лицом в Цинской империи.
Теперь это был уже не скромный телохранитель, а властный, жадный и надменный выскочка, беспощадный к своим обличителям. Окруженный всеобщей покорностью, пресмыкательством и лестью, Хэшэнь ощущал себя вершителем судеб Поднебесной, фактически соправителем Сына Неба. С начала 1780-х годов Хэшэнь оказывал огромное влияние надела в государстве. Женив в 1790 году своего сына на дочери богдохана, а значит став его родственником, этот фаворит обрел всесилие, держа в своих цепких руках престарелого императора. Хунли души в нем не чаял и постоянно осыпал своего любимца монаршими милостями. По приказу Сына Неба для его наперсника был построен роскошный дворец, где Хэшэнь и любовался своим «виноградником». В руки временщика стекались несметные богатства. Их золотой дождь постоянно распалял его и без того невероятную алчность. Стремясь снискать расположение Хэшэня, сановники, наместники и губернаторы провинций осыпали его дорогими подарками Кроме того, он отбирал все наиболее редкие драгоценности из той «дани», что присылали в Пекин соседние страны. Безмерная жадность толкала его даже на ростовщичество и торговлю — на складах, принадлежавших Хэшэню, хранились заморские, в основном английские, товары. Его сокровища превысили ценности императорского дворца. Только одно движимое имущество временщика, без земли и дворцов, оценивалось в 80 миллионов лянов серебра (лян — 37 г).
Фаворитизм, как неизбежный спутник и ярчайшее проявление азиатского деспотизма, получил в феномене Хэшэня максимальное воплощение. Окружив себя баснословной роскошью, Хэшэнь считался невероятным снобом Так, копируя быт императора, он каждое утро облачался во все новое и никогда дважды не надевал ни сапог, ни халата, ни белья, ни головного убора.
Став, по сути, вторым императором, этот красивый маньчжур обрел огромное влияние на чиновничий аппарат, полностью подчинив себе как столичную, так и провинциальную бюрократию. Вокруг Хэшэня сложилась целая клика, состоявшая из его родни, ставленников, сторонников и прислужников. Эта свита торговала титулами, должностями, почетными и учеными званиями. Веря во всемогущество своего патрона, она брала взятки, расхищала казенное имущество и средства, причем львиная доля добытого попадала к Хэшэню. Деградация правящей верхушки и бюрократического аппарата шла по нарастающей, вскоре приняв невиданные масштабы Чиновники, знавшие меру и заботившиеся о стабильности самой системы, безуспешно пытались остановить приближающийся крах. Хэшэнь со своими подручными без труда расправлялись с теми, кто подавал на них жалобы или обличал их преступления в докладах императору.
Целых девять лет (1790-1799) Хэшэнь и его сообщники вершили судьбы Цинской империи, причем последние три года уже при новом богдохане Юнъяне. Боясь показать себя непочтительным сыном и обидеть отрекшегося от престола Хунли, Юнъянь вплоть до смерти отца не решался трогать его любимца Между тем тлетворное влияние последнего проникло и в армию Во время крестьянской войны «Белого Лотоса» правительственные войска терпели от повстанцев одно поражение за другим. Дольше выносить присутствие авантюриста император не мог.
Смерть Хунли в феврале 1799 года положила конец невероятной карьере Хэшэня Его арестовали, обвинили в неуважении к императору, в превышении власти и в занятиях, не достойных маньчжура и шэньши, — в ростовщичестве и торговле Все богатства Хэшэня отошли к казне, причем только на перевозку серебра потребовалось несколько недель Золото, жемчуг и драгоценные камни доставлялись мешками и ящиками В молчании стояли жители столицы, наблюдая, как несметные сокровища переходят из одних рук в другие Опытные чиновники, пораженные уникальностью многих ювелирных изделий, не смогли даже примерно оценить их стоимость
В том же 1799 году Хэшэнь был казнен Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли свои посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки чиновников, чего новый богдохан явно не хотел Почва для «хэшэньства» осталась, и в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.
Стефан Занович
(1752 — 1786)
Албанский авантюрист. Самозванец. Выдавал себя за императора Петра III, албанского принца. Пользуясь рекомендательным письмом из Венеции, выманил у голландских банкиров более 300 тысяч гульденов, что едва не привело к войне.
Стефан Занович родился в Албании. Отец его, Антоний Занович, в 1760 году переселился в Венецию, где нажил большое состояние, торгуя туфлями восточной выделки. Сыновья его, выросшие в Венеции, получили впоследствии хорошее образование в Падуанском университете. В 1770 году Стефан Занович и его брат Примислав отправились путешествовать по Италии и, встретив во время этого путешествия некоего молодого англичанина, обыграли его шулерским образом на 90 000 фунтов стерлингов Родители проигравшегося юноши не захотели платить Зановичам такой огромный карточный долг По их жалобе возникло уголовное дело, которое кончилось тем, что братья Зановичи, как игроки-мошенники, были высланы из великого герцогства Тосканского и им запретили появляться там когда-либо В 1770-1771 годах Зановичи странствовали по Франции, Англии и Италии, охотясь за счастьем за игорными столами В Венеции, совершив крупное мошенничество, им удалось улизнуть из тюрьмы, а вместо них венецианская прокуратура велела палачу публично на площади Святого Марка повесить их портреты.
Они знали множество языков, много читали, прекрасно танцевали и еще лучше владели шпагами и ятаганами Мало того, они были дружны с Вольтером и Даламбером и переписывались с ними Они также поддерживали отношения с великим авантюристом Казановой и даже удостоились чести попасть на страницы его «Записок»
Бежав из Венеции, братья на время расстались Стефан появился в Потсдаме, назвавшись государем албанским, а его брат отправился во Флоренцию
В Потсдаме Стефан заворожил своим титулом и своим мнимым богатством принца прусского и его супругу, которым он наговорил, что у него триста тысяч червонцев годового дохода и что в его распоряжении находится постоянная тридцатитысячная армия Впрочем, слава его прежних «подвигов» просочилась в газеты
Но Стефан не унывал даже тогда, когда прусский король, проведав о его проделках почти при всех европейских дворах, призвал задержать опасного мошенника Стефан успел скрыться в Голландии Там он предъявил рекомендательное письмо венецианского посланника в Неаполе, и перед ним открылись и салоны аристократии, и конторы банкиров Последние особенно привлекали Зановича Выманив за несколько месяцев у доверчивых банкиров более трехсот тысяч гульденов, он исчез с этими деньгами Когда банкиры спохватились, Стефан был уже далеко Пострадавшие предъявили свои претензии к рекомендовавшему его венецианскому посланнику, но тот отвечал, что рекомендательные письма — не кредитивы, и он не собирается платить За банкиров вступилось голландское правительство оно предъявило иск к венецианскому правительству Венеция отвечала, что не намерена платить за того, кого публично повесила Голландия, обидевшись, объявила войну Венеции' И только посредничество австрийского императора Иосифа II помирило противников
Проникнув в Черногорию, Стефан Занович попытался выдавать себя за недавно убитого Степана Малого Через пару лет он прибыл в Берлин и обратился к Фридриху II с письмом Восхваляя свои мнимые заслуги в борьбе с турками, Стефан Занович пытался выдать себя за Степана Малого, который в свою очередь выдавал себя за Петра III «Мои враги и вся Европа считают меня мертвым В Царьград (так по-старинному он называл Стамбул) в доказательство моей смерти была послана лишь одна отрубленная голова» В этом же письме мнимый Степан Малый цинично похвастался тем, что «некоторое время тому назад» воспользовался «легковерностью одного варварского народа» Так он назвал черногорцев, которые, впрочем, не были столь легковерными, какими Занович стремился их изобразить Народ хорошо помнил своего правителя — «человека из царства московского», и Лже-Степан потерпел фиаско Несостоявшийся самозванец направился в Польшу
Стефан Занович в Речи Посполитой вошел в контакт с рядом магнатов, одновременно занявшись литературно-публицистической деятельностью Среди принадлежащих ему публикаций М Брейер называл изданную в 1784 году на французском книгу о Степане Малом. Книга эта, хранящаяся в собрании «Россика» ГПБ, называется: «Степан Малый, иначе Этьен Птит или Стефано Пикколо, император России псевдо-Петр III». За два года до смерти — а умер он в 1786 году — Стефан Занович продолжал уверять в своей тождественности со Степаном Малым
Не возымевшая реальных последствий афера Стефана Зановича в Черногории любопытна как редкий пример тройной мистификации: повторного самозванства по отношению к Степану Малому, косвенного — к Петру III и, наконец, портретного. Дело в том, что в трактате 1784 года помещена гравюра, якобы изображавшая черногорского правителя. Поверху написано: «Степан, сражающийся с турками, 1769 г.», под изображением — изречение, якобы Мухаммеда: «Право, которым в своих замыслах обладает разносторонний и непреклонный ум, имеет власть над грубой чернью. Магомет». В самом низу читаем-"Париж. 1774". Это — уникальный пример иконографического самозванства, ибо под видом Степана Малого на гравюре представлен Стефан Занович!
В 1776 году он странствовал по Германии под именем Беллини, Балбидсо-на, Чарновича и графа Кастриота-Албанского. В это время неизвестно для каких целей он получал значительные суммы от польских конфедератов, старавшихся склонить Турцию к новой войне с Россией.
Имеются сведения, что по прибытии в Польшу он пользовался и другой фамилией — Варт. По случайному ли совпадению, но туже фамилию по приобретенному ею в Баварии поместью носила англичанка, герцогиня Кингстон, в девичестве Елизавета Чадлей, по первому браку графиня Бристоль. По-видимому, с ней Стефан Занович познакомился раньше, в Риме, где судьба свела его с Радзивиллом, временным спутником несостоявшейся «Елизаветы II», то есть авантюристки Таракановой. Видела там ее и Кингстон-Варт.
При первом знакомстве с герцогиней Кингстон Занович, явившийся к ней в богатом албанском костюме, расшитом золотом и украшенном бриллиантами, выдал себя за потомка князей Албании. Она увлеклась его смелым умом и находчивостью и делала ему драгоценные подарки. По словам самой герцогини, Занович был «лучшим из всех Божьих созданий» и до того пленил ее, что заставил забыть Гамильтона. Она даже намеревалась выйти за него замуж.
Стефан Занович родился в Албании. Отец его, Антоний Занович, в 1760 году переселился в Венецию, где нажил большое состояние, торгуя туфлями восточной выделки. Сыновья его, выросшие в Венеции, получили впоследствии хорошее образование в Падуанском университете. В 1770 году Стефан Занович и его брат Примислав отправились путешествовать по Италии и, встретив во время этого путешествия некоего молодого англичанина, обыграли его шулерским образом на 90 000 фунтов стерлингов Родители проигравшегося юноши не захотели платить Зановичам такой огромный карточный долг По их жалобе возникло уголовное дело, которое кончилось тем, что братья Зановичи, как игроки-мошенники, были высланы из великого герцогства Тосканского и им запретили появляться там когда-либо В 1770-1771 годах Зановичи странствовали по Франции, Англии и Италии, охотясь за счастьем за игорными столами В Венеции, совершив крупное мошенничество, им удалось улизнуть из тюрьмы, а вместо них венецианская прокуратура велела палачу публично на площади Святого Марка повесить их портреты.
Они знали множество языков, много читали, прекрасно танцевали и еще лучше владели шпагами и ятаганами Мало того, они были дружны с Вольтером и Даламбером и переписывались с ними Они также поддерживали отношения с великим авантюристом Казановой и даже удостоились чести попасть на страницы его «Записок»
Бежав из Венеции, братья на время расстались Стефан появился в Потсдаме, назвавшись государем албанским, а его брат отправился во Флоренцию
В Потсдаме Стефан заворожил своим титулом и своим мнимым богатством принца прусского и его супругу, которым он наговорил, что у него триста тысяч червонцев годового дохода и что в его распоряжении находится постоянная тридцатитысячная армия Впрочем, слава его прежних «подвигов» просочилась в газеты
Но Стефан не унывал даже тогда, когда прусский король, проведав о его проделках почти при всех европейских дворах, призвал задержать опасного мошенника Стефан успел скрыться в Голландии Там он предъявил рекомендательное письмо венецианского посланника в Неаполе, и перед ним открылись и салоны аристократии, и конторы банкиров Последние особенно привлекали Зановича Выманив за несколько месяцев у доверчивых банкиров более трехсот тысяч гульденов, он исчез с этими деньгами Когда банкиры спохватились, Стефан был уже далеко Пострадавшие предъявили свои претензии к рекомендовавшему его венецианскому посланнику, но тот отвечал, что рекомендательные письма — не кредитивы, и он не собирается платить За банкиров вступилось голландское правительство оно предъявило иск к венецианскому правительству Венеция отвечала, что не намерена платить за того, кого публично повесила Голландия, обидевшись, объявила войну Венеции' И только посредничество австрийского императора Иосифа II помирило противников
Проникнув в Черногорию, Стефан Занович попытался выдавать себя за недавно убитого Степана Малого Через пару лет он прибыл в Берлин и обратился к Фридриху II с письмом Восхваляя свои мнимые заслуги в борьбе с турками, Стефан Занович пытался выдать себя за Степана Малого, который в свою очередь выдавал себя за Петра III «Мои враги и вся Европа считают меня мертвым В Царьград (так по-старинному он называл Стамбул) в доказательство моей смерти была послана лишь одна отрубленная голова» В этом же письме мнимый Степан Малый цинично похвастался тем, что «некоторое время тому назад» воспользовался «легковерностью одного варварского народа» Так он назвал черногорцев, которые, впрочем, не были столь легковерными, какими Занович стремился их изобразить Народ хорошо помнил своего правителя — «человека из царства московского», и Лже-Степан потерпел фиаско Несостоявшийся самозванец направился в Польшу
Стефан Занович в Речи Посполитой вошел в контакт с рядом магнатов, одновременно занявшись литературно-публицистической деятельностью Среди принадлежащих ему публикаций М Брейер называл изданную в 1784 году на французском книгу о Степане Малом. Книга эта, хранящаяся в собрании «Россика» ГПБ, называется: «Степан Малый, иначе Этьен Птит или Стефано Пикколо, император России псевдо-Петр III». За два года до смерти — а умер он в 1786 году — Стефан Занович продолжал уверять в своей тождественности со Степаном Малым
Не возымевшая реальных последствий афера Стефана Зановича в Черногории любопытна как редкий пример тройной мистификации: повторного самозванства по отношению к Степану Малому, косвенного — к Петру III и, наконец, портретного. Дело в том, что в трактате 1784 года помещена гравюра, якобы изображавшая черногорского правителя. Поверху написано: «Степан, сражающийся с турками, 1769 г.», под изображением — изречение, якобы Мухаммеда: «Право, которым в своих замыслах обладает разносторонний и непреклонный ум, имеет власть над грубой чернью. Магомет». В самом низу читаем-"Париж. 1774". Это — уникальный пример иконографического самозванства, ибо под видом Степана Малого на гравюре представлен Стефан Занович!
В 1776 году он странствовал по Германии под именем Беллини, Балбидсо-на, Чарновича и графа Кастриота-Албанского. В это время неизвестно для каких целей он получал значительные суммы от польских конфедератов, старавшихся склонить Турцию к новой войне с Россией.
Имеются сведения, что по прибытии в Польшу он пользовался и другой фамилией — Варт. По случайному ли совпадению, но туже фамилию по приобретенному ею в Баварии поместью носила англичанка, герцогиня Кингстон, в девичестве Елизавета Чадлей, по первому браку графиня Бристоль. По-видимому, с ней Стефан Занович познакомился раньше, в Риме, где судьба свела его с Радзивиллом, временным спутником несостоявшейся «Елизаветы II», то есть авантюристки Таракановой. Видела там ее и Кингстон-Варт.
При первом знакомстве с герцогиней Кингстон Занович, явившийся к ней в богатом албанском костюме, расшитом золотом и украшенном бриллиантами, выдал себя за потомка князей Албании. Она увлеклась его смелым умом и находчивостью и делала ему драгоценные подарки. По словам самой герцогини, Занович был «лучшим из всех Божьих созданий» и до того пленил ее, что заставил забыть Гамильтона. Она даже намеревалась выйти за него замуж.