Страница:
Желающий пройти курс обучения в «институте» Гурджиева должен был внести предварительно весьма и весьма солидный денежный взнос на банковский счет «учителя». Вот почему его учениками могли быть только состоятельные люди. Большое внимание уделял Гурджиев рекламе своего предприятия. В интервью журналистам, представлявшим различные западные массовые издания, он говорил, что знает чудодейственные методы исцеления от всех недугов — физических и психических, волшебные способы самосовершенствования личности, и что получил эти знания во время путешествий по странам Востока от «истинно святых и мудрых учителей». Они открыли ему тайны Вселенной и Человека и наделили его чудесными свойствами, превратив в сверхчеловека — мага и волшебника. Исцеление страждущих Гурджиев связывал с познанием истины, которую якобы можно познать в стенах его «института».
Недостатка в желающих попасть в «институт» Гурджиев не испытывал. Его «институт» стал местом настоящего паломничества. Страждущие стекались со всех концов мира, привлекаемые слухами о «чудодейственных» исцелениях тех, кто еще недавно был серьезно болен телом и духом. У Гурджиева не было ни врачей, ни лекарств, ни больничных палат, ни утомительных процедур. В «институте» лечили нетрадиционными методами, причем исцеляли не какую-то конкретную болезнь, а всего человека, его душу, не подвластную науке. Волшебным средством исцеления являлось магнетическое влияние подлинного мага и чародея — сверхчеловека Гурджиева.
Популярность гурджиевского «института» была связана с общей духовной атмосферой на Западе, когда пробудился значительный интерес к проблемам мистической трансформации личности. Появились многочисленные школы и учения, сулившие невиданные ощущения и перспективы на пути познания божества через духовное самосовершенствование Одной из таких школ и стал «Институт гармонического развития человека» в Фонтенбло в Париже.
«Институт» очень напоминал монастырь. Правда, срок пребывания в нем ограничивался тремя годами. На протяжении данного времени за ограду, отделявшую учебный корпус от внешнего мира, никого не выпускали. Да и времени у слушателей для этого не было — все они усердно работали на скотном дворе, в саду, огороде, ремонтировали автомобили.
К автомобилю, к механизмам вообще у Гурджиева была неодолимая страсть. Его мистицизм удивительно сочетался с механистическим мировоззрением. На лекциях, которые Гурджиев читал по вечерам своим ученикам после напряженного трудового дня, он сравнивал свой «институт» с авторемонтной мастерской, где восстанавливают изношенные в дальних путешествиях машины. Люди, убеждал Гурджиев, суть не что иное, как машины, спящие автоматы, подчиняющиеся законам механики, не способные ни к каким осознанным действиям, требующие для себя руководителя.
Человек — машина, или человек — фабрика (эти сравнения Гурджиев также часто использовал в своих лекциях), состоит из трех отделений, цехов — голова, грудь, живот. Каждый из цехов получает соответствующее его механизмам сырье: голова — информацию и впечатления, грудь — воздух, живот — пищу. На основе определенного вида сырья вырабатывается и соответствующий вид продукции. Но, к сожалению, из-за неполадок в механизмах из цехов часто выходит брак в виде страха, эгоизма, озлобления, болезней. От брака можно избавиться, исправив механизмы каждого цеха. Для этого ''учитель" разработал систему специальных упражнений для головы и груди, а также особую диету для желудка. Вот почему одно из центральных частей курса в Фонтенбло были балетно-акробатические упражнения (Гурджиев в молодости преподавал танцы и акробатику, выступал с акробатическими упражнениями в цирке). Он собирал всех своих учеников в специальном зале, где они должны были выполнять иногда простые, а нередко и сложные и утомительные упражнения, принимать немыслимые позы и пытаться удерживать их значительное время. Были случаи, когда ученики падали в обморок от истощения, перенапряжения и кровоизлияния в мозг.
Гурджиев любил озадачивать своих учеников: он заставлял их запоминать тысячи непонятных тибетских слов, выкапывать детской лопаткой огромное дерево, пилить его ствол столовым ножом… Занимаясь лечением подопечных, он прописывал им свои лекарства и специальные диеты.
При всем своем увлечении техникой Гурджиев не изменял оккультизму и мистике. По его мнению, законы механики — это лишь низший тип законов. В глубинах же Вселенной действуют высшие внефизические законы, и прежде всего так называемые законы творения. Да и человек не такой уж простой механизм. В нем спят непробудившиеся силы, которые могчи бы приобщить его к бессмертию. Но для их пробуждения необходимо в первую очередь изменить сами законы космоса, в соответствии с природой которого развивается человек.
Обосновывая данные тезисы, Гурджиев утверждал, что Луна не космическое тело, а живое существо,!космическое чудовище. Она высасывает всю энергию, которую вырабатывают живые организмы на Земле, в том числе и люди, потому они и находятся во сне, живут, как автоматы. Но такое положение недолговечно. Вскоре Луна, набравшись сил, посягнет на власть Солнца, тоже живого существа со своим характером и претензиями. Начнется битва двух небесных гигантов. Земля же, лишенная Луной своей энергии, сейчас спит. Однако в момент схватки космических гигантов проснется: начнутся войны, люди как звери будут уничтожать друг друга, большая часть их погибнет в этой небесной драме, и прежде всего те, кто не был к ней готов, кто не усовершенствовал себя по системе Гурджиева, позволяющей успешно освоившему ее слиться с космосом, раствориться во Вселенной Спасутся, заявил Гурджиев, только те, кто примкнет к нему. Скорее всего они спасутся бегством в другие уголки космоса, которые будут открыты для них лучом творения, познанным в ходе духовной эволюции.
Свое учреждение Гурджиев пытался превратить в доходное предприятие. Он растянул рабочий день своих учеников до 14 часов, в несколько раз увеличил вступительный взнос, читал лекции. Наконец, написал и издал многотомный труд «Все и вся», который надеялся выгодно продать хотя бы своим ученикам.
И вначале Гурджиеву сопутствовал успех Он стал популярным во Франции, Англии, Германии, даже в Америке. К нему стремились толпы жаждавших чудесного исцеления от духовной и физической импотенции и просто любопытных. Они вносили крупные вступительные взносы на банковский счет учителя, раскупали его книги, ожидая, когда же появится свободное место в гурджиевском монастыре.
Но постепенно климат в Западной Европе менялся. В воздухе запахло порохом, люди стали больше думать о спасении тела, а не духа. Ученики начали разъезжаться по домам. Доходы Гурджиева резко упали. Особняк, сельскохозяйственный инвентарь, автопарк и голландских коров власти описали за долги. «Институт гармонического развития человека» прекратил свое существование. Гурджиев, покинутый всеми, последние дни жизни провел в нищете. Пережив вторую мировую войну, он скончался в 1949 году в Париже, в приюте для бездомных.
Борис Викторович Савинков
Недостатка в желающих попасть в «институт» Гурджиев не испытывал. Его «институт» стал местом настоящего паломничества. Страждущие стекались со всех концов мира, привлекаемые слухами о «чудодейственных» исцелениях тех, кто еще недавно был серьезно болен телом и духом. У Гурджиева не было ни врачей, ни лекарств, ни больничных палат, ни утомительных процедур. В «институте» лечили нетрадиционными методами, причем исцеляли не какую-то конкретную болезнь, а всего человека, его душу, не подвластную науке. Волшебным средством исцеления являлось магнетическое влияние подлинного мага и чародея — сверхчеловека Гурджиева.
Популярность гурджиевского «института» была связана с общей духовной атмосферой на Западе, когда пробудился значительный интерес к проблемам мистической трансформации личности. Появились многочисленные школы и учения, сулившие невиданные ощущения и перспективы на пути познания божества через духовное самосовершенствование Одной из таких школ и стал «Институт гармонического развития человека» в Фонтенбло в Париже.
«Институт» очень напоминал монастырь. Правда, срок пребывания в нем ограничивался тремя годами. На протяжении данного времени за ограду, отделявшую учебный корпус от внешнего мира, никого не выпускали. Да и времени у слушателей для этого не было — все они усердно работали на скотном дворе, в саду, огороде, ремонтировали автомобили.
К автомобилю, к механизмам вообще у Гурджиева была неодолимая страсть. Его мистицизм удивительно сочетался с механистическим мировоззрением. На лекциях, которые Гурджиев читал по вечерам своим ученикам после напряженного трудового дня, он сравнивал свой «институт» с авторемонтной мастерской, где восстанавливают изношенные в дальних путешествиях машины. Люди, убеждал Гурджиев, суть не что иное, как машины, спящие автоматы, подчиняющиеся законам механики, не способные ни к каким осознанным действиям, требующие для себя руководителя.
Человек — машина, или человек — фабрика (эти сравнения Гурджиев также часто использовал в своих лекциях), состоит из трех отделений, цехов — голова, грудь, живот. Каждый из цехов получает соответствующее его механизмам сырье: голова — информацию и впечатления, грудь — воздух, живот — пищу. На основе определенного вида сырья вырабатывается и соответствующий вид продукции. Но, к сожалению, из-за неполадок в механизмах из цехов часто выходит брак в виде страха, эгоизма, озлобления, болезней. От брака можно избавиться, исправив механизмы каждого цеха. Для этого ''учитель" разработал систему специальных упражнений для головы и груди, а также особую диету для желудка. Вот почему одно из центральных частей курса в Фонтенбло были балетно-акробатические упражнения (Гурджиев в молодости преподавал танцы и акробатику, выступал с акробатическими упражнениями в цирке). Он собирал всех своих учеников в специальном зале, где они должны были выполнять иногда простые, а нередко и сложные и утомительные упражнения, принимать немыслимые позы и пытаться удерживать их значительное время. Были случаи, когда ученики падали в обморок от истощения, перенапряжения и кровоизлияния в мозг.
Гурджиев любил озадачивать своих учеников: он заставлял их запоминать тысячи непонятных тибетских слов, выкапывать детской лопаткой огромное дерево, пилить его ствол столовым ножом… Занимаясь лечением подопечных, он прописывал им свои лекарства и специальные диеты.
При всем своем увлечении техникой Гурджиев не изменял оккультизму и мистике. По его мнению, законы механики — это лишь низший тип законов. В глубинах же Вселенной действуют высшие внефизические законы, и прежде всего так называемые законы творения. Да и человек не такой уж простой механизм. В нем спят непробудившиеся силы, которые могчи бы приобщить его к бессмертию. Но для их пробуждения необходимо в первую очередь изменить сами законы космоса, в соответствии с природой которого развивается человек.
Обосновывая данные тезисы, Гурджиев утверждал, что Луна не космическое тело, а живое существо,!космическое чудовище. Она высасывает всю энергию, которую вырабатывают живые организмы на Земле, в том числе и люди, потому они и находятся во сне, живут, как автоматы. Но такое положение недолговечно. Вскоре Луна, набравшись сил, посягнет на власть Солнца, тоже живого существа со своим характером и претензиями. Начнется битва двух небесных гигантов. Земля же, лишенная Луной своей энергии, сейчас спит. Однако в момент схватки космических гигантов проснется: начнутся войны, люди как звери будут уничтожать друг друга, большая часть их погибнет в этой небесной драме, и прежде всего те, кто не был к ней готов, кто не усовершенствовал себя по системе Гурджиева, позволяющей успешно освоившему ее слиться с космосом, раствориться во Вселенной Спасутся, заявил Гурджиев, только те, кто примкнет к нему. Скорее всего они спасутся бегством в другие уголки космоса, которые будут открыты для них лучом творения, познанным в ходе духовной эволюции.
Свое учреждение Гурджиев пытался превратить в доходное предприятие. Он растянул рабочий день своих учеников до 14 часов, в несколько раз увеличил вступительный взнос, читал лекции. Наконец, написал и издал многотомный труд «Все и вся», который надеялся выгодно продать хотя бы своим ученикам.
И вначале Гурджиеву сопутствовал успех Он стал популярным во Франции, Англии, Германии, даже в Америке. К нему стремились толпы жаждавших чудесного исцеления от духовной и физической импотенции и просто любопытных. Они вносили крупные вступительные взносы на банковский счет учителя, раскупали его книги, ожидая, когда же появится свободное место в гурджиевском монастыре.
Но постепенно климат в Западной Европе менялся. В воздухе запахло порохом, люди стали больше думать о спасении тела, а не духа. Ученики начали разъезжаться по домам. Доходы Гурджиева резко упали. Особняк, сельскохозяйственный инвентарь, автопарк и голландских коров власти описали за долги. «Институт гармонического развития человека» прекратил свое существование. Гурджиев, покинутый всеми, последние дни жизни провел в нищете. Пережив вторую мировую войну, он скончался в 1949 году в Париже, в приюте для бездомных.
Борис Викторович Савинков
(1879 — 1925)
Русский политический деятель, писатель (В Ропшин), эсер, один из руководителей "Боевой организации ", организатор многих террористических актов, антисоветских заговоров и мятежей. Белоэмигрант. В 1924 году был арестован при переходе государственной границы, осужден По официальной версии — покончил жизнь самоубийством. Луначарский назвал его "артистом авантюры "
Савинков родился в Харькове 19/31 января 1879 года, а учился в гимназии в Варшаве, где отец его Виктор Михайлович служил судейским чиновником. Семья, в которой было трое сыновей — Александр, Борис, Виктор и дочери — Надежда, Вера, Софья, жила без особых забот и запросов Савинков-отец, по словам его жены, был «человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов», за что поляки звали его «зацны сендзя» — «честный судья»
И вот два старших сына отправились в Петербург Александр поступил в горный институт, Борис — в университет Братья Савинковы сразу оказались в самой гуще мятежного студенчества
Борис Савинков, женатый на Вере, дочери писателя Глеба Успенского, и сам был уже отцом, когда за речь на студенческой сходке его исключили из университета без права поступления в другое учебное заведение. Он был вынужден уехать учиться в Германию. В 1899 году, вернувшись в Петербург, он угодил в крепость на пять месяцев, где попробовал впервые заняться литературой.
После крепости Борис Савинков был выслан в Вологду. Там его и навестили мать со старшим братом Александром, которого высылали дальше, в Якутию. Мать нашла, что Борис с семьей живет в ссылке неплохо. Дело еще рассматривалось в суде, и Борису, как и Александру, грозила ссылка в Сибирь. К тому времени взгляды его коренным образом переменились…
В Вологде Борис Савинков оказался потому, что был социал-демократом плехановского толка и принадлежал к группе «Социалист», а позже — «Рабочее знамя». Там Он написал статью «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократии», которая, по словам Ленина, отличалась искренностью и живостью Но.
Савинков был уже знаком с иными взглядами. За границей он познакомился с будущим лидером эсеров Виктором Михайловичем Черновым.
В Вологде социал-демократы и эсеры частенько собирались для обсуждения теории и тактики революционной борьбы, и однажды на занятия кружка явился надменно-бледный Савинков и отрывисто заговорил о том, что пора перестать болтать, что дело выше слов. Этим он снискал всеобщее восхищение
В июне 1903 года Савинков бежал из Вологды вместе с Иваном Каляевым, знакомым ему еще с гимназических лет и отбывавшим административную ссылку в Ярославле. Они добрались до Архангельска и сели на пароход Заграничных паспортов у них не было, но тогда никто их и не спрашивал Через норвежский порт Варде, Христианию и Антверпен Савинков добрался до Женевы, где удостоился приема у знаменитого эсера Михаила Гоца, которому он сказал, что хочет «работать в терроре» Однако тот посоветовал «подождать, пожить, осмотреться», свел его с другими, жаждущими принять участие в политических убийствах. Члены Б О (Боевой организации партии эсеров) присматривались к нему.
Руководителя Б.О. на самом деле звали Евно Фишелевичем Азефом. Он же Валентин Кузьмич, он же Виноградов, он же… Азеф начал службу простым осведомителем в царской охранке еще в 1893 году с окладом в 50 рублей в месяц, за десять лет службы оклад возрос до 500 рублей, о высылке которых ему приходилось частенько напоминать шефам в донесениях.
Савинков сказал Азефу, что собирается убить министра внутренних дел Плеве с помощью Ивана Каляева. Уже через две недели Азеф познакомил Савинкова с планом убийства — взорвать бомбой карету Плеве. Для установления маршрутов, времени поездок, системы охраны была создана большая группа. Она должна была действовать под видом извозчиков, газетчиков, разносчиков…
Так начиналась «не жизнь, а кинематографическая лента — боевик о боевике», — как писали о Савинкове в двадцатые годы.
Азеф назначает Савинкова руководителем всей группы, и отныне он — центральное лицо в практическом терроре, хотя метать бомбы предстояло не ему. Эта роль предназначалась таким, как Иван Каляев, который с детства был для Савинкова Янеком.
18 марта 1904 года метальщики бомб были расставлены по маршруту Плеве. Савинков находился в Летнем саду, когда послышался взрыв… Но это был выстрел полуденной пушки в Петропавловской крепости. В тот день покушение не получилось из-за трусости Абрама Боришанского, хотя карета министра промчалась очень близко, едва не сбив его с ног.
Тогда Азеф предлагает новый план.
Савинков превращается в богатого представителя английской фирмы и поселяется в роскошной квартире на улице Жуковского. При нем, в качестве содержанки, Дора Владимировна (Вульфовна) Бриллиант, по мужу Чиркова, революционерка из зажиточной еврейской семьи. «Лакеем» у них служит молодой и румяный Егор Сазонов. Азеф даже настаивал на покупке автомобиля, но Савинков отказался.
В день убийства, 15 июля, Савинков встречал на Николаевском вокзале Сазонова, одетого в железнодорожную форму. Тот нес большой пятикилограммовый цилиндр, завернутый в газету и перевязанный шнурком.
Через несколько часов эта бомба взорвалась.
Савинков пришел на место взрыва, но не заметил трупа Плеве и, приняв окровавленные куски мяса за останки Сазонова, с досадой подумал о неудаче и пошел в… баню. Отлежавшись там, он купил на улице газету и с удивлением увидел в ней портрет Плеве в траурной рамке. В тот же день он уехал на свидание с Азефом в Москву. Они часто встречались, но в разных городах. Их потом называли «генералами от террора», руки свои кровью они не обагряли.
Савинков как организатор не уступал своими способностями служащему охранки Азефу. К тому же он был магнетически красноречив, он вербует в ряды Сазоновых и Каляевых, верящих в него без оглядки.
После убийства Плеве в 1904 году Борис Савинков уехал за границу, где было решено убить в Петербурге — генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, в Москве — генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в Киеве — генерал-губернатора Клейгельса.
Савинков «берет на себя» великого князя. Он появляется в Москве с английским паспортом. Барские повадки ставят его вне подозрений. Начинается наблюдение.
Савинков мечется между Москвой и Петербургом. Энергия его поразительна. Он знакомится с аристократкой Татьяной Леонтьевой и убеждает ее убить царя на одном из придворных благотворительных балов. Это решение он принимает самолично.
2 февраля 1905 года Иван Каляев бросил бомбу в карету — и великого князя не стало. Самого же Каляева позже повесили в Шлиссельбургской крепости.
После убийства в Москве Боевая организация стала известна в России. Савинков в это время уже был в Женеве вместе с Иваном Николаевичем (Азефом), который познакомил его с Георгием Гапоном. Савинков по достоинству оценил ораторско-гипнотические способности Гапона. Если несколько месяцев назад тот вел рабочих к Зимнему дворцу с требованием христианской справедливости, то теперь, пригретый эсерами, Гапон пропагандировал теорию тотального террора.
Одна неосторожная фраза стоила Гапону жизни. «…Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе Боеовй организации эсеров стоит жид, и еще какой жирный…» Азеф и Савинков поручили Гутенбергу убить Гапона и Рачковского во время вербовочного свидания в ресторане. Вскоре рабочие-эсеры повесили Гапона, привязав веревку к крючку вешалки…
После революции 1905 года десятки эсеров заседали в Государственной думе, а их Боевая организация продолжала убивать государственных деятелей. ЦК поручил Азефу и Савинкову уничтожить министра внутренних дел адмирала Дубасова и московского генерал-губернатора Дурново.
23 апреля 1906 года в царский день Дубасов направлялся на торжественное богослужение в Кремле. Савинков все рассчитал. Метальщиком бомбы он назначил студента, польского дворянина Бориса Вноровского. Однако Дубасов был лишь ранен, а его адъютант граф Коновницьш — убит.
Савинков отличался редким честолюбием. Он был уверен, что делает историю, что его имя непременно войдет в историю. Он аккуратно хранил документацию, записные книжки, выписки, письма, несмотря на подвижный образ жизни. Исследователю потребуется изрядное время, чтобы прочесть тысячи писем к нему от Гиппиус, Мережковского, Арцыбашева, Волошина, Эренбурга, Ремизова, Философова, Щеголева, Плеханова, не говоря уже об Азефе и других деятелях эсеровской партии, от жен, детей, братьев, многих других более или менее известных лиц. Особенное значение он придавал предсмертным исповедям своих соратников по Боевой организации, что говорит о способности Бориса Викторовича завоевывать доверие таких незаурядных людей, как Каляев, Сазонов…
Первая мировая война застала Савинкова на юге Франции. В Париже началась паника. Правительство покинуло столицу. Благодаря своим связям (и масонским тоже) Савинков без труда выправил удостоверение военного корреспондента. Он отправляет свои первые репортажи из Парижа в Россию, пишет их под грохот пушек, доносящийся со стороны Сен-Дени. Он знает, чего хочет русский читатель. И он не кривит душой, когда пишет, что нет для него Дороже в мире двух городов: Парижа и Москвы. В 1916 году В. Ропшин послал на родину книгу «Во Франции во время войны». Книга успеха не имела, потому что на родине царили совсем иные настроения.
Савинков имел смутное представление о том, что происходит в России. Большевистская пропаганда против войны и эсеровское требование «земли и воли» подготовили к революции миллионы мужиков в солдатских шинелях. Буржуазия жаждала реформ и… власти, опирающейся на демократию. И все-таки революция оказалась неожиданной для всех.
Попрощавшись с женой и малолетним сыном Львом, Савинков поехал в Петроград. В 1917 году число членов партии эсеров доходило до миллиона. Она получила большинство голосов на выборах в Учредительное собрание. Наследница народников, она пользовалась поддержкой не только крестьян, но и рабочих и интеллигенции, однако власти как бы боялась, делила ее с меньшевиками в Советах и кадетами в правительстве. Кроме Керенского, во Временное правительство входили эсеры Чернов, Авксентьев, Маслов.
В апреле 1917 года Савинков приехал в Петроград. В мае 1917 года вместе с Керенским он прибыл в ставку Юго-Западного фронта.
Деятельный и властный, Савинков с воодушевлением принимает предложение стать комиссаром 7-й армии и едет в Бугач. На митингах он обвиняет Петроград, этот источник угарного тумана негосударственной мысли.
Однако настроение его вскоре падает: солдаты не хотят воевать до победного конца. Вообще не хотят воевать.
В конце июня Савинков встречается с Керенским и становится комиссаром Юго-Западного фронта.
Но еще задолго до этого Савинков приметил генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Оба придерживались того мнения, что для спасения России нужны самые решительные и твердые меры. Савинков поверил генералу, поверил в то, что именно этот человек спасет Россию. 17 июля не без его рекомендации Корнилов был назначен Верховным Главнокомандующим. Борис Викторович все больше влияет на Керенского. Он рассчитывает на пост военного и морского министра, и Керенский соглашается. Однако вмешался «Петроградский совет», и пост министра от экс-террориста ускользнул.
Тем не менее Савинков становится настолько заметной фигурой, что даже английский посол Бьюкенен писал в своем дневнике: «…мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию…»
Генерал Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «Савинков порвал с партией и с советами». Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное влияние на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса.
Вместе с тем взгляды Савинкова не во всем совпадали со взглядами Корнилова. Брис Викторович облекал его простые и суровые положения в условные внешние формы «завоеваний революции» и отстаивал широкие права военно-революционных учреждений — комиссариатов и комитетов. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но… по-видимому, надеялся, что после прихода к власти — комиссарами можно было бы назначать людей «верных», а комитеты — взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог бы достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.
Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую преследовал. Он называя эту цель — спасением родины; другие считали ее личным стремлением к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский".
Но честолюбивым планам Савинкова не дано было свершиться.
8 августа 1917 года накануне Московского Государственного совещания Савинков представляет Керенскому и министру внутренних дел Авксентьеву списки лиц, подлежавших аресту на основании сведений контрразведки. Список правых подписывается, а почти все левые вычеркиваются. И в том числе — большевики. Савинков просит разрешения остаться с Керенским наедине, выражает возмущение по поводу большевиков и дает на подпись свою докладную записку о введении смертной казни. Керенский отказывается ее подписать. Савинков подает в отставку.
Керенский получает телеграмму от Корнилова: «До меня дошли сведения, что Савинков подал в отставку. Считаю долгом доложить свое мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Временного правительства не может не ослабить престижа правительства в стране, и особенно в такой серьезный момент. При моем выступлении 14 августа я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинковым моей точки зрения, которая вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических массах приобретает тем большие шансы на единодушное признание…» Керенский отставки Савинкова не принимает. Он назначает его военным губернатором Петрограда. Его, целиком разделявшего корниловскую программу наведения порядка в стране.
В конце августа 1917 года вспыхнул мятеж Корнилова с целью установления в стране военной диктатуры. Мятеж был подавлен. Корнилова арестовали.
Савинков категорически отрицал свое участие в заговоре, как «политически ошибочном», не верил в успех вооруженного выступления.
Керенский пережил серьезное потрясение. Министры, как крысы, бежали из Зимнего дворца. Премьер не верил даже юнкерскому караулу и велел его сменять каждый час.
Савинкову не верили. Каждый его шаг контролировали Чернов, Гоц и другие товарищи по партии. В его штабе сидели делегаты от В ЦИК. От него требовали разоружения военных училищ.
31 августа Керенский по телефону уведомил Савинкова, что его увольняют с должности генерал-губернатора. Тот подал в отставку и с должности управляющего Военным министерством. Чернов в своей газете «Дело народа!» требовал ареста Савинкова. Его вызвали на заседание ЦК партии эсеров, чтобы он дал объяснения. Савинков отказался делать это в присутствии Натансона (который, по данным разведки, поддерживал сношения с немцами) — и был исключен из партии эсеров.
В те дни Савинкова поражали интриги, пьянство офицеров, его демократическое сердце обливалось кровью, когда он слышал на улицах монархическое: «Боже, царя храни», хотя руководители Добровольческой армии соглашались с его мнением, что будущей России необходимо демократическое устройство. Был случай, когда к нему на квартиру явился офицер с намерением убить, но был парализован гипнотическим взглядом Савинкова и сознался, что его послали…
После отречения Романовых воинская присяга перестала действовать. Савинков покинул Дон в конце декабря 1917 года, как он потом писал, «наивно веря в то, что господа генералы действительно любят Россию и будут искренне за нее бороться». Он обещал переговорить, в частности, с Плехановым и Чайковским об их участии в подобии правительства на Дону. В Петрограде он Чайковского не нашел, а Плеханов уже умирал. Вскоре Савинков выехал в Москву, намереваясь двинуться дальше, на Дон, но оттуда пришло письмо, что под давлением большевиков Алексеев и Корнилов ушли с Добровольческой армией в степи, в «Ледяной поход».
И Савинков остался в Москве, где было уныло и голодно. И развил при этом бешеную деятельность по созданию подпольной офицерской организации. Его выводили на гвардейских офицеров, объединенных по полковому принципу, но Савинкова коробили их монархические убеждения. Однако их было восемьсот, пренебрегать ими не стоило, и он предложил им от имени Алексеева и Корнилова короткую программу: отечество, Учредительное собрание, земля — народу. Одновременно он создавал боевые левые организации из офицеров-республиканцев, социал-демократов плехановского толка, эсеров, меньшевиков, бывших террористов… И правых и левых как бы объединял Национальный центр. И опять все вертелось вокруг Учредительного собрания и… диктатуры, твердой власти.
Верным помощником его был полковник артиллерии Перхуров. Военными командовал конституционный монархист генерал Рычков. Тайную организацию Савинков на процессе описывал так:
«Снизу каждый член организации знал только одного человека, т. е. отделенный знал взводного и т. д.; сверху каждый член организации знал четырех, т. е. начальник дивизии знал четырех полковых командиров и т. д. Это придавало организации довольно крепкий характер. Вотлаве стоял штаб, ну-с вот, во главе штаба стоял я».
Савинков родился в Харькове 19/31 января 1879 года, а учился в гимназии в Варшаве, где отец его Виктор Михайлович служил судейским чиновником. Семья, в которой было трое сыновей — Александр, Борис, Виктор и дочери — Надежда, Вера, Софья, жила без особых забот и запросов Савинков-отец, по словам его жены, был «человек интеллигентный, чрезвычайно чуткий к справедливому и широкому толкованию законов», за что поляки звали его «зацны сендзя» — «честный судья»
И вот два старших сына отправились в Петербург Александр поступил в горный институт, Борис — в университет Братья Савинковы сразу оказались в самой гуще мятежного студенчества
Борис Савинков, женатый на Вере, дочери писателя Глеба Успенского, и сам был уже отцом, когда за речь на студенческой сходке его исключили из университета без права поступления в другое учебное заведение. Он был вынужден уехать учиться в Германию. В 1899 году, вернувшись в Петербург, он угодил в крепость на пять месяцев, где попробовал впервые заняться литературой.
После крепости Борис Савинков был выслан в Вологду. Там его и навестили мать со старшим братом Александром, которого высылали дальше, в Якутию. Мать нашла, что Борис с семьей живет в ссылке неплохо. Дело еще рассматривалось в суде, и Борису, как и Александру, грозила ссылка в Сибирь. К тому времени взгляды его коренным образом переменились…
В Вологде Борис Савинков оказался потому, что был социал-демократом плехановского толка и принадлежал к группе «Социалист», а позже — «Рабочее знамя». Там Он написал статью «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократии», которая, по словам Ленина, отличалась искренностью и живостью Но.
Савинков был уже знаком с иными взглядами. За границей он познакомился с будущим лидером эсеров Виктором Михайловичем Черновым.
В Вологде социал-демократы и эсеры частенько собирались для обсуждения теории и тактики революционной борьбы, и однажды на занятия кружка явился надменно-бледный Савинков и отрывисто заговорил о том, что пора перестать болтать, что дело выше слов. Этим он снискал всеобщее восхищение
В июне 1903 года Савинков бежал из Вологды вместе с Иваном Каляевым, знакомым ему еще с гимназических лет и отбывавшим административную ссылку в Ярославле. Они добрались до Архангельска и сели на пароход Заграничных паспортов у них не было, но тогда никто их и не спрашивал Через норвежский порт Варде, Христианию и Антверпен Савинков добрался до Женевы, где удостоился приема у знаменитого эсера Михаила Гоца, которому он сказал, что хочет «работать в терроре» Однако тот посоветовал «подождать, пожить, осмотреться», свел его с другими, жаждущими принять участие в политических убийствах. Члены Б О (Боевой организации партии эсеров) присматривались к нему.
Руководителя Б.О. на самом деле звали Евно Фишелевичем Азефом. Он же Валентин Кузьмич, он же Виноградов, он же… Азеф начал службу простым осведомителем в царской охранке еще в 1893 году с окладом в 50 рублей в месяц, за десять лет службы оклад возрос до 500 рублей, о высылке которых ему приходилось частенько напоминать шефам в донесениях.
Савинков сказал Азефу, что собирается убить министра внутренних дел Плеве с помощью Ивана Каляева. Уже через две недели Азеф познакомил Савинкова с планом убийства — взорвать бомбой карету Плеве. Для установления маршрутов, времени поездок, системы охраны была создана большая группа. Она должна была действовать под видом извозчиков, газетчиков, разносчиков…
Так начиналась «не жизнь, а кинематографическая лента — боевик о боевике», — как писали о Савинкове в двадцатые годы.
Азеф назначает Савинкова руководителем всей группы, и отныне он — центральное лицо в практическом терроре, хотя метать бомбы предстояло не ему. Эта роль предназначалась таким, как Иван Каляев, который с детства был для Савинкова Янеком.
18 марта 1904 года метальщики бомб были расставлены по маршруту Плеве. Савинков находился в Летнем саду, когда послышался взрыв… Но это был выстрел полуденной пушки в Петропавловской крепости. В тот день покушение не получилось из-за трусости Абрама Боришанского, хотя карета министра промчалась очень близко, едва не сбив его с ног.
Тогда Азеф предлагает новый план.
Савинков превращается в богатого представителя английской фирмы и поселяется в роскошной квартире на улице Жуковского. При нем, в качестве содержанки, Дора Владимировна (Вульфовна) Бриллиант, по мужу Чиркова, революционерка из зажиточной еврейской семьи. «Лакеем» у них служит молодой и румяный Егор Сазонов. Азеф даже настаивал на покупке автомобиля, но Савинков отказался.
В день убийства, 15 июля, Савинков встречал на Николаевском вокзале Сазонова, одетого в железнодорожную форму. Тот нес большой пятикилограммовый цилиндр, завернутый в газету и перевязанный шнурком.
Через несколько часов эта бомба взорвалась.
Савинков пришел на место взрыва, но не заметил трупа Плеве и, приняв окровавленные куски мяса за останки Сазонова, с досадой подумал о неудаче и пошел в… баню. Отлежавшись там, он купил на улице газету и с удивлением увидел в ней портрет Плеве в траурной рамке. В тот же день он уехал на свидание с Азефом в Москву. Они часто встречались, но в разных городах. Их потом называли «генералами от террора», руки свои кровью они не обагряли.
Савинков как организатор не уступал своими способностями служащему охранки Азефу. К тому же он был магнетически красноречив, он вербует в ряды Сазоновых и Каляевых, верящих в него без оглядки.
После убийства Плеве в 1904 году Борис Савинков уехал за границу, где было решено убить в Петербурге — генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, в Москве — генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, в Киеве — генерал-губернатора Клейгельса.
Савинков «берет на себя» великого князя. Он появляется в Москве с английским паспортом. Барские повадки ставят его вне подозрений. Начинается наблюдение.
Савинков мечется между Москвой и Петербургом. Энергия его поразительна. Он знакомится с аристократкой Татьяной Леонтьевой и убеждает ее убить царя на одном из придворных благотворительных балов. Это решение он принимает самолично.
2 февраля 1905 года Иван Каляев бросил бомбу в карету — и великого князя не стало. Самого же Каляева позже повесили в Шлиссельбургской крепости.
После убийства в Москве Боевая организация стала известна в России. Савинков в это время уже был в Женеве вместе с Иваном Николаевичем (Азефом), который познакомил его с Георгием Гапоном. Савинков по достоинству оценил ораторско-гипнотические способности Гапона. Если несколько месяцев назад тот вел рабочих к Зимнему дворцу с требованием христианской справедливости, то теперь, пригретый эсерами, Гапон пропагандировал теорию тотального террора.
Одна неосторожная фраза стоила Гапону жизни. «…Во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе Боеовй организации эсеров стоит жид, и еще какой жирный…» Азеф и Савинков поручили Гутенбергу убить Гапона и Рачковского во время вербовочного свидания в ресторане. Вскоре рабочие-эсеры повесили Гапона, привязав веревку к крючку вешалки…
После революции 1905 года десятки эсеров заседали в Государственной думе, а их Боевая организация продолжала убивать государственных деятелей. ЦК поручил Азефу и Савинкову уничтожить министра внутренних дел адмирала Дубасова и московского генерал-губернатора Дурново.
23 апреля 1906 года в царский день Дубасов направлялся на торжественное богослужение в Кремле. Савинков все рассчитал. Метальщиком бомбы он назначил студента, польского дворянина Бориса Вноровского. Однако Дубасов был лишь ранен, а его адъютант граф Коновницьш — убит.
Савинков отличался редким честолюбием. Он был уверен, что делает историю, что его имя непременно войдет в историю. Он аккуратно хранил документацию, записные книжки, выписки, письма, несмотря на подвижный образ жизни. Исследователю потребуется изрядное время, чтобы прочесть тысячи писем к нему от Гиппиус, Мережковского, Арцыбашева, Волошина, Эренбурга, Ремизова, Философова, Щеголева, Плеханова, не говоря уже об Азефе и других деятелях эсеровской партии, от жен, детей, братьев, многих других более или менее известных лиц. Особенное значение он придавал предсмертным исповедям своих соратников по Боевой организации, что говорит о способности Бориса Викторовича завоевывать доверие таких незаурядных людей, как Каляев, Сазонов…
Первая мировая война застала Савинкова на юге Франции. В Париже началась паника. Правительство покинуло столицу. Благодаря своим связям (и масонским тоже) Савинков без труда выправил удостоверение военного корреспондента. Он отправляет свои первые репортажи из Парижа в Россию, пишет их под грохот пушек, доносящийся со стороны Сен-Дени. Он знает, чего хочет русский читатель. И он не кривит душой, когда пишет, что нет для него Дороже в мире двух городов: Парижа и Москвы. В 1916 году В. Ропшин послал на родину книгу «Во Франции во время войны». Книга успеха не имела, потому что на родине царили совсем иные настроения.
Савинков имел смутное представление о том, что происходит в России. Большевистская пропаганда против войны и эсеровское требование «земли и воли» подготовили к революции миллионы мужиков в солдатских шинелях. Буржуазия жаждала реформ и… власти, опирающейся на демократию. И все-таки революция оказалась неожиданной для всех.
Попрощавшись с женой и малолетним сыном Львом, Савинков поехал в Петроград. В 1917 году число членов партии эсеров доходило до миллиона. Она получила большинство голосов на выборах в Учредительное собрание. Наследница народников, она пользовалась поддержкой не только крестьян, но и рабочих и интеллигенции, однако власти как бы боялась, делила ее с меньшевиками в Советах и кадетами в правительстве. Кроме Керенского, во Временное правительство входили эсеры Чернов, Авксентьев, Маслов.
В апреле 1917 года Савинков приехал в Петроград. В мае 1917 года вместе с Керенским он прибыл в ставку Юго-Западного фронта.
Деятельный и властный, Савинков с воодушевлением принимает предложение стать комиссаром 7-й армии и едет в Бугач. На митингах он обвиняет Петроград, этот источник угарного тумана негосударственной мысли.
Однако настроение его вскоре падает: солдаты не хотят воевать до победного конца. Вообще не хотят воевать.
В конце июня Савинков встречается с Керенским и становится комиссаром Юго-Западного фронта.
Но еще задолго до этого Савинков приметил генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Оба придерживались того мнения, что для спасения России нужны самые решительные и твердые меры. Савинков поверил генералу, поверил в то, что именно этот человек спасет Россию. 17 июля не без его рекомендации Корнилов был назначен Верховным Главнокомандующим. Борис Викторович все больше влияет на Керенского. Он рассчитывает на пост военного и морского министра, и Керенский соглашается. Однако вмешался «Петроградский совет», и пост министра от экс-террориста ускользнул.
Тем не менее Савинков становится настолько заметной фигурой, что даже английский посол Бьюкенен писал в своем дневнике: «…мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию…»
Генерал Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «Савинков порвал с партией и с советами». Он поддерживал резко и решительно мероприятия Корнилова, оказывая непрестанное и сильное влияние на Керенского, которое, быть может, увенчалось бы успехом, если бы вопрос касался только идеологии нового курса.
Вместе с тем взгляды Савинкова не во всем совпадали со взглядами Корнилова. Брис Викторович облекал его простые и суровые положения в условные внешние формы «завоеваний революции» и отстаивал широкие права военно-революционных учреждений — комиссариатов и комитетов. Хотя он и признавал чужеродность этих органов в военной среде и недопустимость их в условиях нормальной организации, но… по-видимому, надеялся, что после прихода к власти — комиссарами можно было бы назначать людей «верных», а комитеты — взять в руки. А в то же время бытие этих органов служило известной страховкой против командного состава, без помощи которого Савинков не мог бы достигнуть цели, но в лояльность которого в отношении себя он плохо верил.
Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую преследовал. Он называя эту цель — спасением родины; другие считали ее личным стремлением к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский".
Но честолюбивым планам Савинкова не дано было свершиться.
8 августа 1917 года накануне Московского Государственного совещания Савинков представляет Керенскому и министру внутренних дел Авксентьеву списки лиц, подлежавших аресту на основании сведений контрразведки. Список правых подписывается, а почти все левые вычеркиваются. И в том числе — большевики. Савинков просит разрешения остаться с Керенским наедине, выражает возмущение по поводу большевиков и дает на подпись свою докладную записку о введении смертной казни. Керенский отказывается ее подписать. Савинков подает в отставку.
Керенский получает телеграмму от Корнилова: «До меня дошли сведения, что Савинков подал в отставку. Считаю долгом доложить свое мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Временного правительства не может не ослабить престижа правительства в стране, и особенно в такой серьезный момент. При моем выступлении 14 августа я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинковым моей точки зрения, которая вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических массах приобретает тем большие шансы на единодушное признание…» Керенский отставки Савинкова не принимает. Он назначает его военным губернатором Петрограда. Его, целиком разделявшего корниловскую программу наведения порядка в стране.
В конце августа 1917 года вспыхнул мятеж Корнилова с целью установления в стране военной диктатуры. Мятеж был подавлен. Корнилова арестовали.
Савинков категорически отрицал свое участие в заговоре, как «политически ошибочном», не верил в успех вооруженного выступления.
Керенский пережил серьезное потрясение. Министры, как крысы, бежали из Зимнего дворца. Премьер не верил даже юнкерскому караулу и велел его сменять каждый час.
Савинкову не верили. Каждый его шаг контролировали Чернов, Гоц и другие товарищи по партии. В его штабе сидели делегаты от В ЦИК. От него требовали разоружения военных училищ.
31 августа Керенский по телефону уведомил Савинкова, что его увольняют с должности генерал-губернатора. Тот подал в отставку и с должности управляющего Военным министерством. Чернов в своей газете «Дело народа!» требовал ареста Савинкова. Его вызвали на заседание ЦК партии эсеров, чтобы он дал объяснения. Савинков отказался делать это в присутствии Натансона (который, по данным разведки, поддерживал сношения с немцами) — и был исключен из партии эсеров.
В те дни Савинкова поражали интриги, пьянство офицеров, его демократическое сердце обливалось кровью, когда он слышал на улицах монархическое: «Боже, царя храни», хотя руководители Добровольческой армии соглашались с его мнением, что будущей России необходимо демократическое устройство. Был случай, когда к нему на квартиру явился офицер с намерением убить, но был парализован гипнотическим взглядом Савинкова и сознался, что его послали…
После отречения Романовых воинская присяга перестала действовать. Савинков покинул Дон в конце декабря 1917 года, как он потом писал, «наивно веря в то, что господа генералы действительно любят Россию и будут искренне за нее бороться». Он обещал переговорить, в частности, с Плехановым и Чайковским об их участии в подобии правительства на Дону. В Петрограде он Чайковского не нашел, а Плеханов уже умирал. Вскоре Савинков выехал в Москву, намереваясь двинуться дальше, на Дон, но оттуда пришло письмо, что под давлением большевиков Алексеев и Корнилов ушли с Добровольческой армией в степи, в «Ледяной поход».
И Савинков остался в Москве, где было уныло и голодно. И развил при этом бешеную деятельность по созданию подпольной офицерской организации. Его выводили на гвардейских офицеров, объединенных по полковому принципу, но Савинкова коробили их монархические убеждения. Однако их было восемьсот, пренебрегать ими не стоило, и он предложил им от имени Алексеева и Корнилова короткую программу: отечество, Учредительное собрание, земля — народу. Одновременно он создавал боевые левые организации из офицеров-республиканцев, социал-демократов плехановского толка, эсеров, меньшевиков, бывших террористов… И правых и левых как бы объединял Национальный центр. И опять все вертелось вокруг Учредительного собрания и… диктатуры, твердой власти.
Верным помощником его был полковник артиллерии Перхуров. Военными командовал конституционный монархист генерал Рычков. Тайную организацию Савинков на процессе описывал так:
«Снизу каждый член организации знал только одного человека, т. е. отделенный знал взводного и т. д.; сверху каждый член организации знал четырех, т. е. начальник дивизии знал четырех полковых командиров и т. д. Это придавало организации довольно крепкий характер. Вотлаве стоял штаб, ну-с вот, во главе штаба стоял я».