- Катилося яблоко вокруг города, кто его поднимет, тот вон выйдет...
На кого приходилось последнее слово, тот отходил в сторону. С каждой минутой круг все более сужался. Вот остались только двое: Петька и Федя. Девяткин в последний раз так ловко пробормотал "катилося яблочко", что водить досталось Феде.
- Имей в виду: у нас до конца играют... пощады не просят, предупредил Санька.
- А как же иначе, - согласился Федя и лег лицом на землю.
Мальчишки побежали прятаться. Когда голоса и топот ног стихли, Федя поднялся с земли и постучал палкой в полено, предупреждая всех. что начинает поиски.
Он заглядывал в канавы, в огороды, за дворы, шарил в кустах и, обнаружив игрока, со всех ног бежал к колу и троекратно ударял по нему палкой: игрок найден и должен выйти из укрытия.
Иногда Федя уходил от кола слишком далеко. Тогда, точно из-под земли, выскакивали ребята и березовыми поленьями загоняли кол в сырую, податливую землю.
Заслышав удары, Федя мчался обратно, но игроки уже исчезали.
Снова в поиски.
Наконец все мальчишки обнаружены.
- Теперь тащи кол! - напомнил Санька.
Но это было не так легко. Молодой, в соку, осиновый кол по самую маковку ушел в землю. Не за что было даже ухватиться. Федя нашел обломок железного прута и попробовал взрыхлить землю.
- Железкой нельзя, не по правилам, - остановил его Санька. - Надо голыми руками.
Федя попыхтел минут десять, но ничего не мог сделать. Пришлось водить еще раз. В землю воткнули новый кол, и все началось сначала. Теперь Федя искал осторожнее. Далеко от кола не уходил, зорче осматривался по сторонам.
Наиболее опасным и хитрым игроком оказался Санька Коншаков. Он прятался в самых неожиданных местах.
Второй кол Федя также не смог вытащить. На беду, он зашиб о камень ногу и захромал.
- Проси пощады - пожалеем! - снисходительно предложил Санька.
- Привычки такой не имею, - отказался Федя. Подбежала Маша.
- Напали на свеженького, обрадовались! - закричала она на мальчишек и предложила Феде отыграться за него. - Они плутуют, наверное... Я их сразу выведу на чистую воду!
Но Федя от помощи отказался. Игра затянулась до позднего вечера.
Утром, нагнав прихрамывающего Федю по пути в школу, Санька насмешливо сказал:
- Не отыгрался вчера! Сегодня после обеда опять водить будешь.
- Я?! - растерялся Федя.
- А кто же! У нас все по-честному играют. Степа Карасев прошлым летом две недели водил... похудел даже. А Девяткин как-то матери вздумал пожаловаться, так мы его потом от всех игр отлучили...
И после обеда Федя снова пришел за околицу:
- Давайте в колы играть. Я водить буду.
- У тебя же нога болит, - удивились мальчишки.
- Поджила малость.
Но играть ребятам не хотелось. Они только что на вырубку собрались костры жечь. Санька даже коробку спичек из дому унес.
- Ладно, - сказал он, - мы тебя прощаем.
- Тогда считаю, что отыгрался, - сказал Федя.
Мальчишки только переглянулись и смолчали.
В другой раз затеяли игру в чижи. Подошел Степа Карасев.
- Так-на-Так водит... на новенького! - обрадовались мальчишки.
Степа был нерасторопен, доверчив, хитрить не умел, плохо разбирался в правилах игры. Ребята пользовались этим, и он постоянно был в проигрыше.
Степу без конца "маяли" в чижи, заставляли бегать за мячом. А когда играли в войну, он обычно выполнял роль "конной тяги", перевозя на дребезжащей тележке ржавую трубу от миномета, которая в одном и том же бою была и противотанковой пушкой и гаубицей.
Сегодня на Степе отводил душу Петька Девяткин. Федя сидел на бревнах и следил за игрой. Петька заслонял собой вычерченный на земле круг, и Степа никак не мог попасть в него деревянным, заостренным с обоих концов чижом.
Мальчишки решили, что Степе теперь не отыграться до позднего вечера.
Неожиданно Федя подошел к играющим, взял у Степы чиж:
- Посиди, я за тебя отмаюсь.
Через несколько минут чиж вкатился в круг. Федя предложил Девяткину сыграть еще одну партию. Петька вынужден был согласиться: после выигрыша не принято отказываться.
Сыграли партию, и Федя вышел победителем. Началось "маяние". Федя играл расчетливо и точно. Он с такой силой ударял по чижу палкой, что тот с жужжанием пролетал над землей и падал далеко за дорогой.
Петька терпеливо разыскивал чиж в траве и долго целился, стараясь попасть в круг. Но Федя, изловчившись, отбивал его палкой еще на лету это было по правилам - и отсылал в другую сторону, к огородам. Казалось, что круг был огражден незримой стеной.
Мальчишки с веселым оживлением следили, как Девяткин бегал из стороны в сторону. Он пыхтел, ругался себе под нос, поглядывал на Саньку. А тот только посмеивался: ничего не скажешь, игра идет по-честному, по всем правилам.
Начало смеркаться.
- Домой пора, отложим до завтра! - взмолился Девяткин.
- У Степы пощады проси, его выигрыш, - сказал Федя.
- Конец игре, конец, - забормотал сконфуженный Степа. - Не надо завтра.
Федя последний раз ударил по чижу, и тот, как стриж, прочертив вечернее небо, упал далеко за огородами.
- Эх, ты! - Девяткин подошел к Саньке. - За свой конец вступиться не мог.
- Поделом тебе! Не плутуй, по совести играй.
- Родной, тоже...
- Велика родня! На одном солнышке греемся, - засмеялся Санька.
Глава 10. НА ПОЧТЕ
Когда письмоносец Тимка Колечкин появлялся на деревенской улице с полной сумкой писем и газет, Катерина выбегала ему навстречу, затаскивала в избу и заставляла на глазах у нее перебирать всю почту.
- Тетя Катерина, да я же помню... нет вам ничего, - почему-то виноватым голосом говорил Тимка.
- Нет, ты покажи... может, запамятовал.
Но письма от Егора опять не было.
Катерина ходила грустная, молчаливая, часто задумывалась и с нетерпением ждала очередной почты. Правда, по вечерам она продолжала по-прежнему рассказывать детям о похождениях бравого солдата Егора, но делала это уже без прежнего увлечения, часто противоречила сама себе, что заметил даже Никитка:
- А чего это тятька все одного и того же фашиста убивает? Сегодня рыжего, мордастого, и вчера, и третьего дня. Неужели он такой неубиваемый?
- Разве все рыжего? - спохватилась Катерина. - Да все они на один лад... все противные.
Однажды к Коншаковым забежал Петька Девяткин и сообщил Саньке, что завтра мать едет в город на двух подводах (Евдокия работала в колхозе возницей молока) и берет его с собой.
- Поедем с нами, Коншак! Завтра же воскресенье. В кино сходим, на базаре побываем.
Санька решил, что такого случая пропустить никак нельзя. Он вопросительно посмотрел на мать.
- Поезжай, Саня! - обрадовалась Катерина. - На почту зайдешь, письма спросишь.
- Это же Тимкино дело.
- Тихий он очень... ему, поди, и писем недодают. А ты побойчее поговори там, побеспокой людей. Может, отцово-то письмо в уголочке завалялось, лежит себе и лежит. Хорошенько пусть поищут.
- Ладно, зайду, - согласился Санька,
Утром он помог неповоротливой Евдокии запрячь лошадей. Сам надел хомут на вислогубого, старого Муромца, затянул супонь, завязал чересседельник. Наконец тронулись в путь.
Санька с Петькой ехали на Муромце впереди, Евдокия на другой подводе - сзади.
По дороге подводы нагнали Тимку Колечкина.
- На почту? - спросил Санька. - Садись, подвезем. Тимка забрался на телегу, снял широкий картуз и вытер вспотевший лоб.
- Запарился, почтарь?
- Тяжелая у меня работа, Коншак.
- Что так?
- Если письмо - у которых муж или там сын живой на фронте, так ничего. А намедни вот Ульяне Князьковой извещение привез: муж пропал без вести. А у нее пятеро ребятишек осталось. Третьего дня тетке Даше - сына убило. На той неделе - Вороновым. От меня люди, как от чумного, теперь шарахаются... Да и тятька все вспоминается. Нет, пусть другой кто за письмами ходит...
- Ну-ну, - вздохнул Санька. - Раз поручено, доставляй. - И, помолчав, спросил: - У тебя отец кем на войне был?
- Сапер... Тоже работа тяжелая. На мине подорвался. - И Тимка часто заморгал глазами. - Если бы тятька был жив, разве я бросил бы школу? Учился бы в шестом классе вместе с тобой.
Санька подумал о своем отце. Почему-то вспомнился летний погожий день, когда они всей семьей отправились в Локтеве, к родне в гости. Феня, разряженная, как невеста, в бусах и лентах, шагала впереди, за ней отец с Никиткой на плече, рядом с ним мать, а позади всех Санька. Он был сердит и ни с кем не разговаривал. Мать ради гостей заставила его обуть новые, скрипучие, с непомерно длинными носами штиблеты, а отец, пообещав повезти всю семью в гости в рессорной тележке, вместо этого повел их в Локтеве тихой полевой дорогой.
Отец шел медленно, забредал по пояс в пшеницу, перебирал пальцами колосья, щурил глаза.
- Мать, ребятишки! Благодать-то какая! Завалимся хлебом к осени.
Потом, нарвав пустотелых дудок, он принялся мастерить дулейки, которые пели птичьими голосами; из стеблей пшеницы делал пищалки с жалостливым, тонким звуком; из веток ивы и ракиты - оглушительные свистульки. Невероятный концерт огласил окрестность. Ребята гудели, свистели, издавали соловьиные трели.
Потом они вошли в лес. Молодой, прозрачный, он приветливо шумел листвой, точно Коншаковы шли в гости не в Локтеве, а вот к этим березам, осинам, елям. По каким-то неуловимым приметам отец находил гнезда птиц, выслеживал ежа, белку или, улегшись около муравьиной кучи, рассказывал про трудолюбивую жизнь ее обитателей. Ребята, как завороженные, бродили за отцом. Санька давно забыл свою утреннюю обиду, длинноносые штиблеты уже не тяготили его. Он набрал полную фуражку птичьих яиц, весь был облеплен паутиной, измазался смолой.
- А в гости-то, Егор! - спохватилась вдруг Катерина. - Поди, заждались нас. - И, оглядев отца и ребятишек, всплеснула руками: - Я ли не обряжала их! Стирано, глажено... А на что вы теперь похожи? Углежоги, мазепы!
- Не беда, - засмеялся Егор. - У нас тут и свой праздник ладный выходит.
...К полудню подводы прибыли в город. Евдокия сдала молоко и поставила лошадей кормиться. Потом, захватив сына, отправилась на базар.
Санька с Тимкой пошли на почту.
По дороге посмотрели картинки в витрине кино, купили в палатке розовых петушков в подарок малышам, заглянули на стадион, где когда-то Санька с отцом смотрели футбольный матч. Сейчас на стадионе в футбол никто не играл, а какие-то парнишки кололи штыками хворостяные чучела.
- Они тоже воевать будут? - спросил Тимка.
- Это у них всевобуч, - пояснил Санька. - Они еще пока гражданские.
На почте служащий подал Тимке объемистую пачку газет и писем:
- Стожаровские прибыли. Полным-полна ваша коробушка.
- Тима, а нам письма нету? - шепнул Санька. - Давай посмотрим.
Тимке самому не терпелось разобрать почту. Они вышли на сквер, сели на скамейку и принялись рассматривать письма: были тут и открытки, и затертые бумажные треугольники, и конверты, склеенные из газетной бумаги.
- "Марине Ивановне Ракитиной", - прочел Тимка и представил, как сегодня вечером он зайдет с этим бумажным треугольником к Машиной матери.
Тетя Марина долго будет вытирать фартуком руки, потом бережно примет письмо на ладони, поднесет близко к лампе, прочтет и, спохватившись, поставит перед Тимкой крынку с молоком, нарежет большими ломтями хлеб и примется угощать: "За себя не хочешь, за Андрея Иваныча поешь.. Чтобы он вот так же сыт был, поправился скорей".
Это письмо Тимка занесет Колесовым.
Старик Иван соберет многочисленную семью, пригласит соседей, оседлает нос очками в жестяной оправе и растянет чтение письма от сына-танкиста на добрый час.
- А нам нет и нет, - вздохнул Санька и подумал, что же он скажет дома матери.
Но что это? Пальцы его выхватили из пачки писем конверт из плотной белой бумаги. Адрес выбит четко, на машинке: область, район, сельсовет. "Село Стожары, колхоз имени Пушкина, Катерине Васильевне Коншаковой".
"Коншаковой, Коншаковой..." - про себя повторял Санька. Но почему адрес и номер полевой почты выбиты на машинке и конверт такой аккуратный, а все письмо тоненькое, легкое? Нет, это не от отца. Письма от него обычно приходили пухлые, увесистые, конверт был зашит суровой ниткой.
От кого же тогда? У Саньки похолодели руки, он растерянно оглянулся, встретился глазами с Тимкой.
- Чего ты, Саня? Ну, чего?.. - тихо и встревоженно шепнул тот. - Ты читай.
Санька робко надорвал конверт,
- "Ваш муж, Егор Платонович Коншаков, погиб смертью храбрых в боях за Родину", - прочел он.
x x x
Всю обратную дорогу Муромцем правил Тимка, а Санька пластом лежал на телеге, лицом вниз.
В Стожары подводы вернулись в сумерки, Санька с трудом сполз с телеги, подошел к лошади и долго не мог рассупонить хомут. Вдруг он скривил лицо, уткнулся в парную шею Муромца и глухо всхлипнул.
- Саня... Ну что ты, право... - засуетился около него Тимка. - Ты крепись... нельзя им волю давать, слезам-то. Знаешь, когда нам похоронная пришла, я совсем почти не плакал... - Голос у Тимки задрожал. - Разве вот ночью только самую малость... А на людях - ни-ни...
Санька с содроганием представил, как он передаст похоронную Катерине. Та взглянет на клочок бумаги пустыми глазами, потом повалится на лавку и заголосит тонким, щемящим душу голосом, как это было с Тимкиной матерью. Прибегут Феня с Никиткой, вцепятся в юбку матери, поднимут рев на всю улицу.
"Нет, что угодно, только не это! - со страхом подумал Санька. - Убегу лучше... домой не покажусь".
Он нащупал в грудном кармане гимнастерки хрустящее письмо, сквозь слезы поглядел на белоголового Тимку, оглянулся по сторонам:
- А что, Тимка, если я не покажу матери похоронную-то?
- Это как же? - опешил Тимка. - Дело такое, не утаишь...
- А может, еще ошибка какая... Вон Андрей Иваныч два года без вести пропадал, а сейчас объявился.
- Это, конечно, всяко бывает, - неопределенно ответил Тимка и вдруг, потянув Саньку за руку, кивнул в сторону: - Смотри... мачеха твоя.
Санька вздрогнул и оглянулся. Мимо сараев к конюшне быстро шла Катерина. Он поспешно вытер кулаком глаза; едва не поломав ногтей, развязал наконец затянувшуюся супонь, вытащил из гужей дугу и вывел Муромца из оглобель.
- Сейчас первый спрос про письмо... - поежился Тимка.
Санька приблизил к товарищу лицо и шепотом, с неожиданной твердостью сказал:
- Не покажу, и все тут. И ты не говори. Не было и не было никакого письма. Понятно?
Он глубоко втянул воздух, но тут острый комок вновь подкатил к горлу.
Мать была совсем близко. Чувствуя, что сейчас разревется во весь голос, Санька ударил Муромца вожжами, тот рванулся вперед и тяжелым подкованным копытом наступил мальчику на ногу.
Боль пронзила ступню. Санька вскрикнул, выпустил повод и на одной здоровой ноге запрыгал к телеге.
- Ты что? - подскочил к нему Тимка.
Подбежала Катерина:
- Под копыто угодил! Горе ты мое! - Она опустилась перед сыном на колени и осторожно стянула сапог.
- Совсем одурел мерин... на людей бросается, - пожаловался Санька и погрозил Муромцу, который, опустив голову, стоял у конюшни, словно раздумывая, за что так несправедливо обидел его мальчик.
С помощью Тимки Катерина привела Саньку домой, положила на распухшую ногу примочку и принялась завязывать старым полотенцем. Боясь, что мать вот-вот заговорит о письме от отца, Санька делал вид, что боль совершенно невыносима: охал, стонал, вскрикивал.
Но Катерина все же спросила.
- Не получал... Никому ничего не было, - потряс головой Санька.
А со стены, с фотографии, на него смотрел отец. Вот он, веселый, сильный, вместе с Катериной и ребятами перед своим домом, вот он в Москве на Сельскохозяйственной выставке рядом с высоким снопом пшеницы.
А теперь? Никогда Санька больше не увидит отца, никогда они с ним не пойдут в поле смотреть хлеба или в луга косить сено. И никто ему так ловко не смастерит свистки и дудки, не поведет в лес к заповедным грибным местам, не споет таких хороших песен про Сибирь, Волгу, про ямщика с его удалой тройкой.
И Санька почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что снова залился слезами.
- Да потерпи ты... мужичок тоже! Ведь не убил тебя жеребец, - сказала Катерина и горько вздохнула. Эх вы, маломощные! Случись вот беда какая с Егором - как я жить буду с вами?
Саньку уложили в постель.
Когда мать вышла из избы, Тимка оглянулся по сторонам и наклонился над Санькой:
- А я видел... ты нарочно под лошадь сунулся...
- Тимка! - Санька приподнялся и схватил мальчика за руку. - Ты никому... слышишь!.. никому про письмо не скажешь! Поклянись, Тимка!
Глава 11. ЗЕМЛЯ
Три дня лил теплый весенний дождь. Он, как шваброй, продраил землю, согнал с нее последние следы долгой зимней спячки, и все кругом ожило, зазеленело, стремительно тронулось в рост. Ивы и вербы у речки оперились нежными листьями, точно деревья завесились прозрачной кисеей.
В первое же погожее утро Захар Векшин решил начать копать землю на участке. Он осторожно оделся, чтобы не разбудить Федю, калачиком свернувшегося под одеялом.
Старик умышленно не поднял внука. Хотелось проверить, не белоручка ли тот, потянет ли его к земле, прибежит ли он сам на участок.
Перед тем как выйти из дому, Захар подошел к Феде, чтобы накрыть его полушубком. И тут он обнаружил, что под одеялом никого нет. Старик забеспокоился и направился к участку. Еще издали он заметил густой столб дыма. Захар прибавил шагу.
Посредине участка пылал огромный костер. Вокруг суетились Маша и Зина Колесова. Они подбрасывали в огонь прошлогодние огуречные плети, бурые стебли помидоров, собранный со всего участка мусор.
Мальчишки во главе с Федей чинили изгородь: выпрямляли накренившиеся столбы, переплетали перекладины свежим тычинником.
- Та-ак! - удивленно протянул дед Захар. - Самоуправничаете? Хозяевами заделались...
Неожиданно подул ветер, и в углу участка что-то затрещало.
Старик оглянулся. Высокое чучело кивало ему широкополой соломенной шляпой и взмахивало соломенными руками.
Захар обошел чучело кругом и покачал головой:
- Дотошны, смекалисты!
Но тут он услышал голоса птиц. На белых сучьях около новеньких дощатых скворечен прыгали черные, как угли, скворцы. Вот один из них юркнул в круглое отверстие скворечни, через минуту вылез обратно, уселся на ветку березы, растопырил перышки, счастливо зажмурил глаза и скрипуче запел - как видно, о том, что вот он наконец вернулся из теплых далеких стран в родные края и очень доволен своим новым жильем.
Захар, прикрыв ладонью от солнца глаза, долго слушал скворца, и лицо его светлело все больше и больше.
- Дедушка, - подбежала к нему Маша, - а когда землю начнем копать? Мы и лопаты наточили.
Захар обвел глазами ребят, помял белую в колечках бороду и невольно улыбнулся:
- Ну что с вами поделаешь, неотступные вы люди! Одолели-таки меня. Когда землю копать, спрашиваете? А вы сами примечайте. Видите, скворцы новоселье справляют. Значит, время. Только, чур, - старик согнал с лица улыбку: - забалуетесь или помнете что - зараз от хозяйства отлучу.
- Все слышали? - обратилась Маша к ребятам.
- Это само собой, - сказал Семушкин.
- Если какой инвентарь нужен, вы не стесняйтесь, берите в теплице, разрешил Захар.
- Она же на замке, дедушка. И ключ вы завсегда прячете, - заметила Маша.
- Ах, да, да! - засмеялся старик и показал ребятам, куда он убирает ключ от теплицы.
Потом он расставил ребят по участку. Все принялись копать землю. Федя, цепко держа заступ в руках, с хрустом вогнал его в жирную землю, выворотил тяжелый ком и разрубил крепкую дернину.
Рядом с ним копала землю Маша. Она любила эту работу. Весной мать обычно отводила ей на огороде отдельную грядку, и Маша сама вскапывала ее и засевала. Огурцы и капуста мало интересовали Машу. Ей хотелось вырастить что-нибудь необыкновенное, никогда не виданное в деревне. Однажды по совету Андрея Иваныча она посеяла на грядке зернышки с загадочным и нездешним названием - "люффа". Новое растение, как хмель, опутало плетень, зацвело крупными белыми цветами и завязало плоды, похожие на огурцы. Но к осени обнаружилось, что новые огурцы жестки, мочалисты, несъедобны, и даже коровы брезговали ими.
Ребята подшучивали над Машей, сочиняли про ее люффу веселые песенки, пока учитель не посоветовал девочке опустить плоды люффы в чугун с кипятком. Плоды разварились, и Маша вытащила из чугуна мочалки, напоминающие морские губки.
"И то не беда! Овощь не получилась - мочалка в доме пригодится", похвалила девочку мать.
Ребята поработали на участке часа полтора, потом побежали в школу.
Маша решила, что она сегодня обязательно поговорит с Санькой. Но в классе его не было. Кто-то сказал, что лошадь отдавила Саньке ногу и он сидит дома.
После занятий Маша отправилась в Большой конец, на колодец - вода в том колодце была самая чистая и вкусная, и, кроме того, по пути можно заглянуть к Коншаковым.
Девочка привязала конец звонкой холодной цепи к дужке ведра и, притормаживая ладошкой быстро крутящийся ворот, опустила ведро на дно колодца. Потом, поплевав на руки, принялась вытягивать цепь обратно. И сразу почувствовала неладное: цепь не вздрагивала и не звенела, как туго натянутая струна.
Маша заглянула в колодец и обмерла: ведра на конце цепи не было. Девочка расстроилась: ведро новенькое, из светлой жести, мать его совсем недавно купила в городе.
Подошел Семушкин:
- Ведро упустила? Не горюй, мы его зараз вытащим.
Он принес откуда-то старый багор, привязал к цепи и принялся шарить им по дну колодца.
Собрались мальчишки Большого конца. Словно почуяв, что можно позубоскалить, примчался Девяткин; прихрамывая и опираясь на палочку, подошел Санька.
Все заглядывали в глубокий, немного таинственный колодец, давали друг другу множество советов, в какой раз опускали на дно багор, но ведро зацепить не могли.
- Не на ту приманку удите, рыбаки! - веселился Девяткин. - Вы на муху попробуйте или на червяка. - Потом дурашливо запел: - "Потеряла я ведерко, потеряла я ведро..." Вечная ему память!
- В самом деле, Маша, - уныло вздохнул Семушкин: - не достать нам его.
- Эх вы, мужики! - с укором бросила Маша. - Будь я мальчишкой, я не только в колодец, я бы... я бы со дна моря что хошь достала.
- Ох, ретива! - захохотал Девяткин. - "Со дна моря"... А море курице по колено, шапкой покроешь.
- Чего ты, как гром, грохочешь! - вспыхнула Маша. - Вот захочу и... достану!
- Держите меня! - Девяткин повалился на землю и задрыгал ногами. Она достанет! Это как тогда в ледоход через реку бегала... Умора!
У Маши задрожали губы.
- А я говорю, - выкрикнула она, - вот обвязывайте меня цепью... спускайте в колодец!
Мальчишки ахнули. Степа потянул ее за рукав и покачал головой.
Маша и сама понимала, что наговорила лишнего, но остановиться уже не могла. Схватила конец цепи и принялась опоясываться, как ремнем.
Санька, который до сих пор сидел в стороне и ковырял палочкой землю, вдруг поднялся, заглянул в колодец, потом отобрал у девочки цепь и кивнул Девяткину:
- Неси полено.
- Какое полено? - осклабился тот.
- Березовое, можно и осиновое. И чтобы без сучков. Живо!
Девяткин пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, но за поленом все же сходил.
Санька обвязал полено цепью, сел на него верхом, взял в руки багор и приказал мальчишкам опускать себя в колодец. Похрустывая, цепь медленно поползла вниз. Где-то очень глубоко таинственно мерцала зеленая вода. Повеяло холодом, запахло плесенью, гнилым деревом, кругом сгущалась темнота. Сердце у Саньки замерло. Почему-то пришло в голову, что все, кто остался там наверху, на солнце, сейчас разбегутся и он навсегда останется в узком, душном колодце.
Чтобы не было так страшно, Санька то и дело подавал наверх команду: "Прибавь ходу!", "Ровнее спускай!"
Наконец багор плеснул по воде.
- Стоп! - крикнул Санька.
Цепь замерла, и он принялся шарить багром по дну колодца. Минут через десять мальчишки подняли Саньку наверх. В руке он держал светлое жестяное ведро.
Мальчик ступил на землю. Все кругом: зеленая трава на улице, шумящая от ветра листва на деревьях, солнце над головой - выглядело таким несказанно радостным и привлекательным, что он невольно зажмурился.
А Маше показалось, что у Саньки засорились глаза от паутины, которая облепила его лицо, и она подошла к нему с ведром воды:
- Умойся, Саня!
Когда же все начали расходиться от колодца, Маша не выдержала, догнала Саньку.
- Саня, - помолчав, призналась она, - а я бы ни за что не могла в колодец полезть... Темно там, склизко... жабы, наверное...
- Я знал, что не могла.
Она покосилась на закутанную ногу мальчика:
- Сказывают, тебя лошадь копытом ударила. Больно, Саня?
- До свадьбы заживет.
- А как заживет, придешь к нам на участок работать?
- В грядках копаться? - Санька невесело усмехнулся. - Цветочки-ягодки разводить? А может, опять люффу-мочалку?
- Зачем люффу! - обиделась Маша. - Разные сорта семян будем испытывать. Знаешь, сколько мы их насобирали! А дедушка такой сорт пшеницы нашел - все, говорит, сорта побьет.
- Было когда-то хорошее зерно... Слышала, что с ним мать сделала? Какие уж теперь опыты на голом месте!
- А отец твой, Саня...
- Что - отец?! Что ты знаешь про моего отца?! - Санька резко, всем корпусом, повернулся к Маше. - Ему тринадцати лет не было, а он за плугом ходил, семью кормил. Всю жизнь за землю держался. Пока свою пшеницу не выходил, пять лет бился над ней...
- И мы... пять лет можем! - запальчиво спорила Маша.
- Хоть десять! А мне с вами делать нечего. - Санька вяло махнул рукой и, опираясь на палочку, медленно побрел к дому.
На кого приходилось последнее слово, тот отходил в сторону. С каждой минутой круг все более сужался. Вот остались только двое: Петька и Федя. Девяткин в последний раз так ловко пробормотал "катилося яблочко", что водить досталось Феде.
- Имей в виду: у нас до конца играют... пощады не просят, предупредил Санька.
- А как же иначе, - согласился Федя и лег лицом на землю.
Мальчишки побежали прятаться. Когда голоса и топот ног стихли, Федя поднялся с земли и постучал палкой в полено, предупреждая всех. что начинает поиски.
Он заглядывал в канавы, в огороды, за дворы, шарил в кустах и, обнаружив игрока, со всех ног бежал к колу и троекратно ударял по нему палкой: игрок найден и должен выйти из укрытия.
Иногда Федя уходил от кола слишком далеко. Тогда, точно из-под земли, выскакивали ребята и березовыми поленьями загоняли кол в сырую, податливую землю.
Заслышав удары, Федя мчался обратно, но игроки уже исчезали.
Снова в поиски.
Наконец все мальчишки обнаружены.
- Теперь тащи кол! - напомнил Санька.
Но это было не так легко. Молодой, в соку, осиновый кол по самую маковку ушел в землю. Не за что было даже ухватиться. Федя нашел обломок железного прута и попробовал взрыхлить землю.
- Железкой нельзя, не по правилам, - остановил его Санька. - Надо голыми руками.
Федя попыхтел минут десять, но ничего не мог сделать. Пришлось водить еще раз. В землю воткнули новый кол, и все началось сначала. Теперь Федя искал осторожнее. Далеко от кола не уходил, зорче осматривался по сторонам.
Наиболее опасным и хитрым игроком оказался Санька Коншаков. Он прятался в самых неожиданных местах.
Второй кол Федя также не смог вытащить. На беду, он зашиб о камень ногу и захромал.
- Проси пощады - пожалеем! - снисходительно предложил Санька.
- Привычки такой не имею, - отказался Федя. Подбежала Маша.
- Напали на свеженького, обрадовались! - закричала она на мальчишек и предложила Феде отыграться за него. - Они плутуют, наверное... Я их сразу выведу на чистую воду!
Но Федя от помощи отказался. Игра затянулась до позднего вечера.
Утром, нагнав прихрамывающего Федю по пути в школу, Санька насмешливо сказал:
- Не отыгрался вчера! Сегодня после обеда опять водить будешь.
- Я?! - растерялся Федя.
- А кто же! У нас все по-честному играют. Степа Карасев прошлым летом две недели водил... похудел даже. А Девяткин как-то матери вздумал пожаловаться, так мы его потом от всех игр отлучили...
И после обеда Федя снова пришел за околицу:
- Давайте в колы играть. Я водить буду.
- У тебя же нога болит, - удивились мальчишки.
- Поджила малость.
Но играть ребятам не хотелось. Они только что на вырубку собрались костры жечь. Санька даже коробку спичек из дому унес.
- Ладно, - сказал он, - мы тебя прощаем.
- Тогда считаю, что отыгрался, - сказал Федя.
Мальчишки только переглянулись и смолчали.
В другой раз затеяли игру в чижи. Подошел Степа Карасев.
- Так-на-Так водит... на новенького! - обрадовались мальчишки.
Степа был нерасторопен, доверчив, хитрить не умел, плохо разбирался в правилах игры. Ребята пользовались этим, и он постоянно был в проигрыше.
Степу без конца "маяли" в чижи, заставляли бегать за мячом. А когда играли в войну, он обычно выполнял роль "конной тяги", перевозя на дребезжащей тележке ржавую трубу от миномета, которая в одном и том же бою была и противотанковой пушкой и гаубицей.
Сегодня на Степе отводил душу Петька Девяткин. Федя сидел на бревнах и следил за игрой. Петька заслонял собой вычерченный на земле круг, и Степа никак не мог попасть в него деревянным, заостренным с обоих концов чижом.
Мальчишки решили, что Степе теперь не отыграться до позднего вечера.
Неожиданно Федя подошел к играющим, взял у Степы чиж:
- Посиди, я за тебя отмаюсь.
Через несколько минут чиж вкатился в круг. Федя предложил Девяткину сыграть еще одну партию. Петька вынужден был согласиться: после выигрыша не принято отказываться.
Сыграли партию, и Федя вышел победителем. Началось "маяние". Федя играл расчетливо и точно. Он с такой силой ударял по чижу палкой, что тот с жужжанием пролетал над землей и падал далеко за дорогой.
Петька терпеливо разыскивал чиж в траве и долго целился, стараясь попасть в круг. Но Федя, изловчившись, отбивал его палкой еще на лету это было по правилам - и отсылал в другую сторону, к огородам. Казалось, что круг был огражден незримой стеной.
Мальчишки с веселым оживлением следили, как Девяткин бегал из стороны в сторону. Он пыхтел, ругался себе под нос, поглядывал на Саньку. А тот только посмеивался: ничего не скажешь, игра идет по-честному, по всем правилам.
Начало смеркаться.
- Домой пора, отложим до завтра! - взмолился Девяткин.
- У Степы пощады проси, его выигрыш, - сказал Федя.
- Конец игре, конец, - забормотал сконфуженный Степа. - Не надо завтра.
Федя последний раз ударил по чижу, и тот, как стриж, прочертив вечернее небо, упал далеко за огородами.
- Эх, ты! - Девяткин подошел к Саньке. - За свой конец вступиться не мог.
- Поделом тебе! Не плутуй, по совести играй.
- Родной, тоже...
- Велика родня! На одном солнышке греемся, - засмеялся Санька.
Глава 10. НА ПОЧТЕ
Когда письмоносец Тимка Колечкин появлялся на деревенской улице с полной сумкой писем и газет, Катерина выбегала ему навстречу, затаскивала в избу и заставляла на глазах у нее перебирать всю почту.
- Тетя Катерина, да я же помню... нет вам ничего, - почему-то виноватым голосом говорил Тимка.
- Нет, ты покажи... может, запамятовал.
Но письма от Егора опять не было.
Катерина ходила грустная, молчаливая, часто задумывалась и с нетерпением ждала очередной почты. Правда, по вечерам она продолжала по-прежнему рассказывать детям о похождениях бравого солдата Егора, но делала это уже без прежнего увлечения, часто противоречила сама себе, что заметил даже Никитка:
- А чего это тятька все одного и того же фашиста убивает? Сегодня рыжего, мордастого, и вчера, и третьего дня. Неужели он такой неубиваемый?
- Разве все рыжего? - спохватилась Катерина. - Да все они на один лад... все противные.
Однажды к Коншаковым забежал Петька Девяткин и сообщил Саньке, что завтра мать едет в город на двух подводах (Евдокия работала в колхозе возницей молока) и берет его с собой.
- Поедем с нами, Коншак! Завтра же воскресенье. В кино сходим, на базаре побываем.
Санька решил, что такого случая пропустить никак нельзя. Он вопросительно посмотрел на мать.
- Поезжай, Саня! - обрадовалась Катерина. - На почту зайдешь, письма спросишь.
- Это же Тимкино дело.
- Тихий он очень... ему, поди, и писем недодают. А ты побойчее поговори там, побеспокой людей. Может, отцово-то письмо в уголочке завалялось, лежит себе и лежит. Хорошенько пусть поищут.
- Ладно, зайду, - согласился Санька,
Утром он помог неповоротливой Евдокии запрячь лошадей. Сам надел хомут на вислогубого, старого Муромца, затянул супонь, завязал чересседельник. Наконец тронулись в путь.
Санька с Петькой ехали на Муромце впереди, Евдокия на другой подводе - сзади.
По дороге подводы нагнали Тимку Колечкина.
- На почту? - спросил Санька. - Садись, подвезем. Тимка забрался на телегу, снял широкий картуз и вытер вспотевший лоб.
- Запарился, почтарь?
- Тяжелая у меня работа, Коншак.
- Что так?
- Если письмо - у которых муж или там сын живой на фронте, так ничего. А намедни вот Ульяне Князьковой извещение привез: муж пропал без вести. А у нее пятеро ребятишек осталось. Третьего дня тетке Даше - сына убило. На той неделе - Вороновым. От меня люди, как от чумного, теперь шарахаются... Да и тятька все вспоминается. Нет, пусть другой кто за письмами ходит...
- Ну-ну, - вздохнул Санька. - Раз поручено, доставляй. - И, помолчав, спросил: - У тебя отец кем на войне был?
- Сапер... Тоже работа тяжелая. На мине подорвался. - И Тимка часто заморгал глазами. - Если бы тятька был жив, разве я бросил бы школу? Учился бы в шестом классе вместе с тобой.
Санька подумал о своем отце. Почему-то вспомнился летний погожий день, когда они всей семьей отправились в Локтеве, к родне в гости. Феня, разряженная, как невеста, в бусах и лентах, шагала впереди, за ней отец с Никиткой на плече, рядом с ним мать, а позади всех Санька. Он был сердит и ни с кем не разговаривал. Мать ради гостей заставила его обуть новые, скрипучие, с непомерно длинными носами штиблеты, а отец, пообещав повезти всю семью в гости в рессорной тележке, вместо этого повел их в Локтеве тихой полевой дорогой.
Отец шел медленно, забредал по пояс в пшеницу, перебирал пальцами колосья, щурил глаза.
- Мать, ребятишки! Благодать-то какая! Завалимся хлебом к осени.
Потом, нарвав пустотелых дудок, он принялся мастерить дулейки, которые пели птичьими голосами; из стеблей пшеницы делал пищалки с жалостливым, тонким звуком; из веток ивы и ракиты - оглушительные свистульки. Невероятный концерт огласил окрестность. Ребята гудели, свистели, издавали соловьиные трели.
Потом они вошли в лес. Молодой, прозрачный, он приветливо шумел листвой, точно Коншаковы шли в гости не в Локтеве, а вот к этим березам, осинам, елям. По каким-то неуловимым приметам отец находил гнезда птиц, выслеживал ежа, белку или, улегшись около муравьиной кучи, рассказывал про трудолюбивую жизнь ее обитателей. Ребята, как завороженные, бродили за отцом. Санька давно забыл свою утреннюю обиду, длинноносые штиблеты уже не тяготили его. Он набрал полную фуражку птичьих яиц, весь был облеплен паутиной, измазался смолой.
- А в гости-то, Егор! - спохватилась вдруг Катерина. - Поди, заждались нас. - И, оглядев отца и ребятишек, всплеснула руками: - Я ли не обряжала их! Стирано, глажено... А на что вы теперь похожи? Углежоги, мазепы!
- Не беда, - засмеялся Егор. - У нас тут и свой праздник ладный выходит.
...К полудню подводы прибыли в город. Евдокия сдала молоко и поставила лошадей кормиться. Потом, захватив сына, отправилась на базар.
Санька с Тимкой пошли на почту.
По дороге посмотрели картинки в витрине кино, купили в палатке розовых петушков в подарок малышам, заглянули на стадион, где когда-то Санька с отцом смотрели футбольный матч. Сейчас на стадионе в футбол никто не играл, а какие-то парнишки кололи штыками хворостяные чучела.
- Они тоже воевать будут? - спросил Тимка.
- Это у них всевобуч, - пояснил Санька. - Они еще пока гражданские.
На почте служащий подал Тимке объемистую пачку газет и писем:
- Стожаровские прибыли. Полным-полна ваша коробушка.
- Тима, а нам письма нету? - шепнул Санька. - Давай посмотрим.
Тимке самому не терпелось разобрать почту. Они вышли на сквер, сели на скамейку и принялись рассматривать письма: были тут и открытки, и затертые бумажные треугольники, и конверты, склеенные из газетной бумаги.
- "Марине Ивановне Ракитиной", - прочел Тимка и представил, как сегодня вечером он зайдет с этим бумажным треугольником к Машиной матери.
Тетя Марина долго будет вытирать фартуком руки, потом бережно примет письмо на ладони, поднесет близко к лампе, прочтет и, спохватившись, поставит перед Тимкой крынку с молоком, нарежет большими ломтями хлеб и примется угощать: "За себя не хочешь, за Андрея Иваныча поешь.. Чтобы он вот так же сыт был, поправился скорей".
Это письмо Тимка занесет Колесовым.
Старик Иван соберет многочисленную семью, пригласит соседей, оседлает нос очками в жестяной оправе и растянет чтение письма от сына-танкиста на добрый час.
- А нам нет и нет, - вздохнул Санька и подумал, что же он скажет дома матери.
Но что это? Пальцы его выхватили из пачки писем конверт из плотной белой бумаги. Адрес выбит четко, на машинке: область, район, сельсовет. "Село Стожары, колхоз имени Пушкина, Катерине Васильевне Коншаковой".
"Коншаковой, Коншаковой..." - про себя повторял Санька. Но почему адрес и номер полевой почты выбиты на машинке и конверт такой аккуратный, а все письмо тоненькое, легкое? Нет, это не от отца. Письма от него обычно приходили пухлые, увесистые, конверт был зашит суровой ниткой.
От кого же тогда? У Саньки похолодели руки, он растерянно оглянулся, встретился глазами с Тимкой.
- Чего ты, Саня? Ну, чего?.. - тихо и встревоженно шепнул тот. - Ты читай.
Санька робко надорвал конверт,
- "Ваш муж, Егор Платонович Коншаков, погиб смертью храбрых в боях за Родину", - прочел он.
x x x
Всю обратную дорогу Муромцем правил Тимка, а Санька пластом лежал на телеге, лицом вниз.
В Стожары подводы вернулись в сумерки, Санька с трудом сполз с телеги, подошел к лошади и долго не мог рассупонить хомут. Вдруг он скривил лицо, уткнулся в парную шею Муромца и глухо всхлипнул.
- Саня... Ну что ты, право... - засуетился около него Тимка. - Ты крепись... нельзя им волю давать, слезам-то. Знаешь, когда нам похоронная пришла, я совсем почти не плакал... - Голос у Тимки задрожал. - Разве вот ночью только самую малость... А на людях - ни-ни...
Санька с содроганием представил, как он передаст похоронную Катерине. Та взглянет на клочок бумаги пустыми глазами, потом повалится на лавку и заголосит тонким, щемящим душу голосом, как это было с Тимкиной матерью. Прибегут Феня с Никиткой, вцепятся в юбку матери, поднимут рев на всю улицу.
"Нет, что угодно, только не это! - со страхом подумал Санька. - Убегу лучше... домой не покажусь".
Он нащупал в грудном кармане гимнастерки хрустящее письмо, сквозь слезы поглядел на белоголового Тимку, оглянулся по сторонам:
- А что, Тимка, если я не покажу матери похоронную-то?
- Это как же? - опешил Тимка. - Дело такое, не утаишь...
- А может, еще ошибка какая... Вон Андрей Иваныч два года без вести пропадал, а сейчас объявился.
- Это, конечно, всяко бывает, - неопределенно ответил Тимка и вдруг, потянув Саньку за руку, кивнул в сторону: - Смотри... мачеха твоя.
Санька вздрогнул и оглянулся. Мимо сараев к конюшне быстро шла Катерина. Он поспешно вытер кулаком глаза; едва не поломав ногтей, развязал наконец затянувшуюся супонь, вытащил из гужей дугу и вывел Муромца из оглобель.
- Сейчас первый спрос про письмо... - поежился Тимка.
Санька приблизил к товарищу лицо и шепотом, с неожиданной твердостью сказал:
- Не покажу, и все тут. И ты не говори. Не было и не было никакого письма. Понятно?
Он глубоко втянул воздух, но тут острый комок вновь подкатил к горлу.
Мать была совсем близко. Чувствуя, что сейчас разревется во весь голос, Санька ударил Муромца вожжами, тот рванулся вперед и тяжелым подкованным копытом наступил мальчику на ногу.
Боль пронзила ступню. Санька вскрикнул, выпустил повод и на одной здоровой ноге запрыгал к телеге.
- Ты что? - подскочил к нему Тимка.
Подбежала Катерина:
- Под копыто угодил! Горе ты мое! - Она опустилась перед сыном на колени и осторожно стянула сапог.
- Совсем одурел мерин... на людей бросается, - пожаловался Санька и погрозил Муромцу, который, опустив голову, стоял у конюшни, словно раздумывая, за что так несправедливо обидел его мальчик.
С помощью Тимки Катерина привела Саньку домой, положила на распухшую ногу примочку и принялась завязывать старым полотенцем. Боясь, что мать вот-вот заговорит о письме от отца, Санька делал вид, что боль совершенно невыносима: охал, стонал, вскрикивал.
Но Катерина все же спросила.
- Не получал... Никому ничего не было, - потряс головой Санька.
А со стены, с фотографии, на него смотрел отец. Вот он, веселый, сильный, вместе с Катериной и ребятами перед своим домом, вот он в Москве на Сельскохозяйственной выставке рядом с высоким снопом пшеницы.
А теперь? Никогда Санька больше не увидит отца, никогда они с ним не пойдут в поле смотреть хлеба или в луга косить сено. И никто ему так ловко не смастерит свистки и дудки, не поведет в лес к заповедным грибным местам, не споет таких хороших песен про Сибирь, Волгу, про ямщика с его удалой тройкой.
И Санька почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что снова залился слезами.
- Да потерпи ты... мужичок тоже! Ведь не убил тебя жеребец, - сказала Катерина и горько вздохнула. Эх вы, маломощные! Случись вот беда какая с Егором - как я жить буду с вами?
Саньку уложили в постель.
Когда мать вышла из избы, Тимка оглянулся по сторонам и наклонился над Санькой:
- А я видел... ты нарочно под лошадь сунулся...
- Тимка! - Санька приподнялся и схватил мальчика за руку. - Ты никому... слышишь!.. никому про письмо не скажешь! Поклянись, Тимка!
Глава 11. ЗЕМЛЯ
Три дня лил теплый весенний дождь. Он, как шваброй, продраил землю, согнал с нее последние следы долгой зимней спячки, и все кругом ожило, зазеленело, стремительно тронулось в рост. Ивы и вербы у речки оперились нежными листьями, точно деревья завесились прозрачной кисеей.
В первое же погожее утро Захар Векшин решил начать копать землю на участке. Он осторожно оделся, чтобы не разбудить Федю, калачиком свернувшегося под одеялом.
Старик умышленно не поднял внука. Хотелось проверить, не белоручка ли тот, потянет ли его к земле, прибежит ли он сам на участок.
Перед тем как выйти из дому, Захар подошел к Феде, чтобы накрыть его полушубком. И тут он обнаружил, что под одеялом никого нет. Старик забеспокоился и направился к участку. Еще издали он заметил густой столб дыма. Захар прибавил шагу.
Посредине участка пылал огромный костер. Вокруг суетились Маша и Зина Колесова. Они подбрасывали в огонь прошлогодние огуречные плети, бурые стебли помидоров, собранный со всего участка мусор.
Мальчишки во главе с Федей чинили изгородь: выпрямляли накренившиеся столбы, переплетали перекладины свежим тычинником.
- Та-ак! - удивленно протянул дед Захар. - Самоуправничаете? Хозяевами заделались...
Неожиданно подул ветер, и в углу участка что-то затрещало.
Старик оглянулся. Высокое чучело кивало ему широкополой соломенной шляпой и взмахивало соломенными руками.
Захар обошел чучело кругом и покачал головой:
- Дотошны, смекалисты!
Но тут он услышал голоса птиц. На белых сучьях около новеньких дощатых скворечен прыгали черные, как угли, скворцы. Вот один из них юркнул в круглое отверстие скворечни, через минуту вылез обратно, уселся на ветку березы, растопырил перышки, счастливо зажмурил глаза и скрипуче запел - как видно, о том, что вот он наконец вернулся из теплых далеких стран в родные края и очень доволен своим новым жильем.
Захар, прикрыв ладонью от солнца глаза, долго слушал скворца, и лицо его светлело все больше и больше.
- Дедушка, - подбежала к нему Маша, - а когда землю начнем копать? Мы и лопаты наточили.
Захар обвел глазами ребят, помял белую в колечках бороду и невольно улыбнулся:
- Ну что с вами поделаешь, неотступные вы люди! Одолели-таки меня. Когда землю копать, спрашиваете? А вы сами примечайте. Видите, скворцы новоселье справляют. Значит, время. Только, чур, - старик согнал с лица улыбку: - забалуетесь или помнете что - зараз от хозяйства отлучу.
- Все слышали? - обратилась Маша к ребятам.
- Это само собой, - сказал Семушкин.
- Если какой инвентарь нужен, вы не стесняйтесь, берите в теплице, разрешил Захар.
- Она же на замке, дедушка. И ключ вы завсегда прячете, - заметила Маша.
- Ах, да, да! - засмеялся старик и показал ребятам, куда он убирает ключ от теплицы.
Потом он расставил ребят по участку. Все принялись копать землю. Федя, цепко держа заступ в руках, с хрустом вогнал его в жирную землю, выворотил тяжелый ком и разрубил крепкую дернину.
Рядом с ним копала землю Маша. Она любила эту работу. Весной мать обычно отводила ей на огороде отдельную грядку, и Маша сама вскапывала ее и засевала. Огурцы и капуста мало интересовали Машу. Ей хотелось вырастить что-нибудь необыкновенное, никогда не виданное в деревне. Однажды по совету Андрея Иваныча она посеяла на грядке зернышки с загадочным и нездешним названием - "люффа". Новое растение, как хмель, опутало плетень, зацвело крупными белыми цветами и завязало плоды, похожие на огурцы. Но к осени обнаружилось, что новые огурцы жестки, мочалисты, несъедобны, и даже коровы брезговали ими.
Ребята подшучивали над Машей, сочиняли про ее люффу веселые песенки, пока учитель не посоветовал девочке опустить плоды люффы в чугун с кипятком. Плоды разварились, и Маша вытащила из чугуна мочалки, напоминающие морские губки.
"И то не беда! Овощь не получилась - мочалка в доме пригодится", похвалила девочку мать.
Ребята поработали на участке часа полтора, потом побежали в школу.
Маша решила, что она сегодня обязательно поговорит с Санькой. Но в классе его не было. Кто-то сказал, что лошадь отдавила Саньке ногу и он сидит дома.
После занятий Маша отправилась в Большой конец, на колодец - вода в том колодце была самая чистая и вкусная, и, кроме того, по пути можно заглянуть к Коншаковым.
Девочка привязала конец звонкой холодной цепи к дужке ведра и, притормаживая ладошкой быстро крутящийся ворот, опустила ведро на дно колодца. Потом, поплевав на руки, принялась вытягивать цепь обратно. И сразу почувствовала неладное: цепь не вздрагивала и не звенела, как туго натянутая струна.
Маша заглянула в колодец и обмерла: ведра на конце цепи не было. Девочка расстроилась: ведро новенькое, из светлой жести, мать его совсем недавно купила в городе.
Подошел Семушкин:
- Ведро упустила? Не горюй, мы его зараз вытащим.
Он принес откуда-то старый багор, привязал к цепи и принялся шарить им по дну колодца.
Собрались мальчишки Большого конца. Словно почуяв, что можно позубоскалить, примчался Девяткин; прихрамывая и опираясь на палочку, подошел Санька.
Все заглядывали в глубокий, немного таинственный колодец, давали друг другу множество советов, в какой раз опускали на дно багор, но ведро зацепить не могли.
- Не на ту приманку удите, рыбаки! - веселился Девяткин. - Вы на муху попробуйте или на червяка. - Потом дурашливо запел: - "Потеряла я ведерко, потеряла я ведро..." Вечная ему память!
- В самом деле, Маша, - уныло вздохнул Семушкин: - не достать нам его.
- Эх вы, мужики! - с укором бросила Маша. - Будь я мальчишкой, я не только в колодец, я бы... я бы со дна моря что хошь достала.
- Ох, ретива! - захохотал Девяткин. - "Со дна моря"... А море курице по колено, шапкой покроешь.
- Чего ты, как гром, грохочешь! - вспыхнула Маша. - Вот захочу и... достану!
- Держите меня! - Девяткин повалился на землю и задрыгал ногами. Она достанет! Это как тогда в ледоход через реку бегала... Умора!
У Маши задрожали губы.
- А я говорю, - выкрикнула она, - вот обвязывайте меня цепью... спускайте в колодец!
Мальчишки ахнули. Степа потянул ее за рукав и покачал головой.
Маша и сама понимала, что наговорила лишнего, но остановиться уже не могла. Схватила конец цепи и принялась опоясываться, как ремнем.
Санька, который до сих пор сидел в стороне и ковырял палочкой землю, вдруг поднялся, заглянул в колодец, потом отобрал у девочки цепь и кивнул Девяткину:
- Неси полено.
- Какое полено? - осклабился тот.
- Березовое, можно и осиновое. И чтобы без сучков. Живо!
Девяткин пожал плечами, оттопырил нижнюю губу, но за поленом все же сходил.
Санька обвязал полено цепью, сел на него верхом, взял в руки багор и приказал мальчишкам опускать себя в колодец. Похрустывая, цепь медленно поползла вниз. Где-то очень глубоко таинственно мерцала зеленая вода. Повеяло холодом, запахло плесенью, гнилым деревом, кругом сгущалась темнота. Сердце у Саньки замерло. Почему-то пришло в голову, что все, кто остался там наверху, на солнце, сейчас разбегутся и он навсегда останется в узком, душном колодце.
Чтобы не было так страшно, Санька то и дело подавал наверх команду: "Прибавь ходу!", "Ровнее спускай!"
Наконец багор плеснул по воде.
- Стоп! - крикнул Санька.
Цепь замерла, и он принялся шарить багром по дну колодца. Минут через десять мальчишки подняли Саньку наверх. В руке он держал светлое жестяное ведро.
Мальчик ступил на землю. Все кругом: зеленая трава на улице, шумящая от ветра листва на деревьях, солнце над головой - выглядело таким несказанно радостным и привлекательным, что он невольно зажмурился.
А Маше показалось, что у Саньки засорились глаза от паутины, которая облепила его лицо, и она подошла к нему с ведром воды:
- Умойся, Саня!
Когда же все начали расходиться от колодца, Маша не выдержала, догнала Саньку.
- Саня, - помолчав, призналась она, - а я бы ни за что не могла в колодец полезть... Темно там, склизко... жабы, наверное...
- Я знал, что не могла.
Она покосилась на закутанную ногу мальчика:
- Сказывают, тебя лошадь копытом ударила. Больно, Саня?
- До свадьбы заживет.
- А как заживет, придешь к нам на участок работать?
- В грядках копаться? - Санька невесело усмехнулся. - Цветочки-ягодки разводить? А может, опять люффу-мочалку?
- Зачем люффу! - обиделась Маша. - Разные сорта семян будем испытывать. Знаешь, сколько мы их насобирали! А дедушка такой сорт пшеницы нашел - все, говорит, сорта побьет.
- Было когда-то хорошее зерно... Слышала, что с ним мать сделала? Какие уж теперь опыты на голом месте!
- А отец твой, Саня...
- Что - отец?! Что ты знаешь про моего отца?! - Санька резко, всем корпусом, повернулся к Маше. - Ему тринадцати лет не было, а он за плугом ходил, семью кормил. Всю жизнь за землю держался. Пока свою пшеницу не выходил, пять лет бился над ней...
- И мы... пять лет можем! - запальчиво спорила Маша.
- Хоть десять! А мне с вами делать нечего. - Санька вяло махнул рукой и, опираясь на палочку, медленно побрел к дому.