Очередь достигла прилавка, на котором лежали блестящие коричневые буханки. Цеся купила две штуки, засунула их в сумку с книжками и пошла домой.
Жуя отломленную от буханки горбушку, Цеся приближалась к своему дому, издали приглядываясь к его странным очертаниям. Почти все окна этого здания имели разную форму. Балконы тоже были разные, изукрашенные подтеками и язвами отвалившейся штукатурки. Нелепая башенка с жестяным петушком венчала сие творение архитектурной мысли начала века. Окно в кухне Жаков было распахнуто настежь - вероятно, кто-то что-то уже готовил. Цеся ощутила пустоту в желудке и ускорила шаг. "Интересно, почему у Новаковских такие закопченные окна?" подумала она, входя в подъезд, выложенный узорчатым кафелем.
Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в квартиру. Воздух дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами, кислой капустой и еще чем-то неуловимым, характерным и милым, обволок исстрадавшуюся Цесю, словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
Хотя как будто что-то случилось.
Целестина направилась в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько назначений. Обставлена эта комната была довольно странно, в ней сосуществовали вещи разного происхождения - от современной стандартной стенки до бидермайеровской[1] кушетки, оставшейся от бабушки, Целестины Жак. Над кушеткой на фоне стены, оклеенной довоенными обоями с цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать за которой всем было недосуг, но которая тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжала выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в бурых тонах картины Коссака[2] в золотых рамках и меланхолический пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме с башенкой, было недвусмысленно запрещено прикасаться к этим предметам старины. Дедушка тогда заявил, что лучшим местом для экспонирования произведений познаньского художественного авангарда является спальня молодоженов, и то лишь потому, что находится в глубине квартиры. По этой причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик большой комнаты не изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме появился Бобик, гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности. На почетном месте, на сосновой полке, блестел и сверкал ярко-красный металлический трактор, любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались кубики и жалобно похрустывали пластмассовые солдатики, которым ежеминутно кто-нибудь каблуком раскалывал головы. В ковер были втоптаны бананы и печенье, на обоях вились шоколадные разводы, а из кушетки торчал клок конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
Когда Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства. Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей гневные взоры. По правую руку от него расположился его сын, отец Целестины и Юлии, который старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря светлые, как пшеничные колосья, брови над добрыми светлыми глазами. Задвинутая в угол кушетки полнотелым Жачеком его сестра, тетя Веся, согнулась в виноватой позе. Зато у ее сыночка Бобика, стоящего перед семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная копия, сидели рядом на приставленных сбоку стульчиках, поскольку места на кушетке хватало только для троих. Этим отчасти умалялась серьезность судилища, так как художницы не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то другая, склонясь к уху соседки, шепотом поверяла той очередной секрет или сплетню.
Появление Цеси почти не было замечено.
- ...и моя лучшая английская калька! - Цесин отец как раз заканчивал обвинительную речь. - О чем ты, собственно, думал, Бобик?
- Я, собственно, думал, что она здорово горит, - честно ответил мальчик.
- Но почему именно калька?
- Ты сам ее жжешь, - урезонил дядю Бобик.
- Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
- Понимаю, - подтвердил Бобик, устремляя на дядю открытый и преданный взгляд.
- А занавески, занавески, того-этого?! - охрипшим голосом вставил дедушка. - От занавесок же всегда начинается...
- ...пожар! - крикнул Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
Дедушка терпеть не мог, когда его перебивали или, того хуже, мешали завершить рассказ эффектной концовкой.
- Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
- Бобчик, - заговорила мама Жак своим приятным альтом, - неужели ты совсем не боишься?
- Чего?
- Наказания. За то, что устроил пожар.
Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
- Не очень, - признался он наконец.
- Он над нами издевается! - рявкнул дедушка.
- Хи-хи! - вырвалось у Бобика.
Цеся устало присела возле большого стола:
- А что, собственно, произошло?
- Бобик пытался ночью поджечь дом, - отчеканил отец.
- Ага, - пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
Воцарилось неловкое молчание. Взрослые напряженно соображали, что следует предпринять, дабы, во-первых, как можно скорее положить конец этой неприятной сцене, а во-вторых, основательно проучить Бобика и обезопасить себя на будущее от подобных выходок.
- И ко всему прочему ты не закрыл кран! - укорила ребенка его кузина Юлия, заодно проверив, не поползла ли петля на ее золотистом чулке. - Вода лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное белье.
- Кстати, а страховой агент был? - поинтересовался отец, именуемый в семье Жачеком.
- Скоро будет.
- У меня ноги болят, - пожаловался Бобик. - Вам-то хорошо, вы сидите.
- Он явно над нами издевается! - загремел дедушка.
Жачек невольно встал. Робкие солнечные блики заиграли на его лысеющей голове. Сунув руки в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек, тщетно силясь принять суровый вид:
- Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым образом твоего отца, который, к сожалению... хм... это...
- Развелся, - услужливо подсказал Бобик.
- Развелся, - смущенно повторил Жачек. - Стало быть, заменяя здесь некоторым образом...
Бобикина мама неожиданно опустила обесцвеченную перекисью голову и всхлипнула в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине жизнь дарила исключительно разочарования. Когда такой человек всхлипывает в платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой вид, будто его сердце рвется на части. Мама Жак и Юлия притихли, скорбно поглядывая на тетю Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту. Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
- Словом, - мучился Жачек, - некоторым образом... Слушай, Бобик, а может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
- Убей меня, - предложил Бобик, проникаясь искренним интересом к столь необычной перспективе.
Солнце совсем вылезло из-за туч, и сверкающие его лучи сквозь закопченные стекла ворвались в комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста костей и подошел к окну.
- Распогодилось, того-этого, - заметил он. - Недаром у меня поясницу ломило.
- Обещали сильное похолодание, я слышала прогноз, - вставила мама Жак, массируя свой пухлый подбородок. - Хорошо, что я успела закончить "Орлицу П", можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
- При чем тут твоя орлица? - спросил Жачек, растерянно моргая светлыми ресницами. - Мы говорим о Бобике и его проступке.
- Звонок, - сказала Целестина.
10
Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка в старомодном пальто, обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку. В отличие от страховых агентов, ежегодно являвшихся для сбора взносов, с этим они имели дело впервые. Госстраху приходилось столь часто иметь дело с обывателями желтого дома, что отношения между сотрудниками этого учреждения и жильцами установились почти родственные.
- Вату выброс ли! - доверительно сообщил человек с папкой и отогнул уголок. Папка в самом деле была набита сверточками в характерной бело-зеленой обертке. - Поторопитесь, пани Жак, не то все раскупят.
Он отставил папку, оглядел собравшееся в столовой многолюдное общество и взгляд его задержался на балконной стене, разрисованной полосками сажи и водяными потеками; наверху, над всем этим, развевался недогоревший обрывок занавески.
- Ого! - проговорил он.
Бобик как автор, подошел поближе.
- Пожар, а? - риторически вопросил страховой агент. - Ну, у Новаковских потери я уже оценил. С возмещением за залитие проблем не будет. Единственно и исключительно. Зато с этим... - Он подошел к стене и потер ее пальцем. - Кто поджег? - спросил он.
- Я, - сказал Бобик.
- Сколько тебе годков, молодой человек? - спросил толстяк, глядя на Бобика с официальной холодностью.
- Почти шесть, - ответил Бобик. - Единственно и исключительно.
Жачек фыркнул в кулак, тетя Веся прикусила губу, а страховой агент, ничего не сказав, стал обмеривать стену при помощи никелированного складного метра.
- Тысчонку вам за убытки отвалят, - вынес он наконец заключение. - Но только благодаря тому, что ребенок несовершеннолетний. На тысчонку наберется. Единственно и исключительно.
- Слышите?! - закричал Бобик, хватаясь за голову.
- Да, на тысчонку, - подтвердил страховой агент.
- Вы еще на мне заработаете! - взвыл осчастливленный ребенок.
Жачек вскочил как ужаленный:
- Нет, нет, ни в коем случае!
- Как можно! - добавил дедушка.
Страховой агент был возмущен:
- Видите ли, пан Жак, больше вам никак не причитается... Жачек замахал руками:
- Ах, нет... вы не понимаете! Мы решительно не можем принять эти деньги.
- Да вы что?! - поперхнулся представитель Госстраха.
- Ни за что на свете, - поддержал сына дедушка. - Ни за какие сокровища, того-этого.
- Из воспитательных соображений, - объяснил Жачек.
Толстяка усадили на кушетку и стали горячо и путано растолковывать, почему им никак невозможно принять выплату по страховке. Тем временем мама и Юлия погрузились в тихую беседу, совершенно забыв о причине собрания. Еще через минуту мама встала и, прикладывая к пышной груди отрез коричневого кашемира, принялась обсуждать со старшей дочерью фасон платья. Юлия, стройная и элегантная, сидела в красивой и непринужденной позе, закинув ногу на ногу, щуря свои испанские глаза и мило надувая губки. Цеся угрюмо посматривала на сестру, изо всех сил стараясь не допустить в душу губительный яд зависти.
- Но послушайте, - ерзал на кушетке агент, - войдите в мое положение... Существуют инструкции, и я обязан их соблюдать...
Тетя Веся, сочтя свою миссию на собрании уже выполненной, выскользнула в кухню, постаравшись никого при этом не потревожить. Вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль и по квартире распространился запах жареного лука. Целестина облегченно вздохнула. Как хорошо, что в доме есть тетя Веся!
Тетя Веся, добрый кухонный гений, возвратилась в родной дом вскоре после развода, который состоялся без малого год назад. Дома она застала давно уже ставшую привычной ситуацию: поскольку ни на Юлию, ни на маму в кухонных делах рассчитывать не приходилось, обеды готовила Целестина. Что касается прочих домашних занятий, то мама Жак уделяла им внимание только по необходимости, Юлия же просто подобными вещами пренебрегала. Был, правда, в жизни семьи длительный период, когда старшую дочь пытались приучить к труду и прививали ей навык к исполнению тех обязанностей, которые, увы, неизбежно уготованы каждой женщине. Впрочем, Юлия быстро смекнула, что, если каждый раз, приступая к мытью посуды, разобьет минимум один стакан, она будет лишена чести помогать мамочке. Так оно и случилось. Зато добросовестная Целестина продолжала трудиться столь же самозабвенно, посуды не била и даже гордилась своей сноровкой. Постепенно все хозяйство легло на ее плечи.
Тетя Веся работала ретушером в цеху глубокой печати, а это означало, что ее не бывает дома с утра до обеда или с обеда до вечера, в зависимости от смены. Поселившись в доме с башенкой, она сразу же по собственному почину взяла на себя часть домашних обязанностей. Однако в силу обстоятельств ее помощь была несистематической. Так или иначе, Цеся осталась кухонной кариатидой семейства Жак.
Вот и сейчас она поднялась со своего места и направилась к двери. Нужно было помочь тете Весе, на чью долю сегодня, вне всяких сомнений, выпали тяжкие переживания. По дороге Цеся еще услышала, как представитель Госстраха, упорно отказывавшийся нарушить служебный долг, был подвергнут испытанию подкупом. А именно: мама предложила ему взятку в виде керамической настольной скульптуры под названием "Фрина III".
11
По прошествии получаса семейство Жак стало собираться за обеденным столом. Никто уже не помнил о страховом агенте, который ушел побежденным, унося керамическую взятку. Тетя Веся оторвалась от плиты. Бобик, как будущая надежда нации, был удостоен котлетки с морковкой. Остальные члены семьи получили пельмени из пачки и капусту. Блюда эти были встречены с шумным неудовольствием. За столом недоставало только дедушки, который после ухода агента удалился в свою комнату и погрузился в чтение, не внемля сигналам, доносящимся из внешнего мира.
Дедушка вот уже два трудных для него года был на пенсии. До того он, инженер с довоенным дипломом, о чем любил упоминать, вел активный образ жизни. Когда же его вынудили бросить работу и за ничегонеделание брать из государственной казны деньги, он воспринял это очень болезненно. Одно лишь его несколько утешало: к нему постоянно обращались за профессиональными консультациями. Кроме того, он нашел для себя увлекательнейшее занятие, а именно: решил восполнить пробелы в своем знании литературы, во множестве накопившиеся за его долгую жизнь, поскольку прежде у него никогда не хватало времени для неторопливого, со смаком, вдумчивого чтения художественных произведений. Будучи человеком обстоятельным и внутренне организованным, дедушка разработал простую систему: записавшись в близлежащую публичную библиотеку, он брал там в алфавитном порядке все книги, которые еще не читал. Из патриотических соображений дедушка начал со стеллажа с польской литературой. В конце второго года пенсионерской жизни в книге одного известного польского автора он и нашел подходящий псевдоним для Целестины.
Телятинка, поминутно спотыкаясь о разбросанные повсюду игрушки Бобика, разносила тарелки с пельменями. Она как раз ставила на стол последнюю, когда в передней раздался звонок.
- Это наш друг из Госстраха. Единственно и исключительно, - сказал Жачек, подмигивая жене. - Рассмотрел "Фрину" и торопится вернуть обратно.
Однако на пороге появилась тетя Веся, ведущая за собой бледную и озябшую Данку Филипяк.
Цесю пригвоздило к месту.
- Здравствуйте, - страдальческим голосом произнесла Данка, - Цеся, я не помешаю? Мне нужно с тобой поговорить...
Больше Данке не дали произнести ни слова. Папа Жак усадил ее за стол и положил на чистую тарелку изрядную порцию пельменей. Как-никак первая подруга с тех пор, как Телятинка, бедняжка, начала учиться в лицее. Такого гостя надлежало принять достойно.
- Пельмешек? - искушающе спросил Жачек.
Данка охотно согласилась, улыбнувшись через стол Целестине.
"О господи, - молилась Цеся, - лишь бы только родственнички не начали свои штучки!"
- Я не голоден! - возвестил миру Бобик, тараща глазенки и складывая трубочкой розовые губки. - Я поем только немножко морковки, в морковке есть витамин "эм".
- А в котлете витамин "ка", - слукавила тетя Веся. Бобик был помешан на витаминах, и это следовало использовать с умом.
- Тоже мне мания, - издевательски заметил Цесин отец. - Кто-нибудь когда-нибудь видел витамин?
- Я видел! - одернул его Бобик, свирепо хмуря светлые бровки. - Он был зеленый и ползал по тарелке.
- А какого он примерно размера? - поинтересовался Жачек, сохраняя полную серьезность.
- Вот такой, - показал Бобик. - С крапинками. На вид очень здоровый.
- Не может быть.
- Он мне сказал, что если я не съем салат, то никогда не стану пожарником.
- О господи!. - сказал Жачек. - Это было бы чревато ужасными последствиями.
- Чревато, - повторил ребенок, наслаждаясь новым словом. - Чревато, черт побери.
- Сыночек!!!
- Чреватая кровяная котлета, - отчетливо произнес Бобик.
Цеся сидела как на иголках. Что подумает Данка об их семейке? Пока что ее родные показали себя не с наилучшей стороны. А ведь еще всякое могло случиться.
Вошел дедушка, уткнувшись носом в книгу. Недавно он приступил к изучению французской литературы, и занятие это целиком его поглотило. Оторвать от чтения старшего Жака мог только пожар. Глава рода машинально сел за стол, на ощупь взял ложку и отведал капусты, не переставая читать.
- Дедушка, - чуть ли не простонала Целестина, - у нас гости.
Дедушка как будто очнулся.
- Ах, да, - рассеянно пробормотал он, едва поглядев в Данкину сторону. Простите, что я читаю, но этот Барбюс мне смертельно наскучил.
- Чреватый кровяной барбюс, - сказал Бобик, нехотя засовывая в рот ложку тушеной морковки.
Цеся боялась даже взглянуть на свою ослепительную одноклассницу. А тем временем собравшиеся за столом обращались с гостьей запросто, словно она не была обладательницей одухотворенного лица и загадочного взгляда. И, о стыд, отец даже позволил себе отпустить грубоватую шуточку насчет миндалевидных Данкиных глаз: он сказал, что, по всей вероятности, у нее есть еще одна пара миндалин, притом увеличенных... Ох, как было бы здорово, если б можно было повернуть время вспять!..
Не намного, минут на десять: звонок бы раздался, когда Цеся была в кухне, - она бы сама открыла дверь и увела Данку куда-нибудь в укромный уголок. А так...
В конце концов Цеся отважилась поднять глаза на Данку, ожидая самого плохого. Однако на русалочьем лице гостьи играла снисходительная улыбка: кажется, ей было весело. Она с аппетитом поглощала пельмени и даже как будто стала чуть менее одухотворенной. "Это под влиянием моих милых родственничков, - подумала Цеся. - Они так безнадежно прозаичны".
Наконец можно было встать из-за стола.
- Идите, девочки, - проникновенно сказала тетя Веся. - Я помою посуду. Я все понимаю, сама когда-то была молода. Идите, идите к себе.
"К себе". Легко сказать. У самой двери Цеся сообразила, в каком состоянии оставила утром комнатушку, где жили они с Юлией. Позор. К сожалению, в квартире не было другого уголка, где две полувзрослые особы женского пола могли бы углубиться в интеллектуальную беседу. В кухне все вверх дном. К дедушке в комнату нельзя: надо же ему где-то единоборствовать с Барбюсом, да и вообще такого в заводе не было, дедушкина комната - святыня. У родителей все завалено глиной и гипсом, в углах, словно пугала, торчат обрубки незаконченных скульптур для индивидуальной маминой выставки; исключение составлял уголок за книжным стеллажом, где отец устроил свой кабинет, который со свойственной ему педантичностью содержал в идеальном порядке. Однако там он сам любил вздремнуть после обеда.
Цеся вздохнула. Увы, ничего не поделаешь...
Предупредив Данку, что в комнате немного не прибрано, она с опаской приоткрыла дверь. О чудо! Юлия убрала комнату! Это был верный признак того, что сестра работала. Всегда, прежде чем окунуться в стихию творчества, Юлия мыла пол, а иногда, в случае необходимости, даже окна. В комнате все сверкало, воздух был напоен запахом свежевыстиранных занавесок и дождя. Легкий диссонанс в эту симфонию чистоты вносил огромный стол сестры, заваленный изрезанной бумагой, заставленный незакрытыми бутылочками с плакатной тушью и множеством сосудов с грязной водой от кистей. Посреди забрызганного красками и клеем листа картона белел большой прямоугольник - след от произведения искусства, с которым Юлия, очевидно, умчалась на занятия в академию.
Цеся усадила Данку на диван.
- Здорово, что ты наконец зашла, - сказала она, преодолевая робость.
- Я должна была тебя поблагодарить. Такая у меня возникла внутренняя потребность, - ответила Данка. Слова ее прозвучали красиво и многозначительно.
- Не за что, - простодушно ответила Цеся и тут же засомневалась, стоило ли так отвечать.
- Павел поступил отвратительно. Никто не сделал для меня столько, сколько ты. И так бескорыстно, - продолжала Данка, полузакрыв свои подернутые туманом глаза.
- Не о чем говорить. - Цеся погрязла в банальностях.
- Я очень одинока, - . сказала Данка печально и посмотрела Цесе прямо в глаза.
Целестина набрала воздуху в легкие. Одинока. О господи!
- Да? - задала она идиотский вопрос.
- Бесконечно одинока, - повторила Данка.
- А... Павел? - отважилась спросить Цеся.
- Павел не считает меня человеком. Моя внутренняя жизнь его абсолютно не интересует. Цеся сочувственно вздохнула.
- Он только и знает, что спрашивает, почему я от всего прячусь! А как можно это объяснить? Я боюсь жизни. Ты тоже боишься жизни?
- Кто не боится.
- Мир такой чужой и неприветливый...
- Это верно, - согласилась Цеся. - Стоит выйти за порог, и у меня появляется ощущение, будто я прыгнула в ледяную воду... Ой нет, это я глупости говорю...
- Наоборот, это очень интересно, - сказала Данка без всякого интереса. - А мне ничего не хочется... из школы меня, наверно, выгонят... я ведь совсем не занимаюсь. Только целыми часами кручу пластинки. Смотрю в стенку, слушаю музыку, и мне становится спокойно.
- Хандра у тебя, что ли?
- Она у меня всегда, - простонала Данка. - Знаешь, я просто не вижу в нашей жизни смысла. Зачем учиться? Зачем мучиться? Все равно умрем.
- Это просто хандра, - заявила Цеся, наконец почувствовав себя уверенно на знакомой почве. - От нее можно избавиться. Я знаю несколько хороших способов. В зависимости от степени нужно...
- Я одинока, - перебила ее Данка, с тоской глядя в потолок.
- Если хочешь, - вырвалось у Цеси из глубины души, - я могу быть твоей подругой. Давай с завтрашнего дня заниматься вместе. Договорились?
- Ты это предлагаешь из жалости, - вздохнула Данка. - А я и того не стою. Я слабая, безвольная курица...
- А ты не будь курицей, - лаконично посоветовала ей Цеся, которой эта волынка постепенно начинала надоедать. - Возьми себя в руки. От депрессии лучшее средство - напряженная работа. Такая, чтобы сразу были заметны результаты.
- Наоборот... когда много работы, я совсем скисаю.
- Лень, - коротко сформулировала Цеся. - Самое простое - махнуть на все рукой. Моя мама всегда говорит, что работать над собой нужно до конца жизни, так как никогда не поздно еще что-то исправить.
Раздался смешок.
- Я бы этого не сказал, - произнес Целестинин отец. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и преспокойно подслушивал.
Цеся даже вскрикнула от негодования:
- Подслушиваешь?
- Ни в коем разе, - возразил отец. - Я только пришел спросить, не хотите ли компоту. Тетя Веся меня прислала.
- Ты не мог хотя бы кашлянуть? Или постучать! - Цеся едва сдерживалась, чтоб не расплакаться.
Как не стыдно, в самом деле! Подслушивают, вмешиваются в разговор... Нет, это невыносимо!
- Дверь была открыта, - оправдывался Жачек. - Ну, так как насчет компота?
- Мы не хотим! - со злостью отрезала Цеся.
- Я бы выпила... - Данка робко улыбнулась Жачеку.
- Извини меня за папу, - сказала Цеся, как только отец скрылся за дверью кухни.
- Ты что? У тебя ужасно симпатичные родственники! - убежденно воскликнула Данка. - Послушай, а как они относятся к твоему мальчику?
- Никак не относятся, потому что у меня его нет, - мужественно призналась Целестина.
- Шутишь! Как это - нет?
- Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.
- Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!
- Просто я никому не нужна. - Цеся печально усмехнулась.
- Да ведь ты очень красивая! - воскликнула Данка, непроизвольно перенимая роль утешительницы.
- Какое там, - сказала Цеся еще печальнее.
- Хорошенькая!
- Это ты хорошенькая... - Цеся с завистью поглядела на Данусю.
- Ненавижу свою физиономию, - угрюмо призналась Данка.
- Ты что, с ума сошла?! - изумилась Цеся. - Подойди к зеркалу, посмотри, какое у тебя выразительное лицо, а у меня что? Розовая картофелина. Телятина.
- Да нет, это как раз у тебя выразительное лицо! - из вежливости упорствовала Данка.
- Ничего подобного! У тебя!
- Нет, не у меня! У тебя!
- А я говорю, что у тебя, и не спорь!
- О господи! - простонала вдруг Данка.
Девочки отвернулись от зеркала и, поглядев друг на дружку, бешено расхохотались.
- Приятно такое слушать, а?
- Тщеславные идиотки.
- Нам только об этом и тверди - какие мы хорошенькие.
- Мальчишкам нравятся хорошенькие.
- Вот именно. Ты читала в "Филиппинке"? Девочки больше всего ценят в мальчиках ум и чувство юмора.
- А мальчики?
- Ты еще спрашиваешь! Конечно, им нужно, чтоб была смазливая и умела вкусно готовить.
- Не может быть.
- Представь себе!
- Вот дураки.
- Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.
- Это еще кто же?
- Хотя бы Павел. Этот человек меня раздражает. Вчера устроил ужасную сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.
Жуя отломленную от буханки горбушку, Цеся приближалась к своему дому, издали приглядываясь к его странным очертаниям. Почти все окна этого здания имели разную форму. Балконы тоже были разные, изукрашенные подтеками и язвами отвалившейся штукатурки. Нелепая башенка с жестяным петушком венчала сие творение архитектурной мысли начала века. Окно в кухне Жаков было распахнуто настежь - вероятно, кто-то что-то уже готовил. Цеся ощутила пустоту в желудке и ускорила шаг. "Интересно, почему у Новаковских такие закопченные окна?" подумала она, входя в подъезд, выложенный узорчатым кафелем.
Взбежав по неосвещенной лестнице, она открыла дверь в квартиру. Воздух дома, нагретый, пахнущий пылью, горелым, Юлиными духами, кислой капустой и еще чем-то неуловимым, характерным и милым, обволок исстрадавшуюся Цесю, словно принимая в дружеские объятия. Дома было привычно, хорошо и уютно.
Хотя как будто что-то случилось.
Целестина направилась в большую комнату. Там, как обычно, царил легкий беспорядок, ибо единственное в квартире просторное помещение имело несколько назначений. Обставлена эта комната была довольно странно, в ней сосуществовали вещи разного происхождения - от современной стандартной стенки до бидермайеровской[1] кушетки, оставшейся от бабушки, Целестины Жак. Над кушеткой на фоне стены, оклеенной довоенными обоями с цветочками, красовалась полузасохшая пальма, ухаживать за которой всем было недосуг, но которая тем не менее с поразительной жизнестойкостью продолжала выпускать все новые и новые листья. Боковую стену украшали две выдержанные в бурых тонах картины Коссака[2] в золотых рамках и меланхолический пейзаж с дикими утками. Маме Жак, едва она после свадьбы обосновалась в доме с башенкой, было недвусмысленно запрещено прикасаться к этим предметам старины. Дедушка тогда заявил, что лучшим местом для экспонирования произведений познаньского художественного авангарда является спальня молодоженов, и то лишь потому, что находится в глубине квартиры. По этой причине, несмотря на присутствие в доме художницы, облик большой комнаты не изменился, что, следует признать, только пошло ей на пользу. Когда же в доме появился Бобик, гостиная Жаков утратила последние следы былой изысканности. На почетном месте, на сосновой полке, блестел и сверкал ярко-красный металлический трактор, любимая Бобикина игрушка. Под ногами перекатывались кубики и жалобно похрустывали пластмассовые солдатики, которым ежеминутно кто-нибудь каблуком раскалывал головы. В ковер были втоптаны бананы и печенье, на обоях вились шоколадные разводы, а из кушетки торчал клок конского волоса, вырванный маховиком жестяного гоночного автомобиля.
Когда Цеся вошла в комнату, на кушетке сидели представители семейства. Дедушка, седой и взъерошенный, метал из-под черных бровей гневные взоры. По правую руку от него расположился его сын, отец Целестины и Юлии, который старательно изображал грозного тирана, принимая соответствующие позы и хмуря светлые, как пшеничные колосья, брови над добрыми светлыми глазами. Задвинутая в угол кушетки полнотелым Жачеком его сестра, тетя Веся, согнулась в виноватой позе. Зато у ее сыночка Бобика, стоящего перед семейным трибуналом, вид был вполне беззаботный.
Полная, черноволосая, румяная мама Жак и Юлия, ее вполовину уменьшенная копия, сидели рядом на приставленных сбоку стульчиках, поскольку места на кушетке хватало только для троих. Этим отчасти умалялась серьезность судилища, так как художницы не умели, находясь вместе, молчать. То одна, то другая, склонясь к уху соседки, шепотом поверяла той очередной секрет или сплетню.
Появление Цеси почти не было замечено.
- ...и моя лучшая английская калька! - Цесин отец как раз заканчивал обвинительную речь. - О чем ты, собственно, думал, Бобик?
- Я, собственно, думал, что она здорово горит, - честно ответил мальчик.
- Но почему именно калька?
- Ты сам ее жжешь, - урезонил дядю Бобик.
- Я ведь жгу использованную! Понимаешь?
- Понимаю, - подтвердил Бобик, устремляя на дядю открытый и преданный взгляд.
- А занавески, занавески, того-этого?! - охрипшим голосом вставил дедушка. - От занавесок же всегда начинается...
- ...пожар! - крикнул Бобик, который был ребенком умным и догадливым.
Дедушка терпеть не мог, когда его перебивали или, того хуже, мешали завершить рассказ эффектной концовкой.
- Помолчи, сопляк! С чего это тебе так весело?
- Бобчик, - заговорила мама Жак своим приятным альтом, - неужели ты совсем не боишься?
- Чего?
- Наказания. За то, что устроил пожар.
Бобик глубоко задумался, стараясь постичь самого себя.
- Не очень, - признался он наконец.
- Он над нами издевается! - рявкнул дедушка.
- Хи-хи! - вырвалось у Бобика.
Цеся устало присела возле большого стола:
- А что, собственно, произошло?
- Бобик пытался ночью поджечь дом, - отчеканил отец.
- Ага, - пробормотала Целестина, не выказывая удивления.
Воцарилось неловкое молчание. Взрослые напряженно соображали, что следует предпринять, дабы, во-первых, как можно скорее положить конец этой неприятной сцене, а во-вторых, основательно проучить Бобика и обезопасить себя на будущее от подобных выходок.
- И ко всему прочему ты не закрыл кран! - укорила ребенка его кузина Юлия, заодно проверив, не поползла ли петля на ее золотистом чулке. - Вода лилась целый час. У Новаковских затопило транзистор и только что выстиранное белье.
- Кстати, а страховой агент был? - поинтересовался отец, именуемый в семье Жачеком.
- Скоро будет.
- У меня ноги болят, - пожаловался Бобик. - Вам-то хорошо, вы сидите.
- Он явно над нами издевается! - загремел дедушка.
Жачек невольно встал. Робкие солнечные блики заиграли на его лысеющей голове. Сунув руки в карманы растянувшейся куртки домашней вязки, он изрек, тщетно силясь принять суровый вид:
- Послушай, мой мальчик. Заменяя некоторым образом твоего отца, который, к сожалению... хм... это...
- Развелся, - услужливо подсказал Бобик.
- Развелся, - смущенно повторил Жачек. - Стало быть, заменяя здесь некоторым образом...
Бобикина мама неожиданно опустила обесцвеченную перекисью голову и всхлипнула в платочек. Этой худенькой, маленькой, вечно озабоченной женщине жизнь дарила исключительно разочарования. Когда такой человек всхлипывает в платочек, картина получается душераздирающая. Не случайно у Жачека был такой вид, будто его сердце рвется на части. Мама Жак и Юлия притихли, скорбно поглядывая на тетю Весю, дедушка вздыхал не меньше двенадцати раз в минуту. Зато Бобик сосредоточенно ковырял в носу.
- Словом, - мучился Жачек, - некоторым образом... Слушай, Бобик, а может, ты сам скажешь, как тебя наказать?
- Убей меня, - предложил Бобик, проникаясь искренним интересом к столь необычной перспективе.
Солнце совсем вылезло из-за туч, и сверкающие его лучи сквозь закопченные стекла ворвались в комнату. Дедушка встал, потянулся до хруста костей и подошел к окну.
- Распогодилось, того-этого, - заметил он. - Недаром у меня поясницу ломило.
- Обещали сильное похолодание, я слышала прогноз, - вставила мама Жак, массируя свой пухлый подбородок. - Хорошо, что я успела закончить "Орлицу П", можно ставить ее в парке, пока земля не замерзла.
- При чем тут твоя орлица? - спросил Жачек, растерянно моргая светлыми ресницами. - Мы говорим о Бобике и его проступке.
- Звонок, - сказала Целестина.
10
Юлия пошла открывать и минуту спустя ввела в комнату какого-то толстяка в старомодном пальто, обеими руками прижимавшего к себе туго набитую папку. В отличие от страховых агентов, ежегодно являвшихся для сбора взносов, с этим они имели дело впервые. Госстраху приходилось столь часто иметь дело с обывателями желтого дома, что отношения между сотрудниками этого учреждения и жильцами установились почти родственные.
- Вату выброс ли! - доверительно сообщил человек с папкой и отогнул уголок. Папка в самом деле была набита сверточками в характерной бело-зеленой обертке. - Поторопитесь, пани Жак, не то все раскупят.
Он отставил папку, оглядел собравшееся в столовой многолюдное общество и взгляд его задержался на балконной стене, разрисованной полосками сажи и водяными потеками; наверху, над всем этим, развевался недогоревший обрывок занавески.
- Ого! - проговорил он.
Бобик как автор, подошел поближе.
- Пожар, а? - риторически вопросил страховой агент. - Ну, у Новаковских потери я уже оценил. С возмещением за залитие проблем не будет. Единственно и исключительно. Зато с этим... - Он подошел к стене и потер ее пальцем. - Кто поджег? - спросил он.
- Я, - сказал Бобик.
- Сколько тебе годков, молодой человек? - спросил толстяк, глядя на Бобика с официальной холодностью.
- Почти шесть, - ответил Бобик. - Единственно и исключительно.
Жачек фыркнул в кулак, тетя Веся прикусила губу, а страховой агент, ничего не сказав, стал обмеривать стену при помощи никелированного складного метра.
- Тысчонку вам за убытки отвалят, - вынес он наконец заключение. - Но только благодаря тому, что ребенок несовершеннолетний. На тысчонку наберется. Единственно и исключительно.
- Слышите?! - закричал Бобик, хватаясь за голову.
- Да, на тысчонку, - подтвердил страховой агент.
- Вы еще на мне заработаете! - взвыл осчастливленный ребенок.
Жачек вскочил как ужаленный:
- Нет, нет, ни в коем случае!
- Как можно! - добавил дедушка.
Страховой агент был возмущен:
- Видите ли, пан Жак, больше вам никак не причитается... Жачек замахал руками:
- Ах, нет... вы не понимаете! Мы решительно не можем принять эти деньги.
- Да вы что?! - поперхнулся представитель Госстраха.
- Ни за что на свете, - поддержал сына дедушка. - Ни за какие сокровища, того-этого.
- Из воспитательных соображений, - объяснил Жачек.
Толстяка усадили на кушетку и стали горячо и путано растолковывать, почему им никак невозможно принять выплату по страховке. Тем временем мама и Юлия погрузились в тихую беседу, совершенно забыв о причине собрания. Еще через минуту мама встала и, прикладывая к пышной груди отрез коричневого кашемира, принялась обсуждать со старшей дочерью фасон платья. Юлия, стройная и элегантная, сидела в красивой и непринужденной позе, закинув ногу на ногу, щуря свои испанские глаза и мило надувая губки. Цеся угрюмо посматривала на сестру, изо всех сил стараясь не допустить в душу губительный яд зависти.
- Но послушайте, - ерзал на кушетке агент, - войдите в мое положение... Существуют инструкции, и я обязан их соблюдать...
Тетя Веся, сочтя свою миссию на собрании уже выполненной, выскользнула в кухню, постаравшись никого при этом не потревожить. Вскоре из кухни донеслось громыхание кастрюль и по квартире распространился запах жареного лука. Целестина облегченно вздохнула. Как хорошо, что в доме есть тетя Веся!
Тетя Веся, добрый кухонный гений, возвратилась в родной дом вскоре после развода, который состоялся без малого год назад. Дома она застала давно уже ставшую привычной ситуацию: поскольку ни на Юлию, ни на маму в кухонных делах рассчитывать не приходилось, обеды готовила Целестина. Что касается прочих домашних занятий, то мама Жак уделяла им внимание только по необходимости, Юлия же просто подобными вещами пренебрегала. Был, правда, в жизни семьи длительный период, когда старшую дочь пытались приучить к труду и прививали ей навык к исполнению тех обязанностей, которые, увы, неизбежно уготованы каждой женщине. Впрочем, Юлия быстро смекнула, что, если каждый раз, приступая к мытью посуды, разобьет минимум один стакан, она будет лишена чести помогать мамочке. Так оно и случилось. Зато добросовестная Целестина продолжала трудиться столь же самозабвенно, посуды не била и даже гордилась своей сноровкой. Постепенно все хозяйство легло на ее плечи.
Тетя Веся работала ретушером в цеху глубокой печати, а это означало, что ее не бывает дома с утра до обеда или с обеда до вечера, в зависимости от смены. Поселившись в доме с башенкой, она сразу же по собственному почину взяла на себя часть домашних обязанностей. Однако в силу обстоятельств ее помощь была несистематической. Так или иначе, Цеся осталась кухонной кариатидой семейства Жак.
Вот и сейчас она поднялась со своего места и направилась к двери. Нужно было помочь тете Весе, на чью долю сегодня, вне всяких сомнений, выпали тяжкие переживания. По дороге Цеся еще услышала, как представитель Госстраха, упорно отказывавшийся нарушить служебный долг, был подвергнут испытанию подкупом. А именно: мама предложила ему взятку в виде керамической настольной скульптуры под названием "Фрина III".
11
По прошествии получаса семейство Жак стало собираться за обеденным столом. Никто уже не помнил о страховом агенте, который ушел побежденным, унося керамическую взятку. Тетя Веся оторвалась от плиты. Бобик, как будущая надежда нации, был удостоен котлетки с морковкой. Остальные члены семьи получили пельмени из пачки и капусту. Блюда эти были встречены с шумным неудовольствием. За столом недоставало только дедушки, который после ухода агента удалился в свою комнату и погрузился в чтение, не внемля сигналам, доносящимся из внешнего мира.
Дедушка вот уже два трудных для него года был на пенсии. До того он, инженер с довоенным дипломом, о чем любил упоминать, вел активный образ жизни. Когда же его вынудили бросить работу и за ничегонеделание брать из государственной казны деньги, он воспринял это очень болезненно. Одно лишь его несколько утешало: к нему постоянно обращались за профессиональными консультациями. Кроме того, он нашел для себя увлекательнейшее занятие, а именно: решил восполнить пробелы в своем знании литературы, во множестве накопившиеся за его долгую жизнь, поскольку прежде у него никогда не хватало времени для неторопливого, со смаком, вдумчивого чтения художественных произведений. Будучи человеком обстоятельным и внутренне организованным, дедушка разработал простую систему: записавшись в близлежащую публичную библиотеку, он брал там в алфавитном порядке все книги, которые еще не читал. Из патриотических соображений дедушка начал со стеллажа с польской литературой. В конце второго года пенсионерской жизни в книге одного известного польского автора он и нашел подходящий псевдоним для Целестины.
Телятинка, поминутно спотыкаясь о разбросанные повсюду игрушки Бобика, разносила тарелки с пельменями. Она как раз ставила на стол последнюю, когда в передней раздался звонок.
- Это наш друг из Госстраха. Единственно и исключительно, - сказал Жачек, подмигивая жене. - Рассмотрел "Фрину" и торопится вернуть обратно.
Однако на пороге появилась тетя Веся, ведущая за собой бледную и озябшую Данку Филипяк.
Цесю пригвоздило к месту.
- Здравствуйте, - страдальческим голосом произнесла Данка, - Цеся, я не помешаю? Мне нужно с тобой поговорить...
Больше Данке не дали произнести ни слова. Папа Жак усадил ее за стол и положил на чистую тарелку изрядную порцию пельменей. Как-никак первая подруга с тех пор, как Телятинка, бедняжка, начала учиться в лицее. Такого гостя надлежало принять достойно.
- Пельмешек? - искушающе спросил Жачек.
Данка охотно согласилась, улыбнувшись через стол Целестине.
"О господи, - молилась Цеся, - лишь бы только родственнички не начали свои штучки!"
- Я не голоден! - возвестил миру Бобик, тараща глазенки и складывая трубочкой розовые губки. - Я поем только немножко морковки, в морковке есть витамин "эм".
- А в котлете витамин "ка", - слукавила тетя Веся. Бобик был помешан на витаминах, и это следовало использовать с умом.
- Тоже мне мания, - издевательски заметил Цесин отец. - Кто-нибудь когда-нибудь видел витамин?
- Я видел! - одернул его Бобик, свирепо хмуря светлые бровки. - Он был зеленый и ползал по тарелке.
- А какого он примерно размера? - поинтересовался Жачек, сохраняя полную серьезность.
- Вот такой, - показал Бобик. - С крапинками. На вид очень здоровый.
- Не может быть.
- Он мне сказал, что если я не съем салат, то никогда не стану пожарником.
- О господи!. - сказал Жачек. - Это было бы чревато ужасными последствиями.
- Чревато, - повторил ребенок, наслаждаясь новым словом. - Чревато, черт побери.
- Сыночек!!!
- Чреватая кровяная котлета, - отчетливо произнес Бобик.
Цеся сидела как на иголках. Что подумает Данка об их семейке? Пока что ее родные показали себя не с наилучшей стороны. А ведь еще всякое могло случиться.
Вошел дедушка, уткнувшись носом в книгу. Недавно он приступил к изучению французской литературы, и занятие это целиком его поглотило. Оторвать от чтения старшего Жака мог только пожар. Глава рода машинально сел за стол, на ощупь взял ложку и отведал капусты, не переставая читать.
- Дедушка, - чуть ли не простонала Целестина, - у нас гости.
Дедушка как будто очнулся.
- Ах, да, - рассеянно пробормотал он, едва поглядев в Данкину сторону. Простите, что я читаю, но этот Барбюс мне смертельно наскучил.
- Чреватый кровяной барбюс, - сказал Бобик, нехотя засовывая в рот ложку тушеной морковки.
Цеся боялась даже взглянуть на свою ослепительную одноклассницу. А тем временем собравшиеся за столом обращались с гостьей запросто, словно она не была обладательницей одухотворенного лица и загадочного взгляда. И, о стыд, отец даже позволил себе отпустить грубоватую шуточку насчет миндалевидных Данкиных глаз: он сказал, что, по всей вероятности, у нее есть еще одна пара миндалин, притом увеличенных... Ох, как было бы здорово, если б можно было повернуть время вспять!..
Не намного, минут на десять: звонок бы раздался, когда Цеся была в кухне, - она бы сама открыла дверь и увела Данку куда-нибудь в укромный уголок. А так...
В конце концов Цеся отважилась поднять глаза на Данку, ожидая самого плохого. Однако на русалочьем лице гостьи играла снисходительная улыбка: кажется, ей было весело. Она с аппетитом поглощала пельмени и даже как будто стала чуть менее одухотворенной. "Это под влиянием моих милых родственничков, - подумала Цеся. - Они так безнадежно прозаичны".
Наконец можно было встать из-за стола.
- Идите, девочки, - проникновенно сказала тетя Веся. - Я помою посуду. Я все понимаю, сама когда-то была молода. Идите, идите к себе.
"К себе". Легко сказать. У самой двери Цеся сообразила, в каком состоянии оставила утром комнатушку, где жили они с Юлией. Позор. К сожалению, в квартире не было другого уголка, где две полувзрослые особы женского пола могли бы углубиться в интеллектуальную беседу. В кухне все вверх дном. К дедушке в комнату нельзя: надо же ему где-то единоборствовать с Барбюсом, да и вообще такого в заводе не было, дедушкина комната - святыня. У родителей все завалено глиной и гипсом, в углах, словно пугала, торчат обрубки незаконченных скульптур для индивидуальной маминой выставки; исключение составлял уголок за книжным стеллажом, где отец устроил свой кабинет, который со свойственной ему педантичностью содержал в идеальном порядке. Однако там он сам любил вздремнуть после обеда.
Цеся вздохнула. Увы, ничего не поделаешь...
Предупредив Данку, что в комнате немного не прибрано, она с опаской приоткрыла дверь. О чудо! Юлия убрала комнату! Это был верный признак того, что сестра работала. Всегда, прежде чем окунуться в стихию творчества, Юлия мыла пол, а иногда, в случае необходимости, даже окна. В комнате все сверкало, воздух был напоен запахом свежевыстиранных занавесок и дождя. Легкий диссонанс в эту симфонию чистоты вносил огромный стол сестры, заваленный изрезанной бумагой, заставленный незакрытыми бутылочками с плакатной тушью и множеством сосудов с грязной водой от кистей. Посреди забрызганного красками и клеем листа картона белел большой прямоугольник - след от произведения искусства, с которым Юлия, очевидно, умчалась на занятия в академию.
Цеся усадила Данку на диван.
- Здорово, что ты наконец зашла, - сказала она, преодолевая робость.
- Я должна была тебя поблагодарить. Такая у меня возникла внутренняя потребность, - ответила Данка. Слова ее прозвучали красиво и многозначительно.
- Не за что, - простодушно ответила Цеся и тут же засомневалась, стоило ли так отвечать.
- Павел поступил отвратительно. Никто не сделал для меня столько, сколько ты. И так бескорыстно, - продолжала Данка, полузакрыв свои подернутые туманом глаза.
- Не о чем говорить. - Цеся погрязла в банальностях.
- Я очень одинока, - . сказала Данка печально и посмотрела Цесе прямо в глаза.
Целестина набрала воздуху в легкие. Одинока. О господи!
- Да? - задала она идиотский вопрос.
- Бесконечно одинока, - повторила Данка.
- А... Павел? - отважилась спросить Цеся.
- Павел не считает меня человеком. Моя внутренняя жизнь его абсолютно не интересует. Цеся сочувственно вздохнула.
- Он только и знает, что спрашивает, почему я от всего прячусь! А как можно это объяснить? Я боюсь жизни. Ты тоже боишься жизни?
- Кто не боится.
- Мир такой чужой и неприветливый...
- Это верно, - согласилась Цеся. - Стоит выйти за порог, и у меня появляется ощущение, будто я прыгнула в ледяную воду... Ой нет, это я глупости говорю...
- Наоборот, это очень интересно, - сказала Данка без всякого интереса. - А мне ничего не хочется... из школы меня, наверно, выгонят... я ведь совсем не занимаюсь. Только целыми часами кручу пластинки. Смотрю в стенку, слушаю музыку, и мне становится спокойно.
- Хандра у тебя, что ли?
- Она у меня всегда, - простонала Данка. - Знаешь, я просто не вижу в нашей жизни смысла. Зачем учиться? Зачем мучиться? Все равно умрем.
- Это просто хандра, - заявила Цеся, наконец почувствовав себя уверенно на знакомой почве. - От нее можно избавиться. Я знаю несколько хороших способов. В зависимости от степени нужно...
- Я одинока, - перебила ее Данка, с тоской глядя в потолок.
- Если хочешь, - вырвалось у Цеси из глубины души, - я могу быть твоей подругой. Давай с завтрашнего дня заниматься вместе. Договорились?
- Ты это предлагаешь из жалости, - вздохнула Данка. - А я и того не стою. Я слабая, безвольная курица...
- А ты не будь курицей, - лаконично посоветовала ей Цеся, которой эта волынка постепенно начинала надоедать. - Возьми себя в руки. От депрессии лучшее средство - напряженная работа. Такая, чтобы сразу были заметны результаты.
- Наоборот... когда много работы, я совсем скисаю.
- Лень, - коротко сформулировала Цеся. - Самое простое - махнуть на все рукой. Моя мама всегда говорит, что работать над собой нужно до конца жизни, так как никогда не поздно еще что-то исправить.
Раздался смешок.
- Я бы этого не сказал, - произнес Целестинин отец. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и преспокойно подслушивал.
Цеся даже вскрикнула от негодования:
- Подслушиваешь?
- Ни в коем разе, - возразил отец. - Я только пришел спросить, не хотите ли компоту. Тетя Веся меня прислала.
- Ты не мог хотя бы кашлянуть? Или постучать! - Цеся едва сдерживалась, чтоб не расплакаться.
Как не стыдно, в самом деле! Подслушивают, вмешиваются в разговор... Нет, это невыносимо!
- Дверь была открыта, - оправдывался Жачек. - Ну, так как насчет компота?
- Мы не хотим! - со злостью отрезала Цеся.
- Я бы выпила... - Данка робко улыбнулась Жачеку.
- Извини меня за папу, - сказала Цеся, как только отец скрылся за дверью кухни.
- Ты что? У тебя ужасно симпатичные родственники! - убежденно воскликнула Данка. - Послушай, а как они относятся к твоему мальчику?
- Никак не относятся, потому что у меня его нет, - мужественно призналась Целестина.
- Шутишь! Как это - нет?
- Очень просто. Никому мало-мальски интересному я не приглянулась.
- Потрясающе! У тебя хватает смелости быть одной!
- Просто я никому не нужна. - Цеся печально усмехнулась.
- Да ведь ты очень красивая! - воскликнула Данка, непроизвольно перенимая роль утешительницы.
- Какое там, - сказала Цеся еще печальнее.
- Хорошенькая!
- Это ты хорошенькая... - Цеся с завистью поглядела на Данусю.
- Ненавижу свою физиономию, - угрюмо призналась Данка.
- Ты что, с ума сошла?! - изумилась Цеся. - Подойди к зеркалу, посмотри, какое у тебя выразительное лицо, а у меня что? Розовая картофелина. Телятина.
- Да нет, это как раз у тебя выразительное лицо! - из вежливости упорствовала Данка.
- Ничего подобного! У тебя!
- Нет, не у меня! У тебя!
- А я говорю, что у тебя, и не спорь!
- О господи! - простонала вдруг Данка.
Девочки отвернулись от зеркала и, поглядев друг на дружку, бешено расхохотались.
- Приятно такое слушать, а?
- Тщеславные идиотки.
- Нам только об этом и тверди - какие мы хорошенькие.
- Мальчишкам нравятся хорошенькие.
- Вот именно. Ты читала в "Филиппинке"? Девочки больше всего ценят в мальчиках ум и чувство юмора.
- А мальчики?
- Ты еще спрашиваешь! Конечно, им нужно, чтоб была смазливая и умела вкусно готовить.
- Не может быть.
- Представь себе!
- Вот дураки.
- Не дождется он, чтобы я ему готовила и стирала носки.
- Это еще кто же?
- Хотя бы Павел. Этот человек меня раздражает. Вчера устроил ужасную сцену ревности, а сегодня написал для меня сонет.