Страница:
– Да, как раз самое время! У тебя сегодня вечером свиданье с Мадонной?
– Не болтай глупости, – оборвал его «Красная рубашка», – а то еще будут потом недоразумения!… – и, переменив позу, он сел выпрямившись.
– Эка важность, – засмеялся Нода, – даже если и услышит!… – и он обернулся в мою сторону.
Я в упор пристально посмотрел на него. Нода заметно смутился и, втянув шею, почесал затылок: сдаюсь, мол. До чего развязный тип!
По спокойной глади моря лодка направилась к берегу. – Тебе, кажется, не очень-то понравилось ловить рыбу? – спросил меня «Красная рубашка»,
– Да, лежать и смотреть в небо приятнее, – ответил я и бросил в море недокуренную папиросу; папироска зашипела, покачалась на волне, поднятой веслами, и ее унесло.
– Все очень рады, что ты приехал, даже ученики, так что ты старайся. – Он завел теперь разговор на тему, не имевшую никакого отношения к рыбной ловле.
– Вряд ли они уж очень рады…
– Нет, верно; это я тебе не комплименты говорю. Страшно рады. Правда ведь, Ёсикава?
– Да где там рады! Вон какой шум подняли… – сказал Нода со смешком.
Странно, каждое его слово меня раздражало.
– Но ты неосторожен, вот это рискованно, – добавил «Красная рубашка».
– Ну и пусть рискованно! Если на то пошло, я готов и на риск.
В самом деле, я так и полагал, что в конце концов или меня уволят со службы, или всех поголовно школьников, которые живут в общежитии, заставят извиниться, но на чем-нибудь все-таки да порешат.
– Вообще-то и говорить было бы не о чем, но, видишь ли, я, как старший преподаватель, право же, забочусь о твоих интересах, потому и говорю. Боюсь только, что ты неправильно истолкуешь…
– Старший преподаватель искренне расположен к тебе! И я со своей стороны, поскольку я ведь тоже эдок-ко, всей душой желаю, чтоб ты как можно дольше работал в школе. Я надеюсь, мы будем поддерживать друг друга. И если понадобится, я отдам все силы… – принялся болтать Нода.
Лучше удавиться, чем дойти до того, чтобы Нода обо мне заботился!
– Так вот, ученики от всей души приветствовали твое появление в школе, – продолжал «Красная рубашка», – но имеются кое-какие обстоятельства… Может быть, ты даже рассердишься, но пойми, что нужно смириться и быть терпеливым. Я ведь ни в коем случае не хочу тебе зла.
– Кое-какие обстоятельства?… Что ж это за обстоятельства?
– Это несколько запутанно, однако со временем тыпоймешь. Я не стану рассказывать тебе, ты и сам постепенно разберешься. Верно, Ёсикава?
– Да, это очень и очень запутанное дело. Сразу тут нипочем не разобраться. Но постепенно поймешь. Я рассказывать не буду, сам поймешь. – Нода попросту повторил слова «Красной рубашки».
– Если все действительно так сложно, мне лучше, может быть, не расспрашивать; но раз вы сами заговорили, то я хочу знать.
– Твоя правда! Раз уж мы начали разговор, оборвать его «а этом было бы слишком безответственно. Я вот что скажу: ты меня извини, но ты только что окончил училище, и эта работа – твой первый преподавательский опыт. А в школах очень сильны личные взаимоотношения, и так просто, по-школьнически, дело не идет…
– Если просто не идет, то как же оно пойдет?
– Эх, опыта у тебя еще мало, а все потому, что ты такой прямой!
– У меня и не может быть большого опыта, и в автобиографии я писал, что мне двадцать три года и четыре месяца.
– Вот и бывает, что попадают под чье-нибудь плохое влияние.
– Честному человеку никакое влияние не страшно.
– Разумеется, не страшно… конечно, не страшно, но ведь попадают же… В самом деле, вот, например, твой предшественник – с ним так и получилось, потому-то я и говорю: нужно быть осторожным!
Заметив, что Нода притих, я оглянулся: оказывается, он незаметно перебрался на корму и там завел с лодочником разговор о рыбной ловле. Без Нода разговаривать стало легче.
– Мой предшественник… – под чье же влияние он попал?
– Назвать я тебе его не могу, будет задета репутация этого человека. К тому же точных доказательств нет; скажешь – и сам сядешь в лужу. Но, как бы там ни было, ты специально приехал сюда и если здесь потерпишь неудачу, то и для тебя будет плохо и нам нехорошо: зачем было тебя приглашать? Так что будь, пожалуйста, поосторожнее!
– Вы говорите: «Будь поосторожнее»! От этогоосторожности не прибавится. Лучше просто не делать ничего плохого.
«Красная рубашка» расхохотался. По-моему, я не сказал ничего такого, чтобы смеяться надо мной. До сих пор я был твердо уверен, что я прав. А посмотришь – оказывается, большая часть людей как раз поощряет плохие поступки. Повидимому, считают, что безгрешным путем не добьешься успеха в жизни. И когда случайно попадается им честный, чистый человек, то его называют «мальчуганом», «мальчишкой» и относятся к нему с пренебрежением. Так для чего же и в начальной школе и в средней школе преподаватели морали учат ребят: «Не лгите! Поступайте честно!»? Уж лучше бы тогда смело и открыто обучали искусству лгать или уменью не верить людям, сноровке надувать других, – от этого по крайней мере было бы больше пользы и для общества и для отдельных людей.
Вот и «Красная рубашка» расхохотался, – ясно, что потешался над моей простотой. Что будешь делать в такой среде, где простота и прямодушие вызывают смех! Киё в таких случаях никогда не смеялась. Она всегда восхищалась этим. Да, насколько Киё благороднее «Красной рубашки»…
– Конечно, лучше не делать ничего плохого, но если даже сам плохого не делаешь, а дурных поступков других не понимаешь, то все равно рано или поздно попадешь в беду. Видишь ли, есть ведь такие люди, они кажутся искренними и откровенными, они любезно устроят тебя на квартиру к хозяевам, но с ними нужно быть настороже… Что-то совсем холодно стало! Вот уже и осень. Смотри, из-за тумана берег кажется коричневатым. Какой красивый вид! Эй, Ёсикава! – повысив голос, окликнул он Нода. – Посмотри, как тебе нравится тот берег?
– В самом деле, удивительно красиво! Если будет время, обязательно напишу этюд, прямо жалко так оставить, – начал болтать Нода.
Когда в окне второго этажа гостиницы «Минатоя» зажегся огонек и в вечерней тишине прозвучал гудок поезда, наша лодка со скрипом врезалась в прибрежный песок и остановилась. Хозяйка гостиницы, стоя у воды, приветствовала «Красную рубашку»:
– С возвращением вас!
– Гоп! – воскликнул я и соскочил с лодки на берег.
Глава 6
– Не болтай глупости, – оборвал его «Красная рубашка», – а то еще будут потом недоразумения!… – и, переменив позу, он сел выпрямившись.
– Эка важность, – засмеялся Нода, – даже если и услышит!… – и он обернулся в мою сторону.
Я в упор пристально посмотрел на него. Нода заметно смутился и, втянув шею, почесал затылок: сдаюсь, мол. До чего развязный тип!
По спокойной глади моря лодка направилась к берегу. – Тебе, кажется, не очень-то понравилось ловить рыбу? – спросил меня «Красная рубашка»,
– Да, лежать и смотреть в небо приятнее, – ответил я и бросил в море недокуренную папиросу; папироска зашипела, покачалась на волне, поднятой веслами, и ее унесло.
– Все очень рады, что ты приехал, даже ученики, так что ты старайся. – Он завел теперь разговор на тему, не имевшую никакого отношения к рыбной ловле.
– Вряд ли они уж очень рады…
– Нет, верно; это я тебе не комплименты говорю. Страшно рады. Правда ведь, Ёсикава?
– Да где там рады! Вон какой шум подняли… – сказал Нода со смешком.
Странно, каждое его слово меня раздражало.
– Но ты неосторожен, вот это рискованно, – добавил «Красная рубашка».
– Ну и пусть рискованно! Если на то пошло, я готов и на риск.
В самом деле, я так и полагал, что в конце концов или меня уволят со службы, или всех поголовно школьников, которые живут в общежитии, заставят извиниться, но на чем-нибудь все-таки да порешат.
– Вообще-то и говорить было бы не о чем, но, видишь ли, я, как старший преподаватель, право же, забочусь о твоих интересах, потому и говорю. Боюсь только, что ты неправильно истолкуешь…
– Старший преподаватель искренне расположен к тебе! И я со своей стороны, поскольку я ведь тоже эдок-ко, всей душой желаю, чтоб ты как можно дольше работал в школе. Я надеюсь, мы будем поддерживать друг друга. И если понадобится, я отдам все силы… – принялся болтать Нода.
Лучше удавиться, чем дойти до того, чтобы Нода обо мне заботился!
– Так вот, ученики от всей души приветствовали твое появление в школе, – продолжал «Красная рубашка», – но имеются кое-какие обстоятельства… Может быть, ты даже рассердишься, но пойми, что нужно смириться и быть терпеливым. Я ведь ни в коем случае не хочу тебе зла.
– Кое-какие обстоятельства?… Что ж это за обстоятельства?
– Это несколько запутанно, однако со временем тыпоймешь. Я не стану рассказывать тебе, ты и сам постепенно разберешься. Верно, Ёсикава?
– Да, это очень и очень запутанное дело. Сразу тут нипочем не разобраться. Но постепенно поймешь. Я рассказывать не буду, сам поймешь. – Нода попросту повторил слова «Красной рубашки».
– Если все действительно так сложно, мне лучше, может быть, не расспрашивать; но раз вы сами заговорили, то я хочу знать.
– Твоя правда! Раз уж мы начали разговор, оборвать его «а этом было бы слишком безответственно. Я вот что скажу: ты меня извини, но ты только что окончил училище, и эта работа – твой первый преподавательский опыт. А в школах очень сильны личные взаимоотношения, и так просто, по-школьнически, дело не идет…
– Если просто не идет, то как же оно пойдет?
– Эх, опыта у тебя еще мало, а все потому, что ты такой прямой!
– У меня и не может быть большого опыта, и в автобиографии я писал, что мне двадцать три года и четыре месяца.
– Вот и бывает, что попадают под чье-нибудь плохое влияние.
– Честному человеку никакое влияние не страшно.
– Разумеется, не страшно… конечно, не страшно, но ведь попадают же… В самом деле, вот, например, твой предшественник – с ним так и получилось, потому-то я и говорю: нужно быть осторожным!
Заметив, что Нода притих, я оглянулся: оказывается, он незаметно перебрался на корму и там завел с лодочником разговор о рыбной ловле. Без Нода разговаривать стало легче.
– Мой предшественник… – под чье же влияние он попал?
– Назвать я тебе его не могу, будет задета репутация этого человека. К тому же точных доказательств нет; скажешь – и сам сядешь в лужу. Но, как бы там ни было, ты специально приехал сюда и если здесь потерпишь неудачу, то и для тебя будет плохо и нам нехорошо: зачем было тебя приглашать? Так что будь, пожалуйста, поосторожнее!
– Вы говорите: «Будь поосторожнее»! От этогоосторожности не прибавится. Лучше просто не делать ничего плохого.
«Красная рубашка» расхохотался. По-моему, я не сказал ничего такого, чтобы смеяться надо мной. До сих пор я был твердо уверен, что я прав. А посмотришь – оказывается, большая часть людей как раз поощряет плохие поступки. Повидимому, считают, что безгрешным путем не добьешься успеха в жизни. И когда случайно попадается им честный, чистый человек, то его называют «мальчуганом», «мальчишкой» и относятся к нему с пренебрежением. Так для чего же и в начальной школе и в средней школе преподаватели морали учат ребят: «Не лгите! Поступайте честно!»? Уж лучше бы тогда смело и открыто обучали искусству лгать или уменью не верить людям, сноровке надувать других, – от этого по крайней мере было бы больше пользы и для общества и для отдельных людей.
Вот и «Красная рубашка» расхохотался, – ясно, что потешался над моей простотой. Что будешь делать в такой среде, где простота и прямодушие вызывают смех! Киё в таких случаях никогда не смеялась. Она всегда восхищалась этим. Да, насколько Киё благороднее «Красной рубашки»…
– Конечно, лучше не делать ничего плохого, но если даже сам плохого не делаешь, а дурных поступков других не понимаешь, то все равно рано или поздно попадешь в беду. Видишь ли, есть ведь такие люди, они кажутся искренними и откровенными, они любезно устроят тебя на квартиру к хозяевам, но с ними нужно быть настороже… Что-то совсем холодно стало! Вот уже и осень. Смотри, из-за тумана берег кажется коричневатым. Какой красивый вид! Эй, Ёсикава! – повысив голос, окликнул он Нода. – Посмотри, как тебе нравится тот берег?
– В самом деле, удивительно красиво! Если будет время, обязательно напишу этюд, прямо жалко так оставить, – начал болтать Нода.
Когда в окне второго этажа гостиницы «Минатоя» зажегся огонек и в вечерней тишине прозвучал гудок поезда, наша лодка со скрипом врезалась в прибрежный песок и остановилась. Хозяйка гостиницы, стоя у воды, приветствовала «Красную рубашку»:
– С возвращением вас!
– Гоп! – воскликнул я и соскочил с лодки на берег.
Глава 6
Я терпеть не мог Нода. Привязать бы этому негодяю па шею большой камень, что кладут вместо груза в бочку с квашеной редькой, да утопить в море, – для всей Японии было бы лучше. А у «Красной рубашки» был противный голос. Он, видно, из кожи лез, только бы его тонкий голос звучал помягче. Напрасное занятие, все равно с такой рожей это ни к чему! Если и влюбятся в него, то разве только кто-нибудь вроде той Мадонны.
Старший преподаватель говорил более запутанно, чем Нода. Вернувшись домой, я перебрал в уме слово за словом то, что слышал от него, и мне все это показалось правдоподобным. Ничего определенного он не сказал, и трудно было догадаться, в чем дело, но ясно одно: «Дико-образ» скверный человек, и меня, видимо, предупреждали – «остерегайся!» Так надо бы и сказать об этом прямо, а то поступают, как бабы! «Дикообраз» плохой учитель? Тогда пусть его уволят скорее, и дело с концом. Этот старший преподаватель просто-напросто малодушный человек, хоть и кандидат словесности. Злословит за глаза, а открыто и имени не назовет. Трус он, вот что! А трусы всегда любезны, потому, наверно, и «Красная рубашка» так чисто по-жеиски любезен. Однако любезность любезностью, а голос голосом, и странно было бы пренебрегать его добрым отношением только потому, что мне не нравится его голос. Удивительная все-таки вещь жизнь: субъект, который тебе неприятен, относится к тебе сердечно, а приятель, который пришелся по душе, вдруг оказывается негодяем и издевается над тобой. Видно, одно дело Токио, а другое – провинция, – здесь все наоборот. Ну и местечко! Пожалуй, окажется, что тут и огонь замерзает и камни в творог превращаются!
Но какая нелепость – подстрекать учеников!… Что-то не похоже на «Дикообраза»! Тем более что он, говорят, пользуется большим авторитетом у ребят. Пожелай он что-нибудь сделать, ему, наверное, удалось бы это очень легко; если б он не действовал такими обходными путями, а затеял со мной ссору в открытую, он был бы избавлен от лишней канители. Раз я ему помеха, чего бы проще – взять и сказать: так, мол, и так, ты мне мешаешь, давай-ка увольняйся отсюда! Все можно уладить по взаимному соглашению. Если «Красная рубашка» гово-рит правду, я хоть завтра уволюсь. Не только здесь прокормиться можно. Уеду в другое место, там тоже не подохну под забором. А «Дикообраз», значит, такой человек, что с ним не очень-то поговоришь!…
Когда я приехал сюда, он первым делом угостил меня водой со льдом. Но от такого двуличного человека даже стакан холодной воды принять и то позор. Я выпил только стакан, значит это стоило ему всего одну сэну и пять рин [28]. Однако чувствовать себя в долгу у такого проходимца хоть на одну сэну, хоть на пять рин – значит до конца жизни мучить себя. Завтра, как приду в школу, верну ему эти деньги. Когда-то я взял у Киё три иены. С тех пор прошло пять лет, а я и сейчас все еще не вернул ей эти три иены. Не то, чтобы я не мог отдать, но так просто не отдал. Киё, конечно, и не ждала, что я скоро верну долг, и вообще она нисколько не рассчитывала на мой кошелек. А я отнюдь не чувствовал себя должником, как в том случае, если б одолжил деньги у чужого человека. Беспокоиться об этом долге было бы равносильно тому, что я сомневаюсь в душевных качествах Киё, в ее прекрасной душе. Я не вернул этих денег, но это совсем не значит, что я отношусь к Киё с презрением, – нет, просто я считаю ее своим человеком. Разумеется, невозможно сравнивать Киё и «Дикообраза», но все равно, раз молча принимаешь от другого какое-нибудь одолжение, будь это лимонад или вода со льдом, – значит, ты считаешь его за порядочного человека и сам по-дружески к нему расположен. Одно дело, когда можно заплатить, что причитается с тебя, и на том все кончить, и другое – признательность, которую хранишь в душе, – она дороже, ее за деньги не купить! Я простой человек, без чинов и званий, но вполне самостоятельный и ни от кого не завишу. А если независимый человек склоняет перед кем-нибудь голову, то такая благодарность должна цениться дороже, чем миллион.
Я заставил «Дикообраза» потратить на меня одну сэну и пять рин, при этом своей признательностью, хранимой в душе, я сделал ему ответный подарок, дороже всяких денег. Так что «Дикообраз» должен быть мне благодарен. А он исподтишка делает подлости, – следователь-но, он последний негодяй. Завтра же, как приду, отдам ему эти деньги – и все, мы с ним квиты! Тогда можно будет и ссору затеять.
Пока я мысленно дошел до этого места, мне захотелось спать, и я крепко уснул. На следующий день я пришел в школу раньше обычного, так как мне нужно было еще кое-что обдумать, и стал дожидаться там «Дикооб-раза». Но его все не было и не было. Пришел «Тыква». Пришел и преподаватель классической китайской литературы. Пришел Нода. Наконец, пришел «Красная рубашка», а «Дикообраза» все еще не было. Я думал: «Вот как только войду в учительскую, сразу же и отдам», – поэтому, еще выходя из дому, зажал в кулаке (вроде как плату за ванну) одну сэну и пять рин, да так до самой школы и нес их. У меня вспотела ладонь, и когда я разжал руку, монетки были мокрыми. Вернешь ему эти потные деньги, а он, поди, еще что-нибудь окажет, подумал я и, положив на стол деньги, подул на них, а потом снова зажал в кулаке.
Тут подошел «Красная рубашка».
– Добрый день, – сказал он. – Ну как? Наверно, устал вчера?
– Да нет, не устал, только проголодался. «Красная рубашка» облокотился о стол «Дикообраза»
и приблизил вплотную к моему лицу свою физиономию так, что я даже подумал: «Чего это он?…»
– То, что я тебе говорил тогда, в лодке на обратном пути, держи в полном секрете! – сказал «Красная рубашка». – Ты ведь никому еще об этом не рассказывал?
Даже его бабий голос выдавал, что он встревожен. Конечно, я никому еще не рассказывал, но как раз теперь собирался об этом поговорить и деньги приготовил, уже в кулаке их держал, и его запрещение ставило меня в тупик. «Красная рубашка» – это «Красная рубашка»! Имени «Дикообраза» он прямо не называл, но по его намекам легко было догадаться, кого он имел в виду, – вот теперь и боится, что его намеки разгадали. Уж такой безответственности нельзя было ожидать от старшего преподавателя! По существу говоря, когда началось бы мое сражение с «Дикообразом», ему следовало бы в самый разгар перепалки вмешаться в спор и открыто стать на мою сторону.Когда я сказал, что пока еще никому ничего не говорил, но что как раз теперь собираюсь потолковать с «Ди-кообразом», старший преподаватель в большом замешательстве забормотал:
– Ну к чему тебе делать такую нелепость?… Не помню, чтоб я насчет Хотта говорил что-нибудь такое определенное… и если ты устроишь скандал, то мне будет крайне неудобно. Неужели ты пришел в школу шум поднимать?
Это был прямо-таки бессмысленный вопрос, и я только заметил:
– И жалованье получать и шум поднимать – разумеется, для школы это неприятно.
Но тут «Красная рубашка», вытирая пот с лица, просительно сказал:
– Знаешь, пусть вчерашний разговор останется только для твоего сведения, и никому, смотри, не проговорись!
Раз уж он меня так попросил, то я пообещал:
– Хорошо, мне и самому-то не очень хотелось; а если это к тому же поставит вас в неловкое положение, – ладно, не буду говорить.
– Ну, а ты не беспокойся, все будет в порядке, – уверял он меня.
Трудно даже представить себе, до чего он во всем был похож на женщину! Если все кандидаты словесности такие, как он, значит всем им грош цена. Совершенно спокойно обращается с такой бестолковой и лишенной всякой логики просьбой! Причем мне он не доверяет. И такой человек думает, что он мужчина!
В это время подошел кто-то из преподавателей, и «Красная рубашка» поспешно вернулся на свое место.
У «Красной рубашки» и походка была не как у всех людей, даже по комнате он ступал как-то бесшумно, мягко. Я теперь только заметил, что он особенно щеголяет своей бесшумной походкой. Но вряд ли он собирался заняться воровским промыслом, так что лучше бы ходил, как все люди.
Прозвучала труба, оповещающая о начале занятий. «Дикообраз» так и не пришел. Делать нечего, я положил свои монетки на стол и пошел в класс.
Я немного задержался на первом уроке, и, когда вер-нулся в учительскую, преподаватели все уже были в сборе и переговаривались, сидя за своими столами. «Дико-образ», оказывается, тоже появился. Я думал, что он не придет на занятия, а он только опоздал. Увидев меня, он сразу же объявил:
– Это из-за тебя я сегодня опоздал. Плати-ка штраф. Я взял лежавшие на столе одну сэну и пять рин.
– Вот, возьми! Это за ту воду со льдом: помнишь, ты меня угощал как-то на улице, – сказал я и положил деньги перед «Дикообразом».
– Что ты такое говоришь? – засмеялся он, но, вопреки его ожиданию, я был серьезен.
Тогда он сказал:
– Не валяй дурака! – и перебросил деньги на мой стол.
Вот тебе и на! «Дикообраз», а до чего гордый!
– Я не дурака валяю, а дело говорю! Незачем мне пить твою воду, так что вот – отдаю тебе деньги! Попробуй не возьми!
– Лучше взять, раз тебя так беспокоят эти гроши. Но почему ты вспомнил об этом, почему ты возвращаешь деньги именно теперь?
– Теперь или в другое время – все равно. Мне противно принимать угощение, потому и отдаю.
«Дикообраз» холодно взглянул на меня и сказал:
– Гм…
Кабы не «Красная рубашка», я здесь же разоблачил бы всю подлость этого человека и крупно поссорился бы с ним, но я обещал молчать и был связан в своих действиях. Но почему же «Дикообраз» густо покраснел, а сказал только «гм»?… Наверно, не зря это?
– Деньги за воду со льдом я взял. Ну, а ты съезжай с квартиры.
– Получил сэну и пять рин? И хорошо! А съезжать мне с квартиры или не съезжать – мое дело.
– Нет, это не твое дело. Вчера твой хозяин приходил ко мне и говорил, что он хочет от тебя избавиться; я послушал его доводы и понял, что он прав. Но все-таки, желая проверить его слова, я сегодня утром зашел к тебе домой и там, на месте, выслушал подробный рассказ обо всем.
Я не мог взять в толк, о чем говорит «Дикообраз». – Почем я знаю, что-тебе наговорил хозяин? Он чтоугодно может сказать. Ты расскажи, в чем дело, с этого и начинай. А то так вот сразу выпалил: «Хозяин прав!» Что за грубость такая!…
– Ну что ж, расскажу, коли так. Ты, оказывается, скандалишь, и тебя совершенно невозможно терпеть в доме. Понимать нужно: хозяйка – это тебе не служанка, а ты, знай себе, ноги выставляешь, чтоб их обтирали. Чересчур зазнался!
– Я?… Да когда же это я заставлял хозяйку себе ноги вытирать?
– Заставлял или нет – не знаю, но во всяком случае ты для них в тягость. И хозяин сказал, чтобы ты отдал ему десять иен за квартиру и пятнадцать за какэмоно, что он тебе продал, и сразу же выкатывался оттуда.
– Негодяй и наглый лгун!… Так почему же он держал меня у себя?
– Почему держал? А я не знаю, почему, – ну держал и держал, а теперь ему это осточертело, вот он и говорит: съезжай с квартиры! И ты убирайся оттуда.
– Что за вопрос! И просить будут, не останусь! Собственно говоря, ты ведь сам рекомендовал меня в этот дом, где теперь на меня поклеп взводят. Тоже хорош! Нахал!
– Это я нахал? Ты, видно, вести себя не умеешь, вот что!
«Дикообраз» был вспыльчив не меньше, чем я, и, не желая уступать, громко выкрикнул эти слова. Вся компания, находившаяся в учительской, решила, что что-то стряслось, все разом обернулись в нашу сторону и застыли, вытянув шеи от изумления. Я не считал, что сделал что-нибудь постыдное, и, вставая, мельком окинул их взглядом. Все были поражены этой сценой, один только Нода смеялся и, видимо, с удовольствием. Я угрожающе посмотрел на него, и под моим пристальным взглядом Нода сразу как-то обмяк и принял серьезный и почтительный вид. Мне показалось, что он немного струхнул. В это время прозвучала труба на урок, и «Дикообраз» и я разошлись по своим классам.
После полудня должно было состояться заседание. Предполагалось обсудить, как поступать со школьниками из общежития, которые вели себя дерзко во время моего дежурства ночью. Я впервые в жизни шел на заседание и совсем не понимал, что к чему; я думал, что заседа-ние – это когда преподаватели высказывают каждый свое мнение, а потом директор разбирается во всех этих мнениях. Однако «разбираться» – говорят о таком деле, где трудно решить, кто прав, кто виноват. В данном же случае каждому понятно, что заседать по такому поводу – значит попусту тратить время. И, как там ни толкуй, ничего другого не выдумаешь. Все ясно. И лучше бы директор там же на месте с этим делом и покончил. Уж очень он действует вяло. Вот говорят – «директор», а судить по его делам, так это просто олицетворение нерешительности.
Заседание происходило рядом с директорским кабинетом, в узкой длинной комнате, которая в обычное время служила буфетом. Вокруг длинного стола стояло штук двадцать стульев, обитых черной кожей, что делало помещение слегка похожим на европейский ресторан. На одном конце этого стола сидел директор, рядом с ним пристроился «Красная рубашка». Дальше, говорят, рассаживались кто где хотел, только учитель гимнастики всегда скромно садился с самого краю. Я не знал, где выбрать место, и уселся между учителем естествознания и учителем китайской литературы. Я увидел, что напротив меня сидели рядом Вода и «Дикообраз». Все-таки противная физиономия у этого Нода! И настолько значительнее лицо у «Дикообраза» (хоть я и поссорился с ним). Когда хоронили моего отца, я видел в храме Ёгэн-дзи какэмоно с изображением, очень похожим на «Дикообраза». Монахи говорили, что это чудище Идатэн [29]. Сегодня «Дикообраз» был сердитый, водил кругом глазами и время от времени косился в мою сторону. Я в свою очередь тоже зло посматривал на него – мол, не запугаешь! У меня глаза некрасивые, но большие, редко у кого такие встретишь. Киё частенько говорила: «С такими глазами ты вполне можешь стать актером».
– Ну, наверно, все уже в сборе? – сказал директор.
Тогда секретарь Кавамура пересчитал всех присутствующих. Одного не хватало. Так и следовало ожидать: это «Тыква» не пришел.
Не знаю, может быть между мной и «Тыквой» была какая-нибудь, как говорят, предопределенная судьбой связь, но с тех пор, как я в первый раз увидел его лицо,я никак не мог его забыть. Когда я входил в учительскую, мне прежде всего бросался в глаза «Тыква»; шел я по улице – мне всегда мерещился учитель «Тыква»; когда я приходил на горячие источники, то и там, в бассейне, иногда видел его бледное одутловатое лицо. Здороваясь со мной, он всегда как-то смущенно опускал голову, и мне становилось его жалко. Во всей школе не было человека более тихого, чем он. Смеялся он редко. Попусту не говорил. Из книг я знал выражение «благородный человек», однако думал, что это встречается только в словарях, а живых людей таких не бывает, – и лишь после того, как я встретился с «Тыквой», эти слова получили для меня живое воплощение.
Благодаря такому внутреннему тяготению я, едва лишь вошел в комнату заседания, сразу заметил, что «Тыквы» здесь не было. А я, по правде говоря, хотел сесть рядом с ним.
– Наверно, скоро появится, – заметил директор и, развязав лежавший перед ним сверток из лилового шелка, стал читать какие-то листки бумаги, отпечатанные на гектографе.
«Красная рубашка» принялся шелковым носовым платком протирать янтарную трубку – это было его любимое занятие, вероятно оно подходило к его красной рубашке. Остальные тихонько разговаривали и, не зная, чем заняться, писали на поверхности стола неизвестно что резинками, вделанными в концы карандашей. Нода время от времени заговаривал с «Дикообразом», но тот, не поддерживая разговора, произносил только «гм» да «угу», а иногда, сделав страшные глаза, поглядывал в мою сторону. Я тоже не уступал и отвечал ему сердитыми взглядами.
В это время с огорченным видом появился долгожданный «Тыква» и, вежливо поклонившись «Барсуку», извинился:
– Я был немножко занят и запоздал…
– Итак, открываем заседание, – объявил «Барсук» и передал секретарю Кавамура отпечатанные на гектографе листки, чтобы он роздал их присутствующим.
Первым пунктом стоял вопрос о дисциплине школьников, и затем еще два-три других вопроса. Со свойственной ему величавостью «Барсук», как бы являвший живое воплощение педагогики, изложил суть дела. – И преподаватели и ученики нашей школы допускают различные ошибки и промахи, – начал он. – Все это происходит по моей неосмотрительности. Поэтому каждый раз, когда что-нибудь случается, я, как директор, в душе всегда испытываю сильное смущение. К несчастью, в школе снова произошли беспорядки; и должен сказать, что я опять глубоко виноват перед вами, господа! Однако что произошло, то произошло, ничего не поделаешь, но нам необходимо принять какие-то меры. Что касается фактов, то они вам, господа, уже известны, поэтому я прошу вас откровенно высказать здесь ваши соображения относительно мероприятий по улучшению создавшегося положения.
Я слушал его выступление и восхищался: ай да директор! ай да «Барсук»! Выходит, что он берет на себя всю ответственность и объявляет, что это не то его собственная вина, не то результат его собственной халатности; а раз так, то нечего и наказывать школьников. Пожалуй, он начнет с того, что сам себя уволит! Но тогда зачем было созывать это канительное заседание? Все и так понятно, если руководствоваться просто здравым смыслом. Я тихо и мирно дежурил. Ребята стали хулиганить. Ни директор школы не виноват, ни я. Виноваты одни школьники. Если «Дикообраз» их к этому подстрекал, значит нужно выгнать вон и этих школьников и «Дикообраза», и все будет в порядке. Взвалил на себя чужую вину и твердит: «моя вина», «моя вина»! Где еще найдешь такого ловкача, как он? Нет, на этакий трюк, кроме «Барсука», никто не способен!
Высказав свои столь нелогичные соображения, директор с каким-то самодовольством обвел всех глазами. Никто не раскрыл рта. Учитель естествознания уставился на ворону, которая села на крышу над первым классом. Учитель китайской литературы то складывал, то разворачивал повестку дня. «Дикообраз» попрежнему неприязненно посматривал на меня.
Знал бы, что заседание – такая чушь, ни за что не пошел бы, хоть поспал бы днем!
Раздосадованный, я решил поговорить здесь как следует и уже было приподнялся с места, как о чем-то заговорил «Красная рубашка», и я пока воздержался.
«Красная рубашка» отложил в сторону свою трубку и говорил, вытирая лицо полосатым шелковым носовымплатком. Наверно, выманил этот платок у своей Мадонны. Мужчины всегда пользуются белыми полотняными платками.
– Я слышал о безобразных выходках школьников из общежития и признаю, что я, как старший преподаватель, тоже виноват в том, что не досмотрел; и мне очень стыдно, что я не оказывал постоянное моральное воздействие на молодежь, – говорил он. – Таким образом, случай, о котором здесь идет речь, произошел из-за некоторых упущений. Если рассматривать этот инцидент сам по себе, то странно – получается, что у нас только ученики плохие; однако если разобраться поглубже, в самой сути дела, то мы увидим, что как раз наоборот, – вся ответственность за этот случай лежит скорее на школе, а не на учениках. И мне думается, что применение строгого наказания на основании одних лишь внешних проявлений вряд ли принесет пользу в будущем. К тому же ведь это все горячность молодости, – у молодежи энергия переливается через край, поэтому не исключено, что и свои проделки они совершают наполовину бессознательно, не задумываясь над тем, что хорошо и что плохо. Разумеется, какие нужно применить меры – решает директор, так что мне не приходится вмешиваться в этот вопрос, но я прошу учесть все эти обстоятельства и отнестись к ученикам по возможности снисходительно.
Старший преподаватель говорил более запутанно, чем Нода. Вернувшись домой, я перебрал в уме слово за словом то, что слышал от него, и мне все это показалось правдоподобным. Ничего определенного он не сказал, и трудно было догадаться, в чем дело, но ясно одно: «Дико-образ» скверный человек, и меня, видимо, предупреждали – «остерегайся!» Так надо бы и сказать об этом прямо, а то поступают, как бабы! «Дикообраз» плохой учитель? Тогда пусть его уволят скорее, и дело с концом. Этот старший преподаватель просто-напросто малодушный человек, хоть и кандидат словесности. Злословит за глаза, а открыто и имени не назовет. Трус он, вот что! А трусы всегда любезны, потому, наверно, и «Красная рубашка» так чисто по-жеиски любезен. Однако любезность любезностью, а голос голосом, и странно было бы пренебрегать его добрым отношением только потому, что мне не нравится его голос. Удивительная все-таки вещь жизнь: субъект, который тебе неприятен, относится к тебе сердечно, а приятель, который пришелся по душе, вдруг оказывается негодяем и издевается над тобой. Видно, одно дело Токио, а другое – провинция, – здесь все наоборот. Ну и местечко! Пожалуй, окажется, что тут и огонь замерзает и камни в творог превращаются!
Но какая нелепость – подстрекать учеников!… Что-то не похоже на «Дикообраза»! Тем более что он, говорят, пользуется большим авторитетом у ребят. Пожелай он что-нибудь сделать, ему, наверное, удалось бы это очень легко; если б он не действовал такими обходными путями, а затеял со мной ссору в открытую, он был бы избавлен от лишней канители. Раз я ему помеха, чего бы проще – взять и сказать: так, мол, и так, ты мне мешаешь, давай-ка увольняйся отсюда! Все можно уладить по взаимному соглашению. Если «Красная рубашка» гово-рит правду, я хоть завтра уволюсь. Не только здесь прокормиться можно. Уеду в другое место, там тоже не подохну под забором. А «Дикообраз», значит, такой человек, что с ним не очень-то поговоришь!…
Когда я приехал сюда, он первым делом угостил меня водой со льдом. Но от такого двуличного человека даже стакан холодной воды принять и то позор. Я выпил только стакан, значит это стоило ему всего одну сэну и пять рин [28]. Однако чувствовать себя в долгу у такого проходимца хоть на одну сэну, хоть на пять рин – значит до конца жизни мучить себя. Завтра, как приду в школу, верну ему эти деньги. Когда-то я взял у Киё три иены. С тех пор прошло пять лет, а я и сейчас все еще не вернул ей эти три иены. Не то, чтобы я не мог отдать, но так просто не отдал. Киё, конечно, и не ждала, что я скоро верну долг, и вообще она нисколько не рассчитывала на мой кошелек. А я отнюдь не чувствовал себя должником, как в том случае, если б одолжил деньги у чужого человека. Беспокоиться об этом долге было бы равносильно тому, что я сомневаюсь в душевных качествах Киё, в ее прекрасной душе. Я не вернул этих денег, но это совсем не значит, что я отношусь к Киё с презрением, – нет, просто я считаю ее своим человеком. Разумеется, невозможно сравнивать Киё и «Дикообраза», но все равно, раз молча принимаешь от другого какое-нибудь одолжение, будь это лимонад или вода со льдом, – значит, ты считаешь его за порядочного человека и сам по-дружески к нему расположен. Одно дело, когда можно заплатить, что причитается с тебя, и на том все кончить, и другое – признательность, которую хранишь в душе, – она дороже, ее за деньги не купить! Я простой человек, без чинов и званий, но вполне самостоятельный и ни от кого не завишу. А если независимый человек склоняет перед кем-нибудь голову, то такая благодарность должна цениться дороже, чем миллион.
Я заставил «Дикообраза» потратить на меня одну сэну и пять рин, при этом своей признательностью, хранимой в душе, я сделал ему ответный подарок, дороже всяких денег. Так что «Дикообраз» должен быть мне благодарен. А он исподтишка делает подлости, – следователь-но, он последний негодяй. Завтра же, как приду, отдам ему эти деньги – и все, мы с ним квиты! Тогда можно будет и ссору затеять.
Пока я мысленно дошел до этого места, мне захотелось спать, и я крепко уснул. На следующий день я пришел в школу раньше обычного, так как мне нужно было еще кое-что обдумать, и стал дожидаться там «Дикооб-раза». Но его все не было и не было. Пришел «Тыква». Пришел и преподаватель классической китайской литературы. Пришел Нода. Наконец, пришел «Красная рубашка», а «Дикообраза» все еще не было. Я думал: «Вот как только войду в учительскую, сразу же и отдам», – поэтому, еще выходя из дому, зажал в кулаке (вроде как плату за ванну) одну сэну и пять рин, да так до самой школы и нес их. У меня вспотела ладонь, и когда я разжал руку, монетки были мокрыми. Вернешь ему эти потные деньги, а он, поди, еще что-нибудь окажет, подумал я и, положив на стол деньги, подул на них, а потом снова зажал в кулаке.
Тут подошел «Красная рубашка».
– Добрый день, – сказал он. – Ну как? Наверно, устал вчера?
– Да нет, не устал, только проголодался. «Красная рубашка» облокотился о стол «Дикообраза»
и приблизил вплотную к моему лицу свою физиономию так, что я даже подумал: «Чего это он?…»
– То, что я тебе говорил тогда, в лодке на обратном пути, держи в полном секрете! – сказал «Красная рубашка». – Ты ведь никому еще об этом не рассказывал?
Даже его бабий голос выдавал, что он встревожен. Конечно, я никому еще не рассказывал, но как раз теперь собирался об этом поговорить и деньги приготовил, уже в кулаке их держал, и его запрещение ставило меня в тупик. «Красная рубашка» – это «Красная рубашка»! Имени «Дикообраза» он прямо не называл, но по его намекам легко было догадаться, кого он имел в виду, – вот теперь и боится, что его намеки разгадали. Уж такой безответственности нельзя было ожидать от старшего преподавателя! По существу говоря, когда началось бы мое сражение с «Дикообразом», ему следовало бы в самый разгар перепалки вмешаться в спор и открыто стать на мою сторону.Когда я сказал, что пока еще никому ничего не говорил, но что как раз теперь собираюсь потолковать с «Ди-кообразом», старший преподаватель в большом замешательстве забормотал:
– Ну к чему тебе делать такую нелепость?… Не помню, чтоб я насчет Хотта говорил что-нибудь такое определенное… и если ты устроишь скандал, то мне будет крайне неудобно. Неужели ты пришел в школу шум поднимать?
Это был прямо-таки бессмысленный вопрос, и я только заметил:
– И жалованье получать и шум поднимать – разумеется, для школы это неприятно.
Но тут «Красная рубашка», вытирая пот с лица, просительно сказал:
– Знаешь, пусть вчерашний разговор останется только для твоего сведения, и никому, смотри, не проговорись!
Раз уж он меня так попросил, то я пообещал:
– Хорошо, мне и самому-то не очень хотелось; а если это к тому же поставит вас в неловкое положение, – ладно, не буду говорить.
– Ну, а ты не беспокойся, все будет в порядке, – уверял он меня.
Трудно даже представить себе, до чего он во всем был похож на женщину! Если все кандидаты словесности такие, как он, значит всем им грош цена. Совершенно спокойно обращается с такой бестолковой и лишенной всякой логики просьбой! Причем мне он не доверяет. И такой человек думает, что он мужчина!
В это время подошел кто-то из преподавателей, и «Красная рубашка» поспешно вернулся на свое место.
У «Красной рубашки» и походка была не как у всех людей, даже по комнате он ступал как-то бесшумно, мягко. Я теперь только заметил, что он особенно щеголяет своей бесшумной походкой. Но вряд ли он собирался заняться воровским промыслом, так что лучше бы ходил, как все люди.
Прозвучала труба, оповещающая о начале занятий. «Дикообраз» так и не пришел. Делать нечего, я положил свои монетки на стол и пошел в класс.
Я немного задержался на первом уроке, и, когда вер-нулся в учительскую, преподаватели все уже были в сборе и переговаривались, сидя за своими столами. «Дико-образ», оказывается, тоже появился. Я думал, что он не придет на занятия, а он только опоздал. Увидев меня, он сразу же объявил:
– Это из-за тебя я сегодня опоздал. Плати-ка штраф. Я взял лежавшие на столе одну сэну и пять рин.
– Вот, возьми! Это за ту воду со льдом: помнишь, ты меня угощал как-то на улице, – сказал я и положил деньги перед «Дикообразом».
– Что ты такое говоришь? – засмеялся он, но, вопреки его ожиданию, я был серьезен.
Тогда он сказал:
– Не валяй дурака! – и перебросил деньги на мой стол.
Вот тебе и на! «Дикообраз», а до чего гордый!
– Я не дурака валяю, а дело говорю! Незачем мне пить твою воду, так что вот – отдаю тебе деньги! Попробуй не возьми!
– Лучше взять, раз тебя так беспокоят эти гроши. Но почему ты вспомнил об этом, почему ты возвращаешь деньги именно теперь?
– Теперь или в другое время – все равно. Мне противно принимать угощение, потому и отдаю.
«Дикообраз» холодно взглянул на меня и сказал:
– Гм…
Кабы не «Красная рубашка», я здесь же разоблачил бы всю подлость этого человека и крупно поссорился бы с ним, но я обещал молчать и был связан в своих действиях. Но почему же «Дикообраз» густо покраснел, а сказал только «гм»?… Наверно, не зря это?
– Деньги за воду со льдом я взял. Ну, а ты съезжай с квартиры.
– Получил сэну и пять рин? И хорошо! А съезжать мне с квартиры или не съезжать – мое дело.
– Нет, это не твое дело. Вчера твой хозяин приходил ко мне и говорил, что он хочет от тебя избавиться; я послушал его доводы и понял, что он прав. Но все-таки, желая проверить его слова, я сегодня утром зашел к тебе домой и там, на месте, выслушал подробный рассказ обо всем.
Я не мог взять в толк, о чем говорит «Дикообраз». – Почем я знаю, что-тебе наговорил хозяин? Он чтоугодно может сказать. Ты расскажи, в чем дело, с этого и начинай. А то так вот сразу выпалил: «Хозяин прав!» Что за грубость такая!…
– Ну что ж, расскажу, коли так. Ты, оказывается, скандалишь, и тебя совершенно невозможно терпеть в доме. Понимать нужно: хозяйка – это тебе не служанка, а ты, знай себе, ноги выставляешь, чтоб их обтирали. Чересчур зазнался!
– Я?… Да когда же это я заставлял хозяйку себе ноги вытирать?
– Заставлял или нет – не знаю, но во всяком случае ты для них в тягость. И хозяин сказал, чтобы ты отдал ему десять иен за квартиру и пятнадцать за какэмоно, что он тебе продал, и сразу же выкатывался оттуда.
– Негодяй и наглый лгун!… Так почему же он держал меня у себя?
– Почему держал? А я не знаю, почему, – ну держал и держал, а теперь ему это осточертело, вот он и говорит: съезжай с квартиры! И ты убирайся оттуда.
– Что за вопрос! И просить будут, не останусь! Собственно говоря, ты ведь сам рекомендовал меня в этот дом, где теперь на меня поклеп взводят. Тоже хорош! Нахал!
– Это я нахал? Ты, видно, вести себя не умеешь, вот что!
«Дикообраз» был вспыльчив не меньше, чем я, и, не желая уступать, громко выкрикнул эти слова. Вся компания, находившаяся в учительской, решила, что что-то стряслось, все разом обернулись в нашу сторону и застыли, вытянув шеи от изумления. Я не считал, что сделал что-нибудь постыдное, и, вставая, мельком окинул их взглядом. Все были поражены этой сценой, один только Нода смеялся и, видимо, с удовольствием. Я угрожающе посмотрел на него, и под моим пристальным взглядом Нода сразу как-то обмяк и принял серьезный и почтительный вид. Мне показалось, что он немного струхнул. В это время прозвучала труба на урок, и «Дикообраз» и я разошлись по своим классам.
После полудня должно было состояться заседание. Предполагалось обсудить, как поступать со школьниками из общежития, которые вели себя дерзко во время моего дежурства ночью. Я впервые в жизни шел на заседание и совсем не понимал, что к чему; я думал, что заседа-ние – это когда преподаватели высказывают каждый свое мнение, а потом директор разбирается во всех этих мнениях. Однако «разбираться» – говорят о таком деле, где трудно решить, кто прав, кто виноват. В данном же случае каждому понятно, что заседать по такому поводу – значит попусту тратить время. И, как там ни толкуй, ничего другого не выдумаешь. Все ясно. И лучше бы директор там же на месте с этим делом и покончил. Уж очень он действует вяло. Вот говорят – «директор», а судить по его делам, так это просто олицетворение нерешительности.
Заседание происходило рядом с директорским кабинетом, в узкой длинной комнате, которая в обычное время служила буфетом. Вокруг длинного стола стояло штук двадцать стульев, обитых черной кожей, что делало помещение слегка похожим на европейский ресторан. На одном конце этого стола сидел директор, рядом с ним пристроился «Красная рубашка». Дальше, говорят, рассаживались кто где хотел, только учитель гимнастики всегда скромно садился с самого краю. Я не знал, где выбрать место, и уселся между учителем естествознания и учителем китайской литературы. Я увидел, что напротив меня сидели рядом Вода и «Дикообраз». Все-таки противная физиономия у этого Нода! И настолько значительнее лицо у «Дикообраза» (хоть я и поссорился с ним). Когда хоронили моего отца, я видел в храме Ёгэн-дзи какэмоно с изображением, очень похожим на «Дикообраза». Монахи говорили, что это чудище Идатэн [29]. Сегодня «Дикообраз» был сердитый, водил кругом глазами и время от времени косился в мою сторону. Я в свою очередь тоже зло посматривал на него – мол, не запугаешь! У меня глаза некрасивые, но большие, редко у кого такие встретишь. Киё частенько говорила: «С такими глазами ты вполне можешь стать актером».
– Ну, наверно, все уже в сборе? – сказал директор.
Тогда секретарь Кавамура пересчитал всех присутствующих. Одного не хватало. Так и следовало ожидать: это «Тыква» не пришел.
Не знаю, может быть между мной и «Тыквой» была какая-нибудь, как говорят, предопределенная судьбой связь, но с тех пор, как я в первый раз увидел его лицо,я никак не мог его забыть. Когда я входил в учительскую, мне прежде всего бросался в глаза «Тыква»; шел я по улице – мне всегда мерещился учитель «Тыква»; когда я приходил на горячие источники, то и там, в бассейне, иногда видел его бледное одутловатое лицо. Здороваясь со мной, он всегда как-то смущенно опускал голову, и мне становилось его жалко. Во всей школе не было человека более тихого, чем он. Смеялся он редко. Попусту не говорил. Из книг я знал выражение «благородный человек», однако думал, что это встречается только в словарях, а живых людей таких не бывает, – и лишь после того, как я встретился с «Тыквой», эти слова получили для меня живое воплощение.
Благодаря такому внутреннему тяготению я, едва лишь вошел в комнату заседания, сразу заметил, что «Тыквы» здесь не было. А я, по правде говоря, хотел сесть рядом с ним.
– Наверно, скоро появится, – заметил директор и, развязав лежавший перед ним сверток из лилового шелка, стал читать какие-то листки бумаги, отпечатанные на гектографе.
«Красная рубашка» принялся шелковым носовым платком протирать янтарную трубку – это было его любимое занятие, вероятно оно подходило к его красной рубашке. Остальные тихонько разговаривали и, не зная, чем заняться, писали на поверхности стола неизвестно что резинками, вделанными в концы карандашей. Нода время от времени заговаривал с «Дикообразом», но тот, не поддерживая разговора, произносил только «гм» да «угу», а иногда, сделав страшные глаза, поглядывал в мою сторону. Я тоже не уступал и отвечал ему сердитыми взглядами.
В это время с огорченным видом появился долгожданный «Тыква» и, вежливо поклонившись «Барсуку», извинился:
– Я был немножко занят и запоздал…
– Итак, открываем заседание, – объявил «Барсук» и передал секретарю Кавамура отпечатанные на гектографе листки, чтобы он роздал их присутствующим.
Первым пунктом стоял вопрос о дисциплине школьников, и затем еще два-три других вопроса. Со свойственной ему величавостью «Барсук», как бы являвший живое воплощение педагогики, изложил суть дела. – И преподаватели и ученики нашей школы допускают различные ошибки и промахи, – начал он. – Все это происходит по моей неосмотрительности. Поэтому каждый раз, когда что-нибудь случается, я, как директор, в душе всегда испытываю сильное смущение. К несчастью, в школе снова произошли беспорядки; и должен сказать, что я опять глубоко виноват перед вами, господа! Однако что произошло, то произошло, ничего не поделаешь, но нам необходимо принять какие-то меры. Что касается фактов, то они вам, господа, уже известны, поэтому я прошу вас откровенно высказать здесь ваши соображения относительно мероприятий по улучшению создавшегося положения.
Я слушал его выступление и восхищался: ай да директор! ай да «Барсук»! Выходит, что он берет на себя всю ответственность и объявляет, что это не то его собственная вина, не то результат его собственной халатности; а раз так, то нечего и наказывать школьников. Пожалуй, он начнет с того, что сам себя уволит! Но тогда зачем было созывать это канительное заседание? Все и так понятно, если руководствоваться просто здравым смыслом. Я тихо и мирно дежурил. Ребята стали хулиганить. Ни директор школы не виноват, ни я. Виноваты одни школьники. Если «Дикообраз» их к этому подстрекал, значит нужно выгнать вон и этих школьников и «Дикообраза», и все будет в порядке. Взвалил на себя чужую вину и твердит: «моя вина», «моя вина»! Где еще найдешь такого ловкача, как он? Нет, на этакий трюк, кроме «Барсука», никто не способен!
Высказав свои столь нелогичные соображения, директор с каким-то самодовольством обвел всех глазами. Никто не раскрыл рта. Учитель естествознания уставился на ворону, которая села на крышу над первым классом. Учитель китайской литературы то складывал, то разворачивал повестку дня. «Дикообраз» попрежнему неприязненно посматривал на меня.
Знал бы, что заседание – такая чушь, ни за что не пошел бы, хоть поспал бы днем!
Раздосадованный, я решил поговорить здесь как следует и уже было приподнялся с места, как о чем-то заговорил «Красная рубашка», и я пока воздержался.
«Красная рубашка» отложил в сторону свою трубку и говорил, вытирая лицо полосатым шелковым носовымплатком. Наверно, выманил этот платок у своей Мадонны. Мужчины всегда пользуются белыми полотняными платками.
– Я слышал о безобразных выходках школьников из общежития и признаю, что я, как старший преподаватель, тоже виноват в том, что не досмотрел; и мне очень стыдно, что я не оказывал постоянное моральное воздействие на молодежь, – говорил он. – Таким образом, случай, о котором здесь идет речь, произошел из-за некоторых упущений. Если рассматривать этот инцидент сам по себе, то странно – получается, что у нас только ученики плохие; однако если разобраться поглубже, в самой сути дела, то мы увидим, что как раз наоборот, – вся ответственность за этот случай лежит скорее на школе, а не на учениках. И мне думается, что применение строгого наказания на основании одних лишь внешних проявлений вряд ли принесет пользу в будущем. К тому же ведь это все горячность молодости, – у молодежи энергия переливается через край, поэтому не исключено, что и свои проделки они совершают наполовину бессознательно, не задумываясь над тем, что хорошо и что плохо. Разумеется, какие нужно применить меры – решает директор, так что мне не приходится вмешиваться в этот вопрос, но я прошу учесть все эти обстоятельства и отнестись к ученикам по возможности снисходительно.