Надя Платонова. Государство

неизбежно. -
Остается совсем малое число людей, Адимант, достойным образом
общающихся с философией: это либо тот, кто, подвергшись изгнанию, сохранил
как человек, получивший хорошее воспитание, благородство своей натуры...
либо это человек великой души, родившийся в маленьком государстве: делами
этого государства он презрительно пренебрежет. ... О моем собственном случае
- божественном знамении - не стоит и упоминать: такого, пожалуй, еще ни с
кем раньше не бывало.
Все вошедшие в число этих немногих, отведав философии, узнали, какое
это сладостное и блаженное достояние; они довольно видели безумие
большинства, а также и то, что в государственных делах никто не совершает,
можно сказать, ничего здравого и что там не найти себе союзника, чтобы
вместе с ним придти на помощь правому делу и уцелеть. Напротив, если
человек, словно очутившись среди зверей, не пожелает сообща с ними творить
несправедливость, ему не под силу будет управиться со всеми дикими своими
противниками, и, прежде чем он успеет принести пользу государству или своим
друзьям, он погибнет без пользы и для себя, и для других. Учтя все это, он
сохраняет спокойствие и делает свое дело, словно укрывшись за стеной из
пыли, поднятой ураганом. Видя, что все остальные преисполнились беззакония,
он доволен, если проживет здешнюю жизнь чистым от неправды и нечестивых дел,
а при исходе жизни отойдет радостно и кротко, уповая на лучшее.
- Значит, он отходит, достигнув немалого!
- Однако все же не до конца достигнув того, что он мог, так как
государственный строй был для него неподходящим. При подходящем строе он и
сам бы вырос и, сохранив все свое достояние, сберег бы также и общественное.
Так вот насчет философии - из-за чего у нею такая дурная слава (а между
тем это несправедливо), - по-моему, уже сказано достаточно, если у тебя нет
других замечаний.
- Я ничего не могу к этому добавить. Но какое из существующих теперь
государственных устройств ты считаешь для нее подобающим?
- Нет такого. На это-то я и сетую, что ни одно из нынешних
государственных устройств недостойно натуры философа. Такая натура при них
извращается и теряет свой облик. Подобно тому как иноземные семена,
пересаженные на чуждую им почву, теряют свою силу и приобретают свойства
местных растений, так и подобные натуры в настоящее время не осуществляют
своих возможностей, приобретая чуждый им склад. -
А что большинство людей не верит словам другого, это не диво. Ведь они
никогда не видали того, о чем мы сейчас говорим, для них все это какие-то
фразы, умышленно подогнанные друг к другу, а не положения, вытекающие, как
сейчас, само собой одно из другого.
Да и не довелось им, мой милый, стать благодарными слушателями
прекрасных и благородных рассуждений, усердно и всеми средствами
доискивающихся истины ради познания и ничего общего не имеющих с чванными
препирательствами ради славы или из-за соперничества в судах и при личном
общении.
Вот почему ... ни государство, ни его строй, так же как и отдельный
человек, не станут никогда совершенными, пока не возникнет некая
необходимость, которая заставит всех этих немногочисленных философов...
принять на себя заботу о государстве, желают ли они того или нет...
Между тем, Адимант, тому, кто действительно направил свою мысль на
бытие, уже недосуг смотреть вниз, на человеческую суету, и, борясь с людьми,
преисполняться недоброжелательства и зависти. Видя и созерцая нечто стройное
и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее,
полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему
уподобляется.
Общаясь с божественным и упорядоченным, философ также становится
упорядоченным и божественным, насколько это в человеческих силах. Оклеветать
же можно все на свете.
Так вот, если у философа возникнет необходимость позаботиться о том,
чтобы внести в частный и общественный быт людей то, что он усматривает
наверху, и не ограничиваться собственным совершенствованием, думаешь ли ты,
что из него выйдет плохой мастер по части рассудительности, справедливости и
всей вообще добродетели, полезной народу?
...Никогда, ни в коем случае не будет процветать госу- дарство, если
его не начертят художники по божественному образцу. ...
Взяв, словно доску, государство и нравы людей, они сперва бы очистили
ох, что совсем не легко.
Смешивая и сочетая качества людей, они создадут прообраз человека,
определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством,
присущим людям. ...
И я думаю, кое-что они будут стирать, кое-что рисовать снова, пока не
сделают человеческие нравы, насколько это осуществимо, угодными богу.
...Ни для государства, ни для граждан не будет конца несчастьям, пока
владыкой государства не станет племя философов или пока на деле не
осуществится тот государственный строй, который мы словесно обрисовали.
Осмелимся же сказать и то, что в качестве самых тщательных стражей
следует ставить философов.
Ты часто уже слышал: идея блага - вот это самое важное знание; через
нее становятся пригодными и полезными справедливость и все остальное.
...Идею эту мы недостаточно знаем. А коль скоро не знаем, то без нее, даже
если у нас будет наибольшее количество сведений обо всем остальном, уверяю
тебя, ничто не послужит нам на пользу: это вроде того, как приобрести себе
какую-нибудь вещь, не думая о благе, которое она принесет. Или ты думаешь,
главное дело в том, чтобы приобрести побольше имущества, не думая о том,
хорошее ли оно?
Но ведь ты знаешь, что, по мнению большинства, благо состоит в
удовольствии, а для людей более тонких - в понимании. ... ... Оно есть
понимание того, что хорошо.
Разве не ясно и это: в качестве справедливого и прекрасного многие
выбрали бы то, что кажется им таковым, хотя бы оно и не было им на самом
деле, и соответственно действовали бы, приобретали и выражали бы свои
мнения; что же касается блага, здесь никто не довольствуется обладанием
мнимого, но все ищут подлинного блага, а мнимым всякий пренебрегает. ...
К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она
предчувствует, что есть нечто такое, но ей трудно и не хватает сил понять, в
чем же оно состоит.
Мы считаем, что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы
разграничиваем их с помощью определения. ...
А также, что есть прекрасное само по себе и так далее в отношении всех
вещей, хотя мы и признаем, что их много. А что такое каждая вещь, мы уже
обозначаем соответственно единой идеей, одной для каждой вещи. ...
И мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же ,
напротив, можно мыслить, но не видеть.
Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету не были у человека глаза, ты
ведь знаешь, он ничего не увидит и не различит цвета, если будет
пользоваться своим зрением без наличия чего-то третьего... что ты называешь
светом.
...Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и
умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и
зрительно воспринимаемым вещам. ...
Ты знаешь, когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы, озаренные
сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня, зрение
притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как будто его
глаза не в порядке. ...
Между тем те же самые глаза отчетливо видят предметы, освещенные
Солнцем: это показывает, что зрение в порядке.
Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется
туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что
показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с
мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной
мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума. -
Так вот то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека
наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага - причиной
знания и познаваемости истины. Как не прекрасно и то и другое - познание и
истина, но, если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным,
ты будешь прав. Как правильно было бы считать зрение и свет солнцеобразными,
но признать их Солнцем было бы неправильно, так и здесь: правильно считать
познание и истину имеющими образ блага, но признать что-либо из них самим
благом было бы неправильно: благо по его свойствам надо ценить еще больше.
Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь
благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не
есть существование, оно - за пределами существования, превышая его
достоинством и силой.
Для сравнения возьми линию, разделенную на два неравных отрезка. Каждый
такой отрезок, то есть область зримого и область умопостигаемого, раздели
опять таким же путем, причем область зримого ты разделишь по признаку
большей или меньшей отчетливости. Тогда один из получившихся отрезков будет
содержать образы. Я называю так прежде всего тени, затем отражения в воде и
в плотных, гладких и глянцевитых предметах - одним словом, все подобное
этому. ...
В другой раздел, сходный с этим, ты поместишь находящиеся вокруг нас
живые существа, все виды растений, а также все то, что изготовляется. ...
И разве не согласишься ты признать такое разделение в отношении
подлинности и неподлинности: как то, что мы мним, относится к тому, что мы
действительно знаем, так подобное относится к уподобляемому.
Один раздел умопостигаемого душа вынуждена искать на основании
предпосылок, пользуясь образами из получившихся у нас тогда отрезков и
устремляясь поэтому не к началу, а к завершению. Между тем другой раздел
душа отыскивает, восходя от предпосылки к началу, такой предпосылки не
имеющему. Без образов, какие были в первом случае, но при помощи самих идей
пролагает она себе путь.
...Те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают
в любом своем исследовании, будто им известно, что такое чет и нечет,
фигуры, три вида углов, и прочее в том же роде. Это они принимают за
исходные положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни
другим, словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они
разбирают уже и все остальное и последовательно доводят до конца то, что
было предметом их рассмотрения. ...
Но ведь когда они вдобавок пользуются чертежами и делают отсюда выводы,
их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием {знаком} которых он
служит. Выводы они делают только для четырехугольника самого по себе и его
диагонали, а не для той диагонали, которую они начертили. Так и во всем
остальном. То же самое относится к произведениям ваяния и живописи: от них
может падать тень, и возможны их отражения в воде, но сами они служат лишь
образным выражением того, что можно видеть не иначе как мысленным взором.
...
Вот об этом виде умопостигаемого я тогда и говорил: душа в своем
стремлении к нему бывает вынуждена пользоваться предпосылками и потому не
восходит к его началу, так как она не в состоянии выйти за пределы
предполагаемого и пользуется лишь образными подобиями, выраженными в низших
вещах...
Пойми также, что вторым разделом умопостигаемого я называю то, чего наш
разум достигает с помощью диалектической способности. Свои предположения он
не выдает за нечто изначальное, напротив, они для него только предположения
как таковые, то есть некие подступы и устремления к началу всего, которое
уже не предположительно. Достигнув его и придерживаясь всего, с чем оно
связано, он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ни чем
чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы
относятся только к ним.
- Я понимаю, хотя и не в достаточной степени: мне кажется, ты говоришь
о сложных вещах. Однако ты хочешь установить, что бытие и все умопостигаемое
при помощи диалектики можно созерцать яснее, чем то, что рассматривается с
помощью только так называемых наук, которые исходят из предположений.
Правда, и такие исследователи бывают вынуждены созерцать область
умопостигаемого при помощи рассудка, а не посредством ощущений, но поскольку
они рассматривают ее на основании своих предположений, не восходя к
первоначалу, то, по-твоему, они и не могут постигнуть ее умом, хотя она
вполне умопостигаема, если постичь ее первоначало. Рассудком же ты
называешь, по-моему, ту способность, которая встречается у занимающихся
геометрией и им подобных. Однако это еще не ум, так как рассудок занимает
промежуточное положение между мнением и умом.
- Ты высказал полнейшее понимание. С указанными четырьмя отрезками
соотнеси мне те четыре состояния, что возникают в душе: на высшей ступени -
разум, на второй - рассудок, третье место удели вере, а последнее -
уподоблению, и расположи их соответственно, считая, что, насколько то или
иное состояние причастно истине, столько же в нем и достоверности.

Книга седьмая

После этого, ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении
просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что
люди находятся как бы в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее
длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы,
так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у их прямо
перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди
обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине,
а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь,
невысокой стеной, вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих
помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.
- Это я себе представляю, - сказал Главкон.
- Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут
различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и
статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева.
При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат. ...
Прежде всего разве ты думаешь, что находясь в таком положении, люди
что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на
расположенную перед ними стену пещеры? ...
Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве,
думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?
Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы не произнес
любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь
иному, а не проходящей тени? ...
Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых
мимо предметов.
Когда же с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать,
повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх - в сторону света, ему будет
мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии
на те вещи, тень от которых он видел раньше.
Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху.
Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем на отражения
в воде людей и различных предметов, и уж потом - на самые вещи; при этом то,
что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть
смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет. -
Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по
заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве
не пожалеет он своих друзей? ...
А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу,
награждая того, кто отличился наиболее острым зрением при наблюдении текущих
мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, а что
после, а что одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то,
как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и
разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен?
Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел
бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при
таком внезапном уходе от Солнца?
А если ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками,
разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не
привыкнут - а на это потребовалось бы немалое время, - разве не казался бы
он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с
испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто
принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не
убили бы, попадись он им в руки? ...
Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, - это подъем души
в область умопостигаемого. ... Так вот что мне видится: в том, что
познаваемо, идея блага - это предел, и она с трудом различима, но стоит
только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она -
причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает
свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама - владычица, от
которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет
сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.
- Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.
- Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие
ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда
стремятся ввысь.
А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от
божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и
кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он
привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще
где-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений,
отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это
воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость. -
...Просвещенность - это совсем не то, что утверждают о ней некоторые
лица, заявляющие, будто в душе человека нет знания и они его туда
вкладывают, вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение. ...
...У каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие,
помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к
свету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться все душой ото
всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать
созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем и
есть благо.
Как раз здесь и могло бы проявиться искусство обращения: каким образом
всего легче и действеннее можно обратить человека. Это вовсе не значит
вложить в него способность видеть - она же у него имеется, но неверно
направлена, и он смотрит не туда, куда надо. Вот здесь-то и надо приложить
силы.
Разве ты не замечал у тех, кого называют хотя и дурными людьми, но
умными, как проницательна их душонка и как они насквозь видят то, что им
надо? Значит, зрение у них неплохое, но оно вынуждено служить их порочности,
и, чем острее они видят, тем больше совершают зла.
А разве естественно и неизбежно не вытекает из сказанного раньше
следующее: для управления государством не годятся как люди непросвещенные и
несведущие в истине, так и те, кому всю жизнь предоставлено заниматься
самоусовершенствованием, - первые потому, что в их жизни нет единой цели...
а вторые потому, что по доброй воле они не станут действовать, полагая, что
уже при жизни переселились на Острова блаженных.
Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься
снова к тем узникам, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с ними
труды их и почести.
- Выходит, мы будем несправедливы к этим выдающимся людям и из-за нас
они будут жить хуже, чем могли бы.
- Ты опять забыл, друг мой, что закон ставит своей целью не
благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего
государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех
граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в
какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он
включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность
уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления
государства. ...
Мы скажем им так: "Во всех других государствах люди, обратившиеся к
философии, вправе не принимать участия в государственных делах, потому что
люди сделались такими само собой, вопреки государственному строю, а то, что
вырастает само собой, никому не обязано своим питанием и не должно стремится
возместить свои расходы. А вас родили мы для вас же самих и для остальных
граждан, подобно тому как у пчел среди их роя бывают вожди и цари. Вы
воспитаны лучше и совершеннее, чем те философы, и более их способны
заниматься и тем и другим".
А ты не думаешь, что наши питомцы, слыша это, выйдут из нашего
повиновения и не пожелают трудиться, каждый в свой черед, вместе с
гражданами, а предпочтут все время пребывать друг с другом в области чистого
бытия ?
Так уж обстоит дело, дорогой мой. Если ты найдешь для тех, кому
предстоит править, лучший образ жизни, чем обладание властью, тогда у тебя
может осуществиться государство с хорошим государственным строем. Ведь
только в таком государстве будут править те, кто на самом деле богат - не
золотом, а тем, чем должен быть богат счастливый: добродетельной и разумной
жизнью. Если же бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам,
рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становится
чем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняя
война губит и участвующих в ней, и остальных граждан.
А можешь ты назвать какой-нибудь еще образ жизни, выражающий презрение
к государственным должностям, кроме того, что посвящен истинной философии?
Хочешь, посмотрим, каким образом получаются такие люди и с помощью чего
можно вывести их наверх, к свету, подобно тому, как, по преданию, некоторые
поднялись из Аида к богам? ...
Но ведь это не то же самое, что перевернуть черепок; тут надо душу
повернуть от некоторого сумеречного дня к истинному дню бытия; такое
восхождение мы, верно, назовем стремлением к мудрости. ...
Так какое же познание, Главкон, могло бы увлечь душу от становления к
бытию?
...Давай возьмем то, что распространяется на них всех. ...
Да то общее, чем пользуется любое искусство, а также рассудок и знания,
то, что каждый человек должен узнать прежде всего.
- Что же это?
- Да пустяк: надо различать, что такое один, два и три. В общем я
называю это числом и счетом. Разве не так обстоит дело, что любое искусство
и знание вынуждено приобщаться к нему?
По своей природе она относится, пожалуй, к тому, что ведет человека к
размышлению, то есть к тому, что мы с тобой ищем, но только никто не
пользуется ею действительно как наукой, увлекающей нас к бытию. ...
Кое-что в наших восприятиях не побуждает наше мышление к дальнейшему
исследованию, потому что достаточно определяется самим ощущением; но кое-что
решительно требует такого исследования, поскольку ощущение не дает ничего
надежного. ...
Не побуждает к исследованию то, что не вызывает одновременно
противоположного ощущения, а то, что вызывает такое ощущение, я считаю
побуждающим к исследованию, поскольку ощущение обнаруживает одно нисколько
не больше, чем другое, ему противоположное, все равно, относится ли это
ощущение к предметам, находящимся вблизи или к далеким.
Естественно, что при таких обстоятельствах душа привлекает себе на
помощь рассуждение и размышление и прежде всего пытается разобраться, об
одном ли предмете или о двух разных предметах сообщает ей в том или ином
случае ощущение.
Ведь зрение, утверждаем мы, воспринимает большое и малое не раздельно,
а как нечто слитное, не правда ли?
Для выяснения этого мышление в свою очередь вынуждено рассмотреть
большое и малое, но не в их слитности, а в их раздельности: тут полная
противоположность зрению. ... Так вот, не из-за этого ли и возникает у нас
прежде всего вопрос: что же это, собственно, такое - большое и малое? ... И
таким образом, одно мы называем умопостигаемым, а другое - зримым. ...
Так вот как раз это я и пытался теперь сказать: кое-что побуждает
рассудок к деятельности, а кое-что - нет. То, что воздействует на ощущения
одновременно со своей противоположностью, я определил как побуждающее, а что
таким образом не воздействует, то и не будит мысль.
Значит, они принадлежат к тем познаниям, которые мы искали. Воину
необходимо их усвоить для войскового строя, а философу - для постижения
сущности всякий раз, как он вынырнет из области становящегося, иначе ему
никогда не стать мыслителем.
Действительно, теперь, после разбора искусства счета, я понимаю, как
оно точно и во многом полезно нам для нашей цели, если заниматься им ради
познания, а не по-торгашески. ...
...Оно усиленно влечет душу ввысь и заставляет рассуждать о числах
самих по себе, ни в коем случае не допуская, чтобы кто-нибудь подменял их
имеющими число видимыми и осязаемыми телами.
Вот ты и видишь, мой друг, что нам и в самом деле необходима эта наука,
раз оказывается, что она заставляет душу пользоваться самим мышлением ради
истины.