заветных слов.
А Капитан стал на редкость мил. Рассказывал о своем плавании в
комических тонах, что ему не было свойственно, ибо смешное он подмечал
только в других людях, показывал новые работы, которые очень понравились
Мери. Это было все то же, но как-то раскованнее - смелое неумение
становилось твердой манерой. Потом они сходили в ресторан, пообедали и
вернулись назад.
Мери хотела остаться у Капитана, но он не позволил. Она уже научились
не обижаться, ей нравилась его грубая прямота после утомительных
околичностей Джонса. Он проводил ее на такси.
В общем, это был счастливый день. Капитан даже трубку принял
великодушно. Набил ее табаком и задымил, строя свирепые "пиратские" рожи.
Делал это на редкость артистично. "А ведь он и сам не знает, как много в нем
заложено", - думала Мери.
"Все течет, но ничего не изменяется", - шутка Анатоля Франса как нельзя
лучше выражала ситуацию этого тройственного союза. Кажется, у всех его
участников было достаточно времени разобраться в себе самих и в своих
отношениях, сделать выводы, принять достойные решения и осуществить их.
Создавшееся положение не устраивало всех троих. Но никто неотваживался на
решительный поступок.
Джонс не пытался что-либо изменить, боясь потерять Мери, та ожидала
знака от Капитана, робея взять игру на себя; а Капитан равно опасался того,
что Мери в последний момент отступит, и того, что на него ляжет
ответственность за другого человека.
Но внутри этой стабильной системы все время происходили какие-то
сдвиги. Так, Капитан стал появляться у Джонсов, конечно, по желанию главы
дома. В Англии любое отклонение от нормы, если оно освящено временем,
обретает силу непреложности, поэтому связь Мери с Капитаном была как бы
санкционирована обществом и уже не подлежала ни обсуждению, ни тем паче
осуждению. Чутко уловив перемену в общественном мнении, Джонс решил
узаконить Капитана в традиционном образе друга дома.
Передавая в первый раз Капитану приглашение на ужин, Мери была уверена,
что он, по обыкновению, взовьется и обрушит на голову Джонса - да и на ее
собственную - отборную брань. Однако он спокойно и даже как-то чопорно
принял приглашение. Ей и невдомек было, что этого требовал капитанский
"кодекс чести" - не отступать перед любым вызовом.
Мери заранее мучилась, что Капитан придет в нарочито расхристанном
виде, с сальными волосами и вонючей трубкой в зубах, а Джонс будет делать
вид, что все в порядке, и глубоко презирать неряху. Вообще-то Капитан
отказался от босяцких замашек, он носил либо безупречную морскую форму, либо
черную бархатную куртку художника, но склонность к эпатажу в нем
сохранилась, и едва ли он упустит свое.
Действительность превзошла все ожидания: Капитан принарядился. Он
раздобыл черную пару, которая была ему великовата: пиджак сидел мешком, а
рукава закрывали пальцы, отчего он казался безруким. К тому же он нацепил
глухо-черный галстук - последний штрих к портрету факельщика диккенсовских
времен. Неужели это маскарад и он оделся в магазине "Все для похорон", чтобы
посмеяться над Джонсом? Как и большинство добрых людей, Мери не отличалась
проницательностью. Она взглянула на мужа, надеясь по его реакции понять, что
это - всерьез или очередной фортель Капитана. Джонс был слегка ошарашен, но
явно не подозревал Капитана в мистификации. И сердце Мери исполнилось
щемящей нежности - не к элегантному, изящному, прекрасно владеющему собой
Джонсу, а к нелепой фигуре в траурном одеянии.
Джонс мгновенно угадал, что соперник выиграл эту блиц-партию, ему все
на пользу, даже самые нелепые промахи, и это лишний раз подтверждало, что
дело не в нем, а в Мери, поэтому и бороться с ним бессмысленно. Джонс с
трудом высидел ужин, а затем разыграл маленький спектакль: взглянул на часы,
охнул, сделал огорченное лицо, извинился перед женой и Капитаном: у него
назначено в клубе деловое свидание, и он должен там быть. Для дома Джонсов
это было нарушением этикета, полагалось дождаться кофе и ликера, но впервые
в глазах Мери выдержка изменила Джонсу. Капитан, конечно, ничего не понял и
великодушно простил хозяина, обменявшись с ним крепким рукопожатием.
- А он ничего, твой брат. - заметил он добродушно, когда Джонс
откланялся. - Я думал, он хуже. И что мне нравится - знает свое место.
Мери не отозвалась, сейчас она жалела Джонса: отащился в клуб со
смертной тоскою в душе, а там надо делать вид, что все в порядке, что у тебя
отличное настроение, улыбаться, отшучиваться, поддерживать беседу. Бедный
Джонс!..
Мери все-таки не до конца знала своего мужа. Джонсу по роду его
деятельности приходилось всегда рассчитывать, предусматривать всевозможные
случайности - ведь успех экспедиции зависит от самых разных причин, прямого
отношения к науке не имеющих. От состава группы, в первую голову от
снаряжения, продовольствия, транспорта, медицинского обслуживания, запасов
питьевой воды, исполнительности и честности рабочих, нанимаемых на месте. Но
и это все еще не гарантирует успеха, в дело могут вмешаться стихии,
политические осложнения, расовая ненависть, тайные пороки. Всего предвидеть
нельзя, но надо стараться предвидеть все.
Он не мог, например, угадать, что Капитан вырядится как шут гороховый,
и Мери от доброты и жалости потеряет над собой контроль, а он не выдержит
зрелища такой нежности, изливаемой на другого, и будет вынужден удрать из
дома. Но он предусмотрел главное - что ему захочется уйти хотя бы для того,
чтобы дать им возможность побыть вдвоем. И что настроение при этом у него
будет совсем не клубное.
Сейчас речь пойдет об институции, которую ошибочно считают порождением
нынешнего просвещенного времени, а существовала она, хоть далеко не в таких
масштабах, с середины тридцатых годов. Воистину новое - это хорошо забытое
старое. Сейчас на Лазурном берегу каждый уважающий себя отель располагает
штатом "девочек по вызову", но еще в доброй старой довоенной Англии имелись
хорошо засекреченные отельчики, приносившие своим владельцам славные доходы
отнюдь не за счет коммивояжеров и путешествующих старых дев. Обстоятельный
во всем и дотошный человек, Джонс получил доступ в один из таких отелей. Он
был потрясен, узнав, что ночь с телефонной жрицей любви стоит много дороже
той суммы, какую выручает за сезон рабочий-абориген в экспедиции. "Что же
такое умеет эта молодая особа?" - спрашивал себя Джонс, разглядывая
фотографию темноволосой девушки с широко расставленными светлыми глазами.
Она отличалась от журнальных красавиц печатью индивидуальности: хорошо
очерченный рот не улыбался, светлые, чуть удлиненные глаза смотрели спокойно
и строго - серьезное, хмуроватое лицо профессионала высокой пробы, и он, не
колеблясь, выбрал эту девушку, хотя с альбомных фотографий ослепительно
улыбались и более яркие существа.
Когда девушка пришла - точно в назначенный срок, как служащая, которая
и минуты не подарит работодателю, Джонс оторопел. Она была невиданной стати:
выше его ростом, с развернутыми плечами, с сильными округлыми икрами и гордо
посаженной головой - воительница, темноволосая Брунгильда, Валькирия. На
сворке она вела рослую афганскую борзую с громадными мягкими лапами, пышной,
промытой и расчесанной волосок к волоску золотистой шерстью и длинным острым
щипцом. Афганские борзые обычно добры и чуть флегматичны, но этот аристократ
был напряжен, собран, как перед бегом или броском, он не располагал к
фамильярности.
- Какой красавец! - восхитился Джонс, помогая Брунгильде снять
шиншилловую накидку.
- Чемпион породы, - сдержанно сообщила та.
Она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу, пес сел рядом, он
щурился, тяжеловато дышал, высунув розовато-пепельный язык, но не
расслабился.
- Зачем вы водите его с собой? - поинтересовался Джонс.
- Отчасти для стиля, - без улыбки ответила девушка. - Когда клиент
видит такое чудо, он уже не считает, что переплатил. А еще - моя защита. Вы
не представляете, с какими психами приходится иметь дело... - Она
внимательно посмотрела на Джонса. - Вы не псих, но вы трудный случай.
- В каком смысле?
- Плакать не будете? - спросила она мимо его слов.
Джонс деланно засмеялся.
- Пожилые женатые мужчины оплакивают свое падение, как изнасилованные
монашки.
- О чем вы?
- Первая измена жене в таком возрасте страшнее потери невинности.
Джонс разозлился, но как-то глупо ссориться с женщиной, которая так
дорого стоит. Он пожал плечами.
- Что вы обо мне знаете?
- Вы женатый человек. - Она кивнула на обручальное кольцо Джонса. - Вы
лондонец и джентльмен. Вы никогда не имели дела с продажной любовью.
Интересный, богатый, знающий себе цену человек - вам ничего не стоит сделать
любовницей даму вашего круга, это приличнее и неизмеримо дешевле.
- С последним я полностью согласен, - вставил Джонс.
- Мы - для нуворишей, американских миллионеров, считающих Европу
сексуальным раем, неполноценных, но богатых старцев и богатых юнцов, которым
хочется скорее все узнать, - продолжала она, не обратив внимания на фразу
Джонса. - Вы не подходите ни под одну из этих категорий. Что остается?
Крушение. Вы потерпели крушение, приятель. - Странно и волнующе прозвучало
это фамильярное обращение.
- Вы проницательны, - пробормотал Джонс.
И тут он заметил, что с появлением Брунгильды его рана перестала
кровоточить. Конечно, так не излечишься, но и малая передышка - благо.
- Эй, приятель, вернитесь! О чем вы думаете?
- О вас.
- Как трогательно! Я вам была нужна лишь как предмет для размышления?
- Нет, - сказал Джонс. - А собака не может побыть в прихожей?
- Она не мешает. Или у вас аллергия?
- Нет. Но я верю, что у животных есть зачатки душевной жизни.
- Рой! - повелительно сказала Брунгильда.
Пес поднялся, ореховые глаза его сочились тоской. Он медленно, понуро
побрел в прихожую.
Позже, за ужином, который им подали в номер, Брунгильда сказала:
- Вы великолепный мужчина. Так в чем же ваша беда?.. Хотите, угадаю?
Вам изменяет жена.
- Предположим, - сказал Джонс, не понимая, как он позволяет себе
говорить об этом с этой девкой.
- Вы не можете ее оставить?
Джонс кивнул.
- Дети... дом... налаженная жизнь... - У нее был рассеянный вид, потом
взгляд вдруг собрался в фокусе. - Это все не главное. Любовь. Единственная и
неповторимая. Что ж, бывает, крайне редко, но бывает. Почему она не уходит?
Джонс промолчал. Ему было стыдно продолжать этот разговор и вместе с
тем хотелось, чтобы она продолжала.
- Опять же... дети, дом, положение... - И в упор: - Любовник не хочет?
- Может быть, и хочет, но не говорит.
- Он беден?
- Неустроенный. Безбытный.
- Понятно. Так ему удобнее. И давно это у вас?
- Сейчас мне кажется, что всю жизнь.
- Она стерва?
- Добрый и милый человек.
- Немножко вялая, да? Ни рыба ни мясо?
- Чепуха! Она женственная, милая...
- И бестемпераментная, - уверенно добавила Брунгильда. - Дайте мне
мужчину, и я скажу, чего стоит его жена. Успокойтесь, она не уйдет.
- Вы предсказательница?
- Да нет, это все так просто. Никуда не денется ваша Мери.
- Откуда вы знаете, как ее зовут?
- Вы дважды назвали меня "Мери". Ее поезд уже за поворотом, она сама
это скоро поймет. От вас требуется немного терпения. Ну а станет невмоготу,
у вас есть мой телефон. Теперь поняли, почему я так дорого беру?
- Да! - искренне и серьезно подтвердил Джонс.
...Мери и Капитан провели время менее содержательно. Капитан захотел
осмотреть квартиру и сделал это с большим тщанием, воздерживаясь от
критических замечаний. Большое впечатление произвела на него библиотека
Джонса, да и весь кабинет. Он отдал дань картинам, их было немного, но все
высшего качества, долго стоял перед своим старым пейзажем и что-то соображал
про себя.
- Юношеская работа... Не мешало бы Джонсу приобрести меня позднего.
Мери подумала, что он шутит. Ни в малейшей мере. Капитан был серьезен,
искренен, прост - не так часто эти добродетели совокупно осеняли мятежную
душу Капитана.
Как и всегда, когда Капитан отдалялся. Мери попыталась прибегнуть к
нежности, но была не грубо, однако решительно отстранена. То ли его
сковывала возможность скорого возвращения Джонса, то ли весь чужой слишком
основательный, жирный быт, но когда Мери проявила слабую настойчивость, он
сказал важно: "Я пират, а не карманник". "Устричный пират!" - сердито
подумала она, покоробленная мелкотравчатой этикой ближнего действия. А потом
возникла другая мысль: Капитан уважал Дом и Ложе. Возможно, тут сказывались
его крестьянские корни, он не полностью деклассировался в городской жизни.
Капитан вообще был положителен и очень важен в этот визит, он хотел во
что бы то ни стало дождаться Джонса и напоминал ей сторожа, который должен
сдать под расписку оставленный на сохранение товар.
Джонса он так и не дождался и, добродушно поворчав насчет "загулявшего
старика", отбыл.
И во все последующие визиты Капитана (для Мери они были наказанием
божьим, но муж настаивал, а Капитан не уклонялся) программа оставалась
неизменной: в какой-то момент Джонс ссылался на неотложное дело и оставлял
их вдвоем. При этом он далеко не всегда спешил к даме с афганской борзой,
чаще просто шел в клуб или ночной бар. Он догадывался, что локальная
верность Мери гарантирована лишь присутствием в их доме Капитана. Впрочем,
теперь это его волновало меньше. Близость с Брунгильдой сделала духовнее его
любовь к Мери, что отнюдь не остудило супружеского рвения. Он заметил, что
Мери стала как-то "обязательнее" к этим постоянным приливам страсти, начисто
исчезла едва ощутимая даже обостренным чувством Джонса заминка - знак
пассивного сопротивления. Тайная душа Мери угадывала неведомо для нее самой,
что за спиной Джонса не так пусто, как прежде, и столь же неведомо для
своего дневного сознания она ревновала мужа.
Были очевидны и перемены в жизни Капитана. Скандальная сдава донжуана
способствовала его успеху как художника. Свет прослышал о нем и
заинтересовался. Стало модным иметь одно-два полотна этого героя-любовника,
"пирата", "морского разбойника", завладевшего женой баронета Джонса. Сам
баронет был слишком взыскан удачей, чтобы желать ему добра. Светские люди,
не сговариваясь, делали все, чтобы поддержать "дьявольски талантливого" и
романтического отщепенца. Конечно, в широком мире Капитан оставался
безвестен, но ведь люди живут не в безбрежности, а в той ячейке, которую им
отвела судьба, Капитан и плавал-то у берегов, имея даль лишь по одну руку, а
по другую - преграду земной тверди. Но ему повезло и на суше, и на море.
За годы близости с Мери Капитан цивилизовался. Ушли в прошлое дебоши,
драки, безрассудное злоязычие, сменились и люди, ведавшие его морской
судьбой. В глазах нового начальства он слыл умелым, опытным и
дисциплинированным мореходом, которого незаслуженно держали в загоне. И
Капитана толкнули наверх. Нет, он не стал водить океанские лайнеры,
китобойные флотилии или гигантские нефтеналивные суда, которые почему-то
нередко гибнут в самых рыбных местах и возле пляжей, ускоряя экологический
кризис, но он оторвался от прибрежной полосы. Теперь океан предлагал ему
свою грандиозную ненужность во все четыре стороны. И наконец настал тот
великий день, когда он впервые пошел не старпомом, а капитаном на
экспедиционном судне и не куда-нибудь - на Джорджес-банку, а это для морской
души что Мекка для мусульманина. Сладко было произносить мужественное,
щекочущее гортань и небо слово: "Джорджес-банка".
Как на грех, Мери никогда не слышала об этой океанской ямине.
- Можно ли быть такой дурой? - даже не разъярился, а затосковал
Капитан. - Такой непроходимой дурой!
- Хорошо, я дура, - смиренно сказала Мери. - Но объясни мне, что это
такое.
- И не подумаю. Не знать Джорджес-банку!.. И ты хочешь быть подругой
моряка!
- Я хочу другого, - тихо сказала Мери, - быть женою моряка. Подруга я
уже сто лет.
- Одинокий путник идет дальше других, - подумав, сказал Капитан.
Мери разрыдалась. Сколько лет ждала она, что Капитан ее позовет,
позовет навсегда, сколько лет жила мечтою о полном соединении с ним. Ей до
судорог надоело быть неверной женой, грешной матерью, нарушительницей
общественной морали, она уже немолодая женщина, неужели не заслужила она
права на покой? Ее любовь, терпение, преданность - все ничего не стоит перед
какой-то Джорджес-банкой, будь она проклята! И почему мужчины в трудную
минуту прикрываются чужими словами?..
Конечно, они помирились. Ее доброта не могла устоять перед смутным
обещанием "все крепче обдумать". Под конец она попросила написать для нее
эту замечательную Джорджес-банку, что вызвало новый приступ гнева у
Капитана: с таким же успехом можно просить его написать дыру, пустоту. Тут
Мери вообще перестала что-либо понимать; если Джорджес-банка - просто дыра,
то почему столько шума из ничего? Но сказать это вслух не решилась. На
всякий случай попросила Капитана одеться потеплее, наверное, оттуда сильно
дует.
Капитан уехал. Джонс приехал. Медно-красный, худой, как кость, бодрый и
помолодевший. Его наградили Золотой медалью Шведского Королевского общества
и торжественно вручили ее в посольстве.
"Я спутница двух величайших людей Англии, - с горькой иронией думала
Мери. - Наверное, я приношу счастье. Только не себе самой".
Так оно и было: и Джонс и Капитан процветали, а она по-прежнему сидела
между двух стульев, и осень стучалась в ее двери. И тут ей выпала чуть
грустная радость: она стала бабушкой. "Бабушке Мери" - так теперь называли
ее домашние - было доверено ясноглазое, горластое и алчное сокровище. Целыми
днями пропадала Мери в доме сына, вечером Джонс заезжал эа ней, она
встречала его застенчиво-радостной улыбкой.
В упоении своей новой счастливой заботой она совсем забыла о приезде
Капитана, о чем ей напомнило его письмо: впервые Капитан просил встретить
его в Саут-эндском порту. Видимо, хотел показаться во всем блеске, ведь он
возвращался с таинственной Джорджес-банки и сам вел корабль в гавань. Письмо
запоздало, ей было уже не собраться.
Вскоре она получила другое послание: оскорбленное, гневное и с
неожиданным концом. Капитан крепко обдумал все и пришел к выводу, что: в
нынешних условиях их связь бросает на него тень. Довольно щадить Джонса, им
необходимо узаконить свои отношения. Несмотря на несколько рассудочный тон
любовного послания и канцелярскую терминологию (недаром Капитан отвергал
эпистолярный жанр), это были те самые слова, которых она тщетно ждала всю
лучшую часть жизни. Но вместо ожидаемого счастья Мери испытала растерянность
и страх. Все приходит слишком поздно, но выбора нет - ее долг быть с
Капитаном. Вспомнилось личико внука с кисло зажмуренными глазенками. Мери
разрыдалась.
Вернувшийся с прогулки Джонс нашел ее в спальне, она лежала ничком на
кровати, спина ее мелко дрожала. Немолодая печальная спина с заострившимися
лопатками.
Низко наклонившись, чтобы он не видел ее заплаканного лица. Мери
протянула ему письмо.
- Я тебя не отдам, - спокойно, сказал Джонс.
- Что же мне делать?
- Не знаю. У тебя внук.
- А если он явится за мной сам?
- Я тебя не отдам, - повторил Джонс. - Но он не явится.
Он не явился и не ответил на письмо Мери. Прошло немало времени, когда
Мери услышала от знакомых, что у Капитана был сердечный удар, он лежал в
госпитале и с трудом выкарабкался.
Она не помнила, как собралась. Джонс ее не удерживал. Они прожили
вместе всю жизнь, но сейчас у нее не оказалось для мужа ни одного слова. Да
он, похоже, и не нуждался в этом. Он был тих, задумчив и спокоен. Когда она
уже села в машину, он сказал негромко и будто успокаивающе:
- Я тебя ему не отдам.
...Дверь квартиры Капитана не была заперта. Ее охватил страх: в доме
покойника двери настежь... Она вошла, миновала прихожую, холл и откинула
неприятно захрустевшую бамбуковую занавеску, прикрывавшую вход в мастерскую.
Капитан сидел за столом, уставленным бутылками, с носогрейкой в зубах;
напротив в мягком кресле, поджав под себя голые ноги, уютно пристроилась
известная лондонская натурщица Лиззи. Она хохотала, расплескивая вино в
высоко поднятом бокале. Веселая пара обходилась минимумом одежды, поделив
по-братски голубую шелковую пижаму Мери. Лиззи досталась куртка, Капитану -
брюки. И в те первые мгновения Мери возмутилась не изменой Капитана, а тем,
как распорядились ее пижамой.
С сжатыми кулаками она набросилась на Лиззи:
- Дрянь!.. Паршивка!.. Как ты посмела?
Непонятно, чего так перепугалась здоровенная молодая девка. Она
выронила бокал и кинулась из мастерской, сверкая розовыми ягодицами, столь
хорошо известными ценителям прекрасного. Мери настигла ее, вцепилась в
рукав, тонкий шелк лопнул, Лиззи выскользнула из куртки, подхватила
брошенное на спинку стула платье и выскочила за дверь.
- Лиззи! - орал Капитан. - Куда ты, девочка?
Он поднялся, пошатываясь, прошел мимо Мери - ее обдало запахом вина,
табака, несвежего тела и дамских духов, - выглянул наружу.
"А ведь это у них не начало, - мелькнула усталая мысль. - И что я знаю
о нем?.. Чем он занимался без меня?.."
- Какой ты скверный человек! - сказала она, сжав виски. - Боже, какой
ты скверный человек!
- Ты больно хороша! - ощерился Капитан. - Я чуть не сдох, а ты где
была?.. Девчонка меня выхаживала, настоящий преданный друг.
Мери понимала, что он лжет, девчонка его не выхаживала и появилась
здесь как закуска к выпивке, но с нее самой это не снимало вины... Если б не
голубая пижама!.. Ее куртка, в которой она столько раз засыпала возле
Капитана, обтягивала жирное тело этой потаскухи. Зачем он так унизил ее!..
Конечно, он в запое, не отвечает за свои поступки. Это дало иное направление
мыслям. Он только что вышел из больницы, алкоголь смертелен для больного
сердца.
- Тебе нельзя пить. Ни капли.
- Не твое собачье дело! - сквозь зубы процедил Капитан.
Ее замечание так его оскорбило, словно она коснулась самого святого,
перед чем померкли и другие нестерпимые обиды:
- Будешь мне еще указывать, дрянь!..
- И буду. Тебе нельзя пить.
Инерция столько лет управляла ею: она чувствовала и говорила одно, а
делала другое - заботливо вынимала из сумки банки с соками, упаковки с
витаминами, лекарства.
- Откупиться думаешь? - с ненавистью сказал Капитан. - Что я - нищий?
Не видел этого дерьма? - Он подступил ближе, она опять почувствовала тошный
запах чужой, враждебной плоти, и этот запах притуманил ей сознание. Если б
она владела собой, то наверняка поняла бы, что в ненависти Капитана больше
любви, чем в истерических вспышках страсти или снисходительном - сверху вниз
- расположении.
Капитан протянул руку и смел все дары на пол.
Даже самые смиренные души должны хоть раз в жизни взбунтоваться. Мери
неловко ударила Капитана по лицу. Он успел отдернуть голову, острый ноготь
задел щеку, выступила капелька крови. Капитан коснулся царапины, увидел на
пальце пятнышко.
- Ты пролила мою кровь? - произнес он трагическим голосом. - Ты
посмела?..
Два оглушительных удара в глаз и в скулу повергли Мери на пол. Она
нелепо поднялась на четвереньки, цепляясь за кресло, выпрямилась. В голове
гудело, левый глаз ослеп, но боли не было, вся эта сторона лица онемела. "Он
выбил мне глаз", - спокойно подумала Мери.
Сознание будто отключилось, а то, что было за сознанием, знало цель:
уползти в свою нору, больше ничего не нужно. В вагоне она заметила, что все
смотрят на ее распухшее лицо, но ей это было безразлично.
Джонс ни о чем не спрашивал.
- Давай лечиться, - сказал он и потащил ее в ванную...
Через некоторое время Капитан вышел из запоя, но был так плох, что его
опять положили в госпиталь. Здесь он окреп на удивление быстро и запросился
домой. Его не удерживали. По дороге он купил бутылочку "Скотча" и подцепил в
порту некую Мегги, с которой ловкий поддельщик старинных икон Линч писал
разных святых второго разряда. Но дома он обнаружил, что пить не хочет, а от
"святой" Мэгги его мутит. И он ее выгнал. Работать тоже не хотелось. Мысли о
новых рейсах не радовали, скорее наоборот. Даже воспоминание о
Джорджес-банке вызывало отрыжку. Полугодовое стояние над морской ямой,
которую невесть зачем обшаривали вкрадчивые научные гомики, казалось
идиотством. Ну их всех к черту!..
Наконец он признался себе через силу, что ему недостает Мери. Все-таки
привычка... Вообще-то она неплохая баба и не задавака... Он, конечно,
перегнул палку, уж больно ценил свою независимость. Она была хорошо
выдрессирована и не капала ему на мозги, но под конец дала сбой. Ему бы
помягче... Но с другой стороны - нельзя и распускать, - она подняла на него
руку. Подумаешь, застала девчонку в своей пижаме. Все богачи - собственники.
А он плевать хотел на барахло, ему человек важен. Ладно. Приползет. Куда
денется.
Но Мери не приползала. И беспокойство Капитана обернулось лютой тоской.
Никогда еще он так не разваливался и даже подумать не мог, чтобы из-за
юбки!.. Он был сам себе противен. Все успехи последних лет показались
ничтожными. Справедливости нет и не будет. Он должен радоваться, что на
старой калоше сплавал на Джорджес-банку, а разные ничтожества водят
океанские пароходы, крушат льды Арктики, огибают Огненную землю. Он продал
за бесценок десятка два картин, а трюкачи, вроде Руо, пишущего грязью,
загребают деньги лопатой, жулик Линч купил замок. Хотелось отвести душу, да
не с кем. Эта кретинка Лиззи начинает раздеваться, когда ты просто хочешь
спросить о погоде: розовое животное. А ему надо, чтобы его понимали. Мери
вздумалось поиграть в оскорбленное самолюбие. Поиграла, и хватит. Пора и
честь знать.
Несмотря на случившееся. Капитан был уверен в своей власти над душой
женщины, которую так часто и легко брал напрокат, что считал своей
собственностью - да так оно, в сущности, и было. Он ничуть не раскаивался в
содеянном. Ну, надавал оплеух, так она же его довела. Он валялся, как
собака, в госпитале, а ей хоть бы что - уткнулась в мокрые пеленки.
Подумаешь, физиологическое чудо: наспали еще одного никому не нужного
муравья. Рассиропились!.. Жалеть надо взрослых страдающих людей... Устроила
вульгарнейший скандал, накинулась на его натурщицу, единственно преданного
человека. Чуть не прибила бедную девчонку, та выскочила за дверь в чем мать
родила. И что она думает: сама где-то шлялась, а он должен заниматься
умерщвлением плоти? Пьян был - а кто виноват?.. Но какое все это имеет
значение? Она ему нужна. Он привык... да и как им друг без друга - неужели
сама не понимает?.. Это все штучки Джонса. С ним давно пора кончать, хватит
играть в благородство. Раз в жизни можно нанести удар ниже пояса.
Сказано - сделано. Он написал Джонсу страшное письмо: "Человек вы или
нет? "Сколько лет я живу с вашей женой, а вы и в ус не дуете. Мне это
надоело. Немедленно отпустите женщину".
Ответ не заставил себя ждать: "Вы ошибаетесь, дорогой Капитан. Вот уже
сколько лет я живу с Вашей любовницей, и меня это вполне устраивает. Мы оба
очень счастливы. Искренне Ваш Джонс".
А Капитан стал на редкость мил. Рассказывал о своем плавании в
комических тонах, что ему не было свойственно, ибо смешное он подмечал
только в других людях, показывал новые работы, которые очень понравились
Мери. Это было все то же, но как-то раскованнее - смелое неумение
становилось твердой манерой. Потом они сходили в ресторан, пообедали и
вернулись назад.
Мери хотела остаться у Капитана, но он не позволил. Она уже научились
не обижаться, ей нравилась его грубая прямота после утомительных
околичностей Джонса. Он проводил ее на такси.
В общем, это был счастливый день. Капитан даже трубку принял
великодушно. Набил ее табаком и задымил, строя свирепые "пиратские" рожи.
Делал это на редкость артистично. "А ведь он и сам не знает, как много в нем
заложено", - думала Мери.
"Все течет, но ничего не изменяется", - шутка Анатоля Франса как нельзя
лучше выражала ситуацию этого тройственного союза. Кажется, у всех его
участников было достаточно времени разобраться в себе самих и в своих
отношениях, сделать выводы, принять достойные решения и осуществить их.
Создавшееся положение не устраивало всех троих. Но никто неотваживался на
решительный поступок.
Джонс не пытался что-либо изменить, боясь потерять Мери, та ожидала
знака от Капитана, робея взять игру на себя; а Капитан равно опасался того,
что Мери в последний момент отступит, и того, что на него ляжет
ответственность за другого человека.
Но внутри этой стабильной системы все время происходили какие-то
сдвиги. Так, Капитан стал появляться у Джонсов, конечно, по желанию главы
дома. В Англии любое отклонение от нормы, если оно освящено временем,
обретает силу непреложности, поэтому связь Мери с Капитаном была как бы
санкционирована обществом и уже не подлежала ни обсуждению, ни тем паче
осуждению. Чутко уловив перемену в общественном мнении, Джонс решил
узаконить Капитана в традиционном образе друга дома.
Передавая в первый раз Капитану приглашение на ужин, Мери была уверена,
что он, по обыкновению, взовьется и обрушит на голову Джонса - да и на ее
собственную - отборную брань. Однако он спокойно и даже как-то чопорно
принял приглашение. Ей и невдомек было, что этого требовал капитанский
"кодекс чести" - не отступать перед любым вызовом.
Мери заранее мучилась, что Капитан придет в нарочито расхристанном
виде, с сальными волосами и вонючей трубкой в зубах, а Джонс будет делать
вид, что все в порядке, и глубоко презирать неряху. Вообще-то Капитан
отказался от босяцких замашек, он носил либо безупречную морскую форму, либо
черную бархатную куртку художника, но склонность к эпатажу в нем
сохранилась, и едва ли он упустит свое.
Действительность превзошла все ожидания: Капитан принарядился. Он
раздобыл черную пару, которая была ему великовата: пиджак сидел мешком, а
рукава закрывали пальцы, отчего он казался безруким. К тому же он нацепил
глухо-черный галстук - последний штрих к портрету факельщика диккенсовских
времен. Неужели это маскарад и он оделся в магазине "Все для похорон", чтобы
посмеяться над Джонсом? Как и большинство добрых людей, Мери не отличалась
проницательностью. Она взглянула на мужа, надеясь по его реакции понять, что
это - всерьез или очередной фортель Капитана. Джонс был слегка ошарашен, но
явно не подозревал Капитана в мистификации. И сердце Мери исполнилось
щемящей нежности - не к элегантному, изящному, прекрасно владеющему собой
Джонсу, а к нелепой фигуре в траурном одеянии.
Джонс мгновенно угадал, что соперник выиграл эту блиц-партию, ему все
на пользу, даже самые нелепые промахи, и это лишний раз подтверждало, что
дело не в нем, а в Мери, поэтому и бороться с ним бессмысленно. Джонс с
трудом высидел ужин, а затем разыграл маленький спектакль: взглянул на часы,
охнул, сделал огорченное лицо, извинился перед женой и Капитаном: у него
назначено в клубе деловое свидание, и он должен там быть. Для дома Джонсов
это было нарушением этикета, полагалось дождаться кофе и ликера, но впервые
в глазах Мери выдержка изменила Джонсу. Капитан, конечно, ничего не понял и
великодушно простил хозяина, обменявшись с ним крепким рукопожатием.
- А он ничего, твой брат. - заметил он добродушно, когда Джонс
откланялся. - Я думал, он хуже. И что мне нравится - знает свое место.
Мери не отозвалась, сейчас она жалела Джонса: отащился в клуб со
смертной тоскою в душе, а там надо делать вид, что все в порядке, что у тебя
отличное настроение, улыбаться, отшучиваться, поддерживать беседу. Бедный
Джонс!..
Мери все-таки не до конца знала своего мужа. Джонсу по роду его
деятельности приходилось всегда рассчитывать, предусматривать всевозможные
случайности - ведь успех экспедиции зависит от самых разных причин, прямого
отношения к науке не имеющих. От состава группы, в первую голову от
снаряжения, продовольствия, транспорта, медицинского обслуживания, запасов
питьевой воды, исполнительности и честности рабочих, нанимаемых на месте. Но
и это все еще не гарантирует успеха, в дело могут вмешаться стихии,
политические осложнения, расовая ненависть, тайные пороки. Всего предвидеть
нельзя, но надо стараться предвидеть все.
Он не мог, например, угадать, что Капитан вырядится как шут гороховый,
и Мери от доброты и жалости потеряет над собой контроль, а он не выдержит
зрелища такой нежности, изливаемой на другого, и будет вынужден удрать из
дома. Но он предусмотрел главное - что ему захочется уйти хотя бы для того,
чтобы дать им возможность побыть вдвоем. И что настроение при этом у него
будет совсем не клубное.
Сейчас речь пойдет об институции, которую ошибочно считают порождением
нынешнего просвещенного времени, а существовала она, хоть далеко не в таких
масштабах, с середины тридцатых годов. Воистину новое - это хорошо забытое
старое. Сейчас на Лазурном берегу каждый уважающий себя отель располагает
штатом "девочек по вызову", но еще в доброй старой довоенной Англии имелись
хорошо засекреченные отельчики, приносившие своим владельцам славные доходы
отнюдь не за счет коммивояжеров и путешествующих старых дев. Обстоятельный
во всем и дотошный человек, Джонс получил доступ в один из таких отелей. Он
был потрясен, узнав, что ночь с телефонной жрицей любви стоит много дороже
той суммы, какую выручает за сезон рабочий-абориген в экспедиции. "Что же
такое умеет эта молодая особа?" - спрашивал себя Джонс, разглядывая
фотографию темноволосой девушки с широко расставленными светлыми глазами.
Она отличалась от журнальных красавиц печатью индивидуальности: хорошо
очерченный рот не улыбался, светлые, чуть удлиненные глаза смотрели спокойно
и строго - серьезное, хмуроватое лицо профессионала высокой пробы, и он, не
колеблясь, выбрал эту девушку, хотя с альбомных фотографий ослепительно
улыбались и более яркие существа.
Когда девушка пришла - точно в назначенный срок, как служащая, которая
и минуты не подарит работодателю, Джонс оторопел. Она была невиданной стати:
выше его ростом, с развернутыми плечами, с сильными округлыми икрами и гордо
посаженной головой - воительница, темноволосая Брунгильда, Валькирия. На
сворке она вела рослую афганскую борзую с громадными мягкими лапами, пышной,
промытой и расчесанной волосок к волоску золотистой шерстью и длинным острым
щипцом. Афганские борзые обычно добры и чуть флегматичны, но этот аристократ
был напряжен, собран, как перед бегом или броском, он не располагал к
фамильярности.
- Какой красавец! - восхитился Джонс, помогая Брунгильде снять
шиншилловую накидку.
- Чемпион породы, - сдержанно сообщила та.
Она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу, пес сел рядом, он
щурился, тяжеловато дышал, высунув розовато-пепельный язык, но не
расслабился.
- Зачем вы водите его с собой? - поинтересовался Джонс.
- Отчасти для стиля, - без улыбки ответила девушка. - Когда клиент
видит такое чудо, он уже не считает, что переплатил. А еще - моя защита. Вы
не представляете, с какими психами приходится иметь дело... - Она
внимательно посмотрела на Джонса. - Вы не псих, но вы трудный случай.
- В каком смысле?
- Плакать не будете? - спросила она мимо его слов.
Джонс деланно засмеялся.
- Пожилые женатые мужчины оплакивают свое падение, как изнасилованные
монашки.
- О чем вы?
- Первая измена жене в таком возрасте страшнее потери невинности.
Джонс разозлился, но как-то глупо ссориться с женщиной, которая так
дорого стоит. Он пожал плечами.
- Что вы обо мне знаете?
- Вы женатый человек. - Она кивнула на обручальное кольцо Джонса. - Вы
лондонец и джентльмен. Вы никогда не имели дела с продажной любовью.
Интересный, богатый, знающий себе цену человек - вам ничего не стоит сделать
любовницей даму вашего круга, это приличнее и неизмеримо дешевле.
- С последним я полностью согласен, - вставил Джонс.
- Мы - для нуворишей, американских миллионеров, считающих Европу
сексуальным раем, неполноценных, но богатых старцев и богатых юнцов, которым
хочется скорее все узнать, - продолжала она, не обратив внимания на фразу
Джонса. - Вы не подходите ни под одну из этих категорий. Что остается?
Крушение. Вы потерпели крушение, приятель. - Странно и волнующе прозвучало
это фамильярное обращение.
- Вы проницательны, - пробормотал Джонс.
И тут он заметил, что с появлением Брунгильды его рана перестала
кровоточить. Конечно, так не излечишься, но и малая передышка - благо.
- Эй, приятель, вернитесь! О чем вы думаете?
- О вас.
- Как трогательно! Я вам была нужна лишь как предмет для размышления?
- Нет, - сказал Джонс. - А собака не может побыть в прихожей?
- Она не мешает. Или у вас аллергия?
- Нет. Но я верю, что у животных есть зачатки душевной жизни.
- Рой! - повелительно сказала Брунгильда.
Пес поднялся, ореховые глаза его сочились тоской. Он медленно, понуро
побрел в прихожую.
Позже, за ужином, который им подали в номер, Брунгильда сказала:
- Вы великолепный мужчина. Так в чем же ваша беда?.. Хотите, угадаю?
Вам изменяет жена.
- Предположим, - сказал Джонс, не понимая, как он позволяет себе
говорить об этом с этой девкой.
- Вы не можете ее оставить?
Джонс кивнул.
- Дети... дом... налаженная жизнь... - У нее был рассеянный вид, потом
взгляд вдруг собрался в фокусе. - Это все не главное. Любовь. Единственная и
неповторимая. Что ж, бывает, крайне редко, но бывает. Почему она не уходит?
Джонс промолчал. Ему было стыдно продолжать этот разговор и вместе с
тем хотелось, чтобы она продолжала.
- Опять же... дети, дом, положение... - И в упор: - Любовник не хочет?
- Может быть, и хочет, но не говорит.
- Он беден?
- Неустроенный. Безбытный.
- Понятно. Так ему удобнее. И давно это у вас?
- Сейчас мне кажется, что всю жизнь.
- Она стерва?
- Добрый и милый человек.
- Немножко вялая, да? Ни рыба ни мясо?
- Чепуха! Она женственная, милая...
- И бестемпераментная, - уверенно добавила Брунгильда. - Дайте мне
мужчину, и я скажу, чего стоит его жена. Успокойтесь, она не уйдет.
- Вы предсказательница?
- Да нет, это все так просто. Никуда не денется ваша Мери.
- Откуда вы знаете, как ее зовут?
- Вы дважды назвали меня "Мери". Ее поезд уже за поворотом, она сама
это скоро поймет. От вас требуется немного терпения. Ну а станет невмоготу,
у вас есть мой телефон. Теперь поняли, почему я так дорого беру?
- Да! - искренне и серьезно подтвердил Джонс.
...Мери и Капитан провели время менее содержательно. Капитан захотел
осмотреть квартиру и сделал это с большим тщанием, воздерживаясь от
критических замечаний. Большое впечатление произвела на него библиотека
Джонса, да и весь кабинет. Он отдал дань картинам, их было немного, но все
высшего качества, долго стоял перед своим старым пейзажем и что-то соображал
про себя.
- Юношеская работа... Не мешало бы Джонсу приобрести меня позднего.
Мери подумала, что он шутит. Ни в малейшей мере. Капитан был серьезен,
искренен, прост - не так часто эти добродетели совокупно осеняли мятежную
душу Капитана.
Как и всегда, когда Капитан отдалялся. Мери попыталась прибегнуть к
нежности, но была не грубо, однако решительно отстранена. То ли его
сковывала возможность скорого возвращения Джонса, то ли весь чужой слишком
основательный, жирный быт, но когда Мери проявила слабую настойчивость, он
сказал важно: "Я пират, а не карманник". "Устричный пират!" - сердито
подумала она, покоробленная мелкотравчатой этикой ближнего действия. А потом
возникла другая мысль: Капитан уважал Дом и Ложе. Возможно, тут сказывались
его крестьянские корни, он не полностью деклассировался в городской жизни.
Капитан вообще был положителен и очень важен в этот визит, он хотел во
что бы то ни стало дождаться Джонса и напоминал ей сторожа, который должен
сдать под расписку оставленный на сохранение товар.
Джонса он так и не дождался и, добродушно поворчав насчет "загулявшего
старика", отбыл.
И во все последующие визиты Капитана (для Мери они были наказанием
божьим, но муж настаивал, а Капитан не уклонялся) программа оставалась
неизменной: в какой-то момент Джонс ссылался на неотложное дело и оставлял
их вдвоем. При этом он далеко не всегда спешил к даме с афганской борзой,
чаще просто шел в клуб или ночной бар. Он догадывался, что локальная
верность Мери гарантирована лишь присутствием в их доме Капитана. Впрочем,
теперь это его волновало меньше. Близость с Брунгильдой сделала духовнее его
любовь к Мери, что отнюдь не остудило супружеского рвения. Он заметил, что
Мери стала как-то "обязательнее" к этим постоянным приливам страсти, начисто
исчезла едва ощутимая даже обостренным чувством Джонса заминка - знак
пассивного сопротивления. Тайная душа Мери угадывала неведомо для нее самой,
что за спиной Джонса не так пусто, как прежде, и столь же неведомо для
своего дневного сознания она ревновала мужа.
Были очевидны и перемены в жизни Капитана. Скандальная сдава донжуана
способствовала его успеху как художника. Свет прослышал о нем и
заинтересовался. Стало модным иметь одно-два полотна этого героя-любовника,
"пирата", "морского разбойника", завладевшего женой баронета Джонса. Сам
баронет был слишком взыскан удачей, чтобы желать ему добра. Светские люди,
не сговариваясь, делали все, чтобы поддержать "дьявольски талантливого" и
романтического отщепенца. Конечно, в широком мире Капитан оставался
безвестен, но ведь люди живут не в безбрежности, а в той ячейке, которую им
отвела судьба, Капитан и плавал-то у берегов, имея даль лишь по одну руку, а
по другую - преграду земной тверди. Но ему повезло и на суше, и на море.
За годы близости с Мери Капитан цивилизовался. Ушли в прошлое дебоши,
драки, безрассудное злоязычие, сменились и люди, ведавшие его морской
судьбой. В глазах нового начальства он слыл умелым, опытным и
дисциплинированным мореходом, которого незаслуженно держали в загоне. И
Капитана толкнули наверх. Нет, он не стал водить океанские лайнеры,
китобойные флотилии или гигантские нефтеналивные суда, которые почему-то
нередко гибнут в самых рыбных местах и возле пляжей, ускоряя экологический
кризис, но он оторвался от прибрежной полосы. Теперь океан предлагал ему
свою грандиозную ненужность во все четыре стороны. И наконец настал тот
великий день, когда он впервые пошел не старпомом, а капитаном на
экспедиционном судне и не куда-нибудь - на Джорджес-банку, а это для морской
души что Мекка для мусульманина. Сладко было произносить мужественное,
щекочущее гортань и небо слово: "Джорджес-банка".
Как на грех, Мери никогда не слышала об этой океанской ямине.
- Можно ли быть такой дурой? - даже не разъярился, а затосковал
Капитан. - Такой непроходимой дурой!
- Хорошо, я дура, - смиренно сказала Мери. - Но объясни мне, что это
такое.
- И не подумаю. Не знать Джорджес-банку!.. И ты хочешь быть подругой
моряка!
- Я хочу другого, - тихо сказала Мери, - быть женою моряка. Подруга я
уже сто лет.
- Одинокий путник идет дальше других, - подумав, сказал Капитан.
Мери разрыдалась. Сколько лет ждала она, что Капитан ее позовет,
позовет навсегда, сколько лет жила мечтою о полном соединении с ним. Ей до
судорог надоело быть неверной женой, грешной матерью, нарушительницей
общественной морали, она уже немолодая женщина, неужели не заслужила она
права на покой? Ее любовь, терпение, преданность - все ничего не стоит перед
какой-то Джорджес-банкой, будь она проклята! И почему мужчины в трудную
минуту прикрываются чужими словами?..
Конечно, они помирились. Ее доброта не могла устоять перед смутным
обещанием "все крепче обдумать". Под конец она попросила написать для нее
эту замечательную Джорджес-банку, что вызвало новый приступ гнева у
Капитана: с таким же успехом можно просить его написать дыру, пустоту. Тут
Мери вообще перестала что-либо понимать; если Джорджес-банка - просто дыра,
то почему столько шума из ничего? Но сказать это вслух не решилась. На
всякий случай попросила Капитана одеться потеплее, наверное, оттуда сильно
дует.
Капитан уехал. Джонс приехал. Медно-красный, худой, как кость, бодрый и
помолодевший. Его наградили Золотой медалью Шведского Королевского общества
и торжественно вручили ее в посольстве.
"Я спутница двух величайших людей Англии, - с горькой иронией думала
Мери. - Наверное, я приношу счастье. Только не себе самой".
Так оно и было: и Джонс и Капитан процветали, а она по-прежнему сидела
между двух стульев, и осень стучалась в ее двери. И тут ей выпала чуть
грустная радость: она стала бабушкой. "Бабушке Мери" - так теперь называли
ее домашние - было доверено ясноглазое, горластое и алчное сокровище. Целыми
днями пропадала Мери в доме сына, вечером Джонс заезжал эа ней, она
встречала его застенчиво-радостной улыбкой.
В упоении своей новой счастливой заботой она совсем забыла о приезде
Капитана, о чем ей напомнило его письмо: впервые Капитан просил встретить
его в Саут-эндском порту. Видимо, хотел показаться во всем блеске, ведь он
возвращался с таинственной Джорджес-банки и сам вел корабль в гавань. Письмо
запоздало, ей было уже не собраться.
Вскоре она получила другое послание: оскорбленное, гневное и с
неожиданным концом. Капитан крепко обдумал все и пришел к выводу, что: в
нынешних условиях их связь бросает на него тень. Довольно щадить Джонса, им
необходимо узаконить свои отношения. Несмотря на несколько рассудочный тон
любовного послания и канцелярскую терминологию (недаром Капитан отвергал
эпистолярный жанр), это были те самые слова, которых она тщетно ждала всю
лучшую часть жизни. Но вместо ожидаемого счастья Мери испытала растерянность
и страх. Все приходит слишком поздно, но выбора нет - ее долг быть с
Капитаном. Вспомнилось личико внука с кисло зажмуренными глазенками. Мери
разрыдалась.
Вернувшийся с прогулки Джонс нашел ее в спальне, она лежала ничком на
кровати, спина ее мелко дрожала. Немолодая печальная спина с заострившимися
лопатками.
Низко наклонившись, чтобы он не видел ее заплаканного лица. Мери
протянула ему письмо.
- Я тебя не отдам, - спокойно, сказал Джонс.
- Что же мне делать?
- Не знаю. У тебя внук.
- А если он явится за мной сам?
- Я тебя не отдам, - повторил Джонс. - Но он не явится.
Он не явился и не ответил на письмо Мери. Прошло немало времени, когда
Мери услышала от знакомых, что у Капитана был сердечный удар, он лежал в
госпитале и с трудом выкарабкался.
Она не помнила, как собралась. Джонс ее не удерживал. Они прожили
вместе всю жизнь, но сейчас у нее не оказалось для мужа ни одного слова. Да
он, похоже, и не нуждался в этом. Он был тих, задумчив и спокоен. Когда она
уже села в машину, он сказал негромко и будто успокаивающе:
- Я тебя ему не отдам.
...Дверь квартиры Капитана не была заперта. Ее охватил страх: в доме
покойника двери настежь... Она вошла, миновала прихожую, холл и откинула
неприятно захрустевшую бамбуковую занавеску, прикрывавшую вход в мастерскую.
Капитан сидел за столом, уставленным бутылками, с носогрейкой в зубах;
напротив в мягком кресле, поджав под себя голые ноги, уютно пристроилась
известная лондонская натурщица Лиззи. Она хохотала, расплескивая вино в
высоко поднятом бокале. Веселая пара обходилась минимумом одежды, поделив
по-братски голубую шелковую пижаму Мери. Лиззи досталась куртка, Капитану -
брюки. И в те первые мгновения Мери возмутилась не изменой Капитана, а тем,
как распорядились ее пижамой.
С сжатыми кулаками она набросилась на Лиззи:
- Дрянь!.. Паршивка!.. Как ты посмела?
Непонятно, чего так перепугалась здоровенная молодая девка. Она
выронила бокал и кинулась из мастерской, сверкая розовыми ягодицами, столь
хорошо известными ценителям прекрасного. Мери настигла ее, вцепилась в
рукав, тонкий шелк лопнул, Лиззи выскользнула из куртки, подхватила
брошенное на спинку стула платье и выскочила за дверь.
- Лиззи! - орал Капитан. - Куда ты, девочка?
Он поднялся, пошатываясь, прошел мимо Мери - ее обдало запахом вина,
табака, несвежего тела и дамских духов, - выглянул наружу.
"А ведь это у них не начало, - мелькнула усталая мысль. - И что я знаю
о нем?.. Чем он занимался без меня?.."
- Какой ты скверный человек! - сказала она, сжав виски. - Боже, какой
ты скверный человек!
- Ты больно хороша! - ощерился Капитан. - Я чуть не сдох, а ты где
была?.. Девчонка меня выхаживала, настоящий преданный друг.
Мери понимала, что он лжет, девчонка его не выхаживала и появилась
здесь как закуска к выпивке, но с нее самой это не снимало вины... Если б не
голубая пижама!.. Ее куртка, в которой она столько раз засыпала возле
Капитана, обтягивала жирное тело этой потаскухи. Зачем он так унизил ее!..
Конечно, он в запое, не отвечает за свои поступки. Это дало иное направление
мыслям. Он только что вышел из больницы, алкоголь смертелен для больного
сердца.
- Тебе нельзя пить. Ни капли.
- Не твое собачье дело! - сквозь зубы процедил Капитан.
Ее замечание так его оскорбило, словно она коснулась самого святого,
перед чем померкли и другие нестерпимые обиды:
- Будешь мне еще указывать, дрянь!..
- И буду. Тебе нельзя пить.
Инерция столько лет управляла ею: она чувствовала и говорила одно, а
делала другое - заботливо вынимала из сумки банки с соками, упаковки с
витаминами, лекарства.
- Откупиться думаешь? - с ненавистью сказал Капитан. - Что я - нищий?
Не видел этого дерьма? - Он подступил ближе, она опять почувствовала тошный
запах чужой, враждебной плоти, и этот запах притуманил ей сознание. Если б
она владела собой, то наверняка поняла бы, что в ненависти Капитана больше
любви, чем в истерических вспышках страсти или снисходительном - сверху вниз
- расположении.
Капитан протянул руку и смел все дары на пол.
Даже самые смиренные души должны хоть раз в жизни взбунтоваться. Мери
неловко ударила Капитана по лицу. Он успел отдернуть голову, острый ноготь
задел щеку, выступила капелька крови. Капитан коснулся царапины, увидел на
пальце пятнышко.
- Ты пролила мою кровь? - произнес он трагическим голосом. - Ты
посмела?..
Два оглушительных удара в глаз и в скулу повергли Мери на пол. Она
нелепо поднялась на четвереньки, цепляясь за кресло, выпрямилась. В голове
гудело, левый глаз ослеп, но боли не было, вся эта сторона лица онемела. "Он
выбил мне глаз", - спокойно подумала Мери.
Сознание будто отключилось, а то, что было за сознанием, знало цель:
уползти в свою нору, больше ничего не нужно. В вагоне она заметила, что все
смотрят на ее распухшее лицо, но ей это было безразлично.
Джонс ни о чем не спрашивал.
- Давай лечиться, - сказал он и потащил ее в ванную...
Через некоторое время Капитан вышел из запоя, но был так плох, что его
опять положили в госпиталь. Здесь он окреп на удивление быстро и запросился
домой. Его не удерживали. По дороге он купил бутылочку "Скотча" и подцепил в
порту некую Мегги, с которой ловкий поддельщик старинных икон Линч писал
разных святых второго разряда. Но дома он обнаружил, что пить не хочет, а от
"святой" Мэгги его мутит. И он ее выгнал. Работать тоже не хотелось. Мысли о
новых рейсах не радовали, скорее наоборот. Даже воспоминание о
Джорджес-банке вызывало отрыжку. Полугодовое стояние над морской ямой,
которую невесть зачем обшаривали вкрадчивые научные гомики, казалось
идиотством. Ну их всех к черту!..
Наконец он признался себе через силу, что ему недостает Мери. Все-таки
привычка... Вообще-то она неплохая баба и не задавака... Он, конечно,
перегнул палку, уж больно ценил свою независимость. Она была хорошо
выдрессирована и не капала ему на мозги, но под конец дала сбой. Ему бы
помягче... Но с другой стороны - нельзя и распускать, - она подняла на него
руку. Подумаешь, застала девчонку в своей пижаме. Все богачи - собственники.
А он плевать хотел на барахло, ему человек важен. Ладно. Приползет. Куда
денется.
Но Мери не приползала. И беспокойство Капитана обернулось лютой тоской.
Никогда еще он так не разваливался и даже подумать не мог, чтобы из-за
юбки!.. Он был сам себе противен. Все успехи последних лет показались
ничтожными. Справедливости нет и не будет. Он должен радоваться, что на
старой калоше сплавал на Джорджес-банку, а разные ничтожества водят
океанские пароходы, крушат льды Арктики, огибают Огненную землю. Он продал
за бесценок десятка два картин, а трюкачи, вроде Руо, пишущего грязью,
загребают деньги лопатой, жулик Линч купил замок. Хотелось отвести душу, да
не с кем. Эта кретинка Лиззи начинает раздеваться, когда ты просто хочешь
спросить о погоде: розовое животное. А ему надо, чтобы его понимали. Мери
вздумалось поиграть в оскорбленное самолюбие. Поиграла, и хватит. Пора и
честь знать.
Несмотря на случившееся. Капитан был уверен в своей власти над душой
женщины, которую так часто и легко брал напрокат, что считал своей
собственностью - да так оно, в сущности, и было. Он ничуть не раскаивался в
содеянном. Ну, надавал оплеух, так она же его довела. Он валялся, как
собака, в госпитале, а ей хоть бы что - уткнулась в мокрые пеленки.
Подумаешь, физиологическое чудо: наспали еще одного никому не нужного
муравья. Рассиропились!.. Жалеть надо взрослых страдающих людей... Устроила
вульгарнейший скандал, накинулась на его натурщицу, единственно преданного
человека. Чуть не прибила бедную девчонку, та выскочила за дверь в чем мать
родила. И что она думает: сама где-то шлялась, а он должен заниматься
умерщвлением плоти? Пьян был - а кто виноват?.. Но какое все это имеет
значение? Она ему нужна. Он привык... да и как им друг без друга - неужели
сама не понимает?.. Это все штучки Джонса. С ним давно пора кончать, хватит
играть в благородство. Раз в жизни можно нанести удар ниже пояса.
Сказано - сделано. Он написал Джонсу страшное письмо: "Человек вы или
нет? "Сколько лет я живу с вашей женой, а вы и в ус не дуете. Мне это
надоело. Немедленно отпустите женщину".
Ответ не заставил себя ждать: "Вы ошибаетесь, дорогой Капитан. Вот уже
сколько лет я живу с Вашей любовницей, и меня это вполне устраивает. Мы оба
очень счастливы. Искренне Ваш Джонс".