С милым и в шалаше рай. "Шалаш" был заложен Баженовым в 17... году по приказу Екатерины, которая хотела свой "шалаш", как Петродворец, а Петр хотел свой "шалаш", как Версаль, а Баженов не хотел, "как Версаль", и поэтому мы живем без крыши. Принесем с помойки стул, диван, которые потом будут музейными экспонатами, щетки, тазики, все, что нужно для жизни.
Как девочку назовем? можно Анной, уже была - Австрийская; Еленой? тоже была; Екатерина? Александра? Таня? тогда Ларина; Наташа - Ростова или Гончарова; Аделаида Иванна - колода карт. Все уже были, имен нет, назвать никак нельзя. Назовем ласточка или солнышко. Ласточка Ивановна, Солнышко Ивановне - "ты готов усыновить всю природу!". Зачем дети нужны? Чтобы их сфотографировать. "Ты вот так ее подержи и туда встань, хороший кадр. Теперь я подержу и туда встану, а ты сюда нажми". Передам, как обезьянку в Сочи: "улыбочку! готово". Кричит. Почему она кричит? Кто же спорит, там было хорошо, в утробе, на всем готовом, в магазин не надо ходить, хочешь ногой в печень дашь, хочешь в звезду, "а во лбу звезда горит, а в носу сопля блестит", и не надо строить космический корабль, чтобы долететь до звезды - все под рукой. А вот не пролезет верблюд в игольное ушко! Надо сначала разрезать иголку, а потом зашить: три шва снять через пять дней, а остальные рассосутся сами. И что хорошего после того, как пролезешь: ори, чтобы покормили, чтобы вовремя сменили, не можешь выразить мысли: последовательно, лаконично, поэтично, можешь только громче и тише, мысль - в силе голоса.
До того, как сначала было слово, сначала было междометие - "краткое изъявление движений духа". Что она сказала? Она сказала "уа". Интонация крика, по ней мы судим о состоянии стихии. И погода - показатель природы, и характер - показатель человека; человек с плохой погодой, встал не с той ноги, от него сильно дует, он качается, он - обильные осадки и ниже ноля; стихия с хорошим характером: она ласково светит, без заморозков, при умеренных порывах. Стихия дает нам делать только самое необходимое, и не больше; мы делаем то, что может уложиться в крик. Не делаем больше или меньше крика, а делаем ровно крик.
...пока стоит тишина, и стоит, пока слышно, как кто-то живет в парке, судя по шороху - заяц, который летит от птицы, которая скачет за ним, и полевая мышь, которую ест бездомная собака, мышь, которая уже стала собакой, потому что та ее съела, следовательно, время идет.
Все комнаты проходные, а Чящяжышын выбрал себе похуже, самую последнюю, в торце, самую грязную, ту, где "осен", а когда она стала самой чистой, когда он пол заасфальтировал и посеял газон, и крыша у него "протекает" точно по сводке погоды, ему, конечно, не охота оттуда выметаться. "Ты что, так и будешь через нас ходить, это тебе что, проходной двор?" Это ему проходной двор. Живем у всех на виду, любой может придти и посмотреть, как спим, как едим. Спинка стула, одна спинка, стула нет. Едим из тарелки без дна. И все равно каждый предмет стоит миллион, музейный экспонат, потому что "это я сидел на этом стуле и сломал его, это я спал на этой кровати и помял ее, это я пил из этой чашки и разбил ее", все равно потом соберут, починят и склеят, и поставят под стекло на витрину, и за осмотр будут брать с посетителей по тридцать копеек, а с учащихся по десять, а солдатам бесплатно, а солдаты и не пойдут смотреть, потому что бесплатно они и сейчас, пока реставрируют, не смотрят, как мы едим, как спим. Кроватку поставим у окна, со стеклами всегда чистыми, потому что их нет. А на табуретку поставим весы, чтобы поела и взвесить, пописала и взвесить. Прибавляет в весе. Земля при рождении потеряла в весе и никак не может добрать; сначала ее вроде бы хорошо кормили, а теперь она не доедает: жертвенных младенцев выхаживают в вакууме, а жертвенных барашков самим не хватает, поэтому Земля голову держит плохо: но на животе лежит, на бок сама переворачивается. Растет не по дням, а по часам, девочка растет, ее Таней зовут.
- Ну что уставился? - Отматфеян это сказал посетителю. Тот зашел в комнату и встал, как пень.
- Осматриваю.
- Тридцать копеек давай. За осмотр платить полагается.
- Так недействующий.
Ошибся посетитель. Действующий. "Видишь, кроватка стоит, девушка спит на лежаке, эта девушка всегда и везде спит, она, так сказать, спящая красавица". Ушел и тридцать копеек не дал, ему самому надо. А нам не надо. На нас просто так можно придти и посмотреть, вся жизнь на виду. Могут оштрафовать за акт при скоплении народа, а народ не оштрафуют за то, что он скопился как раз в том месте, где производят акт. Девочка кричит, ее Аней зовут; заткнуть уши вороньим криком, жалко, что тут не поют соловьи. Народу, как грязи, как говорит наш общий друг. Если с каждого собрать по тридцать копеек, то можно пообедать, а если каждый день собирать, то каждый день можно обедать, а если есть не хочется, то можно откладывать. Но есть каждый день хочется, поэтому откладывать нечего, и тридцать копеек никто не дает, поэтому есть нечего. Питаемся святым духом. А девочка все равно прибавляет в весе, ее Катей зовут, за счет нашего веса, который убывает. Живем при таком строе, при котором все хорошо: идет радиоактивный дождь, а все хорошо; птички над нами пролетят, над Финляндией помрут, а все хорошо; помидоры соберут, привезут и выбросят, и хлеб выбросят, и картошку, а колбасу не выбросят, потому что ее даже не привезут. Все, что само растет хорошо, то выбрасываем, а все что самим надо делать, делаем плохо, зато все у нас хорошо. Сидим на шее. Погибали люди, у которых жена была б..., а не научный работник. У Пушкина была б..., у Блока б..., а у Достоевского - научный работник и у Толстого - научный работник. Как будем вести хозяйство, какую рыбу будем ловить, в какой реке? Нельзя строить жизнь, исходя из того, что "увидимся на той неделе на пять минут". Это на той неделе пяти минут было мало, а так целые недели некуда девать. О чем люди друг с другом говорят? Об общих знакомых, об ужине, о кино, о книжках - редко, о солнце - никогда, если оно не "погода". Общих знакомых нет, ужина - нет, кино - нет, солнца - нет. Что нас связывает? Одно дело, "это дело", которое мы никак не можем довести до конца. Как же все светит, греет, зеленеет, когда мы к "этому делу" стремимся, когда дверь закрыта и телефон не отвечает, и есть дела, которые на "это дело" не оставляют времени. Тогда пусть "этим делом" природа займется, доделает за нас то, что мы сами не можем доделать. Ведь выросли на стенах дворца кустики и березки, и стало лучше, так пусть "это дело" солнышко пригреет, дождик его польет, где гром, где молния, а мы будем только подставлять, где руки, где голову, где что надо и даже будем разговаривать: "А теперь тебе плохо, ты бы хотел, чтобы я ушла?" - "Почему?" "После того, как дело сделано?" - "Почему?" - "Вылечу в одну секунду!" - вот когда нужны крылья, чтобы уже на лестнице в подъезде приземлиться, и там одеться, и там же перышки расправить.
"Я тебя выставлю отсюда с ребенком, с кроваткой и весами, ты у меня будешь жить одна, чтобы духу тут твоего не было, в оперном театре, будешь стучать в дверь, которой нет, разобьешь стекло, которого нет, и я тебя впущу, я тебе ничего не разрешу, я тебе не разрешу все, посажу тебя к себе на шею, ты будешь у меня сидеть до пятидесяти лет, пока девочка не подрастет, ее Машей зовут, потом ты пересядешь к ней, она будет переводчицей, переводы, это что? источник дохода? Вот для чего развалилась Вавилонская башня, чтобы переводить стихи по пятьдесят строчек в день, по полтиннику за строчку - с узбекского на русский, с грузинского на русский, а ты у меня будешь заниматься "этим делом" и никаким другим делом ты у меня заниматься не будешь, ты у меня пойдешь отсюда по такой красивой улице, как в Англии, но только грязной, а навстречу тебе собака плохой породы, но главное, чтобы "она человек была хороший". Отматфеян затряс дерево, и сухие пеленки попадали, а мокрые застряли. Он переложил девочку из кроватки коляску и выкатил ее вон.
- Что ты делаешь?
- Уходи.
- Почему?
- Уйди, Сана.
- Почему?
- Уйдешь ты или нет!
- Почему?
Отматфеян навалился, он стал выталкивать Сану в проход без двери, но дверь не пускала.
- Скажи, почему? Ты меня любишь?
- Страшно!
- Тогда почему?
Есть и другие дети и другие жены, как и другие деньги, которых нет. Нельзя со всем этим жить, но надо хотя бы навещать раз в семьдесят шесть лет, как нас навещает комета Галлея, которая с нами развелась, у нас с ней разные фамилии и разная прописка, и мы живем в разных местах.
- Но ведь я тебя...
- А как я тебя!
- Даже если бы ты был мне собакой, я тебя...
- И я тебя!
- Даже если бы ты был мне...
- И я тебя!
Тогда их нужно убивать, других жен и мужей, нужно истреблять, раз мы не можем их навещать раз в семьдесят шесть лет, и, если они пойдут на нас войной, мы будем безжалостны.
- Ты ведь только меня?.. - спросил.
- Больше никого!
- И я только тебя.
- Я думала, что когда ты узнаешь, как я тебя, то ты уже не будешь меня так сильно, как я тебя.
- Еще больше!
Потому что нашим женам и мужьям только разреши сделать один шаг из нашего с ними прошлого в наше настоящее, как они тут как тут каждый день в нашем настоящем со своей яичницей, брюками, которые малы, дырками, театрами, праздниками, выходными днями и вечерами; все у них отнять! все жалко, все наше не дам, отдайте мои игрушки!
- А теперь уходи! - сказал.
- Почему?
- Не только из-за них, но даже из-за нас. Мы, конечно, друг друга... ты меня... и я тебя жутко! Но как только мы вместе, нас меньше, чем когда мы отдельно, и нас больше.
Когда мы вместе - нас один, а когда мы отдельно - нас два, даже четыре, потому что у тебя - нас двое и и у меня - нас двое.
- А на что я буду жить?
- Это другой разговор.
Всегда мужу есть на что жить, и даже остается для жены, которой всегда жить не на что.
- Пошел ты знаешь куда! Никуда отсюда не уйду.
- Тогда я сам уйду.
- Но ведь ты же меня...
- Я тебя так, как никого никогда. А если бы я тебя меньше...
- И куда же ты пойдешь жить?
- Тут рядом, в оперный театр.
Отматфеян не стал собирать чемодан, не выкорчевал ни одного пня, не взял с собой ни одного деревца. Он ей оставил все: кусты, листья, надписи на стенах, он не унес с собой ни одной канавки, он был благороден.
В Пушкинском музее идет выставка, на которую не попасть, потому что там маленький гардероб. Пальто приходит столько же, сколько людей, но люди вмещаются, а пальто - нет, значит, выставки нужно открывать только летом, когда люди приходят без пальто.
Чящяжышын выполз из своей комнаты на своих двоих, которые, может, были и не его.
- Чего это с ним? - спросил Чящяжышын Сану.
- С ним то, что не с тобой и не со мной, - ответила.
Отматфеян тот, кто один за всех, а мы не те, кто все за одного. Он тот, кто будет нас поить и кормить, а мы те, кто встанем из-за стола и скажем спасибо. Почему все именно так? Разве Отматфеян убил или украл или не почитал отца и мать? Тогда почему же Чящяжышын живет как птица небесная: не сеет, не жнет, а Отматфеян чем хуже? Но это он должен зарабатывать на жизнь - собирать с посетителей по тридцать копеек, а их сюда приходит даже меньше, чем в пушкинский музей пальто, потому что здесь нет гардероба.
Живем мы напротив друг друга. И будем так жить, пока дворец не достроят и оперный театр не развалится. Смотрим друг на друга через окно, разговариваем через дверь: "Я на все способна, я тебя так ненавижу, я ради этого все бросила, чтобы жить в этой дыре и встречаться - где? У тебя на бороде". - "А мне хорошо, да? Я месячного ребенка бросил, чтобы жить среди дерьма и костров, почему?" Потому что одному хуже, чем вдвоем, а вдвоем хуже некуда. Если есть такой человек, с которым можно жить вдвоем (Чящяжышын не считается), покажите мне его, приду и буду жить. Нет такого, значит, мы будем встречаться. И встречаться не будем. То есть мы не будем встречаться каждый день. Мы каждый у себя будем ходить из сортира в ванную, из ванной в сортир, чтобы мама не догадалась, чтобы друг не заметил. Мы будем себя доводить до того, что-каждый день будем доводить до того, чтобы в этот день уже ничего не было и не могло быть. Чтобы каждый день могло быть в другой день. И если в этот день я захочу больше, чем ты, ты будешь беспощаден ко мне, так же как и я буду беспощадна к тебе, если в этот день ты захочешь больше, чем я. Но если в этот день мы вместе захотим больше, чем мы, вместе взятые в отдельности, мы будем, как беспомощные сосиски, мы себе позволим друг друга и расплатимся за это на следующий день, когда каждый будет себе возвращать себя, мы оба победили, потому что оба проиграли, потому что победа равна проигрышу.
Были герои в мировой литературе, которые так сильно любили друг друга, что преодолевали препятствия, чтобы друг с другом быть. Препятствия такие: папа с мамой не велят, денег нет, жить негде. Все эти препятствия мы преодолели, и, хотя мама с папой так и не велят, денег так и нет и жить негде, мы все-таки живем и преодолеваем свои препятствия, чтобы друг с другом не быть. А ведь мы любим друг друга не меньше, чем Ромео и Джульетта, у них просто до этого не дошло, и у Отелло с Дездемоной до этого не дошло, хотя, если бы он ее не задушил, то, может быть, и дошло, и у Татьяны с Онегиным, может быть, дошло, если бы она изменила мужу, но она не изменила, но он ее задушил, но они отравились, а мы живы, и нам надо пить, есть, любить.
- Я живой человек, я тебя полюбила.
- Как меня можно любить, когда я живой человек? Живой человек, конечно, может любить, но не живого человека.
- А живого, да или нет?
- Да, если его нет.
Где его нет? Отматфеян "нет" в оперном театре, где поют птицы. Девочка не поет. Почему не мелодия, а крик? Будет петь, когда научится говорить. Значит, сначала слово, а потом мелодия, и птицы знают слова, и поэтому поют. Теперь понятно, почему в опере не разберешь слов, потому что и у птиц не разберешь слов.
Времени даже не хватит, чтобы оно могло остаться. Мы будем голодные и злые на то, что вокруг люди, которые все делают быстро и хорошо. Но все, что у них быстро и хорошо, оборачивается тем, что у нас медленно и плохо, а само собой это будет быстро и хорошо. Сана не будет быстро вскакивать, чтобы быстро девочку покормить и быстро ее гулять выкатить, чтобы быстро ее обратно прикатить и быстро покормить, и быстро спать уложить, чтобы она быстрее сидела, быстрее ходила, быстрее жила; нет, Сана будет в оперном театре валяться в постели с Отматфеяном, пока девочка кричит во дворце, и будет есть быстро и хорошо.
- Кто-то сюда идет, - сказала Сана.
- Кажется, моя жена, - ответил Отматфеян.
Оказывается, у него есть жена. По крайней мере, была. А Сана ничего не знала, нет, знала, но забыла. И он знал, но забыл. Но это всегда позразумевалось. Спрячешься в шкаф, когда она войдет, - сказал.
В шкафу уже сидит. Она же и сидит в шкафу, прячется от предыдущей жены, которая тоже там сидит и прячется от предыдущей, и каждая выскакивает и убивает последующую. Нет, Сана не будет прятаться в шкафу, она их всех сразу закроет в шкафу, чтобы они все сразу задохнулись, чтобы они передушили там друг друга, а потом задохнулись или сначала задохнулись, а потом передушили.
- Давай отсюда в окно, это точно она, - сказал.
Сейчас она будет здесь. Когда она будет здесь, Сана будет за окном, потому что когда в дверь входит каждая предыдущая жена, каждая последующая выходит через окно. Вошла. Вышла.
Деревья шумят. Они сами выросли, но так, как были задуманы: аллея, просека, одно дерево, ряд деревьев. В отличие от дворца, который тоже был задуман (фундамент, стены, арка, анфилады), но сам не вырос, но все-таки подрос: природа включилась в работу, разбросав на стенах "то березку, то рябину", она из новой вещи, в которой неловко показаться, сделала старую и любимую: протирки на коленках, мы будем частью природы, когда потихоньку будем ходить к солдатам и сажать кустики там, где они их вырвали. И ветер, и дождь будут ходить с нами: они будут бить стекла и заливать пол. Они будут нашими союзниками.
Мы каждый раз сегодня начнем с того, что завтра начнем работать. Чящяжышын пьет чай, даже нечем размешать: ложка в каше, а палец - в ж..., и стихи пишет. Поэтическая форма дана, чтобы лучше усвоить информацию: что жизнь - дар напрасный и случайный, что на свете счастья нет, а есть покой и воля, что были люди в наше время, что на берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и чем лучше сказано о том, что было, тем значительнее становится то, что было, потому что слово больше события. Но у Чящяжышына нет события, равного слову, так же как и у слова нет события, равного Чящяжышыну. Чящяжышын знает слова, которыми можно есть, спать, умываться, но он не знает слов, которыми можно видеть и слышать: "Скажите, что я должен увидеть на этой картине?" - и" хотя Чящяжышын хочет писать стихи, стихи не хотят писать его. И они идут к другим: к Сане, но у нее "белье надо постирать и девочку уложить"; к Отматфеяну, но у него магазин скоро закроют и карандаш как раз сломался; к спящей красавице, чтобы выспаться к следующему разу.
Приятно, что у нас четыре времени года, а не два и не одно, как у некоторых, и приятно, чо они нам даются без усилий, потому что неохота солнце за руку водить, чтобы оно ниже зенита проходило, листья зауши тянуть, чтобы они из почек вылезли, - само как надо пройдет, сами вылезут. А мы будем любоваться. Потому что нельзя любить то, чего так сильно добиваешься, но солнце само встанет и само сядет, и не надо вставать в шесть часов утра, чтобы его поднять, а потом пилить в другой конец города, чтобы его посадить. Все нравится, все вещи сами по себе хороши: и то, что ты ко мне приедешь, и то, что я к тебе приеду, не нравится только порядок вещей: что тебя в это время дома не будет. И то, что зима сменит осень, только ее в это время не будет, потому что снега не будет и мороза, зато мороз будет летом, которое будет плохое, как осень, хорошая, как зима. Тогда надо договариваться, чтобы точно быть на месте: от и до. Чтобы точно осень была на месте: от и до. Ровно три месяца и не больше. А потом зима: чтобы ее не ждать и не звонить перед выходом, и не топтаться у двери, записку не писать тушью для ресниц: что, мол, была, когда тебя не было. А за ней лето: от и до; вчера вечером договорились, а утро оно тут как тут, прямо в постели, не раньше и не позже, а вовремя, как договорились, тоска. Одна тоска от такого порядка. Пусть лучше будет как есть, даже если и ничего нет: ты приедешь, а меня в это время не будет, хотя должна быть, весной, которой в это время не будет, должна быть. Тоже не нравится. "А чего ты, собственно, хочешь?" Порядка в беспорядке: случайно заехать, а ты как раз дома. Выглянуть летом из окна, а там как раз лето. Мало. Но здесь дело не в порядке, а в частоте: хочется так же, но чаще, значит, хочется так всегда: как раз заехать, а ты как раз дома, но это может быть только раз, а раз - не может быть всегда из-за несогласия порядка и частоты, поэтому выглянешь летом из окна, а там выходной день.
Когда увидимся? В любой день, но только не сегодня. Значит, завтра? Но когда завтра становится сегодня, оно переносится на завтра. Увидимся в воскресенье, которое за понедельник, в шесть часов, которые за девять, при дожде, который идет за снег, который обещали. Звонит телефон, который бы точно позвонил, если бы он был. Молчат.
- Мне кто-нибудь звонил? - спросила Сана Чящяжышына.
- Кто-то молчал.
Есть такая форма общения - молчание по телефону. Всегда знаешь, кто молчит кто. Промолчат целый день, а к вечеру придут. Нет, чтобы предупредить, то есть предупредить да. Пришел без звонка, Аввакум пришел. Чтобы сразу придти, увидеть, победить. Зачем ему предупреждать, он муж. А чего тут приходить, чего видеть, кого побеждать? Чящяжышьша? "Да, вот мы так живем, Чящяжышын - сосед, он в той комнате, а мы с девочкой - в той, а спящая красавица - в этой". - "А этот где?" - "А этот с нами не живет, он в оперном театре живет со своей женой, можешь посмотреть". - "Так ты для этого от меня ушла, чтобы от него уйти?" - "Для этого". - "Я тут наведу порядок". Муж - тот, кто придет и наведет порядок, чтобы по заведенному порядку жить, как надо, чтобы Венера не путалась на горизонте, а вращалась вместе с землей и с другими, как надо, муж - тот, кто будет есть суп, да, даже если его есть нет.
Чящяжышын отошел пока в сторону почитать, пока они разберутся. Чящяжышын Шекспира не читает и Байрона. Пушкин у нас прочитал и Шекспира, и Байрона. Но Чящяжышын и Пушкина не читает, он читает того писателя, который Пушкина прочитал, а значит, действуя по пути наименьшего сопротивления, Чящяжышын прочитал и Шекспира, и Байрона, и Пушкина.
- Уже крышу кладут, - сказал Аввакум Сане, - уже в том отсеке положили.
- Слышишь, - сказала Сана Чящяжышыну, - пора крышу ломать, уже в том отсеке положили.
- Слышу, - сказал Чящяжышын.
- Нужно сейчас идти, - сказал Аввакум.
- Сейчас пойдем, - ответила.
- Когда сейчас? - спросил Чящяжышын.
- Завтра сейчас, - разозлился Аввакум.
Когда спрашивают: "когда сейчас?" - о чем идет речь? Она идет всего-навсего о моменте, у которого есть свои предпосылки, который сбывается в тот момент, когда летом наступает лето и почти все блочные дома улетают вместе с тополиным пухом навсегда, до первого дождя, который быстро приводит в чувство, прибивает пух к земле, дома к фундаменту и делает из пуха сырой матрас, на котором еще сто лет можно так лежать и назначать свидание: "давай тогда завтра", - "уже сегодня было завтра", - "тогда когда?", когда сейчас этот пух, который вообще-то никто не любит, был таким необыкновенным, так сильно он был любим, был ужасно хорошим, прекрасно хорошим.
- А их там много? - спросила Сана.
- Кого?
- Солдат.
Их там много, солдат хватает, у них там теплушка и приходит подкрепление. Они каждый день, а не "завтра сейчас" ломают наше, чтобы построить свое. Но ведь Екатерина же сказала: "Не надо строить", по-русски же сказала, не надо класть крышу. А они строят и кладут. Но раз уж она Баженову не дала положить крышу, то какого, спрашивается, они-то? Чего они-то тут ползают, кто они-то такие, чтобы класть крышу? Только природа, только она способна доделать то, что не дали сделать человеку, то, что он хотел сделать, потому что бывает такой человек, который, например, способен построить город там, где природа не хотела, на болоте, например, а он захотел и построил, но природа на него не работает, дай ей время, и она опять сделает из его города свое болото, и мраморные кочки будут просто кочками; она на другого человека работает, на того, кто ее не насиловал, березки, за косички не выдирал, этот человек ей не помещал со своим дворцом, и природа работает на него, сама за него достроит, без солдат.
- Надо идти, - сказал Аввакум.
- Да ты, парень, не торопись. Кто нас в бой поведет? - сказал ему Чящяжышын.
- Что? - спросил Аввакум.
- Кто? - спросил Чящяжышын.
А правда, кто? Ясное дело, кто. Нас месячная стихия поведет, она из нас самая сильная. Если бы тебе нужно было в тридцать лет научиться голову держать, ты бы не научился, и на живот бы не научился переворачиваться, ни сидеть, ни ходить, не говоря о том, что говорить, да и не родился бы ты в тридцать лет, завалил бы ты это все дело с рождением, застрял бы где-нибудь в трубах, и привет. "Что значит "привет?" А то и значит, что девочка нас поведет в бой, как самая старшая, раз она позже всех, и выносливая, она из нас ближе всего стоит к природе, а Аввакум, например, стоит дальше, чем Сана, а Чящяжышын еще дальше.
- А может, вы пока на разведку, - сказала Сана, - а я пока с девочкой побуду?
- Это можно, - сказал Чящяжышын.
Разгуляется - не разгуляется? "Если не разгуляется, то тогда у меня на свидание час, а если у тебя полчаса, то тогда у меня пятнадцать минут, а если у тебя пятнадцать минут, то тогда у меня пять минут". - "За пять минут не успеем". - "Смотря что, а если у тебя тоже пять минут, то тогда пошел ты, знаешь куда!" - "Ну куда?" Разгулялась, значит - ни минуты. Из одной соски захлебывается, из другой устает сосать. Почему не делают нормальные, стандартные? И на улице разгулялось: солнце ест хорошо и не плачет, и не писает, это дождь пописает, а ветер подсушит, и не обязательно присутствие человека. "Лучше ты ко мне приходи, они ушли на разведку". - "Лучше ты ко мне, она ушла в магазин". - "И когда придет?" И когда давно один историк описывал одного императора, он описал коня как неотъемлемую часть туловища императора, даже глазки коня описал и хвост. И когда Сана пойдет к Отматфеяну, она пойдет с девочкой внутри как с неотъемлемой частью своего туловища, а поскольку девочка имеет снаружи: и кроватку, и ванну, и коляску, и весы, - Сана пойдет с кроваткой и коляской внутри, и с углом, где ее поставить, и с аллеей, где ее катать. Тяжело. "Мне тяжелее, лучше ко мне". Отматфеян придет налегке, он даже туловище с собой не возьмет, он его оставит своему коню. Он только возьмет быстро часть туловища, без чего нельзя обойтись. А когда вернется его жена из магазина, она найдет часть туловища Отматфеяна без одной части, а он сможет легко оправдаться, скажет, что отдал в хорошие руки, а сам пошел по делам. Да, в день свидания мы каждый раз откажемся от свидания раз и навсегда, чтобы это свидание бьыто в последний раз, а чтобы его уже никогда не могло быть завтра, у нас сегодня будет три сегодня сразу, и мы изведем друг друга так, как в последний раз; раз уж ничего больше не будет никогда, мы все скажем сразу друг другу и сделаем все сразу раз и навсегда, ведь это ты звонишь в дверь, когда ты сидишь напротив меня, ты ломишься и стучишь ботинками в дверь, чтобы меня проверить, где я, с кем я, ты сидишь напротив, и это ты звонишь условным звонком в дверь, чтобы я тебе не открыла, чтобы ты позвонил по телефону условным звонком, а не молчал три раза, а на четвертый сказал "але", это ты сидишь напротив меня и ломишься ко мне в дверь, чтобы я изобразила, что меня нет дома, когда я есть прямо перед тобой, и нечего мне звонить, когда ты сидишь напротив меня. И ты по дороге ко мне уже сделал то, что я сделала по дороге к тебе. И нам нечего делать вместе то, что мы сделали вместе, когда было отдельно, тогда зачем мы вместе сейчас? Чтобы убедиться в достоверности того, что мы существуем вместе, когда мы отдельно; нет! все, что было сказано выше, намного меньше того, что будет сказано ниже, потому что вместе нам в сто раз больше есть что делать друг с другом: нам, во-первых, есть что делать с каждым в отдельности, потом нам есть что делать с нами, взятыми нами вместе, отданными каждому из нас в отдельности. Мы вертимся, как белки в колесе, чтобы успеть все сразу, чтобы не обидеть каждого из нас и нас, вместе взятых. И вот именно потому, что нам так много есть что делать, когда мы вместе друг с другом, и так мало есть что делать, когда мы отдельно друг от друга, и, чтобы привести в равновесие два эти положения, мы так мало должны быть вместе друг с другом и так много должны быть отдельно друг от друга. А выйти из равновесия, это, значит, к большему добавить большее и к меньшему добавить меньшее. И чтобы нам опять вернуться в равновесие, нам нужно к малому, которое мы представляем из себя, когда мы отдельно друг от друга, добавить большее, то, что мы представляем из себя, когда мы вместе друг с другом, и, чтобы не выйти из равновесия, нам нельзя к большему, которое мы представляем из себя сегодня, когда мы вместе, добавить снова большее, которое мы представляли бы из себя завтра, если бы снова были вместе, нам только можно отнять от сегодняшнего большего самое меньшее, что будет у нас завтра, когда нас вместе не будет, чтобы сохранить равновесие.
Как девочку назовем? можно Анной, уже была - Австрийская; Еленой? тоже была; Екатерина? Александра? Таня? тогда Ларина; Наташа - Ростова или Гончарова; Аделаида Иванна - колода карт. Все уже были, имен нет, назвать никак нельзя. Назовем ласточка или солнышко. Ласточка Ивановна, Солнышко Ивановне - "ты готов усыновить всю природу!". Зачем дети нужны? Чтобы их сфотографировать. "Ты вот так ее подержи и туда встань, хороший кадр. Теперь я подержу и туда встану, а ты сюда нажми". Передам, как обезьянку в Сочи: "улыбочку! готово". Кричит. Почему она кричит? Кто же спорит, там было хорошо, в утробе, на всем готовом, в магазин не надо ходить, хочешь ногой в печень дашь, хочешь в звезду, "а во лбу звезда горит, а в носу сопля блестит", и не надо строить космический корабль, чтобы долететь до звезды - все под рукой. А вот не пролезет верблюд в игольное ушко! Надо сначала разрезать иголку, а потом зашить: три шва снять через пять дней, а остальные рассосутся сами. И что хорошего после того, как пролезешь: ори, чтобы покормили, чтобы вовремя сменили, не можешь выразить мысли: последовательно, лаконично, поэтично, можешь только громче и тише, мысль - в силе голоса.
До того, как сначала было слово, сначала было междометие - "краткое изъявление движений духа". Что она сказала? Она сказала "уа". Интонация крика, по ней мы судим о состоянии стихии. И погода - показатель природы, и характер - показатель человека; человек с плохой погодой, встал не с той ноги, от него сильно дует, он качается, он - обильные осадки и ниже ноля; стихия с хорошим характером: она ласково светит, без заморозков, при умеренных порывах. Стихия дает нам делать только самое необходимое, и не больше; мы делаем то, что может уложиться в крик. Не делаем больше или меньше крика, а делаем ровно крик.
...пока стоит тишина, и стоит, пока слышно, как кто-то живет в парке, судя по шороху - заяц, который летит от птицы, которая скачет за ним, и полевая мышь, которую ест бездомная собака, мышь, которая уже стала собакой, потому что та ее съела, следовательно, время идет.
Все комнаты проходные, а Чящяжышын выбрал себе похуже, самую последнюю, в торце, самую грязную, ту, где "осен", а когда она стала самой чистой, когда он пол заасфальтировал и посеял газон, и крыша у него "протекает" точно по сводке погоды, ему, конечно, не охота оттуда выметаться. "Ты что, так и будешь через нас ходить, это тебе что, проходной двор?" Это ему проходной двор. Живем у всех на виду, любой может придти и посмотреть, как спим, как едим. Спинка стула, одна спинка, стула нет. Едим из тарелки без дна. И все равно каждый предмет стоит миллион, музейный экспонат, потому что "это я сидел на этом стуле и сломал его, это я спал на этой кровати и помял ее, это я пил из этой чашки и разбил ее", все равно потом соберут, починят и склеят, и поставят под стекло на витрину, и за осмотр будут брать с посетителей по тридцать копеек, а с учащихся по десять, а солдатам бесплатно, а солдаты и не пойдут смотреть, потому что бесплатно они и сейчас, пока реставрируют, не смотрят, как мы едим, как спим. Кроватку поставим у окна, со стеклами всегда чистыми, потому что их нет. А на табуретку поставим весы, чтобы поела и взвесить, пописала и взвесить. Прибавляет в весе. Земля при рождении потеряла в весе и никак не может добрать; сначала ее вроде бы хорошо кормили, а теперь она не доедает: жертвенных младенцев выхаживают в вакууме, а жертвенных барашков самим не хватает, поэтому Земля голову держит плохо: но на животе лежит, на бок сама переворачивается. Растет не по дням, а по часам, девочка растет, ее Таней зовут.
- Ну что уставился? - Отматфеян это сказал посетителю. Тот зашел в комнату и встал, как пень.
- Осматриваю.
- Тридцать копеек давай. За осмотр платить полагается.
- Так недействующий.
Ошибся посетитель. Действующий. "Видишь, кроватка стоит, девушка спит на лежаке, эта девушка всегда и везде спит, она, так сказать, спящая красавица". Ушел и тридцать копеек не дал, ему самому надо. А нам не надо. На нас просто так можно придти и посмотреть, вся жизнь на виду. Могут оштрафовать за акт при скоплении народа, а народ не оштрафуют за то, что он скопился как раз в том месте, где производят акт. Девочка кричит, ее Аней зовут; заткнуть уши вороньим криком, жалко, что тут не поют соловьи. Народу, как грязи, как говорит наш общий друг. Если с каждого собрать по тридцать копеек, то можно пообедать, а если каждый день собирать, то каждый день можно обедать, а если есть не хочется, то можно откладывать. Но есть каждый день хочется, поэтому откладывать нечего, и тридцать копеек никто не дает, поэтому есть нечего. Питаемся святым духом. А девочка все равно прибавляет в весе, ее Катей зовут, за счет нашего веса, который убывает. Живем при таком строе, при котором все хорошо: идет радиоактивный дождь, а все хорошо; птички над нами пролетят, над Финляндией помрут, а все хорошо; помидоры соберут, привезут и выбросят, и хлеб выбросят, и картошку, а колбасу не выбросят, потому что ее даже не привезут. Все, что само растет хорошо, то выбрасываем, а все что самим надо делать, делаем плохо, зато все у нас хорошо. Сидим на шее. Погибали люди, у которых жена была б..., а не научный работник. У Пушкина была б..., у Блока б..., а у Достоевского - научный работник и у Толстого - научный работник. Как будем вести хозяйство, какую рыбу будем ловить, в какой реке? Нельзя строить жизнь, исходя из того, что "увидимся на той неделе на пять минут". Это на той неделе пяти минут было мало, а так целые недели некуда девать. О чем люди друг с другом говорят? Об общих знакомых, об ужине, о кино, о книжках - редко, о солнце - никогда, если оно не "погода". Общих знакомых нет, ужина - нет, кино - нет, солнца - нет. Что нас связывает? Одно дело, "это дело", которое мы никак не можем довести до конца. Как же все светит, греет, зеленеет, когда мы к "этому делу" стремимся, когда дверь закрыта и телефон не отвечает, и есть дела, которые на "это дело" не оставляют времени. Тогда пусть "этим делом" природа займется, доделает за нас то, что мы сами не можем доделать. Ведь выросли на стенах дворца кустики и березки, и стало лучше, так пусть "это дело" солнышко пригреет, дождик его польет, где гром, где молния, а мы будем только подставлять, где руки, где голову, где что надо и даже будем разговаривать: "А теперь тебе плохо, ты бы хотел, чтобы я ушла?" - "Почему?" "После того, как дело сделано?" - "Почему?" - "Вылечу в одну секунду!" - вот когда нужны крылья, чтобы уже на лестнице в подъезде приземлиться, и там одеться, и там же перышки расправить.
"Я тебя выставлю отсюда с ребенком, с кроваткой и весами, ты у меня будешь жить одна, чтобы духу тут твоего не было, в оперном театре, будешь стучать в дверь, которой нет, разобьешь стекло, которого нет, и я тебя впущу, я тебе ничего не разрешу, я тебе не разрешу все, посажу тебя к себе на шею, ты будешь у меня сидеть до пятидесяти лет, пока девочка не подрастет, ее Машей зовут, потом ты пересядешь к ней, она будет переводчицей, переводы, это что? источник дохода? Вот для чего развалилась Вавилонская башня, чтобы переводить стихи по пятьдесят строчек в день, по полтиннику за строчку - с узбекского на русский, с грузинского на русский, а ты у меня будешь заниматься "этим делом" и никаким другим делом ты у меня заниматься не будешь, ты у меня пойдешь отсюда по такой красивой улице, как в Англии, но только грязной, а навстречу тебе собака плохой породы, но главное, чтобы "она человек была хороший". Отматфеян затряс дерево, и сухие пеленки попадали, а мокрые застряли. Он переложил девочку из кроватки коляску и выкатил ее вон.
- Что ты делаешь?
- Уходи.
- Почему?
- Уйди, Сана.
- Почему?
- Уйдешь ты или нет!
- Почему?
Отматфеян навалился, он стал выталкивать Сану в проход без двери, но дверь не пускала.
- Скажи, почему? Ты меня любишь?
- Страшно!
- Тогда почему?
Есть и другие дети и другие жены, как и другие деньги, которых нет. Нельзя со всем этим жить, но надо хотя бы навещать раз в семьдесят шесть лет, как нас навещает комета Галлея, которая с нами развелась, у нас с ней разные фамилии и разная прописка, и мы живем в разных местах.
- Но ведь я тебя...
- А как я тебя!
- Даже если бы ты был мне собакой, я тебя...
- И я тебя!
- Даже если бы ты был мне...
- И я тебя!
Тогда их нужно убивать, других жен и мужей, нужно истреблять, раз мы не можем их навещать раз в семьдесят шесть лет, и, если они пойдут на нас войной, мы будем безжалостны.
- Ты ведь только меня?.. - спросил.
- Больше никого!
- И я только тебя.
- Я думала, что когда ты узнаешь, как я тебя, то ты уже не будешь меня так сильно, как я тебя.
- Еще больше!
Потому что нашим женам и мужьям только разреши сделать один шаг из нашего с ними прошлого в наше настоящее, как они тут как тут каждый день в нашем настоящем со своей яичницей, брюками, которые малы, дырками, театрами, праздниками, выходными днями и вечерами; все у них отнять! все жалко, все наше не дам, отдайте мои игрушки!
- А теперь уходи! - сказал.
- Почему?
- Не только из-за них, но даже из-за нас. Мы, конечно, друг друга... ты меня... и я тебя жутко! Но как только мы вместе, нас меньше, чем когда мы отдельно, и нас больше.
Когда мы вместе - нас один, а когда мы отдельно - нас два, даже четыре, потому что у тебя - нас двое и и у меня - нас двое.
- А на что я буду жить?
- Это другой разговор.
Всегда мужу есть на что жить, и даже остается для жены, которой всегда жить не на что.
- Пошел ты знаешь куда! Никуда отсюда не уйду.
- Тогда я сам уйду.
- Но ведь ты же меня...
- Я тебя так, как никого никогда. А если бы я тебя меньше...
- И куда же ты пойдешь жить?
- Тут рядом, в оперный театр.
Отматфеян не стал собирать чемодан, не выкорчевал ни одного пня, не взял с собой ни одного деревца. Он ей оставил все: кусты, листья, надписи на стенах, он не унес с собой ни одной канавки, он был благороден.
В Пушкинском музее идет выставка, на которую не попасть, потому что там маленький гардероб. Пальто приходит столько же, сколько людей, но люди вмещаются, а пальто - нет, значит, выставки нужно открывать только летом, когда люди приходят без пальто.
Чящяжышын выполз из своей комнаты на своих двоих, которые, может, были и не его.
- Чего это с ним? - спросил Чящяжышын Сану.
- С ним то, что не с тобой и не со мной, - ответила.
Отматфеян тот, кто один за всех, а мы не те, кто все за одного. Он тот, кто будет нас поить и кормить, а мы те, кто встанем из-за стола и скажем спасибо. Почему все именно так? Разве Отматфеян убил или украл или не почитал отца и мать? Тогда почему же Чящяжышын живет как птица небесная: не сеет, не жнет, а Отматфеян чем хуже? Но это он должен зарабатывать на жизнь - собирать с посетителей по тридцать копеек, а их сюда приходит даже меньше, чем в пушкинский музей пальто, потому что здесь нет гардероба.
Живем мы напротив друг друга. И будем так жить, пока дворец не достроят и оперный театр не развалится. Смотрим друг на друга через окно, разговариваем через дверь: "Я на все способна, я тебя так ненавижу, я ради этого все бросила, чтобы жить в этой дыре и встречаться - где? У тебя на бороде". - "А мне хорошо, да? Я месячного ребенка бросил, чтобы жить среди дерьма и костров, почему?" Потому что одному хуже, чем вдвоем, а вдвоем хуже некуда. Если есть такой человек, с которым можно жить вдвоем (Чящяжышын не считается), покажите мне его, приду и буду жить. Нет такого, значит, мы будем встречаться. И встречаться не будем. То есть мы не будем встречаться каждый день. Мы каждый у себя будем ходить из сортира в ванную, из ванной в сортир, чтобы мама не догадалась, чтобы друг не заметил. Мы будем себя доводить до того, что-каждый день будем доводить до того, чтобы в этот день уже ничего не было и не могло быть. Чтобы каждый день могло быть в другой день. И если в этот день я захочу больше, чем ты, ты будешь беспощаден ко мне, так же как и я буду беспощадна к тебе, если в этот день ты захочешь больше, чем я. Но если в этот день мы вместе захотим больше, чем мы, вместе взятые в отдельности, мы будем, как беспомощные сосиски, мы себе позволим друг друга и расплатимся за это на следующий день, когда каждый будет себе возвращать себя, мы оба победили, потому что оба проиграли, потому что победа равна проигрышу.
Были герои в мировой литературе, которые так сильно любили друг друга, что преодолевали препятствия, чтобы друг с другом быть. Препятствия такие: папа с мамой не велят, денег нет, жить негде. Все эти препятствия мы преодолели, и, хотя мама с папой так и не велят, денег так и нет и жить негде, мы все-таки живем и преодолеваем свои препятствия, чтобы друг с другом не быть. А ведь мы любим друг друга не меньше, чем Ромео и Джульетта, у них просто до этого не дошло, и у Отелло с Дездемоной до этого не дошло, хотя, если бы он ее не задушил, то, может быть, и дошло, и у Татьяны с Онегиным, может быть, дошло, если бы она изменила мужу, но она не изменила, но он ее задушил, но они отравились, а мы живы, и нам надо пить, есть, любить.
- Я живой человек, я тебя полюбила.
- Как меня можно любить, когда я живой человек? Живой человек, конечно, может любить, но не живого человека.
- А живого, да или нет?
- Да, если его нет.
Где его нет? Отматфеян "нет" в оперном театре, где поют птицы. Девочка не поет. Почему не мелодия, а крик? Будет петь, когда научится говорить. Значит, сначала слово, а потом мелодия, и птицы знают слова, и поэтому поют. Теперь понятно, почему в опере не разберешь слов, потому что и у птиц не разберешь слов.
Времени даже не хватит, чтобы оно могло остаться. Мы будем голодные и злые на то, что вокруг люди, которые все делают быстро и хорошо. Но все, что у них быстро и хорошо, оборачивается тем, что у нас медленно и плохо, а само собой это будет быстро и хорошо. Сана не будет быстро вскакивать, чтобы быстро девочку покормить и быстро ее гулять выкатить, чтобы быстро ее обратно прикатить и быстро покормить, и быстро спать уложить, чтобы она быстрее сидела, быстрее ходила, быстрее жила; нет, Сана будет в оперном театре валяться в постели с Отматфеяном, пока девочка кричит во дворце, и будет есть быстро и хорошо.
- Кто-то сюда идет, - сказала Сана.
- Кажется, моя жена, - ответил Отматфеян.
Оказывается, у него есть жена. По крайней мере, была. А Сана ничего не знала, нет, знала, но забыла. И он знал, но забыл. Но это всегда позразумевалось. Спрячешься в шкаф, когда она войдет, - сказал.
В шкафу уже сидит. Она же и сидит в шкафу, прячется от предыдущей жены, которая тоже там сидит и прячется от предыдущей, и каждая выскакивает и убивает последующую. Нет, Сана не будет прятаться в шкафу, она их всех сразу закроет в шкафу, чтобы они все сразу задохнулись, чтобы они передушили там друг друга, а потом задохнулись или сначала задохнулись, а потом передушили.
- Давай отсюда в окно, это точно она, - сказал.
Сейчас она будет здесь. Когда она будет здесь, Сана будет за окном, потому что когда в дверь входит каждая предыдущая жена, каждая последующая выходит через окно. Вошла. Вышла.
Деревья шумят. Они сами выросли, но так, как были задуманы: аллея, просека, одно дерево, ряд деревьев. В отличие от дворца, который тоже был задуман (фундамент, стены, арка, анфилады), но сам не вырос, но все-таки подрос: природа включилась в работу, разбросав на стенах "то березку, то рябину", она из новой вещи, в которой неловко показаться, сделала старую и любимую: протирки на коленках, мы будем частью природы, когда потихоньку будем ходить к солдатам и сажать кустики там, где они их вырвали. И ветер, и дождь будут ходить с нами: они будут бить стекла и заливать пол. Они будут нашими союзниками.
Мы каждый раз сегодня начнем с того, что завтра начнем работать. Чящяжышын пьет чай, даже нечем размешать: ложка в каше, а палец - в ж..., и стихи пишет. Поэтическая форма дана, чтобы лучше усвоить информацию: что жизнь - дар напрасный и случайный, что на свете счастья нет, а есть покой и воля, что были люди в наше время, что на берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и чем лучше сказано о том, что было, тем значительнее становится то, что было, потому что слово больше события. Но у Чящяжышына нет события, равного слову, так же как и у слова нет события, равного Чящяжышыну. Чящяжышын знает слова, которыми можно есть, спать, умываться, но он не знает слов, которыми можно видеть и слышать: "Скажите, что я должен увидеть на этой картине?" - и" хотя Чящяжышын хочет писать стихи, стихи не хотят писать его. И они идут к другим: к Сане, но у нее "белье надо постирать и девочку уложить"; к Отматфеяну, но у него магазин скоро закроют и карандаш как раз сломался; к спящей красавице, чтобы выспаться к следующему разу.
Приятно, что у нас четыре времени года, а не два и не одно, как у некоторых, и приятно, чо они нам даются без усилий, потому что неохота солнце за руку водить, чтобы оно ниже зенита проходило, листья зауши тянуть, чтобы они из почек вылезли, - само как надо пройдет, сами вылезут. А мы будем любоваться. Потому что нельзя любить то, чего так сильно добиваешься, но солнце само встанет и само сядет, и не надо вставать в шесть часов утра, чтобы его поднять, а потом пилить в другой конец города, чтобы его посадить. Все нравится, все вещи сами по себе хороши: и то, что ты ко мне приедешь, и то, что я к тебе приеду, не нравится только порядок вещей: что тебя в это время дома не будет. И то, что зима сменит осень, только ее в это время не будет, потому что снега не будет и мороза, зато мороз будет летом, которое будет плохое, как осень, хорошая, как зима. Тогда надо договариваться, чтобы точно быть на месте: от и до. Чтобы точно осень была на месте: от и до. Ровно три месяца и не больше. А потом зима: чтобы ее не ждать и не звонить перед выходом, и не топтаться у двери, записку не писать тушью для ресниц: что, мол, была, когда тебя не было. А за ней лето: от и до; вчера вечером договорились, а утро оно тут как тут, прямо в постели, не раньше и не позже, а вовремя, как договорились, тоска. Одна тоска от такого порядка. Пусть лучше будет как есть, даже если и ничего нет: ты приедешь, а меня в это время не будет, хотя должна быть, весной, которой в это время не будет, должна быть. Тоже не нравится. "А чего ты, собственно, хочешь?" Порядка в беспорядке: случайно заехать, а ты как раз дома. Выглянуть летом из окна, а там как раз лето. Мало. Но здесь дело не в порядке, а в частоте: хочется так же, но чаще, значит, хочется так всегда: как раз заехать, а ты как раз дома, но это может быть только раз, а раз - не может быть всегда из-за несогласия порядка и частоты, поэтому выглянешь летом из окна, а там выходной день.
Когда увидимся? В любой день, но только не сегодня. Значит, завтра? Но когда завтра становится сегодня, оно переносится на завтра. Увидимся в воскресенье, которое за понедельник, в шесть часов, которые за девять, при дожде, который идет за снег, который обещали. Звонит телефон, который бы точно позвонил, если бы он был. Молчат.
- Мне кто-нибудь звонил? - спросила Сана Чящяжышына.
- Кто-то молчал.
Есть такая форма общения - молчание по телефону. Всегда знаешь, кто молчит кто. Промолчат целый день, а к вечеру придут. Нет, чтобы предупредить, то есть предупредить да. Пришел без звонка, Аввакум пришел. Чтобы сразу придти, увидеть, победить. Зачем ему предупреждать, он муж. А чего тут приходить, чего видеть, кого побеждать? Чящяжышьша? "Да, вот мы так живем, Чящяжышын - сосед, он в той комнате, а мы с девочкой - в той, а спящая красавица - в этой". - "А этот где?" - "А этот с нами не живет, он в оперном театре живет со своей женой, можешь посмотреть". - "Так ты для этого от меня ушла, чтобы от него уйти?" - "Для этого". - "Я тут наведу порядок". Муж - тот, кто придет и наведет порядок, чтобы по заведенному порядку жить, как надо, чтобы Венера не путалась на горизонте, а вращалась вместе с землей и с другими, как надо, муж - тот, кто будет есть суп, да, даже если его есть нет.
Чящяжышын отошел пока в сторону почитать, пока они разберутся. Чящяжышын Шекспира не читает и Байрона. Пушкин у нас прочитал и Шекспира, и Байрона. Но Чящяжышын и Пушкина не читает, он читает того писателя, который Пушкина прочитал, а значит, действуя по пути наименьшего сопротивления, Чящяжышын прочитал и Шекспира, и Байрона, и Пушкина.
- Уже крышу кладут, - сказал Аввакум Сане, - уже в том отсеке положили.
- Слышишь, - сказала Сана Чящяжышыну, - пора крышу ломать, уже в том отсеке положили.
- Слышу, - сказал Чящяжышын.
- Нужно сейчас идти, - сказал Аввакум.
- Сейчас пойдем, - ответила.
- Когда сейчас? - спросил Чящяжышын.
- Завтра сейчас, - разозлился Аввакум.
Когда спрашивают: "когда сейчас?" - о чем идет речь? Она идет всего-навсего о моменте, у которого есть свои предпосылки, который сбывается в тот момент, когда летом наступает лето и почти все блочные дома улетают вместе с тополиным пухом навсегда, до первого дождя, который быстро приводит в чувство, прибивает пух к земле, дома к фундаменту и делает из пуха сырой матрас, на котором еще сто лет можно так лежать и назначать свидание: "давай тогда завтра", - "уже сегодня было завтра", - "тогда когда?", когда сейчас этот пух, который вообще-то никто не любит, был таким необыкновенным, так сильно он был любим, был ужасно хорошим, прекрасно хорошим.
- А их там много? - спросила Сана.
- Кого?
- Солдат.
Их там много, солдат хватает, у них там теплушка и приходит подкрепление. Они каждый день, а не "завтра сейчас" ломают наше, чтобы построить свое. Но ведь Екатерина же сказала: "Не надо строить", по-русски же сказала, не надо класть крышу. А они строят и кладут. Но раз уж она Баженову не дала положить крышу, то какого, спрашивается, они-то? Чего они-то тут ползают, кто они-то такие, чтобы класть крышу? Только природа, только она способна доделать то, что не дали сделать человеку, то, что он хотел сделать, потому что бывает такой человек, который, например, способен построить город там, где природа не хотела, на болоте, например, а он захотел и построил, но природа на него не работает, дай ей время, и она опять сделает из его города свое болото, и мраморные кочки будут просто кочками; она на другого человека работает, на того, кто ее не насиловал, березки, за косички не выдирал, этот человек ей не помещал со своим дворцом, и природа работает на него, сама за него достроит, без солдат.
- Надо идти, - сказал Аввакум.
- Да ты, парень, не торопись. Кто нас в бой поведет? - сказал ему Чящяжышын.
- Что? - спросил Аввакум.
- Кто? - спросил Чящяжышын.
А правда, кто? Ясное дело, кто. Нас месячная стихия поведет, она из нас самая сильная. Если бы тебе нужно было в тридцать лет научиться голову держать, ты бы не научился, и на живот бы не научился переворачиваться, ни сидеть, ни ходить, не говоря о том, что говорить, да и не родился бы ты в тридцать лет, завалил бы ты это все дело с рождением, застрял бы где-нибудь в трубах, и привет. "Что значит "привет?" А то и значит, что девочка нас поведет в бой, как самая старшая, раз она позже всех, и выносливая, она из нас ближе всего стоит к природе, а Аввакум, например, стоит дальше, чем Сана, а Чящяжышын еще дальше.
- А может, вы пока на разведку, - сказала Сана, - а я пока с девочкой побуду?
- Это можно, - сказал Чящяжышын.
Разгуляется - не разгуляется? "Если не разгуляется, то тогда у меня на свидание час, а если у тебя полчаса, то тогда у меня пятнадцать минут, а если у тебя пятнадцать минут, то тогда у меня пять минут". - "За пять минут не успеем". - "Смотря что, а если у тебя тоже пять минут, то тогда пошел ты, знаешь куда!" - "Ну куда?" Разгулялась, значит - ни минуты. Из одной соски захлебывается, из другой устает сосать. Почему не делают нормальные, стандартные? И на улице разгулялось: солнце ест хорошо и не плачет, и не писает, это дождь пописает, а ветер подсушит, и не обязательно присутствие человека. "Лучше ты ко мне приходи, они ушли на разведку". - "Лучше ты ко мне, она ушла в магазин". - "И когда придет?" И когда давно один историк описывал одного императора, он описал коня как неотъемлемую часть туловища императора, даже глазки коня описал и хвост. И когда Сана пойдет к Отматфеяну, она пойдет с девочкой внутри как с неотъемлемой частью своего туловища, а поскольку девочка имеет снаружи: и кроватку, и ванну, и коляску, и весы, - Сана пойдет с кроваткой и коляской внутри, и с углом, где ее поставить, и с аллеей, где ее катать. Тяжело. "Мне тяжелее, лучше ко мне". Отматфеян придет налегке, он даже туловище с собой не возьмет, он его оставит своему коню. Он только возьмет быстро часть туловища, без чего нельзя обойтись. А когда вернется его жена из магазина, она найдет часть туловища Отматфеяна без одной части, а он сможет легко оправдаться, скажет, что отдал в хорошие руки, а сам пошел по делам. Да, в день свидания мы каждый раз откажемся от свидания раз и навсегда, чтобы это свидание бьыто в последний раз, а чтобы его уже никогда не могло быть завтра, у нас сегодня будет три сегодня сразу, и мы изведем друг друга так, как в последний раз; раз уж ничего больше не будет никогда, мы все скажем сразу друг другу и сделаем все сразу раз и навсегда, ведь это ты звонишь в дверь, когда ты сидишь напротив меня, ты ломишься и стучишь ботинками в дверь, чтобы меня проверить, где я, с кем я, ты сидишь напротив, и это ты звонишь условным звонком в дверь, чтобы я тебе не открыла, чтобы ты позвонил по телефону условным звонком, а не молчал три раза, а на четвертый сказал "але", это ты сидишь напротив меня и ломишься ко мне в дверь, чтобы я изобразила, что меня нет дома, когда я есть прямо перед тобой, и нечего мне звонить, когда ты сидишь напротив меня. И ты по дороге ко мне уже сделал то, что я сделала по дороге к тебе. И нам нечего делать вместе то, что мы сделали вместе, когда было отдельно, тогда зачем мы вместе сейчас? Чтобы убедиться в достоверности того, что мы существуем вместе, когда мы отдельно; нет! все, что было сказано выше, намного меньше того, что будет сказано ниже, потому что вместе нам в сто раз больше есть что делать друг с другом: нам, во-первых, есть что делать с каждым в отдельности, потом нам есть что делать с нами, взятыми нами вместе, отданными каждому из нас в отдельности. Мы вертимся, как белки в колесе, чтобы успеть все сразу, чтобы не обидеть каждого из нас и нас, вместе взятых. И вот именно потому, что нам так много есть что делать, когда мы вместе друг с другом, и так мало есть что делать, когда мы отдельно друг от друга, и, чтобы привести в равновесие два эти положения, мы так мало должны быть вместе друг с другом и так много должны быть отдельно друг от друга. А выйти из равновесия, это, значит, к большему добавить большее и к меньшему добавить меньшее. И чтобы нам опять вернуться в равновесие, нам нужно к малому, которое мы представляем из себя, когда мы отдельно друг от друга, добавить большее, то, что мы представляем из себя, когда мы вместе друг с другом, и, чтобы не выйти из равновесия, нам нельзя к большему, которое мы представляем из себя сегодня, когда мы вместе, добавить снова большее, которое мы представляли бы из себя завтра, если бы снова были вместе, нам только можно отнять от сегодняшнего большего самое меньшее, что будет у нас завтра, когда нас вместе не будет, чтобы сохранить равновесие.