Страница:
– Рокти – твоя сестра?
– Мы двойняшки, – Лист шагнул чуть шире, ушел вперед. То ли показывать дорогу на поворотах, то ли избегал разговора.
– Совет – это совет Старейших? – Я не отставал.
– Конечно. – Снова заинтересованный взгляд искоса. – Другого совета нет. И прибавь шагу, до заката осталось не так уж много времени.
Думаю, я верно расценил это предложение и заткнулся. Миновав еще пару поворотов, мы снова зашли в тупик, который на сей раз оканчивался дверью. Незапертая, она легко открылась с одного толчка и, перешагнув порог, Лист сделал широкий приглашающий жест, усмехнулся криво:
– Добро пожаловать! Коль скоро сестрица задалась целью проникнуть в совет, я полагаю, ты – первый из длинной череды незваных гостей. А значит, достоин особого приема.
– Очень любезно. – Сарказм не помешал мне воспользоваться приглашением. Признаться, я думал только о том, где бы мне преклонить голову или на худой конец – присесть.
Лист не предоставил мне такой возможности. Я не успел еще окинуть взглядом просторной комнаты все с теми же скругленными углами, овального стола и дюжины полукресел по центру, когда Лист потянул меня куда‑то в сторону, мы снова нырнули в короткий теперь уже проход и очутились в комнате поменьше, стены который были закрыты полками, а пол заставлен тяжелыми с виду ларями. Лист открыл один, вынул рыжую плотную куртку из грубо выделанной замши – я надел ее, и рукава оказались коротки. Из другого сундучка он выудил щетку с жесткой щетиной и деревянную расческу с редкими зубьями, пару склянок и маленькую коробочку, перекинул через плечо отрез материи.
– Идем, полью тебе на руки. – Он толкнул меня в спину, направляя к другому ходу, и мы очутились в маленькой кухоньке. В ней не было очага, но обилие посуды наводило на мысль о еде. Я сглотнул. Очередной ход вел из кухни в центральную комнату.
Лист указал на медный таз на слишком низкой для моего роста тумбочке, открыл коробочку, поставил рядом. Взял глиняный кувшин и, сняв крышку с бочки, зачерпнул воды.
В коробочке лежал желтоватый порошок. Я набрал горстку. Плотно спрессованный и мелкий, он и не думал разлетаться, прилип к пальцам. Вода из кувшина полилась на руки, и на ладонях запенилось. Я принялся спешно мыть руки, рискнул и мазанул мокрым и скользким по лицу, шее – свежие порезы ожгло болью, хватанул воды за воротник, но зато почувствовал себя много лучше.
Слив воду, Лист принялся сочинять ужин: достал из‑под длинных столов корзины, набрал овощей, в туесках нашлись бобы и крупа, бочка с водой не закрывалась и, похоже, была бездонна. Я черпнул еще, кое‑как вымыл голову, расчесался, взялся чистить жесткой щеткой джинсы и кроссовки. Куртка в плечах была узка и стесняла движения, я снял ее, отнес обратно и положил в ларь. Лист хмыкнул и нагрузил меня работой – я сел чистить то, что на наших базарах называют синенькими, а по науке, кажется, баклажанами. Беседа была сведена к коротким репликам «подай-принеси».
Примерно через полчаса появилась Рокти. Мы уже заполнили полуфабрикатом три некрупных котелка, и мне было страшно интересно, что же станет с ними дальше. Но, едва взглянув в лицо охотницы, я потянулся вытереть руки, – Рокти была чем‑то сильно раздосадована, она не зашла в кухоньку, крикнула с порога:
– Скорей! – и тут же скрылась.
Я бросился следом, едва догнал уже в коридоре.
– Что стряслось? – Она не сочла нужным ответить, и я затылком почувствовал жар обиды.
Отстав чуть, я следовал за ней молча. А она все прибавляла шагу, и скоро мы уже едва не бежали. Когда она резко сбавила темп, я понял, что мы пришли, и оглядел себя бегло. Мокрые волосы, исцарапанная рожа, грязные джинсы и размокшие, потерявшие форму кроссовки. Не знаю, на что я рассчитывал, но порог следующей комнаты я переступил, расправив плечи, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой.
Я ожидал старой голливудской декорации с просторной залой и старцами в белых одеждах по периметру, но ничего подобного не увидел. В комнате ничуть не больше размерами, чем та, куда привел меня Лист, суетилась масса народу. Склонившись над маленькими круглыми столиками голова к голове, одни обсуждали что‑то, другие писали, третьи читали длинные свитки.
Рокти уверенно обошла две такие группы и заняла свободное место у третьей, я сел рядом. Без подлокотников, но с высокой спинкой, кресло вынудило меня взгромоздить руки на стол, и вся моя напускная уверенность будто просочилась в песок.
– Никита? – Он, бесспорно, был много старше Рокти, седина проблескивала на висках. Открытый взгляд успокаивал и не отпускал, я едва видел, кто еще сидел рядом.
– Да.
– Я хотел бы услышать ответы на некоторые возникшие у совета вопросы. Можешь обращаться ко мне «Старейший». – Я кивнул, кажется, несколько нервно. – Успокойся. – Он взял меня за руку, заставив расцепить сплетенные крепко пальцы. Я вздрогнул, но тут же расслабился. – Та девочка, ребенок, расскажи нам, как вы встретились, как она выглядела, что говорила. Все, что вспомнишь, и не страшно, если ты забудешь какие‑то мелочи, мы понимаем, ты устал.
И я заговорил. Сбиваясь и путаясь сперва и все увереннее – дальше. Скоро я видел ее будто перед собой – рыжее солнце в волосах, ясная улыбка, ладошки, прячущие задорный смех, – и сердце невольно сжималось в тревоге. Росток сомнения, проклюнувшийся было у избушки, был выполот с корнем. Чем дольше я говорил, тем жарче разгоралось желание действовать, одна мысль о том, что я покинул тракт, углубился так далеко в лес, не начал немедленно поиски, жгла. Я не окончил еще, когда ктран вдруг выпустил мою руку.
– Ты бредишь, Рокти. Он не мог ошибиться. Это ребенок. Обыкновенный человеческий ребенок.
– Да послушайте же меня! Я видела следы!
– Нет. Это ты послушай меня, Рокот. – И она замолчала, разом, сжавшись в комок, будто от окрика. – Ты – лучший следопыт клана. Но, чтобы быть членом совета, этого недостаточно. Совет примет решение в строгом соответствии с обычаями народа ктранов. – Последнюю фразу он произнес тоном ровным и официальным, не позволяющим остаться за столом хоть на минуту дольше.
– Что будет со мной? – Я все же не мог уйти так.
– Что будет? – Ктран казался озадаченным. – Да ничего. Отдохни немного, клан дарует тебе имя гостя, потом мы не станем задерживать тебя.
– Благодарю.
Рокти казалась раздосадованной, молчала весь путь обратно, хмурилась и хмыкала неразборчиво под нос. Я тоже молчал, тоска перехлестывала грудь, не отпускало ощущение стремительно утекающего времени. Я должен был начать поиски и не мог приступить к ним немедленно. Закат затухал над лесом, наступающая ночь не давала надежды на успех, а измотанный организм требовал сна.
За овальным столом нас ждали уже. Лист развлекался компанией сумрачного Ясеня: глядел, ухмыляясь, как тот ковыряет ложкой овощное рагу. От глиняных горшочков шел пар.
– О! – Лист вскочил на ноги, едва открылась дверь, Ясень поднял взгляд, но улыбка его погасла, когда он увидел выражение лица Рокти. – Наконец‑то. Я, признаться, устал ждать. Что? – Лист прошел на кухню и вернулся с парой новых горшочков, мы сели. – Совет опять не прислушался к твоим словам, Рокот?
– Ты! – Рокти вдруг обернулась ко мне требовательно. – Скажи мне ты, ты был там и видел все, разве мог ребенок вести себя так, как повела себя эта… девочка?
Я отложил ложку, которую взял было. Посмотрел в яростные зеленые глаза, ответил честно:
– Рокти, это был ребенок. Я знал это, даже соглашаясь с тобой. Да, я видел следы, они не сказали мне ничего, я не следопыт. И завтра, едва рассветет, я отправлюсь искать девочку, кем бы она ни была.
– Я тоже пойду! – Признаться, я был удивлен. – Уверена, мы должны найти ее. И, если я была права… совет пожалеет.
Хохот Листа заглушил робкие возражения Ясеня:
– Рокти, нехорошо угрожать совету. Ты не должна делать так, не ходи, пусть чужак ищет сам. – Он пытался схватить ее за руки, умоляюще ловил взгляд.
Она глядела только на меня, будто я был источником всех ее бед, и, едва почувствовав руку Ясеня на запястье, вскочила, отступив на шаг.
– Что он найдет сам? Он же не следопыт!
Ее смех лишил меня последних иллюзий. Наша взаимная симпатия мне привиделась. Если Рокти и станет помогать, то лишь из своих политических соображений. Я отодвинул горшочек, поднялся.
– Спасибо за гостеприимство, кров и стол, так сказать. Где я могу лечь поспать?
– Идем, покажу, – Лист стал вдруг серьезен. Куда делась ирония? Обернувшись к Ясеню произнес тихо: – Извини, друг. Не вышло посидеть сегодня. К себе пойдешь или у нас останешься?
– Останусь, – буркнул Ясень, огладил колено, покосился на остатки в горшочке и взялся решительно за ложку.
Лист пожал плечами, прошел и толкнул одну из дверок по периметру. Оглянулся выжидающе. Я посмотрел на Рокти. Та стояла, поджав губы, глядя мимо и вглубь. «К черту!» – решил я и быстро пересек комнату, перешагнул порог.
Зеленый полумрак успокаивал, воздух был свеж и призрачно ароматен. Я привык уже к умиротворяющему, медовому свету деревянных стен подземного поселка. Здесь стены были сплошь увиты плющом. Выступ, служивший кроватью, оказался для меня слишком короток, но достаточно широк, чтоб свернуться калачиком: в изножье стоял сундук. Я вздохнул невольно, захотелось упасть и отключиться немедленно. Я шагнул к лежаку, стягивая косоворотку. Сзади хлопнула дверь, погрузив комнату в малахитовую темень. Щелчок пальцев. Я обернулся – Лист стоял у входа, пара светляков вилась рядом, он щелкнул пальцами еще раз, и еще пара поднялась от стены, полетела на звук.
– Они просыпаются от резких звуков. Не буди их без надобности, они тускнеют бодрствуя. А я, признаться, давно не открывал спальни солнцу. К нам заходит только Ясень, да и тот остается редко. – Рокти тяготится им, хоть и жалеет.
Он замолк – стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.
– Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит ее от любой опасности, только от глупости ее собственной не сможет. Сделаешь?
– Да уж постараюсь. – Он кивнул, развернулся. – Подожди, – остановил его я. Он вновь оперся о гладкий окоем дверного хода. – Рокти… чего она хочет?
– Рожна! – Я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. – Совет ей покоя не дает. У нас как? Все семейственно. Не пробьется Рокот в совет – придется весь век по‑над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь – везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу. – Он повесил голову раздумчиво. – А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.
– Поня-а-атно. – Я вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.
– Ясень ее сильно смущает, – продолжил вдруг Лист, и я насторожился. – Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот – сам не гам и другим не дам – кое‑кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса – глядишь, и успокоится, найдет себе по нраву кого‑нибудь.
Он снова замолчал, и я сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец Лист хмыкнул, толкнул створку. Свет не ударил по глазам, как бывает обычно, он был мягкий, медвяной. В комнате уже никого не осталось, стол остался неприбранным.
– Ты голодный небось? – Лист прошел, взял мой горшочек. – Остыло уж все, погреть?
– Оставь. – Я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод – не тетка, и я действительно обойдусь холодным. – Где вы еду готовите, кстати? – Второй кусок последовал за первым. – Я очага не видел.
– Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдем! – Лист устремился на кухню. Я поспешил следом.
– Смотри, – Лист присел на корточки у низенького шкафчика – деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. – Это очаг, сердце дома.
Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь.
– И все. Подождем чуток только, прихватом вытащим.
Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.
– Лист. Что это, Лист?
Он засмеялся моему удивлению.
– Говорю ж – очаг, сердце дома. В каждом поселке – домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом – это ядро, ствол и ветви. Очаг – ядро, комнаты – ствол, переходы – ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже поселок.
– А дерево? Площадка на дереве – это что? И дом… – Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.
– Все деревья растут. Дом – это дерево. Только растет он во всех направлениях и очень податлив. – Лист глядел с улыбкой. – Неужто и впрямь не знаешь?
– Не знаю, Лист. У нас нет такого.
– Ну, скажем, видит мастер росток дома, – Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провел по переплетениям неодетой рукой, – находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, – рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, – начинает работу.
Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.
– Там обрежет, там привьет, скобы ставить начнет… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче – когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри все растить легче, – он зацепил вторую ложку.
– А ваша? – Я отправил порцию в рот. – Что ваша семья? Вы ж не вдвоем здесь живете?
Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.
– Вдвоем… Бывай. До завтра. – И ушел. Только дверью в спальню хлопнул.
Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдернул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.
Я взял горшочек и пошел к себе. Почти автоматически прищелкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел все дочиста. Мыслей не было, были какие‑то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук – столкну еще ногами ночью, – задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жесткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.
Глава 5
– Мы двойняшки, – Лист шагнул чуть шире, ушел вперед. То ли показывать дорогу на поворотах, то ли избегал разговора.
– Совет – это совет Старейших? – Я не отставал.
– Конечно. – Снова заинтересованный взгляд искоса. – Другого совета нет. И прибавь шагу, до заката осталось не так уж много времени.
Думаю, я верно расценил это предложение и заткнулся. Миновав еще пару поворотов, мы снова зашли в тупик, который на сей раз оканчивался дверью. Незапертая, она легко открылась с одного толчка и, перешагнув порог, Лист сделал широкий приглашающий жест, усмехнулся криво:
– Добро пожаловать! Коль скоро сестрица задалась целью проникнуть в совет, я полагаю, ты – первый из длинной череды незваных гостей. А значит, достоин особого приема.
– Очень любезно. – Сарказм не помешал мне воспользоваться приглашением. Признаться, я думал только о том, где бы мне преклонить голову или на худой конец – присесть.
Лист не предоставил мне такой возможности. Я не успел еще окинуть взглядом просторной комнаты все с теми же скругленными углами, овального стола и дюжины полукресел по центру, когда Лист потянул меня куда‑то в сторону, мы снова нырнули в короткий теперь уже проход и очутились в комнате поменьше, стены который были закрыты полками, а пол заставлен тяжелыми с виду ларями. Лист открыл один, вынул рыжую плотную куртку из грубо выделанной замши – я надел ее, и рукава оказались коротки. Из другого сундучка он выудил щетку с жесткой щетиной и деревянную расческу с редкими зубьями, пару склянок и маленькую коробочку, перекинул через плечо отрез материи.
– Идем, полью тебе на руки. – Он толкнул меня в спину, направляя к другому ходу, и мы очутились в маленькой кухоньке. В ней не было очага, но обилие посуды наводило на мысль о еде. Я сглотнул. Очередной ход вел из кухни в центральную комнату.
Лист указал на медный таз на слишком низкой для моего роста тумбочке, открыл коробочку, поставил рядом. Взял глиняный кувшин и, сняв крышку с бочки, зачерпнул воды.
В коробочке лежал желтоватый порошок. Я набрал горстку. Плотно спрессованный и мелкий, он и не думал разлетаться, прилип к пальцам. Вода из кувшина полилась на руки, и на ладонях запенилось. Я принялся спешно мыть руки, рискнул и мазанул мокрым и скользким по лицу, шее – свежие порезы ожгло болью, хватанул воды за воротник, но зато почувствовал себя много лучше.
Слив воду, Лист принялся сочинять ужин: достал из‑под длинных столов корзины, набрал овощей, в туесках нашлись бобы и крупа, бочка с водой не закрывалась и, похоже, была бездонна. Я черпнул еще, кое‑как вымыл голову, расчесался, взялся чистить жесткой щеткой джинсы и кроссовки. Куртка в плечах была узка и стесняла движения, я снял ее, отнес обратно и положил в ларь. Лист хмыкнул и нагрузил меня работой – я сел чистить то, что на наших базарах называют синенькими, а по науке, кажется, баклажанами. Беседа была сведена к коротким репликам «подай-принеси».
Примерно через полчаса появилась Рокти. Мы уже заполнили полуфабрикатом три некрупных котелка, и мне было страшно интересно, что же станет с ними дальше. Но, едва взглянув в лицо охотницы, я потянулся вытереть руки, – Рокти была чем‑то сильно раздосадована, она не зашла в кухоньку, крикнула с порога:
– Скорей! – и тут же скрылась.
Я бросился следом, едва догнал уже в коридоре.
– Что стряслось? – Она не сочла нужным ответить, и я затылком почувствовал жар обиды.
Отстав чуть, я следовал за ней молча. А она все прибавляла шагу, и скоро мы уже едва не бежали. Когда она резко сбавила темп, я понял, что мы пришли, и оглядел себя бегло. Мокрые волосы, исцарапанная рожа, грязные джинсы и размокшие, потерявшие форму кроссовки. Не знаю, на что я рассчитывал, но порог следующей комнаты я переступил, расправив плечи, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой.
Я ожидал старой голливудской декорации с просторной залой и старцами в белых одеждах по периметру, но ничего подобного не увидел. В комнате ничуть не больше размерами, чем та, куда привел меня Лист, суетилась масса народу. Склонившись над маленькими круглыми столиками голова к голове, одни обсуждали что‑то, другие писали, третьи читали длинные свитки.
Рокти уверенно обошла две такие группы и заняла свободное место у третьей, я сел рядом. Без подлокотников, но с высокой спинкой, кресло вынудило меня взгромоздить руки на стол, и вся моя напускная уверенность будто просочилась в песок.
– Никита? – Он, бесспорно, был много старше Рокти, седина проблескивала на висках. Открытый взгляд успокаивал и не отпускал, я едва видел, кто еще сидел рядом.
– Да.
– Я хотел бы услышать ответы на некоторые возникшие у совета вопросы. Можешь обращаться ко мне «Старейший». – Я кивнул, кажется, несколько нервно. – Успокойся. – Он взял меня за руку, заставив расцепить сплетенные крепко пальцы. Я вздрогнул, но тут же расслабился. – Та девочка, ребенок, расскажи нам, как вы встретились, как она выглядела, что говорила. Все, что вспомнишь, и не страшно, если ты забудешь какие‑то мелочи, мы понимаем, ты устал.
И я заговорил. Сбиваясь и путаясь сперва и все увереннее – дальше. Скоро я видел ее будто перед собой – рыжее солнце в волосах, ясная улыбка, ладошки, прячущие задорный смех, – и сердце невольно сжималось в тревоге. Росток сомнения, проклюнувшийся было у избушки, был выполот с корнем. Чем дольше я говорил, тем жарче разгоралось желание действовать, одна мысль о том, что я покинул тракт, углубился так далеко в лес, не начал немедленно поиски, жгла. Я не окончил еще, когда ктран вдруг выпустил мою руку.
– Ты бредишь, Рокти. Он не мог ошибиться. Это ребенок. Обыкновенный человеческий ребенок.
– Да послушайте же меня! Я видела следы!
– Нет. Это ты послушай меня, Рокот. – И она замолчала, разом, сжавшись в комок, будто от окрика. – Ты – лучший следопыт клана. Но, чтобы быть членом совета, этого недостаточно. Совет примет решение в строгом соответствии с обычаями народа ктранов. – Последнюю фразу он произнес тоном ровным и официальным, не позволяющим остаться за столом хоть на минуту дольше.
– Что будет со мной? – Я все же не мог уйти так.
– Что будет? – Ктран казался озадаченным. – Да ничего. Отдохни немного, клан дарует тебе имя гостя, потом мы не станем задерживать тебя.
– Благодарю.
Рокти казалась раздосадованной, молчала весь путь обратно, хмурилась и хмыкала неразборчиво под нос. Я тоже молчал, тоска перехлестывала грудь, не отпускало ощущение стремительно утекающего времени. Я должен был начать поиски и не мог приступить к ним немедленно. Закат затухал над лесом, наступающая ночь не давала надежды на успех, а измотанный организм требовал сна.
За овальным столом нас ждали уже. Лист развлекался компанией сумрачного Ясеня: глядел, ухмыляясь, как тот ковыряет ложкой овощное рагу. От глиняных горшочков шел пар.
– О! – Лист вскочил на ноги, едва открылась дверь, Ясень поднял взгляд, но улыбка его погасла, когда он увидел выражение лица Рокти. – Наконец‑то. Я, признаться, устал ждать. Что? – Лист прошел на кухню и вернулся с парой новых горшочков, мы сели. – Совет опять не прислушался к твоим словам, Рокот?
– Ты! – Рокти вдруг обернулась ко мне требовательно. – Скажи мне ты, ты был там и видел все, разве мог ребенок вести себя так, как повела себя эта… девочка?
Я отложил ложку, которую взял было. Посмотрел в яростные зеленые глаза, ответил честно:
– Рокти, это был ребенок. Я знал это, даже соглашаясь с тобой. Да, я видел следы, они не сказали мне ничего, я не следопыт. И завтра, едва рассветет, я отправлюсь искать девочку, кем бы она ни была.
– Я тоже пойду! – Признаться, я был удивлен. – Уверена, мы должны найти ее. И, если я была права… совет пожалеет.
Хохот Листа заглушил робкие возражения Ясеня:
– Рокти, нехорошо угрожать совету. Ты не должна делать так, не ходи, пусть чужак ищет сам. – Он пытался схватить ее за руки, умоляюще ловил взгляд.
Она глядела только на меня, будто я был источником всех ее бед, и, едва почувствовав руку Ясеня на запястье, вскочила, отступив на шаг.
– Что он найдет сам? Он же не следопыт!
Ее смех лишил меня последних иллюзий. Наша взаимная симпатия мне привиделась. Если Рокти и станет помогать, то лишь из своих политических соображений. Я отодвинул горшочек, поднялся.
– Спасибо за гостеприимство, кров и стол, так сказать. Где я могу лечь поспать?
– Идем, покажу, – Лист стал вдруг серьезен. Куда делась ирония? Обернувшись к Ясеню произнес тихо: – Извини, друг. Не вышло посидеть сегодня. К себе пойдешь или у нас останешься?
– Останусь, – буркнул Ясень, огладил колено, покосился на остатки в горшочке и взялся решительно за ложку.
Лист пожал плечами, прошел и толкнул одну из дверок по периметру. Оглянулся выжидающе. Я посмотрел на Рокти. Та стояла, поджав губы, глядя мимо и вглубь. «К черту!» – решил я и быстро пересек комнату, перешагнул порог.
Зеленый полумрак успокаивал, воздух был свеж и призрачно ароматен. Я привык уже к умиротворяющему, медовому свету деревянных стен подземного поселка. Здесь стены были сплошь увиты плющом. Выступ, служивший кроватью, оказался для меня слишком короток, но достаточно широк, чтоб свернуться калачиком: в изножье стоял сундук. Я вздохнул невольно, захотелось упасть и отключиться немедленно. Я шагнул к лежаку, стягивая косоворотку. Сзади хлопнула дверь, погрузив комнату в малахитовую темень. Щелчок пальцев. Я обернулся – Лист стоял у входа, пара светляков вилась рядом, он щелкнул пальцами еще раз, и еще пара поднялась от стены, полетела на звук.
– Они просыпаются от резких звуков. Не буди их без надобности, они тускнеют бодрствуя. А я, признаться, давно не открывал спальни солнцу. К нам заходит только Ясень, да и тот остается редко. – Рокти тяготится им, хоть и жалеет.
Он замолк – стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.
– Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит ее от любой опасности, только от глупости ее собственной не сможет. Сделаешь?
– Да уж постараюсь. – Он кивнул, развернулся. – Подожди, – остановил его я. Он вновь оперся о гладкий окоем дверного хода. – Рокти… чего она хочет?
– Рожна! – Я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. – Совет ей покоя не дает. У нас как? Все семейственно. Не пробьется Рокот в совет – придется весь век по‑над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь – везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу. – Он повесил голову раздумчиво. – А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.
– Поня-а-атно. – Я вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.
– Ясень ее сильно смущает, – продолжил вдруг Лист, и я насторожился. – Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот – сам не гам и другим не дам – кое‑кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса – глядишь, и успокоится, найдет себе по нраву кого‑нибудь.
Он снова замолчал, и я сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец Лист хмыкнул, толкнул створку. Свет не ударил по глазам, как бывает обычно, он был мягкий, медвяной. В комнате уже никого не осталось, стол остался неприбранным.
– Ты голодный небось? – Лист прошел, взял мой горшочек. – Остыло уж все, погреть?
– Оставь. – Я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод – не тетка, и я действительно обойдусь холодным. – Где вы еду готовите, кстати? – Второй кусок последовал за первым. – Я очага не видел.
– Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдем! – Лист устремился на кухню. Я поспешил следом.
– Смотри, – Лист присел на корточки у низенького шкафчика – деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. – Это очаг, сердце дома.
Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь.
– И все. Подождем чуток только, прихватом вытащим.
Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.
– Лист. Что это, Лист?
Он засмеялся моему удивлению.
– Говорю ж – очаг, сердце дома. В каждом поселке – домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом – это ядро, ствол и ветви. Очаг – ядро, комнаты – ствол, переходы – ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже поселок.
– А дерево? Площадка на дереве – это что? И дом… – Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.
– Все деревья растут. Дом – это дерево. Только растет он во всех направлениях и очень податлив. – Лист глядел с улыбкой. – Неужто и впрямь не знаешь?
– Не знаю, Лист. У нас нет такого.
– Ну, скажем, видит мастер росток дома, – Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провел по переплетениям неодетой рукой, – находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, – рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, – начинает работу.
Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.
– Там обрежет, там привьет, скобы ставить начнет… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче – когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри все растить легче, – он зацепил вторую ложку.
– А ваша? – Я отправил порцию в рот. – Что ваша семья? Вы ж не вдвоем здесь живете?
Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.
– Вдвоем… Бывай. До завтра. – И ушел. Только дверью в спальню хлопнул.
Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдернул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.
Я взял горшочек и пошел к себе. Почти автоматически прищелкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел все дочиста. Мыслей не было, были какие‑то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук – столкну еще ногами ночью, – задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жесткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.
Глава 5
Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замерз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице – плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз – размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, – я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Темно-зеленая листва там влажно поблескивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.
– Доброе утро! – Рокти звонко смеялась где‑то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.
– Доброе, доброе, – проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.
– Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. – И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная веревка.
– Погоди, обуться дай. – Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. – Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Ее плющ оплел.
– Оставь, горшок до вечера сам на полку вернется.
Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по веревке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.
Когда я поднялся, наконец, на ноги – насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом темно-зеленой листвы, – Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала веревку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего – гнедого жеребца.
Натягивая куртку, я изучал предоставленное в мое полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашел сбоку – ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, – покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.
– Никогда не ездил верхом, да? – Рокти широко улыбалась. Я едва оторвал взгляд от лошадиной спины. Узда лежала в руках, как дохлый уж.
– Расслабься, спину прямо… да расслабься же! – Она захохотала, укрыв лицо в ладони.
Ясень глядел хмуро, ситуация не забавляла его, я даже почувствовал что‑то вроде признательности.
– Мы пойдем шагом, – Рокти едва успокоилась, прыскала в ладошку, – просто сиди прямо и держи равновесие. Опусти каблук… каблук опусти! Запомни, пятками ты посылаешь лошадь вперед, а поводьями – сдерживаешь…
Мы тихо тронулись сперва через поляну, потом – под низкие своды ветвей над лесной тропинкой. Рокти, чью непринужденную грацию опытной наездницы подчеркивала моя неуклюжесть, поглядывала на меня, игриво усмехаясь. Она непрестанно подшучивала надо мной и лишь иногда перемежала свои едкие замечания довольно дельными советами. Мне казалось даже, что я неплохо держусь в седле, и лишь суровый взгляд Ясеня, замыкавшего нашу процессию, отрезвлял.
Вороная кобылка Рокти по кличке Рыжая характером очень походила на свою хозяйку. Игривая, буйная, нетерпеливая, чувствуя свою силу, она шаловливо взбрыкивала, храпела и дико поводила очами, ища выхода своей энергии. Сумрак – конь, доставшийся мне, – был сдержаннее, спокойней. Серый, Ясень так и называл его – Серый, казалось, готов был к любой работе – идти ли под седлом, или впрячься в телегу. Никуда не торопясь, пустив коней неспешным шагом, мы медленно, но верно продвигались вперед.
Вскоре лес вокруг наполнился неярким светом еще скрытого за деревьями солнца. Я искал знакомые ориентиры, надеясь еще раз увидеть избушку и дверь, ведущую домой, ждал, когда же появится поляна. Рокти почувствовала мое беспокойство. Даже не обернувшись, тропа была слишком узкой, чтобы лошади могли идти рядом, бросила:
– Ты зря надеешься. Ночью я попросила братьев разведать дорогу, они взяли след, а мы идем за ними.
Я сник. Только услышав это, понял, как же хотелось мне вернуться. Уставившись в мерно покачивающуюся спину Рокти, я пытался убедить себя, что ничуть не жалею.
Часа через два, когда складки на джинсах начали ощутимо натирать бедра, лес поредел, и мы вышли на очередную поляну. Там нас ждали двое. Высокий и крепкий, будто ствол векового дуба, человек и волк, массивный дикий зверь, стоящий рядом. Они оба не шевельнулись, пока мы не приблизились. Рокти натянула поводья, только оказавшись рядом, и я последовал ее примеру. Молодой человек смотрел на меня светло-зелеными глазами и усмехался.
– Это чужак? Сирроу был прав: он не боится, – и кивнул куда‑то мне за спину. Я обернулся и увидел, что Ясень остался под сводами леса, не сойдя с тропы, не ступив на поляну.
Рокти отмахнулась. Сразу перешла к делу:
– Она была здесь? Давно?
– Нагоните к ночи, сейчас она на пути в Торжок.
– Сейчас? – Рокти, проявляя сноровку следопыта, не упускала ни малейшего нюанса, нагнулась в седле, вглядываясь пытливо. – Что она делала раньше?
– О! – Молодой человек улыбнулся лукаво. – Нашла себе провожатого и вернулась в обоз. За ним, – добавил он, кивнув на меня.
Теперь и я, рискуя потерять равновесие и свалиться с коня, нагнулся вперед.
– Не беспокойся, – молодой человек ответил на невысказанный вопрос, – она хочет быть найденной и будет ждать тебя в Торжке.
Рокти недовольно нахмурилась, попыталась перехватить нить беседы.
– Ее ждали здесь?
– Да. – Ответ был немногословен, но Рокти торжествующе обернулась. Я не обратил на это внимания: уж очень был рад, узнав, что девочка жива.
– Верхом?
– Да, верхом. Но это не повод торопиться. Говорю же, она будет ждать. – Он вдруг шагнул ко мне, положил ладонь на круп лошади, его глаза оказались совсем близко, напротив. – Тот брат… волк, что встретился тебе у ручья… когда увидишь его снова, передай: твои братья помнят и ждут тебя в твоем логове. Сделаешь?
– Сделаю… если встречу, конечно. – Растерявшись, я замолчал, но молодой человек улыбнулся ободряюще и вновь обернулся к Рокти. – Иола вызвалась проводить вас, ей по пути. – Он опустил ладонь на голову волка. Иола подняла зеленовато-желтые глаза. Где‑то далеко за спиной шумно, как кузничный горн, выдохнул Ясень.
Молодой человек отступил, дав понять, что беседа окончена. Волк, не оглядываясь, потрусил дальше, туда, где под зелеными сводами вновь продолжалась тропа. Рокти кивнула, благодаря, тронула кобылку следом. Я не нашелся что сказать и молча, оглядываясь через плечо, направил коня вперед. Ясень по широкой дуге обогнул незнакомца. Тот скрестил руки на груди и смеялся беззвучно, запрокидывая лицо к взошедшему над лесом солнцу.
После того как к нашей тройке присоединился волк, Ясень заметно поотстал, теперь я не чувствовал спиной его хмурого взгляда, да и шаги Серого были почти неразличимы. Волчица бежала по лесу то с одной стороны, то с другой, она выныривала из леса то тут, то там и, судя по редкому ворчанию Ясеня, позволяла себе подгонять отстающих. Рокти пришла в доброе расположение духа, она по‑прежнему потешалась надо мной, но уже не зло, и я начал было вновь узнавать в ней лесную охотницу. Лес, с утра немолчно трещавший голосами птиц, притих под полуденным солнцем, и потому я услышал мерный перестук копыт да легкий, едва различимый перезвон почти одновременно с охотницей.
Она чуть натянула повод. Лошадь послушно встала посреди тропы. Сумрак сделал еще пару шагов, прежде чем я догадался последовать примеру Рокти. Мы стояли на тропе рядом. Рокти держалась спокойно, непринужденно и расслабленно. Ее правая рука легла на бедро, я скосил взгляд на ее пояс с метательными ножами.
Лишь только путники оказались в поле зрения, вся настороженность Рокти пропала. Она широко улыбнулась и глянула на меня с бесовским озорством.
Навстречу нам двигалась старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком. На лошадке восседал старец, облаченный в серое рубище из грубой, но добротной ткани. По бокам лошади болтались полные седельные сумки. Дождавшись, пока странная компания поравняется с нами, Рокти, положив руку на сердце и склонив голову, произнесла:
– Долгих лет жизни, отче.
Я поспешил повторить жест. Старец ответил ласковой беззубой улыбкой. Мальчишка отвесил глубокий поклон. Подняв голову, я внимательно оглядел эту парочку. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза. Голосом, еще не утратившим силы и бодрости, старец спросил:
– Моим детям нужна помощь или добрый совет?
Рокти отвечала, сверкая улыбкой:
– Расскажи нам, отец, кто ждет нас в Торжке?
Старик тихо засмеялся:
– Откуда ж мне знать? В Торжке я не был, иду из Мглистого леса, от твоих сородичей. – Рокти чуть сникла, сразу потеряв интерес. – Хочешь, расскажу, что ждет тебя, милая?
Рокти недовольно сморщила нос. Ответ на этот вопрос ее явно не интересовал.
Мне стало неловко перед стариком, и я постарался загладить смущение вопросом:
– А ты предсказываешь будущее, дедушка?
– Дедушка? – В светло-синих глазах плясали задоринки, сухая старческая ладонь опустилась на светленькую макушку мальчишки. – Ну, пусть будет дедушка. Я вижу судьбу. Судьба – это шелковая нить в челноке ткача. Надо быть ткачом, чтоб увидеть рисунок на ткани. А я – всего лишь нить осевая.
– Доброе утро! – Рокти звонко смеялась где‑то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.
– Доброе, доброе, – проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.
– Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. – И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная веревка.
– Погоди, обуться дай. – Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. – Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Ее плющ оплел.
– Оставь, горшок до вечера сам на полку вернется.
Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по веревке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.
Когда я поднялся, наконец, на ноги – насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом темно-зеленой листвы, – Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала веревку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего – гнедого жеребца.
Натягивая куртку, я изучал предоставленное в мое полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашел сбоку – ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, – покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.
– Никогда не ездил верхом, да? – Рокти широко улыбалась. Я едва оторвал взгляд от лошадиной спины. Узда лежала в руках, как дохлый уж.
– Расслабься, спину прямо… да расслабься же! – Она захохотала, укрыв лицо в ладони.
Ясень глядел хмуро, ситуация не забавляла его, я даже почувствовал что‑то вроде признательности.
– Мы пойдем шагом, – Рокти едва успокоилась, прыскала в ладошку, – просто сиди прямо и держи равновесие. Опусти каблук… каблук опусти! Запомни, пятками ты посылаешь лошадь вперед, а поводьями – сдерживаешь…
Мы тихо тронулись сперва через поляну, потом – под низкие своды ветвей над лесной тропинкой. Рокти, чью непринужденную грацию опытной наездницы подчеркивала моя неуклюжесть, поглядывала на меня, игриво усмехаясь. Она непрестанно подшучивала надо мной и лишь иногда перемежала свои едкие замечания довольно дельными советами. Мне казалось даже, что я неплохо держусь в седле, и лишь суровый взгляд Ясеня, замыкавшего нашу процессию, отрезвлял.
Вороная кобылка Рокти по кличке Рыжая характером очень походила на свою хозяйку. Игривая, буйная, нетерпеливая, чувствуя свою силу, она шаловливо взбрыкивала, храпела и дико поводила очами, ища выхода своей энергии. Сумрак – конь, доставшийся мне, – был сдержаннее, спокойней. Серый, Ясень так и называл его – Серый, казалось, готов был к любой работе – идти ли под седлом, или впрячься в телегу. Никуда не торопясь, пустив коней неспешным шагом, мы медленно, но верно продвигались вперед.
Вскоре лес вокруг наполнился неярким светом еще скрытого за деревьями солнца. Я искал знакомые ориентиры, надеясь еще раз увидеть избушку и дверь, ведущую домой, ждал, когда же появится поляна. Рокти почувствовала мое беспокойство. Даже не обернувшись, тропа была слишком узкой, чтобы лошади могли идти рядом, бросила:
– Ты зря надеешься. Ночью я попросила братьев разведать дорогу, они взяли след, а мы идем за ними.
Я сник. Только услышав это, понял, как же хотелось мне вернуться. Уставившись в мерно покачивающуюся спину Рокти, я пытался убедить себя, что ничуть не жалею.
Часа через два, когда складки на джинсах начали ощутимо натирать бедра, лес поредел, и мы вышли на очередную поляну. Там нас ждали двое. Высокий и крепкий, будто ствол векового дуба, человек и волк, массивный дикий зверь, стоящий рядом. Они оба не шевельнулись, пока мы не приблизились. Рокти натянула поводья, только оказавшись рядом, и я последовал ее примеру. Молодой человек смотрел на меня светло-зелеными глазами и усмехался.
– Это чужак? Сирроу был прав: он не боится, – и кивнул куда‑то мне за спину. Я обернулся и увидел, что Ясень остался под сводами леса, не сойдя с тропы, не ступив на поляну.
Рокти отмахнулась. Сразу перешла к делу:
– Она была здесь? Давно?
– Нагоните к ночи, сейчас она на пути в Торжок.
– Сейчас? – Рокти, проявляя сноровку следопыта, не упускала ни малейшего нюанса, нагнулась в седле, вглядываясь пытливо. – Что она делала раньше?
– О! – Молодой человек улыбнулся лукаво. – Нашла себе провожатого и вернулась в обоз. За ним, – добавил он, кивнув на меня.
Теперь и я, рискуя потерять равновесие и свалиться с коня, нагнулся вперед.
– Не беспокойся, – молодой человек ответил на невысказанный вопрос, – она хочет быть найденной и будет ждать тебя в Торжке.
Рокти недовольно нахмурилась, попыталась перехватить нить беседы.
– Ее ждали здесь?
– Да. – Ответ был немногословен, но Рокти торжествующе обернулась. Я не обратил на это внимания: уж очень был рад, узнав, что девочка жива.
– Верхом?
– Да, верхом. Но это не повод торопиться. Говорю же, она будет ждать. – Он вдруг шагнул ко мне, положил ладонь на круп лошади, его глаза оказались совсем близко, напротив. – Тот брат… волк, что встретился тебе у ручья… когда увидишь его снова, передай: твои братья помнят и ждут тебя в твоем логове. Сделаешь?
– Сделаю… если встречу, конечно. – Растерявшись, я замолчал, но молодой человек улыбнулся ободряюще и вновь обернулся к Рокти. – Иола вызвалась проводить вас, ей по пути. – Он опустил ладонь на голову волка. Иола подняла зеленовато-желтые глаза. Где‑то далеко за спиной шумно, как кузничный горн, выдохнул Ясень.
Молодой человек отступил, дав понять, что беседа окончена. Волк, не оглядываясь, потрусил дальше, туда, где под зелеными сводами вновь продолжалась тропа. Рокти кивнула, благодаря, тронула кобылку следом. Я не нашелся что сказать и молча, оглядываясь через плечо, направил коня вперед. Ясень по широкой дуге обогнул незнакомца. Тот скрестил руки на груди и смеялся беззвучно, запрокидывая лицо к взошедшему над лесом солнцу.
После того как к нашей тройке присоединился волк, Ясень заметно поотстал, теперь я не чувствовал спиной его хмурого взгляда, да и шаги Серого были почти неразличимы. Волчица бежала по лесу то с одной стороны, то с другой, она выныривала из леса то тут, то там и, судя по редкому ворчанию Ясеня, позволяла себе подгонять отстающих. Рокти пришла в доброе расположение духа, она по‑прежнему потешалась надо мной, но уже не зло, и я начал было вновь узнавать в ней лесную охотницу. Лес, с утра немолчно трещавший голосами птиц, притих под полуденным солнцем, и потому я услышал мерный перестук копыт да легкий, едва различимый перезвон почти одновременно с охотницей.
Она чуть натянула повод. Лошадь послушно встала посреди тропы. Сумрак сделал еще пару шагов, прежде чем я догадался последовать примеру Рокти. Мы стояли на тропе рядом. Рокти держалась спокойно, непринужденно и расслабленно. Ее правая рука легла на бедро, я скосил взгляд на ее пояс с метательными ножами.
Лишь только путники оказались в поле зрения, вся настороженность Рокти пропала. Она широко улыбнулась и глянула на меня с бесовским озорством.
Навстречу нам двигалась старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком. На лошадке восседал старец, облаченный в серое рубище из грубой, но добротной ткани. По бокам лошади болтались полные седельные сумки. Дождавшись, пока странная компания поравняется с нами, Рокти, положив руку на сердце и склонив голову, произнесла:
– Долгих лет жизни, отче.
Я поспешил повторить жест. Старец ответил ласковой беззубой улыбкой. Мальчишка отвесил глубокий поклон. Подняв голову, я внимательно оглядел эту парочку. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза. Голосом, еще не утратившим силы и бодрости, старец спросил:
– Моим детям нужна помощь или добрый совет?
Рокти отвечала, сверкая улыбкой:
– Расскажи нам, отец, кто ждет нас в Торжке?
Старик тихо засмеялся:
– Откуда ж мне знать? В Торжке я не был, иду из Мглистого леса, от твоих сородичей. – Рокти чуть сникла, сразу потеряв интерес. – Хочешь, расскажу, что ждет тебя, милая?
Рокти недовольно сморщила нос. Ответ на этот вопрос ее явно не интересовал.
Мне стало неловко перед стариком, и я постарался загладить смущение вопросом:
– А ты предсказываешь будущее, дедушка?
– Дедушка? – В светло-синих глазах плясали задоринки, сухая старческая ладонь опустилась на светленькую макушку мальчишки. – Ну, пусть будет дедушка. Я вижу судьбу. Судьба – это шелковая нить в челноке ткача. Надо быть ткачом, чтоб увидеть рисунок на ткани. А я – всего лишь нить осевая.