Наталья Болдырева. Ключ

Наталья Болдырева
Ключ

Часть I. Хранитель

   Белая птица била крыльями в синей выси, уходя к стоящему в зените солнцу. Юный послушник запрокинул голову, глядя на исчезающего в вышине голубя. Внизу, во внутреннем дворе цитадели, кричали люди. Доски, перекинутые от стены к голубятне, затряслись. Он не обернулся посмотреть, кто бежит к нему, бесшумно ступая мягкими черными сапогами. Так и стоял, запрокинув голову, пока не ожгло шею болью.
   Фонтаном брызнула кровь, вмиг пропитав рясу. Заклокотал, запузырился воздух в перерезанном горле. Закружилась голова, подкосились ноги. Чьи‑то руки подхватили, не давая упасть.
   – Предатель, – прошептал учитель, глядя в глаза.
   Он не успел ответить учителю.
   Да и не смог бы.

Глава 1

   Семь лет я мечтал работать по специальности. Моя девушка оставила меня из‑за этого. И вот, когда мечта моя, наконец, сбылась, я сижу на голой земле, с руками, скрученными за спиной, и необыкновенно остро ощущаю нож, упирающийся под ребра.
   – Ты кто такой?
   Серо-стальные глаза. Мне следовало догадаться: от человека с таким взглядом не стоило ждать ничего хорошего.
   Я? Да геолог я. Обыкновенный геолог…
 
   День не задался с утра. Попав под ливень, я намертво забуксовал в одном из заповедных лесов своей необъятной родины. Отчаявшись вытолкать из канавы новенькую служебную «Ниву», я, высоко поднимая ноги и вновь с содроганием опуская их в холодную вязкую грязь, пробрался к капоту и, уже в который раз, склонился над картой. Незадача… Куда ни кинь – всюду клин. Угораздило же застрять посреди дремучего леса! До ближайшего жилья топать километров сорок, а то и все пятьдесят по бездорожью, да еще неизвестно, найдется ли в том населенном пункте тягач или, на худой конец, трактор.
   И вновь я без особой надежды заглядывал под капот, дергал насквозь промокшие, набухшие грязью еловые лапы под колесами автомобиля, открывал багажник и, уже бездумно, изучал его содержимое. Домкрат, запаска, трос, геологический молоток, пробирки для проб, кучи бумажных пакетов – с моей проблемой это зеро. Я, наконец, смирился с неизбежным и принялся собираться в дорогу.
   Связанные за шнурки кроссовки – через плечо, с заднего сиденья взял куртку, органайзер, карандаш и шахтерскую каску, из бардачка – часы, бумажник и бесполезный в этой глуши сотовый. Решив, что по пути в деревню вполне смогу наведаться на контрольные точки своего будущего рабочего участка, я прихватил с десяток пробирок, пакеты, сложил собранные вещи в рюкзак, мелочи распихал по карманам. Заперев машину, сдернул разложенную на капоте карту и, на ходу складывая ее, двинулся по затопленной весенними ливнями узкоколейке.
   Несмотря на непролазную грязь, мне начинала нравиться моя прогулка. Ноги, вспомнив многокилометровые переходы студенческих практик и научных экспедиций, взяли заботу о дороге на себя. А когда часа через полтора дорожные лужи, четко обозначив границу прошедшего ливня, закончились, я окончательно воспрянул духом и даже немного сбавил ход, вообразив, будто никуда не спешу и ни в чем не нуждаюсь. И невольно вздрогнул, когда сорока пестрым пятном сорвалась с ближайшего дерева и, возмущенно крича, пронеслась над дорогой. Если бы не это, я, возможно, и не услышал бы шороха травы под легкими шагами да шелеста раздвигаемых веток.
   – Ау-у? – позвал я наугад.
   В ответ прозвучал смех, звонкий и заразительный. Прикрывая ладошками улыбку, из леса вышла девочка, лет десяти, не старше. Белая майка, шорты, рваные сандалии на тоненьких хрупких ножках и копна пышных огненных волос, вспыхивающих при каждом движении. Круглые голубые глаза озорно щурились.
   – Ты чего кричишь, заблудился?
   – Я?! Заблудился?! – Подобное предположение возмутило меня до глубины души. – Я не могу заблудиться. У меня есть карта, – в подтверждение я развернул многократно сложенную «простыню» и ткнул пальцем в то место, где мы, по моему предположению, находились.
   – А что это у тебя такое? – девочка кивнула на мои босые ноги и вновь прикрыла рот ладошкой.
   Я опустил взгляд. Действительно. Вплоть до колен, чуть не доходя до бережно закатанных штанин, я был обут в плотную корку засохшей грязи. Усмехнувшись, я оглядел высушенную солнцем дорогу и по‑босяцки почесав одной ногой другую, предположил:
   – А ща так модно.
   Девочка захохотала, приседая и хлопая ладошками по коленям. Я улыбнулся. Уже с трудом, сквозь смех, она спросила:
   – А на голове это зачем?
   Я, не снимая своего головного убора, включил фонарь.
   – Вуаля! Это шахтерская каска.
   – Ты что, шахтер? – удивилась девочка. – А где здесь шахта?
   – Шахты здесь нет, и я не шахтер. – Мы потихоньку двинулись дальше, она улыбалась и поглядывала на меня с нескрываемым любопытством. – Я геолог. А ты? Красная Шапочка, идешь к бабушке и несешь ей пирожки?
   – Не угадал! – Девочка недовольно сморщила носик. – Не к бабушке, а от бабушки. И нет у меня никакой красной шапочки.
   – Ну, так и я – не серый волк… – Я провел ладонью по ее нагретым солнцем волосам и вновь почему‑то вспомнил, как невероятно сложно было найти эту работу.
   – Я убежала, – она искоса глядела на меня, ожидая реакции.
   – Вот как, – я не казался заинтересованным.
   – Да! – Мое очевидное равнодушие явно ее возмутило. – От деда с бабкой.
   – Так ты Колобок! Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Вредные дед с бабкой?
   – Страшно! – обрадовалась девочка моей догадке. – Ничего не разрешают, заставляют за свиньями ходить, а они такие… – Втянув голову в плечи, девочка отчаянно замотала головой. Потом как‑то очень уж по‑взрослому вздохнула. – Домой мне нельзя: мама заругает. Она говорит, что у нее и без меня хлопот полон рот. Пусть, говорит, за тобой хоть бабушка присматривает.
   – Что же ты делаешь?
   – А я к бабке совсем не хожу… Ну почти что… Но зато я гуляю по лесу!
   – Одна? – я вскинул бровь.
   – У меня есть собачка, только она сегодня дома осталась.
   – Дела? – посочувствовал я, и девочка вновь развеселилась.
   Мы шли по дороге вдвоем, и нам было легко и весело вместе. Она трещала без умолку, а мне достаточно было серьезно кивать и заинтересованно мычать. Солнце вставало быстро и припекало уже жарко, и я кое‑как почистил ступни. Когда показался поворот на контрольную точку, мне уже не хотелось расставаться со своей маленькой спутницей.
   – Слушай, подруга, – остановился я и, прикинув, что утро еще только началось, а до вечера можно успеть и до поселка добраться, и произвести рекогносцировку на местности, предложил: – А давай ты мне пробы собрать поможешь?
 
   Это было моей первой ошибкой. Самой первой и самой ужасной. Даже лезвие, твердо и жарко упирающееся в бок, не беспокоило меня так, как беспокоило отсутствие девочки. Я все еще вглядывался в темные заросли, надеясь и боясь, что вот сейчас ее приведут. Или принесут…
   – На охрану не очень‑то рассчитывай. Я наверняка успею выпустить тебе кишки, крыса! – Высокий светловолосый человек с холодными серо-стальными глазами неправильно истолковал мой мечущийся взгляд.
   – Верю, – вздохнул я, – только и ты поверь мне, пожалуйста, я не крыса… и не стукач, и не подсадная утка. Я вообще не знаю, как я тут очутился.
   Нет, конечно, в общих чертах…
 
   Девочка согласилась легко и радостно, и при первом же просвете в стене деревьев я обулся, мы свернули с дороги и углубились в лес. Судя по карте, здесь должен был быть ручей, бегущий по участку, где мне предстояло провести полных два месяца полевых работ. Место это было хорошо знакомо девочке, и вскоре мы услышали спокойное журчание воды и увидели широкий, без четких границ берегов, скачущий по диким зарослям и ныряющий под гниющие коряги поток.
   Ориентируясь скорее на звук воды, чем на яркую влаголюбивую растительность, мы пошли вверх по течению, то теряя ручей из виду, то внезапно наталкиваясь на прихотливо изгибающееся русло. От подлеска тянуло сыростью, а солнце еще не поднялось достаточно высоко, чтобы пробить густую поросль у нас над головой, и я отдал девочке свою ветровку.
   Судя по карте, мы давно уже должны были добраться до места, но я не слишком беспокоился. Девочка с энтузиазмом продиралась через бурелом, а разницу в расстоянии можно было списать на погрешности топографов и пересеченный характер местности. Одна из задач моей командировки и состояла в уточнении старых карт перед планируемым строительством. Единственное, что мне не нравилось, – это некоторое несоответствие ландшафта моим скромным ожиданиям: сырой перегной под ногами сменился суглинком, и смешанный лес начал постепенно переходить в хвойный, что обещало непредвиденные затруднения. Но когда, пригнув очередную еловую лапу, я увидел исток ручья, то застыл как вкопанный.
   Ручей выходил из пещеры в скале. Его стремительный бег дробился о каменные стены и рассыпался звонким эхом. Рука невольно потянулась к затылку. Нет здесь скал. Сроду не было, и быть не может. Уж во всяком случае – не таких здоровенных… И тем не менее… Задирая голову, не сводя глаз с этого чуда местной природы и оттого постоянно спотыкаясь, я пересек неширокую прогалину, оглядел темные своды, и на меня повеяло холодом подземелья. Девочка уже кидала камешки и слушала, как прокатывается под сводами эхо. Скала. Метров пять высотой, не меньше. Обнаженная порода указывает на достаточно ранний период формирования, и, что самое любопытное, судя по звуку бегущей воды, полость в скале достаточно велика. Все это я передумал, прыгая на одной ноге, вслепую развязывая кроссовки. Привлеченная моими ужимками, девочка отвлеклась от забавы.
   – Это что?
   – Понятия не имею. Но сейчас мы это выясним.
   Я, наконец, разулся, отдал кроссовки девочке и, строго-настрого запретив лезть за собой, нырнул в узкий темный зев. Хотя на входе мне пришлось согнуться в три погибели, но, продвигаясь, я чувствовал, что своды медленно, но верно уходят вверх, плечи расправляются, а стены раздаются настолько, что их уже можно различить только в направленном свете фонаря. Сзади что‑то заскреблось, послышался плеск воды, и рыжая головка появилась из‑под руки с фонарем. Вцепившись в мой пояс, девочка шмыгнула носом и заявила:
   – Я не хочу оставаться там одна!
   Бурный поток пенился вокруг ее щиколоток, ледяная вода свободно забегала в сандалии.
   – Куртку надень… чудо. – Она послушно сунула руки в рукава.
   Луч фонаря плясал, выхватывая из темноты покрытые белесыми потеками стены, раскидистые ветви трещин, черную, вскипающую бурунами воду. Девочка крепко уцепилась за мой ремень и, притихшая, мелко и быстро перебирала ногами, чтобы не сорваться с этого своеобразного поводка. Гул воды усиливался. Эхо, прокатываясь и громыхая, замирало где‑то вдали, оставляя неприятный осадок, в котором смешивались страх и ощущение величия природы, отчего хотелось говорить шепотом. Я как будто снова стал студентом-первокурсником. Хуже, я ощутил азарт. Этакий исследовательский зуд в заднице. Краем сознания успел еще подумать, что, прежде чем лезть не пойми куда, не мешало бы отвести девчушку домой. Но, едва представив, какая детская обида на меня обрушится, решил не гневить судьбу и ребенка. Если бы только я доверился чутью…
 
   Человек, разозлившись, чуть надавил на лезвие. Я зашипел от боли.
   – Слушай, а может, мне попросту вырезать твой лживый язык, да и дело с концом? Если ты не стукач, никто в обозе и не почешется. Все мы тут ровно что мертвые.
   Мои мозги, и так крутившиеся на предельных оборотах, закипели и не родили ничего лучше правды:
   – Я не стукач! Я вообще не отсюда! Я вышел из подземного лабиринта!
 
   Пройдя очередной поворот извилистой дороги, проделанной в твердом камне трудолюбивой водой, мы оба замерли озадаченные. Прямо перед нами большой поток, вырываясь из широкого тоннеля, дробился на множество маленьких и исчезал в десятках расщелин, подобных нашей. От всех боковых тоннелей к главному были перекинуты узкие, искусно выточенные рукой мастера мостки.
   – Ну и ну…– Вздрогнув от легкого прикосновения, я увидел горящие восторгом глаза, взгляд, настоятельно требующий идти дальше.
   Последняя мысль о возвращении умерла, не успев зародиться. Тронув босой ногой узорный камень, я чуть надавил, пробуя мостик на прочность и, удивляясь собственному безрассудству, осторожно, шаг за шагом перешел на ту сторону. Легкий ажур орнамента грозил рассыпаться в прах под тяжестью человеческого тела, однако мой переход завершился вполне благополучно. Мостик, изогнувшийся над бурлящей водой, оказался вполне надежным.
   – Сними сандалии и иди ко мне. – Все еще не доверяя прочности сооружения, я вытянул руки к девочке. – Будешь падать, прыгай вперед, я тебя поймаю.
   – Я уже купалась сегодня, – бросила та, расстегивая кожаные ремешки, однако голос ее дрожал. Я подбадривающе улыбнулся, и, легкая как ветерок, она порхнула над потоком. Тряхнув головой, откинула со лба непослушную челку, рыжий огонь лизнул ее щеки и шею.
   – Пойдем? – Голубые глаза уже были устремлены вперед.
   – Обуйся сперва. – Я не испытывал должного энтузиазма. – Это все чертовски неправильно. – Взгляд мой блуждал по стенам. Они сплошь были испещрены мелким замысловатым рисунком. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Сложные ломаные линии, как трехмерные картинки, при беглом взгляде рождали образы людей и животных, ясно угадывались силуэты крепостных стен и башенных шпилей, светило солнце, облака бежали по небу. Но стоило посмотреть на рисунок прямо, как наваждение исчезало, и глаз не был в состоянии зацепиться за что‑либо в этом диком переплетении прямых. – Ты тоже видишь это?
   – Да… – выдохнула девочка, кончиками пальцев собирая силуэт опирающегося на копье воина.
   – Черт его знает что…
 
   – Не ври, сука! – Ярость, зазвеневшая в голосе, заставила меня зажмуриться. Я ожидал верного удара ножом. Но человек с силой оттолкнул меня. Я повалился лицом в землю. Боль в переносице, как ни странно, принесла облегчение. Я завозился, пытаясь подняться без помощи связанных за спиной рук.
   – Знающий человек близко туда не пойдет, потому как запретное это место.
   Еще бы…
 
   Мы шли по нескончаемому коридору, а вокруг, на периферии зрения, сменяли одну за другой картины, рассказывающие некую историю. Ощущение, исходящее от первых изображений, вселяло тревогу и страх. Страх, дерзавший надеяться на лучшее, готовый сразиться за будущее. С десяток метров стены повествовали о великой войне, об изнуряющих годах битв, о победе, что близка к поражению. О долгожданном мире и затаенной ненависти. Далее шло простое перечисление сменяющих друг друга весен: бед, радостей, небесных знамений, земных правителей. Мирные картины народных празднеств, сбора урожая, строительства городов. Сквозь жаркую пустыню шли богатые караваны, многомачтовые парусники бороздили моря. Но даже в картинах благополучия и процветания ощущалась древняя, затаенная обида. Фанатичная готовность преследовать до конца.
   Если бы не девочка, снующая вокруг, касающаяся стен пальцами, вздыхающая и задающая вопросы, я решил бы, что все это мне лишь мерещится. Любые попытки всмотреться, уловить детали картинки ломали образ, превращали его в нагромождение беспорядочных линий. Мы ускорили шаг, чтобы чередой сменяющихся кадров просмотреть нехитрую историю, запечатленную на стенах. Когда мы подходили к последним рисункам – всеобщая смута, горящие города, шагающие сквозь дым пожарищ когорты, – я заметил едва заметный голубоватый отсвет в прочерченных по стенам бороздах. Чем дальше мы шли, рассматривая честные схватки и подлые убийства, тем ярче становилось сияние. В конце концов мы увидели его источник.
   Стены просторным куполом смыкались над подземным озером. Ярко-голубое, оно находилось в самом сердце пещеры, освещая ее своим внутренним светом. Луч фонаря с трудом ловил влажный блеск камня высоко наверху.
   – Метров сорок-пятьдесят… Этого просто не может быть!
   – Иди сюда!
   Посреди озера, ступеньками уходя под воду, находилось возвышение. С берегом пьедестал соединяли четыре моста. Девочка уже успела взбежать по одному наверх и теперь рассматривала что‑то, стоящее на самой вершине.
   Я пошел на зов.
   Вокруг озера, кольцом огибая его, тянулась какая‑то надпись. Но вряд ли я смог бы ее прочесть. Лишь обилие сложных кривых и элементы, повторяющиеся через рваные промежутки, позволяли рассмотреть в этом причудливом узоре послание.
   Девочка разглядывала свое отражение в глубокой, грубого камня чаше. Та покоилась на тонко сработанном базальтовом треножнике. Единорог, грифон, феникс. Смеясь, девочка погрузила лицо в неестественно голубую воду. Я поспешно дернул ее назад. Каскад брызг блеснул горстью самоцветов. Резко потемневшие до цвета запекшейся крови волосы прилипли ко лбу.
   – Ты че-е-го-о? – удивленно протянула она, вытирая лицо ладошкой.
   – Извини. – Несмотря на то что поступил правильно, я чувствовал себя полным идиотом.
   Достав из рюкзака пробирки, я осторожно взял пробы воды. – Здесь может быть все что угодно… – Вопреки ожиданиям, вода не потеряла цвет. Длинный тонкий стержень как будто светился изнутри. – Любые примеси…
   Взглянув на часы, я понял, что путешествие заняло слишком много времени. Дело шло к полудню, и, если мы хотели добраться до поселка засветло, надо было срочно возвращаться назад. Мне стоило неимоверного труда оторвать девочку от чудес пещеры, и когда мы, наконец, тронулись в путь, нас ожидал очередной сюрприз. При «перемотке» назад «пленка» показывала совсем другое. Двое бегут, спасаясь от преследующей толпы, их товарищи лежат, утыканные стрелами, пронзенные копьями. Сгибаясь под тяжестью громоздкой ноши, двое бегут по тоннелю, ведущему к подземному озеру. Один, обнажив клинок, готовится схлестнуться с преследователями. Второй застыл над каменной чашей, в которой покоится огромное сияющее яйцо. Обернувшись к входу, он отнимает руки от кровоточащей раны в боку, прикасается к гладкой поверхности яйца. Свет, вырывающийся из‑под окровавленных ладоней, ослепляет толпу преследователей. В следующий миг, обезумевшая, та рассыпается, и вот уже горстка перепуганных людей ищет спасения под высокими сводами тоннелей. Я предпочел бы, чтоб девочка не видела последних сцен. Блуждание по бесконечным лабиринтам, ссоры, одиночество, безумие и смерть от истощения – такова была судьба каждого из преследователей.
   – Для тебя, может, и запретное, дубина, – я рисковал, я рисковал очень сильно, – а для посвященных в темные таинства… Тот, кто не имеет права ступить под священные своды проклятых тоннелей, будет вечно блуждать в подземелье, преследуемый демонами и видениями. Он познает все муки ада и проклянет день и час своего рождения.
   Я уж проклял…
 
   Чем ближе мы продвигались к выходу, тем сильнее я беспокоился. С последней картиной, призрачно мелькнувшей на испещренной линиями стене, оправдались мои худшие опасения: я увидел бездну одинаковых потоков, исчезающих в абсолютно неотличимых друг от друга пещерах, и, хоть убей, не мог вспомнить, который из них наш. Конечно же, я не подал виду. Готов поспорить, на моей тупой физиономии не дрогнул ни один мускул. Даже спустя пару часов, когда девочка, выбившись из сил, дремала у меня на закорках, а мне казалось, что идем мы уже гораздо дольше, чем следовало бы, я все еще верил в свою звезду и пресловутое профессиональное чутье. Это все равно что заплутать в собственном офисе, говорил я себе, и за ослиное упрямство был вознагражден выходом.
   Конечно, этот выход не был входом. Тем самым, через который мы попали в этот треклятый лабиринт. Но это определенно был выход. Широкая деревянная дверь, ряд темных, разбухших от постоянной сырости досок, – это не тупик и не развилка, это определенно старый добрый выход, надежное спасение заплутавшего спелеолога. Я хохотал так, что девочка проснулась. Протерла заспанные глаза, уставилась на меня удивленно.
   – Ты чего?
   – Ничего, – я вытирал выступившие слезы, – просто дядя Никита нашел выход.
   – А разве мы заблудились? – За эту детскую веру в себя я готов был продираться на поверхность голыми руками. Благо делать мне этого не пришлось. Я устало пнул дверь ногой.
   – Нет, маленькая, просто у дяди Никиты шалят нервы. – С этими словами я переступил порог древней хибары.
 
   – Лабиринт…
   Похоже, это слово действовало на светловолосого завораживающе. Обретя, наконец, равновесие, я рискнул оглянуться. Он весь как‑то отстранился, стальные глаза смотрели внимательно. Ножа уже не было видно. Я гадал, откуда он его достал и куда спрятал. Его руки, так же как и мои, были скручены за спиной.
   – Да, лабиринт. И если бы эти олухи не набрели на мою избушку… – Я замолчал, как мне казалось, многозначительно.
   – Так ты живешь там?! – Это произнес уже другой пленный, из тех, что закрывали спинами нашу маленькую разборку. Ужас в его голосе был неподдельным, в этом меня убедило и внезапное, одновременное движение, качнувшее всех в сторону – подальше от меня.
   Конечно, жить в такой хибаре никому не захочется…
 
   Осмотрелся я, уже сидя на каком‑то шатком нагромождении ящиков. Да. Именно хибара. Трудно подобрать более точное слово. Все здесь – непрочное, насквозь прогнившее – было готово вот-вот рухнуть. Черепки и лоскутья, пестро разбросанные вокруг, казались принесенными приливом галькой и водорослями. Все указывало на то, что дом был покинут много лет назад. Полное запустение. Но вторая дверь хибары давала надежду выйти к дороге или хотя бы в лес. Мне до смерти надоели темные бесконечные подземелья. И потому, в тревоге и предвкушении, я не спешил обуваться. Долго растирал закоченевшие ступни. Пока девочка грызла вчерашний бутерброд, с болезненным удовольствием приложился к походной фляжке с коньяком. Так что, когда мы снова собрались в путь, я был бодр и спокоен, готов ко всему.
   …Но не к тому, что ожидало нас за второй дверью. Яркий свет восходящего солнца ударил по глазам. Щурясь и смаргивая набегающие слезы, я различил темные силуэты приближающихся людей. Обрадованный, я сделал шаг вперед, поднял руку, но отшатнулся, разглядев наконец лица. Страх отвратительно мешался в них с угрюмой, первобытной злобой. Руки нервно сжимали суковатые дубины. Многие принялись нагибаться, подбирая с земли камни и жирные комья грязи. Что‑то страшное творилось вокруг. Увлекая за собой девочку, я попятился назад, к входу в хибару. Заметив мои маневры, кто‑то в толпе взвизгнул и, до этого безмолвная, она взорвалась неистовыми воплями, ринулась навстречу с бешеной скоростью. Я развернулся, толкнул девочку вперед себя, заслоняя от пронзительно свистящих камней. Шаг. Проклятая дверь не имела ручки. Я вцепился в нее ногтями, силясь открыть, но не успел. Жало, впившееся в затылок, заставило меня изогнуться дугой. В глазах потемнело. Я тяжело осел на землю. Девочка, держа меня за руку, смотрела на приближающуюся толпу.
   – Беги! – Я оттолкнул ее, выдернул ладонь. Она сделала пару шагов назад. Прежде чем обогнуть злосчастную избушку, оглянулась.
   Ее взгляд был полон неисчерпаемого спокойствия… Именно этот последний взгляд позволил мне вынести избиение накатившейся толпы. Упав, я не пытался встать. Закрыв голову руками, катался по земле в надежде ускользнуть от беспорядочно мелькающих ног. Иногда это мне даже удавалось. Удары были на удивление мягкими. Но не думаю, что я продержался бы долго, если бы не подоспевшая подмога.
   – Трусы! – этот окрик заставил толпу рассыпаться.
   Приподняв гудящую голову, я увидел других людей. Людей, облаченных в кольчуги. Они бежали ко мне, и им уступали дорогу. Один, с мечом, жарко блестящим от пролитой крови, шел, заглядывая в глаза каждому, и каждый опускал взгляд.
   – Где вы были, когда мой отряд сражался с грабителями? Где бы вы вообще были, если бы не мои люди?! Прятались под своими телегами? Кто позволил вам отходить от обоза? Из-за вас я потерял пятерых… Пятерых! Герои, ха! Псы! Осмелились тявкать, лишь когда враг показал спину. Всем возвращаться к телегам и ждать там, слышали? Ждать там, пока мои люди прочесывают лес.
   Он остановился. Жалкая и присмиревшая толпа потянулась прочь от избушки. Взглядом сосчитав своих солдат, воин повернулся ко мне.
   – Пойдешь в обоз. Сам. И будешь ждать там. Ясно?
   Ничего не соображая, я отрывисто кивнул – поляна плавно закружилась. Удовлетворенный таким ответом, воин дал знак солдатам, и они пробежали мимо, задев тяжелыми мокрыми плащами, скрылись в чаще позади избушки. Я рванулся было следом, ведь именно туда убежала девочка, но один из босяков задержался, чтобы подтолкнуть меня вилами в противоположную сторону, и я побрел в указанном направлении. Человек с вилами сопровождал меня.
   Острая боль накатывала волнами. Я шел, ощупывая полученные ушибы, и мимо меня пробегали люди, много людей. Мой конвоир не пытался заговорить с ними, молчал и я, и те скрывались из виду, растворяясь в гуще кустарника. Иногда из зарослей выныривали воины. Одним взглядом оценив наш тандем, не говоря ни слова, спешили мимо – в глубь чащи. А когда в просветах показалась дорога, наперерез, ломая ветви тяжелой ношей, вывалился раненый солдат. Человек, которого он нес на плечах, был мертв. В том, что он был мертв, я не усомнился ни на миг. Руки убитого свободно свешивались с плеч солдата. Залитая кровью, неестественно вывернутая и сжатая в кулак ладонь, неровно остриженный ноготь с траурной каймой. Я покачнулся, накатила дурнота, все закружилось, и, почти падая, я отшатнулся в сторону, подальше от натужно хрипящего раненого.