– Ах, этот... – Я вру. Сознание того, что у Фрэнка есть тайно сделанный рисунок, неважно, с Хани я там или без, будоражит. Но это восторженное чувство обсуждать с Луизой я не собираюсь. – И что потом?
– Когда?
– Вчера. Когда ты налюбовалась на его коров, включая меня.
– А, – смеется она. – Потом мы выпили чаю, я все ему рассказала о себе.
– В том числе о том, как тебя бросил отец Алекса?
– О да. Он мне так сочувствовал. Что мне в нем нравится – не только это, конечно, – так это его доброта. Но такая мужская, грубая доброта, без лишних соплей и сантиментов. Ты не находишь?
– В некоторой степени... – и вовремя прикусываю язык. Но честное слово, лицемерие Фрэнка вполне заслуживает высших похвал. – Внешне – да.
– В смысле?
– Да так, неважно.
Лу пожимает плечами и захлопывает пудреницу.
– А потом он меня поцеловал.
Фу! Хотя мне даже нравится, когда строчка из песни оказывается уместна в разговоре.
– А какон тебя поцеловал? – спрашиваю я.
– Ртом, конечно. Губами.
– Хм, нормальный поцелуй? Знаешь, мне всегда казалось, что Фрэнк из тех, кто способен на винный поцелуй.
– А что такое “винный поцелуй”?
– Ну, мужчины думают, что это очень сексуально. Во время поцелуя они заливают тебе в рот вино из своего рта. Я заметила, что обычно так делают типы, которые мнят себя изощренными асами в сексе.
– Господи, – поражается Луиза. – Неужели кто-то еще на это покупается?
– Видимо, да. Они считают, что это сексуально, что это заводит.
– Однажды я такое проделала, в школе, с грушевой настойкой.
– Понятно. В этом-то и суть – никто не целует тебя с хорошим французским вином. Меня тоже однажды так поцеловали, с каким-то мерзким коктейлем... Естественно, если вино гнусное на вкус, оно вытекает у тебя изо рта, а он начинает слизывать его у тебя с подбородка.
– Как собака.
– Точно. Вообще-то я даже удивилась, что этот трюк не использовал доктор Купер.
– Он скорее из тех, кто любит голый массаж с маслом, судя по твоему описанию.
– Фу, голый с маслом! А на бутылочке с массажным маслом непременно написано “Чувственность”.
– Чувссссственность, – хихикает Луиза. И мы обе хохочем.
– Чувссственный масссаж с массслом, – шипит Луиза. – И массаж он делать совершенно не умеет. Мнет тебя как кусок теста и еще хрипит в ухо: “Расслабься”. А масло стекает между ягодиц и попадает куда не надо – полный кошмар.
– Да уж, – подхватываю я. – Потом еще пару дней ерзаешь с этим маслом в заднице и ходишь – точнее сказать, скользишь, – а пахнешь, как старая хиппи.
Луиза согласно кивает. Мы продолжаем обновлять макияж. Обожаю Луизу за то, что она разделяет мое отвращение к голому массажу с маслом.
– С языком? – небрежно кидаю я, выдержав некоторую паузу. – Поцелуй с Фрэнком – он был без вина, что радует, но с языком?
– Нет, Стелла, – смеется она. – Он поцеловал меня по-дружески, на прощанье. Но в губы. В общем, на самом деле это я поцеловала его, а он поцеловал меня в ответ.
– Ясно.
– Очень быстро, но я заметила, что целуется он хорошо.
– Правда?
– Да, – говорит она. – Чувствуется опыт.
– Да, опыта ему не занимать, – соглашаюсь я. – Нам, пожалуй, пора.
Мы идем к двери, и в это время выходит женщина из позорной кабинки.
– Какая невоспитанность, – фыркает она. – Надо знать место и время для подобных разговоров.
– Горох – очень странный фрукт, – замечает Луиза.
– Чем больше ешь – тем звонче пук, – завершаю фразу я.
Мы выкатываемся из дамской комнаты, давясь от смеха, довольные этой детской шалостью. Я сама не уследила, как развеселилась.
Я заметила, что люди, проводящие большое количество времени в шумной обстановке, например в ночных клубах, совершенно не умеют общаться. Адриан с трудом составляет предложения, зато к десерту он стал очень выразителен в жестах (возможно, это объясняется тем, что он пару раз бегал в туалет и возвращался оттуда очень оживленный). Начал он с того, что убрал прядь волос с моей щеки, потом стал кормить меня своим пудингом, а после перешел к поглаживанию моей лодыжки – этому я сопротивлялась как могла, поскольку серьезно опасалась, что его огромные кроссовки измочалят мои сапоги. Фрэнк уронил салфетку и, поднимая ее с пола, мог лицезреть происходящее под столом. Из-под стола он вынырнул с сердитым лицом, чем очень меня порадовал.
– Итак, – говорит Фрэнк, кладя руку на плечо Луизе так, что его ладонь оказывается чуть ли не у нее на груди. – Куда теперь?
– Тусоваться, – отвечает Адриан, проделывая тот же трюк своей рукой. К сожалению, моя грудь значительно крупнее Луизиной, хоть и не такая упругая. Поэтому в результате этой манипуляции он фактически схватил меня за грудь. – Черт! Извини, – конфузится Адриан, но его двигательные функции отстают от мыслительных, поэтому он в смятении все еще сжимает мою левую грудь, будто дыню.
– Хм, ты не мог бы...
– Извини, – беспомощно повторяет Адриан, все еще не в состоянии отцепиться от моей груди.
Фрэнк тянется через стол и отцепляет его от меня.
– Вот хрен, – бормочет он на родном наречии. – Я тебе челюсть сверну.
– Я нечаянно... Прости, подруга. Я принял витаминку Э.
– Ладно, – отвечаю я, еле сдерживая смех, и подмигиваю Фрэнку, моему спасителю. Вид у него не очень довольный, а Луиза так широко улыбается, что того и гляди челюсть вывихнет.
– Хороший комплект, подруга. – Луиза так долго сдерживала смех, что он прорывается громким хрюком. – Боже! – краснеет она. – Ужас как неловко. Как свинья. Простите, пожалуйста.
– Я думаю, это даже сексуально, – говорит Фрэнк, глядя на меня и медленно расползаясь в хитрой ухмылке.
– Ш-ш-ш, Фрэнк. Это никому не интересно. – Но я уже чувствую, как от смеха напрягается живот. – В общем, – поворачиваюсь я к Адриану, улыбаясь как идиотка, которая обожает, когда ее хватают за грудь после десерта, – о чем ты там говорил?
– А, да. Пойдем тусанемся в клубе, я там сегодня играю. Поначалу там не очень людно, зато у вас будет время пропустить по стаканчику.
– Ты откуда родом? – спрашиваю я Адриана. – Говоришь то с одним акцентом, то с другим.
– Слишком много хочешь знать, лапуля, – отвечает Адриан, на этот раз с акцентом американского фермера. Наверное, таблетка догнала.
– Мы идем или как? – торопит нас Фрэнк. – Мне срочно надо принять еще рюмку.
На улице они с Луизой берутся за руки. Я, подогретая четырьмя бокалами вина, дабы переплюнуть эту парочку, крепко хватаю Адриана за зад, пока мы ждем такси.
– Так держать, – радостно реагирует Адриан, поворачивается ко мне и целует в губы.
– М-м, – шепчу я ему с хрипотцой. – Так мило.
Но я все еще с трудом сдерживаю смех, особенно смешно мне становится, когда я ловлю взгляд Фрэнка, пристально и невозмутимо сверлящий меня сквозь моросящий дождь. В любом случае, если учесть, что еще пару часов назад я боялась свидания как огня, события развиваются совсем неплохо.
Туса – так именуется вечеринка в огромном ночном гей-клубе с нежным названием “Кулак”. Янгста – как только мы приближаемся к двери клуба, он перестает быть Адрианом – работает на самой большой площадке первого этажа, но тут явно есть еще пара этажей, где играют другую (и, надеюсь, более человеческую) музыку. Больше всего мне бы сейчас хотелось оторваться под хит Шарля Азнавура, ну да ладно. Все равно надо что-то делать с моими нелепыми музыкальными пристрастиями, и пара часов наимоднейших техно-ритмов расширят мой кругозор.
Янгста усаживает нас в баре первого этажа, заказывает выпивку и отчаливает к своим вертушкам, оставив на моих губах долгий ленивый поцелуй. Тут, на своей территории, он выглядит круто, и я даже рада, что хватанула его за задницу. Ну, не то чтобы очень рада, но, в общем, мне приятно.
Луиза, Фрэнк и я сидим бок о бок и оглядываемся. В заведение начинает прибывать народ, и все как минимум лет на десять моложе нас. В принципе, в этом нет ничего удивительного – я в ночном клубе не была несколько лет, и хотя Фрэнк вроде даже вписывается в эту обстановку, я знаю, что он по клубам ходить не любит. Луиза не может поверить своим глазам – она сидит, открыв рот от любопытства, отрываясь от своих наблюдений, только чтобы сообщить нам, что это сильно отличается от ее обычного окружения – детского сада, зеленого чая и фетровых шляп, и что здесь она чувствует себя старухой.
– Я даже понятия не имею, что они пьют, – говорит она, указывая на группку молодых людей с бутылочками, похожими на пивные, но в них колышется странная жидкость пастельного цвета. – Я чувствую себя бабушкой.
– Это водка или ром с соком, – говорит Фрэнк. – Ты что, в барах не бываешь?
– А-а, понятно. Нет, в бары я не хожу. Не с кем... раньше было, – жеманно улыбается она ему и снова пялится на молодежь. – И почему они все такие вялые? Они что, все под кайфом? Я даже не понимаю, что они говорят.
– Некоторые под кайфом, – поясняет Фрэнк. – Но не все. Большинство из них просто всегда такие.
– Да, сейчас молодежь не прикладывает ни к чему особых усилий, правда? – продолжает она. – В свое время, когда мы ходили по клубам, мы всегда долго наряжались, красились. Особенно когда я была панкушей.
– Что?
– Я была панком-готом.
– Ты была панком?
– Ну да, – нетерпеливо пожимает плечами Луиза. – И поэтому у меня уходила масса времени на прическу и макияж. А тут все девушки в джинсах и футболках.
– В нарядных джинсах и нарядных футболках, – говорю я. – И уж поверь, они их не на барахолке покупают и не за гроши. Но я тебя понимаю. Это сборище не назовешь оазисом моды и красоты. Однако должна тебе заметить, что панков я тоже образцом моды и красоты не считаю.
Фрэнк издевательски смеется.
– Ну, я недолго ходила в панках, – начинает оправдываться Луиза. – В общем, я хотела сказать, что пара блесток в этом море джинсы не помешала бы. И еще, мне всегда нравилось наряжаться. Единственный человек в приличном наряде здесь ты, Стелла.
– Это я нечаянно. Сдуру не догадалась, что мы окажемся в ночном клубе. Если бы знала заранее, надела бы что-нибудь поудобнее. Например, длинный черный плащ и пару клыков, чтобы угодить вам, мисс панк-вампир.
Лу корчит мне рожу и показывает язык.
В моем перетянутом поясом бархатном пальто уже становится жарко. Но если я сейчас обнажу полгектара плоти, то все сразу подумают, что бабулька дошла до ручки и приперлась клеить мужика, так что пальто остается на мне.
Приносят еще выпивку, а с ней и пакетик кокаина (подарок от Янгсты), незаметно вложенный мне в руку огромным персонажем в шляпе.
– Ого, – говорю я Фрэнку и Луизе, – нам повезло.
Фрэнк смотрит на пакетик, неуверенно зажатый в моей руке.
– Что это?
– Чарли<Кокаин (сленг).>, – цитирую я человека в шляпе. – Он сказал, тут грамма два, и если я правильно помню, то это очень много. Не хотите?
– Ты же не знаешь, откуда порошок, – пугается Луиза. – Может, он плохой, тогда в лучшем случае ты останешься калекой на всю жизнь. Я сама ни разу не пробовала.
– Слушай, перестань накручивать и себя, и меня. Я уверена, порошок хороший. Скорее всего, этот парень тут постоянно торгует, и он знаком с Адрианом. И что мне с ним делать, если вы не хотите? Я тоже наркотиками не балуюсь.
– Да брось ты, – подначивает Фрэнк, – не может быть.
– А ты хоть раз видел меня с наркотиками?
– Нет, но это только потому, что ты все время сидишь дома.
– Просто у меня своя теория насчет пожилых наркоманов. По-моему, это гнусно. Поэтому я не балуюсь.
– Давно? – спрашивает Фрэнк.
– Уже лет десять. Или больше. Ты будешь?
– Да, пожалуй, вдохну полоску, – говорит Фрэнк. – Поверить не могу, что пришел сюда с парочкой пуританок.
Луиза потягивает шампанское.
– Я не пуританка, – возражает она, кидает на Фрэнка томный взгляд и кладет руку ему на бедро.
– Нет? – как ни в чем не бывало спрашивает Фрэнк.
– Нет, – поддерживаю ее я, хотя мне откровенно не нравится выражение их лиц. – Она же панк.
– Нет, – эхом вторит Луиза, потом притягивает к себе голову Фрэнка и целует его. Взасос. Долго. Прямо на моих глазах. А он целует ее в ответ. Язык, губы, язык, потом она начинает буквально пожирать его лицо. Поверить не могу, что я смотрю на это. С ужасом и отвращением, но смотрю и не могу оторвать глаз.
Потом я сгребаю со стола конвертик с кокаином и встаю. У Фрэнка хватило такта поднять на меня взгляд и пробормотать:
– Ты куда?
– Приму дозу.
Фрэнк ненадолго отрывается от Луизы, чтобы дать передышку мышцам языка. У него на лице жуткое выражение – выражение возбужденного мужчины.
– Но ты только что сказала, что не балуешься наркотиками.
– Я передумала. Поменяла мнение на противоположное. Пока.
И я ухожу с конвертом в руках искать туалет.
Отойдя на безопасное расстояние, оборачиваюсь и смотрю на них. Голова Луизы на плече Фрэнка: они все еще в засосе.
15
– Когда?
– Вчера. Когда ты налюбовалась на его коров, включая меня.
– А, – смеется она. – Потом мы выпили чаю, я все ему рассказала о себе.
– В том числе о том, как тебя бросил отец Алекса?
– О да. Он мне так сочувствовал. Что мне в нем нравится – не только это, конечно, – так это его доброта. Но такая мужская, грубая доброта, без лишних соплей и сантиментов. Ты не находишь?
– В некоторой степени... – и вовремя прикусываю язык. Но честное слово, лицемерие Фрэнка вполне заслуживает высших похвал. – Внешне – да.
– В смысле?
– Да так, неважно.
Лу пожимает плечами и захлопывает пудреницу.
– А потом он меня поцеловал.
Фу! Хотя мне даже нравится, когда строчка из песни оказывается уместна в разговоре.
– А какон тебя поцеловал? – спрашиваю я.
– Ртом, конечно. Губами.
– Хм, нормальный поцелуй? Знаешь, мне всегда казалось, что Фрэнк из тех, кто способен на винный поцелуй.
– А что такое “винный поцелуй”?
– Ну, мужчины думают, что это очень сексуально. Во время поцелуя они заливают тебе в рот вино из своего рта. Я заметила, что обычно так делают типы, которые мнят себя изощренными асами в сексе.
– Господи, – поражается Луиза. – Неужели кто-то еще на это покупается?
– Видимо, да. Они считают, что это сексуально, что это заводит.
– Однажды я такое проделала, в школе, с грушевой настойкой.
– Понятно. В этом-то и суть – никто не целует тебя с хорошим французским вином. Меня тоже однажды так поцеловали, с каким-то мерзким коктейлем... Естественно, если вино гнусное на вкус, оно вытекает у тебя изо рта, а он начинает слизывать его у тебя с подбородка.
– Как собака.
– Точно. Вообще-то я даже удивилась, что этот трюк не использовал доктор Купер.
– Он скорее из тех, кто любит голый массаж с маслом, судя по твоему описанию.
– Фу, голый с маслом! А на бутылочке с массажным маслом непременно написано “Чувственность”.
– Чувссссственность, – хихикает Луиза. И мы обе хохочем.
– Чувссственный масссаж с массслом, – шипит Луиза. – И массаж он делать совершенно не умеет. Мнет тебя как кусок теста и еще хрипит в ухо: “Расслабься”. А масло стекает между ягодиц и попадает куда не надо – полный кошмар.
– Да уж, – подхватываю я. – Потом еще пару дней ерзаешь с этим маслом в заднице и ходишь – точнее сказать, скользишь, – а пахнешь, как старая хиппи.
Луиза согласно кивает. Мы продолжаем обновлять макияж. Обожаю Луизу за то, что она разделяет мое отвращение к голому массажу с маслом.
– С языком? – небрежно кидаю я, выдержав некоторую паузу. – Поцелуй с Фрэнком – он был без вина, что радует, но с языком?
– Нет, Стелла, – смеется она. – Он поцеловал меня по-дружески, на прощанье. Но в губы. В общем, на самом деле это я поцеловала его, а он поцеловал меня в ответ.
– Ясно.
– Очень быстро, но я заметила, что целуется он хорошо.
– Правда?
– Да, – говорит она. – Чувствуется опыт.
– Да, опыта ему не занимать, – соглашаюсь я. – Нам, пожалуй, пора.
Мы идем к двери, и в это время выходит женщина из позорной кабинки.
– Какая невоспитанность, – фыркает она. – Надо знать место и время для подобных разговоров.
– Горох – очень странный фрукт, – замечает Луиза.
– Чем больше ешь – тем звонче пук, – завершаю фразу я.
Мы выкатываемся из дамской комнаты, давясь от смеха, довольные этой детской шалостью. Я сама не уследила, как развеселилась.
Я заметила, что люди, проводящие большое количество времени в шумной обстановке, например в ночных клубах, совершенно не умеют общаться. Адриан с трудом составляет предложения, зато к десерту он стал очень выразителен в жестах (возможно, это объясняется тем, что он пару раз бегал в туалет и возвращался оттуда очень оживленный). Начал он с того, что убрал прядь волос с моей щеки, потом стал кормить меня своим пудингом, а после перешел к поглаживанию моей лодыжки – этому я сопротивлялась как могла, поскольку серьезно опасалась, что его огромные кроссовки измочалят мои сапоги. Фрэнк уронил салфетку и, поднимая ее с пола, мог лицезреть происходящее под столом. Из-под стола он вынырнул с сердитым лицом, чем очень меня порадовал.
– Итак, – говорит Фрэнк, кладя руку на плечо Луизе так, что его ладонь оказывается чуть ли не у нее на груди. – Куда теперь?
– Тусоваться, – отвечает Адриан, проделывая тот же трюк своей рукой. К сожалению, моя грудь значительно крупнее Луизиной, хоть и не такая упругая. Поэтому в результате этой манипуляции он фактически схватил меня за грудь. – Черт! Извини, – конфузится Адриан, но его двигательные функции отстают от мыслительных, поэтому он в смятении все еще сжимает мою левую грудь, будто дыню.
– Хм, ты не мог бы...
– Извини, – беспомощно повторяет Адриан, все еще не в состоянии отцепиться от моей груди.
Фрэнк тянется через стол и отцепляет его от меня.
– Вот хрен, – бормочет он на родном наречии. – Я тебе челюсть сверну.
– Я нечаянно... Прости, подруга. Я принял витаминку Э.
– Ладно, – отвечаю я, еле сдерживая смех, и подмигиваю Фрэнку, моему спасителю. Вид у него не очень довольный, а Луиза так широко улыбается, что того и гляди челюсть вывихнет.
– Хороший комплект, подруга. – Луиза так долго сдерживала смех, что он прорывается громким хрюком. – Боже! – краснеет она. – Ужас как неловко. Как свинья. Простите, пожалуйста.
– Я думаю, это даже сексуально, – говорит Фрэнк, глядя на меня и медленно расползаясь в хитрой ухмылке.
– Ш-ш-ш, Фрэнк. Это никому не интересно. – Но я уже чувствую, как от смеха напрягается живот. – В общем, – поворачиваюсь я к Адриану, улыбаясь как идиотка, которая обожает, когда ее хватают за грудь после десерта, – о чем ты там говорил?
– А, да. Пойдем тусанемся в клубе, я там сегодня играю. Поначалу там не очень людно, зато у вас будет время пропустить по стаканчику.
– Ты откуда родом? – спрашиваю я Адриана. – Говоришь то с одним акцентом, то с другим.
– Слишком много хочешь знать, лапуля, – отвечает Адриан, на этот раз с акцентом американского фермера. Наверное, таблетка догнала.
– Мы идем или как? – торопит нас Фрэнк. – Мне срочно надо принять еще рюмку.
На улице они с Луизой берутся за руки. Я, подогретая четырьмя бокалами вина, дабы переплюнуть эту парочку, крепко хватаю Адриана за зад, пока мы ждем такси.
– Так держать, – радостно реагирует Адриан, поворачивается ко мне и целует в губы.
– М-м, – шепчу я ему с хрипотцой. – Так мило.
Но я все еще с трудом сдерживаю смех, особенно смешно мне становится, когда я ловлю взгляд Фрэнка, пристально и невозмутимо сверлящий меня сквозь моросящий дождь. В любом случае, если учесть, что еще пару часов назад я боялась свидания как огня, события развиваются совсем неплохо.
Туса – так именуется вечеринка в огромном ночном гей-клубе с нежным названием “Кулак”. Янгста – как только мы приближаемся к двери клуба, он перестает быть Адрианом – работает на самой большой площадке первого этажа, но тут явно есть еще пара этажей, где играют другую (и, надеюсь, более человеческую) музыку. Больше всего мне бы сейчас хотелось оторваться под хит Шарля Азнавура, ну да ладно. Все равно надо что-то делать с моими нелепыми музыкальными пристрастиями, и пара часов наимоднейших техно-ритмов расширят мой кругозор.
Янгста усаживает нас в баре первого этажа, заказывает выпивку и отчаливает к своим вертушкам, оставив на моих губах долгий ленивый поцелуй. Тут, на своей территории, он выглядит круто, и я даже рада, что хватанула его за задницу. Ну, не то чтобы очень рада, но, в общем, мне приятно.
Луиза, Фрэнк и я сидим бок о бок и оглядываемся. В заведение начинает прибывать народ, и все как минимум лет на десять моложе нас. В принципе, в этом нет ничего удивительного – я в ночном клубе не была несколько лет, и хотя Фрэнк вроде даже вписывается в эту обстановку, я знаю, что он по клубам ходить не любит. Луиза не может поверить своим глазам – она сидит, открыв рот от любопытства, отрываясь от своих наблюдений, только чтобы сообщить нам, что это сильно отличается от ее обычного окружения – детского сада, зеленого чая и фетровых шляп, и что здесь она чувствует себя старухой.
– Я даже понятия не имею, что они пьют, – говорит она, указывая на группку молодых людей с бутылочками, похожими на пивные, но в них колышется странная жидкость пастельного цвета. – Я чувствую себя бабушкой.
– Это водка или ром с соком, – говорит Фрэнк. – Ты что, в барах не бываешь?
– А-а, понятно. Нет, в бары я не хожу. Не с кем... раньше было, – жеманно улыбается она ему и снова пялится на молодежь. – И почему они все такие вялые? Они что, все под кайфом? Я даже не понимаю, что они говорят.
– Некоторые под кайфом, – поясняет Фрэнк. – Но не все. Большинство из них просто всегда такие.
– Да, сейчас молодежь не прикладывает ни к чему особых усилий, правда? – продолжает она. – В свое время, когда мы ходили по клубам, мы всегда долго наряжались, красились. Особенно когда я была панкушей.
– Что?
– Я была панком-готом.
– Ты была панком?
– Ну да, – нетерпеливо пожимает плечами Луиза. – И поэтому у меня уходила масса времени на прическу и макияж. А тут все девушки в джинсах и футболках.
– В нарядных джинсах и нарядных футболках, – говорю я. – И уж поверь, они их не на барахолке покупают и не за гроши. Но я тебя понимаю. Это сборище не назовешь оазисом моды и красоты. Однако должна тебе заметить, что панков я тоже образцом моды и красоты не считаю.
Фрэнк издевательски смеется.
– Ну, я недолго ходила в панках, – начинает оправдываться Луиза. – В общем, я хотела сказать, что пара блесток в этом море джинсы не помешала бы. И еще, мне всегда нравилось наряжаться. Единственный человек в приличном наряде здесь ты, Стелла.
– Это я нечаянно. Сдуру не догадалась, что мы окажемся в ночном клубе. Если бы знала заранее, надела бы что-нибудь поудобнее. Например, длинный черный плащ и пару клыков, чтобы угодить вам, мисс панк-вампир.
Лу корчит мне рожу и показывает язык.
В моем перетянутом поясом бархатном пальто уже становится жарко. Но если я сейчас обнажу полгектара плоти, то все сразу подумают, что бабулька дошла до ручки и приперлась клеить мужика, так что пальто остается на мне.
Приносят еще выпивку, а с ней и пакетик кокаина (подарок от Янгсты), незаметно вложенный мне в руку огромным персонажем в шляпе.
– Ого, – говорю я Фрэнку и Луизе, – нам повезло.
Фрэнк смотрит на пакетик, неуверенно зажатый в моей руке.
– Что это?
– Чарли<Кокаин (сленг).>, – цитирую я человека в шляпе. – Он сказал, тут грамма два, и если я правильно помню, то это очень много. Не хотите?
– Ты же не знаешь, откуда порошок, – пугается Луиза. – Может, он плохой, тогда в лучшем случае ты останешься калекой на всю жизнь. Я сама ни разу не пробовала.
– Слушай, перестань накручивать и себя, и меня. Я уверена, порошок хороший. Скорее всего, этот парень тут постоянно торгует, и он знаком с Адрианом. И что мне с ним делать, если вы не хотите? Я тоже наркотиками не балуюсь.
– Да брось ты, – подначивает Фрэнк, – не может быть.
– А ты хоть раз видел меня с наркотиками?
– Нет, но это только потому, что ты все время сидишь дома.
– Просто у меня своя теория насчет пожилых наркоманов. По-моему, это гнусно. Поэтому я не балуюсь.
– Давно? – спрашивает Фрэнк.
– Уже лет десять. Или больше. Ты будешь?
– Да, пожалуй, вдохну полоску, – говорит Фрэнк. – Поверить не могу, что пришел сюда с парочкой пуританок.
Луиза потягивает шампанское.
– Я не пуританка, – возражает она, кидает на Фрэнка томный взгляд и кладет руку ему на бедро.
– Нет? – как ни в чем не бывало спрашивает Фрэнк.
– Нет, – поддерживаю ее я, хотя мне откровенно не нравится выражение их лиц. – Она же панк.
– Нет, – эхом вторит Луиза, потом притягивает к себе голову Фрэнка и целует его. Взасос. Долго. Прямо на моих глазах. А он целует ее в ответ. Язык, губы, язык, потом она начинает буквально пожирать его лицо. Поверить не могу, что я смотрю на это. С ужасом и отвращением, но смотрю и не могу оторвать глаз.
Потом я сгребаю со стола конвертик с кокаином и встаю. У Фрэнка хватило такта поднять на меня взгляд и пробормотать:
– Ты куда?
– Приму дозу.
Фрэнк ненадолго отрывается от Луизы, чтобы дать передышку мышцам языка. У него на лице жуткое выражение – выражение возбужденного мужчины.
– Но ты только что сказала, что не балуешься наркотиками.
– Я передумала. Поменяла мнение на противоположное. Пока.
И я ухожу с конвертом в руках искать туалет.
Отойдя на безопасное расстояние, оборачиваюсь и смотрю на них. Голова Луизы на плече Фрэнка: они все еще в засосе.
15
Клуб настолько огромен, что в нем легко потеряться – я уже долго плутаю по первому этажу в поисках дамской комнаты, но тщетно. Уверена, что где-то тут туалет имеется, но пока я только хожу кругами, натыкаюсь на одни и те же места и постепенно впадаю в панику. Народ все прибывает, музыка становится все громче, увесистые ритмы, бац-бац-бац, при полном отсутствии мелодии, пронизывают пространство и заставляют тело вибрировать в унисон. За ужином Адриан что-то говорил про бельгийский хаус, – видимо, это он и есть. Если да, то я не в восторге.
Решаю попытать счастья на верхних этажах и взбираюсь по винтовой металлической лестнице. На втором этаже тоже тьма народу; люди свешиваются с перил, разглядывая танцующих на первом этаже – танцуют все примерно одинаково: как чокнутые макаки. Беспокойство, которое овладевает мной в этом скопище, вызывает подозрение, что у меня, похоже, запущенная форма клаустрофобии. Я не привыкла чувствовать себя селедкой в банке, даже во времена моей клубной юности мне не приходилось толкаться в такой огромной толпе. Иду дальше (точнее, протискиваюсь сквозь плотно прижатые друг к другу тела) и поднимаюсь на третий этаж. Тут, видимо, “чилаут”. Музыка в этом зале немного приятнее для моего слуха – что-то вроде стонов обкуренного кита, эти звуки наводят меня на мысль о родах, а следовательно, о детском саде. Но и тут слишком много людей, все раза в два моложе меня, все по парочкам, все слегка заторможенные и смотрят на меня как на антикварную редкость. Наверное, я и есть антикварная редкость, которая никак не может найти туалет.
А вот еще одна лестница, поменьше, ведет на четвертый этаж. Поднимаюсь. Но у входа меня встречает вышибала, трансвестит в женском платье – блондинка на высоченных блестящих каблуках, с неимоверно длинными ногами, огромными, обведенными темным карандашом губами, серебристыми накладными ресницами и длиннющими ногтями ярко-розового цвета.
– Куда? – рычит она.
– Я ищу дамскую комнату.
– Вот комната, а я дама, – надменно улыбается блондинка.
– Нет, я ищу туалет, уборную.
– Внизу, на третьем этаже. Сюда вход только для членов клуба. Прости, милая, – тянет она, глядя мимо меня.
– Для членов, – пытаюсь острить я. – Ни за что бы не подумала, глядя на тебя.
Она снисходит до холодной улыбки.
– А что там? – Есть у меня такая дурацкая черта характера: стоит кому-то сказать, что мне чего-то делать нельзя, и я тут же хочу сделать это во что бы то ни стало. Ребячество, но тем не менее.
– Это комната для гомиков, – объясняет стражница. – Наше скромное убежище. Ваши каждую пятницу оккупируют весь клуб.
– Эти сопляки? Нет, я не из них. Пусти меня, пожалуйста.
– Ты, – нравоучительно говорит трансвестит, – не лесбиянка. Так что иди давай. – Но в голосе блондинки уже нет прежнего холода. Ей тоже скучно, не меньше, чем мне. – Отчаливай по-хорошему.
– Ну пожалуйста. Внизу тоска зеленая. И музыка, и эта толпа меня бесят. Наверное, у меня клаустрофобия. А мои друзья целуются взасос и заняты только друг другом. А ты хотя бы с виду моя ровесница. И вообще... – я поспешно думаю, что бы еще добавить, – я давно хотела попробовать стать лесбиянкой.
– Чтобы ты – с какой-нибудь мужеподобной бабой... – Она приподнимает нарисованную бровь и впервые внимательно оглядывает меня. – Вряд ли, милочка. Уж только не в таком шика-а-арном пальто.
– Ну, это я так, только подумала, – уступаю я. – Знаешь, и вправду, если представить картинку, то уже как-то не хочется.
Она смеется, и я, ободренная, продолжаю:
– Слушай, вообще-то я все это нарочно говорю, чтобы ты почувствовала мой лесбийский дух и впустила.
– Хм, – сомневается она.
– Ну же, – подталкиваю я. – Я обожаю трансвеститов, кабаре. Папа водил меня на травести-шоу лет с двенадцати. В Париже. И мне очень нравилось. Я тут буду как дома. Пусти меня, пожалуйста.
– Ну ладно, проходи, – вздыхает она. – А туалет налево, прямо по коридору.
Я радостно улыбаюсь блондинке:
– Спасибо. Спасибо тебе огромное. – Я ухожу, но потом возвращаюсь. – Ты не хочешь кокаина? У меня его целая тонна.
– Мамочки мои, – она улыбается до самых ушей, – никак, небеса ангела мне послали. Не откажусь. Меня зовут Регина Бивер, кстати. И мне очень нравится твое пальто, мисс Парижанка.
– Стелла.
Регина ведет меня за собой. Четвертый этаж меньше, компактнее остальных, повсюду мягкие диваны и мягкий свет. Здесь не так людно, даже удается ходить, ни на кого не натыкаясь.
– Как вышло, что ты оказалась в клубе, где тебя все раздражает, с пакетиком кокса? – вопрошает Регина, величаво проплывая сквозь гущу людей, рассыпая приветствия направо и налево.
– Парень, который пригласил меня на свидание, диджеит на первом этаже, а другие двое из нашей компании, как я уже говорила, обжимаются в темном углу.
– Мамма миа! – восклицает Регина. – Ты встречаешься с Янгстой? Он так себя называет. Ему же не меньше сорока.
– Нет, я с ним не встречаюсь, у нас первое свидание.
– А я могу руками показать все, что угодно, смотри.
Справа от нее стоит канделябр, а напротив – огромная пустая стена. Регина сгибает пальцы в свете свечи, и на стене появляется тень собаки.
– Йо, педрила! Отвали от моей герлы, – говорит она голосом в точности как у Янгсты, вскидывая пальцы.
Я не могу удержаться от смеха.
– Пошли, подруга. – Регина тоже покатывается со смеху. У нее грубый, хриплый голос. – Нам пора в туалет.
– Так ты его знаешь? – спрашиваю я, семеня следом. Чувствую себя рядом с ней карликом – на своих шпилищах она ростом под метр девяносто.
– О да, – кивает она. – А вот и уборная – Регина оглядывает меня сверху донизу. – Ни за что бы не подумала, что он в твоем вкусе.
Мы втискиваемся в крошечную, пахнущую мочой кабинку.
– Давай, разлиновывай, – говорит Регина.
– А может, лучше ты? Я уже и забыла, как это делается.
При помощи моей дисконтной карты Регина опытными движениями формирует из порошка полоски, втягивает носом пару толстых дорожек, я же довольствуюсь одной тоненькой. Что бы ни сказала Регина, я помираю со смеху, стоит ей открыть рот, как я начинаю гоготать словно ишак. Надо будет привести сюда папу, ему тут понравится.
Мы возвращаемся к лестничной площадке.
– Иди туда, там бар с роялем. Думаю, это как раз по тебе, – говорит Регина. – У меня выступление минут через десять, так что увидимся. Кевину, бармену, скажешь, что ты со мной.
Я раздвигаю грязный занавес... О! То, что надо! Небольшая квадратная комната, с маленькой сценой, пятью-шестью столиками перед ней и баром в дальнем конце, залита красным светом. Возле сцены стоит рояль, за ним сидит лысеющий мужчина средних лет. Трансвестит в блестящем зеленом платье, с высоким черным шиньоном, облокотившись о рояль, поет какую-то старую душераздирающую песню о неразделенной любви. От этой музыки у меня даже мурашки по коже побежали. Я в раю. Если бы все ночные клубы были такие, я бы из них не вылезала.
На моем лице блаженная, глупая улыбка. Публика – мужчины всех мастей и калибров: молодые и не очень, толстые и худые, милые и невзрачные, есть и парочка женщин (очевидно, представительниц женского пола сюда тоже пускают). И все улыбаются. В воздухе висит гул непринужденной болтовни, все словно чего-то ждут. Я подхожу к бару и представляюсь Кевину – чрезвычайно толстому человеку с бритой головой; он наливает мне джин с тоником и великодушно отказывается взять с меня деньги.
На сцене появляется мужчина, он объявляет, что сейчас для нас будут петь “местные богини”. После этого публика может попробовать свои силы на сцене. Я свой бокал с джином и тоником опустошаю в два глотка. Мельком вспоминаю об Адриане, Фрэнке и Луизе, но тут же выкидываю их из головы. Один работает, другие жуют друг другу языки. Не очень-то с ними весело. А туттак хорошо и приятственно.
Приходит Регина. Она знакомит меня с мисс Частити Батт и другими почетными членами клуба. Вот Фелиция Липпс, ее соратница по сцене (у всех трансвеститов, как я заметила, обалденные ноги), а вот милашка Барри, она бывает здесь каждый день. Они мне так понравились, что я их угостила кокаином, немножко нюхнув и сама. Порошка еще много, и после часа прослушивания старых любимых хитов у меня так поднимается настроение, что я начинаю предлагать кокс всем своим собеседникам, а их не меньше шести. Они в благодарность покупают мне еще порцию джина с тоником. К началу большого шоу я уже просто лопаюсь от счастья и, наверное, от наркотиков и алкоголя тоже.
Я почти уверена, что Регина – моя ровесница, потому что все шоу проходит под девизом “ностальжи по восьмидесятым”. Представление в общем-то трудно назвать шоу – просто несколько девушек по очереди выходят к микрофону и поют старые песенки под аккомпанемент рояля, а после к ним присоединяются добровольцы из публики.
Надо сказать, что к этому моменту я уже просто в нирване, поэтому, когда Регина толкает меня в бок и предлагает спеть с ней дуэтом на сцене, я готова ее расцеловать. Я обожаю Регину, обожаю этот бар, обожаю эту песню Адама Анта, которую только что исполнила восхитительная Фелиция, я счастлива, счастлива безмерно.
Выпад вперед – Фрэнк посылает воздушный поцелуй.
– Ты знаешь, что уже влюбил меня в себя-а-а-а!
Я загибаюсь от хохота.
Вся толпа подпевала мне, и теперь они просто безумствуют. Мы с Региной утопаем в аплодисментах и криках “браво”. Нас просят спеть еще. Боже мой, во мне пропал такой талант.
– Если хотите, после дискотеки мы вам еще споем, – обещает Регина. – А ты на сегодняшний вечер будешь моей девушкой. Дай пять. – Она хлопает меня по ладони и уходит к своим.
Я стою у сцены, вся в поту, и чувствую странное, но приятное головокружение. Как жаль, что Регина не моя мать, думаю я. Как жаль, что она – мужчина. Ну да ладно, еще ведь есть папа.
– Стелла! – зовет Луиза. – Мы тебя обыскались.
– Да? А я тут, вуаля!
– Мы думали, ты ушла домой, – с укором говорит она. – Волновались за тебя.
– С чего бы это я ушла домой? Мне просто стало скучно, – я игриво тычу пальцем им в животы, – смотреть, как вы целуетесь. Чмок, чмок, чмок. Ф-фу.
– Адриан тоже тебя искал, – продолжает Лу, – в перерыве между сетами.
– А я тут. Вот она я. Передай ему, только не давайся. Ой. О чем это я?
– Моя бабушка была бы от тебя в восторге, – говорит Фрэнк. – В пабе ты бы имела огромный успех. Я и не знал, что ты шансонье.
– Шансонетка, – поправляю я. – Мало ли чего ты не знал. Я вот пою, еще как. Споешь со мной, Фрэнк? – обхватываю я его за талию. – Пойдем. Ты же сам хочешь. Пошли, Фрэнки, – шепчу я ему на ухо. – Ты же так этого хочешь, не сопротивляйся.
Фрэнк опять улыбается мне загадочно. Мы стоим так близко друг к другу.
– Мы стоим очень близко, – с намеком говорю я Фрэнку.
– Горячая штучка, – отзывается он, и мы оба заливаемся смехом.
– А теперь мы можем вернуться вниз? – спрашивает Луиза. – Там лучше. Стелла, ты что, любишь голубых?
– Хуже того, Лу, я сама голубая, – ору я. – Мне так тесно, тесно в этом теле, но в глубине души я на сто процентов гомик. Папина дочка. Я – гомосексуалистка.
– Ты нюхала кокс, – ухмыляется Фрэнк.
– Ой, умник. Да, представь себе, нюхала. И я пересмотрела свои взгляды на наркотики. Не хочешь?
– Пошли, котик, – тянет его за руку Луиза. – Ты одна тут справишься, Стелла?
Нет, “котик” мне определенно не нравится. Не нравится мне “котик”.
– Фрэнки, останься, – прошу я, глядя ему в глаза. – Спой со мной.
– Думаю, нам лучше ненадолго задержаться, – говорит он Луизе. – Она не соображает, что делает.
– Соображаю. Мне просто весело, но ты должен порадоваться за меня. Немножко. Une petite bite. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит на французском. Ну же, Фрэнки, не стой, как будто ты мой дедушка. Пошли потанцуем.
Фрэнк пожимает плечами, глядя на Луизу; она гневно уходит к бару, а Фрэнк позволяет мне увести его на площадку перед сценой.
Мы танцуем под “Бананараму”, под “АББУ”, под “ABC” и под все остальное. Танцуем что есть мочи, иногда вспоминая забытые движения, от души. Но тут ставят медляк, и внезапно всплывает Луиза и начинает обвиваться вокруг Фрэнка, а я ухожу к бару.
Но только один медленный танец. А потом – вот радость-то, уж простите меня за такой кич – включают зажигательную, великолепную Агаду. Естественно, большая часть публики сочла это уж слишком нелепой песней, но я кидаюсь через весь зал, хватая по дороге Барри, который-приходит-сюда-каждый-день. Барри хватает Фелицию, и мы втроем вываливаемся на площадку.
Решаю попытать счастья на верхних этажах и взбираюсь по винтовой металлической лестнице. На втором этаже тоже тьма народу; люди свешиваются с перил, разглядывая танцующих на первом этаже – танцуют все примерно одинаково: как чокнутые макаки. Беспокойство, которое овладевает мной в этом скопище, вызывает подозрение, что у меня, похоже, запущенная форма клаустрофобии. Я не привыкла чувствовать себя селедкой в банке, даже во времена моей клубной юности мне не приходилось толкаться в такой огромной толпе. Иду дальше (точнее, протискиваюсь сквозь плотно прижатые друг к другу тела) и поднимаюсь на третий этаж. Тут, видимо, “чилаут”. Музыка в этом зале немного приятнее для моего слуха – что-то вроде стонов обкуренного кита, эти звуки наводят меня на мысль о родах, а следовательно, о детском саде. Но и тут слишком много людей, все раза в два моложе меня, все по парочкам, все слегка заторможенные и смотрят на меня как на антикварную редкость. Наверное, я и есть антикварная редкость, которая никак не может найти туалет.
А вот еще одна лестница, поменьше, ведет на четвертый этаж. Поднимаюсь. Но у входа меня встречает вышибала, трансвестит в женском платье – блондинка на высоченных блестящих каблуках, с неимоверно длинными ногами, огромными, обведенными темным карандашом губами, серебристыми накладными ресницами и длиннющими ногтями ярко-розового цвета.
– Куда? – рычит она.
– Я ищу дамскую комнату.
– Вот комната, а я дама, – надменно улыбается блондинка.
– Нет, я ищу туалет, уборную.
– Внизу, на третьем этаже. Сюда вход только для членов клуба. Прости, милая, – тянет она, глядя мимо меня.
– Для членов, – пытаюсь острить я. – Ни за что бы не подумала, глядя на тебя.
Она снисходит до холодной улыбки.
– А что там? – Есть у меня такая дурацкая черта характера: стоит кому-то сказать, что мне чего-то делать нельзя, и я тут же хочу сделать это во что бы то ни стало. Ребячество, но тем не менее.
– Это комната для гомиков, – объясняет стражница. – Наше скромное убежище. Ваши каждую пятницу оккупируют весь клуб.
– Эти сопляки? Нет, я не из них. Пусти меня, пожалуйста.
– Ты, – нравоучительно говорит трансвестит, – не лесбиянка. Так что иди давай. – Но в голосе блондинки уже нет прежнего холода. Ей тоже скучно, не меньше, чем мне. – Отчаливай по-хорошему.
– Ну пожалуйста. Внизу тоска зеленая. И музыка, и эта толпа меня бесят. Наверное, у меня клаустрофобия. А мои друзья целуются взасос и заняты только друг другом. А ты хотя бы с виду моя ровесница. И вообще... – я поспешно думаю, что бы еще добавить, – я давно хотела попробовать стать лесбиянкой.
– Чтобы ты – с какой-нибудь мужеподобной бабой... – Она приподнимает нарисованную бровь и впервые внимательно оглядывает меня. – Вряд ли, милочка. Уж только не в таком шика-а-арном пальто.
– Ну, это я так, только подумала, – уступаю я. – Знаешь, и вправду, если представить картинку, то уже как-то не хочется.
Она смеется, и я, ободренная, продолжаю:
– Слушай, вообще-то я все это нарочно говорю, чтобы ты почувствовала мой лесбийский дух и впустила.
– Хм, – сомневается она.
– Ну же, – подталкиваю я. – Я обожаю трансвеститов, кабаре. Папа водил меня на травести-шоу лет с двенадцати. В Париже. И мне очень нравилось. Я тут буду как дома. Пусти меня, пожалуйста.
– Ну ладно, проходи, – вздыхает она. – А туалет налево, прямо по коридору.
Я радостно улыбаюсь блондинке:
– Спасибо. Спасибо тебе огромное. – Я ухожу, но потом возвращаюсь. – Ты не хочешь кокаина? У меня его целая тонна.
– Мамочки мои, – она улыбается до самых ушей, – никак, небеса ангела мне послали. Не откажусь. Меня зовут Регина Бивер, кстати. И мне очень нравится твое пальто, мисс Парижанка.
– Стелла.
Регина ведет меня за собой. Четвертый этаж меньше, компактнее остальных, повсюду мягкие диваны и мягкий свет. Здесь не так людно, даже удается ходить, ни на кого не натыкаясь.
– Как вышло, что ты оказалась в клубе, где тебя все раздражает, с пакетиком кокса? – вопрошает Регина, величаво проплывая сквозь гущу людей, рассыпая приветствия направо и налево.
– Парень, который пригласил меня на свидание, диджеит на первом этаже, а другие двое из нашей компании, как я уже говорила, обжимаются в темном углу.
– Мамма миа! – восклицает Регина. – Ты встречаешься с Янгстой? Он так себя называет. Ему же не меньше сорока.
– Нет, я с ним не встречаюсь, у нас первое свидание.
– А я могу руками показать все, что угодно, смотри.
Справа от нее стоит канделябр, а напротив – огромная пустая стена. Регина сгибает пальцы в свете свечи, и на стене появляется тень собаки.
– Йо, педрила! Отвали от моей герлы, – говорит она голосом в точности как у Янгсты, вскидывая пальцы.
Я не могу удержаться от смеха.
– Пошли, подруга. – Регина тоже покатывается со смеху. У нее грубый, хриплый голос. – Нам пора в туалет.
– Так ты его знаешь? – спрашиваю я, семеня следом. Чувствую себя рядом с ней карликом – на своих шпилищах она ростом под метр девяносто.
– О да, – кивает она. – А вот и уборная – Регина оглядывает меня сверху донизу. – Ни за что бы не подумала, что он в твоем вкусе.
Мы втискиваемся в крошечную, пахнущую мочой кабинку.
– Давай, разлиновывай, – говорит Регина.
– А может, лучше ты? Я уже и забыла, как это делается.
При помощи моей дисконтной карты Регина опытными движениями формирует из порошка полоски, втягивает носом пару толстых дорожек, я же довольствуюсь одной тоненькой. Что бы ни сказала Регина, я помираю со смеху, стоит ей открыть рот, как я начинаю гоготать словно ишак. Надо будет привести сюда папу, ему тут понравится.
Мы возвращаемся к лестничной площадке.
– Иди туда, там бар с роялем. Думаю, это как раз по тебе, – говорит Регина. – У меня выступление минут через десять, так что увидимся. Кевину, бармену, скажешь, что ты со мной.
Я раздвигаю грязный занавес... О! То, что надо! Небольшая квадратная комната, с маленькой сценой, пятью-шестью столиками перед ней и баром в дальнем конце, залита красным светом. Возле сцены стоит рояль, за ним сидит лысеющий мужчина средних лет. Трансвестит в блестящем зеленом платье, с высоким черным шиньоном, облокотившись о рояль, поет какую-то старую душераздирающую песню о неразделенной любви. От этой музыки у меня даже мурашки по коже побежали. Я в раю. Если бы все ночные клубы были такие, я бы из них не вылезала.
На моем лице блаженная, глупая улыбка. Публика – мужчины всех мастей и калибров: молодые и не очень, толстые и худые, милые и невзрачные, есть и парочка женщин (очевидно, представительниц женского пола сюда тоже пускают). И все улыбаются. В воздухе висит гул непринужденной болтовни, все словно чего-то ждут. Я подхожу к бару и представляюсь Кевину – чрезвычайно толстому человеку с бритой головой; он наливает мне джин с тоником и великодушно отказывается взять с меня деньги.
На сцене появляется мужчина, он объявляет, что сейчас для нас будут петь “местные богини”. После этого публика может попробовать свои силы на сцене. Я свой бокал с джином и тоником опустошаю в два глотка. Мельком вспоминаю об Адриане, Фрэнке и Луизе, но тут же выкидываю их из головы. Один работает, другие жуют друг другу языки. Не очень-то с ними весело. А туттак хорошо и приятственно.
Приходит Регина. Она знакомит меня с мисс Частити Батт и другими почетными членами клуба. Вот Фелиция Липпс, ее соратница по сцене (у всех трансвеститов, как я заметила, обалденные ноги), а вот милашка Барри, она бывает здесь каждый день. Они мне так понравились, что я их угостила кокаином, немножко нюхнув и сама. Порошка еще много, и после часа прослушивания старых любимых хитов у меня так поднимается настроение, что я начинаю предлагать кокс всем своим собеседникам, а их не меньше шести. Они в благодарность покупают мне еще порцию джина с тоником. К началу большого шоу я уже просто лопаюсь от счастья и, наверное, от наркотиков и алкоголя тоже.
Я почти уверена, что Регина – моя ровесница, потому что все шоу проходит под девизом “ностальжи по восьмидесятым”. Представление в общем-то трудно назвать шоу – просто несколько девушек по очереди выходят к микрофону и поют старые песенки под аккомпанемент рояля, а после к ним присоединяются добровольцы из публики.
Надо сказать, что к этому моменту я уже просто в нирване, поэтому, когда Регина толкает меня в бок и предлагает спеть с ней дуэтом на сцене, я готова ее расцеловать. Я обожаю Регину, обожаю этот бар, обожаю эту песню Адама Анта, которую только что исполнила восхитительная Фелиция, я счастлива, счастлива безмерно.
Выпад вперед – Фрэнк посылает воздушный поцелуй.
– Ты знаешь, что уже влюбил меня в себя-а-а-а!
Я загибаюсь от хохота.
Вся толпа подпевала мне, и теперь они просто безумствуют. Мы с Региной утопаем в аплодисментах и криках “браво”. Нас просят спеть еще. Боже мой, во мне пропал такой талант.
– Если хотите, после дискотеки мы вам еще споем, – обещает Регина. – А ты на сегодняшний вечер будешь моей девушкой. Дай пять. – Она хлопает меня по ладони и уходит к своим.
Я стою у сцены, вся в поту, и чувствую странное, но приятное головокружение. Как жаль, что Регина не моя мать, думаю я. Как жаль, что она – мужчина. Ну да ладно, еще ведь есть папа.
– Стелла! – зовет Луиза. – Мы тебя обыскались.
– Да? А я тут, вуаля!
– Мы думали, ты ушла домой, – с укором говорит она. – Волновались за тебя.
– С чего бы это я ушла домой? Мне просто стало скучно, – я игриво тычу пальцем им в животы, – смотреть, как вы целуетесь. Чмок, чмок, чмок. Ф-фу.
– Адриан тоже тебя искал, – продолжает Лу, – в перерыве между сетами.
– А я тут. Вот она я. Передай ему, только не давайся. Ой. О чем это я?
– Моя бабушка была бы от тебя в восторге, – говорит Фрэнк. – В пабе ты бы имела огромный успех. Я и не знал, что ты шансонье.
– Шансонетка, – поправляю я. – Мало ли чего ты не знал. Я вот пою, еще как. Споешь со мной, Фрэнк? – обхватываю я его за талию. – Пойдем. Ты же сам хочешь. Пошли, Фрэнки, – шепчу я ему на ухо. – Ты же так этого хочешь, не сопротивляйся.
Фрэнк опять улыбается мне загадочно. Мы стоим так близко друг к другу.
– Мы стоим очень близко, – с намеком говорю я Фрэнку.
– Горячая штучка, – отзывается он, и мы оба заливаемся смехом.
– А теперь мы можем вернуться вниз? – спрашивает Луиза. – Там лучше. Стелла, ты что, любишь голубых?
– Хуже того, Лу, я сама голубая, – ору я. – Мне так тесно, тесно в этом теле, но в глубине души я на сто процентов гомик. Папина дочка. Я – гомосексуалистка.
– Ты нюхала кокс, – ухмыляется Фрэнк.
– Ой, умник. Да, представь себе, нюхала. И я пересмотрела свои взгляды на наркотики. Не хочешь?
– Пошли, котик, – тянет его за руку Луиза. – Ты одна тут справишься, Стелла?
Нет, “котик” мне определенно не нравится. Не нравится мне “котик”.
– Фрэнки, останься, – прошу я, глядя ему в глаза. – Спой со мной.
– Думаю, нам лучше ненадолго задержаться, – говорит он Луизе. – Она не соображает, что делает.
– Соображаю. Мне просто весело, но ты должен порадоваться за меня. Немножко. Une petite bite. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит на французском. Ну же, Фрэнки, не стой, как будто ты мой дедушка. Пошли потанцуем.
Фрэнк пожимает плечами, глядя на Луизу; она гневно уходит к бару, а Фрэнк позволяет мне увести его на площадку перед сценой.
Мы танцуем под “Бананараму”, под “АББУ”, под “ABC” и под все остальное. Танцуем что есть мочи, иногда вспоминая забытые движения, от души. Но тут ставят медляк, и внезапно всплывает Луиза и начинает обвиваться вокруг Фрэнка, а я ухожу к бару.
Но только один медленный танец. А потом – вот радость-то, уж простите меня за такой кич – включают зажигательную, великолепную Агаду. Естественно, большая часть публики сочла это уж слишком нелепой песней, но я кидаюсь через весь зал, хватая по дороге Барри, который-приходит-сюда-каждый-день. Барри хватает Фелицию, и мы втроем вываливаемся на площадку.