Назон П О. Любовные элегии

Дойной овцы и в ведре белою пеной шумит,
15 Ей сопутствовал бык, супруг коровы счастливый;
Рядом на мягкий лужок с нежной прилег он женой.
Так он лежал и меж тем не спеша пережевывал жвачку, -
Ел, наедаясь опять съеденной раньше едой.
Скоро привиделось мне, что он разомлел от дремоты,
20 Что круторогой приник он головою к земле,
Вдруг ворона, гляжу, слетела, махая крылами,
И на зеленый лужок, каркая, села; потом
Трижды клюнула грудь белоснежной коровы и нагло
Клювом вырвала вмиг несколько белых клоков.
25 Та, хоть не сразу, ушла, на месте оставив супруга, -
А на коровьей груди кровоподтек багровел.
И, увидав, что быки пасутся в лугах недалеко, -
Ибо и вправду быки неподалеку паслись, -
Сразу помчалась туда и, в стадо сейчас же вмешавшись,
30 Стала пастись на лугу, где посочнее трава.
"Кто бы ты ни был, скажи, ночных сновидений отгадчик, -
Если в нем истина есть, что предвещает мой сон?" -
Так я спросил, и в ответ отгадчик ночных сновидений
Молвил, взвесив в уме каждое слово мое:
35 "Зной, которого ты избежать под листвою стремился, -
Хоть и не смог избежать, - это любовная страсть.
В белой корове твою угадать нетрудно подругу:
Цвет у них общий; а бык - сам ты, любовник ее.
Острым клювом ей грудь ворона клевала - понятно:
40 Старая сводня с пути сбила подругу твою.
То, что корова ушла от быка, хоть ушла и не сразу,
Значит: ты будешь один зябнуть в постели пустой.
То, что кровоподтек багровел на груди у коровы, -
Знак, что изменницы грудь тоже, наверно, с пятном",
45 Кончил, - и я помертвел, от щек отхлынула сразу
Кровь, и глубокая ночь мраком окутала взор.

6

"Илистый, мутный поток, поросший сплошь камышами,
Я же к подруге спешу, - воды сдержи хоть на миг!
Нет ни мостов никаких на тебе, ни парома с веревкой,
Чтоб переправиться мне через тебя без гребцов.
5 Помню, ты узеньким был, я тебя перейти не боялся,
Только подошвы одни смочит, бывало, волна.
Снег на соседней горе растаял, - вот ты и мчишься,
Грязным ущельем своим взбухшую катишь волну...
О, для чего я спешил, не давал себе сна и покоя,
10 Уж перестал разбирать, ночь наступила иль день?
Иль чтоб стоять вот так и способа даже не видеть,
Как бы на берег другой твердой ногою ступить?
Мне бы те крылья теперь, с которыми отпрыск Данаи
Страшную, полную змей, голову храбро отсек!
15 Мне колесницу б теперь, с которой Церерины зерна
Плуга не знавшей еще брошены были земле!
Что чудеса поминать, измышления древних поэтов? -
Этих чудес не видал и не увидит никто...
Ты же, свои берега затопивший бурной волною,
20 Воду не лей через край (да не иссякнешь вовек!..);
Верь, тебе не стерпеть всеобщего негодованья,
Если узнают, что так был я задержан тобой.
Надобно было б ручьям помогать молодежи влюбленной, -
Боги речные не раз сами изведали страсть.
25 Бледный был Инах пленен, по преданью, вифинскою нимфой
Мелией и, говорят, в струях студеных сгорал.
Десятилетья еще не свершилось осады троянской,
А уж Неера, о Ксанф, очи пленила твои.
Разве, питая любовь неизменную к деве аркадской,
30 Вынужден не был Алфей разными землями течь?
Ты, по преданью, Пеней, посуленную Ксуту Креусу
Долго во фтийской земле прятал от взоров людских.
Что об Асопе скажу? Он храбрую духом Фебею
Страстно любил, и она пять родила дочерей.
35 Если б тебя я спросил, Ахелой, где рога твои ныне,
Ты бы ответил, вздохнув: гневный сломал их Геракл!
Иль домогались, сойдясь, Калидона, Этолии целой?
Нет, домогались они лишь Деяниры одной.
Блага дарующий Нил, по семи протекающий устьям,
40 Скрывший искусно в песках вод столь обильный исток,
Тоже любил, и огонь, что Асопова дочь Эвантея
В нем распалила, не мог в волнах своих загасить.
Чтобы сухим Салмонею обнять, Энипей не велел ли
Водам своим отступить, - и отступили они.
45 Я не забыл и тебя, поящего Тибур Аргейский.
Пенные воды стремя в скалах, пробитых тобой, -
Илией был ты пленен, хоть и в виде предстала ужасном:
Метки ногтей на щеках, метки ногтей на челе, -
Марса виной сражена и дяди злодейством, стенала
50 И по пустынным местам долго бродила босой.
Тут из стремительных вод Аниен увидал ее бурный,
Тотчас из пенистых волн голос раздался глухой;
Бог говорит ей: "К чему ты мой берег, печальная, топчешь?
Ведь от идейца ведешь Лаомедонта свой род!
55 Где твой обычный наряд? Почему одинокая бродишь?
Белой тесьмой почему не повязала волос?
Плачешь зачем, для чего ты слезами глаза изнуряешь
И, обезумев, зачем бьешь себя в голую грудь?
Надо не сердце иметь, а железа кусок или камень,
60 Чтоб равнодушно в слезах нежное видеть лицо.
Илия, страх позабудь, тебя мой дворец ожидает,
С честью там примут тебя. Илия, страх позабудь!
Сотня и более нимф у тебя в услужении будет,
Ибо в глубинах моих сотня в более нимф.
65 Не отвергай же меня, молю, о питомица Трои,
Мною обещанных, верь, будут богаче дары".
Молвил. Она же, к земле потупив стыдливые очи,
Плакала молча и грудь теплым кропила дождем.
Трижды пыталась бежать - столбенела трижды над бездной,
70 Дальше бежать не могла, силы ей сковывал страх.
Волосы рвать наконец жестокою стала рукою,
И из трепещущих уст жалобный вырвался стон:
"Лучше б останки мои упокоились в отчей могиле
Раньше, когда их могли девственным прахом назвать!
75 Брачные факелы мне ль предлагать, когда-то весталке!
Грешной, теперь не блюсти мне илионский очаг.
Что же я медлю, даю на блудницу указывать пальцем?
Пусть же погибнет позор, мне заклеймивший чело!"
И, одеяньем закрыв слезой увлажненные очи,
80 Сверглась не помня себя в быстрые воды реки.
Бог же речной под грудь проворно подставил ей руки
И, по преданью, права дал ей на ложе свое.
Так же и ты, о поток, пылал, наверно, любовью, -
Только густые леса ваши скрывают грехи..."
85 Я говорил, а вода подымалась меж тем, растекалась,
Русло уже не могло буйной волны удержать.
Бешеный, что я тебе? Для чего наслаждений взаимных
Отодвигаешь ты миг, грубо стоишь на пути?
Будь ты река как река, с благородным могучим теченьем,
90 Чья широко по земле слава повсюду гремит, -
Ты ж - безымянный поток, из ручьев образован случайных,
Твой неизвестен родник, ложе неверно твое,
Вместо ключей ты напитан дождем и растаявшим снегом,
Всем многоводьем своим нудной обязан зиме.
95 Или ты грязью сплошной в дождливую катишься пору,
Иль пересохнет русло - и превращаешься в пыль.
Может ли путник тогда утолить свою жажду тобою?
Кто, благодарный тебе, скажет: "Будь вечен твой бег!"
Бедствие ты для скота, и бедствие пуще для нивы.
100 Жалко их, правда, - но мне хватит и собственных бед...
Горе! С ума я сошел: про потоки ему толковал я
И про любовь их... Позор! Сколько имен приводил!..
И перед дрянью такой про Инаха, про Ахелоя
Речи я вел, поминал имя, о Нил, и твое...
105 Ну, а тебе, нечистый поток, по заслугам желаю,
Чтобы ты летом сгорал, чтобы зимой леденел.

7

Иль не прекрасна она, эта женщина? Иль не изящна?
Или всегда не влекла пылких желаний моих?
Тщетно, однако, ее я держал, ослабевший, в объятьях,
Вялого ложа любви грузом постыдным я был.
5 Хоть и желал я ее и она отвечала желаньям,
Не было силы во мне, воля дремала моя.
Шею, однако, мою она обнимала руками
Кости слоновой белей или фракийских снегов;
Нежно дразнила меня сладострастным огнем поцелуев,
10 Ласково стройным бедром льнула к бедру моему.
Сколько мне ласковых слов говорила, звала "господином", -
Все повторяла она, чем возбуждается страсть.
Я же, как будто меня леденящей натерли цикутой,
Был полужив, полумертв, мышцы утратили мощь.
15 Вот и лежал я, как пень, как статуя, груз бесполезный, -
Было бы трудно решить, тело я или же тень?
Что мне от старости ждать (коль мне предназначена старость),
Если уж юность моя так изменяет себе?
Ах! Я стыжусь своих лет: ведь я и мужчина и молод, -
20 Но не мужчиной я был, не молодым в эту ночь...
Встала с постели она, как жрица, идущая к храму
Весты, иль словно сестра, с братом расставшись родным...
Но ведь недавно совсем с белокурою Хлидой и с Либой,
Да и с блестящей Пито был я достоин себя,
25 И, проводя блаженную ночь с прекрасной Коринной,
Воле моей госпожи был я послушен во всем.
Сникло ли тело мое, фессалййским отравлено ядом?
Или же я ослабел от наговорной травы?
Ведьма ли имя мое начертала на воске багряном
30 И проколола меня в самую печень иглой?
От чародейства и хлеб становится злаком бесплодным,
От ворожбы в родниках пересыхает вода;
Падают гроздья с лозы и желуди с дуба, лишь только
Их околдуют, и сам валится с дерева плод.
35 Так почему ж ворожбе не лишать нас и мощи телесной?
Вот, может быть, почему был я бессилен в ту ночь...
И, разумеется, - стыд... И он был помехою делу,
Слабости жалкой моей был он причиной второй...
А ведь какую красу я видел, к ней прикасался!
40 Так лишь сорочке ее к телу дано приникать.
От прикасанья к нему вновь юношей стал бы и Нестор,
Стал бы, годам вопреки, юным и сильным Тифон...
В ней подходило мне все, - подходящим не был любовник...
Как же мне к просьбам теперь, к новым мольбам прибегать?
45 Думаю, больше того: раскаялись боги, что дали
Мне обладать красотой, раз я их дар осрамил.
Принятым быть у нее я мечтал - приняла, допустила;
И целовать? - целовал; с нею быть рядом? - и был.
Даже и случай помог... Но к чему мне держава без власти?
50 Я, как заядлый скопец, распорядился добром.
Так, окруженный водой, от жажды Тантал томится
И никогда не сорвет рядом висящих плодов...
Так покидает лишь тот постель красавицы юной,
Кто отправляется в храм перед богами предстать...
55 Мне не дарила ль она поцелуев горячих и нежных?
Тщетно!.. По-всякому страсть не возбуждала ль мою?
А ведь и царственный дуб, и твердый алмаз, и бездушный
Камень могла бы она ласкою тронуть своей.
Тронуть тем боле могла б человека живого, мужчину...
60 Я же - я не был живым, не был мужчиною с ней.
Перед глухими зачем раздавалось бы Фемия пенье?
Разве Фамира-слепца живопись может пленить?
Сколько заране себе обещал я утех потаенно,
Сколько различных забав мне рисовала мечта!
65 А между тем лежало мое полумертвое тело,
На посрамление мне, розы вчерашней дряблей.
Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок,
Снова на службу я рвусь, снова я требую дел.
Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертных
70 В деле любви? Почему сам был собой посрамлен?
Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным,
Ты же подвел и ее, - весь я сгорел со стыда!
А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,
И поощряла любовь лаской искусной сама...
75 Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством
И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,
Молвила: "Ты надо мной издеваешься? Против желанья
Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?
Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,
80 Или же ты изнурен, видно, любовью с другой..."
Миг - и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке,
Не постеснялась скорей прочь убежать босиком.
А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,
Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.

8

Кто почитает еще благородные ныне искусства?
Ценными кто назовет нежные ныне стихи?
В прежнее время талант - и золота был драгоценней;
Нынче невеждой слывешь, если безденежен ты.
5 Книжки мои по душе пришлись владычице сердца:
Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож.
Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, -
Вот и слоняюсь - позор! - вместе с талантом своим!
Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза,
10 Кровью напившийся зверь, ею теперь предпочтен.
Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных?
Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его?
Знай, что его голова к военному шлему привычна,
Знай, - опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;
15 Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем
Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови!
В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то?
Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты!
Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, -
20 Добыл он телом одним все, что имеет теперь.
Хвастать, пожалуй, начнет, как много людей перерезал, -
Все-таки трогаешь ты, жадная, руку его!
Я же, Феба и Муз чистейший священнослужитель,
У непреклонных дверей тщетно слагаю стихи!
25 Умные люди, к чему вам беспечная наша наука?
Нужны тревоги боев, грубая жизнь лагерей.
Что совершенствовать стих? Выводите-ка первую сотню!..
Лишь пожелай, преуспеть так же ты мог бы, Гомер!
Зная, что нет ничего всемогущее денег, Юпитер
30 С девой, введенной в соблазн, сам расплатился собой:
Без золотых и отец был суров, и сама недоступна,
В башне железной жила, двери - из меди литой.
Но лишь в червонцы себя превратил обольститель разумный, -
Дева, готова на все, тотчас одежды сняла.
35 В век, когда в небесах Сатурн господствовал старый,
В недрах ревниво земля много богатств берегла.
Золото и серебро и медь и железо таились
Рядом с царством теней, - их не копили тогда.
То ли земные дары: пшеница, не звавшая плуга;
40 Соты, доступные всем, в дуплах дубовых; плоды...
Землю в то время никто сошником могучим не резал,
Поля от поля межой не отделял землемер.
Не бороздило зыбей весло, погруженное в воду,
Каждому берег морской краем казался пути.
45 Против себя ты сама искусилась, людская природа,
И одаренность твоя стала тебе же бедой.
Вкруг городов для чего воздвигаем мы стены и башни,
Вооружаем зачем руки взаимной вражды?
Море тебе для чего? Человек, довольствуйся сушей.
50 В третье ли царство свое мнишь небеса превратить?
А почему бы и нет, когда удостоены храмов
Либер, Ромул, Алкид, Цезарь с недавней поры?
Не урожаев мы ждем от земли, - мы золота ищем.
Воин в богатстве живет, добытом кровью его.
55 В Курию бедный не вхож: обусловлен почет состояньем, -
Всадник поэтому строг и непреклонен судья...
Пусть же хоть все заберут, - и Марсово поле, и Форум;
Распоряжаются пусть миром и грозной войной, -
Только б не грабили нас, любовь бы нашу не крали:
60 Лишь бы они беднякам чем-либо дали владеть...
Ныне же, если жена и с сабинкою схожа суровой,
Держит ее, как в плену, тот, кто на деньги щедрей.
Сторож не пустит: она за меня, мол, дрожит, - из-за мужа...
А заплати я, - уйдут тотчас и сторож и муж!
65 Если какой-нибудь бог за влюбленных мстит обделенных,
Пусть он богатства сотрет неблаговидные в прах!

9

Если над М_е_мноном мать и мать над Ахиллом рыдала,
Если удары судьбы трогают вышних богинь, -
Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне:
Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое,
5 Призванный к песням тобой Тибулл, твоя гордость и слава, -
Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре.
Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит;
Сломан и лук у него, факел сиявший погас;
Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин!
10 Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь;
Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны;
Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах...
Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея,
Он из дворца твоего вышел, прекраснейший Юл...
15 Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,
Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал...
Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;
В нас, по сужденью иных, даже божественный дух...
Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,
20 Руки незримо из тьмы тянет она ко всему.
Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею?
Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял?
Лин - от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине
Лира, печали полна, пела в лесной глубине.
25 И меонийца добавь - из него, как из вечной криницы,
Ток пиерийской струи пьют песнопевцев уста.
В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина...
Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров.
Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,
30 И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро...
Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, -
Первую пел он любовь, пел и последнюю он.
Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы
Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?..
35 Если уносит судьба наилучших - простите мне дерзость, -
Я усомниться готов в существованье богов.
Праведным будь, - умрешь, хоть и праведен; храмы святые
Чти, - а свирепая смерть стащит в могилу тебя...
Вверьтесь прекрасным стихам... но славный Тибулл бездыханен?
40 Все-то останки его тесная урна вместит...
Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный?
Не устрашился огонь плотью питаться твоей.
Значит, способно оно и храмы богов золотые
Сжечь, - коль свершило, увы, столь святотатственный грех.
45 Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ
И - добавляют еще - слез не могла удержать...
Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым
На Феакийских брегах в землю немилую лечь.
Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи
50 Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его.
Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла,
Пряди небрежных волос в горе руками рвала.
Здесь Немесида была... и первая... та... Целовали
Губы твои, ни на миг не отошли от костра.
55 И перед тем как уйти, промолвила Делия: "Счастья
Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!"
Но Немесида в ответ: "Что молвишь? Тебе б мое горе!
Он, умирая, меня слабой рукою держал".
Если не имя одно и не тень остается от смертных,
60 То в Елисейских полях будет Тибулла приют.
Там навстречу ему, чело увенчав молодое
Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл!
Выйди, - коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга, -
Галл, не умевший щадить крови своей и души!
65 Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют.
Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл.
Мирные кости - молю - да покоятся в урне надежной,
Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.

10

Вот уже день подошел ежегодных Церериных празднеств,
Милая нынче должна спать на постели одна.
Златоволосая мать, в венке из колосьев, Церера, -
О, почему в твои дни нам наслаждаться нельзя?
5 Щедрой, богиня, везде тебя называют народы,
Меж олимпийских богинь нет благотворней тебя.
Раньше хлебов не пекли небритые сельские люди,
Не разумели еще, что называется "ток".
Первый оракул их, дуб, приносил им желуди в пищу,
10 Либо питались они мягкой травой луговой,
Зернам в земле набухать впервые внушила Церера,
Первая сжала серпом желтые волосы нив.
Первая выи быков под ярмо подгибать повелела,
И подняла целину первая зубом кривым.
15 Кто же поверит, что ей отрадны слезы влюбленных,
Что воздержаньем ее, мукой сердечною чтят?
Нет, она не проста, хоть и любит полей урожаи,
Сердце не пусто ее, в нем обитает любовь.
Крит свидетель, - а ложь не всегда торжествует на Крите,
20 Крите, гордящемся тем, что Громовержца вскормил:
Он, чья высшая власть над звездной твердынею мира,
Маленький там молоко ротиком детским сосал.
Верный свидетель у нас, за него поручится питомец, -
Вряд ли Церера начнет памятный грех отрицать:
25 Как-то Иасия там, под горой, увидала богиня, -
Диких близ Иды зверей верной стрелял он рукой.
Лишь увидала, огонь заструился по нежному телу, -
Тянет в сторону стыд, тянет в другую любовь.
Страстью был стыд побежден... И засохли забытые нивы,
30 Всходы насилу дала зерен ничтожная часть.
Пусть удары мотыг усердно почву дробили,
Пусть искривленный сошник твердую землю взрывал,
Пусть поля во всю ширь засевались обильно и ровно -
Тщетно ждал селянин осуществлеиья надежд.
35 Медлила где-то в лесах богиня могучая злаков,
Перевязь из колосков с длинных упала волос.
Только на Крите одном обильный был год, урожайный:
Где бы она ни прошла, вызрели нивы везде.
Даже на Иде самой серебрилась в рощах пшеница,
40 И среди леса в хлебах пасся свирепый кабан.
Законодатель Минос таких лишь годов и желал бы,
Жаждал Минос, чтоб была долгой Цереры любовь,
Элатоволосая, спать было б грустно тебе одинокой, -
Я ж, твои таинства чтя, вынужден муку терпеть!
45 Что мне грустить? Ведь ты свою дочь обрела и царицу, -
Только по воле судьбы ниже Юноны она...
Праздник же значит: любовь, забавы, пирушки и песни, -
Вот какие дары вышним угодны богам!

11

Много я, долго терпел, - победили терпенье измены.
Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь!
Кончено! Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи, -
Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.
5 Я победил, я любовь наконец попираю ногами.
Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога!
Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, -
Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен.
Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,
10 Что, унижая себя, спал я на голой земле.
Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался,
Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом!
Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, -
Так заслуженный в боях еле бредет инвалид.
15 Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он, -
Злому врагу моему столько б изведать стыда!
Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке,
Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж?
Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета, -
20 Ты через нашу любовь многих любовь обрела...
Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость?
Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала!
А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки,
Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..
25 Раз ты сказалась больной, - бегу вне себя, прибегаю, -
Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней...
Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом...
Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня!
Поздно! Уже мой корабль, по обету цветами увитый,
30 Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн...
Зря перестань расточать меня покорявшие раньше
Ласки и речи, - теперь я не такой уж глупец...
Борются все же в груди любовь и ненависть... Обе
Тянут к себе, но уже... чую... любовь победит!
35 Я ненавидеть начну... а если любить, то неволей:
Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо.
Прочь от измен я бегу, - красота возвращает из бегства;
Нрав недостойный претит, - милое тело влечет.
Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,
40 Сам я желаний своих не в состоянье постичь.
Если б не так хороша ты была иль не так вероломна!
Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе!
Мерзки поступки твои, - а внешность любить призывает...
Горе! Пороки ее ей уступают самой.
45 Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа,
Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!),
Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим,
Сжалься, ради очей, очи пленивших мои:
Будь хоть любой, но моей, навеки моей... Рассуди же,
50 Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви?
Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным:
Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..

12

Что за несчастный был день, в который, зловещие птицы,
Столько влюбленному мне вы напророчили бед?
Что за созвездье моим оказалось враждебно желаньям?
Ах, на кого мне пенять? Кто из богов - на меня?
5 Ныне боюсь, чтобы мне не пришлось делиться с другими
Той, что моей назвалась, мною любимой одним!
Нет... А быть может, ее мои же прославили книжки?
Именно так: мой талант сделал продажной ее!
И поделом мне: зачем я красу восхвалял - громогласно?