Страница:
Услышав эти слова, ученый историограф Хамди бросился бежать, визжа от страха, а вслед за ним вскочив на свои хилые, неверные ножки, устремился слабоумный Великий визирь; пустились наутек и те из чаушей, кто по неосведомленности тоже пришли в бедной одежде, но никому не удалось убежать далеко, ибо через главный вход в залу заседаний вломился отряд янычар, вооруженных - как в давние времена - традиционными бунчуками, под предводительством одного храброго капитана, который в свое время, как вы помните, получил от Петра Куканя из Кукани такой щелчок по носу, что захлебнулся собственной кровью; и не успели беглецы оглянуться, как под градом палочных ударов были согнаны в кучку и отведены во Двор блаженства, где их всех до единого - и историка Хамди одним из первых - посадили на кол, оставив умирать медленной смертью, проклиная Аллаха, мир и людей.
Тем временем кошмар, разыгравшийся в серале, cмрадным пожаром охватил весь город. Спешно произведенный в генералы, капитан янычар захватил дворец; где с незапамятных времен живали его предшественники и который генерал Ибрагим-ага, то бишь Франта Ажзавтрадомой, передал военному ведомству, чтоб Петр смог учредить там Военную академию. Новый генерал собственноручно зарезал теоретиков современной стратегии, генералов фон Готтенрота и фон Шауера, и велел изрубить в куски их учеников, размещенных во дворце,- турецких офицеров и унтеров, ибо они были, несомненно, заражены предательскими и враждебными истинной вере Магомета знаниями, полученными от немецких диверсантов; после чего, как ему и приличествовало, сам устроился во дворце, еще пахнувшем свежей кровью, и окружил себя рабами и рабынями, которых повелел доставить сюда из греческих, еврейских и прочих иноверческих частей города.
Скромный домишко на берегу Босфора, где жил Франта Ажзавтрадомой, был разорен и спален дотла, а рота янычар, которая осталась ему верна, полностью перебита. Был разграблен и сожжен домик ученого историографа Хамди, превращены в пепел его книги и рукописи, где он вел записи славных деяний и изречений почившего султана, а его дочь Лейла, темноокая и темноволосая красавица, покончила с собой, пронзив себе сердце изукрашенным малайским кинжалом за секунду до того, как озверевшие солдаты, жаждавшие насладиться ее юным телом, взломали двери веселенькой комнатки.
Перебиты были и благочестивые пилигримы, которые, ничего не ведая о неблагоприятных переменах, пришли в Стамбул, чтобы передать военному ведомству свои сбережения и драгоценности.
В сточную канаву швырнули изуродованную Бехидже-икбалу, третью жену султана, повинную в том, что родила ему сына; сын был тоже наказан за факт собственного существования: его растоптали каблуки солдатских сапог. Эта оргия разрушений, разбоя и убийств продолжалась до поздней утренней службы, когда воды Босфора и Золотого Рога покраснели от крови, а небо сделалось лазурным и чистым, ибо коршуны, вспугнутые пламенем пожаров, улетели, как это случилось в последний раз во время бурных торжеств введения Петра в сан "Учености Его Величества". Ради порядка и полноты повествования добавим, что Ибра-гим-ага, он же Франта Ажзавтрадомой, добравшись до Измира и обнаружив, что его вызвали сюда неизвестно зачем, ибо никакого бунта - тем более бунта танцующих дервишей - не было, вовремя почуял, откуда дует ветер, и исчез в неизвестном направлении.
А еще через день, когда в городе вновь установились спокойствие и порядок, представители Временного правительства наследного принца Мустафы пришли с заранее обговоренным визитом вежливости к послу королевства Франции, господину д'Анкетилю. Гости собрались на круглой площади перед дворцом за час до назначенного срока, пришли со своими оркестрами отборные роты музыкантов-янычар, спахии и бос-танджии в парадных униформах; янычары и их более слабые конкуренты бостанджии, в красных шапочках вместо фесок, были вооружены бунчуками, по сему случаю выскобленными до блеска. Оркестры, сменяя друг друга, исполняли бравурные мелодии, а для пущего веселья им в меру своих ограниченных музыкальных возможностей помогали военные трубачи и барабанщики, так что от поднятого шума в окнах дворца дрожали стекла. Спахии на конях держались позади, декоративно окаймляя противоположный край небольшой площади. Строй янычар и бостанджиев раскололся, образовав проход, во всю длину которого был развернут красно-узорчатый анатолийский ковер.
На этот ковер в установленную минуту под приветственную дробь барабанов ступили новый генерал янычар и преемник Франты Ажзавтрадомой Юсуф-ага, слева от него - весь в белом - шейх Решад, далее - Хранитель сокровищ паша Абеддин и, наконец представитель духовенства - маленький помятый муфтий. Сановники прошли по анатолийскому ковру быстрым шагом и приблизились к воротам дворца, которые распахнули перед ними два швейцара в серых ливреях; сам посол, господин д'Анкетиль, ожидал их, стоя посредине приемной залы.
Слово взял паша Абеддин, потому что он единственный из всех умел говорить по-французски. Выступление его прозвучало приблизительно так:
- Ваше Превосходительство, как представители Временного правительства Его Светлости принца Мустафы мы имели честь выразить вам благодарность за соболезнования, которые Ваше Превосходительство выразили по поводу внезапной кончины Его Величества Ахмеда Первого. Одновременно мы считаем своим в высшей мере приятным долгом выразить правительству Ее Величества французской королевы-регентши нашу бесконечную благодарность за то, что правительство Ее Величества королевы-регентши и его исполнительные органы своим энергичным вмешательством обезвредили заклятого врага турецкой империи, известного Вашему Превосходительству под именем Пьер Кукан де Кукан, и тем самым позволили возродить в этой стране исконный и благословенный порядок.
Это, бесспорно, была прекрасная речь, но господин д'Анкетиль, что было явно заметно по его лицу, искривленному ухмылкой крайнего отвращения, выслушал ее без особого эстетического наслаждения.
- Благодарю, господа,- коротко поблагодарил он и, немного подумав, добавил: - Но чтобы не было недоразумений, должен заявить, что не могу передать вашу благодарность правительству королевы-регентши, потому что королева-регентша уже выпала из истории, хотя, разумеется, это не означает, что ее посадили на кол; не знаю, что произошло, но, во всяком случае, она уже не регентша, а на трон возведен ее сын Людовик Тринадцатый. И, во-вторых, что касается этого вашего Пьера Кукан де Кукана: неправда, что он обезврежен, ибо он жив и в настоящее время, без сомнения, возвращается в Стамбул. У меня от всего этого...
И старый дипломат, не закончив предложения, выудя из кармана послание, которое передал ему второй гонец отца Жозефа, порывистым жестом сунул его паше Абеддину, а затем совершенно не по протоколу повернулся и покинул залу, захлопнув за собой двери. Как только двери захлопнулись, генерал Юсуф-ага, маленький муфтий и одетый в белое шейх Решад, чуя неладное, пристали к паше Абеддину, который, сладострастно причмокивая, читал послание, где отец Жозеф просил господина д'Анкетиля учтиво опровергнуть известие о смерти Петра Куканя из Кукани, и засыпали его тревожными вопросами: что сказал господин д'Анкетиль? почему господин д'Анкетиль удалился? что паша Абеддин узнал из письма и вообще что, собственно, произошло?
- Что произошло? - переспросил паша Абеддин.- А что могло произойти? Дело как раз в том, что ничего не произошло и что Абдуллу во Франции не убили и, похоже, именно теперь он собирается в Стамбул, если уже не в пути. Я надеюсь, вам ясно, что это значит. Ровно то, что если этому человеку удастся высадиться на турецкой земле, все мы, сколько нас здесь ни есть, можем списать себя со счета вместе с любезными коллегами из сераля, включая нашего обожаемого принца Мустафу. Потому как, если кто из вас думает, что бедняки и вообще так называемые социально не защищенные слои турецкого народа очень нас любят и с полным пониманием наблюдают за тем, как мы домогаемся возвращения своих дворцов, рабов, денег и сокровищ, и что Абдулле никто в Турции не симпатизирует, то позвольте сказать прямо - человек, думающий так, хуже чем безумец: он дурак.
Такого же или приблизительно такого мнения держался и принц Мустафа; оправившись от приступа падучей, вызванного вторым известием отца Жозефа, он тут же приказал объявить готовность номер один для всех наземных и морских сил с единственной целью и задачей: убить, изрубить саблями - одним словом, любым способом сжить со света преступного Абдуллу, не дать ему высадиться на турецкой территории, а вместе с ним убить, изрубить, словом, не важно каким способом спровадить на тот свет каждого, кто взялся бы ему помочь; занять все порты и все дороги, наземные и водные, которыми он мог бы воспользоваться для возращения в Стамбул, а когда он будет обнаружен, не лтаться задержать его, не сажать под арест - ибо это дьявол, которого нельзя изловить наверняка, он из любого плена вывернется,- а сразу рубить его, колоть и резать, пусть он погибнет от тринадцати смертей. И вот огромное войско двинулось к Мраморному морю и заняло оба его побережья, включая Дарданеллы, а всевозможные военные корабли, легкие и тяжелые, парусные суда и галеры неутомимо бороздили его гладь; войсками были заняты все дороги, ведущие от островов Родос, Додеканес и Самое через Анатолию в Стамбул, равно как и тропки, бегущие к столице по северному морскому берегу. Кроме того, принц Мустафа приказал доставить в сераль пушки самого крупного калибра и изо всех окон и щелей всех пяти дворцов выставить гаубицы и мушкеты - на случай, если преступнику Абдулле все-таки удастся где-нибудь проскользнуть и он, взбунтовав толпы простого люда, выступит против цитадели правительства. Высокий совет заседал днем и ночью, в тревоге и постоянной готовности ожидая грядущих событий.
На четвертый день после упомянутого визита представителей турецкой империи к французскому послу господину д'Анкетилю в сераль на взмыленном коне прискакал посол с долгожданным известием: преступный Абдулла возвращался в Стамбул как обыкновенный пассажир на военном корабле "Волос Пророка" и был обнаружен на палубе, его личность была однозначно установлена с помощью биноклей, которыми был снабжен гарнизон крепости Гелибол, или Галлиполи, охранявшей вход в Дарданеллы. Корабль, как приказано, был без предупреждения потоплен сосредоточенным огнем тяжелой артиллерии. Не спасся ни один человек.
Когда стихла буря восторга, вызванная этим чрезвычайным известием, и когда члены Высокого совета поздравили друг друга и уже готовились было разойтись, в сераль на взмыленном коне прискакал второй гонец - с известием, что преступный Абдулла возвращался в Стамбул на рыбацком баркасе, переодевшись гарпунером, но был обнаружен, личность его точно установлена, и когда судно миновало остров Мраморный, баркас, согласно приказу, был без предупреждения расстрелян метким выстрелом пушки пятого калибра. Не спасся ни один человек.
Полчаса спустя в сераль на загнанном коне добрался третий гонец с известием, что преступный Абдулла был обнаружен и схвачен солдатами, охранявшими окрестноcти Бергамы между реками Селином и Кети, в тот момент, когда он в обществе двух туземцев-проводников пробирался по скалистой тропке на север от города; тут же, согласно приказу, он был без предупреждения застрелен и вместе с обоими проводниками сброшен в пропасть.
Следующее известие: преступный Абдулла возвращался в Стамбул на корабле неизвестного названия и происхождения, который потерпел аварию, сев на мель вблизи острова Лемнос. Гарнизон порта Мудрое обнаружил и опознал среди потерпевших, пытавшихся спастись вплавь, личность преступного Абдуллы и огнем из мушкетов расстрелял его вместе со всеми остальными.
Еще одно сообщение: преступный Абдулла, переодетый капитаном, стал командиром греческой галеры "Пираус", направлявшейся в Стамбул. Члены гарнизона обнаружили его, опознали, умертвили и выбросили в море.
Новое сообщение: преступный Абдулла направлялся в Стамбул по северному побережью Мраморного моря, переодевшись погонщиком верблюдов, но сторожевым отрядом янычар был задержан на подходах к городу Молгара, опознан и обезврежен.
Таких известий об опознании личности и незамедлительной ликвидации преступного Абдуллы в сераль поступило общим числом тринадцать, так что Петр Ку-кань из Кукани, как того и желал принц Мустафа, скончался от тринадцатой смерти. Мы не знаем, действительно ли в момент этой тринадцатой смерти он скончался окончательно и достоверно, но слабоумный принц Мустафа, все еще пребывавший в страхе, успокаивал себя таким рассуждением: если бы среди тринадцати уничтоженных Абдулл не нашлось хотя бы одного настоящего - значит, тут не обошлось без черта.
Впрочем, достоверно одно: в Стамбуле Абдулла так и не объявился.
ПАПА СНОВА СМЕЕТСЯ
После этих событий оставалось лишь выпустить из Черной башни папскую делегацию графа О**, что было сделано незамедлительно и с надлежащими извинениями. Три недели спустя граф О** передал Его Свя-ейшеству письмо, которым вчерашний принц, а теперь ке султан Мустафа Первый, сопровождая послание редкостными дарами, устанавливал дипломатические отношения с Римом.
Письмо, составленное лучшим стилистом-латинистом сераля, звучало так:
"Султан Турецкой империи Мустафа Первый Его Святейшеству Владыке всего христианства, чьим скромным и униженным рабом он является.
Во имя великого христианского бога Пантарэя, коему всей душой и сердцем привержен ниже подписавшийся султан Мустафа Первый, аминь. Вашему Святейшеству со всем почтением, покорностью и младенческой преданностью дает знать, что период зависти и общей неправедности турецких правительственных кругов, в чем повинен преступный Абдулла, окончен, и радуга примирения, взаимного уважения и любви между миром христианским, сторонником которого нижеподписавшийся является, и миром мусульманским воссияла снова. Пусть Ваше Святейшество знают, что символ примирения и любви между христианами и мусульманами, перстень святого последователя христианского бога Пантарэя Цезаря-эфенди из рода Борджа, который Ваше Святейшество некоторое время тому назад даровал моему негодному предшественнику, а он, мой негодный предшественник, с презрением вышвырнул, был подобран и сохранен благочестивым последователем бога Пантарэя графом О** и возвращен мне, так что он снова украшает мою руку.' В чем, как говорится на родине Вашего Святейшества, да поможет нам бог Пантарэй".
Когда папа дочитал это послание до конца, он, по своему обыкновению, сложил руки на животе и смеялся сердечно и долго. А насмеявшись, сказал на своем сиенском наречии:
- Как видно, Турция обезврежена, и мы можем теперь за нее приняться.
Это и явилось, по нашим представлениям, прологом к Тридцатилетней войне.
Тем временем кошмар, разыгравшийся в серале, cмрадным пожаром охватил весь город. Спешно произведенный в генералы, капитан янычар захватил дворец; где с незапамятных времен живали его предшественники и который генерал Ибрагим-ага, то бишь Франта Ажзавтрадомой, передал военному ведомству, чтоб Петр смог учредить там Военную академию. Новый генерал собственноручно зарезал теоретиков современной стратегии, генералов фон Готтенрота и фон Шауера, и велел изрубить в куски их учеников, размещенных во дворце,- турецких офицеров и унтеров, ибо они были, несомненно, заражены предательскими и враждебными истинной вере Магомета знаниями, полученными от немецких диверсантов; после чего, как ему и приличествовало, сам устроился во дворце, еще пахнувшем свежей кровью, и окружил себя рабами и рабынями, которых повелел доставить сюда из греческих, еврейских и прочих иноверческих частей города.
Скромный домишко на берегу Босфора, где жил Франта Ажзавтрадомой, был разорен и спален дотла, а рота янычар, которая осталась ему верна, полностью перебита. Был разграблен и сожжен домик ученого историографа Хамди, превращены в пепел его книги и рукописи, где он вел записи славных деяний и изречений почившего султана, а его дочь Лейла, темноокая и темноволосая красавица, покончила с собой, пронзив себе сердце изукрашенным малайским кинжалом за секунду до того, как озверевшие солдаты, жаждавшие насладиться ее юным телом, взломали двери веселенькой комнатки.
Перебиты были и благочестивые пилигримы, которые, ничего не ведая о неблагоприятных переменах, пришли в Стамбул, чтобы передать военному ведомству свои сбережения и драгоценности.
В сточную канаву швырнули изуродованную Бехидже-икбалу, третью жену султана, повинную в том, что родила ему сына; сын был тоже наказан за факт собственного существования: его растоптали каблуки солдатских сапог. Эта оргия разрушений, разбоя и убийств продолжалась до поздней утренней службы, когда воды Босфора и Золотого Рога покраснели от крови, а небо сделалось лазурным и чистым, ибо коршуны, вспугнутые пламенем пожаров, улетели, как это случилось в последний раз во время бурных торжеств введения Петра в сан "Учености Его Величества". Ради порядка и полноты повествования добавим, что Ибра-гим-ага, он же Франта Ажзавтрадомой, добравшись до Измира и обнаружив, что его вызвали сюда неизвестно зачем, ибо никакого бунта - тем более бунта танцующих дервишей - не было, вовремя почуял, откуда дует ветер, и исчез в неизвестном направлении.
А еще через день, когда в городе вновь установились спокойствие и порядок, представители Временного правительства наследного принца Мустафы пришли с заранее обговоренным визитом вежливости к послу королевства Франции, господину д'Анкетилю. Гости собрались на круглой площади перед дворцом за час до назначенного срока, пришли со своими оркестрами отборные роты музыкантов-янычар, спахии и бос-танджии в парадных униформах; янычары и их более слабые конкуренты бостанджии, в красных шапочках вместо фесок, были вооружены бунчуками, по сему случаю выскобленными до блеска. Оркестры, сменяя друг друга, исполняли бравурные мелодии, а для пущего веселья им в меру своих ограниченных музыкальных возможностей помогали военные трубачи и барабанщики, так что от поднятого шума в окнах дворца дрожали стекла. Спахии на конях держались позади, декоративно окаймляя противоположный край небольшой площади. Строй янычар и бостанджиев раскололся, образовав проход, во всю длину которого был развернут красно-узорчатый анатолийский ковер.
На этот ковер в установленную минуту под приветственную дробь барабанов ступили новый генерал янычар и преемник Франты Ажзавтрадомой Юсуф-ага, слева от него - весь в белом - шейх Решад, далее - Хранитель сокровищ паша Абеддин и, наконец представитель духовенства - маленький помятый муфтий. Сановники прошли по анатолийскому ковру быстрым шагом и приблизились к воротам дворца, которые распахнули перед ними два швейцара в серых ливреях; сам посол, господин д'Анкетиль, ожидал их, стоя посредине приемной залы.
Слово взял паша Абеддин, потому что он единственный из всех умел говорить по-французски. Выступление его прозвучало приблизительно так:
- Ваше Превосходительство, как представители Временного правительства Его Светлости принца Мустафы мы имели честь выразить вам благодарность за соболезнования, которые Ваше Превосходительство выразили по поводу внезапной кончины Его Величества Ахмеда Первого. Одновременно мы считаем своим в высшей мере приятным долгом выразить правительству Ее Величества французской королевы-регентши нашу бесконечную благодарность за то, что правительство Ее Величества королевы-регентши и его исполнительные органы своим энергичным вмешательством обезвредили заклятого врага турецкой империи, известного Вашему Превосходительству под именем Пьер Кукан де Кукан, и тем самым позволили возродить в этой стране исконный и благословенный порядок.
Это, бесспорно, была прекрасная речь, но господин д'Анкетиль, что было явно заметно по его лицу, искривленному ухмылкой крайнего отвращения, выслушал ее без особого эстетического наслаждения.
- Благодарю, господа,- коротко поблагодарил он и, немного подумав, добавил: - Но чтобы не было недоразумений, должен заявить, что не могу передать вашу благодарность правительству королевы-регентши, потому что королева-регентша уже выпала из истории, хотя, разумеется, это не означает, что ее посадили на кол; не знаю, что произошло, но, во всяком случае, она уже не регентша, а на трон возведен ее сын Людовик Тринадцатый. И, во-вторых, что касается этого вашего Пьера Кукан де Кукана: неправда, что он обезврежен, ибо он жив и в настоящее время, без сомнения, возвращается в Стамбул. У меня от всего этого...
И старый дипломат, не закончив предложения, выудя из кармана послание, которое передал ему второй гонец отца Жозефа, порывистым жестом сунул его паше Абеддину, а затем совершенно не по протоколу повернулся и покинул залу, захлопнув за собой двери. Как только двери захлопнулись, генерал Юсуф-ага, маленький муфтий и одетый в белое шейх Решад, чуя неладное, пристали к паше Абеддину, который, сладострастно причмокивая, читал послание, где отец Жозеф просил господина д'Анкетиля учтиво опровергнуть известие о смерти Петра Куканя из Кукани, и засыпали его тревожными вопросами: что сказал господин д'Анкетиль? почему господин д'Анкетиль удалился? что паша Абеддин узнал из письма и вообще что, собственно, произошло?
- Что произошло? - переспросил паша Абеддин.- А что могло произойти? Дело как раз в том, что ничего не произошло и что Абдуллу во Франции не убили и, похоже, именно теперь он собирается в Стамбул, если уже не в пути. Я надеюсь, вам ясно, что это значит. Ровно то, что если этому человеку удастся высадиться на турецкой земле, все мы, сколько нас здесь ни есть, можем списать себя со счета вместе с любезными коллегами из сераля, включая нашего обожаемого принца Мустафу. Потому как, если кто из вас думает, что бедняки и вообще так называемые социально не защищенные слои турецкого народа очень нас любят и с полным пониманием наблюдают за тем, как мы домогаемся возвращения своих дворцов, рабов, денег и сокровищ, и что Абдулле никто в Турции не симпатизирует, то позвольте сказать прямо - человек, думающий так, хуже чем безумец: он дурак.
Такого же или приблизительно такого мнения держался и принц Мустафа; оправившись от приступа падучей, вызванного вторым известием отца Жозефа, он тут же приказал объявить готовность номер один для всех наземных и морских сил с единственной целью и задачей: убить, изрубить саблями - одним словом, любым способом сжить со света преступного Абдуллу, не дать ему высадиться на турецкой территории, а вместе с ним убить, изрубить, словом, не важно каким способом спровадить на тот свет каждого, кто взялся бы ему помочь; занять все порты и все дороги, наземные и водные, которыми он мог бы воспользоваться для возращения в Стамбул, а когда он будет обнаружен, не лтаться задержать его, не сажать под арест - ибо это дьявол, которого нельзя изловить наверняка, он из любого плена вывернется,- а сразу рубить его, колоть и резать, пусть он погибнет от тринадцати смертей. И вот огромное войско двинулось к Мраморному морю и заняло оба его побережья, включая Дарданеллы, а всевозможные военные корабли, легкие и тяжелые, парусные суда и галеры неутомимо бороздили его гладь; войсками были заняты все дороги, ведущие от островов Родос, Додеканес и Самое через Анатолию в Стамбул, равно как и тропки, бегущие к столице по северному морскому берегу. Кроме того, принц Мустафа приказал доставить в сераль пушки самого крупного калибра и изо всех окон и щелей всех пяти дворцов выставить гаубицы и мушкеты - на случай, если преступнику Абдулле все-таки удастся где-нибудь проскользнуть и он, взбунтовав толпы простого люда, выступит против цитадели правительства. Высокий совет заседал днем и ночью, в тревоге и постоянной готовности ожидая грядущих событий.
На четвертый день после упомянутого визита представителей турецкой империи к французскому послу господину д'Анкетилю в сераль на взмыленном коне прискакал посол с долгожданным известием: преступный Абдулла возвращался в Стамбул как обыкновенный пассажир на военном корабле "Волос Пророка" и был обнаружен на палубе, его личность была однозначно установлена с помощью биноклей, которыми был снабжен гарнизон крепости Гелибол, или Галлиполи, охранявшей вход в Дарданеллы. Корабль, как приказано, был без предупреждения потоплен сосредоточенным огнем тяжелой артиллерии. Не спасся ни один человек.
Когда стихла буря восторга, вызванная этим чрезвычайным известием, и когда члены Высокого совета поздравили друг друга и уже готовились было разойтись, в сераль на взмыленном коне прискакал второй гонец - с известием, что преступный Абдулла возвращался в Стамбул на рыбацком баркасе, переодевшись гарпунером, но был обнаружен, личность его точно установлена, и когда судно миновало остров Мраморный, баркас, согласно приказу, был без предупреждения расстрелян метким выстрелом пушки пятого калибра. Не спасся ни один человек.
Полчаса спустя в сераль на загнанном коне добрался третий гонец с известием, что преступный Абдулла был обнаружен и схвачен солдатами, охранявшими окрестноcти Бергамы между реками Селином и Кети, в тот момент, когда он в обществе двух туземцев-проводников пробирался по скалистой тропке на север от города; тут же, согласно приказу, он был без предупреждения застрелен и вместе с обоими проводниками сброшен в пропасть.
Следующее известие: преступный Абдулла возвращался в Стамбул на корабле неизвестного названия и происхождения, который потерпел аварию, сев на мель вблизи острова Лемнос. Гарнизон порта Мудрое обнаружил и опознал среди потерпевших, пытавшихся спастись вплавь, личность преступного Абдуллы и огнем из мушкетов расстрелял его вместе со всеми остальными.
Еще одно сообщение: преступный Абдулла, переодетый капитаном, стал командиром греческой галеры "Пираус", направлявшейся в Стамбул. Члены гарнизона обнаружили его, опознали, умертвили и выбросили в море.
Новое сообщение: преступный Абдулла направлялся в Стамбул по северному побережью Мраморного моря, переодевшись погонщиком верблюдов, но сторожевым отрядом янычар был задержан на подходах к городу Молгара, опознан и обезврежен.
Таких известий об опознании личности и незамедлительной ликвидации преступного Абдуллы в сераль поступило общим числом тринадцать, так что Петр Ку-кань из Кукани, как того и желал принц Мустафа, скончался от тринадцатой смерти. Мы не знаем, действительно ли в момент этой тринадцатой смерти он скончался окончательно и достоверно, но слабоумный принц Мустафа, все еще пребывавший в страхе, успокаивал себя таким рассуждением: если бы среди тринадцати уничтоженных Абдулл не нашлось хотя бы одного настоящего - значит, тут не обошлось без черта.
Впрочем, достоверно одно: в Стамбуле Абдулла так и не объявился.
ПАПА СНОВА СМЕЕТСЯ
После этих событий оставалось лишь выпустить из Черной башни папскую делегацию графа О**, что было сделано незамедлительно и с надлежащими извинениями. Три недели спустя граф О** передал Его Свя-ейшеству письмо, которым вчерашний принц, а теперь ке султан Мустафа Первый, сопровождая послание редкостными дарами, устанавливал дипломатические отношения с Римом.
Письмо, составленное лучшим стилистом-латинистом сераля, звучало так:
"Султан Турецкой империи Мустафа Первый Его Святейшеству Владыке всего христианства, чьим скромным и униженным рабом он является.
Во имя великого христианского бога Пантарэя, коему всей душой и сердцем привержен ниже подписавшийся султан Мустафа Первый, аминь. Вашему Святейшеству со всем почтением, покорностью и младенческой преданностью дает знать, что период зависти и общей неправедности турецких правительственных кругов, в чем повинен преступный Абдулла, окончен, и радуга примирения, взаимного уважения и любви между миром христианским, сторонником которого нижеподписавшийся является, и миром мусульманским воссияла снова. Пусть Ваше Святейшество знают, что символ примирения и любви между христианами и мусульманами, перстень святого последователя христианского бога Пантарэя Цезаря-эфенди из рода Борджа, который Ваше Святейшество некоторое время тому назад даровал моему негодному предшественнику, а он, мой негодный предшественник, с презрением вышвырнул, был подобран и сохранен благочестивым последователем бога Пантарэя графом О** и возвращен мне, так что он снова украшает мою руку.' В чем, как говорится на родине Вашего Святейшества, да поможет нам бог Пантарэй".
Когда папа дочитал это послание до конца, он, по своему обыкновению, сложил руки на животе и смеялся сердечно и долго. А насмеявшись, сказал на своем сиенском наречии:
- Как видно, Турция обезврежена, и мы можем теперь за нее приняться.
Это и явилось, по нашим представлениям, прологом к Тридцатилетней войне.