Страница:
Таким образом, один из нападавших был устранен, зато другой, кто держал нож крепче, чем первый, с кем при ударе о твердую кольчугу ничего не произошло, был, как оказалось, здоровенный верзила, шутя сумевший бы одолеть и быка. Встав коленями Петру на грудь, он своими крепкими крючковатыми пальцами схватил его за горло, стискивая все сильнее и сильнее; в этой свалке из грохота и ть ы отчетливо послышался голос Джованни, зовущего Петра на помощь.
Но Петр тоже был не промах и, даже озверев от ярости и отчаяния, не потерял головы: вспомнив один замечательный прием, которому много лет назад научил его старший друг Франта, он вдавил в глаза обидчику два пальца левой руки, а правой ударил под челюсть и, нажимая на горло снизу вверх, причинил такую невыносимую боль, что убийца, хрипя и воя, тут же выпустил его шею и схватился было за оба запястья, но Петр резким рывком стряхнул его пальцы, в чем его тоже когда-то натренировал Франта, а потом уже достаточно было стремительно рубануть - также памятуя уроки незабвенного Франты - ребром ладони по левому виску, и молодец, славно отделанный тройным хитроумным приемом, перенятым от сына по-бродяжки Ажзавтрадомой, свалился на бок да так и остался лежать, беспомощно дергая левой ногой, что является верным признаком сотрясения мозга. Петр поднялся и, шатаясь как пьяный, вошел в дом, чтобы в кромешной тьме нащупать дорогу туда, откуда доносился жалобный голос Джованни.
Он застал дружка на постели, засыпанным балками и камнями, что рухнули на него с треснувшего потолка. Джованни вопил, жалуясь, будто у него раздроблены ноги, но оказалось, что в тесной комнате балки упали поперек и не только сами не могли придавить его своей тяжестью, но, напротив, еще и защитили от большей беды; когда Петр после долгих трудов высвободил его, Джованни, весь в синяках и жалкий на вид, был, однако, жив и здоров. Меж тем землетрясение утихло, и страшная ночь сменилась хмурым пасмурным утром, годившимся лишь на то, чтобы явить взору гибельные разрушения и опустошения, постигшие город. Башня храма святого Стефана напоминала дуплистый зуб, башня святого Иоанна выглядела полным убожеством, равно как и башня святого Михаила у иезуитской коллегии; главный мост, ведущий к Замковым воротам, снова был сорван и, следуя стародавней привычке, плыл по Дунаю в Скифское море; дома накренились, труб как не бывало; но, поскольку своя рубашка ближе к телу, изо всего этого погрома самое сильное впечатление произвело на юношей то обстоятельство, что их карета исчезла вместе с перстнем Цезаря Борджа, собольими шубами, подлинной "Моной Лизой" и прочими драгоценностями, которые хранились в ней; как сквозь землю провалились и кони, запряженные в карету, и верховые лошади, не стало превосходной пищали Броккардо и, о чем уж не так трудно догадаться, не оказалось в помине и лакеев - они были далеко, за горами, за долами.
БОГИ БЛАГОСКЛОННЫ К ТЕМ, КТО ИЗ ДВУХ ДОРОГ ИЗБИРАЕТ ТРУДНЕЙШУЮ
Делать было нечего: потеряв коней и карету, юноши вынуждены были отправиться покорять мир на своих двоих. Так они и поступили, и, выйдя из Вены, двинулись вдоль Дуная, и два дня под поднизывающим западным ветром брели по местам безрадостным, будто предполье чистилища: справа от них безобразными обломками торчали отвесные скалы, слева - между дорогой и рекой - тянулись коричневые заросли вереска, отсвечивающие фиолетовым цветом.
- В конце концов нам остается только радоваться, ведь мы избавились от разбойников, которые покушались на наши жизни и кому, помимо всего прочего, мы задолжали плату, а подобная ситуация - не только мучительная, но глупая и недостойная.
Чтобы доказать, что его оптимизм в оценке ситуации вполне оправдан, Петр подхватил Джованни под руку и в такт шагам затянул старинную песенку школяров, и Джованни, невзирая на полное отсутствие слуха, чем он - неожиданно для итальянцев - отличался, присоединился к нему.
- In silvis resonant,- пели они наперекор своей суровой планиде,- dulcia carmina... in silvis resonat dulce carmen [ В лесах раздаются сладкие песни... сладкое пенье (лат.). ].
Это был и впрямь чуть ли не вызов судьбе, потому что слышали они разве что карканье ворон да скрип деревьев, сопротивляющихся напору ветра, но dulcia carmina, сладкоголосого пенья, которое должно бы раздаваться из лесу, все не было и не было, Джованни совсем не возражал противу этого несогласия действительности и поэзии и взбунтовался, только когда Петр затянул "Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus" - "Давайте радоваться, пока мы молоды...".
- Пошел ты к черту - радоваться своей молодости,- заметил он.- А у меня волдыри на пятках.
Неприкрытая искренность его обиды и представление, что пятки, где образовались волдыри, есть подлинно графские пятки, снова вызвали у Петра взрыв заливистого хохота, но на сей раз Джованни это не передалось, и он остался хмур, будто зимняя ночь.
Когда они достигли места, где дорога, до сих пор, словно нарочно пугая их, удалявшаяся от реки, устремляясь как бы вспять к дремучим чащам, обрамляющим Чехию, повернула наконец на юг, пейзаж оживился, будто тут снизошло на землю благословение Господне; вереск сменили поля, а скалы - деревни; и если случалось им пройти какой-либо деревенькой, то люди выбегали навстречу и расспрашивали, не из Вены ли молодые люди, не видели ли они венское землетрясение, и правда ли, что город сровнялся с землей, и что от него камня на камне не осталось, и что все венцы погибли, и что к подземным толчкам прибавился пожар, так что крохи, что от Вены остались, и те огнем горят? И поскольку слухи не только летают, как утверждает Вергилий, но во время этих перелетов еще и разрастаются, то чем дальше юноши удалялись от Вены, тем фантастичнее становились вопросы, которые им задавали: например, правду ли говорят, что на месте прежней Вены зияет огромная пропасть, со дна которой исторгаются языки пламени, и что остатки города, не провалившиеся в тартарары, подверглись еще и нападению турок, которые порубили и увели в рабство всех, кто во время катастрофы чудом остался в живых, и так далее, и так далее; друзья отвечали, что землетрясение было ужасно, но не слишком, не так, чтоб ничего нельзя было поправить, и что хотя повреждено несколько домов, а несколько башен обвалилось - это все пустяки, не было особых пожаров и никаких турок; все такие ответы, на которые Джованни и Петр тем менее скупились, чем чаще убеждались, насколько благотворно их воздействие и сколь они выгодны вызывали всеобщее ликование; успокоенные крестьяне, у большинства из которых в столице были родственники, братья и сестры, сыновья, дочери и внучата, чуть не ссорились из-за наших путников, наперебой приглашали их на ночлег, угощали молоком, пивом, морсом, колбасами и все пытались вытянуть из них разные подробности, о коих молодые люди, может, даже и не знали, а может, забыли упомянуть.
При таких обстоятельствах путешествие протекало приятно, и у Джованни, весьма чувствительного к проявлениям уважения, настроение поправилось; чтобы понравиться своим хозяевам, он описывал им венские события во все более розовых красках, все более облегченно в том смысле, что землетрясение хотя и произошло, но это скорее развлечение, а никакая не катастрофа,- потеха, да и только.
Когда же они миновали очаровательный городишко под названием Креме, раскинувшийся у изножья холма, усаженного виноградниками, их информаторской деятельности пришел конец, ибо Вена опомнилась от шока и восстановила связь с остальными австрийскими городами и весями.
Проведя ночь в Кремсе, юноши опять зашагали вверх по течению Дуная; тут их нагнал почтовый дилижанс, и вожатый любезно согласился переправить их через высокие горы и дремучие леса, полные медведей и волков, к границам Баварии, к епископскому городу Пассау, лежащему при слиянии трех рек - Дуная, который, как известно, голубого цвета, зеленоватого Онюса, или Инна, где ищут жемчуг, и темных вод Ильзе, что течет с севера. Там находился конечный пункт следования дилижанса, и наши путники пересели на судно, которое тянули по берегу лошади; судно двигалось против течения Инна, в лоно гор, на юг, к Италии, в объятья драгоценного дядюшки Танкреда, чуть ли не до Альтёттинга, принадлежавшего уже Баварской земле и знаменитого своей чудесной часовенкой, где слепцы, и глухие, и всяко недужные люди избавляются от своих болезней. От Альтёттинга и далее на юг река была не судоходна, и Петру с Джованни пришлось продолжать свой путь пешком, с немалыми к тому же опасениями, выживут ли они, ибо содержимое Петрова кошелька все таяло и таяло, теперь надобно было тянуться пальцами, указательным, а потом еще и средним, чтобы извлечь денежку с его отощавшего дна.
Коль скоро юношам необходимо было добраться до Инсбрука, который никак не минуешь, если хочешь попасть в Италию, им предстояло сделать выбор: один путь был существенно более длинный, но безопасный и удобный - вверх по течению реки Изар; второй вел сперва на Мюнхен и оттуда - вверх по течению Инна - был куда более коротким. Матросы не советовали идти через Мюнхен, потому как долина реки Инн труднодоступна, а местами и просто непроходима, но юноши, передохнув и набравшись сил, пренебрегли их советами и избрали кратчайший путь.
Они пробирались через страшные горы, и скалы, и ледники, через девственные леса и пустоши, откосы и овраги, потом снова карабкались вверх по змеевидной дороге, потому что такая же извилистая тропа, спускавшаяся вниз, грозила привести прямехонько в преисподню. Так шли они все дальше и дальше меж валунами и над пропастями, один за другим, иногда крепко взявшись за руки и поддерживая друг дружку, чтобы не сдуло ветром в ущелье или в воды Инна, который, словно белая лента, вился внизу долины. Джованни держался мужественно, но силы его заметно убывали; бледное лицо его, обрамленное белокурыми волосами, покрылось красными пятнами, свидетельствовавшими об усталости и изнеможении.
- Не обращай внимания! - утешал его Петр.- Вспомни, что у англичан, знаменитых путешественников, для обозначения странствий есть удивительное, но очень емкое слово travel, производное от французского travail - работа. Насмешники островитяне выражают этим словом ту простую реальность, что путешествие - это тяжкий труд. Так вот, рассматривай наше путешествие как работу, которую ты обязан вынести и выполнить, если желаешь -быть вознагражденным за нее радостным приемом, который обеспечит тебе дядюшка Танкред.
Петр ждал, что за этот философический экскурс Джованни также в шутку либо пошлет его к черту, либо предложит заткнуться, но, к его изумлению, друг изрек нечто совсем не предвиденное и не слишком дружественное:
- Тебе незачем меня успокаивать, я ведь не жалуюсь, поскольку всегда помню, что я - граф Гамбарини.
Впервые за долгие годы их совместного существования Джованни указал Петру на превосходство своего рода; у Петра возникло такое чувство, будто его окатили ледяной водой. Право, высказывание это было не только не дружественно, но и не сулило ничего хорошего в будущем, оно звучало почти зловеще; это означало, что в отличие от усопшего графа Одорико, который уважал Петра - в чем Петр не сомневался - за превосходные качества характера, Джованни не находил в Петре ничего особенного, ничего такого, что куда важнее древности рода Гамбарини. Ну да, подумал Петр, Джованни - знатный осел, который в состоянии оценить лишь мои физические данные, в остальном я для него обыкновенный хам; я допустил ошибку, напомнив ему об этом несчастном и неблагоприятном для меня обстоятельстве. Значит, мне тем более необходимо отличиться, совершить из ряда вон выходящий поступок и поставить графчонка на место.
Случай для этого представился незамедлительно, ибо невдалеке, будто из пушки, грохнул выстрел.
- Что это? - спросил Джованни, перепугавшись, несмотря на то, что в жилах его текла кровь славных кондотьеров.
- По-моему, если это не пушка, то уже никак не охотничье ружье,- отозвался Петр и сошел с тропинки; Джованни последовал за ним. Прячась за стволами и кустарником, они осторожно крались в направлении выстрела и шагов через пятьдесят увидели тело мужчины, распростертое на опушке лесной чащи. У мертвого было снесено полголовы, вернее, темя, но тонкое лицо писаного красавца, украшенное баками, сохранилось; хотя вместо красной ливреи с гербом Гамбарини и с девизом "Ad summam nobilitatem intenti" человек облачился в обычное суконное платье, но это был все тот же Иоганн, слуга покойного графа, конечно уже испустивший дух. Он лежал, задрав подбородок в небо. Выстрел, которым ему снесло половину головы, вероятно, настиг всадника нежданно-негаданно, поскольку он даже не успел снять с плеча превосходную пищаль Броккардо, похищенную в Вене; конь его стоял, свесив морду с белой звездой во лбу, очевидно раздумывая, что же теперь делать.
- Это Иоганн,- высказал Джованни утверждение совершенно никчемное, ибо тут не могло быть сомнений; схватив Петра за локоть, он прижался к нему, как в детстве, когда чего-то боялся.- Они его прикончили.
- Кто они?
- Слуги,- сказал Джованни.- Они продали карету, поссорились, когда делили деньги, прикончили его и отправились дальше.
- И бросили тут коня? - спросил Петр.- И не забрали пищаль? И не взяли на память хотя бы вот это?
Он снял с руки мертвеца золотое кольцо с огромным бриллиантом.
- Перстень Борджа! - воскликнул Джованни и с жадностью выхватил перстень.Петр, у нас есть конь и перстень, мы спасены.
- Конечно,- согласился Петр и наклонился над Иоганном, чтобы снять ружье.Вот с этим ружьем мне ничего не страшно.
- Так уж и ничего? - прозвучал над ним насмешливый голос.- Не прикасайтесь к этой хлопушке, молодой человек, вы оба положите оружие на землю. Считаю до трех...
Человек, обратившийся к ним таким образом, сидел на горизонтальной ветке горной сосны, низкорослой и искривленной от скудости здешний почвы и суровой непогоды. Это был неприятного вида мужик, смахивавший на дьявола, поскольку весь зарос колючей щетиной, даже брови у него были косматые, а лицо - худое и смуглое, какое-то серо-коричневое; одет он был весь в зеленое: островерхая зеленая шапочка с пером, зеленые штаны и зеленый плащ, все это ветхое, грязное, с грубыми заплатами, но от этого ничуть не менее зеленое: эта "зеленость" вместе с ветхостью, грязью и заплатами, равно как и смуглость кожи, и щетина на лице, позволяли ему слиться с окружающим, чем и объясняется тот факт, что Петр и Джованни увидели его, только когда он гаркнул на них, хотя сидел прямо над их головами. Между коленами он сжимал тяжелый старинный мушкет, приложив приклад к груди и уставив его закопченное дуло прямо на Петра.
- Два! - резко выкрикнул он.
Мушкет производил устрашающее впечатление, так что если бы он сработал, то прострелил бы Петра вместе с Джованни, который спрятался за его спиной, но Петр рассудил, что ружье не заряжено: видимо, грабитель очень торопился обобрать убитого, но их приход помешал ему и он явно не успел перезарядить ружье, из черной, адской утробы которого до сих пор едко воняло дымом.
И на самом деле, вместо того чтобы досчитать до трех и выстрелить, злодей снова разорался:
- Я сказал, бросайте оружие, а мое слово - закон. Так бросите вы или нет? Не вздумайте ослушаться, со мною шутки плохи, перед вами Зеленый Вильфред, гроза лесов; считаю сызнова: раз...
- Считай себе хоть до тысячи,- произнес Петр и неспешно снял с убитого великолепную пищаль Броккардо, поднялся на ноги и навел ее прямо в грудь Зеленого Вильфреда, измазанную чем-то жирным, должно быть, медвежьим салом. На смуглом, дьявольском, разбойничьем лице выразился неподдельный ужас.
- Не стреляй! - взмолился он.- Я все отдам! Он бросил к ногам Петра кожаный мешок, украшенный эмблемой Гамбарини, серебряной ногой в поножах меж двумя звездами. Однако, улучив момент, когда Петр отвел от него взгляд, разбойник стремительно швырнул в него своим мушкетом, прикладом вперед, но Петр успел увернуться.
- Увы,- проговорил Петр.- Я HE люблю стрелять в безоружных, но с тобою, негодяй, поступить иначе нельзя.
И спустил курок.
ДОБРЫЙ ДЯДЮШКА ТАНКРЕД
Так погиб Зеленый Вильфред, гроза лесов, случайно завершив свою несладкую жизнь изгнанника и тирана в одном лице добрым поступком, когда выстрелом из мушкета уложил негодяя из негодяев, который сперва обобрал своего господина, а после того, как добыча была обращена в деньги, ограбил своих сообщников; так скорее всего это разыгралось и завершилось, ибо только так можно достаточно убедительно объяснить, каким образом лакей усопшего графа один, без приятелей, очутился здесь, в этих диких краях, с перстнем Борджа на руке и с мешком дукатов за поясом,- их-то Вильфред и присвоил себе, да ненадолго.
Убрав трупы, они двинулись дальше; Петр вел под уздцы коня, на котором восседал Джованни.
Я таки поставил графчонка на место, не только в фигуральном, но и буквальном смысле, думал Петр. Я спас ему жизнь, деньги и перстень; посмотрим теперь, какое это возымеет действие.
Действие проявилось незамедлительно и неожиданно.
- Извини меня, Петр,- проговорил Джованни после нескольких минут езды в полном молчании.
- За что мне тебя извинять? - спросил Петр.
- Я так глупо выразился в ответ на твои наставления о странствиях, дескать, я - Гамбарини.
- Но разве ты не Гамбарини? - спросил Петр.
- Я Гамбарини, но это было бестактно, понимаешь? - продолжал Джованни.Мой падре никогда бы не позволил себе ничего подобного по отношению к человеку более низкого происхождения.
Каррамба, мелькнуло в голове у Петра.
- Главное - у нас снова есть деньги,- продолжал Джованни.- Хотя это лишь мизерная часть тех ценностей, которых мы лишились. Одна "Мона Лиза" стоила больше мешка золота. Или слуги бессмысленно и задешево спустили наше состояние, или Иоганн украл у них не все.
По крайней мере, он признает мои заслуги и рассуждает об этих деньгах так, будто они принадлежат нам обоим, подумал Петр.
Добравшись до Инсбрука, города чистого и богатого как по внешнему виду, так и по сути, в котором находились резиденция эрцгерцога, сейм и парламент австрийских земель, молодые люди поселились в лучшем номере лучшей гостиницы и три дня велели потчевать себя лучшими яствами и лучшими винами, чтоб опомниться от пережитых невзгод, разгуливали по заповеднику, где содержались серны, лани и прелестные небольшие медведи, бравшие пищу прямо из рук; а тем временем лучшие портные города лучшими нитками готовили для них новехонькую, с иголочки, экипировку из лучшего сукна, поскольку Джованни настаивал на том, чтоб явиться пред светлые очи доброго дядюшки Танкреда в нарядах, подобающих юному графу Гамба-рини и его компаньону и защитнику; на четвертый день на самых лучших конях благородной мадьярской породы, которых только можно было достать в Инсбруке, они выступили из города. Коня Иоганна - он был норовист и к тому же припадал на заднюю левую ногу - Джованни продал мяснику.
Неподалеку от границ Венецианской республики их поджидал еще один чудовищно неприятный сюрприз, бог даст последний, ибо на родной Джованни земле Италии наверняка все пойдет гладко и без помех. Они ехали глубоким лесистым ущельем, как вдруг, откуда ни возьмись, на них накинулась орда маленьких, смуглых, орущих человечков, так что путники уж решили было, что снова попали в лапы к разбойникам; однако предводитель или начальник этих молодцов, мужчина пристойной наружности, так называемый подеста, растолковал им, что это - не нападение, а таможенный досмотр, им нужно проверить, не везут ли путники вино или спирт, кремни в чрезмерном количестве, шелк-сырец или сукно и не едут ли из мест, застигнутых чумой. Когда они по правде и по совести ответили, что ничего подобного у них нет и в помине и что исходным пунктом их путешествия была чешская земля, где уже несколько лет не случалось никакого мора, подеста поклонился и, не вполне понятно почему, поцеловал кончики пальцев на своей правой руке.
- Действительно, чешской земли нет в списке стран, пострадавших от чумного поветрия. Но через какие пункты, смею спросить, господа держали свой путь?
- Через Вену, Пассау и Инсбрук,- ответил Петр. Подеста с сожалением поджал губы.
- Ай-ай, через Вену, через Вену, как больно это слышать! Ведь после землетрясения, которое перенесла Вена, она была поражена чумой, так что этого города больше не существует. Поэтому нам предписано всех, кто приезжает из этого несуществующего города, забирать и переправлять в лагери, чтобы подвергнуть их la quarantena - карантину, то бишь оставить их там на сорок дней, по прошествии которых станет ясно, заразны они или нет.
- Но это бессмыслица! - воскликнул Джованни.- Когда мы ночевали в Вене, землетрясение только начиналось, вспыхнула там чума или нет, мы не знаем, я этому не верю; о Вене болтают разные небылицы, а нас там давно и след простыл.
- Сожалею, но предписание есть предписание,- проговорил подеста.
- Чихать я хотел на ваше предписание, я не позволю совершать над собою насилие! - взвизгнул Джованни.- Я, граф Гамбарини, и не подумаю дать себя запереть в каком-то вшивом, грязном, отвратном карантинном бараке, разрази его гром!
Оскорбленный подеста отступил на шаг, таможенники недовольно заворчали и, шажок за шажком, втянув головы в плечи и набычившись, двинулись с пистолетами в руках к Джованни и Петру, окружая их плотным грозным кольцом.
- Уведите их,- приказал подеста.
- Погодите, господа,- вскричал Петр и взволнованным голосом, насколько мог быстро, пррдолжил, властно подняв руку: - Мы оба дворяне и чтим законы этой земли, в пределы которой вступаем, и я вас прошу извинить нас за те слова, что мой младший друг произнес в раздражении, ибо он умирает от тоски по своему родному городу Страмбе, который покинул шесть лет назад и где его ждут горячие объятья милых родственников - герцога Танкреда в первую очередь,- и сознание, что миг его возвращения в места, где он увидел свет этого света, отдаляется на сорок дней, для него невыносимо. Да ведь lex dura, sed lex - закон суров, но ведь это закон, тут ничего не поделаешь, поэтому мы после некоторого, по-человечески вполне понятного, испуга и разочарования с охотою и добровольно подчинимся тому, чего вы от нас требуете, и в доказательство того, что мы с вами желаем поладить наилучшим и самым дружеским образом, мы просим вас принять от нас этот небольшой подарок.
Еще не закончив речи, Петр сунул руку в мешок с деньгами, висевший на боку у Джованни, и рассыпал вокруг дождь золотых монет.
- А теперь - мотаем отсюда,- по-чешски бросил он Джованни; пока молодцы с криком, ползая на четвереньках, толкая и колотя друг дружку, подбирали денежки, друзья пришпорили своих жеребцов и, не обращая больше внимания на подесту и таможенников, поскакали галопом, провожаемые отдельными пистолетными выстрелами и бранью и чем-то еще, весьма напоминавшим взрывы хохота.
Убедившись, что их не преследуют, Джованни высказал нечто столь невероятное, что Петру понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить, насколько серьезно говорит этот светловолосый несмышленыш.
- Ты изрядно похозяйничал в моем мешке. Я понимаю, за чужой щекой зуб не болит. Петр остановил коня.
- Господи Иисусе, что ты дуришь, Джованни? - вскричал он.- Разве тебе не понятно, что этим ребяткам ничего больше и не нужно было, и если бы мы не откупились горстью дукатов, то они обобрали бы тебя как липку?
- Я вовсе не возражаю против того, что ты хапнул из моего мешка,проговорил Джованни.- Я говорю лишь о том, что ты хапнул там основательно.
Поехали дальше, и по поджатым губкам Джованни Петр разгадал, как тому неприятно проявление собственной скупости, ведь Джованни отлично сознает: не сообрази Петр, что разбойничье ружье выстрелить не может, теперь они оба, пожалуй, валялись бы в долине Инна, задрав кверху подбородки. Он надеялся, что Джованни извинится и попробует его, Петра, задобрить, но Джованни лишь хмурился и молчал. А случая, чтобы Петр снова поразил Джованни блестящим подвигом, больше не представлялось, все опасности были преодолены, и впереди их ждала итальянская земля, которую величают королевой, всему главой и раем, сокровищницей мира, благословенной родиной художников и героев, ристалищем истории,прозывают Аузонией, Энотрией, или Гаспериной, а в новейшее время Италией,- это название пошло от имени Итала, короля сицилийского; страна эта неспокойная, Эней Сильвий писал о ней:
"Наша Италия, где нет ничего прочного, где нет крепкого правительства, где слуги с легкостью могут сделаться королями, обожает перемены, ведь Италия всего лишь узкий полуостров в форме сапога, отбрасывающего камень со своего пути и с трех сторон омываемого морем".
Но Петр тоже был не промах и, даже озверев от ярости и отчаяния, не потерял головы: вспомнив один замечательный прием, которому много лет назад научил его старший друг Франта, он вдавил в глаза обидчику два пальца левой руки, а правой ударил под челюсть и, нажимая на горло снизу вверх, причинил такую невыносимую боль, что убийца, хрипя и воя, тут же выпустил его шею и схватился было за оба запястья, но Петр резким рывком стряхнул его пальцы, в чем его тоже когда-то натренировал Франта, а потом уже достаточно было стремительно рубануть - также памятуя уроки незабвенного Франты - ребром ладони по левому виску, и молодец, славно отделанный тройным хитроумным приемом, перенятым от сына по-бродяжки Ажзавтрадомой, свалился на бок да так и остался лежать, беспомощно дергая левой ногой, что является верным признаком сотрясения мозга. Петр поднялся и, шатаясь как пьяный, вошел в дом, чтобы в кромешной тьме нащупать дорогу туда, откуда доносился жалобный голос Джованни.
Он застал дружка на постели, засыпанным балками и камнями, что рухнули на него с треснувшего потолка. Джованни вопил, жалуясь, будто у него раздроблены ноги, но оказалось, что в тесной комнате балки упали поперек и не только сами не могли придавить его своей тяжестью, но, напротив, еще и защитили от большей беды; когда Петр после долгих трудов высвободил его, Джованни, весь в синяках и жалкий на вид, был, однако, жив и здоров. Меж тем землетрясение утихло, и страшная ночь сменилась хмурым пасмурным утром, годившимся лишь на то, чтобы явить взору гибельные разрушения и опустошения, постигшие город. Башня храма святого Стефана напоминала дуплистый зуб, башня святого Иоанна выглядела полным убожеством, равно как и башня святого Михаила у иезуитской коллегии; главный мост, ведущий к Замковым воротам, снова был сорван и, следуя стародавней привычке, плыл по Дунаю в Скифское море; дома накренились, труб как не бывало; но, поскольку своя рубашка ближе к телу, изо всего этого погрома самое сильное впечатление произвело на юношей то обстоятельство, что их карета исчезла вместе с перстнем Цезаря Борджа, собольими шубами, подлинной "Моной Лизой" и прочими драгоценностями, которые хранились в ней; как сквозь землю провалились и кони, запряженные в карету, и верховые лошади, не стало превосходной пищали Броккардо и, о чем уж не так трудно догадаться, не оказалось в помине и лакеев - они были далеко, за горами, за долами.
БОГИ БЛАГОСКЛОННЫ К ТЕМ, КТО ИЗ ДВУХ ДОРОГ ИЗБИРАЕТ ТРУДНЕЙШУЮ
Делать было нечего: потеряв коней и карету, юноши вынуждены были отправиться покорять мир на своих двоих. Так они и поступили, и, выйдя из Вены, двинулись вдоль Дуная, и два дня под поднизывающим западным ветром брели по местам безрадостным, будто предполье чистилища: справа от них безобразными обломками торчали отвесные скалы, слева - между дорогой и рекой - тянулись коричневые заросли вереска, отсвечивающие фиолетовым цветом.
- В конце концов нам остается только радоваться, ведь мы избавились от разбойников, которые покушались на наши жизни и кому, помимо всего прочего, мы задолжали плату, а подобная ситуация - не только мучительная, но глупая и недостойная.
Чтобы доказать, что его оптимизм в оценке ситуации вполне оправдан, Петр подхватил Джованни под руку и в такт шагам затянул старинную песенку школяров, и Джованни, невзирая на полное отсутствие слуха, чем он - неожиданно для итальянцев - отличался, присоединился к нему.
- In silvis resonant,- пели они наперекор своей суровой планиде,- dulcia carmina... in silvis resonat dulce carmen [ В лесах раздаются сладкие песни... сладкое пенье (лат.). ].
Это был и впрямь чуть ли не вызов судьбе, потому что слышали они разве что карканье ворон да скрип деревьев, сопротивляющихся напору ветра, но dulcia carmina, сладкоголосого пенья, которое должно бы раздаваться из лесу, все не было и не было, Джованни совсем не возражал противу этого несогласия действительности и поэзии и взбунтовался, только когда Петр затянул "Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus" - "Давайте радоваться, пока мы молоды...".
- Пошел ты к черту - радоваться своей молодости,- заметил он.- А у меня волдыри на пятках.
Неприкрытая искренность его обиды и представление, что пятки, где образовались волдыри, есть подлинно графские пятки, снова вызвали у Петра взрыв заливистого хохота, но на сей раз Джованни это не передалось, и он остался хмур, будто зимняя ночь.
Когда они достигли места, где дорога, до сих пор, словно нарочно пугая их, удалявшаяся от реки, устремляясь как бы вспять к дремучим чащам, обрамляющим Чехию, повернула наконец на юг, пейзаж оживился, будто тут снизошло на землю благословение Господне; вереск сменили поля, а скалы - деревни; и если случалось им пройти какой-либо деревенькой, то люди выбегали навстречу и расспрашивали, не из Вены ли молодые люди, не видели ли они венское землетрясение, и правда ли, что город сровнялся с землей, и что от него камня на камне не осталось, и что все венцы погибли, и что к подземным толчкам прибавился пожар, так что крохи, что от Вены остались, и те огнем горят? И поскольку слухи не только летают, как утверждает Вергилий, но во время этих перелетов еще и разрастаются, то чем дальше юноши удалялись от Вены, тем фантастичнее становились вопросы, которые им задавали: например, правду ли говорят, что на месте прежней Вены зияет огромная пропасть, со дна которой исторгаются языки пламени, и что остатки города, не провалившиеся в тартарары, подверглись еще и нападению турок, которые порубили и увели в рабство всех, кто во время катастрофы чудом остался в живых, и так далее, и так далее; друзья отвечали, что землетрясение было ужасно, но не слишком, не так, чтоб ничего нельзя было поправить, и что хотя повреждено несколько домов, а несколько башен обвалилось - это все пустяки, не было особых пожаров и никаких турок; все такие ответы, на которые Джованни и Петр тем менее скупились, чем чаще убеждались, насколько благотворно их воздействие и сколь они выгодны вызывали всеобщее ликование; успокоенные крестьяне, у большинства из которых в столице были родственники, братья и сестры, сыновья, дочери и внучата, чуть не ссорились из-за наших путников, наперебой приглашали их на ночлег, угощали молоком, пивом, морсом, колбасами и все пытались вытянуть из них разные подробности, о коих молодые люди, может, даже и не знали, а может, забыли упомянуть.
При таких обстоятельствах путешествие протекало приятно, и у Джованни, весьма чувствительного к проявлениям уважения, настроение поправилось; чтобы понравиться своим хозяевам, он описывал им венские события во все более розовых красках, все более облегченно в том смысле, что землетрясение хотя и произошло, но это скорее развлечение, а никакая не катастрофа,- потеха, да и только.
Когда же они миновали очаровательный городишко под названием Креме, раскинувшийся у изножья холма, усаженного виноградниками, их информаторской деятельности пришел конец, ибо Вена опомнилась от шока и восстановила связь с остальными австрийскими городами и весями.
Проведя ночь в Кремсе, юноши опять зашагали вверх по течению Дуная; тут их нагнал почтовый дилижанс, и вожатый любезно согласился переправить их через высокие горы и дремучие леса, полные медведей и волков, к границам Баварии, к епископскому городу Пассау, лежащему при слиянии трех рек - Дуная, который, как известно, голубого цвета, зеленоватого Онюса, или Инна, где ищут жемчуг, и темных вод Ильзе, что течет с севера. Там находился конечный пункт следования дилижанса, и наши путники пересели на судно, которое тянули по берегу лошади; судно двигалось против течения Инна, в лоно гор, на юг, к Италии, в объятья драгоценного дядюшки Танкреда, чуть ли не до Альтёттинга, принадлежавшего уже Баварской земле и знаменитого своей чудесной часовенкой, где слепцы, и глухие, и всяко недужные люди избавляются от своих болезней. От Альтёттинга и далее на юг река была не судоходна, и Петру с Джованни пришлось продолжать свой путь пешком, с немалыми к тому же опасениями, выживут ли они, ибо содержимое Петрова кошелька все таяло и таяло, теперь надобно было тянуться пальцами, указательным, а потом еще и средним, чтобы извлечь денежку с его отощавшего дна.
Коль скоро юношам необходимо было добраться до Инсбрука, который никак не минуешь, если хочешь попасть в Италию, им предстояло сделать выбор: один путь был существенно более длинный, но безопасный и удобный - вверх по течению реки Изар; второй вел сперва на Мюнхен и оттуда - вверх по течению Инна - был куда более коротким. Матросы не советовали идти через Мюнхен, потому как долина реки Инн труднодоступна, а местами и просто непроходима, но юноши, передохнув и набравшись сил, пренебрегли их советами и избрали кратчайший путь.
Они пробирались через страшные горы, и скалы, и ледники, через девственные леса и пустоши, откосы и овраги, потом снова карабкались вверх по змеевидной дороге, потому что такая же извилистая тропа, спускавшаяся вниз, грозила привести прямехонько в преисподню. Так шли они все дальше и дальше меж валунами и над пропастями, один за другим, иногда крепко взявшись за руки и поддерживая друг дружку, чтобы не сдуло ветром в ущелье или в воды Инна, который, словно белая лента, вился внизу долины. Джованни держался мужественно, но силы его заметно убывали; бледное лицо его, обрамленное белокурыми волосами, покрылось красными пятнами, свидетельствовавшими об усталости и изнеможении.
- Не обращай внимания! - утешал его Петр.- Вспомни, что у англичан, знаменитых путешественников, для обозначения странствий есть удивительное, но очень емкое слово travel, производное от французского travail - работа. Насмешники островитяне выражают этим словом ту простую реальность, что путешествие - это тяжкий труд. Так вот, рассматривай наше путешествие как работу, которую ты обязан вынести и выполнить, если желаешь -быть вознагражденным за нее радостным приемом, который обеспечит тебе дядюшка Танкред.
Петр ждал, что за этот философический экскурс Джованни также в шутку либо пошлет его к черту, либо предложит заткнуться, но, к его изумлению, друг изрек нечто совсем не предвиденное и не слишком дружественное:
- Тебе незачем меня успокаивать, я ведь не жалуюсь, поскольку всегда помню, что я - граф Гамбарини.
Впервые за долгие годы их совместного существования Джованни указал Петру на превосходство своего рода; у Петра возникло такое чувство, будто его окатили ледяной водой. Право, высказывание это было не только не дружественно, но и не сулило ничего хорошего в будущем, оно звучало почти зловеще; это означало, что в отличие от усопшего графа Одорико, который уважал Петра - в чем Петр не сомневался - за превосходные качества характера, Джованни не находил в Петре ничего особенного, ничего такого, что куда важнее древности рода Гамбарини. Ну да, подумал Петр, Джованни - знатный осел, который в состоянии оценить лишь мои физические данные, в остальном я для него обыкновенный хам; я допустил ошибку, напомнив ему об этом несчастном и неблагоприятном для меня обстоятельстве. Значит, мне тем более необходимо отличиться, совершить из ряда вон выходящий поступок и поставить графчонка на место.
Случай для этого представился незамедлительно, ибо невдалеке, будто из пушки, грохнул выстрел.
- Что это? - спросил Джованни, перепугавшись, несмотря на то, что в жилах его текла кровь славных кондотьеров.
- По-моему, если это не пушка, то уже никак не охотничье ружье,- отозвался Петр и сошел с тропинки; Джованни последовал за ним. Прячась за стволами и кустарником, они осторожно крались в направлении выстрела и шагов через пятьдесят увидели тело мужчины, распростертое на опушке лесной чащи. У мертвого было снесено полголовы, вернее, темя, но тонкое лицо писаного красавца, украшенное баками, сохранилось; хотя вместо красной ливреи с гербом Гамбарини и с девизом "Ad summam nobilitatem intenti" человек облачился в обычное суконное платье, но это был все тот же Иоганн, слуга покойного графа, конечно уже испустивший дух. Он лежал, задрав подбородок в небо. Выстрел, которым ему снесло половину головы, вероятно, настиг всадника нежданно-негаданно, поскольку он даже не успел снять с плеча превосходную пищаль Броккардо, похищенную в Вене; конь его стоял, свесив морду с белой звездой во лбу, очевидно раздумывая, что же теперь делать.
- Это Иоганн,- высказал Джованни утверждение совершенно никчемное, ибо тут не могло быть сомнений; схватив Петра за локоть, он прижался к нему, как в детстве, когда чего-то боялся.- Они его прикончили.
- Кто они?
- Слуги,- сказал Джованни.- Они продали карету, поссорились, когда делили деньги, прикончили его и отправились дальше.
- И бросили тут коня? - спросил Петр.- И не забрали пищаль? И не взяли на память хотя бы вот это?
Он снял с руки мертвеца золотое кольцо с огромным бриллиантом.
- Перстень Борджа! - воскликнул Джованни и с жадностью выхватил перстень.Петр, у нас есть конь и перстень, мы спасены.
- Конечно,- согласился Петр и наклонился над Иоганном, чтобы снять ружье.Вот с этим ружьем мне ничего не страшно.
- Так уж и ничего? - прозвучал над ним насмешливый голос.- Не прикасайтесь к этой хлопушке, молодой человек, вы оба положите оружие на землю. Считаю до трех...
Человек, обратившийся к ним таким образом, сидел на горизонтальной ветке горной сосны, низкорослой и искривленной от скудости здешний почвы и суровой непогоды. Это был неприятного вида мужик, смахивавший на дьявола, поскольку весь зарос колючей щетиной, даже брови у него были косматые, а лицо - худое и смуглое, какое-то серо-коричневое; одет он был весь в зеленое: островерхая зеленая шапочка с пером, зеленые штаны и зеленый плащ, все это ветхое, грязное, с грубыми заплатами, но от этого ничуть не менее зеленое: эта "зеленость" вместе с ветхостью, грязью и заплатами, равно как и смуглость кожи, и щетина на лице, позволяли ему слиться с окружающим, чем и объясняется тот факт, что Петр и Джованни увидели его, только когда он гаркнул на них, хотя сидел прямо над их головами. Между коленами он сжимал тяжелый старинный мушкет, приложив приклад к груди и уставив его закопченное дуло прямо на Петра.
- Два! - резко выкрикнул он.
Мушкет производил устрашающее впечатление, так что если бы он сработал, то прострелил бы Петра вместе с Джованни, который спрятался за его спиной, но Петр рассудил, что ружье не заряжено: видимо, грабитель очень торопился обобрать убитого, но их приход помешал ему и он явно не успел перезарядить ружье, из черной, адской утробы которого до сих пор едко воняло дымом.
И на самом деле, вместо того чтобы досчитать до трех и выстрелить, злодей снова разорался:
- Я сказал, бросайте оружие, а мое слово - закон. Так бросите вы или нет? Не вздумайте ослушаться, со мною шутки плохи, перед вами Зеленый Вильфред, гроза лесов; считаю сызнова: раз...
- Считай себе хоть до тысячи,- произнес Петр и неспешно снял с убитого великолепную пищаль Броккардо, поднялся на ноги и навел ее прямо в грудь Зеленого Вильфреда, измазанную чем-то жирным, должно быть, медвежьим салом. На смуглом, дьявольском, разбойничьем лице выразился неподдельный ужас.
- Не стреляй! - взмолился он.- Я все отдам! Он бросил к ногам Петра кожаный мешок, украшенный эмблемой Гамбарини, серебряной ногой в поножах меж двумя звездами. Однако, улучив момент, когда Петр отвел от него взгляд, разбойник стремительно швырнул в него своим мушкетом, прикладом вперед, но Петр успел увернуться.
- Увы,- проговорил Петр.- Я HE люблю стрелять в безоружных, но с тобою, негодяй, поступить иначе нельзя.
И спустил курок.
ДОБРЫЙ ДЯДЮШКА ТАНКРЕД
Так погиб Зеленый Вильфред, гроза лесов, случайно завершив свою несладкую жизнь изгнанника и тирана в одном лице добрым поступком, когда выстрелом из мушкета уложил негодяя из негодяев, который сперва обобрал своего господина, а после того, как добыча была обращена в деньги, ограбил своих сообщников; так скорее всего это разыгралось и завершилось, ибо только так можно достаточно убедительно объяснить, каким образом лакей усопшего графа один, без приятелей, очутился здесь, в этих диких краях, с перстнем Борджа на руке и с мешком дукатов за поясом,- их-то Вильфред и присвоил себе, да ненадолго.
Убрав трупы, они двинулись дальше; Петр вел под уздцы коня, на котором восседал Джованни.
Я таки поставил графчонка на место, не только в фигуральном, но и буквальном смысле, думал Петр. Я спас ему жизнь, деньги и перстень; посмотрим теперь, какое это возымеет действие.
Действие проявилось незамедлительно и неожиданно.
- Извини меня, Петр,- проговорил Джованни после нескольких минут езды в полном молчании.
- За что мне тебя извинять? - спросил Петр.
- Я так глупо выразился в ответ на твои наставления о странствиях, дескать, я - Гамбарини.
- Но разве ты не Гамбарини? - спросил Петр.
- Я Гамбарини, но это было бестактно, понимаешь? - продолжал Джованни.Мой падре никогда бы не позволил себе ничего подобного по отношению к человеку более низкого происхождения.
Каррамба, мелькнуло в голове у Петра.
- Главное - у нас снова есть деньги,- продолжал Джованни.- Хотя это лишь мизерная часть тех ценностей, которых мы лишились. Одна "Мона Лиза" стоила больше мешка золота. Или слуги бессмысленно и задешево спустили наше состояние, или Иоганн украл у них не все.
По крайней мере, он признает мои заслуги и рассуждает об этих деньгах так, будто они принадлежат нам обоим, подумал Петр.
Добравшись до Инсбрука, города чистого и богатого как по внешнему виду, так и по сути, в котором находились резиденция эрцгерцога, сейм и парламент австрийских земель, молодые люди поселились в лучшем номере лучшей гостиницы и три дня велели потчевать себя лучшими яствами и лучшими винами, чтоб опомниться от пережитых невзгод, разгуливали по заповеднику, где содержались серны, лани и прелестные небольшие медведи, бравшие пищу прямо из рук; а тем временем лучшие портные города лучшими нитками готовили для них новехонькую, с иголочки, экипировку из лучшего сукна, поскольку Джованни настаивал на том, чтоб явиться пред светлые очи доброго дядюшки Танкреда в нарядах, подобающих юному графу Гамба-рини и его компаньону и защитнику; на четвертый день на самых лучших конях благородной мадьярской породы, которых только можно было достать в Инсбруке, они выступили из города. Коня Иоганна - он был норовист и к тому же припадал на заднюю левую ногу - Джованни продал мяснику.
Неподалеку от границ Венецианской республики их поджидал еще один чудовищно неприятный сюрприз, бог даст последний, ибо на родной Джованни земле Италии наверняка все пойдет гладко и без помех. Они ехали глубоким лесистым ущельем, как вдруг, откуда ни возьмись, на них накинулась орда маленьких, смуглых, орущих человечков, так что путники уж решили было, что снова попали в лапы к разбойникам; однако предводитель или начальник этих молодцов, мужчина пристойной наружности, так называемый подеста, растолковал им, что это - не нападение, а таможенный досмотр, им нужно проверить, не везут ли путники вино или спирт, кремни в чрезмерном количестве, шелк-сырец или сукно и не едут ли из мест, застигнутых чумой. Когда они по правде и по совести ответили, что ничего подобного у них нет и в помине и что исходным пунктом их путешествия была чешская земля, где уже несколько лет не случалось никакого мора, подеста поклонился и, не вполне понятно почему, поцеловал кончики пальцев на своей правой руке.
- Действительно, чешской земли нет в списке стран, пострадавших от чумного поветрия. Но через какие пункты, смею спросить, господа держали свой путь?
- Через Вену, Пассау и Инсбрук,- ответил Петр. Подеста с сожалением поджал губы.
- Ай-ай, через Вену, через Вену, как больно это слышать! Ведь после землетрясения, которое перенесла Вена, она была поражена чумой, так что этого города больше не существует. Поэтому нам предписано всех, кто приезжает из этого несуществующего города, забирать и переправлять в лагери, чтобы подвергнуть их la quarantena - карантину, то бишь оставить их там на сорок дней, по прошествии которых станет ясно, заразны они или нет.
- Но это бессмыслица! - воскликнул Джованни.- Когда мы ночевали в Вене, землетрясение только начиналось, вспыхнула там чума или нет, мы не знаем, я этому не верю; о Вене болтают разные небылицы, а нас там давно и след простыл.
- Сожалею, но предписание есть предписание,- проговорил подеста.
- Чихать я хотел на ваше предписание, я не позволю совершать над собою насилие! - взвизгнул Джованни.- Я, граф Гамбарини, и не подумаю дать себя запереть в каком-то вшивом, грязном, отвратном карантинном бараке, разрази его гром!
Оскорбленный подеста отступил на шаг, таможенники недовольно заворчали и, шажок за шажком, втянув головы в плечи и набычившись, двинулись с пистолетами в руках к Джованни и Петру, окружая их плотным грозным кольцом.
- Уведите их,- приказал подеста.
- Погодите, господа,- вскричал Петр и взволнованным голосом, насколько мог быстро, пррдолжил, властно подняв руку: - Мы оба дворяне и чтим законы этой земли, в пределы которой вступаем, и я вас прошу извинить нас за те слова, что мой младший друг произнес в раздражении, ибо он умирает от тоски по своему родному городу Страмбе, который покинул шесть лет назад и где его ждут горячие объятья милых родственников - герцога Танкреда в первую очередь,- и сознание, что миг его возвращения в места, где он увидел свет этого света, отдаляется на сорок дней, для него невыносимо. Да ведь lex dura, sed lex - закон суров, но ведь это закон, тут ничего не поделаешь, поэтому мы после некоторого, по-человечески вполне понятного, испуга и разочарования с охотою и добровольно подчинимся тому, чего вы от нас требуете, и в доказательство того, что мы с вами желаем поладить наилучшим и самым дружеским образом, мы просим вас принять от нас этот небольшой подарок.
Еще не закончив речи, Петр сунул руку в мешок с деньгами, висевший на боку у Джованни, и рассыпал вокруг дождь золотых монет.
- А теперь - мотаем отсюда,- по-чешски бросил он Джованни; пока молодцы с криком, ползая на четвереньках, толкая и колотя друг дружку, подбирали денежки, друзья пришпорили своих жеребцов и, не обращая больше внимания на подесту и таможенников, поскакали галопом, провожаемые отдельными пистолетными выстрелами и бранью и чем-то еще, весьма напоминавшим взрывы хохота.
Убедившись, что их не преследуют, Джованни высказал нечто столь невероятное, что Петру понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить, насколько серьезно говорит этот светловолосый несмышленыш.
- Ты изрядно похозяйничал в моем мешке. Я понимаю, за чужой щекой зуб не болит. Петр остановил коня.
- Господи Иисусе, что ты дуришь, Джованни? - вскричал он.- Разве тебе не понятно, что этим ребяткам ничего больше и не нужно было, и если бы мы не откупились горстью дукатов, то они обобрали бы тебя как липку?
- Я вовсе не возражаю против того, что ты хапнул из моего мешка,проговорил Джованни.- Я говорю лишь о том, что ты хапнул там основательно.
Поехали дальше, и по поджатым губкам Джованни Петр разгадал, как тому неприятно проявление собственной скупости, ведь Джованни отлично сознает: не сообрази Петр, что разбойничье ружье выстрелить не может, теперь они оба, пожалуй, валялись бы в долине Инна, задрав кверху подбородки. Он надеялся, что Джованни извинится и попробует его, Петра, задобрить, но Джованни лишь хмурился и молчал. А случая, чтобы Петр снова поразил Джованни блестящим подвигом, больше не представлялось, все опасности были преодолены, и впереди их ждала итальянская земля, которую величают королевой, всему главой и раем, сокровищницей мира, благословенной родиной художников и героев, ристалищем истории,прозывают Аузонией, Энотрией, или Гаспериной, а в новейшее время Италией,- это название пошло от имени Итала, короля сицилийского; страна эта неспокойная, Эней Сильвий писал о ней:
"Наша Италия, где нет ничего прочного, где нет крепкого правительства, где слуги с легкостью могут сделаться королями, обожает перемены, ведь Италия всего лишь узкий полуостров в форме сапога, отбрасывающего камень со своего пути и с трех сторон омываемого морем".