Страница:
- Предположим,- согласился капитан.- Но вы это сделали, и прекрасно, что сделали. На мой взгляд, в сложившейся ситуации ничего лучше нельзя было и придумать.
- Но мне важно знать только одно: скажите, куда вы отвезли принцессу Изотту? - спросил Петр.
- Если это вас так интересует, пожалуйста,- отозвался капитан.- Я проводил их до Феррары, до дома архиепископа феррарского.
Петр вскочил на ноги.
- Благодарю, этого довольно. Я отправляюсь.
- Далеко ли? - подивился капитан.
- В Феррару, parbleu! [ черт возьми! (фр.)]- воскликнул Петр.
- А что потом? Вы решили похитить принцессу?
- Наверное, ничего другого мне не остается,- сказал Петр.
- По мне - так похищайте, пожалуйста,- махнул рукой капитан.- Только в Ферраре ее уже нет. Когда я собирался в обратный путь, герцогиня с дочерью тоже покидали Феррару под охраной людей архиепископа.
- Куда же они отправились? - сказал Петр.
- Вы будете смеяться, но мне это неизвестно. Parole d'honneur[ слово чести (фр-).], я даже понятия не имею. И если говорить начистоту, то ни капельки не удивительно, что они все устроили так, как устроили, они же прекрасно знают Пьера Кукан де Кукана, тут на пальцах можно высчитать, что, ежели бы синьору де Кукану стало известно, где принцесса скрывается, то он проделает именно то, о чем сейчас, минуту назад, объявил, что собирается проделать.
Петр снова сел.
- Sacres mille tonneres de nom de Dieu de nom de merde! [ Грубые французские ругательства.] - вдруг рявкнул он, грохнув кулаком по столу.
Капитан просиял, обнажив в улыбке все свои тридцать два великолепных зуба.
- Синьор бранится по-французски, как перевозчик коров с острова Лувьер, и за это мы должны выпить! Они выпили, и капитан продолжал:
- Ну, хотя того, что вам хотелось узнать, вы не узнали, но, я бы сказал, ваш визит в казармы не был так уж напрасен. Sacrebouiffre, Пьер, идите к нам, в армию. Ведь не станете же вы плести мне всякий вздор, будто человеку вашего масштаба по душе драить дворцовый паркет, плясать сальтареллу и поджидать, не воротится ли принцесса, меж тем как все насмехаются над вашими титулами. Над arbiter rhetoricae или j'sais pas de quoi [ Бог весть чем (фр.).]. Неужели вы понятия не имеете, кто вы такой? Вы - символ, Пьер, прославленный даже за пределами Страмбы, а какой вам от этого прок? Плюньте вы на это шутовство, идите к нам, где вы нужны, к нам, в армию. Я назначу вас своим адъютантом и положу пятьдесят скудо жалованья в месяц. Ваше положение при дворе - вы наверняка и сами чувствуете это - весьма неопределенно, а так у вас появится надежная опора в армии - вам, по-видимому, не нужно растолковывать и объяснять, что это значит, да и для нас будет удачей приобрести столь популярную личность, какой являетесь вы. Герцог безусловно согласится со мною, поскольку он понимает, что армия - главная, а может-и единственная опора, на нее стоит положиться, и все, что идет на пользу нам, полезно и ему. Выпьем за это. Они выпили.
- Прежде чем я отвечу "да" или "нет", капитан,- сказал Петр,- объясните мне, отчего вы, начальник гарнизона, сами лично до изнемoжения муштровали этого беднягу, там, на плацу, ведь он небось мушкет держал впервые в жизни? Разве для этого занятия у вас нет специального помощника?
Капитан насупился и некоторое время разглаживал усы, а потом ответил:
- Как всегда, sacre Pierre[ несчастный Петр (фр.).], вы попали в самую точку. Этот бедняга, как вы выразились, не вполне обычный бедняга, а сын синьора Антонио Дзанкетти, одного из богатейших граждан Страмбы, и посадил мне его на шею с рекомендательным письмом ваш copain граф Гамбарини, собственноручно; с тех пор как вы помогли ему выпутаться из страшной передряги, он набирает силу, а вы пропадаете в безвестности. Я не люблю его, он мне не по душе. Вы доверяете ему, мсье де Кукан? Мне не нравится, что он шлет сюда этаких малышей, вроде молодого Дзанкетти. Таких липовых кадетов, как он, у нас несколько, но только я один умею с ними обращаться, остальные перед ними стелются, а это разваливает дисциплину и вызывает недовольство. А вот вы с ними тоже справитесь, Пьер, поэтому вы мне очень нужны,- я вверю их вашей специальной опеке и дам все полномочия - гонять их и муштровать, чтобы они как следует прочувствовали, чем пахнет ciлдатское ремесло.
- Но отчего вы их не прогоните, не разумнее ли это, коли от них нет никакого проку? - спросил Петр.
- Попробуй прогони,- сказал капитан,- ведь издавна повелось посылать молодых людей в армию, а их родственники настолько влиятельны, что скорее выпрут меня. A propos, я полагаю, вы такой же отличный фехтовальщик, как и стрелок?
- Выставьте против меня девять лучших своих фехтовальщиков,- я сумею защититься и уложу их рядком - слева направо или справа налево.
- Девять, всего лишь? - переспросил капитан.- Это мне нравится, я всегда говорил, что скромность украшает человека. Да, как бы не забыть, у меня к вам послание от одной дамы.
- От какой дамы? От принцессы? - воскликнул Петр.
- Откуда мне знать? - пожал плечами капитан, открывая прикрепленный к поясу кошель из позлащенной кожи.- Мне передала его такая маленькая, толстая, косоглазая особа, крикливая, как гусыня.
- Bianca matta?
- Вот-вот, Bianca matta,- кивнул капитан.- По-моему, эта Бьянка вообще не такая уж матта, не идиотка, как повелось считать.
Из кошеля он вынул кошелек из мягкой оленьей кожи, из кошелечка - записную книжечку в сафьяновом переплете, а из книжечки - маленький, аккуратно сложенный и красной печатью припечатанный листок.
- Voila [Вот (фр.).],- сказал он, протягивая его Петру. Изящно начертанное девичьей рукою послание звучало так: "Не унывай, люблю тебя. Изотта".
ГЕРЦОГ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
Петр уже четыре месяца служил адъютантом капитана д'0берэ, но однажды в казармах его разыскал лакей в красной ливрее с изображением серебряной ноги в поножах между двумя звездами и девизом "Ad summam nobilitatem intenti" на рукавах; он передал ему письмо, где граф Джованни Гамбарини в изысканных выражениях высказывал сожаление по поводу того, что общественные обязанности мешали ему в последнее время поддерживать их всегдашние Дружеские отношения, как то бывало прежде; тем не менее ему удалось высвободить сегодняшний вечер, и если Петру не слишком неприятно за рюмкой вина ненадолго предаться воспоминаниям о минувшем, то Джованни будет весьма польщен и рад увидеть его меж половиной девятого и десятым часом.
Предложение Джованни было во многом неприятно Петру, ибо с тех пор, как Джованни принялся разыгрывать роль важного вельможи, он вызывал в нем отвращение, но поскольку не приходилось сомневаться, что Джованни приглашает его вовсе не затем, чтобы поболтать о том, как они помогали Франте ловить блох, или о разбойниках, напавших на них в лесу, то он ответил коротко и любезно, что будет очень рад навестить друга.
Спустя полчаса его вызвал герцог и пригласил в свой небольшой уютный кабинет, находившийся по соседству с пустовавшими appartamehti della Duchessa[' апартаментами герцогини (чт.).], сыграть партию в шахматы.
В последнее время герцог выглядел очень плохо; он стал одутловат, тщательно ухоженное лицо побледнело и отдавало желтизной; впечатление складывалось такое, будто жир, который он в себе накопил, тоже испортился, как та мазь в перчатках, которую герцогиня Диана в свое время послала королеве Франции. С великим трудом наклонялся он над обширной шахматной доской, за которой сидел вместе с Петром, и вел партию так плохо и рассеянно, что Петру пришлось мобилизовать все комбинационное искусство и ум, чтобы поддержать в своем высокородном партнере мнение, будто состязаются они всерьез, и привести партию к пристойному завершению. Герцог не разглядел даже одной, выгодной для себя позиции, что нарочно подстроил Петр, и, обнаружив против туры и пешки Петра единственного своего слона, пожелал признать себя побежденным.
- Все, я разбит,- молвил он и, отклонившись от шахматной доски, грузно налег на подлокотник кресла в знак того, что партия окончена.
- Позволю себе не согласиться с вами, Ваше Высочество,- возразил Петр.Ежели офицер Вашего Высочества стоит на диагонали, где Ваше Высочество предусмотрительно сохранили фигуру, чтобы иметь возможность объявить мне шах, если бы я угрожал ему турой или если бы мой король двинулся под защиту пешки, то тут мне ничего не остается, как вечно преследовать короля турой. Это - не поражение, Ваше Высочество, это - очевидная ничья.
- Верно, ничья, и даже, по вашим словам, очевидная,- проговорил герцог.Никакой победы, лишь нетвердый конец, как того и заслуживает игрок моего уровня. Ну разве я не средней руки игрок?
- Да, Ваше Высочество, благодарение богу, вы всего лишь игрок средней руки.
Изумленный герцог залился слабым румянцем.
- Вы сказали - "благодарение богу"? Я считал, что любая посредственность противна вам, Пьетро да Кукан. Или это не так? Выходит, я обманулся.
- И все-таки я дерзну настаивать на своем мнении,- сказал Петр.- Шахматы не только самая остроумная, но и самая трудная игра, и тот, кто желает достичь в ней больших успехов, обречен отдать этому кучу времени и ничуть не меньше сил, чем при занятиях полезной и замечательной наукой, скажем, математикой или геометрией; а здесь все усилия уходят на овладение только правилами игры и ничем более, кроме игры. Поэтому посредственность при игре в шахматы, как это отмечал уже Кастильоне,- единственно и исключительно,- в отличие от прочих областей человеческой деятельности,- более достойна похвал, чем мастерство.
Герцог некоторое время сидел молча, прикрыв глаза, как будто забывшись сном.
- Сомневаюсь; вряд ли эта максима относится и к правителю. Что бы ни предпринимал государь, он не смеет допускать грубых и принципиальных просчетов, даже играя в шахматы, потому что если он ошибается, играя в шахматы, то наверняка ошибется и при исполнении своей роли. Моей ошибкой было то, что я прежде времени ввел в игру королеву, не правда ли?
- Да, поскольку тем самым Ваше Высочество освободили дорогу моему офицеру,- согласился Петр.
- Такой же ошибкою было забыть о рокировке пусть даже ценой потери слабой пешки. Я вел себя правильно, когда, не сумев остановить продвижение вашего коня, попытался предпринять некоторые действия на королевском фланге, но снова просчитался, не развив этот свой план до конца. Все это понимаешь и видишь, когда уже ничего нельзя исправить: и в жизни все происходит таким же образом. Правильным был ход, когда я воспользовался чрезмерной занятостью Его Святейшества для того, чтобы снять проклятие с имени Гамбарини, поскольку тем самым я достиг разрядки невыносимо напряженной ситуации и умыл руки, когда дело коснулось ненавистного чиновника, который все равно был мертв, однако я просчитался, не воспрепятствовав тому, чтобы Гамбарини и его приспешники подняли головы. Зато я правильно использовал популярность, которой вы пользуетесь в Страмбе, как противовес растущему влиянию Гамбарини. Вы не думайте, что я не наблюдаю за вашими действиями. Вы держитесь превосходно, за вами армия, солдаты готовы за вaс в огонь и в воду. Упражнения в подкопах под крепостными стенами и в искусстве подводить заряды, которые вы ввели, скорее всего, не достигнут практического результата, я просто не могу себе представить, что страмбское войско когда-нибудь станет осаждать чужие крепости, и мне даже немного жаль, что во время этих учений вы разрушаете остатки римского виадука, но бог с ним. Солдат обязан уметь все, что составляет его ремесло и что требует физической выносливости, а особенно и самое главное - личного мужества.
Петр, не возражая, проглотил ту барски-пренебрежительную естественность, с какой герцог объявил его, Петра, службу в армии своим собственным тонко рассчитанным шахматным ходом. И заметил только:
- Для меня великая честь, Ваше Высочество, что хотя бы отчасти вы одобряете мои робкие попытки приносить пользу.
- Я на самом деле горжусь, что сразу, с первой минуты, распознал в вас, Петр Кукан, человека, особым образом одаренного и благословенного, а ведь менее прозорливый знаток людских натур мог бы просто посчитать вас сумасшедшим фанфароном,- сказал герцог.- Я знаю, вы - истинный "Петр", то есть "камень", и не сомневаюсь, что Джованни Гамбарини - всего лишь тщеславный вертопрах, слабодушный красавчик, да что поделаешь, у него звучное имя, в Страмбе оно стало символом мятежа и вероломства, а потому привлекает сильных покровителей и заступников, которые выстраиваются в ряды за его хлипкой спиной и творят такие безобразия, что я буду вынужден утопить их в крови и снова окажусь там, где не желал бы быть, но где был перед вашим появлением, и - о горе! виселица у главных ворот города снова прогнется под тяжестью мертвецов. Что они готовят и в какое время собираются осуществить? Это мне неизвестно, известно, по крайней мере, одно - новые печальные события не заставят себя долго ждать, и я предчувствую, что тут не будет допущено глупостей и действий, заранее обреченных на неудачу, потому как у Гамбарини - превосходный советчик, аптекарь Джербино, он хотя и незнатного рода, но большой пройдоха, кого мне давно пора бы шлепнуть либо, напротив, возвысить и приблизить к трону; а вместо этого я, с одной стороны, оттолкнул Джербино, а с другой - поднял его волю к сопротивлению тем, что в свое время велел публично высечь на пьяцца Мону-ментале за какое-то дерзкое высказывание; тогда я не видел иного выхода, но это было двойною ошибкою - вы тоже это признаете,- ибо люди - не только фигурки в игре, но и существа, приносящие пользу, а о Джербино известно, что он отвращает от нашей земли моровую язву.
Герцог со вздохом склонился над шахматной доской и, словно желая удостовериться, на самом ли деле партия, которую он только что сыграл с Петром, окончилась вничью, принялся преследовать собственного офицера Петровой турой, говоря при этом:
- Со смертью capitano di giustizia и снятием Божеского проклятия с моих владений и моего народа мы, насколько это возможно, вообще прекратили допросы непосредственно на местах пыток, capitano прибегал к этому методу так часто, так широко и так жестоко, что никто не мог быть уверен, что его это обойдет стороною, жизнь в Страмбе стала просто невыносимой; это было ошибкой, и хорошо, что здесь, в этом вопросе, я навел порядок. Но этот верный ход нехорош тем, что многочисленные тайные донесения, которые я получаю и храню, содержат для меня много неясных мест, я двигаюсь ощупью, словно в потемках. Вот, например, такая подробность: сегодня ночью меж десятью и двенадцатью начальник стражи у ворот Сан-Пьетро должен выпустить, понимаете, выпустить из города одинокого всадника по паролю "Doice far niente" [ "Сладкое безделье" (ит.).]. Что бы это могло значить?
- А кто отдал этот приказ? - спросил Петр.
- Я мог бы узнать об этом у него самого,- ответил герцог,- но боюсь, что расспросы имели бы следствием целую цепь дальнейших действий, то бишь арестов и мучительных допросов. Поэтому лучше, если вы прикажете нескольким надежным людям сторожить ворота снаружи, пусть они этого всадника, если он проедет, как следует разглядят.
- Для меня честь исполнить ваш приказ,- сказал Петр,- хотя мне это происшествие представляется одним из невинных эпизодов, какие всегда имели и будут иметь место, пока мужчины будут заниматься браконьерством в чужих лесничествах и пока женщины будут любимы и притягательны. Doice far niente и бегство из города в полночь - это сюжет, достойный Боккаччо.
- Так вот и я сперва принял это известие,- продолжал герцог,- и так же истолковал и толковал бы до сей минуты, не случись того, что Гамбарини позвал вас, Петр, сегодня вечером к себе домой.
- Я позволю себе выразить удивление вашей осведомленностью, Ваше Высочество,- изумился Петр.- И тем не менее, к стыду своему, признаюсь, что от меня ускользает связь между приглашением, полученным мною, и чьим-то похождением, которое я осмелился сравнить с сюжетом из Боккаччо.
Герцог помолчал немного, а потом ответил:
- Я объясню вам эту связь коротко и без обиняков. Я считал и с умопомрачительной уверенностью ожидал, что в последнюю минуту, когда заговор созреет настолько, что останется лишь начать, Гамбарини попытается и вас переманить на свою сторону.
Сердце Петра гулко заколотилось. Конец церемониям, подумал он, хватит ходить вокруг да около.
- Сомневаюсь,- ответил он.- Гамбарини известно, что я не могу принять его сторону, он знает, что я люблю дочь Вашего Высочества.
Лицо герцога осталось бесстрастным.
- Нет, он не знает об этом,- сказал он.- Ему известно лишь, что вы ухаживали за нею, а это не одно и то же. Гамбарини - мальчишка, поэтому не может знать людей так, как их знаю я. Наверняка он думает, что вы вели себя по расчету и что в конце концов вам безразлично, какими путями вы добьетесь успеха и власти.
- За шесть лет наших приятельских отношений,- возразил Петр,- Джованни не раз мог убедиться, что я не из тех, кто меняет свои взгляды. Поэтому мне кажется, что не переманить на свою сторону, а скорее устранить меня,- вот что он попытается сделать.
- Это было бы опрометчиво и преждевременно, поскольку вы, маркграф, в Страмбе слишком популярны,- отозвался герцог.- Но люди и впрямь часто поступают опрометчиво, поэтому я советую вам не ходить к нему сегодня, отговорившись неотложными служебными делами.
- Ваше Высочество на самом деле - превосходный знаток людей,- сказал Петр,- но поскольку вы знаете, что я не отказываюсь от слова, однажды данного, то, полагаю, совет вами высказан всего лишь в шутку. Но дело не только в данном слове. Мне на самом деле интересно, что замышляет этот разбойник.
Герцог вздохнул.
- Опасаюсь за вас. Постарайтесь тогда наливать себе вино из той же посуды, откуда нальет себе вино и он, подобно тому как это делаю я с тех пор, как граф Одорико Гамбарини велел отравить мой бокал,- я всегда делюсь своим вином со слугой, который приносит мне его перед сном. Но вы упомянули о моей дочери. Да, вы сделали блестящий ход, начав ухаживать за ней, а вот я допустил промах, отослав ее в Рим.
- В Рим? - удивился Петр.
- Да, в Рим, к моему кузену кардиналу Тиначчо. Я полагал, что перемена обстановки и встречи с новыми и интересными людьми пойдут ей на пользу, а главное - помогут забыть небольшую любовную интрижку, которую вы, блестящий мастер шахматной игры, успели завязать. Но я недооценил свою дочь, умалил ее гордость и силу характера. Она не примирилась с насилием, которому я ее подверг, уперлась на том, что не перестанет любить вас, маркграф, и что лучше умрет, чем изгонит вас из своего сердца и откажется от слова, которое она вам дала. Вы выиграли свой ход, а я свой проиграл.
- Ваше Высочество наверняка с умопомрачительной уверенностью ждут, что я воспротивлюсь выражению "ход", которое употребляют Ваше Высочество, говоря о моем страстном обожании вашей дочери, принцессы Изотты. Нисколько. Принцесса Изотта - наследница трона, и если я осмелился взглянуть на нее, то этот взгляд приходится назвать "ходом", не считаясь с тем, что хотя этими моими шахматными ходами и управляет разум, то в те незабываемые мгновения я, напротив, весь свой разум утратил и вел себя лишь в согласии с безумным и непозволительным движением моих чувств, безумным и непозволительным - без преувеличения, ибо, как Вашему Высочеству, без сомнения, известно из тех сообщений, которые по-приятельски распространял обо мне граф Гамбарини, я - сын шарлатана, а с материнской стороны - внук кастратора.
- Да, это обстоятельство нам весьма подробно известно,- кивнул герцог.
- Посему,- продолжал Петр,- пусть Ваше Высочество позволят мне скромно и непритязательно, но с большим удивлением спросить,- отчего Ваше Высочество за время нашего разговора дважды величали меня маркграфом, ведь это исключает предположение об обмолвке?
- Не могу же я выдать свою дочь замуж за сына шарлатана и внука кастратора, пока этот сын не станет по меньшей мере маркграфом; не может ведь она стать женою адъютанта начальника городского гарнизона, пока этот адъютант не сделается генералом.
Герцог поведал Петру, что маркграфство Страмба, которое сто пятьдесят лет назад основал его предок Витторино д'Альбула, возникло путем объединения нескольких папских ленов, куда, однако, вклинилась область под названием Трезанти, владыкой которой является император, но не папа. Поскольку область Трезанти не подвластна папе, она не числится и его доходной областью; когда-то Страмба была возведена в ранг герцогства, а Трезанти до сих пор так и сохранилась в качестве маркграфства; подобный прецедент, правда, в ином варианте, уже имел место, некогда императорским повелением маркграфу Феррарскому был присвоен титул герцога Модены и Реджо, что считались императорскими ленами, меж тем как присвоение ему титула герцога Феррарского зависело от решения папы. Он сам, Танкред д'Альбула, герцог Страмбы и маркграф Трезанти в одном лице, и нет оснований, почему бы он не уступил маркграфство Трезанти кому бы ему ни заблагорассудилось - жениху своей дочери, например, так же, как, скажем, нет причин, по которым он не мог бы отказаться от своего звания генерала и главного начальника страмбского войска.
Герцог поднялся и подал Петру руку; тот поднялся тоже.
- Этот ход я тщательно обдумал,- промолвил герцог, явно растроганный,- ибо я лично не знаю и не вижу мужа, более достойного и пригодного, чем вы, Петр, для того, чтобы вывести Страмбу из состояния разброда, хаоса и потрясений, грозящих ей теперь, и сохранить мой трон для Изотты и для будущих моих потомков. Сперва я думал отправить вас в Рим, чтобы вы сопровождали мою жену и Изотту, вашу Изотту, на пути домой, но боюсь, как бы в самое ближайшее время ваше присутствие в Страмбе не сделалось более чем необходимым, а посему в Рим я предпочту отправить курьера. А теперь - ступайте и будьте осторожны; будем надеяться, что еще не поздно.
Оказалось, однако, что уже поздно.
НОВЕЛЛА БОККАЧЧО
Джованни принял Петра весьма неофициально, по-домашнему, облаченный в шелковый халат. Покуривая трубку, он теребил себе волосы над ушами, как это любил делать его отец; на левой руке у него сиял огромный бриллиант перстня Борджа, который Петр обнаружил на трупе укравшего его лакея Иоганна. Но, к удивлению, Джованни ничуть не повзрослел и выглядел так же, как и во времена своего приезда в Страмбу; лицо его, тогда исхлестанное ветрами и огрубевшее от тягот пути, теперь, в условиях удобств и роскоши, разгладилось и посветлело; словом, он выглядел совсем мальчишкою, и Петру вдруг почудилось, что здесь каждую минуту может объявиться граф Гамбарини, истинный владелец дворца; он отбросил недавние опасения, будто этот ребенок покушается на его жизнь, и бесстрашно отдал лакею в вестибюле не только свой плащ, но и поясной ремень со шпагой.
Гордясь своими владениями и древней традицией рода, чем веяло даже от стен его дворца, Джованни провел Петра по всей резиденции, от нижнего этажа до чердаков, не переставая при этом возмущаться варварством capitano di giustizia, который за долголетнее свое пребывание в этом доме осквернил и испортил все, к чему бы ни прикоснулся: портреты предков Гамбарини пропали, capitano велел их выбросить на помойку, а вместо них в фамильной галерее Гамбарини развесил мазню придворного художника герцога Ринальдо Аргетто; неповторимую роспись потолка в вестибюле кисти Беноццо Гоццоли,- правда, уже в детстве Джованни роспись была попорчена временем,- но все равно - редчайшую, такую драгоценную, что никто из современных портачей не рискнул ее реставрировать,- велел просто-напросто замазать белой краской. Петру не следовало убивать его выстрелом прямо в сердце, нужно было выстрелить ему в пузо, чтоб он умирал медленно и мучительно.
- Благодарю за совет, в следующий раз я так и поступлю,- поклонился Петр.
Джованни рассмеялся и ткнул Петра большим пальцем под ребро.
- Надеюсь, следующего раза у тебя уже не будет. Они остались tete-a-tete [с глазу на глаз (фр.).] в небольшой угловой комнате, увешанной миниатюрами, рьяным собирателем которых слыл Одорико Гамбарини; единственное окно комнаты выходило на пьяцца Монументале и было обращено на фасад герцогского дворца. Джованни, до мозга костей светский человек, развлекал Петра скандальозными историйками из закулисной жизни высокопоставленных страмбских семейств, а два лакея под присмотром прекрасной экономки и управительницы дома, которой, как нам известно, стала вдова умершего подлого трактирщика "Павлиньего хвоста", дивная Финетта, заботились об их удобствах, приносили вино и набивали Джованни трубку. Финетта, неприступная, строгая, казалась безучастной и сдержанно-холодной, словно видела Петра впервые в жизни; но когда лакей принес и поставил на стол блюдо с разными закусками, а Петр, опасаясь, не отравлены ли они, поколебался и невольно взглянул на Финетту, она, легонько прикрыв глаза, еле заметно кивнула, что, без сомнения, означало: "Не бойся, туда ничего не подмешали, я сама все проверила, как делала прежде, когда был жив мой муж и у тебя, разбойник несчастный, разгорался аппетит на мое тело, тогда ты еще не засматривался на всяких там принцесс".
Уже смеркалось, и крупный тяжелый массив герцогского дворца, видимый из окна, укрыла темнота.
- А теперь, Джованни, приступим к делу,- предложил Петр, когда они остались одни.- Расскажи-ка мне прямо и без обиняков, что у тебя на сердце и зачем ты меня к себе позвал?
- Я припоминаю,- проговорил Джованни,- однажды ты задумался над тем, какие черты характера унаследованы тобою от деда-кастратора, а я ответил: "бесстрашие, когда надо резануть по живому". И на самом деле, ты умеешь касаться существа дела: "расскажи-ка мне прямо и без обиняков, зачем ты меня к себе позвал",- fi done, fi done [Фу, Фу (Фр-)-]- так не принято говорить dans Ie monde - в обществе, где умеют себя вести. Но ты удивишься, а ведь я и в самом деле позвал тебя просто так, поболтать. Я писал тебе, что хотел бы предаться воспоминаниям, вспомнить о старом добром времени, которое мы провели вместе, как ни странно, но это правда. Помнишь, как ты грезил о том, что, начав со Страмбы, мы с тобою вместе завоюем мир, что ты посадишь меня на герцогский трон, и не помню уже, что там еще. Не так уж это было давно, всего каких-нибудь полгода назад.
- Но мне важно знать только одно: скажите, куда вы отвезли принцессу Изотту? - спросил Петр.
- Если это вас так интересует, пожалуйста,- отозвался капитан.- Я проводил их до Феррары, до дома архиепископа феррарского.
Петр вскочил на ноги.
- Благодарю, этого довольно. Я отправляюсь.
- Далеко ли? - подивился капитан.
- В Феррару, parbleu! [ черт возьми! (фр.)]- воскликнул Петр.
- А что потом? Вы решили похитить принцессу?
- Наверное, ничего другого мне не остается,- сказал Петр.
- По мне - так похищайте, пожалуйста,- махнул рукой капитан.- Только в Ферраре ее уже нет. Когда я собирался в обратный путь, герцогиня с дочерью тоже покидали Феррару под охраной людей архиепископа.
- Куда же они отправились? - сказал Петр.
- Вы будете смеяться, но мне это неизвестно. Parole d'honneur[ слово чести (фр-).], я даже понятия не имею. И если говорить начистоту, то ни капельки не удивительно, что они все устроили так, как устроили, они же прекрасно знают Пьера Кукан де Кукана, тут на пальцах можно высчитать, что, ежели бы синьору де Кукану стало известно, где принцесса скрывается, то он проделает именно то, о чем сейчас, минуту назад, объявил, что собирается проделать.
Петр снова сел.
- Sacres mille tonneres de nom de Dieu de nom de merde! [ Грубые французские ругательства.] - вдруг рявкнул он, грохнув кулаком по столу.
Капитан просиял, обнажив в улыбке все свои тридцать два великолепных зуба.
- Синьор бранится по-французски, как перевозчик коров с острова Лувьер, и за это мы должны выпить! Они выпили, и капитан продолжал:
- Ну, хотя того, что вам хотелось узнать, вы не узнали, но, я бы сказал, ваш визит в казармы не был так уж напрасен. Sacrebouiffre, Пьер, идите к нам, в армию. Ведь не станете же вы плести мне всякий вздор, будто человеку вашего масштаба по душе драить дворцовый паркет, плясать сальтареллу и поджидать, не воротится ли принцесса, меж тем как все насмехаются над вашими титулами. Над arbiter rhetoricae или j'sais pas de quoi [ Бог весть чем (фр.).]. Неужели вы понятия не имеете, кто вы такой? Вы - символ, Пьер, прославленный даже за пределами Страмбы, а какой вам от этого прок? Плюньте вы на это шутовство, идите к нам, где вы нужны, к нам, в армию. Я назначу вас своим адъютантом и положу пятьдесят скудо жалованья в месяц. Ваше положение при дворе - вы наверняка и сами чувствуете это - весьма неопределенно, а так у вас появится надежная опора в армии - вам, по-видимому, не нужно растолковывать и объяснять, что это значит, да и для нас будет удачей приобрести столь популярную личность, какой являетесь вы. Герцог безусловно согласится со мною, поскольку он понимает, что армия - главная, а может-и единственная опора, на нее стоит положиться, и все, что идет на пользу нам, полезно и ему. Выпьем за это. Они выпили.
- Прежде чем я отвечу "да" или "нет", капитан,- сказал Петр,- объясните мне, отчего вы, начальник гарнизона, сами лично до изнемoжения муштровали этого беднягу, там, на плацу, ведь он небось мушкет держал впервые в жизни? Разве для этого занятия у вас нет специального помощника?
Капитан насупился и некоторое время разглаживал усы, а потом ответил:
- Как всегда, sacre Pierre[ несчастный Петр (фр.).], вы попали в самую точку. Этот бедняга, как вы выразились, не вполне обычный бедняга, а сын синьора Антонио Дзанкетти, одного из богатейших граждан Страмбы, и посадил мне его на шею с рекомендательным письмом ваш copain граф Гамбарини, собственноручно; с тех пор как вы помогли ему выпутаться из страшной передряги, он набирает силу, а вы пропадаете в безвестности. Я не люблю его, он мне не по душе. Вы доверяете ему, мсье де Кукан? Мне не нравится, что он шлет сюда этаких малышей, вроде молодого Дзанкетти. Таких липовых кадетов, как он, у нас несколько, но только я один умею с ними обращаться, остальные перед ними стелются, а это разваливает дисциплину и вызывает недовольство. А вот вы с ними тоже справитесь, Пьер, поэтому вы мне очень нужны,- я вверю их вашей специальной опеке и дам все полномочия - гонять их и муштровать, чтобы они как следует прочувствовали, чем пахнет ciлдатское ремесло.
- Но отчего вы их не прогоните, не разумнее ли это, коли от них нет никакого проку? - спросил Петр.
- Попробуй прогони,- сказал капитан,- ведь издавна повелось посылать молодых людей в армию, а их родственники настолько влиятельны, что скорее выпрут меня. A propos, я полагаю, вы такой же отличный фехтовальщик, как и стрелок?
- Выставьте против меня девять лучших своих фехтовальщиков,- я сумею защититься и уложу их рядком - слева направо или справа налево.
- Девять, всего лишь? - переспросил капитан.- Это мне нравится, я всегда говорил, что скромность украшает человека. Да, как бы не забыть, у меня к вам послание от одной дамы.
- От какой дамы? От принцессы? - воскликнул Петр.
- Откуда мне знать? - пожал плечами капитан, открывая прикрепленный к поясу кошель из позлащенной кожи.- Мне передала его такая маленькая, толстая, косоглазая особа, крикливая, как гусыня.
- Bianca matta?
- Вот-вот, Bianca matta,- кивнул капитан.- По-моему, эта Бьянка вообще не такая уж матта, не идиотка, как повелось считать.
Из кошеля он вынул кошелек из мягкой оленьей кожи, из кошелечка - записную книжечку в сафьяновом переплете, а из книжечки - маленький, аккуратно сложенный и красной печатью припечатанный листок.
- Voila [Вот (фр.).],- сказал он, протягивая его Петру. Изящно начертанное девичьей рукою послание звучало так: "Не унывай, люблю тебя. Изотта".
ГЕРЦОГ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
Петр уже четыре месяца служил адъютантом капитана д'0берэ, но однажды в казармах его разыскал лакей в красной ливрее с изображением серебряной ноги в поножах между двумя звездами и девизом "Ad summam nobilitatem intenti" на рукавах; он передал ему письмо, где граф Джованни Гамбарини в изысканных выражениях высказывал сожаление по поводу того, что общественные обязанности мешали ему в последнее время поддерживать их всегдашние Дружеские отношения, как то бывало прежде; тем не менее ему удалось высвободить сегодняшний вечер, и если Петру не слишком неприятно за рюмкой вина ненадолго предаться воспоминаниям о минувшем, то Джованни будет весьма польщен и рад увидеть его меж половиной девятого и десятым часом.
Предложение Джованни было во многом неприятно Петру, ибо с тех пор, как Джованни принялся разыгрывать роль важного вельможи, он вызывал в нем отвращение, но поскольку не приходилось сомневаться, что Джованни приглашает его вовсе не затем, чтобы поболтать о том, как они помогали Франте ловить блох, или о разбойниках, напавших на них в лесу, то он ответил коротко и любезно, что будет очень рад навестить друга.
Спустя полчаса его вызвал герцог и пригласил в свой небольшой уютный кабинет, находившийся по соседству с пустовавшими appartamehti della Duchessa[' апартаментами герцогини (чт.).], сыграть партию в шахматы.
В последнее время герцог выглядел очень плохо; он стал одутловат, тщательно ухоженное лицо побледнело и отдавало желтизной; впечатление складывалось такое, будто жир, который он в себе накопил, тоже испортился, как та мазь в перчатках, которую герцогиня Диана в свое время послала королеве Франции. С великим трудом наклонялся он над обширной шахматной доской, за которой сидел вместе с Петром, и вел партию так плохо и рассеянно, что Петру пришлось мобилизовать все комбинационное искусство и ум, чтобы поддержать в своем высокородном партнере мнение, будто состязаются они всерьез, и привести партию к пристойному завершению. Герцог не разглядел даже одной, выгодной для себя позиции, что нарочно подстроил Петр, и, обнаружив против туры и пешки Петра единственного своего слона, пожелал признать себя побежденным.
- Все, я разбит,- молвил он и, отклонившись от шахматной доски, грузно налег на подлокотник кресла в знак того, что партия окончена.
- Позволю себе не согласиться с вами, Ваше Высочество,- возразил Петр.Ежели офицер Вашего Высочества стоит на диагонали, где Ваше Высочество предусмотрительно сохранили фигуру, чтобы иметь возможность объявить мне шах, если бы я угрожал ему турой или если бы мой король двинулся под защиту пешки, то тут мне ничего не остается, как вечно преследовать короля турой. Это - не поражение, Ваше Высочество, это - очевидная ничья.
- Верно, ничья, и даже, по вашим словам, очевидная,- проговорил герцог.Никакой победы, лишь нетвердый конец, как того и заслуживает игрок моего уровня. Ну разве я не средней руки игрок?
- Да, Ваше Высочество, благодарение богу, вы всего лишь игрок средней руки.
Изумленный герцог залился слабым румянцем.
- Вы сказали - "благодарение богу"? Я считал, что любая посредственность противна вам, Пьетро да Кукан. Или это не так? Выходит, я обманулся.
- И все-таки я дерзну настаивать на своем мнении,- сказал Петр.- Шахматы не только самая остроумная, но и самая трудная игра, и тот, кто желает достичь в ней больших успехов, обречен отдать этому кучу времени и ничуть не меньше сил, чем при занятиях полезной и замечательной наукой, скажем, математикой или геометрией; а здесь все усилия уходят на овладение только правилами игры и ничем более, кроме игры. Поэтому посредственность при игре в шахматы, как это отмечал уже Кастильоне,- единственно и исключительно,- в отличие от прочих областей человеческой деятельности,- более достойна похвал, чем мастерство.
Герцог некоторое время сидел молча, прикрыв глаза, как будто забывшись сном.
- Сомневаюсь; вряд ли эта максима относится и к правителю. Что бы ни предпринимал государь, он не смеет допускать грубых и принципиальных просчетов, даже играя в шахматы, потому что если он ошибается, играя в шахматы, то наверняка ошибется и при исполнении своей роли. Моей ошибкой было то, что я прежде времени ввел в игру королеву, не правда ли?
- Да, поскольку тем самым Ваше Высочество освободили дорогу моему офицеру,- согласился Петр.
- Такой же ошибкою было забыть о рокировке пусть даже ценой потери слабой пешки. Я вел себя правильно, когда, не сумев остановить продвижение вашего коня, попытался предпринять некоторые действия на королевском фланге, но снова просчитался, не развив этот свой план до конца. Все это понимаешь и видишь, когда уже ничего нельзя исправить: и в жизни все происходит таким же образом. Правильным был ход, когда я воспользовался чрезмерной занятостью Его Святейшества для того, чтобы снять проклятие с имени Гамбарини, поскольку тем самым я достиг разрядки невыносимо напряженной ситуации и умыл руки, когда дело коснулось ненавистного чиновника, который все равно был мертв, однако я просчитался, не воспрепятствовав тому, чтобы Гамбарини и его приспешники подняли головы. Зато я правильно использовал популярность, которой вы пользуетесь в Страмбе, как противовес растущему влиянию Гамбарини. Вы не думайте, что я не наблюдаю за вашими действиями. Вы держитесь превосходно, за вами армия, солдаты готовы за вaс в огонь и в воду. Упражнения в подкопах под крепостными стенами и в искусстве подводить заряды, которые вы ввели, скорее всего, не достигнут практического результата, я просто не могу себе представить, что страмбское войско когда-нибудь станет осаждать чужие крепости, и мне даже немного жаль, что во время этих учений вы разрушаете остатки римского виадука, но бог с ним. Солдат обязан уметь все, что составляет его ремесло и что требует физической выносливости, а особенно и самое главное - личного мужества.
Петр, не возражая, проглотил ту барски-пренебрежительную естественность, с какой герцог объявил его, Петра, службу в армии своим собственным тонко рассчитанным шахматным ходом. И заметил только:
- Для меня великая честь, Ваше Высочество, что хотя бы отчасти вы одобряете мои робкие попытки приносить пользу.
- Я на самом деле горжусь, что сразу, с первой минуты, распознал в вас, Петр Кукан, человека, особым образом одаренного и благословенного, а ведь менее прозорливый знаток людских натур мог бы просто посчитать вас сумасшедшим фанфароном,- сказал герцог.- Я знаю, вы - истинный "Петр", то есть "камень", и не сомневаюсь, что Джованни Гамбарини - всего лишь тщеславный вертопрах, слабодушный красавчик, да что поделаешь, у него звучное имя, в Страмбе оно стало символом мятежа и вероломства, а потому привлекает сильных покровителей и заступников, которые выстраиваются в ряды за его хлипкой спиной и творят такие безобразия, что я буду вынужден утопить их в крови и снова окажусь там, где не желал бы быть, но где был перед вашим появлением, и - о горе! виселица у главных ворот города снова прогнется под тяжестью мертвецов. Что они готовят и в какое время собираются осуществить? Это мне неизвестно, известно, по крайней мере, одно - новые печальные события не заставят себя долго ждать, и я предчувствую, что тут не будет допущено глупостей и действий, заранее обреченных на неудачу, потому как у Гамбарини - превосходный советчик, аптекарь Джербино, он хотя и незнатного рода, но большой пройдоха, кого мне давно пора бы шлепнуть либо, напротив, возвысить и приблизить к трону; а вместо этого я, с одной стороны, оттолкнул Джербино, а с другой - поднял его волю к сопротивлению тем, что в свое время велел публично высечь на пьяцца Мону-ментале за какое-то дерзкое высказывание; тогда я не видел иного выхода, но это было двойною ошибкою - вы тоже это признаете,- ибо люди - не только фигурки в игре, но и существа, приносящие пользу, а о Джербино известно, что он отвращает от нашей земли моровую язву.
Герцог со вздохом склонился над шахматной доской и, словно желая удостовериться, на самом ли деле партия, которую он только что сыграл с Петром, окончилась вничью, принялся преследовать собственного офицера Петровой турой, говоря при этом:
- Со смертью capitano di giustizia и снятием Божеского проклятия с моих владений и моего народа мы, насколько это возможно, вообще прекратили допросы непосредственно на местах пыток, capitano прибегал к этому методу так часто, так широко и так жестоко, что никто не мог быть уверен, что его это обойдет стороною, жизнь в Страмбе стала просто невыносимой; это было ошибкой, и хорошо, что здесь, в этом вопросе, я навел порядок. Но этот верный ход нехорош тем, что многочисленные тайные донесения, которые я получаю и храню, содержат для меня много неясных мест, я двигаюсь ощупью, словно в потемках. Вот, например, такая подробность: сегодня ночью меж десятью и двенадцатью начальник стражи у ворот Сан-Пьетро должен выпустить, понимаете, выпустить из города одинокого всадника по паролю "Doice far niente" [ "Сладкое безделье" (ит.).]. Что бы это могло значить?
- А кто отдал этот приказ? - спросил Петр.
- Я мог бы узнать об этом у него самого,- ответил герцог,- но боюсь, что расспросы имели бы следствием целую цепь дальнейших действий, то бишь арестов и мучительных допросов. Поэтому лучше, если вы прикажете нескольким надежным людям сторожить ворота снаружи, пусть они этого всадника, если он проедет, как следует разглядят.
- Для меня честь исполнить ваш приказ,- сказал Петр,- хотя мне это происшествие представляется одним из невинных эпизодов, какие всегда имели и будут иметь место, пока мужчины будут заниматься браконьерством в чужих лесничествах и пока женщины будут любимы и притягательны. Doice far niente и бегство из города в полночь - это сюжет, достойный Боккаччо.
- Так вот и я сперва принял это известие,- продолжал герцог,- и так же истолковал и толковал бы до сей минуты, не случись того, что Гамбарини позвал вас, Петр, сегодня вечером к себе домой.
- Я позволю себе выразить удивление вашей осведомленностью, Ваше Высочество,- изумился Петр.- И тем не менее, к стыду своему, признаюсь, что от меня ускользает связь между приглашением, полученным мною, и чьим-то похождением, которое я осмелился сравнить с сюжетом из Боккаччо.
Герцог помолчал немного, а потом ответил:
- Я объясню вам эту связь коротко и без обиняков. Я считал и с умопомрачительной уверенностью ожидал, что в последнюю минуту, когда заговор созреет настолько, что останется лишь начать, Гамбарини попытается и вас переманить на свою сторону.
Сердце Петра гулко заколотилось. Конец церемониям, подумал он, хватит ходить вокруг да около.
- Сомневаюсь,- ответил он.- Гамбарини известно, что я не могу принять его сторону, он знает, что я люблю дочь Вашего Высочества.
Лицо герцога осталось бесстрастным.
- Нет, он не знает об этом,- сказал он.- Ему известно лишь, что вы ухаживали за нею, а это не одно и то же. Гамбарини - мальчишка, поэтому не может знать людей так, как их знаю я. Наверняка он думает, что вы вели себя по расчету и что в конце концов вам безразлично, какими путями вы добьетесь успеха и власти.
- За шесть лет наших приятельских отношений,- возразил Петр,- Джованни не раз мог убедиться, что я не из тех, кто меняет свои взгляды. Поэтому мне кажется, что не переманить на свою сторону, а скорее устранить меня,- вот что он попытается сделать.
- Это было бы опрометчиво и преждевременно, поскольку вы, маркграф, в Страмбе слишком популярны,- отозвался герцог.- Но люди и впрямь часто поступают опрометчиво, поэтому я советую вам не ходить к нему сегодня, отговорившись неотложными служебными делами.
- Ваше Высочество на самом деле - превосходный знаток людей,- сказал Петр,- но поскольку вы знаете, что я не отказываюсь от слова, однажды данного, то, полагаю, совет вами высказан всего лишь в шутку. Но дело не только в данном слове. Мне на самом деле интересно, что замышляет этот разбойник.
Герцог вздохнул.
- Опасаюсь за вас. Постарайтесь тогда наливать себе вино из той же посуды, откуда нальет себе вино и он, подобно тому как это делаю я с тех пор, как граф Одорико Гамбарини велел отравить мой бокал,- я всегда делюсь своим вином со слугой, который приносит мне его перед сном. Но вы упомянули о моей дочери. Да, вы сделали блестящий ход, начав ухаживать за ней, а вот я допустил промах, отослав ее в Рим.
- В Рим? - удивился Петр.
- Да, в Рим, к моему кузену кардиналу Тиначчо. Я полагал, что перемена обстановки и встречи с новыми и интересными людьми пойдут ей на пользу, а главное - помогут забыть небольшую любовную интрижку, которую вы, блестящий мастер шахматной игры, успели завязать. Но я недооценил свою дочь, умалил ее гордость и силу характера. Она не примирилась с насилием, которому я ее подверг, уперлась на том, что не перестанет любить вас, маркграф, и что лучше умрет, чем изгонит вас из своего сердца и откажется от слова, которое она вам дала. Вы выиграли свой ход, а я свой проиграл.
- Ваше Высочество наверняка с умопомрачительной уверенностью ждут, что я воспротивлюсь выражению "ход", которое употребляют Ваше Высочество, говоря о моем страстном обожании вашей дочери, принцессы Изотты. Нисколько. Принцесса Изотта - наследница трона, и если я осмелился взглянуть на нее, то этот взгляд приходится назвать "ходом", не считаясь с тем, что хотя этими моими шахматными ходами и управляет разум, то в те незабываемые мгновения я, напротив, весь свой разум утратил и вел себя лишь в согласии с безумным и непозволительным движением моих чувств, безумным и непозволительным - без преувеличения, ибо, как Вашему Высочеству, без сомнения, известно из тех сообщений, которые по-приятельски распространял обо мне граф Гамбарини, я - сын шарлатана, а с материнской стороны - внук кастратора.
- Да, это обстоятельство нам весьма подробно известно,- кивнул герцог.
- Посему,- продолжал Петр,- пусть Ваше Высочество позволят мне скромно и непритязательно, но с большим удивлением спросить,- отчего Ваше Высочество за время нашего разговора дважды величали меня маркграфом, ведь это исключает предположение об обмолвке?
- Не могу же я выдать свою дочь замуж за сына шарлатана и внука кастратора, пока этот сын не станет по меньшей мере маркграфом; не может ведь она стать женою адъютанта начальника городского гарнизона, пока этот адъютант не сделается генералом.
Герцог поведал Петру, что маркграфство Страмба, которое сто пятьдесят лет назад основал его предок Витторино д'Альбула, возникло путем объединения нескольких папских ленов, куда, однако, вклинилась область под названием Трезанти, владыкой которой является император, но не папа. Поскольку область Трезанти не подвластна папе, она не числится и его доходной областью; когда-то Страмба была возведена в ранг герцогства, а Трезанти до сих пор так и сохранилась в качестве маркграфства; подобный прецедент, правда, в ином варианте, уже имел место, некогда императорским повелением маркграфу Феррарскому был присвоен титул герцога Модены и Реджо, что считались императорскими ленами, меж тем как присвоение ему титула герцога Феррарского зависело от решения папы. Он сам, Танкред д'Альбула, герцог Страмбы и маркграф Трезанти в одном лице, и нет оснований, почему бы он не уступил маркграфство Трезанти кому бы ему ни заблагорассудилось - жениху своей дочери, например, так же, как, скажем, нет причин, по которым он не мог бы отказаться от своего звания генерала и главного начальника страмбского войска.
Герцог поднялся и подал Петру руку; тот поднялся тоже.
- Этот ход я тщательно обдумал,- промолвил герцог, явно растроганный,- ибо я лично не знаю и не вижу мужа, более достойного и пригодного, чем вы, Петр, для того, чтобы вывести Страмбу из состояния разброда, хаоса и потрясений, грозящих ей теперь, и сохранить мой трон для Изотты и для будущих моих потомков. Сперва я думал отправить вас в Рим, чтобы вы сопровождали мою жену и Изотту, вашу Изотту, на пути домой, но боюсь, как бы в самое ближайшее время ваше присутствие в Страмбе не сделалось более чем необходимым, а посему в Рим я предпочту отправить курьера. А теперь - ступайте и будьте осторожны; будем надеяться, что еще не поздно.
Оказалось, однако, что уже поздно.
НОВЕЛЛА БОККАЧЧО
Джованни принял Петра весьма неофициально, по-домашнему, облаченный в шелковый халат. Покуривая трубку, он теребил себе волосы над ушами, как это любил делать его отец; на левой руке у него сиял огромный бриллиант перстня Борджа, который Петр обнаружил на трупе укравшего его лакея Иоганна. Но, к удивлению, Джованни ничуть не повзрослел и выглядел так же, как и во времена своего приезда в Страмбу; лицо его, тогда исхлестанное ветрами и огрубевшее от тягот пути, теперь, в условиях удобств и роскоши, разгладилось и посветлело; словом, он выглядел совсем мальчишкою, и Петру вдруг почудилось, что здесь каждую минуту может объявиться граф Гамбарини, истинный владелец дворца; он отбросил недавние опасения, будто этот ребенок покушается на его жизнь, и бесстрашно отдал лакею в вестибюле не только свой плащ, но и поясной ремень со шпагой.
Гордясь своими владениями и древней традицией рода, чем веяло даже от стен его дворца, Джованни провел Петра по всей резиденции, от нижнего этажа до чердаков, не переставая при этом возмущаться варварством capitano di giustizia, который за долголетнее свое пребывание в этом доме осквернил и испортил все, к чему бы ни прикоснулся: портреты предков Гамбарини пропали, capitano велел их выбросить на помойку, а вместо них в фамильной галерее Гамбарини развесил мазню придворного художника герцога Ринальдо Аргетто; неповторимую роспись потолка в вестибюле кисти Беноццо Гоццоли,- правда, уже в детстве Джованни роспись была попорчена временем,- но все равно - редчайшую, такую драгоценную, что никто из современных портачей не рискнул ее реставрировать,- велел просто-напросто замазать белой краской. Петру не следовало убивать его выстрелом прямо в сердце, нужно было выстрелить ему в пузо, чтоб он умирал медленно и мучительно.
- Благодарю за совет, в следующий раз я так и поступлю,- поклонился Петр.
Джованни рассмеялся и ткнул Петра большим пальцем под ребро.
- Надеюсь, следующего раза у тебя уже не будет. Они остались tete-a-tete [с глазу на глаз (фр.).] в небольшой угловой комнате, увешанной миниатюрами, рьяным собирателем которых слыл Одорико Гамбарини; единственное окно комнаты выходило на пьяцца Монументале и было обращено на фасад герцогского дворца. Джованни, до мозга костей светский человек, развлекал Петра скандальозными историйками из закулисной жизни высокопоставленных страмбских семейств, а два лакея под присмотром прекрасной экономки и управительницы дома, которой, как нам известно, стала вдова умершего подлого трактирщика "Павлиньего хвоста", дивная Финетта, заботились об их удобствах, приносили вино и набивали Джованни трубку. Финетта, неприступная, строгая, казалась безучастной и сдержанно-холодной, словно видела Петра впервые в жизни; но когда лакей принес и поставил на стол блюдо с разными закусками, а Петр, опасаясь, не отравлены ли они, поколебался и невольно взглянул на Финетту, она, легонько прикрыв глаза, еле заметно кивнула, что, без сомнения, означало: "Не бойся, туда ничего не подмешали, я сама все проверила, как делала прежде, когда был жив мой муж и у тебя, разбойник несчастный, разгорался аппетит на мое тело, тогда ты еще не засматривался на всяких там принцесс".
Уже смеркалось, и крупный тяжелый массив герцогского дворца, видимый из окна, укрыла темнота.
- А теперь, Джованни, приступим к делу,- предложил Петр, когда они остались одни.- Расскажи-ка мне прямо и без обиняков, что у тебя на сердце и зачем ты меня к себе позвал?
- Я припоминаю,- проговорил Джованни,- однажды ты задумался над тем, какие черты характера унаследованы тобою от деда-кастратора, а я ответил: "бесстрашие, когда надо резануть по живому". И на самом деле, ты умеешь касаться существа дела: "расскажи-ка мне прямо и без обиняков, зачем ты меня к себе позвал",- fi done, fi done [Фу, Фу (Фр-)-]- так не принято говорить dans Ie monde - в обществе, где умеют себя вести. Но ты удивишься, а ведь я и в самом деле позвал тебя просто так, поболтать. Я писал тебе, что хотел бы предаться воспоминаниям, вспомнить о старом добром времени, которое мы провели вместе, как ни странно, но это правда. Помнишь, как ты грезил о том, что, начав со Страмбы, мы с тобою вместе завоюем мир, что ты посадишь меня на герцогский трон, и не помню уже, что там еще. Не так уж это было давно, всего каких-нибудь полгода назад.