Как добиться, чтобы каждый моряк сражался храбро и умело, не знал страха и растерянности в бою? Об этом всем нам нужно думать. После подведения итогов похода по боевым частям комиссар корабля созвал агитаторов. Их много у нас. Они еле разместились в офицерской кают-компании. Бут в последнее время уделяет агитаторам особое внимание. Мы же почти не бываем в базе. А в походе людей редко удается собрать вместе. Агитаторы ведут работу непосредственно на боевых постах. Влияют они на людей не столько словом, сколько личным примером.
   - Отлично знай свое дело, будь храбр и находчив в бою, чтобы все твое поведение служило для товарищей образцом, - говорит агитаторам Бут.
   К словам нашего комиссара прислушиваются все. Матросы успели убедиться в его отваге и самообладании. В решающие минуты комиссар оказывается там, где всего опаснее, - спокойный, уверенный. Одно его слово, приводит в себя самых неуравновешенных. Всюду он оказывается необходимым.
   Корабль Тимофей Тимофеевич знает не хуже опытнейших офицеров, но еще лучше знает людей. Простой, веселый, общительный, комиссар умеет затронуть сердце каждого. И моряки искренне любят его.
   Я слушаю, как Бут разговаривает с агитаторами. Нет, это не инструктаж, это задушевный разговор товарищей, делающих одно общее партийное дело. Здесь сидят люди, которые всегда и всюду с матросами: и в бою, и во время отдыха, живут в одном кубрике с ними, спят на соседних койках. Им известны настроения, думы любого из моряков. Коммунист старшина 2-й статьи Михаил Рыбаков с тревогой говорит о старшем краснофлотце Анатолии Красавцеве. Хороший моряк, бесстрашный, исполнительный, знающий. Но в последние дни загрустил, замкнулся в себе. Горе у него: родное село занято немцами. Переживает моряк за своих родителей, отчаивается. Поддержать бы его, ободрить, но гордый он, в одиночку переживает несчастье, с товарищами говорить перестал. Как помочь человеку?
   Много таких неожиданных вопросов возникает перед коммунистами.
   - У большинства матросов настроение бодрое, - вступает в разговор комендор старшина 2-й статьи Набиюля Насыров, - в походах сил не жалеют и радуются каждому бою. Но слишком мы сейчас все врозь. Подолгу не сходим с боевых постов и не знаем, что делается в других подразделениях. А по корабельному радио только команды слышим. Нельзя ли по нему передавать, как идет бой, кто как действует, кто отличился? Это очень важно для матросов.
   Комиссар легонько толкает меня в бок: мотай на ус, командир! А я и так все внимательнее прислушиваюсь к беседе. Толковое говорят ребята. Плохо мы используем радиотрансляцию, а с ее помощью можно в походе разговаривать со всеми моряками. Ведь на других кораблях даже радиогазеты вошли в обычай. Разве у нас их нельзя организовать?
   - Мы понимаем, что нашим командирам хлопот прибавилось, - слышу негромкий голосок турбиниста старшины 2-й статьи Михаила Мисько. - Но должны они находить время поговорить с матросами. Много значит для моряка командирское слово в трудную минуту.
   - О песнях мы забыли, - говорит Рыбаков. - С началом войны умерла наша самодеятельность. А сейчас она принесла бы большую пользу. После боя хочется хорошо отдохнуть. Душевная песня настроение поднимает. И о библиотеке подумать надо. Это плохо, что матросы читать перестали. Надо советовать им, что читать. Интересная книга тоже помощник на войне.
   - За коками следить надо, - слышу голос из угла.
   Сейчас, ссылаясь на трудности походного житья, они частенько кое-как готовить стали. А ведь пища тоже укрепляет дух бойца.
   Бут на меня поглядывает. Как мы прозевали такие вещи?
   Раньше я мало интересовался делами агитаторов. Считал: достаточно, что ими занимается комиссар. Теперь, слушая их, понимаю свою ошибку. Надо чаще советоваться с ними.
   Вечером приглашаю на "Беспощадный" капитанов транспортов. Все трое уже пожилые моряки, солидные, знающие себе цену. Рядом с ними я чувствую себя мальчишкой. Хорошо, что знакомый среди них оказался - Письменный, с которым мы подружились, когда он еще командовал пассажирским теплоходом "Ленин". И вот этим уважаемым людям я должен давать сейчас указания, поучать их. Не знаю, с чего начать разговор. Выручает Письменный. Осторожно кладет на мою руку свою огромную жесткую ладонь, говорит с улыбкой:
   - Григорий Пудович, ты нe гляди на наши годы. Давай учи нас.
   Старые моряки внимательно выслушивают мой рассказ о прошлом походе. Вместе склоняемся над картой, определяем маршрут перехода, порядок действий на случай налета вражеской авиации. Договариваемся о сигналах и тактических номерах судов в походном ордере. Чтобы уверенно держать строй, головным в кильватерной колонне ставлю самый тихоходный транспорт. Снимаемся завтра в девять ноль-ноль. Скорость - десять узлов.
   Расстаемся хорошими друзьями. Капитаны верят мне, не сомневаются в том, что "Беспощадный" не оставит их в беде, сумеет защитить. А я уверен в опыте и искусстве старых моряков и в том, что они в точности исполнят каждый мой сигнал. Такая вера друг в друга жизненно необходима в конвое.
   "Команде отдыхать!"
   Моряки, свободные от вахт и дежурств, отдыхают. Каждый использует эти часы по-своему. Одни пишут письма, другие задумались над шахматной доской, третьи сражаются в домино. Почти в каждом кубрике увидите матроса с баяном. Тихо, выводит он любимую песню, а товарищи, обступившие его, так же задумчиво, задушевно подпевают.
   В пятый кубрик спускается младший политрук Иван Григорьевич Носков. Подсаживается к столу, где несколько матросов пишут письма. Краснофлотец Михаил Шарапов пододвигается к нему и шепотом спрашивает:
   - Товарищ младший политрук, а можно родным написать, как мы лупили фашистов под Гильдендорфом и как их самолет сбили?
   - Можно, - отвечает Носков. - И подробно опишите, как сами действовали в бою. Молодцом вы себя показали.
   Лицо матроса заливается румянцем.
   - Да нет. О себе неудобно...
   - Ладно, оставьте в конце письма несколько строк. Я сам напишу, как вы воевали.
   - Спасибо! - обрадовался моряк.
   Хоть и шепотом ведется разговор, но сидящий рядом старший краснофлотец Красавцев все слышит. Выбрав момент, он тоже обращается к Носкову:
   - Будьте добры, проверьте, что я написал.
   - Что вы, зачем же я буду читать чужие письма?
   - Да вы только с точки зрения грамматики. Боюсь, что ошибки есть.
   Носков бегло пробегает листок, поправляет несколько орфографических ошибок.
   - Остальное все верно.
   Матрос опустил глаза, мнется. Наконец осмеливается:
   - Товарищ младший политрук, а мне вы не припишете пару строчек? Отец очень интересуется, как я служу. Вы знаете, он из старых рабочих, строгий такой, гордый. Каждый раз мне пишет: "Помни, сын, о чести нашей трудовой семьи, в ней трусов никогда не было, все были храбрыми, прямыми".
   Иван Григорьевич улыбается, достает из кармана авторучку и размашисто пишет:
   "Ваш сын, старший краснофлотец Красавцев, в бою отважен и находчив. Семья может гордиться им.
   Секретарь партийной организации корабля младший политрук Носков".
   Матрос с благодарностью принимает свой листок обратно, глаза сияют от счастья.
   - Если бы вы знали, сколько для меня сделали! Вот мои старики обрадуются!
   А за соседним столом разгорелся спор. Там состязаются шахматисты. Сами-то они молчат, а вот болельщики не поладили. Кто-то не выдержал и подсказал товарищу ход. Остальные возмутились:
   - Что за игра на подсказках!
   - Так и дурак выиграет!
   Противная сторона пытается предпринять контратаку:
   - Подумаешь, все равно вам мат!
   - Научитесь сначала фигуры передвигать, а потом уж голос подавайте.
   Третейским судьей приглашают младшего политрука. Тот решает быстро и безапелляционно:
   - Проигрыш записать той стороне, которая допустила подсказку.
   Один из игроков и товарищ, который оказал ему медвежью услугу, обиженно ворчат. Другие довольны. Мир восстановлен, и за доску садится другая пара.
   Взрывы смеха доносятся из дальнего угла кубрика. Там собрались любители домино - самый неуемный народ. Вгорячах игроки так грохают костяшками по столу, что, кажется, и палуба вздрагивает, как при артиллерийской стрельбе. "Морским козлом" у нас увлекаются многие, в каждом кубрике есть свои чемпионы. Партии домино превращаются в целые баталии, в которых участвуют не только четверо игроков, сидящих с костяшками за столом, но и десятка полтора болельщиков, буквально навалившихся на плечи игроков, чтобы лучше видеть ход сражения. Сейчас болельщики требуют играть "на мусор": проигравшая пара должна освободить место для новых партнеров. Но победители против. Они хотят и дальше состязаться со своими прежними неудачливыми партнерами, чтобы наказать их: побежденные будут очередную партию играть стоя и... в противогазах. Болельщики не прочь посмотреть такой спектакль. Какой-то шутник успел сбегать на камбуз и притащить оттуда две очищенные капустные кочерыжки - самый подходящий приз для злополучных "козлов". Костяшки забухали с новой силой.
   Но партию пришлось прервать на середине. По кубрику разнеслась веселая трель дудки дневального - "Команде ужинать!" Мгновенно освобождаются столы, к ним пододвигаются банки (так на кораблях называют скамейки). Специально выделенные матросы, в обязанность которых вменяется получать пищу на камбузе, гремя медными кастрюлями-бачками, кинулись к трапу.
   Бачок - это не только посуда, в которой приносят еду с камбуза, это и группа моряков, питающаяся из данного бачка. Каждый бачок имеет свой номер, своего дежурного, который в течение недели доставляет еду, раздает ее, моет посуду. Должность довольно ответственная и беспокойная.
   Первым вернулся с полным бачком краснофлотец Белоус. Он уже спустился на последнюю ступеньку трапа, как вдруг что-то загремело. Товарищам, которые его дожидаются с ложками наготове, не видно, что произошло. Но сидящие ближе к трапу хохочут, хлопают в ладоши, кричат:
   - Записать!
   В каждом кубрике аккуратно ведется список случаев, когда бачковый разливает еду, не донеся до стола. Фигурировать в этом списке крайне неприятно. Сегодня такая беда приключилась с Белоусом. Смущенный матрос молча берет швабру и начинает вытирать палубу. За спиной его смех, гомон. В адрес "бачка номер пять" - товарищей Белоуса - летят острые, а подчас и ехидные шутки. Те сидят молча, и в их глазах, устремленных на провинившегося, поблескивают вовсе не ласковые искорки. По милости Белоуса друзья теперь должны сидеть под градом насмешек, когда за остальными столами люди едят на редкость вкусный борщ (все знают, что после сегодняшнего совещания агитаторов комиссар корабля задал такую головомойку кокам, что те теперь из кожи вон лезут, исправляя свой промах).
   Повторно получить пролитый ужин бачковый может лишь в последнюю очередь. Поэтому Белоус не торопится. Тщательно прибрав палубу, он вымыл руки и только после этого отправился на камбуз. Вслед ему летит сердитый шепот товарищей:
   - Медведь!
   - Разиня!
   Пропадает Белоус долго. За другими столами уже покончили с первым блюдом, бачковые собираются пойти за вторым. И тут показался Белоус, торжественный, сияющий. Матросы заглянули в бачок, который он принес, и ахнули. Бачок наполовину заполнен мясом, а главное - чудесными аппетитнейшими мосолками, которые все у нас считают лакомством.
   Друзья сразу прощают своему бачковому все грехи. За другими столами вслух завидуют "пятому бачку" и поругивают за глаза коков: вот так наказали они нерадивого бачкового!
   Жаловаться, конечно, никто и не подумал. Матросы знают цену шутке и рады каждой веселой истории.
   Хороший ужин прибавил бодрости, оживления. Я прохожу по жилым помещениям, с удовольствием слушаю дружные песни под баян, смех и шутки, сам участвую в увлекательных матросских играх и душевных разговорах.
   Изумительный народ у нас! Кто со стороны поверит, что эти безмятежные, смешливые парни только вчера были в бою, рисковали жизнью и что завтра они снова пойдут навстречу опасностям? Никакие трудности и лишения не сломят духа людей, которые в перерывы между боями могут так беззаботно смеяться.
   В шторм
   Поднялся я рано. Команда еще спала. На палубе встретил комиссара и Кабистова. Вместе решили проверить, как выдерживается корабельный распорядок. На флоте уж так заведено: в любых условиях соблюдается единая организация службы. Мирное ли время, война ли - жизнь на корабле течет размеренно, подчиняясь строгому регламенту.
   Вот и сейчас мы следим, как проходит побудка. От острого взгляда Кабистова не укрылись отдельные неполадки. При побудке некоторые дневальные не включили свет. Трюмные запоздали дать воду в умывальники. Электрики несвоевременно запустили вентиляторы, чтобы проветрить помещения. Это мелочи. Но когда дело касается уставного порядка, все важно. И Кабистов строго отчитывает провинившихся. Вообще же день начат хорошо. Моряки поднялись дружно. После завтрака по сигналу "Корабль к бою и походу изготовить!" все кинулись по своим местам.
   Ветер усиливается. Даже в бухте эсминец начинает порядочно раскачивать. Приглашаю офицеров в кают-компанию, знакомлю с боевой задачей. Особо предупреждаю, что, несмотря на шторм, на корабле должна поддерживаться высокая боевая готовность, наблюдение вестись бдительно, неослабно.
   В 8 часов 40 минут семафором запрашиваем разрешение на выход в море. Получаем - "Добро".
   Поднимаюсь на мостик, принимаю рапорт вахтенного офицера лейтенанта Дьяченко. Подхожу к машинному телеграфу, осматриваю его. Справляюсь, кто стоит на руле. Окидываю взглядом верхнюю палубу с носа до кормы. Артиллеристы заняли места у пушек. Построились шеренгами швартовые команды. Все так привычно...
   Кабистов стоит рядом, ожидая распоряжений.
   - Снимайтесь с якоря, Алексей Николаевич, - говорю я ему.
   Он бросает на меня обрадованный взгляд. Умеет мой помощник ценить доверие. Он счастлив, когда может проявить самостоятельность. Мне нравится в нем эта черта, хороший командир из него выйдет.
   Преобразился капитан-лейтенант. Властно, твердо звучит его голос. Командует Кабистов с вдохновением:
   - Убрать сходню! Отдать правый швартов! Левый травить! Пошел шпиль!
   С удовлетворением наблюдаю за его действиями. Но вот мне показалось, что он замешкался с распоряжением, хочу уже вмешаться, а он спокойно командует:
   - Отдать левый!
   Как раз то, что я собирался приказать!
   Ветер дует в левый борт. Когда швартовы отданы, а якорь еще не выбран, корабль, естественно, начало разворачивать. Создалась угроза удара кормой и винтами о соседние бочки. Кабистов предусматривает это. Правой машиной дает ход вперед, перекладывает руль. Корабль перестает разворачиваться и медленно движется вперед.
   - Якорь чист! - докладывает боцман.
   Набирая скорость, корабль направляется к бонам, к выходу из бухты. Крепко жму руку Кабистову.
   - Благодарю, Алексей Николаевич. Съемку с якоря произвели отлично. Вам смело можно доверить корабль.
   Ложимся на створ Инкерманских маяков, машины работают "самым малым". Дожидаемся, когда к нам подтянутся транспорты. С северо-востока надвигается громадная черная туча. Ветер усиливается. Белые барашки бегут по морю. Туча настигла нас. Сразу потемнело вокруг. Высокая волна налетела на шкафут, прокатилась до самого юта, слизнула все, что было плохо закреплено. Слышу возмущенный голос главного боцмана мичмана Радюка. Недосмотрели его подчиненные, и два чехла с вьюшек сорвало и унесло в море.
   Новая могучая волна ударяет в скулу эсминца. Брызги достигают мостика. Корабль кренится так, что нельзя устоять на ногах, если не ухватиться за что-нибудь. Орудия на верхней палубе скрываются в пене. Когда волна схлынула, артиллеристы, мокрые с головы до ног, вылезают из-за щита, отфыркиваются, отплевываются и, готовые снова юркнуть в укрытие, сердито вглядываются в море, поджидая очередную волну.
   Я спокоен за людей. Плавать в шторм нам не впервой. Но все же по радиотрансляции предупреждаю всех о соблюдении сугубой осторожности: с разъяренным морем шутить нельзя. Кабистов, надвинув фуражку на самые брови, обходит корабль, проверяя еще раз, все ли надежно закреплено.
   Артиллерист старшина 2-й статьи Сихнешвили на рострах борется с большим брезентовым чехлом. Котельные машинисты, сняв чехол с дымовой трубы, плохо уложили его. Хорошо, что подоспел Сихнешвили и уцепился за брезент, когда порывом ветра его уже рвало с ростров. В облаке брызг старшина, налегая всем телом на непослушный чехол, свертывает его, намертво привязывает к банкету. Оказавшийся поблизости Кабистов хвалит артиллериста, а потом по телефону выговаривает механику Козинцу за недосмотр:
   - Вас не смущает, что сбережением вашего имущества вынуждены заниматься артиллеристы?
   Подходят транспорты. Как договорились, они выстраиваются в кильватерную колонну, один за другим. "Беспощадный" идет впереди, в десяти кабельтовых от них, вычерчивая зигзаг: сначала поворот влево на шестьдесят градусов, потом на такой же угол вправо, и так без конца...
   Закутавшиеся в мокрые дождевики сигнальщики и наблюдатели то и дело протирают глаза от едких соленых брызг и, напрягая зрение, всматриваются в бушующий простор.
   Комиссар проходит по кубрикам. Матросы, свободные от вахт, отдыхают не раздеваясь. Некоторые прилегли на рундуки, даже не сняв с себя мокрых дождевиков: в любую секунду можно ожидать вызова наверх. В кубриках душно и полутемно. Иллюминаторы плотно задраены. В шторм здесь еще более неприятно, чем наверху. Там хоть своими глазами видишь волну, успеваешь приготовиться к ней. Здесь удары ее неожиданны. Палуба под ногами валится то вправо, то влево. Устоять на ногах и даже улежать на рундуке не так-то просто. Впечатление такое, что корабль вот-вот опрокинется. Но люди не унывают. Завидя комиссара, они спешат к нему, засыпают вопросами. Их интересует все: и что творится на корабле, и что нового на фронте. Разговаривать не легко. Волны бьют в борт, кубрик гремит, как пустая железная бочка, когда по ней дубасят молотком. Но Бут и в такой обстановке умеет беседовать с людьми.
   Обойдя кубрики, комиссар пробирается на камбуз. Надо как-то накормить матросов. Коки совсем сбились с ног. Из котлов и кастрюль все расплескивается, того и гляди, ошпарит. От первого пришлось отказаться: содержимое котла через несколько минут почти все оказалось на палубе. Кое-как приготовили гречневую кашу. Бачковые, проявляя чудеса акробатики, разнесли ее по кубрикам и боевым постам. Моряки поопытнее обрадовались ей, едят и похваливают, хотя она чуть недоварена и подчас порядком разбавлена морской соленой водой: бачкового захлестнуло волной, когда он бежал по верхней палубе. А матрос помоложе черпнет еду ложкой, лицо перекосится, позеленеет. И без того человека мутит от качки. Кончается тем, что зажмет матрос рот ладонью и бежит скорее на свежий воздух.
   Тяжелее всего, пожалуй, машинистам. У котлов и турбин жара, воздух насыщен парами мазута и масла. Тут и в штиль несладко, а в качку - и говорить нечего. Вздымается, кренится блестящая как зеркало палуба, ноги скользят по ней, а ты и ухватиться ни за что не можешь: от жары все раскалилось как огонь. Улучив минуту поспокойнее, заглядываю в котельные и машинные отделения. Совсем ослабели ребята. Грязные, потные, измученные - жалко смотреть на них. Но подходишь - улыбаются, шутят, стараясь перекричать шум вентиляторов:
   - Хорошая погодка, товарищ командир! Давно уже нас так не потряхивало!
   Турбинисты меня даже закусить с собой пригласили. Оказывается, они притащили с камбуза сырую картошку, вложили ее в чайник, а к его носку подсоединили шланг, по которому пустили пар. Картошка получилась - объедение. Покидаю машинистов успокоенный: эти все выдержат.
   По-прежнему идем зигзагом. Три минуты "Беспощадный" мчится навстречу ветру и волнам, то вонзаясь носом в воду, то вставая на дыбы. Следующие три минуты волны налетают на борт, словно пытаясь повалить корабль набок. Мачты на фоне низко нависших облаков выводят огромные замысловатые дуги и восьмерки. Позади еле проглядывают в серой мгле транспорты. Временами их скрывают от нас гребни волн. В бинокль видно: по самые надстройки погружаются суда в пенящийся водоворот, но знай себе идут и идут вперед - тяжелые, медлительные и упрямые.
   Пока все нормально. В штабе правильно предсказали: в такую погоду немцы носа не сунут в море. Для их авиации погода нелетная. Караван наш следует без всяких
   происшествий.
   Стемнело. Ночью еще оглушительнее кажутся свист ветра и удары волн. Приказываю прекратить всякое движение по верхней палубе. В такой кутерьме и не заметишь, как смоет за борт.
   Где наши транспорты? Ходовых огней не включаем, переговоров по радио тоже избегаем. Берег близко, и совсем не хочется, чтобы нас засек враг.
   В кромешной темноте прошли несколько часов. Наконец вдали робко мелькнул огонек.
   - Товарищ командир, - сквозь шум ветра слышу доклад штурмана Бормотина, видны огни одесских маяков. Через три часа, или ровно в ноль-ноль, будем в Одессе.
   И снова мы видим кровавое зарево над сражающимся городом. Отсвет пожаров отражается в облаках. Кажется, само небо раскалилось докрасна. Матросы не могут оторвать глаз от этой жуткой картины. Забыты усталость, тошнота и головная боль, вызванные изнурительной качкой.
   Обмениваемся с транспортами сигналами с помощью затененного фонаря, подводим их к Воронцовскому маяку. В свете пожаров мы теперь видим суда. Один за другим, борясь с волной, они черными тенями скользят мимо нас.
   Благодарю капитанов за отличное совместное плавание и желаю дальнейших успехов.
   Мы в порт не заходим. Остаемся в зоне ожидания. На малом ходу еще сильнее швыряет нас на волне. Но похоже, теперь никто не замечает качки. Зарево Одессы заставляет моряков забыть о собственных невзгодах.
   Берег просит огня
   К рассвету море стало стихать. "Беспощадный" на малом ходу маневрировал в нескольких милях от берега. Около пяти часов утра, когда было еще совсем темно, с берегового корректировочного поста передали координаты цели значительного скопления автомашин и танков противника. "Враг готовится к атаке. Немедленно дайте огня!"- гласит радиограмма.
   "Беспощадный" ложится на боевой курс. Штурман старший лейтенант Бормотин спешно производит расчеты, сообщает командиру артиллерийской боевой части курсовой угол и дистанцию до цели, договаривается о точке, в которой корабль откроет огонь. На основе этих сведений центральный пост определяет данные для стрельбы. Старший лейтенант Ярмак поднялся в командно-дальномерный пост и не сводит глаз с секундомера.
   Идем со скоростью десяти узлов. Намеченная штурманом точка приближается.
   - Подходим! Осталось пять минут, - предупреждает Константин Иванович Бормотин.
   Медленно поворачиваются орудия, устремляя стволы на невидимую цель.
   - Осталось три минуты!
   Ярмак приказывает зарядить орудия.
   - Осталась одна минута!
   Наводчики впились глазами в слабо светящиеся циферблаты приборов целеуказания, стараясь точнее совмещать стрелки.
   - В точке! - Голос штурмана так громок, что разносится по всему мостику. И тотчас же из командно-дальномерного поста следует приказ Ярмака:
   - По немецким захватчикам - огонь!
   Яркие вспышки слепят глаза. Корабль вздрагивает. На мгновение мы глохнем от грохота, потом слышим удаляющийся шелест наших снарядов.
   И сразу воцаряется мертвая тишина. Кажется, и турбовентиляторы стали шуметь меньше. Берега не видно в темноте, но глаза всех устремлены в сторону цели.
   Радист, расположившийся с переносной рацией возле меня на мостике, передает на корректировочный пост: "Дали залп. Сообщите результаты".
   Какими длинными иногда бывают секунды!
   Слышу, Ярмак в который раз запрашивает, какая была установка прицела и целика. Понятно его волнение: на таком расстоянии чуть ошибись - и попадешь в своих.
   Нечего греха таить, мне тоже не по себе, мечусь по мостику, выкуриваю папиросу за папиросой. Не выдержал, зашел в штурманскую рубку, рассматриваю карту. Штурман дрожащим голосом доказывает мне:
   - Я проверил еще раз свои расчеты. Все правильно. Вот наше место, вот цель. Дистанция и курсовой угол точны.
   Тут я спохватываюсь: смешно мы, наверно, выглядим со своими страхами. Надо самому успокоиться и людей успокоить. С улыбкой говорю старшему лейтенанту:
   - И что вы так волнуетесь? Времени-то прошло совсем немного. А подсчитайте-ка: снаряды до. цели летели сорок одну секунду, потом корректировщики должны определить место их падения, величину отклонения и только после этого сообщить нам поправку. На все это время требуется. Будем ждать. И волноваться нечего...
   С этими словами покидаю штурманскую рубку. На мостике все вопросительно смотрят на меня. Я как можно спокойнее расхаживаю, стараясь своим видом показать: все складывается как нельзя лучше! А у самого кошки на сердце скребут.
   - Товарищ командир! - кричит обрадованно радист. - Корпост дает корректуру: "Один меньше, два право, переходить на поражение!"
   Честное слово, не только люди - весь корабль вздохнул облегченно. Ярмак с высоты своей "голубятни" подает команды так, что в ушах свербит. Внеся поправки в установку орудий, артиллеристы открывают шквальный огонь с промежутками между залпами в шесть секунд.
   "Бьете прямо в середину вражеской колонны, - радирует берег. - Хорошо стреляете. Молодцы!"