Негода Григорий. 'Беспощадный'

   Это крупная победа. В дни, когда с фронтов поступали безрадостные сводки о новых оставленных городах и селах, о тяжелых кровопролитных боях на всех направлениях, успех нашего десанта, пусть и небольшого по своим масштабам, не мог не радовать. Офицеры на мостике крепко пожимают друг другу руки. Матросы на боевых постах тоже ликуют. Словно и не было бессонной, изнурительной ночи.
   Прохожу на полубак. Старшина 2-й статьи Рыбаков, командир первого орудия, собрал вокруг себя свой расчет, о чем-то беседует. Завидя меня, встает и спрашивает:
   - Товарищ командир, а ведь пехотинцам там, на берегу, потруднее, чем нам?
   Спрашивает, а в глазах лукавые искорки. Парень себе на уме: хочет, чтобы я лишний раз похвалил матросов. Иду навстречу его желанию:
   - Не будем судить, кому труднее. Главное - дружно врага колотить. Вот вы сегодня хорошо воевали. Молодцы! А насчет трудностей - сейчас всем трудно. Мне почему-то думается, что легче всего на войне тому, кто сам врага бьет. Мы, например, наносим удары или отбиваемся от них и сразу видим результаты. Рабочим куда хуже. Враг бомбит их, а им и ответить нечем. Об обстановке на фронте они знают только по газетам и радио. Слушают сводку да думают: далеко ли это от их города, не прорвется ли враг? И еще они думают о тех, кто на фронте, о сыновьях, отцах и братьях: живы ли они, каково-то им сейчас, когда немец так и прет? А тут находятся среди нашего брата такие, которым лень два словечка домой черкнуть. Вообще мы мало думаем о тех, кто трудится в тылу. А ведь это руки старых рабочих и женщин изготовили снаряды, которые мы шлем на головы врагов, дали нам одежду, питание - все, что необходимо в бою. Весь народ воюет вместе с нами. Именно потому мы сильны и непобедимы.
   Кивнул в сторону берега:
   - Десант успешно продвигается вперед. На приморском участке он уже соединился с частями Одессы. Здесь вот берег уже очищен от противника. Помните, сколько хлопот нам доставляли батареи, которые стояли у Новой и Старой Дофиновки? Теперь мы идем возле самого берега, и ни один снаряд не падает вокруг корабля. Эти немецкие батареи сейчас в руках наших десантников. - К сожалению, вот только в воздухе фашисты еще хозяйничают. Они попытаются отплатить нам за свои неудачи.
   - Ничего, не впервой нам воевать с их "юнкерсами".
   - Зорко наблюдайте за воздухом, - распорядился я. - Самое страшное - быть застигнутыми врасплох.
   А враг уже тут как тут. Едва я зашел на мостик, послышался возглас сигнальщика:
   - Слева самолеты противника!
   Дальше начался счет: один, два... четыре... десять... двенадцать!
   Но что это? Куда они летят? Ни один из самолетов не повернул в нашу сторону. Не привыкли мы к такому "пренебрежению". Не было случая, чтобы фашистские летчики оставили в покое наш корабль. Я слежу за направлением их полета, и догадка пронизывает мозг. Мористее нас находится "Безупречный". Это его избрали своей жертвой фашистские бомбардировщики. На полном ходу мы мчимся на выручку боевых друзей.
   - Следить за "Безупречным" и воздухом! - приказываю сигнальщикам.
   Мы видим, как стойко отбивается советский эсминец. Стрельба его зениток сливается в сплошной рокот. Небо на пути вражеских самолетов усеяно хлопьями разрывов.
   Моряки "Беспощадного" всегда гордились скоростью своего корабля. Свыше тридцати узлов - без малого шестьдесят километров в час - скорость курьерского поезда. Но сейчас мы злимся: кажется, что он тащится, как черепаха. Даже огня открыть не можем: все еще далеко мы от места боя.
   - Как "Безупречный"?
   - Ничего не видно, - отвечают с сигнального мостика. - Дым и огонь!
   Действительно, эсминец скрылся в громадном буром облаке. А самолеты все пикируют и пикируют на него. Мы приближаемся к бурому облаку, когда отбомбился и улетел последний "юнкере". Медленно рассеивается дым. "Безупречный" стоит неподвижно, сильно накренившись. Сквозь дым замелькали флажки. Читаю сам и приказываю сигнальщику читать семафор вслух:
   - Прошу подойти и взять на буксир. Своего хода не имею.
   Подходим кормой к носу "Безупречного". Кабистов руководит матросами на корме. Они быстро заводят буксирный конец - тяжелый стальной трос. Все свободные матросы на верхней палубе. Каждый старается хоть чем-нибудь помочь. Мы видим, как моряки поврежденного корабля борются с огнем, заводят пластырь, выносят из внутренних помещений предметы и складывают их на левый борт, стремясь уменьшить крен. Но "Безупречный" все больше валится на борт. На полуразрушенном мостике распоряжается командир капитан-лейтенант Буряк. Петр Максимович без фуражки, в порванном реглане, лицо черное от копоти. В мегафон спрашиваю его, какую еще могу оказать помощь. Может, аварийную команду прислать? Петр Максимович тоже подносит ко рту рупор, отвечает:
   - Кажется, уже сами управились. Крен остановили. Прошу малым ходом буксировать в Одессу.
   Приходится соблюдать величайшую осторожность. Случайный рывок - и поврежденный корабль опрокинется. На поворотах перекладываем руль не больше пяти - семи градусов. Идем самым малым ходом.
   Все время поглядываю на небо. В любую минуту жди появления "юнкерсов". Зенитчики сидят на местах. В случае вражеского налета будем защищать и себя, и поврежденный корабль.
   Томительно тянется время. Сумеем ли спасти "Безупречный?" Этот корабль нам сейчас дороже жизни. Так всегда чувствуешь, когда товарищи попадают в беду и только ты их можешь выручить. В этом и сила боевой дружбы, и все ее вдохновляющее значение.
   А море сияет как зеркало. В небе ни облачка. Берег еле-еле виден.
   "Беспощадный" медленно тянет накренившийся "Безупречный". Так бережно здоровый боец ведет раненого товарища, ведет медленно, боясь причинить ему боль, не замечая при этом, что пули свистят вокруг. Таков уж закон на войне требование устава и совести.
   Над мачтами эсминца, гудя моторами, проносятся два маленьких самолета. Наши истребители И-16. Все облегченно вздыхают, улыбаются. Теперь "юнкерсы" не так страшны. Ястребки набирают высоту и крохотными точками кружат в бездонном небе.
   Подходим к воротам Одесского порта. Навстречу спешит небольшой пароход буксир. Передаем ему "Безупречный". Когда покидаем поврежденный корабль, на его склоненных реях взвивается гирлянда разноцветных флагов - сигнал "Благодарю за оказанную помощь. Желаю вам наилучших боевых успехов".
   Мы полным ходом возвращаемся в прежний район. Десант снова просит поддержать огнем.
   Живучесть корабля
   Бомбы рвутся на полубаке
   Приказание открыть огонь по берегу я получил, когда мы еще буксировали "Безупречный". Сейчас спешим наверстать упущенное время.
   Наши десантники прижали немцев к Дофиновскому лиману - обширному мелководному соленому озеру. Чтобы спасти свои шкуры, фашисты наспех соорудили через лиман переправу и перебираются на другой берег. Наша задача - сорвать переправу.
   "Беспощадный" приближается к берегу и открывает огонь. Местность здесь ровная, просматривается далеко. Мне с мостика видно, как снаряды нашего первого залпа поднимают четыре водяных столба в центре лимана, вблизи узкой ленты понтонного моста. С берегового корректировочного поста передают: "Бьете в цель. Прибавьте огонька!" Выпускаем еще несколько снарядов. "Снаряды ложатся хорошо, - радирует берег. - Больше один, право два. Дайте еще огня!" Следующим залпом накрываем переправу. "Хорошо! - радуется берег. - Мост разорван. Фашисты плавают в лимане! Больше огня!"
   Комиссар Бут включил радиотрансляцию. Корректуру с берега теперь слышно на всех боевых постах корабля. Артиллеристы, воодушевленные удачей, прибавили темп стрельбы. На стволах орудий уже сгорела краска, они почернели.
   В паузы между корректурами комиссар поясняет морякам значение происходящего:
   - Переправа разрушена. Значит, немцы отрезаны, им ничего не остается, как сдаваться в плен. Они хотели побывать в Одессе. Что ж, их желание сбылось. Они пройдут по Одессе, пройдут строем, но только под охраной наших бойцов. Вы представляете, какой подъем будет у жителей Одессы, когда они увидят сотни пленных гитлеровцев! Надо бы побольше поводить по Одессе этих вояк. Пусть на них смотрит народ. И пусть сами немцы увидят, в какую пропасть завел Германию Гитлер!
   Увлекся Тимофей Тимофеевич, разволновался, глаза так и горят. Слышат его все: наступил перерыв в стрельбе и даже полуоглохшие от грохота комендоры ловят сейчас слова комиссара. Когда он замолкает, несется громкое матросское "ура!".
   И вдруг я услышал оглушительный свист. Что такое? Гляжу вниз. На торпедном аппарате сидит верхом матрос Сутырин, заложил в рот два пальца и свистит что есть духу, а свободной рукой в сторону показывает.
   Торпедист первым заметил показавшиеся из-за горизонта вражеские самолеты. Гуськом, один за другим, они словно выползают из воды. Цепочка их становится все длиннее. Мы насчитали двадцать шесть черных крестиков. "Ну держись!" промелькнула мысль.
   Берег все просит огня. Но пришлось прекратить стрельбу. В стороне от нас эсминец "Бойкий". Полным ходом иду к нему: вдвоем отбиваться легче. "Юнкерсы" уже разделились: пять повернули к "Бойкому", остальные мчатся на нас. Открываем стрельбу по самолетам и начинаем маневр отклонения. Зарываясь носом в воду, "Беспощадный" чертит крутую дугу. Первый самолет срывается в пике. Не свожу глаз с него, а затем слежу за сброшенными им бомбами. Заметив, что они падают впереди по курсу, рывком останавливаю корабль, дав машинам задний ход. Взрывы грохочут впереди, по сторонам. А тут уже другой самолет сбросил свой груз, третий, четвертый. Для меня сейчас ничего не существует, кроме устремляющихся на нас "юнкерсов", машинного телеграфа и фигуры рулевого, передвигающего по моим указаниям рычаг манипулятора. Только бы увернуться от прямого попадания! Поворачивая рукоятки машинного телеграфа, сжимаю их так, что рукам больно. А кругом свист, рев, грохот.
   Бой идет недалеко от берега. На крутом обрыве столпился народ - жители курортного местечка Аркадия. Затаив дыхание люди наблюдают за неравной борьбой одного корабля против двух десятков бомбардировщиков.
   Порой водяные столбы и дым совсем скрывают эсминец от глаз наблюдающих... Но вот корабль снова показывается целый и невредимый, и тогда радостные крики толпы перекрывают канонаду, грохот взрывов и яростное завывание авиационных моторов.
   На выручку к нам спешит советский истребитель. Всего один! Но какие чудеса он совершает на наших глазах! Храбрейший человек управляет им. Он без страха бросается в гущу вражеских машин. Злой, неудержимый, он носится среди них, и они шарахаются от него, не могут удержаться на боевом курсе. Как бы я хотел узнать имя этого крылатого богатыря, от всей души пожать ему руку!
   Фашистские летчики неистовствуют. Упорство советского корабля выводит их из себя. Они начинают пикировать группами с двух, трех направлений одновременно, сбрасывают бомбы и при этом строчат из пушек и пулеметов. Пули стучат по палубе. В один из таких моментов, видя, что "юнкерс" пикирует прямо на мостик, Кабистов силой отрывает меня от телеграфа и заталкивает под выступ командно-дальномерного поста. Это спасает мне жизнь. Пулеметная очередь рассекла палубу мостика как раз там, где я только что стоял. Разлетелось в куски стекло машинного телеграфа. Не успевает Кабистов выпустить мои плечи из рук - я опять у машинного телеграфа. Рядом со мной стоит вахтенный офицер лейтенант Лушин. Четко, спокойно докладывает:
   - Пролетели! Падает справа! Слева! Пикируют два самолета справа! Слева! Сзади падают бомбы...
   Спокойствие Владимира Васильевича поразило меня. Откуда такая выдержка у молодого офицера? Я просто не видел тогда других. В этот момент смертельной борьбы все люди экипажа проявляли невиданное бесстрашие.
   Рулевой матрос Рыков под пулями и осколками точно и уверенно выполняет мои команды. Зенитчики продолжают стрелять. Матросы аварийных групп гасят пожары и устраняют повреждения, не дожидаясь команд. В горячке боя некогда, да и некому, подсказывать, каждый сам выполняет то, что ему положено.
   Корабль, уклоняясь от бомб, выписывает восьмерки И зигзаги. На палубе ад. От близких разрывов масса воды обрушивается на людей, осколки барабанят по надстройкам, пробивают стальные листы дымовой трубы, сдирают брезентовые обвесы, где они еще сохранились.
   Прорвавшись сквозь наш заградительный огонь, один из самолетов проносится совсем низко, едва не задевая мачты. Все увидели, как от него отделяются две бомбы. От них уже не увернуться. Корабль вздрагивает всем корпусом. Я не слышу взрыва. Жаркая упругая волна пахнула в лицо, подхватила, отбросила в угол. Чувствую, на меня кто-то падает сверху. А дальше - темнота. Не знаю, сколько времени пролежал я без сознания. Очнулся, смотрю: на мне лежит сигнальщик Сергеев. Взрывной волной его сбросило с сигнального мостика. Трогаю его. Матрос встряхивает головой, тут же вскакивает на ноги и убегает на сигнальный мостик. Поднимаются с палубы Бут и Кабистов, берут меня под руки. Но я встаю сам и сейчас же - к машинному телеграфу. Корабль движется задним ходом. Перевожу телеграф на "полный вперед". Гляжу на нос корабля. Но на полубаке дым, ничего не видно. Окидываю взглядом тахометры. Обе машины дают по 180 оборотов в минуту. Это терпимо. Движение корабля вперед привело к тому, что буруном залило полубак, пожар прекратился.
   Наступила тишина. Самолеты улетели. Стопорю машины. Корабль тихо покачивается на поднятой им же волне. Прошу комиссара и Кабистова обойти корабль, узнать, как обстоят дела, если есть раненые - оказать помощь. Оглядываю верхнюю палубу с мостика. Кругом вода, грязь, грудами валяются стреляные гильзы. Матросы в порванной обгоревшей одежде обливают из шлангов раскалившиеся стволы орудий, поглядывают на небо: не летят ли снова "юнкерсы"?
   Что это? Смеется кто-то? И сразу следует взрыв веселого хохота. Это неугомонный Сихнешвили рассказывает что-то матросам. Возможно, вспоминает свои недавние переживания. И вот уже позабыты все страхи. Хохочут матросы, шутят. Ну и народ!
   Надо все-таки уточнить положение. Пытаюсь вызвать инженер-механика, но телефон не работает. Козинец сам появляется на мостике. Его не узнать. С ног до головы в мазуте, мокрый, фуражка прожжена в нескольких местах.
   Докладывает, что одна бомба попала в полуклюз, вторая взорвалась возле самого форштевня. Прочность носовой части корабля нарушена. Повреждены почти все помещения, расположенные в носу: первый, второй и третий кубрики, кают-компания, офицерские каюты. Но все необходимые аварийные работы произведены, переборки подкреплены, корабль может идти малым ходом. Механизмы работают нормально. Пожары везде ликвидированы. Личный состав продолжает вести борьбу с водой, поступающей из ослабевших швов. Убитых и раненых в пятой боевой части нет.
   - Спасибо, Яков Степанович, - благодарю я инженера. - Вы очень многое успели сделать. Ваши люди действовали выше всяких похвал. Сейчас задача - во что бы то ни стало удержать корабль на плаву!
   - Есть, удержать корабль на плаву! - громко отвечает офицер, приложив руку к своей рваной фуражке.
   Отпустив его, хочу подойти к телеграфу и вдруг чувствую невыносимую боль в правой ноге. Не могу шевельнуть ею. Пришлось обхватить ее руками и таким образом подвинуть. Ощупал. Раны вроде нет. Глазами поискал разножку, чтобы сесть, но ее не оказалось поблизости. Внимательно следивший за мной старшина Куксов обес-покоенно спросил:
   - Что с вами, товарищ командир? Вы ранены?
   - Нет. Просто ушиб ногу.
   Но Куксов уже нажал кнопку. На мостик вбегает санитар с бинтами, шиной.
   - Кого перевязать?
   - Вон Куксова, - шучу, - он вас вызвал. А мне дайте разножку. Посижу немного - и все пройдет.
   Сигнальщик читает семафор с "Бойкого". Годлевский запрашивает, нужна ли помощь.
   Оцениваю обстановку. Машины работают. Пожары ликвидированы. Стоит ли отвлекать от дела последний корабль, который поддерживает десантников? Отвечаю Годлевскому:
   - Благодарю за услугу. Дойду до Одессы своим ходом.
   На мостик возвращаются комиссар и Кабистов. Сообщают, что люди стоят на боевых постах. Убитых нет. Ранен наводчик матрос Колесниченко. Его посылали в лазарет, он отказался и до конца боя оставался на посту.
   Малым ходом направляемся к Одессе. Случайно заглядываю в рубку. Рулевой Рыков держит в руках котелок магнитного компаса и по нему ведет корабль по курсу.
   - Что случилось?
   Матрос поясняет, что взрывом котелок компаса сбросило с ноктоуза. Лежал на палубе. К счастью, не разбился.
   - А гирокомпас?
   - Не работает.
   Веселые дела!
   Обогнули Воронцовский маяк. Юркий буксир развел боны - заграждение, прикрывающее вход в порт. Навстречу "Беспощадному" идут еще буксиры. Они заходят и справа, и слева, пересекают нам курс. Усиленные мегафонами голоса капитанов с тревогой запрашивают, в чем мы нуждаемся, куда нас вести.
   - Алексей Николаевич, - говорю своему помощнику, - передайте, чтобы не мешали входить. Швартоваться будем своим ходом к причалу номер двадцать два.
   Буксиры почтительно расступаются и пристраиваются к нам в кильватер. Так они проводили нас до причала. Швартовкой руководил Кабистов. Несмотря на повреждения корабля, он провел ее блестяще.
   На стенке причала уже толпа. Весть о бое, который выдержал наш корабль, разнеслась по городу, и жители пришли взглянуть на отважных матросов.
   Резко гудя сиреной, через толпу пробирается санитарная машина. Превозмогая боль в ноге, спускаюсь на верхнюю палубу, где на носилках лежит Колесниченко. Склоняюсь над ним:
   - Как себя чувствуете?
   - Хорошо, товарищ командир. А вот как вы? Вы ведь тоже ранены?
   - Да что вы! Ничуть я не ранен. Это я решил испробовать, что крепче: пеллорус гирокомпаса или моя нога. Понимаете, тумба оказалась все же крепче ноги.
   Раненый улыбается.
   Раздвигая сгрудившихся у носилок матросов, подходит командир орудия старшина 2-й статьи Агапов. С любовью вглядывается в бледное лицо раненого.
   - Он у нас настоящий герой, - говорит старшина. - Его ранило в самом начале боя. Спрашиваю: "Можешь наводить?" - "Могу", - отвечает. Так и не выпустил из рук штурвала до конца вражеского налета. Даже не застонал ни разу. А потом взглянули: вся палуба возле пушки в крови. Только тогда я спохватился. "Немедленно, говорю, иди в лазарет". А он уже и подняться не может. Понимаете, товарищ командир, какая сила в этом человеке! Он бы так и умер, а с поста не сошел. До последнего вздоха стрелял бы.
   Я пригнулся к лицу раненого:
   - Спасибо вам, Николай Петрович. От всего экипажа спасибо. Ваш подвиг будет образцом для каждого из нас, на нем мы будем воспитывать нашу молодежь. Желаем вам быстрее поправиться и вернуться в нашу семью.
   Целую его в воспаленные губы, вглядываюсь в похудевшее, измученное лицо. Ничего особенного: курносый паренек, низкий, узкоплечий. Но могу смело сказать: красивее и сильнее этого юноши я еще не видел.
   - Немедленно отправить в госпиталь, - приказываю лекпому.
   - Товарищ командир, разрешите остаться на корабле, - взмолился матрос. - Я здесь лучше поправлюсь.
   - Нельзя. В госпиталь, и быстрее в госпиталь. Там вас быстро вылечат. Вам нужно переливание крови, на корабле это сделать невозможно. Поправляйтесь - и мы снова встретимся.
   Матросы подняли носилки, несут их к трапу. Колесниченко просит остановиться. С большим усилием повертывается на бок, дотягивается до леерной стойки и прижимается к ней губами. По впалой щеке катится слеза. Матросы, сняв фуражки, смотрят, как их товарищ прощается с родным кораблем.
   Колесниченко хочет что-то сказать, но голова бессильно падает на подушку. Он без сознания. Носилки поспешно грузят в машину...
   Я еще не пришел в себя от этих проходов, когда меня тронул за рукав комиссар.
   - Григорий Пудович, народ тебя хочет видеть.
   - Какой народ?
   - Разве не видишь, сколько людей на стенке?
   Схожу с трапа. Меня обступают старики, женщины, подростки, засыпают вопросами: много ли моряков пострадало? Не нуждаемся ли мы в чем? Ко мне протискивается старый рабочий.
   - Мы видели, как вы сражались с вражескими самолетами. Я сам воевал когда-то, еще в империалистическую. Страшно бывало. Но такого, как сегодня, я еще не видывал. Мы на берегу и то замирали от ужаса. А вы выдержали. Мы гордимся вами, сыны наши, - старик повернулся к толпе и добавил сурово и громко: - Не видать фашистам Одессы!
   Благодарю старого рабочего за теплые слова и обращаюсь к собравшимся:
   - Да, сегодня нам выпало нелегкое испытание. Но у нас изумительные люди. Взгляните на них, - показываю рукой на матросов, собравшихся на палубе эсминца. - Вы привыкли видеть моряков в белых форменках, в белых фуражках, с жизнерадостной улыбкой на лицах. Сейчас они грязные, в порванной и прожженной одежде. Но они прекрасны своим мужеством и отвагой. Именно такими людьми сильны наши корабли, флот, армия. Это ваши сыновья. Это вы их такими вырастили. И за это вам большое спасибо! Вы, весь народ наш может смело положиться на таких людей. Они все выдержат! Они победят!
   Через некоторое время я приказал построить личный состав по большому сбору. Да, вид у людей неважный. Помощник докладывает, что большая часть обмундирования попорчена. Когда в помещениях корабля обнаружилась течь, моряки заделывали пробоины всем, что попадалось под руку, пуская в ход и свою одежду. Жалко, конечно, обмундирование. Но моряки спасли корабль. Это куда важнее...
   Оставаться нельзя
   Бытует на флоте термин "живучесть корабля". Это широкое понятие. Оно означает способность корабля противостоять боевым и всем прочим повреждениям, в любых условиях оставаться на плаву и поддерживать свою боеспособность. О высокой живучести корабля заботятся его конструкторы, инженеры-кораблестроители, постоянно заботится о ней и экипаж. С первых же дней своей службы каждый моряк овладевает так называемыми правилами и приемами борьбы за живучесть корабля, учится заделывать пробоины, тушить пожары, устранять повреждения техники и оружия. Этот вид учебы является неотъемлемой частью боевой подготовки. Вопросам борьбы за живучесть корабля на нашем флоте всегда придавалось первостепенное значение, и это принесло большую пользу в годы войны. Случалось, диву только даешься: корабль в бою получит десятки пробоин, тысячи тонн воды ворвутся в его истерзанный корпус, а моряки все-таки приведут корабль в базу, залатают, подремонтируют - и снова стальной ветеран бороздит море, наводя ужас на врага.
   Теперь такое испытание выпало на долю нашего "Беспощадного". Когда мы в Одессе осмотрели его получше, то удивились, как только нам удалось довести эсминец до спасительной стенки гавани. Взрывами почти начисто оторвало носовую часть корпуса вплоть до первой пушки. Сейчас этот кусок полубака чудом висит на листах обшивки. Сильно деформирован корпус в районе румпельного отделения в корме, второй машины и первого котельного отделения. В этих местах разошлись швы. Течь удалось приостановить, но достаточно небольшого толчка, чтобы в помещения снова хлынула вода. Чтобы выровнять корабль, пришлось откачать за борт триста тонн мазута.
   Теперь у нас топлива еле хватит до Севастополя, если вообще мы сможем дойти до него. Главная энергетическая установка цела, но при дырявом корпусе и это не радует. Затоплены носовые погреба боезапаса, центральный артиллерийский пост. У нас осталось очень мало снарядов, да и пушки могут стрелять только аварийным способом. К тому же каждый выстрел грозит расхождением швов корпуса.
   Вышел из строя гирокомпас. На магнитный компас тоже надеяться нельзя: после того как его котелок был сброшен на палубу, рискованно полагаться на точность этого нежного прибора.
   Собираю офицеров. Совещаемся, что делать. Оставаться в Одессе нельзя. Отремонтировать корабль здесь не сможем: завод разрушен. Каждый час пребывания в порту, который беспрерывно бомбит вражеская авиация, грозит кораблю гибелью. Решили своими силами сделать все, что возможно, для подготовки к переходу в Севастополь. Кабистов уже предпринял кое-что. С полубака сняли шпиль, якоря с цепями и другие тяжести перенесли на шкафут, к торпедным аппаратам.
   Матросы под руководством Хасика продолжают бороться с поступлением воды. Старшины Грыцук и Омельченко, матросы Абрамис, Козлов и Емельянченко в полузатопленных отсеках конопатят швы. Непрестанно работают помпы, выкачивая воду из помещений.
   Бормотин докладывает, что осушено помещение гирокомпаса. Штурманские электрики пытаются запустить гирокомпас. В крайнем случае воспользуемся шлюпочными компасами, они оказались исправными.
   Решение принято одно: спасти корабль любой ценой.
   Отправляюсь к командиру Одесской базы контр-адмиралу Кулешову. Хочу просить его, чтобы дал автогенный аппарат отрезать еле держащийся, мешающий движению корабля кусок полубака. Контр-адмирал перебивает меня на середине первой же фразы:
   - Никаких автогенов. Сегодня же вы обязаны уйти из Одессы. Видите, налеты участились. Вас могут в любой момент утопить. А рисковать эсминцем мы не можем. Уходите немедленно. Это распоряжение командующего оборонительным районом. - Кулешов протягивает мне руку: - Желаю вам счастливого перехода. Буксир из Севастополя за вами уже послан. Должен быть здесь в пятнадцать часов.
   По тротуару, изрытому воронками, то и дело обходя груды битого закопченного кирпича, возвращаюсь в гавань. По пути решил заглянуть в госпиталь, навестить Колесниченко. В приемном покое пожилая няня, услышав фамилию матроса, смахнула слезу.