Негода Григорий. 'Беспощадный'

   По боевой радиотрансляции передаю это сообщение по кораблю, чтобы все слышали. Правильно подсказали агитаторы. Сам сейчас убеждаюсь, как это воодушевляет людей. Матросы у пушек не жалеют сил. За несколько минут выпускаем по врагу полторы сотни снарядов.
   С корпоста передают: "Прекратить огонь! Большое вам спасибо от красноармейцев и краснофлотцев. Вы прекрасно выполнили свою задачу. Немцы бегут!"
   Когда зачитываю перед микрофоном эти слова, в ответ несется громкое "ура!". Кричат все: и те, кто на верхней палубе, и те, кто трудится во внутренних помещениях.
   Между тем уже рассветает. Небо чистое, ясное. Не миновать налета вражеской авиации. Много насолил немцам "Беспощадный", попытаются отомстить ему.
   А берег ставит новую задачу: открыть огонь по центру населенного пункта Гильдендорф, где замечено движение войск и техники противника.
   Гильдендорф далеко. Чтобы снаряды долетели до цели, нам нужно подойти к берегу, к деревне Новая Дофиновка, где в лощине стоит уже знакомая нам немецкая батарея.
   Корпост шлет одну кодограмму за другой, торопит с началом стрельбы. Включаю микрофон и зачитываю - пусть все слышат:
   - "Немедленно открывайте огонь. Враг готовится к атаке. Просим вас, дайте огня, время не терпит!"
   Вглядываюсь в лица товарищей, обступивших меня. Вижу, что все согласны: нужно помочь боевым друзьям. Приказываю:
   - Штурман, прокладывайте курс ближе к берегу. Старший лейтенант Бормотин предупреждает:
   - Опасно, товарищ командир, ведь там не только из орудий, но из минометов и автоматов могут нас обстрелять.
   - Знаю, штурман. Но друзья надеются на нашу помощь, и мы обязаны помочь, чего бы это нам ни стоило.
   Берег все ближе и ближе. Пока он молчит: видимо, немцы не хотят демаскировать себя раньше времени. "Беспощадный" подошел на нужную дистанцию, резко повернул вправо, лег на боевой курс, убавив ход. Штурман докладывает:
   - В точке!
   Производим пристрелочные залпы. Корпост фиксирует: "Хорошо!" Переходим на поражение. Матросы у орудий напрягают все силы. Паузы между залпами сокращаются до минимума. Корректировщики сообщают: "Снаряды ложатся в цель".
   В это время заговорила немецкая батарея. Первые ее снаряды упали с большим перелетом. Но вот водяные столбы вырастают все ближе и ближе. Один снаряд разорвался у самого борта. По палубе и надстройкам опять застучали осколки. В посту энергетики легко ранило командира электротехнической группы инженер-лейтенанта Селецкого.
   Приходится прервать выполнение задачи и перенести весь огонь по батарее противника. Но оказывается, мы до сих пор не знаем точного расположения ее орудий. Стреляем по вспышкам, а это далеко не надежный ориентир. Батарея продолжает стрелять, и довольно метко. Делать нечего. Ставим дымзавесу и тридцатиузловым ходом удаляемся в море. Корректировочный пост тревожно радирует: "Почему прекратили огонь? Дайте еще несколько залпов: наше положение очень тяжелое. Прошу огня. Тут ваши матросы, они просят помочь. Заранее благодарю за выручку".
   Переглядываемся с комиссаром. По-видимому, и он сейчас вспомнил товарищей, которых мы проводили в морскую пехоту, и наше обещание о том, что всегда поможем им в тяжелую минуту.
   - Давай, командир, - коротко бросает Бут. Приказываю штурману прокладывать курс к берегу.
   - А ты, Тимофей Тимофеевич, - говорю комиссару, - объясни людям, что возле Гильдендорфа идут тяжелые бои. Там сражаются и наши товарищи, которые ушли защищать Одессу. Мы не можем не выполнить их просьбу.
   Бут подошел к микрофону и обратился с горячим словом к матросам. В заключение сказал, что командование уверено в стойкости и отваге экипажа.
   "Беспощадный" приблизился к берегу и вновь открыл огонь. Тотчас за холмом полыхнули бледные зарницы - вражеская батарея начала бить по кораблю. Пока ее снаряды падали с недолетом, мы старались произвести как можно больше выстрелов. Матросы забыли об усталости. Несмотря на бешеный темп стрельбы, они успевали мелом писать на снарядах: "За нашу Советскую Родину!", "Смерть захватчикам!" Люди не обращали внимания на взрывы у борта. Никому и в голову не приходило, что эти взрывы могут повредить корабль, убить. Стрелять, стрелять и стрелять - одно желание было у всех.
   С корректировочного поста сообщили, что у аппарата бывший радист нашего корабля Алексей Соловьев, он связным у командира батальона морской пехоты. Соловьев сам берется за ключ. "Наш славный корабль, - читаем мы, - сдержал свое слово, мы гордимся им. Спасибо вам!"
   Снаряды противника рвутся у нас за кормой. Мы вражеских артиллеристов приучили к малым ходам, а теперь мчимся на полном. И все же взрывы близко от корабля. Осколком ранен матрос-химист, стоящий на корме у клапанов дымообразующей аппаратуры. Моряк вытаскивает из кармана перевязочный пакет, наскоро забинтовывает раненую руку и остается на своем боевом посту.
   "Молодцы моряки, хорошо бьете! - хвалит берег. - Гитлеровцев с землей смешали!" У матросов эта радиограмма вызывает небывалый подъем. И когда я приказываю прекратить огонь, на меня смотрят с недоумением и обидой. Но иного выхода у нас нет. Показались вражеские самолеты. Поставив дымзавесу, отходим от берега, чтобы было больше простора для маневра.
   Начинается бомбежка. Отбиваемся от самолетов 37-миллиметровыми автоматами и крупнокалиберными пулеметами, торпедисты, сидя на торпедных аппаратах, стреляют из винтовок. Оглушительный треск стоит в воздухе. Один из самолетов взял горку, чтобы потом пикировать на корабль, но вдруг лег на левое крыло, задымился и штопором пошел вниз. Я вижу, как ликуют матросы. Широко раскрывая рты, они что-то кричат, но голосов не слышно.
   Безрезультатно сбросив бомбы и потеряв один "юнкере", вражеская эскадрилья скрылась за горизонтом.
   А берег требует: "Открыть огонь по деревне Ильичевка".
   Этот пункт тоже на большом расстоянии, опять нужно лезть под огонь немецкой батареи. Теперь стреляем по двум целям: главным калибром - по Ильичевке, средними пушками - по батарее противника.
   Но со стороны моря заходит на нас новая группа "юнкерсов". Прервав огонь по берегу, вступаем в бой с ними. Помню наказ командующего эскадрой. Достаю часы и записную книжку. Но сейчас же сую их в руки лейтенанту Лушину:
   - Записывайте, Владимир Васильевич.
   Мне не до записей. Беспрерывно перевожу рукоятки машинных телеграфов, отдаю распоряжения рулевому. Нарастающий вой устремляющихся в пике самолетов, свист бомб, гром взрывов сливаются в оглушающую бурю звуков. "Беспощадный" то несется вперед, зарываясь носом в пену, то стопорит ход, поворачивает вправо, влево.
   Нам везет. Ни одна бомба не задевает корабль. Сбросив свой груз, "юнкерсы" улетают.
   В таком напряжении проходит весь день. К вечеру получаем приказ командующего Одесским оборонительным районом контр-адмирала Жукова. Из Одессы выходят три транспорта. Мы должны сопровождать их до Севастополя.
   Верная наша союзница - непроглядная южная ночь опять выручает. Караван идет спокойно. Спускаюсь в каюту, анализирую свои записи и записи офицеров, вызываю сигнальщиков, чтобы уточнить отдельные моменты боя. Сопоставляю все эти данные с наблюдениями, почерпнутыми из предыдущих боев. Очень много интересного. Прав Владимирский - каждый бой изучать нужно.
   Утром, как только прибываем в Севастополь, спешу в штаб эскадры. Владимирский так и набрасывается на мои расчеты. Записывает цифры, чертит схемы, сравнивает со старыми своими записями.
   - Так, так... Сходится, понимаете ли? Значит, можно и некоторые выводы делать. А вы обратили внимание, какая шаблонная у них тактика?
   Да, мы убедились, что фашистские летчики подходят к кораблю почти всегда на высоте четырех - пяти тысяч метров. Перед тем как лечь в пике, самолет делает "горку", на это уходит 10 - 15 секунд. Время нахождения в пике 14 - 18 секунд. После отрыва от самолета до падения в воду бомбы летят 7 - 9 секунд. Теперь взвесим возможности атакуемого корабля. Увидев, что самолет делает "горку", командир отдает приказание рулевому. После этого проходит секунд семь, пока корабль не начнет катиться в сторону переложенного руля. До падения бомб остается еще около тридцати секунд. За это время эскадренный миноносец пройдет по дуге кабельтов, а то и полтора, что вполне достаточно, чтобы уберечься от прямого попадания. Установили мы и то, что самолеты врага, как правило, заходят на корабль с носовых и кормовых курсовых углов в 35 - 60 градусов. Следовательно, в момент когда самолет производит "горку", а это означает, что он уже прицелился, надо стремиться подставлять ему траверзные курсовые углы. Это путает расчеты фашистских летчиков. Причем мы заметили, что бомбы падают с большим рассеиванием. Не раз случалось, что на траверзных курсовых углах половина бомб падала со значительным перелетом, а другая половина - с таким же недолетом.
   Владимирский достает из сейфа Наставление по уклонению от бомбардировочной авиации. Листает его. В документе ни слова о пикирующих бомбардировщиках. Всю тактику борьбы с ними еще предстоит разработать.
   Командующий отложил Наставление, подошел к раскрытому иллюминатору. Мы уже изучили характер своего контр-адмирала. Теперь он ничего не слышит. На ваши слова будет односложно отвечать "ясно", "хорошо", не вдаваясь в смысл. Сейчас он отключился от всего окружающего и углубился в свои мысли.
   Я поднимаюсь с кресла. Только тогда адмирал вспоминает о собеседнике. Благодарит за доклад, желает успеха.
   - А я сейчас засяду опять за цифирь. Позарез нужно нам Наставление по уклонению от пикировочной авиации.
   Попрощавшись с Владимирским, захожу к начальнику штаба эскадры капитану 1 ранга Владимиру Александровичу Андрееву. Тот тоже просит подробно рассказать о походе. Его особенно интересуют вопросы взаимодействия вражеской авиации с береговыми батареями. Расспрашивает, как осуществлялась у нас связь с корректировочными постами. Предлагает подумать, как лучше организовать прикрытие кораблей истребительной авиацией. С Андреевым беседовать легко. Забываешь, что перед тобой начальник. Увлекаясь, мы подчас жарко спорим, отстаивая свои точки зрения.
   Начальник штаба закуривает трубку и неожиданно спрашивает:
   - Хотите я вам стихи почитаю?
   Он раскрывает тетрадь в клеенчатой обложке и читает.
   Стихи теплые, трогающие за душу. Все о море, моряках - сильных и мужественных людях.
   - Ну как?
   - Прекрасные стихи, - отвечаю. - Чьи они? Молчит Андреев, улыбается.
   - Неужели ваши? - догадываюсь я.
   - Накропал вот между делом...
   - Их обязательно напечатать надо.
   - Рано. Подстрогать еще требуется, а времени нет. Да и неудобно как-то печатать. Начальник штаба - и вдруг... стихи. Несолидно, правда?
   Это здорово, когда люди вот так раскрываются с неожиданной стороны. Да, наш уважаемый начштаба писал стихи, причем хорошие, волнующие стихи. И скажу прямо, с этого дня я стал уважать его еще больше.
   Планово-предупредительный
   Командир пятой боевой части Козинец напомнил мне, что котлы наши проработали без щелочения уже в два раза дольше положенного срока. Необходим профилактический ремонт и другим механизмам. Добрый час Козинец перечислял неполадки, которые во что бы то ни стало надо устранить: греются упорный и опорный подшипники левой главной машины, ненадежно работает циркуляционный насос правой турбины, давно уже требует проверки масляная система. У нашего инженер-механика всегда так. В море его обширное хозяйство действует как часы, без малейшей претензии, но стоит прийти в базу, как Козинец начинает жаловаться: это плохо, то плохо; сам покоя не знает, подчиненным дела находит по горло да и меня теребит без конца. Что же, таким и должен быть инженер-механик. Механизмы "Беспощадного" потому и действуют безотказно, что у них такой беспокойный хозяин.
   Выслушав его, я пообещал попросить командующего эскадрой предоставить нам время на планово-предупредительный ремонт. Вызвал других командиров боевых частей. Артиллерист, связист, штурман, помощник командира тоже заявили, что в их хозяйстве накопилось много неотложных дел.
   Контр-адмирала Владимирского не пришлось упрашивать.
   - Приступайте, - сказал он. - Чтобы успешно воевать, надо корабль содержать в образцовом порядке. Даю на ремонт восемь дней. Больше не могу: сами знаете, какая сейчас обстановка.
   Состоялось открытое партийное собрание, на котором присутствовали почти все моряки экипажа. Ремонт корабля люди восприняли как боевую задачу. "Работать по-фронтовому!" - эта мысль пронизывала каждое выступление. Восемь дней - срок небывало короткий, но и он не устраивал нас. Собрание приняло решение - завершить ремонт за пять дней. Коммунисты будут на самых ответственных участках и покажут пример самоотверженного труда. И нужно больше работать с людьми, буквально с каждым. Ход ремонта решено широко освещать в боевых листках и радиогазете, в беседах агитаторов. Собрание призвало к бдительности, которая должна проявляться вo всем: и в четкой организации службы, чтобы ничто не застало команду врасплох, и в пристальном контроле за качеством работ, и во внимательном изучении настроений моряков.
   Враг не гнушается любой подлостью, чтобы поколебать дух советских людей. Комиссар Бут привел на собрании настораживающий пример. Матрос Насыров принес ему письмо, полученное из дому. Странное письмо. В нем сообщается, что Москва якобы уже занята немцами, армия наша вся разбита. А в конце мать советует: "Бесцельно тебе, сынок, сражаться. Если ты жив, постарайся сохранить себя". Моряк, конечно, не поверил этому письму. Он пришел к комиссару поделиться своим подозрением. Мать неграмотная. Значит, всю эту пакость писала чья-то вражеская рука. Возможно, и другие моряки получают подобные панические письма. Надо усилить разъяснительную работу, неутомимо разоблачать вредные слухи, беспощадно относиться к их разносчикам.
   Я внимательно слушал выступления. Радовало единодушие моряков. Коммунисты и беспартийные одинаково болели за общее дело. Можно было не сомневаться: люди приложат все силы, чтобы выполнить задачу в срок.
   В эту ночь никто из офицеров не спал. Спешно готовили необходимую документацию, до мелочей продумывали организацию работ, составляли заявки на материалы и запасные части. Все сознавали предстоящие трудности. Идет война, каждую минуту можно ждать вражеского налета. Значит, ремонт надо производить так, чтобы корабль ни на миг не терял боеспособности.
   В кубриках ночь тоже прошла беспокойно. Одни уходили, другие приходили, кого-то будили, о чем-то спрашивали, так как то требовалась справка о каком-нибудь механизме, то нужно было сходить на склад. Дневальные нервничали, злым шепотом ругали наиболее беспокойных, призывали к тишине. Но старания их были бесполезны.
   Вызывают матроса или старшину к офицеру, моряк поспешно встает, одевается. Пытается делать все бесшумно. Но в жизни частенько так бывает: хочешь сделать как можно тише - и обязательно зацепишься за что-нибудь, споткнешься, свалишь какую-то вещь и поднимешь такой грохот, что сам замрешь от испуга. Дневальный ругается, ворчат проснувшиеся товарищи: безобразие, только уснул человек - его будят.
   В офицерских каютах жара, духота. Иллюминаторы задраены (светомаскировка!), притока свежего воздуха нет. Жужжат настольные вентиляторы, но от них, кажется, становится еще жарче. Офицеры сидят в одних майках, и все равно пот струится по лицам. Вытрешься носовым платком - он сразу становится мокрым, хоть выжимай. Кто понаходчивее - повесил на шею полотенце: его надольше хватает.
   К утру подготовка к ремонту была закончена. Офицеры, не раздеваясь, прилегли отдохнуть.
   Матросы, расписанные приборщиками по офицерским каютам, на цыпочках пробирались к иллюминатору, открывали его и сейчас же уходили, чтобы не разбудить уставшего командира. Шепотом цыкали на товарищей в коридоре:
   - Тише! Ведь наш всю ночь работал, пусть хоть не
   много поспит.
   Часа через полтора офицеры уже были на ногах. Надо было расставить людей, познакомить каждого с заданием. Кабистов за завтраком предупредил, что, если матросы появятся на палубе без дела, боцман будет безо всякого забирать их и ставить на общекорабельные работы - мытье и окраску бортов и надстроек. У боцмана дело всегда найдется.
   Офицеры понимающе переглянулись. Помощник командира слов на ветер не бросает. Так и может случиться, что матросы окажутся в распоряжении боцмана, когда в подразделениях и так рук не хватает.
   Матросы боцманской команды трудились в малярке на баке. Мичман Радюк решил заранее заготовить побольше краски, чтобы хватало на покраску всего корабля. Он то и дело подходил к надстройке, прикладывая к ее поверхности стекло с нанесенной на него свежей краской: подгонял колер. Нагнувшись над люком, приказывал подчиненным прибавить лазури или черни. Разведя краску, боцман оставил в малярке молодого матроса, а сам пошел пить чай. Откуда было знать нашему хозяйственному боцману, что многие только и дожидались этого...
   Командир отделения первой машины старшина 2-й статьи Мисько, проводив глазами мичмана, сейчас же направился к малярке и очень вежливо обратился к молодому матросу:
   - Можно у вас, как у специалиста, получить консультацию по малярному делу?
   Польщенный первогодок страшно обрадовался. А Мисько уже просит его пройти на ростры, посмотреть на дымовую трубу: что с ней. делать? Соскоблить старую краску или оставить? Если соскоблить, то сколько потребуется после сурика и краски?
   Не кто-нибудь, а старшина машинистов пришел на поклон к молодому матросу! Первогодок совсем нос задрал, строит из себя первоклассного знатока. Отошел от трубы подальше, глаз прищурил, потом достал шнур из кармана, начал измерять площадь окрашиваемой поверхности. Мисько помогает ему, почтительно расспрашивает, восхищается его глубокими знаниями.
   Тем временем машинисты и артиллеристы хозяйничали в малярке. Вместительный бак с краской быстро пустел. На корабле знали, что никто лучше главного боцмана не умеет приготовить краску. Знали все и о скупости мичмана Радюка: сколько ни проси - все равно ничего не получишь. Вот и пришлось прибегнуть к этому, пусть не совсем благовидному, но зато самому надежному способу добычи драгоценной краски.
   Попив чаю, главный боцман, вытирая с лица пот, в самом благодушном настроении шел на полубак и вдруг увидел, как из малярки выскочил матрос-машинист с котелком в руке. Радюк схватил котелок, взглянул на его содержимое и кинулся к малярке. Можно представить себе его неистовство, когда он обнаружил, что заветный бак пуст! Град проклятий посыпался в адрес "чумазых разбойников". Мичман тотчас же побежал к Кабистову, пожаловался на грабеж среди бела дня, попросил разрешения обойти машины и забрать краску. Помощник командира рассмеялся:
   - Эдак нашего боцмана скоро разденут, а он и знать не будет.
   На просьбу Радюка разрешить ему произвести обыск в машинных отделениях, чтобы отобрать краску, капитан-лейтенант ответил отказом и приказал разводить краску снова.
   Во всех помещениях корабля без устали трудятся люди. Грязные, потные машинисты в тесном коридоре линии вала бьются над упорным подшипником сложным и точным устройством весом не в одну тонну. Скрежет и стук стоят в котельных отделениях. Сидя в топках и коллекторах еще не совсем остывших котлов, матросы сдирают скребками сажу и накипь. Эти и вовсе как трубочисты. Выглянет человек из люка - только белки глаз сверкают на черном лице.
   Через каждые пятьдесят минут объявляется перерыв. Матросы бегом устремляются на полубак - покурить. Здесь в эти минуты шум, гам, смех. Матросы в который раз смакуют подробности того, как машинисты "увели" краску из малярки.
   Кабистов, обойдя корабль, пригласил в свою каюту Козинца и принялся его упрекать за то, что он занимается только своими машинами, а о покраске кубриков, приведении в порядок корпуса, палуб, такелажа не заботится.
   - Вы готовы на нас все взвалить, - парирует Козинец, - а ведь каждый должен заниматься своим делом. Кстати, вы говорите о покраске кубриков, а сами нам краски не даете. Наши матросы вынуждены воровать ее у боцмана. Нет, мы их не учим это делать, но сама обстановка заставляет.
   Кабистов хотел что-то возразить, но махнул рукой:
   - Все равно вас, механиков, не переспоришь!
   Моя каюта помещается в надстройке, и ее иллюминаторы выходят на полубак, где слышен спор молодых офицеров, вышедших покурить. Командир группы движения инженер-лейтенант Хасик, конечно, на стороне своего начальника Козинца. Он рьяно начинает доказывать, что машинисты - самые добросовестные люди, они знают и любят технику и вообще пятая боевая часть - важнейшая на корабле. Вот сейчас по их, механиков, просьбе корабль встал на планово-предупредительный ремонт, а остальные подразделения только примазались к ним. Хасик вовсю расхваливает матросов-машинистов. Ведь чтобы любого из них допустить к самостоятельной вахте, его тщательно готовят, иногда даже флагманский механик проверяет знания матроса. После выпусти этого парня на кафедру - он целую лекцию сможет прочесть по механике и электротехнике. Да иначе и быть не может: ведь это же главная боевая часть, которая всех на корабле возит, кормит, поит, обогревает, освещает. Не напрасно пятую боевую часть зовут сердцем корабля.
   Первым не выдерживает артиллерист Ярмак. Бросив папиросу, он перебивает Хасика и начинает доказывать, что главная боевая часть на корабле - это, несомненно, артиллерийская, о чем каждый ребенок знает.
   - Не было бы артиллерии - и вас давно бы не существовало со всей вашей механикой. Кто ведет бой? Артиллерия! Кто сбил вражеский самолет? Артиллерия! Кому объявлена за это благодарность? Артиллеристам! Правда, механиков тоже похвалили, но только благодаря нам.
   - Подождите, - останавливает штурман Бормотин расходившегося артиллериста. - Вы забываете, что первой боевой частью на корабле числится штурманская. Думаете, зря это? Что бы вы делали со своими пушками, если бы мы не довели корабль в заданную точку?
   Я уже привык к таким спорам. Слушая их, невольно вспоминаю крыловскую басню "Пушки и паруса". Ясно, что не правы горячие головы. Да, пожалуй, офицеры не хуже меня знают, что на корабле все подразделения одинаково важны. Но вслушиваюсь в эти споры с удовольствием. Пусть спорят. Пусть каждый считает свою специальность самой главной, самой важной, самой лучшей. Это говорит только о любви к своему делу. Ничего плохого в том нет, наоборот, всему кораблю польза.
   Конец спору положил комиссар Бут. Подошел к офицерам и сказал:
   - А знаете, очень правильно вы здесь говорили. Все специальности у нас самые главные, и второстепенных лиц на нашем корабле нет. А раз так, значит, каждый должен вкладывать в свое дело все силы и заботиться о том, чтобы не только он и его подчиненные, но и остальные подразделения действовали как можно лучше, чтобы все мы побольше помогали друг другу, работали как можно слаженнее...
   Корабль посетил командующий эскадрой. Владимирский поинтересовался, как идет ремонт, обошел котельные и машинные отделения, командные пункты. Услышав, что моряки обязались произвести ремонт за пять дней, командующий спросил:
   - А не отразится такая спешка на качестве работ? Смотрите, лучше на день-два задержаться, но сделать все как следует.
   Мы с Бутом заверили его, что для опасений нет оснований. Люди всю душу вкладывают в работу.
   - Вообще-то мне остается только приветствовать решение ваших моряков, сказал Владимирский. - Жду не дождусь, когда ваш корабль снова войдет в строй. Под Одессой дела плохи. Надо доставлять туда войска, боеприпасы, а из города вывозить мирное население. Транспортов у нас для этого хватает, а вот охранять их некому. Все эсминцы сейчас в море.
   Вечером во время ужина я побывал в кубрике машинистов. Матросы тесно сидели за столом, ели торопливо, будто кто их подгонял. Но частенько ложки застывали на лету и опускались обратно в миску, потому что хозяева их вдруг прыскали со смеху, хватаясь за животы. Виновником был главный старшина Вакуленко. Он сидел на разножке возле стола и рассказывал веселые истории. Рассказывать он мастер. Такое завернет, что самого серьезного хохотать заставит. Я обратил внимание: в других кубриках во время еды всеобщая болтовня, шутливая перепалка. А здесь за столом слышен только голос главного старшины, прерываемый вспышками дружного смеха. Говорит один Вакуленко, остальные лишь слушают да на борщ нажимают.
   - Хитер наш главный, - шепчет мне матрос-дневальный. - Сам говорит, говорит, а матросам не дает специально, чтобы не отвлекались и ужинали быстрее.
   После ужина по распорядку дня положен отдых. Но матросы вернулись к разобранным механизмам. Вечером работать еще тяжелее. Корабль затемнен, значит, все иллюминаторы и люки задраены. Жара везде адская. А тут к тому же с освещением перебои. Корабельная электростанция не работает: дизель на ремонте, а с берега ток то поступает, то нет. Работы идут при аварийных фонарях. От них какой свет? Горе! И все-таки матросы трудятся.
   В полночь мы с Кабистовым подытоживали сделанное за день. Я прислушался. В машинном отделении стучат. В чем дело, ведь отбой давно сыграли? Пошли взглянуть. В первом машинном в тусклом свете аккумуляторного фонаря увидели склоненные фигуры матросов.
   - Что вы здесь делаете? - строго спросил Кабистов. - Кто вам разрешил ночью оставаться?
   Оторопели матросы, молчат. Из-за холодильника показался старшина Мисько.