Страница:
– Ты ласков, как женщина, – шептала она мне. – О, как ты ласков! О! Ох!
Они были такими разными. Порой забавными… Одна, помнится, всякий раз, наблюдая, как я ее раздеваю, укладываю, оглаживаю ее ноги, не переставала повторять: «Что ты делаешь? Ах, что ты делаешь?!». Другая неожиданно принималась кричать в постели: «Зверь! Ты зверь!», хотя я вел себя совсем не по-зверски. Но знать, ей хотелось, чтоб ею овладевал именно зверь, и ради ее удовольствия я рычал и скрежетал зубами, изображая из себя зверя. Третья, после бурных эмоций и последующих благодарных поцелуев, вдруг цепенела и пускала по щекам ручейки серых от поплывшей туши слез. В ответ на мои недоуменные вопросы («Я тебя чем-то обидел? Тебе было плохо?») она со всхлипами признавалась, что было хорошо, но только она любит другого, какого-то необыкновенного, замечательного, почти героического Васю. Ну и что? Люби себе!.. Нет, теперь она не сможет, отныне она станет презирать себя как низкую, падшую женщину. Я готов был расхохотаться, но сдерживался. Не потому, что проникался ее душевным состоянием, а оттого, что ее лицо, в сажных потеках, с припухшими губами и порозовевшими крылышками носа, тоже мокрыми, представлялось мне вдруг еще более притягательным и милым. Я вновь приникал к нему, со странным удовольствием ощущая губами его мокроту, соленость и пикантную косметическую горчинку.
Стоит помянуть еще одну экспрессивную особу. Эта в пылу страсти колотила меня по плечам кулаками, кусала, а один раз даже столкнула с кровати на пол (я расшиб локоть, что заметил только на утро).
Правда, бывали среди них и такие, которые занимались этим в основном для того, чтобы не отстать от подруг и казаться современными. Однако и они в соответствующие минуты, когда разум отключался, становились необычайно хороши собой. Встречались и на редкость зажатые недотроги, холодные, словно ледышки, и мне приходилось по несколько часов отогревать их, ласками, болтовней, настойчивостью отвоевывать у них каждую пуговку, каждый лепесток одежд, чтобы добраться наконец до глубоко спрятанной за робостью и неуверенностью переполненной нектаром сердцевинки.
Они знакомили меня со своими подругами, и я переходил в распоряжение подруг, как тот мифический маленький человечек из моих школьных фантазий.
И все же… В чем-то они повторяли одна другую, а то безграничное неземное блаженство, что обещалось мне в смутных мальчишеских видениях и снах, по-прежнему маячило где-то вдалеке.
Лист XIV
Лист XV
Лист XVI
Лист XVII
Они были такими разными. Порой забавными… Одна, помнится, всякий раз, наблюдая, как я ее раздеваю, укладываю, оглаживаю ее ноги, не переставала повторять: «Что ты делаешь? Ах, что ты делаешь?!». Другая неожиданно принималась кричать в постели: «Зверь! Ты зверь!», хотя я вел себя совсем не по-зверски. Но знать, ей хотелось, чтоб ею овладевал именно зверь, и ради ее удовольствия я рычал и скрежетал зубами, изображая из себя зверя. Третья, после бурных эмоций и последующих благодарных поцелуев, вдруг цепенела и пускала по щекам ручейки серых от поплывшей туши слез. В ответ на мои недоуменные вопросы («Я тебя чем-то обидел? Тебе было плохо?») она со всхлипами признавалась, что было хорошо, но только она любит другого, какого-то необыкновенного, замечательного, почти героического Васю. Ну и что? Люби себе!.. Нет, теперь она не сможет, отныне она станет презирать себя как низкую, падшую женщину. Я готов был расхохотаться, но сдерживался. Не потому, что проникался ее душевным состоянием, а оттого, что ее лицо, в сажных потеках, с припухшими губами и порозовевшими крылышками носа, тоже мокрыми, представлялось мне вдруг еще более притягательным и милым. Я вновь приникал к нему, со странным удовольствием ощущая губами его мокроту, соленость и пикантную косметическую горчинку.
Стоит помянуть еще одну экспрессивную особу. Эта в пылу страсти колотила меня по плечам кулаками, кусала, а один раз даже столкнула с кровати на пол (я расшиб локоть, что заметил только на утро).
Правда, бывали среди них и такие, которые занимались этим в основном для того, чтобы не отстать от подруг и казаться современными. Однако и они в соответствующие минуты, когда разум отключался, становились необычайно хороши собой. Встречались и на редкость зажатые недотроги, холодные, словно ледышки, и мне приходилось по несколько часов отогревать их, ласками, болтовней, настойчивостью отвоевывать у них каждую пуговку, каждый лепесток одежд, чтобы добраться наконец до глубоко спрятанной за робостью и неуверенностью переполненной нектаром сердцевинки.
Они знакомили меня со своими подругами, и я переходил в распоряжение подруг, как тот мифический маленький человечек из моих школьных фантазий.
И все же… В чем-то они повторяли одна другую, а то безграничное неземное блаженство, что обещалось мне в смутных мальчишеских видениях и снах, по-прежнему маячило где-то вдалеке.
Лист XIV
Временами с одержимостью маньяка я принимался искать это невыразимое, неподвластное разуму, но упорно зовущее меня НЕЧТО в глазах встречных незнакомок, проплывающих чередой в живом потоке улиц.
Удивительно, как можно не свихнуться от такого количества женщин! Сколько пленительных лиц! То утонченных, недоступно-царственных, то простоватых, с пухлыми губками и лучистыми веселыми глазами, то напряженных, с пронзительным, затаенно-жгучим взором, сулящим жестокую страсть, то усталых, с трогательной грустинкой в глазах, то вызывающе раскрашенных, словно кричащих о своем желании, а то расплывчато-водянистых, как акварельный набросок, ангельских девичьих личиков. А сколько ножек! Надменных в своей грациозности, словно любующихся самими собой; и чувственно броских, дразнящих, наплывающих на тебя, как дурнота, и лукавых, не иначе подмигивающих тебе из-под разреза юбки, и по-детски наивных, не совсем уверенных в себе, робко ожидающих поддержки, восхищенного мужского взгляда… Голова шла кругом. Нескончаемой рекой женщины обтекали меня и плыли дальше, ни разу не повторяясь, как не повторяются узоры в калейдоскопе. О, как бы я желал любить их всех! Отдать им всего себя – всю свою молодость, страстность, тоску и веселость, и нежность, и восторг, пока не иссяк бы, не опустошился, не истек до дна, не изошел в поцелуях, не заблудился, не пропал среди тысяч ножек! Я жаждал напиться ими сполна и самому быть выпитым до последней капли.
Порой, не выдержав, я хватался наугад за какую-нибудь проплывающую мимо красоту:
– Девушка, – подбавлял я густоты в тембр голоса. – Простите, но мне за вами не угнаться.
– Зачем вам за мной гнаться? – (взгляд настороженный, недоверчивый, но одновременно и любопытный)
– А как же иначе! Ведь я маньяк. Уверяю вас! У меня мания – найти самую очаровательную девушку на свете. И кажется, мне наконец-то это удалось.
Если замечался хоть проблеск улыбки, значит имело смысл продолжать разговор, шагать рядом, касаясь плечом ее плеча, любуясь изящным профилем и блеском глаз.
– А что если нам заглянуть в кафе? Вы что больше любите: мороженое, шампанское… или меня?
И тому подобный треп, который и повторять-то стыдно, но который, как ни странно, часто оказывал нужное воздействие. К слову сказать, его непринужденность давалась мне тем труднее, чем обворожительнее была случайно выбранная спутница. Я знал, что треп этот необходим, особенно на первых порах, когда нельзя показывать девушке свое истинное восхищение ею, смотреть на нее как на божество, иначе она тотчас и впрямь возомнит себя богиней и не пожелает до тебя снизойти (в чем я не раз убеждался на собственном опыте). Даже если они и в самом деле богини (или хотя бы полубогини), лучше им об этом не знать.
И хотя не обязательно дело доходило до постельного финала, но в этой погоне, в этих хаотичных бросках было удовольствие, сходное, наверное, с тем, какое получают иные мужчины на охоте или рыбалке.
Особую пикантность я находил в совращении замужних дам. Признаться, удача выпадала в таких случаях реже. (В принципе, любая женщина, я думаю, не прочь быть соблазненной, разница лишь в способе. Если одной для этого требуется красивое ухаживание с множеством цветов и подарков, то другую прельстит разве что подвиг в ее честь или по меньшей мере череда безрассудных поступков.) Что же касается замужних женщин, то они поначалу с героическим упорством уклоняются от знакомства и последующих встреч, зато потом… Потом уж они пускаются во все тяжкие! Так что нелегко бывает после от них отвязаться.
Вы полагаете, ваши жены верны вам? (Я мысленно, телепатически обращаюсь ко всем благополучно устроившимся особям моего пола.) Даже если это так, не обольщайтесь. Ответьте себе честно: будь ваша жена стопроцентно уверенной в своей красоте и неотразимости, в своей фигуре, будь она окружена толпой ухажеров, наперебой оказывающих ей внимание, конкурирующих из-за нее, одержи она, наконец, победу на конкурсе красоты – осталась бы она с вами? А? Можете ли вы твердо сказать, что вас и только вас предпочла бы она среди других мужчин, предоставь ей судьба снова возможность выбора? И сейчас она с вами благодаря ли вашим выдающимся мужским достоинствам? А может быть, она с вами только потому, что на безрыбье и рак сгодится? Вы скажете: «Будь и я увереннее в себе и блистательнее, то и я выбрал бы себе более шикарную подругу». Какова же тогда цена вашего брака, вашей так называемой любви?
Ну как, вы уже не столь уверены в вашей подруге? И правильно. Встреть я вашу жену, я приложу все усилия, чтобы она почувствовала себя настоящей женщиной, а не вашим придатком, вашим подручным средством удовлетворения похоти. Я помогу ей осознать, что она заслуживает гораздо большего, чем получает от вас. Я сделаю ее счастливой хотя бы на одну ночь – счастливой в высшей степени, а не просто удовлетворенной кое-как. Впрочем, я увлекся [3]и заговорил от имени себя вчерашнего.
Наверное, это не что иное, как стремление выместить на ком-то свою сегодняшнюю боль. Как бы хотел я вернуться туда, в недавнее, вчерашнее прошлое.
… Иной раз я забавлял себя тем, что самым любезным тоном, с самым невинным лицом говорил какой-нибудь дамочке невероятные скабрезности. И надо было видеть ее реакцию!.. Как-то заприметив за столиком открытого уличного кафе двух молодых женщин, я дождался, когда одна из них отошла к стойке, и тотчас же, бесшумно и быстро, как черт, подсел к другой. Была она не то чтобы красавица, но интересна собой, чрезвычайно смугла, черноволоса, в кудряшках. Настолько смугла, что подкрашенные бардовой помадой губы мало выделялись на ее чувственном скуластом лице. Я взахлеб принялся восторгаться ее загаром, допытываться, с каких экзотических островов Океании она прибыла, и сейчас же предложил познакомиться.
– Нет. Я замужем, – последовал непреклонный отказ.
– Ну и что? – придвинулся я ближе. – Муж ведь может и прискучить. Ведь так? А у меня феноменальная память на телефонные номера. И я владею правилами конспирации. В общем так: я вам звоню под видом подруги, вы приезжаете, и мы с вами так потрахаемся, как вам никогда и не снилось!
Все это я произнес нежно-доверительным, почти задушевным голосом.
Надув щеки, чтобы не расхохотаться или не возмутиться вслух, она прикрыла лицо ладонью и отвернулась.
– С вами все ясно, – выдавила она, стараясь не глядеть на меня.
– Ах, какой сексуальный загар, – успел шепнуть я ей на ушко, поднимаясь, ибо со стороны буфета надвигалась пышнотелая веснушчатая и тоже явно замужняя напарница.
Вполне довольный произведенным эффектом, я удалился на свою исходную позицию через два столика.
И каким же неподдельным счастьем сияли глаза этих двух семейных дам, когда они, елозя на пластмассовых стульях, смыкаясь головами, прыская смехом и бросая в мою сторону искрящиеся взоры, принялись обсуждать происшествие! Полагаю, впечатлений им хватило на несколько дней.
Здесь уместно привести откровения одной моей недолгой знакомой.
– Что это за мужики! – бывало, сетовала она. – Глаза пялят, а подойти поприставать почти ни один не решается. А ведь отшить какого-нибудь наглеца – как это приятно! Приятнее иногда, чем само знакомство. Это как эротический массаж.
Не забуду, впрочем, как одна молоденькая девушка в узких белых брючках и коротенькой блузке, открывающей пупок, едва я приблизился к ней с предложением познакомиться – испуганно взглянув на меня, без слов пустилась бежать. И бежала, не оглядываясь, сколько я мог ее видеть, пока не сгинули в толпе последние мелькания ее белых штанов. Не исключено, что это была единственная представительница женского племени, которая учуяла во мне что-то губительно хищное.
А между тем по сути своей, мне кажется, я всегда стремился не к разнообразию и количеству женщин, а к проникновению в те неизведанные тайные глубины, что заключены в любой из них. В любой ли? Или все-таки в лучшей? В той, что создана для высшего полета?
Удивительно, как можно не свихнуться от такого количества женщин! Сколько пленительных лиц! То утонченных, недоступно-царственных, то простоватых, с пухлыми губками и лучистыми веселыми глазами, то напряженных, с пронзительным, затаенно-жгучим взором, сулящим жестокую страсть, то усталых, с трогательной грустинкой в глазах, то вызывающе раскрашенных, словно кричащих о своем желании, а то расплывчато-водянистых, как акварельный набросок, ангельских девичьих личиков. А сколько ножек! Надменных в своей грациозности, словно любующихся самими собой; и чувственно броских, дразнящих, наплывающих на тебя, как дурнота, и лукавых, не иначе подмигивающих тебе из-под разреза юбки, и по-детски наивных, не совсем уверенных в себе, робко ожидающих поддержки, восхищенного мужского взгляда… Голова шла кругом. Нескончаемой рекой женщины обтекали меня и плыли дальше, ни разу не повторяясь, как не повторяются узоры в калейдоскопе. О, как бы я желал любить их всех! Отдать им всего себя – всю свою молодость, страстность, тоску и веселость, и нежность, и восторг, пока не иссяк бы, не опустошился, не истек до дна, не изошел в поцелуях, не заблудился, не пропал среди тысяч ножек! Я жаждал напиться ими сполна и самому быть выпитым до последней капли.
Порой, не выдержав, я хватался наугад за какую-нибудь проплывающую мимо красоту:
– Девушка, – подбавлял я густоты в тембр голоса. – Простите, но мне за вами не угнаться.
– Зачем вам за мной гнаться? – (взгляд настороженный, недоверчивый, но одновременно и любопытный)
– А как же иначе! Ведь я маньяк. Уверяю вас! У меня мания – найти самую очаровательную девушку на свете. И кажется, мне наконец-то это удалось.
Если замечался хоть проблеск улыбки, значит имело смысл продолжать разговор, шагать рядом, касаясь плечом ее плеча, любуясь изящным профилем и блеском глаз.
– А что если нам заглянуть в кафе? Вы что больше любите: мороженое, шампанское… или меня?
И тому подобный треп, который и повторять-то стыдно, но который, как ни странно, часто оказывал нужное воздействие. К слову сказать, его непринужденность давалась мне тем труднее, чем обворожительнее была случайно выбранная спутница. Я знал, что треп этот необходим, особенно на первых порах, когда нельзя показывать девушке свое истинное восхищение ею, смотреть на нее как на божество, иначе она тотчас и впрямь возомнит себя богиней и не пожелает до тебя снизойти (в чем я не раз убеждался на собственном опыте). Даже если они и в самом деле богини (или хотя бы полубогини), лучше им об этом не знать.
И хотя не обязательно дело доходило до постельного финала, но в этой погоне, в этих хаотичных бросках было удовольствие, сходное, наверное, с тем, какое получают иные мужчины на охоте или рыбалке.
Особую пикантность я находил в совращении замужних дам. Признаться, удача выпадала в таких случаях реже. (В принципе, любая женщина, я думаю, не прочь быть соблазненной, разница лишь в способе. Если одной для этого требуется красивое ухаживание с множеством цветов и подарков, то другую прельстит разве что подвиг в ее честь или по меньшей мере череда безрассудных поступков.) Что же касается замужних женщин, то они поначалу с героическим упорством уклоняются от знакомства и последующих встреч, зато потом… Потом уж они пускаются во все тяжкие! Так что нелегко бывает после от них отвязаться.
Вы полагаете, ваши жены верны вам? (Я мысленно, телепатически обращаюсь ко всем благополучно устроившимся особям моего пола.) Даже если это так, не обольщайтесь. Ответьте себе честно: будь ваша жена стопроцентно уверенной в своей красоте и неотразимости, в своей фигуре, будь она окружена толпой ухажеров, наперебой оказывающих ей внимание, конкурирующих из-за нее, одержи она, наконец, победу на конкурсе красоты – осталась бы она с вами? А? Можете ли вы твердо сказать, что вас и только вас предпочла бы она среди других мужчин, предоставь ей судьба снова возможность выбора? И сейчас она с вами благодаря ли вашим выдающимся мужским достоинствам? А может быть, она с вами только потому, что на безрыбье и рак сгодится? Вы скажете: «Будь и я увереннее в себе и блистательнее, то и я выбрал бы себе более шикарную подругу». Какова же тогда цена вашего брака, вашей так называемой любви?
Ну как, вы уже не столь уверены в вашей подруге? И правильно. Встреть я вашу жену, я приложу все усилия, чтобы она почувствовала себя настоящей женщиной, а не вашим придатком, вашим подручным средством удовлетворения похоти. Я помогу ей осознать, что она заслуживает гораздо большего, чем получает от вас. Я сделаю ее счастливой хотя бы на одну ночь – счастливой в высшей степени, а не просто удовлетворенной кое-как. Впрочем, я увлекся [3]и заговорил от имени себя вчерашнего.
Наверное, это не что иное, как стремление выместить на ком-то свою сегодняшнюю боль. Как бы хотел я вернуться туда, в недавнее, вчерашнее прошлое.
… Иной раз я забавлял себя тем, что самым любезным тоном, с самым невинным лицом говорил какой-нибудь дамочке невероятные скабрезности. И надо было видеть ее реакцию!.. Как-то заприметив за столиком открытого уличного кафе двух молодых женщин, я дождался, когда одна из них отошла к стойке, и тотчас же, бесшумно и быстро, как черт, подсел к другой. Была она не то чтобы красавица, но интересна собой, чрезвычайно смугла, черноволоса, в кудряшках. Настолько смугла, что подкрашенные бардовой помадой губы мало выделялись на ее чувственном скуластом лице. Я взахлеб принялся восторгаться ее загаром, допытываться, с каких экзотических островов Океании она прибыла, и сейчас же предложил познакомиться.
– Нет. Я замужем, – последовал непреклонный отказ.
– Ну и что? – придвинулся я ближе. – Муж ведь может и прискучить. Ведь так? А у меня феноменальная память на телефонные номера. И я владею правилами конспирации. В общем так: я вам звоню под видом подруги, вы приезжаете, и мы с вами так потрахаемся, как вам никогда и не снилось!
Все это я произнес нежно-доверительным, почти задушевным голосом.
Надув щеки, чтобы не расхохотаться или не возмутиться вслух, она прикрыла лицо ладонью и отвернулась.
– С вами все ясно, – выдавила она, стараясь не глядеть на меня.
– Ах, какой сексуальный загар, – успел шепнуть я ей на ушко, поднимаясь, ибо со стороны буфета надвигалась пышнотелая веснушчатая и тоже явно замужняя напарница.
Вполне довольный произведенным эффектом, я удалился на свою исходную позицию через два столика.
И каким же неподдельным счастьем сияли глаза этих двух семейных дам, когда они, елозя на пластмассовых стульях, смыкаясь головами, прыская смехом и бросая в мою сторону искрящиеся взоры, принялись обсуждать происшествие! Полагаю, впечатлений им хватило на несколько дней.
Здесь уместно привести откровения одной моей недолгой знакомой.
– Что это за мужики! – бывало, сетовала она. – Глаза пялят, а подойти поприставать почти ни один не решается. А ведь отшить какого-нибудь наглеца – как это приятно! Приятнее иногда, чем само знакомство. Это как эротический массаж.
Не забуду, впрочем, как одна молоденькая девушка в узких белых брючках и коротенькой блузке, открывающей пупок, едва я приблизился к ней с предложением познакомиться – испуганно взглянув на меня, без слов пустилась бежать. И бежала, не оглядываясь, сколько я мог ее видеть, пока не сгинули в толпе последние мелькания ее белых штанов. Не исключено, что это была единственная представительница женского племени, которая учуяла во мне что-то губительно хищное.
А между тем по сути своей, мне кажется, я всегда стремился не к разнообразию и количеству женщин, а к проникновению в те неизведанные тайные глубины, что заключены в любой из них. В любой ли? Или все-таки в лучшей? В той, что создана для высшего полета?
Лист XV
Случалось, будто в насмешку, действительность подсовывала мне полнейшую противоположность того, к чему я столь фанатично стремился.
Курсе на втором, кажется, меня пригласил на вечеринку один знакомый.
Чем-то он походил на меня: губастый, с вечно взъерошенной шевелюрой и сексуально напряженным, немного безумным взглядом. Серж (так все его звали) обитал в двухкомнатной квартире вместе со своим папой. Куда подевалась мама, я как-то не поинтересовался. Папу до этого я видел всего раза два и оба раза – в одном и том же положении – раскинувшимся раздольно и неподвижно на широченном диване перед включенным телевизором.
По пятницам и субботам Серж вдвоем со своим соседом по дому Тимофеем, который был раза в полтора его старше и вдобавок женат, подкатывали на подержанном «Вольво» к ближайшему ДК, откуда доносился гул дискотеки. Там, с терпеливостью опытных ловцов, они дожидались своего часа. Танцевать самим оба считали глупой тратой времени.
Как только разгоряченная толпа многоцветным потоком начинала низвергаться по ступенькам на улицу, друзья приоткрывали дверцу автомобиля, словно мышеловки, и через короткое время две-три мышки непременно оказывались внутри («С пылу, с жару», как любил говорить Тимофей). Дверца тотчас плотоядно захлопывалась.
Папу в такие дни заблаговременно спроваживали к бабушке (папиной маме).
По словам Сержа, девочки в последнее время попадались им тройками (поэтому-то они и включили в свой трудовой коллектив меня). Однако в тот памятный мне вечер в расставленные нами силки угодили не две и не три, а сразу четыре пленницы. Пришлось усаживать их на колени (благо, активность дорожной инспекции к этому времени снизилась).
… Гостьи вступили в квартиру шумно, по-свойски, как будто бывали тут уже тысячу раз.
– Давайте, девочки, знакомиться, – привычно взял на себя инициативу Тимофей.
Те без обиняков называли себя, подсказывая:
– Легко запомнить: две брюнетки – Наташи, две блондинки – Марина и Алёна.
– Тапочек на всех не хватит, – предупредил Серж.
– Фигня! У нас с собой туфли, – зашуршали гостьи пакетами.
Я с любопытством присматривался к ним. Мне встречались и до этого раскрепощенные девицы (и в их раскрепощенности был свой шарм), но пожалуй все же не настолько. Эти превзошли все мои ожидания.
Через какое-то время они уже находились повсюду – и в ванной у зеркала, и на диване перед телевизором вместо папы Сержа, и на балконе (маячит огонек сигареты), и в кухне («Я хочу пить!»). И повсюду обнаруживались их сумочки и пакеты – небрежно брошенные, часто с вываленным наружу содержимым (пачка сигарет, губная помада, расческа, жвачки и тому подобная забавная дребедень). На подоконнике – чьи-то заколки, на стуле – шарфик, на кухонном столе – клипсы и зеркальце.
Всем им, как выяснилось, было по шестнадцать лет, лишь высокой темненькой Наташе – четырнадцать.
– Сейчас девочки сообразят закуску, – управлял ходом событий Тимофей.
Серж извлек из холодильника сосиски, кетчуп, майонез («Папаша, подлец, полбанки сожрал!»). На столе уже красовалась бутылка водки, две баночки пива, стопки.
Чистя картошку, приятельницы беспрерывно галдели, переругивались, точно нас тут и не было.
– Ты, кобыла траханная, не п…ди!
– …Менты – педерасты…
– Заткнись. Они нормальные мужики.
– Вспомни, как нас замели!
– …Вот мы вчера угорали! Химки курнули – и в церковь приперлись. Вот прикол! Бабки на нас шепчутся, и какой-то парень молодой: «Нельзя, грех!», а мы от этого еще круче угораем!..
Между тем Тимофей не дремал, и всему был определен свой срок и черед. Пока красотки болтают, ссорятся, он, знай, подливает им водочки:
– Давайте, девочки, выпейте.
– А ты?
– А я уже.
На самом же деле, как я заметил, пил он только чай или воду.
– Ну что, девочки? Подкрепились, пора и потанцевать – потрясти телом, показать молодой задор, так сказать.
Серж уже включил мощнейшую аппаратуру, которой позавидовала бы любая дискотека. Крепенькая черненькая Наташа, вихляясь под музыку, стянула с себя кофточку:
– Стриптиз устроим? Я без лифчика.
Молодые, торчком стоящие груди лишь слегка колыхались в такт ее прыжкам, и я с нескрываемым удовольствием поглядывал на них.
– Я лифчик снимать не буду! – заявила высокая, с длинными светлыми волосами Марина.
– А юбку?! – выкрикнула подруга. – Снимай юбку!
Юбка полетела на диван, и это мне тоже понравилось.
– И вы снимайте что-нибудь! – потребовала Наташа у меня и Сержа.
Назревает оргия, мысленно констатировал я, расстегивая рубашку.
Серж для большего накала эмоций включил видеомагнитофон со вставленным в него порнофильмом.
– Фу, гадость. Ненавижу! – сердито фыркнула Марина.
– Нормальный секс! Не врубаешься, дура! – возразила Наташа-плясунья.
– Теоретическая подготовка, – рассудительно добавил Тимофей.
Серж танцевал уже в одних плавках, прижавшись сзади к Наташе, пропустив руки ей подмышки. Движения у них получались на удивление слаженные, как будто они заранее их отработали.
Курсе на втором, кажется, меня пригласил на вечеринку один знакомый.
Чем-то он походил на меня: губастый, с вечно взъерошенной шевелюрой и сексуально напряженным, немного безумным взглядом. Серж (так все его звали) обитал в двухкомнатной квартире вместе со своим папой. Куда подевалась мама, я как-то не поинтересовался. Папу до этого я видел всего раза два и оба раза – в одном и том же положении – раскинувшимся раздольно и неподвижно на широченном диване перед включенным телевизором.
По пятницам и субботам Серж вдвоем со своим соседом по дому Тимофеем, который был раза в полтора его старше и вдобавок женат, подкатывали на подержанном «Вольво» к ближайшему ДК, откуда доносился гул дискотеки. Там, с терпеливостью опытных ловцов, они дожидались своего часа. Танцевать самим оба считали глупой тратой времени.
Как только разгоряченная толпа многоцветным потоком начинала низвергаться по ступенькам на улицу, друзья приоткрывали дверцу автомобиля, словно мышеловки, и через короткое время две-три мышки непременно оказывались внутри («С пылу, с жару», как любил говорить Тимофей). Дверца тотчас плотоядно захлопывалась.
Папу в такие дни заблаговременно спроваживали к бабушке (папиной маме).
По словам Сержа, девочки в последнее время попадались им тройками (поэтому-то они и включили в свой трудовой коллектив меня). Однако в тот памятный мне вечер в расставленные нами силки угодили не две и не три, а сразу четыре пленницы. Пришлось усаживать их на колени (благо, активность дорожной инспекции к этому времени снизилась).
… Гостьи вступили в квартиру шумно, по-свойски, как будто бывали тут уже тысячу раз.
– Давайте, девочки, знакомиться, – привычно взял на себя инициативу Тимофей.
Те без обиняков называли себя, подсказывая:
– Легко запомнить: две брюнетки – Наташи, две блондинки – Марина и Алёна.
– Тапочек на всех не хватит, – предупредил Серж.
– Фигня! У нас с собой туфли, – зашуршали гостьи пакетами.
Я с любопытством присматривался к ним. Мне встречались и до этого раскрепощенные девицы (и в их раскрепощенности был свой шарм), но пожалуй все же не настолько. Эти превзошли все мои ожидания.
Через какое-то время они уже находились повсюду – и в ванной у зеркала, и на диване перед телевизором вместо папы Сержа, и на балконе (маячит огонек сигареты), и в кухне («Я хочу пить!»). И повсюду обнаруживались их сумочки и пакеты – небрежно брошенные, часто с вываленным наружу содержимым (пачка сигарет, губная помада, расческа, жвачки и тому подобная забавная дребедень). На подоконнике – чьи-то заколки, на стуле – шарфик, на кухонном столе – клипсы и зеркальце.
Всем им, как выяснилось, было по шестнадцать лет, лишь высокой темненькой Наташе – четырнадцать.
– Сейчас девочки сообразят закуску, – управлял ходом событий Тимофей.
Серж извлек из холодильника сосиски, кетчуп, майонез («Папаша, подлец, полбанки сожрал!»). На столе уже красовалась бутылка водки, две баночки пива, стопки.
Чистя картошку, приятельницы беспрерывно галдели, переругивались, точно нас тут и не было.
– Ты, кобыла траханная, не п…ди!
– …Менты – педерасты…
– Заткнись. Они нормальные мужики.
– Вспомни, как нас замели!
– …Вот мы вчера угорали! Химки курнули – и в церковь приперлись. Вот прикол! Бабки на нас шепчутся, и какой-то парень молодой: «Нельзя, грех!», а мы от этого еще круче угораем!..
Между тем Тимофей не дремал, и всему был определен свой срок и черед. Пока красотки болтают, ссорятся, он, знай, подливает им водочки:
– Давайте, девочки, выпейте.
– А ты?
– А я уже.
На самом же деле, как я заметил, пил он только чай или воду.
– Ну что, девочки? Подкрепились, пора и потанцевать – потрясти телом, показать молодой задор, так сказать.
Серж уже включил мощнейшую аппаратуру, которой позавидовала бы любая дискотека. Крепенькая черненькая Наташа, вихляясь под музыку, стянула с себя кофточку:
– Стриптиз устроим? Я без лифчика.
Молодые, торчком стоящие груди лишь слегка колыхались в такт ее прыжкам, и я с нескрываемым удовольствием поглядывал на них.
– Я лифчик снимать не буду! – заявила высокая, с длинными светлыми волосами Марина.
– А юбку?! – выкрикнула подруга. – Снимай юбку!
Юбка полетела на диван, и это мне тоже понравилось.
– И вы снимайте что-нибудь! – потребовала Наташа у меня и Сержа.
Назревает оргия, мысленно констатировал я, расстегивая рубашку.
Серж для большего накала эмоций включил видеомагнитофон со вставленным в него порнофильмом.
– Фу, гадость. Ненавижу! – сердито фыркнула Марина.
– Нормальный секс! Не врубаешься, дура! – возразила Наташа-плясунья.
– Теоретическая подготовка, – рассудительно добавил Тимофей.
Серж танцевал уже в одних плавках, прижавшись сзади к Наташе, пропустив руки ей подмышки. Движения у них получались на удивление слаженные, как будто они заранее их отработали.
Лист XVI
Пока вчетвером танцевали, остальных двух девчонок Тимофей отправил в ванную, где, как я успел обратить внимание, висело одно единственное, хотя и большущее, махровое полотенце. В промежутках между оргиями им, очевидно, вытирался папа. Мылись девочки ради быстроты сразу по две.
– Ты какую выбираешь? – вытолкав меня из зала в прихожую, прокричал на ухо Серж.
Вопрос застал меня врасплох. Я полагал, что пары сложатся сами собой, по взаимной симпатии и влечению, но тут было заведено иначе.
Через отворенную дверь кухни я видел сидящую за столом томную сероглазую Марину. После душа она была в затертом «папином халате», накинутом (это чувствовалось) прямо на голое тело.
– Я бы предпочел Марину, – проговорил я нетвердо. – Если, конечно, она не против и вы с Тимофеем на нее не претендуете…
– Отлично! – обрадовался приятель и повлек меня в кухню. – Ты, значит, с Мариной, Тимоха – с Алёной, а я еще не решил – Наташу или вторую Наташу. Скорее всего, старшую.
– Ну что, девочки?! – голосом массовика-затейника возопил в это время Тимофей. – Искупались, чайку попили!..
– Сиськи помыли, – вставила Алена.
– Алёна! – выразительно уставилась на подругу Марина. – Притормаживай.
– А что? Она называет вещи своими именами, – поддержал Алену Тимофей. – Ну что, пора и за дело.
Сам он уже приволок на кухню матрац, отечески склонился надо мной (я уже сидел подле Марины):
– Ну, вы с Маришей – в маленькой комнате… Отдыхайте. Серж в зале, а я здесь.
– А четвертая подруга? – шепотом спросил я, скосив глаза на высокую худенькую Наташу.
– Это не твоя забота. Пока у меня тут посидит. Я разберусь.
Марина оцепенела над чашкой кофе, отчего-то внезапно загрустив (или опьянев). Серж снова потащил меня в прихожую и сердито зашипел:
– Что ты тянешь? Хватай свою и утаскивай!
Я вернулся в кухню, чувствуя себя чужеземцем, смущенным незнанием местного языка и обычаев. Если бы я произнес давно ставшую мне привычной тираду, обычно произносимую в подобных (лишь формально подобных) ситуациях, что-нибудь типа «О, ты чудесная! Очаровательная. Не надо грустить, моя крошка. Улыбнись мне. Ведь ты чудо! Иди же ко мне, мое чудо, не бойся…» и тому подобное – то здесь бы эти слова прозвучали, как иностранная речь. Все же я подсел к ней снова и, погладив по руке, шепнул в розоватое ушко как можно ласковее: «Мариночка, не надо грустить. Скажи лишь, и я сделаю все, чтоб тебе было хорошо».
Она взглянула на меня удивленно и продолжала сидеть. Серж тем временем больно ущипнул меня за плечо. Тогда я поднялся и, подстраиваясь под заведенные здесь манеры, бросил небрежно с качком головы:
– Пойдем, что ли?
Девушка тотчас же послушно встала и отправилась впереди меня в комнату, где был уже разложен диван и заботливо оставлена на нем Сержем упаковка презервативов. Здесь моя избранница столь же покорно легла и распахнула на себе халат.
На мгновение я застыл над ней, чувствуя себя обкраденным. Весь не менее сладостный процесс переглядываний, перешептываний, касаний, многозначительных слов, короче, весь процесс обольщения был у меня отъят, и мне сразу предлагался эпилог.
Какое-то время я сидел рядом, поглаживая ее молодое, гладкое, словно выполненное из прохладной пластмассы, тело, геометрически правильные полусферы грудей с крохотными смешными сосочками (так вот почему она отказывалась снять бюстгальтер!). Это тело своей идеальностью вызывало ассоциации с известной куклой Барби и казалось ненатуральным.
– Ты где там? – оторвала она на миг голову от подушки.
…То был секс в предельно рафинированном виде.
– Может, ты ляжешь на меня? – я еще надеялся выправить положение.
– Я так не люблю.
– А как ты любишь? Не стыдись ничего, делай все, что тебе хочется, – поощрял я.
– Мне все равно.
Это можно сравнить с тем, как если бы мне в двух-трех словах передали содержание толстенного романа («Они долго мучились и наконец поженились…»).
Спустя некоторое время, направляясь в ванную, я наткнулся в коридоре на длинную темноволосую, тенью прилипшую к стене Наташу.
– Я не смотрю, – молвила она, имея в виду мою наготу.
– Да ладно! – отмахнулся я. – Тебе что, деваться некуда?
– А можно, я у вас на диване с краю прилягу?
Минутой позже я лежал в постели между двумя девчушками – шестнадцати– и четырнадцатилетней. Они прижимались ко мне с двух сторон – прижимались, чтобы было теплее, чтобы всем уместиться под узеньким байковым одеяльцем. Это было совсем на то единение тел и душ, какое я вынашивал в своих заоблачных мечтах. Я и сам казался себе сделанным из пластмассы. Как все примитивно просто, думал я, никаких стараний, талантов не требуется, никаких усилий: выпили, поплясали, подмылись – и «за дело», как говаривает Тимофей.
После того случая я, вечный искатель разнообразия и ночных приключений, упорно уклонялся от последующих приглашений Сержа. И вообще твердо решил обходиться в дальнейшем без компаньонов с их отработанными схемами.
Интересно, что по истечении времени впечатления той ночи словно бы отфильтровались. Показная грубость, сквернословие, цинизм тех четырех малолетних шлюшек как будто сшелушились с них, и остался некий более светлый образ юных особ с их задором, легкостью, непосредственностью, с их… обделенностью (а может, и обреченностью). Тo были золушки, которым, прежде чем мыть их в душе и обтирать «папиным» полотенцем, следовало бы почистить и проветрить мозги, вытряхнуть набившуюся туда пыль, копоть, все напускное, подражательное. И кто знает, может, тогда они обрели бы ненавязчивую жемчужную прелесть?…
– Ты какую выбираешь? – вытолкав меня из зала в прихожую, прокричал на ухо Серж.
Вопрос застал меня врасплох. Я полагал, что пары сложатся сами собой, по взаимной симпатии и влечению, но тут было заведено иначе.
Через отворенную дверь кухни я видел сидящую за столом томную сероглазую Марину. После душа она была в затертом «папином халате», накинутом (это чувствовалось) прямо на голое тело.
– Я бы предпочел Марину, – проговорил я нетвердо. – Если, конечно, она не против и вы с Тимофеем на нее не претендуете…
– Отлично! – обрадовался приятель и повлек меня в кухню. – Ты, значит, с Мариной, Тимоха – с Алёной, а я еще не решил – Наташу или вторую Наташу. Скорее всего, старшую.
– Ну что, девочки?! – голосом массовика-затейника возопил в это время Тимофей. – Искупались, чайку попили!..
– Сиськи помыли, – вставила Алена.
– Алёна! – выразительно уставилась на подругу Марина. – Притормаживай.
– А что? Она называет вещи своими именами, – поддержал Алену Тимофей. – Ну что, пора и за дело.
Сам он уже приволок на кухню матрац, отечески склонился надо мной (я уже сидел подле Марины):
– Ну, вы с Маришей – в маленькой комнате… Отдыхайте. Серж в зале, а я здесь.
– А четвертая подруга? – шепотом спросил я, скосив глаза на высокую худенькую Наташу.
– Это не твоя забота. Пока у меня тут посидит. Я разберусь.
Марина оцепенела над чашкой кофе, отчего-то внезапно загрустив (или опьянев). Серж снова потащил меня в прихожую и сердито зашипел:
– Что ты тянешь? Хватай свою и утаскивай!
Я вернулся в кухню, чувствуя себя чужеземцем, смущенным незнанием местного языка и обычаев. Если бы я произнес давно ставшую мне привычной тираду, обычно произносимую в подобных (лишь формально подобных) ситуациях, что-нибудь типа «О, ты чудесная! Очаровательная. Не надо грустить, моя крошка. Улыбнись мне. Ведь ты чудо! Иди же ко мне, мое чудо, не бойся…» и тому подобное – то здесь бы эти слова прозвучали, как иностранная речь. Все же я подсел к ней снова и, погладив по руке, шепнул в розоватое ушко как можно ласковее: «Мариночка, не надо грустить. Скажи лишь, и я сделаю все, чтоб тебе было хорошо».
Она взглянула на меня удивленно и продолжала сидеть. Серж тем временем больно ущипнул меня за плечо. Тогда я поднялся и, подстраиваясь под заведенные здесь манеры, бросил небрежно с качком головы:
– Пойдем, что ли?
Девушка тотчас же послушно встала и отправилась впереди меня в комнату, где был уже разложен диван и заботливо оставлена на нем Сержем упаковка презервативов. Здесь моя избранница столь же покорно легла и распахнула на себе халат.
На мгновение я застыл над ней, чувствуя себя обкраденным. Весь не менее сладостный процесс переглядываний, перешептываний, касаний, многозначительных слов, короче, весь процесс обольщения был у меня отъят, и мне сразу предлагался эпилог.
Какое-то время я сидел рядом, поглаживая ее молодое, гладкое, словно выполненное из прохладной пластмассы, тело, геометрически правильные полусферы грудей с крохотными смешными сосочками (так вот почему она отказывалась снять бюстгальтер!). Это тело своей идеальностью вызывало ассоциации с известной куклой Барби и казалось ненатуральным.
– Ты где там? – оторвала она на миг голову от подушки.
…То был секс в предельно рафинированном виде.
– Может, ты ляжешь на меня? – я еще надеялся выправить положение.
– Я так не люблю.
– А как ты любишь? Не стыдись ничего, делай все, что тебе хочется, – поощрял я.
– Мне все равно.
Это можно сравнить с тем, как если бы мне в двух-трех словах передали содержание толстенного романа («Они долго мучились и наконец поженились…»).
Спустя некоторое время, направляясь в ванную, я наткнулся в коридоре на длинную темноволосую, тенью прилипшую к стене Наташу.
– Я не смотрю, – молвила она, имея в виду мою наготу.
– Да ладно! – отмахнулся я. – Тебе что, деваться некуда?
– А можно, я у вас на диване с краю прилягу?
Минутой позже я лежал в постели между двумя девчушками – шестнадцати– и четырнадцатилетней. Они прижимались ко мне с двух сторон – прижимались, чтобы было теплее, чтобы всем уместиться под узеньким байковым одеяльцем. Это было совсем на то единение тел и душ, какое я вынашивал в своих заоблачных мечтах. Я и сам казался себе сделанным из пластмассы. Как все примитивно просто, думал я, никаких стараний, талантов не требуется, никаких усилий: выпили, поплясали, подмылись – и «за дело», как говаривает Тимофей.
После того случая я, вечный искатель разнообразия и ночных приключений, упорно уклонялся от последующих приглашений Сержа. И вообще твердо решил обходиться в дальнейшем без компаньонов с их отработанными схемами.
Интересно, что по истечении времени впечатления той ночи словно бы отфильтровались. Показная грубость, сквернословие, цинизм тех четырех малолетних шлюшек как будто сшелушились с них, и остался некий более светлый образ юных особ с их задором, легкостью, непосредственностью, с их… обделенностью (а может, и обреченностью). Тo были золушки, которым, прежде чем мыть их в душе и обтирать «папиным» полотенцем, следовало бы почистить и проветрить мозги, вытряхнуть набившуюся туда пыль, копоть, все напускное, подражательное. И кто знает, может, тогда они обрели бы ненавязчивую жемчужную прелесть?…
Лист XVII
Признаться, меня никогда не интересовали отношения других мужчин с женщинами, а тем более их соображения насчет этих отношений. Но все же пришлось однажды такие соображения выслушивать.
В один неудачный вечер, после того, как я проводил очередную свою знакомку почти на окраину города и не был впущен в дом, я возвращался в полупустом троллейбусе, замкнувшийся в себе, прислушивающийся к глубоко грустной музыке внутри себя, красивой музыке неутоленности. «Наверное, в таком состоянии композиторы и создают свои лучшие произведения», – подумал я с иронической улыбкой.
И вот приблизительно на половине пути ко мне подсел взлохмаченный дерганый мужичонка. Не знаю, чем я привлек его к себе и чем вызвал на откровенность, но он всю дорогу говорил мне о проблемах взаимоотношений мужчин и женщин. Я слушал кивая и приподнимая брови, как будто этот вопрос был мне совсем не ведом. И надо заметить, для меня и впрямь приоткрылись малознакомые стороны этих отношений – то, как они смотрятся с высоты (или с глубины) прожитых лет, глазами людей, устроенных не так, как я.
– Жизнь и кино – разные вещи, – убеждал меня собеседник. – Это только в кино так бывает: мужик бабу увидал – у него уже, как лом, хоть стену пробивай. А на самом деле мужики часто совсем не такие герои, как представляют себя в разговорах. Послушать женщин, так они между собой жалуются: у одной переночевал морячок и ушел, так ничего и не сделал; у другой хахаль сразу кончил, и все на этом. У меня тоже редко с какой бабой с первого раза хорошо получается. Обычно со второго, а то и с третьего. И от комплекции это не зависит. У нас водила один работает, здоровенный, как буйвол, рожа – три моих. Я ему говорю: «Ты, говорю, такой здоровяк! Вот баб, наверное, дерешь!» А он мне: «Какие бабы! Тo стоит, то не стоит… Я к ним и подходить боюсь. А то еще опозоришься только, начнут везде рассказывать… Так что живу с женой и баста».
– Так-то вот, – поучительно изрек попутчик. – А женщин разве поймешь? – продолжал он развивать свою философию. – Сейчас молодые девчонки смотрят, не какой ты, а что на тебе надето, какая у тебя тачка, и что в квартире: компьютер, видик… Для нее кайф – развалиться в кресле, курить дорогие сигареты, музычку слушать, попсу всякую, ликерчик попивать, а потом подружкам рассказывать: «Была тут у одного дурака (они же всех нас дураками называют) – „мартини“ угощал, порнушку смотрели – кайф!» Сам ты можешь быть последним кретином, городить ахинею – для нее это не важно. А бабы постарше… – в большинстве, и поглядеть не на что. На вечерах «Кому за тридцать» они рядами вдоль стен стоят, на все согласные. Но кому они нужны! Все хотят молоденьких… – Он печально покачал головой, как бы сочувствуя женщинам, которым за тридцать. – Ну, была у меня одна молоденькая. Сколько у меня с ней связь длилась – за все время ни разу не спросила: «Как ты, Коля? Как живешь?» И вот уже полгода у меня ни одной не было. И не охота опять какую-нибудь дуру к себе тащить. Ведь мне уже сорок. Еще каких-нибудь десять лет… – и он скорбно вздохнул, посмотрел на мельтешащие за стеклом огни автомобилей и добавил: – Да… Что еще я понял… Женщина не всегда даст мужику, который ей нравится или, по крайней мере, не сразу даст, помучит, заставит поувиваться, зато – даже очень приличная, красивая – может легко отдаться какому-нибудь дебилу, полуживотному с вонючими носками, у которого яйца заместо мозгов, – говорящий в сердцах сплюнул под сиденье. – Ей перед таким не стыдно. Для нее он – все равно что инструмент, вибратор, всегда готовый к действию.
Он много еще чего излагал, пока я не вышел, не все мне запомнилось, да не все я и слушал, но в тот момент, помню, мне подумалось: «Это я такой вибратор». Хотя чуть погодя я сам же себе возразил: если я и вибратор, прибор, то прибор весьма чувствительный, тонко сработанный и отлаженный (и уж тем более в чистых носках). Прибор, который не только удовлетворяет, но исследует, ищет в женщине сокровеннейшую струнку, чтобы настроить ее и сыграть на ней лучшую на свете мелодию. Потрепав этак по загривку свое самолюбие, ощущая свое несомненное превосходство над тем говорливым мужичонкой, свое почти совершенство, я бодро шагал по улице в сладостном самоупоении, подмигивая встречным девушкам, подхватывая и унося с собой их смущенные или кокетливые улыбки. И мне вдруг стало до предельности ясно, что я никогда не испытаю на себе то, что чувствовал и на что сетовал тот случайный попутчик, и никогда не буду смотреть на женщин его горестными глазами. И не только потому, что я – более совершенный инструмент (и женщины это сразу угадывают), а, скорее, потому, что мне никогда не будет сорока лет… Потому что красочный обманный сон для меня предпочтительнее вашей тусклой рассудочной яви.
В один неудачный вечер, после того, как я проводил очередную свою знакомку почти на окраину города и не был впущен в дом, я возвращался в полупустом троллейбусе, замкнувшийся в себе, прислушивающийся к глубоко грустной музыке внутри себя, красивой музыке неутоленности. «Наверное, в таком состоянии композиторы и создают свои лучшие произведения», – подумал я с иронической улыбкой.
И вот приблизительно на половине пути ко мне подсел взлохмаченный дерганый мужичонка. Не знаю, чем я привлек его к себе и чем вызвал на откровенность, но он всю дорогу говорил мне о проблемах взаимоотношений мужчин и женщин. Я слушал кивая и приподнимая брови, как будто этот вопрос был мне совсем не ведом. И надо заметить, для меня и впрямь приоткрылись малознакомые стороны этих отношений – то, как они смотрятся с высоты (или с глубины) прожитых лет, глазами людей, устроенных не так, как я.
– Жизнь и кино – разные вещи, – убеждал меня собеседник. – Это только в кино так бывает: мужик бабу увидал – у него уже, как лом, хоть стену пробивай. А на самом деле мужики часто совсем не такие герои, как представляют себя в разговорах. Послушать женщин, так они между собой жалуются: у одной переночевал морячок и ушел, так ничего и не сделал; у другой хахаль сразу кончил, и все на этом. У меня тоже редко с какой бабой с первого раза хорошо получается. Обычно со второго, а то и с третьего. И от комплекции это не зависит. У нас водила один работает, здоровенный, как буйвол, рожа – три моих. Я ему говорю: «Ты, говорю, такой здоровяк! Вот баб, наверное, дерешь!» А он мне: «Какие бабы! Тo стоит, то не стоит… Я к ним и подходить боюсь. А то еще опозоришься только, начнут везде рассказывать… Так что живу с женой и баста».
– Так-то вот, – поучительно изрек попутчик. – А женщин разве поймешь? – продолжал он развивать свою философию. – Сейчас молодые девчонки смотрят, не какой ты, а что на тебе надето, какая у тебя тачка, и что в квартире: компьютер, видик… Для нее кайф – развалиться в кресле, курить дорогие сигареты, музычку слушать, попсу всякую, ликерчик попивать, а потом подружкам рассказывать: «Была тут у одного дурака (они же всех нас дураками называют) – „мартини“ угощал, порнушку смотрели – кайф!» Сам ты можешь быть последним кретином, городить ахинею – для нее это не важно. А бабы постарше… – в большинстве, и поглядеть не на что. На вечерах «Кому за тридцать» они рядами вдоль стен стоят, на все согласные. Но кому они нужны! Все хотят молоденьких… – Он печально покачал головой, как бы сочувствуя женщинам, которым за тридцать. – Ну, была у меня одна молоденькая. Сколько у меня с ней связь длилась – за все время ни разу не спросила: «Как ты, Коля? Как живешь?» И вот уже полгода у меня ни одной не было. И не охота опять какую-нибудь дуру к себе тащить. Ведь мне уже сорок. Еще каких-нибудь десять лет… – и он скорбно вздохнул, посмотрел на мельтешащие за стеклом огни автомобилей и добавил: – Да… Что еще я понял… Женщина не всегда даст мужику, который ей нравится или, по крайней мере, не сразу даст, помучит, заставит поувиваться, зато – даже очень приличная, красивая – может легко отдаться какому-нибудь дебилу, полуживотному с вонючими носками, у которого яйца заместо мозгов, – говорящий в сердцах сплюнул под сиденье. – Ей перед таким не стыдно. Для нее он – все равно что инструмент, вибратор, всегда готовый к действию.
Он много еще чего излагал, пока я не вышел, не все мне запомнилось, да не все я и слушал, но в тот момент, помню, мне подумалось: «Это я такой вибратор». Хотя чуть погодя я сам же себе возразил: если я и вибратор, прибор, то прибор весьма чувствительный, тонко сработанный и отлаженный (и уж тем более в чистых носках). Прибор, который не только удовлетворяет, но исследует, ищет в женщине сокровеннейшую струнку, чтобы настроить ее и сыграть на ней лучшую на свете мелодию. Потрепав этак по загривку свое самолюбие, ощущая свое несомненное превосходство над тем говорливым мужичонкой, свое почти совершенство, я бодро шагал по улице в сладостном самоупоении, подмигивая встречным девушкам, подхватывая и унося с собой их смущенные или кокетливые улыбки. И мне вдруг стало до предельности ясно, что я никогда не испытаю на себе то, что чувствовал и на что сетовал тот случайный попутчик, и никогда не буду смотреть на женщин его горестными глазами. И не только потому, что я – более совершенный инструмент (и женщины это сразу угадывают), а, скорее, потому, что мне никогда не будет сорока лет… Потому что красочный обманный сон для меня предпочтительнее вашей тусклой рассудочной яви.