Страница:
Аргору все больше нравился принц. Из него мог бы получиться хороший легат. А то и что повыше.
— Нуменорской армии у вас все равно не получится. Посмотри на меня — и на себя. Ты высок для своих, но среди нуменорцев ты считался бы среднего роста и хрупким. Мы живем дольше вас…
— Зато мы плодимся быстрее, — перебил его принц. — У меня будет своя армия. Мне не надо вашей. Я знаю сильные стороны своего народа, да и слабые тоже. Но — время, все проклятое время. У меня нет его! Я не хочу изобретать штаны и тратить драгоценные часы.
Аргор поднял брови — наверное, какая-то местная поговорка.
— А ты правильно мыслишь, принц. Керна-ару. Что же, я постараюсь сделать из твоих воинов солдат.
Керна-ару мгновение непонимающе смотрел на него, затем, осознав разницу между солдатом и воином, сверкнул зубами в хищной улыбке.
— Делай.
«Этот может помочь мне строить Мой Нуменор. Пожалуй, он достоин…»
— Ладно. Завтра нам долго ехать. Пора спать. Эй! — крикнул он. В дверь сунулся молоденький харадец. — Позови Ингхару. — Юноша исчез.
Несколько секунд оба молчали. Пес Ингхара вошел молча и сел у входа, держа на коленях обнаженный слегка изогнутый харадский меч.
Керниен растянулся на циновке, завернулся в грязный плащ и вскоре уснул. Аргор последовал его примеру.
Ингхара не спал. Он сидел и сторожил.
Из дневников Жемчужины
— Нуменорской армии у вас все равно не получится. Посмотри на меня — и на себя. Ты высок для своих, но среди нуменорцев ты считался бы среднего роста и хрупким. Мы живем дольше вас…
— Зато мы плодимся быстрее, — перебил его принц. — У меня будет своя армия. Мне не надо вашей. Я знаю сильные стороны своего народа, да и слабые тоже. Но — время, все проклятое время. У меня нет его! Я не хочу изобретать штаны и тратить драгоценные часы.
Аргор поднял брови — наверное, какая-то местная поговорка.
— А ты правильно мыслишь, принц. Керна-ару. Что же, я постараюсь сделать из твоих воинов солдат.
Керна-ару мгновение непонимающе смотрел на него, затем, осознав разницу между солдатом и воином, сверкнул зубами в хищной улыбке.
— Делай.
«Этот может помочь мне строить Мой Нуменор. Пожалуй, он достоин…»
— Ладно. Завтра нам долго ехать. Пора спать. Эй! — крикнул он. В дверь сунулся молоденький харадец. — Позови Ингхару. — Юноша исчез.
Несколько секунд оба молчали. Пес Ингхара вошел молча и сел у входа, держа на коленях обнаженный слегка изогнутый харадский меч.
Керниен растянулся на циновке, завернулся в грязный плащ и вскоре уснул. Аргор последовал его примеру.
Ингхара не спал. Он сидел и сторожил.
Из дневников Жемчужины
«Я люблю сумрак. Утренний или вечерний — не все ли равно?
Я — дева сумрака. Среди нас есть девы ночи и девы дня, но сумрак — только мой. Потому меня и называют Сумеречная Жемчужина.
В тот день я проснулась, как обычно, перед расе Небо светлело. Мне всегда кажется, что это звезды медленно растворяются и их яркий свет постепенно растекается по небу, как вода, когда тают льдинки. Определенность и яркость перетекают в размытость и полумрак.
В сумрак.
Цвет шелковых простыней был жемчужным, они были прохладны и полны теней во всех своих изгибах и складках. В них пыталась спрятаться ночь. Я открыла окно — в этот час мошкара не досаждает. Какая жалость, что ее назойливое жужжание и укусы так часто разрушают утонченную возвышенность любовной ночи!
В предрассветный час я услышала осторожный стук в двери. Моя служанка Адит стояла на пороге, почтительно склонившись, и в руках ее было письмо, обернутое в алый шелк, обвязанное золотым шнуром и запечатанное королевской печатью. Я почтительно приложила письмо ко лбу и сердцу и распечатала. В алом шелке был туго свернутый, намотанный на палочку пахучего сандала листок пергамента, а на нем легким каллиграфическим почерком была начертано: «Госпоже Жемчужине явиться в седьмой день месяца сархут в полдень в Красный Зал малого Дворца Золотого Павлина. Следовать с подателем сего письма». Внизу был оттиск Рубиновой Печати. Я поцеловала письмо и велела провести гонца в нижний покой, а сама направилась в сад, к пруду, где я имела обыкновение совершать утреннее омовение. Сердце мое колотилось, и мне было не до пения птиц, не до ярких мазков алого, золотого и лилового на утреннем небе, не до аромата цветов. Я даже не стала подкрашивать глаза и надевать свои любимые жемчуга. Я вышла к посланнику одетой просто и скромно, потупив взгляд, как и полагается девушке моего сословия. Посланник был в одежде королевской дворцовой стражи. Я предложила ему скромную трапезу, во время которой я все молчала, а он не сводил с меня глаз. Потому я поняла — он знает, зачем я нужна во дворце. Но я не стала его расспрашивать. Оставалось только гадать. Это был мужчина зрелый, с заметной сединой в волосах, суровый и некрасивый. Он сразу перешел к делу, что выдало в нем не придворного, а воина:
— Ваше имущество будет под охраной, ваши дела будут улажены. О деньгах не заботьтесь. Приказано не медлить. Собирайтесь, и через три часа отправляемся.
Я поклонилась и смиренно спросила:
— Могу ли я взять с собой свою служанку Адит?
Он нахмурился, задумавшись — видимо, не получил насчет нее указаний, затем кивнул.
— Но поторопитесь.
Я взяла немногое — любимые украшения, любимые ароматы — в нашем деле это очень важно, несколько книг, флейту и двенадцатиструнный тунг. Так хотелось взять тушечницу, и кисть, и картины, и вазы, и любимый ковер, и платья, и все мои мази, притирания, и весь мой мирок… Солнце Всепорождающее, как все тленно и преходяще…
Я смотрела из-за занавесок повозки на свой домик и сад и не могла сдержать слез. Адит тоже вздыхала. Мой старый верный управитель Хуман остался присматривать за домом — ему оставили денег даже больше, чем надо, чтобы жить безбедно, и он был счастлив.
Я отвернулась. Что напрасно лить слезы? Потому у нас лицо и впереди, а не на затылке, что человеку присуще смотреть вперед, а не горевать о том, что осталось в прошлом. Моя кошка Нихатти мурлыкала у меня на коленях, повозка подпрыгивала на ухабах — хорошо, что я приказала выстлать ее подушками, всадники скакали по обе стороны, сопровождая нас, как высокородных особ, и я отрешилась от печалей.
Меня разместили в удаленном павильоне в роскошном саду Дворца. По моей просьбе мне принесли те мази, притирания и краски, которые я любила, а также и то, чего я не просила, — платья, подобранные со вкусом и знанием дела. Кушанья и напитки доставляли самые разнообразные, и я не отказывала себе в удовольствии попробовать от каждого хотя бы кусочек, хотя бы глоточек. Воистину многих мне раньше не приходилось отведывать, хотя я в этом понимаю толк.
Я не видела иных людей, кроме Адит, двух служанок, доставлявших кушанья и все остальное, да того человека, что меня привез сюда. Так продолжалось пять дней, пока не настал седьмой день месяца сархут.
Меня провели не на женскую половину, не к государыне. Стало быть меня призвали ко двору не ради того, чтобы ввести в штат наложниц, ибо ни на что другое при моем происхождении рассчитывать не приходилось. Но тогда зачем я здесь? Я была в недоумении. Но мой проводник шел молча и не смотрел на меня. Мы прошли через сад, перешли по мостику через пруд и оказались у невысоких дверей из резного дерева. Мой проводник три раза постучал, потом еще два раза, и нам отворили. Внутри было прохладно и темно и пахло тонким ароматом курений. Мы долго шли по лестницам и галереям, поднимаясь все выше, к свету, пока не остановились перед высокими дверьми, у которых стояли стражи в алых и золотых одеяниях королевских телохранителей. Двери перед нами распахнулись, и мой спутник знаком показал мне, чтобы я вошла первой.
Свет из высоких открытых настежь окон ударил мне в глаза, и я закрыла лицо широким рукавом.
— Это и есть госпожа Жемчужина? — послышался не то вопрос, не то утверждение. Я убрала от лица рукав и увидела, что нахожусь в небольшой высокой комнате, застланной ярким разноцветным ковром, в котором преобладал зеленый цвет молодой травы, отчего казалось, будто бы я стою на цветущем лугу. А напротив меня было возвышение в три ступени, из резного дерева, а на нем стояло высокое сиденье, на коем восседал пожилой мужчина, очень красивый, в черном одеянии. Поначалу я не узнала его, хотя лицо показалось мне знакомым, а потом поняла, что это не кто иной, как сам Священный государь Анхир-анна-ару, а высокий молодой человек в синем, сидевший на табурете у ног его, — военный правитель керна-ару. А слева от Священного государя, на ковре, стоял юноша, почти мальчик.
Я сложила руки перед лицом и опустилась было на колени, чтобы потом простереться у ног государей, но анна-ару поднял руку и остановил меня.
— Подойди, — сказал он, и голос его был ласков.
Я, как подобает, опустила глаза, спрятала руки в рукава и, сложив их на животе, маленькими шажками подошла к престолу, остановившись в двенадцати шагах почтения.
— Подними глаза.
Я повиновалась.
Я поняла, почему не сразу узнала государя, — священный узел его волос был распущен, а сами волосы срезаны до плеч. Так он сделал в день явления чуда, добровольно оставив власть сыну.
Керна-ару напоминает ястреба. Он высок, красиво сложен, как все в его роду, и хорош собой, нос у него горбатый и чуть кривоватый, ноздри чутко раздуваются, как у норовистого коня. Глаза у него темные, блестящие, волосы черные и тяжелые, а надо лбом светится золотая королевская прядь. Он порывист и резок, подобен сильному ветру. Мне доводилось слышать много рассказов о том, как женщины стремились обрести его благосклонность, и я вполне понимаю их. Это драгоценный гордый олень, каждая хотела бы держать его на золотой привязи в своем саду. Но женщинам не удержать его.
Третий был совсем юн. Нежное лицо, длинные ресницы и кудри, темный нежный румянец. Гибкий, как лоза, стройный, словно молодое деревце. В женском наряде он походил бы на девушку. Он смотрел на меня, и краска заливала его лицо. Как было бы забавно и приятно обучить его науке страсти! Пройдет время, и он станет таким же красивым мужчиной, как его брат, но юная, невинная нежность исчезнет. Какая жалость! Увы, такова судьба всего в этом мире. Все преходяще.
— Нам сообщили, что ты в совершенстве постигла все шестьдесят два искусства гетеры.
Я потупила взгляд.
— В меру скромных моих сил, государь.
— Не надо преуменьшать своих достоинств.
Тут заговорил керна-ару.
— Ты слышала о Посланнике? — Он был нетерпелив, потому я кивнула. Я хорошо знала о событиях в столице. — Тем лучше. Я хочу, чтобы тот воин, который был дан мне Посланником, стал нашим не только из-за клятвы. Я хочу, чтобы он захотел мне служить. По-настоящему захотел. А значит, он должен привязаться к Ханатте. Понять ее. Ты сделаешь это лучше других. Ты привяжешь его. Ты понимаешь меня?
Я кивнула. Это просто понять, но не так просто сделать.
— Ты, говорят, хорошо знаешь язык морских варваров?
— Да, — уже прямо отвечала я. Я и правда знала этот язык хорошо — моя няня была из наших варваров. — У них два языка. Язык простонародья и язык знати, который они унаследовали от белых демонов. Я знаю оба.
Сын и отец переглянулись. Керна-ару кивнул.
— Отлично. Ты будешь учить его нашему языку, который он плохо знает. Остальное… ты сама знаешь, что и как делать.
Я осмелилась спросить:
— Что будет со мной, ежели я не сумею оправдать…
— Кары не будет.
На сей раз я низко поклонилась государям.
— Я сделаю все, что смогу.
…Захолустное местечко у мелкой речушки, названия которой даже не стоит упоминать.
Ставка керна-ару. Здесь он готовит своих воинов для похода на север, на князя Дулун-анну.
Военный лагерь. Для тех, кто никогда не бывал в таких местах, в нем есть что-то привлекательное. По крайней мере, некоторое время. А так — мухи, вонь, ругань, жара и орава дурно пахнущих и очень грубых и грязных мужчин. У меня был свой шатер, два телохранителя и моя служанка Адит. Мою любимую кошку пришлось оставить на попечение дворцовых слуг. Бедняжка, как она будет страдать без заботы хозяйки, и как хозяйка будет тосковать без нее!
На меня смотрели косо, но никто не смел сказать дурного слова. Воины просто не понимали, что я и зачем я здесь. Конечно — керна-ару приказал выдворить из своего лагеря всех шлюх. Если я здесь, то либо я не шлюха, либо слишком высокого полета шлюха. Однако мой шатер стоит сам по себе, у меня свои слуги и телохранители. Но я не особа из королевской семьи и не жрица.
Я сама не знаю, кто я и как себя вести. Потому веду себя как ни в чем не бывало. Я одеваюсь на манер женщин наших восточных провинций — в шаровары и короткую куртку, поскольку так удобнее ездить верхом. Я не прячу лица от солнца. Я хожу по лагерю в сопровождении своего телохранителя из личных воинов керна-ару, смотрю, стараясь не слишком попадаться на глаза, а вечерами делаю заметки.
Когда я впервые увидела того, с кем мне придется иметь дело, я испугалась. От него исходит непонятное обаяние, которое заставляет одновременно благоговеть и страшиться. Он огромного роста — он выше даже керна-ару, а тот, как потомок Солнечной Девы, из самых высоких людей страны!
У него холодные глаза редкого серого цвета.
Он красив и страшен.
Я боюсь его.
Седьмой день. Наконец меня призвали в шатер керна-ару. За семь дней я уже успела подготовить себя, потому сумела преодолеть внезапный страх.
— Это госпожа Жемчужина, — произнес керна-ару на языке варваров. — Я попросил ее обучить тебя нашему языку и обычаям.
Я подняла глаза на господина Аргора. Он чуть усмехался напоминая мне слегка разморенного дремой льва. Он прекрасно понимал, к чему все это. Что же, мне даже стало легче. Как говорила моя наставница в ремесле, иногда чужую крепость берешь, когда открываешь собственные ворота. Попробуем играть на откровенности. Посмотрим.
— Хорошо, — промурлыкал лев. — Но для этого нужно время. А я и так исполняю твое повеление, керна-ару, и день-деньской провожу с солдатами. У них я и учусь вашему языку.
— Я так хочу, — нахмурился керна-ару.
Господин Аргор пожал плечами.
— Как скажешь. Тогда сам назначь время.
Тут я осмелилась вступить в разговор:
— Если будет мне позволено сказать, то учения кончаются перед закатом. А потом остается еще несколько часов бодрствования. Можно было бы занять с пользой это время.
Лев уже откровенно усмехался.
— Не могу не уступить даме, — ответил он. — Если ей так хочется.
Что сказать? Первое время мы оба усердно играли в обучение. Целых четыре дня. На пятый он во время наших вечерних занятий вдруг подпер щеку ладонью и с усталой насмешкой посмотрел на меня.
— Столько усилий, и для чего? Иди сюда. Мне скрывать нечего, можешь спокойно рассказывать керна-ару о наших постельных разговорах.
Он потянул меня за рукав к себе.
Если бы я ставила перед собой цель разделить с ним ложе, то меня, наверное, разочаровала бы легкость, с которой я этого достигла. Но мне нужно было иное.
Я внутренне ликовала. Люблю устраивать людям милые неожиданности. Боги, как приятно было видеть его ошеломленную физиономию, когда я выплеснула ему прямо в лицо всю чернильницу!
— А теперь идите умойтесь, пока солдаты не видят, и продолжим наш урок. — Я высвободила рукав из его пальцев и стала приводить в порядок рассыпавшиеся листы, на которых я безуспешно пыталась показать этому морскому варвару разницу между каллиграфическим написанием в стиле анхи-рут, военным стилем айлие и простонародным низким анхи-ир. Я играла со львом. Он мог бы и растерзать меня. Но, как говорила моя наставница, спокойствие — мощное оружие.
Он вернулся через час. Я терпеливо ждала. Но урока не получилось. Он сказал, что лучше сейчас просто поговорить. Хорошо. Собственно, этого от меня и требуют.
— Скажи, зачем ты все же здесь?
— Я учу вас понимать Ханатгу.
— А я думаю, ты здесь для того, чтобы шпионить за мной.
— Не без этого. Хотя, думаю, глаз и без меня хватает. И еще я учу вас нашему языку.
— Я достаточно неплохо знаю ваш язык, чтобы отдавать команды.
— Этого мало. Так годится общаться с рабами, но не с солдатами. Но ведь вам для вашего дела нужны солдаты?
И тут случилось нечто странное, напугавшее меня. Он вдруг придвинулся ко мне, и в глазах его была готовность убивать.
— МНЕ нужны? Для МОЕГО дела? Откуда ты знаешь? Что ты знаешь?
В глазах его плескался черный удушливый прибой, а в зрачках вспыхнули красные искры.
Я хотела было крикнуть: я ничего не знаю, это просто слова, — но что-то остановило меня. Я поняла, что нащупала какую-то нить, и, невзирая на охвативший меня смертельный ужас, заговорила, торопливо и громко. Это было как озарение. Наверное, голос у меня жалко срывался…
— Я не знаю, почему Посланник прислал именно вас, чужого. Но я вижу, что вы созданы, чтобы разрушать и создавать вновь! В этом ваша суть! Вам все равно — Ханатта или ваша страна, вам просто нужно разрушать и создавать! Сейчас вы создаете Ханатту, но кто знает? Может вы потом разрушите ее! Я боюсь! И керна-ару тоже боится…
Я что-то еще говорила — но он уже не слушал меня. Сидел задумавшись. Долго молчал.
— Наверное, ты права. Насчет разрушения. Но пусть керна-ару не боится. Хочешь ли ты узнать, что именно я хочу создать? Можешь не таить это от керна-ару… Я хочу создать единое государство, с единым законом для всех, справедливое, где нет разницы между людьми разных рас где ценится лишь твое собственное достоинство, а не заслуги предков. Скажи, ты хотела бы жить в таком?
Я помолчала. Его слова были прекрасны. Но что-то было не так. Что — я не понимала, потому ответила лишь:
— Это великая цель.
Больше мы об этом не говорили. Слова его я передала керна-ару, тот долго сидел нахмурившись, потом сказал:
— Чтобы это осуществить за одну человеческую жизнь, придется разом переделать род людской. Это задача для божества. Одно меня утешает — это неосуществимо. Но, что бы он там ни хотел построить, мне до этого дела нет. Я строю Ханатту, и для этого его сюда прислали. Пока он мне служит — пусть мечтает о чем угодно.
Он помолчал. Потом поднял на меня свои темные тяжелые глаза.
— Сядь, Жемчужина. Он достойный человек, и я чувствую, что все больше привязываюсь к нему. Как бы это не погубило меня и Ханатту. А его — его мне жаль.
Я понимала керна-ару.
Он был усердным учеником и схватывал все быстро. Я отрешилась от великих задач, я просто учила его. Знал бы он, что осваивает сейчас всего семь из шестидесяти двух умений куртизанки высокого ранга! Я, не удержалась, сказала-таки ему. Он расхохотался и ответил, что в крайнем случае пойдет в куртизанки.
Мы много беседовали, сравнивая его родину с Ханаттой. И я замечала, что ему трудно рассказывать о своем детстве, о друзьях. Он мог говорить об истории, об искусствах, о чем угодно — но не о себе. Если же вдруг случайно разговор переходил на эту тему, он замолкал и сидел мрачный. И мне казалось, что он словно бы с трудом, через силу вспоминает о былом. Лишь одно мне удалось понять — он считал что его предали, предали жестоко, подло и несправедливо. За это он ненавидел свою страну. И в то же время гордился ею.
Воистину достойна удивления странность душ человеческих! Мы одновременно можем любить и ненавидеть, радоваться и страдать.
Князь Дулун-анна не вытерпел и напал на нас первым. Это было на сорок шестой день наших трудов. Нападение было внезапным, конница ворвалась в лагерь, и я не знаю, что было бы, если бы керна-ару не успел собрать вокруг себя своих преданных воинов, так называемых «Золотых Щитов». Они быстро построились в квадрат в два ряда — в первом стояли воины со щитами, во втором — копейщики с длинными копьями, а изнутри били лучники из наших варваров. Это лучшие лучники на свете. Господин Аргор был с ними и зычным голосом отдавал приказы. Как мне рассказали потом, атаки конницы разбились о стену щитов и копий, а потом, когда враги отступили, керна-ару Керниен начал преследование. Господин же Аргор повел пехотинцев. Надо сказать, что во время нападения мой шатер растоптали, и я сама едва не погибла — на меня налетел всадник и чуть не зарубил, и если бы в шестьдесят два искусства куртизанки не входило умение обращаться с алебардой, некому было бы продолжать мои записки. Боги, а что было бы, если бы со мной была моя кошка Нихатти! Она могла бы умереть! Адит сразу же убежала, и хорошо, она спаслась, хотя и перепугалась порядком. У меня же было длинное рубящее копье, и я отбилась от вражьего воина, а потом его просто разрубил пополам огромный всадник. Его тень накрыла меня как туча, кровь убитого брызнула мне в лицо, и я было приготовилась к смерти, но тут узнала господина Аргора. Я никогда не забуду этого черного силуэта на вздыбленном коне на фоне ослепительно лазурного неба. Он засмеялся подобно раскату грома и сказал:
— Ты права, маленькая храбрая Жемчужина! — и ускакал прочь. Я так и не поняла, что он имел в виду.
На другой день весь лагерь снялся, а к вечеру мы были уже в захваченном лагере князя Дулун-анны. Его солдат керна-ару пощадил, а самого князя и его сыновей приказал обезглавить, хотя ему предлагали сжечь их живьем, или сварить в кипятке, или зарыть по шею в землю и пустить лошадей, или, на худой конец, посадить на кол. Керна-ару не желал лишних жестокостей, да и не хотел тратить на это времени.
Младшему сыну князя было всего восемь лет, но и он из-за измены отца должен был умереть. Керна-ару со скорбью приказал убить его, ибо, как он сказал, дурную траву рвут с корнем.
Мальчик был так очарователен.
Какая жалость!
Вечером я была призвана в шатер керна-ару дабы развлечь гостей своим искусством. Я играла на тунге и пела старые песни, затем, разгоряченная вином, сложила хвалебную песнь в девяносто две строки в честь победителей. Потом я танцевала под звуки флейты и барабанчика. Потом мы состязались с керна-ару в стихосложении, и я превзошла самого потомка Солнца!
А если говорить по чести, то это был не пир, а ужасная попойка без малейшего намека на утонченность. Я сделала что могла, чтобы привнести в эту чудовищную оргию хотя бы немного изящества. Я подносила вино керна-ару и господину Аргору, восхваляя подвиги каждого, затем пела, и, вдохновившись, каждый начал хвалить другого, и оба хвалили своих воинов, потом, как всегда бывает с упившимися воинами, начали клясться друг другу в вечной дружбе. Это было забавно.
А я нарочно подталкивала их к этому. Государь сказал — надо, чтобы он привязался к Ханатте. А разве керна-ару — не Ханатта?
Что же, вино выпускает наружу то, чего человек никогда не осмелится выпустить, будучи трезвым. Я продолжала петь древнюю песню, которую я не любила, потому что в ней много лжи и бахвальства. Но сейчас она была нужна:
Не ищи в богах опоры себе,
Не ищи опоры в любви.
Но того, кто тебя прикрыл шитом,
Братом своим назови.
Боги забудут, предаст родня,
Жена поднесет тебе яд -
Но всегда, во все времена
С тобою твой кровный брат.
Там было еще много мрачных слов, которые не поют, а скорее орут, растравляя себя. Мужам это порой необходимо, чтобы выплеснуть свою жестокость в словах, а не обращать ее на других.
Я пела и видела, как мрачнеет керна-ару, как глаза его темнеют, как прислушивается господин Аргор, как постепенно он начинает понимать и тоже кивает и как, ударяя кулаком по ковру, он подпевает керна-ару… А потом произошло то, к чему я и стремилась. Нет, мужи в подпитии способны на все. Керна-ару вдруг вскочил и вскричал:
— Ты достойный человек, Аргор! Ты воистину достоин величайшей хвалы и славы! Я лишь одним могу достойно отблагодарить тебя и возвысить! — Он схватил чашу и полоснул себя по руке ножом. Господин Аргор несколько мгновений недоуменно смотрел на него, затем неуверенно улыбнулся, словно не веря своим глазам. Потом он взял нож у керна-ару.
— Плесни вина, Жемчужина! — крикнул керна-ару, и я быстро выполнила его приказ. Они отпили оба и обнялись со слезами на глазах.
…Керна-ару изволил потом богато одарить меня. И, приняв дары, я вернулась к себе со смятенной душой и тяжестью на сердце. Развернула свиток, запечатанный Солнечной Печатью. В свитке я именовалась «высокородной госпожой», мне назначалось пожизненное содержание из казны, мне были дарованы земли на востоке. В пергаменте говорилось, что «Солнечный Род сам позаботится о приличном и достойном госпожи замужестве». Значит, пора. Эти месяцы я жила совершенно иной жизнью, я забыла о том, кто и что я, кровь по-новому струилась в моих жилах. Я думала, что вечно буду рядом с этими великими мужами и не задумывалась о будущем… Я совсем забыла, что меня просто наняли. Теперь керна-ару счел, что цель достигнута и мне пора удалиться. Увы, мне было тяжело. Верно говорила моя наставница — не привязывайся к тому, с кем делишь ложе. А с господином Аргором мы даже и ложа не разделили.
Господин Аргор изволил прислать за мною, когда лагерь уже начал затихать. Я была раздосадована, ибо уже намеревалась лечь, да и не хотелось мне никого видеть. К тому же мои обязанности исполнены, и я уже никому ничего не была должна. Однако я все же решила прийти. Он отослал моих телохранителей, и мы остались наедине.
— Я хочу сдать экзамен, — сказал он, доставая из своего сундучка какой-то свиток. Я взяла его и развернула. Великие боги, там были стихи! Корявые, с ошибками, но начертанные хорошим почерком! Я покачала головой.
— Вы притворялись, — сказала я. — Вы уже все знали и издевались надо мной.
— Нет-нет, — усмехнулся лев. — Мир, мир, отважная Жемчужина. Я хотел бы, чтобы в том государстве, которое я построю, женщины были бы похожи на тебя.
— Стало быть, знали все шестьдесят два искусства куртизанки?
Он рассмеялся.
— Да, здесь ты меня превзошла. Мне в куртизанки не попасть, если принц меня рассчитает.
Я не до конца поняла его слова. Это, видимо, что-то чисто варварское.
— А теперь покажи мне еще немного из… сколько их там? Шестьдесят два? Вот, из шестидесяти двух искусств куртизанки.
— Что именно желает увидеть господин? Или узнать? Искусство составления ядов и противоядий, искусство распознавания драгоценных камней, искусство…
Он обнял меня и заставил замолчать.
Он был ласков и учтив со мной, и на сей раз ему в лицо не полетела чернильница.
У него могучее тело, покрытое множеством шрамов. Он не захотел мне говорить о том, где заслужил свои боевые отметины. Странно — другие мужчины обычно этим бахвалятся. Впрочем, тогда я не задавалась этим вопросом. Этот мужчина привык быть повелителем и победителем. Ему было легко и приятно повиноваться. Он и здесь был вождем.
Я — дева сумрака. Среди нас есть девы ночи и девы дня, но сумрак — только мой. Потому меня и называют Сумеречная Жемчужина.
В тот день я проснулась, как обычно, перед расе Небо светлело. Мне всегда кажется, что это звезды медленно растворяются и их яркий свет постепенно растекается по небу, как вода, когда тают льдинки. Определенность и яркость перетекают в размытость и полумрак.
В сумрак.
Цвет шелковых простыней был жемчужным, они были прохладны и полны теней во всех своих изгибах и складках. В них пыталась спрятаться ночь. Я открыла окно — в этот час мошкара не досаждает. Какая жалость, что ее назойливое жужжание и укусы так часто разрушают утонченную возвышенность любовной ночи!
В предрассветный час я услышала осторожный стук в двери. Моя служанка Адит стояла на пороге, почтительно склонившись, и в руках ее было письмо, обернутое в алый шелк, обвязанное золотым шнуром и запечатанное королевской печатью. Я почтительно приложила письмо ко лбу и сердцу и распечатала. В алом шелке был туго свернутый, намотанный на палочку пахучего сандала листок пергамента, а на нем легким каллиграфическим почерком была начертано: «Госпоже Жемчужине явиться в седьмой день месяца сархут в полдень в Красный Зал малого Дворца Золотого Павлина. Следовать с подателем сего письма». Внизу был оттиск Рубиновой Печати. Я поцеловала письмо и велела провести гонца в нижний покой, а сама направилась в сад, к пруду, где я имела обыкновение совершать утреннее омовение. Сердце мое колотилось, и мне было не до пения птиц, не до ярких мазков алого, золотого и лилового на утреннем небе, не до аромата цветов. Я даже не стала подкрашивать глаза и надевать свои любимые жемчуга. Я вышла к посланнику одетой просто и скромно, потупив взгляд, как и полагается девушке моего сословия. Посланник был в одежде королевской дворцовой стражи. Я предложила ему скромную трапезу, во время которой я все молчала, а он не сводил с меня глаз. Потому я поняла — он знает, зачем я нужна во дворце. Но я не стала его расспрашивать. Оставалось только гадать. Это был мужчина зрелый, с заметной сединой в волосах, суровый и некрасивый. Он сразу перешел к делу, что выдало в нем не придворного, а воина:
— Ваше имущество будет под охраной, ваши дела будут улажены. О деньгах не заботьтесь. Приказано не медлить. Собирайтесь, и через три часа отправляемся.
Я поклонилась и смиренно спросила:
— Могу ли я взять с собой свою служанку Адит?
Он нахмурился, задумавшись — видимо, не получил насчет нее указаний, затем кивнул.
— Но поторопитесь.
Я взяла немногое — любимые украшения, любимые ароматы — в нашем деле это очень важно, несколько книг, флейту и двенадцатиструнный тунг. Так хотелось взять тушечницу, и кисть, и картины, и вазы, и любимый ковер, и платья, и все мои мази, притирания, и весь мой мирок… Солнце Всепорождающее, как все тленно и преходяще…
Я смотрела из-за занавесок повозки на свой домик и сад и не могла сдержать слез. Адит тоже вздыхала. Мой старый верный управитель Хуман остался присматривать за домом — ему оставили денег даже больше, чем надо, чтобы жить безбедно, и он был счастлив.
Я отвернулась. Что напрасно лить слезы? Потому у нас лицо и впереди, а не на затылке, что человеку присуще смотреть вперед, а не горевать о том, что осталось в прошлом. Моя кошка Нихатти мурлыкала у меня на коленях, повозка подпрыгивала на ухабах — хорошо, что я приказала выстлать ее подушками, всадники скакали по обе стороны, сопровождая нас, как высокородных особ, и я отрешилась от печалей.
Меня разместили в удаленном павильоне в роскошном саду Дворца. По моей просьбе мне принесли те мази, притирания и краски, которые я любила, а также и то, чего я не просила, — платья, подобранные со вкусом и знанием дела. Кушанья и напитки доставляли самые разнообразные, и я не отказывала себе в удовольствии попробовать от каждого хотя бы кусочек, хотя бы глоточек. Воистину многих мне раньше не приходилось отведывать, хотя я в этом понимаю толк.
Я не видела иных людей, кроме Адит, двух служанок, доставлявших кушанья и все остальное, да того человека, что меня привез сюда. Так продолжалось пять дней, пока не настал седьмой день месяца сархут.
Меня провели не на женскую половину, не к государыне. Стало быть меня призвали ко двору не ради того, чтобы ввести в штат наложниц, ибо ни на что другое при моем происхождении рассчитывать не приходилось. Но тогда зачем я здесь? Я была в недоумении. Но мой проводник шел молча и не смотрел на меня. Мы прошли через сад, перешли по мостику через пруд и оказались у невысоких дверей из резного дерева. Мой проводник три раза постучал, потом еще два раза, и нам отворили. Внутри было прохладно и темно и пахло тонким ароматом курений. Мы долго шли по лестницам и галереям, поднимаясь все выше, к свету, пока не остановились перед высокими дверьми, у которых стояли стражи в алых и золотых одеяниях королевских телохранителей. Двери перед нами распахнулись, и мой спутник знаком показал мне, чтобы я вошла первой.
Свет из высоких открытых настежь окон ударил мне в глаза, и я закрыла лицо широким рукавом.
— Это и есть госпожа Жемчужина? — послышался не то вопрос, не то утверждение. Я убрала от лица рукав и увидела, что нахожусь в небольшой высокой комнате, застланной ярким разноцветным ковром, в котором преобладал зеленый цвет молодой травы, отчего казалось, будто бы я стою на цветущем лугу. А напротив меня было возвышение в три ступени, из резного дерева, а на нем стояло высокое сиденье, на коем восседал пожилой мужчина, очень красивый, в черном одеянии. Поначалу я не узнала его, хотя лицо показалось мне знакомым, а потом поняла, что это не кто иной, как сам Священный государь Анхир-анна-ару, а высокий молодой человек в синем, сидевший на табурете у ног его, — военный правитель керна-ару. А слева от Священного государя, на ковре, стоял юноша, почти мальчик.
Я сложила руки перед лицом и опустилась было на колени, чтобы потом простереться у ног государей, но анна-ару поднял руку и остановил меня.
— Подойди, — сказал он, и голос его был ласков.
Я, как подобает, опустила глаза, спрятала руки в рукава и, сложив их на животе, маленькими шажками подошла к престолу, остановившись в двенадцати шагах почтения.
— Подними глаза.
Я повиновалась.
Я поняла, почему не сразу узнала государя, — священный узел его волос был распущен, а сами волосы срезаны до плеч. Так он сделал в день явления чуда, добровольно оставив власть сыну.
Керна-ару напоминает ястреба. Он высок, красиво сложен, как все в его роду, и хорош собой, нос у него горбатый и чуть кривоватый, ноздри чутко раздуваются, как у норовистого коня. Глаза у него темные, блестящие, волосы черные и тяжелые, а надо лбом светится золотая королевская прядь. Он порывист и резок, подобен сильному ветру. Мне доводилось слышать много рассказов о том, как женщины стремились обрести его благосклонность, и я вполне понимаю их. Это драгоценный гордый олень, каждая хотела бы держать его на золотой привязи в своем саду. Но женщинам не удержать его.
Третий был совсем юн. Нежное лицо, длинные ресницы и кудри, темный нежный румянец. Гибкий, как лоза, стройный, словно молодое деревце. В женском наряде он походил бы на девушку. Он смотрел на меня, и краска заливала его лицо. Как было бы забавно и приятно обучить его науке страсти! Пройдет время, и он станет таким же красивым мужчиной, как его брат, но юная, невинная нежность исчезнет. Какая жалость! Увы, такова судьба всего в этом мире. Все преходяще.
— Нам сообщили, что ты в совершенстве постигла все шестьдесят два искусства гетеры.
Я потупила взгляд.
— В меру скромных моих сил, государь.
— Не надо преуменьшать своих достоинств.
Тут заговорил керна-ару.
— Ты слышала о Посланнике? — Он был нетерпелив, потому я кивнула. Я хорошо знала о событиях в столице. — Тем лучше. Я хочу, чтобы тот воин, который был дан мне Посланником, стал нашим не только из-за клятвы. Я хочу, чтобы он захотел мне служить. По-настоящему захотел. А значит, он должен привязаться к Ханатте. Понять ее. Ты сделаешь это лучше других. Ты привяжешь его. Ты понимаешь меня?
Я кивнула. Это просто понять, но не так просто сделать.
— Ты, говорят, хорошо знаешь язык морских варваров?
— Да, — уже прямо отвечала я. Я и правда знала этот язык хорошо — моя няня была из наших варваров. — У них два языка. Язык простонародья и язык знати, который они унаследовали от белых демонов. Я знаю оба.
Сын и отец переглянулись. Керна-ару кивнул.
— Отлично. Ты будешь учить его нашему языку, который он плохо знает. Остальное… ты сама знаешь, что и как делать.
Я осмелилась спросить:
— Что будет со мной, ежели я не сумею оправдать…
— Кары не будет.
На сей раз я низко поклонилась государям.
— Я сделаю все, что смогу.
…Захолустное местечко у мелкой речушки, названия которой даже не стоит упоминать.
Ставка керна-ару. Здесь он готовит своих воинов для похода на север, на князя Дулун-анну.
Военный лагерь. Для тех, кто никогда не бывал в таких местах, в нем есть что-то привлекательное. По крайней мере, некоторое время. А так — мухи, вонь, ругань, жара и орава дурно пахнущих и очень грубых и грязных мужчин. У меня был свой шатер, два телохранителя и моя служанка Адит. Мою любимую кошку пришлось оставить на попечение дворцовых слуг. Бедняжка, как она будет страдать без заботы хозяйки, и как хозяйка будет тосковать без нее!
На меня смотрели косо, но никто не смел сказать дурного слова. Воины просто не понимали, что я и зачем я здесь. Конечно — керна-ару приказал выдворить из своего лагеря всех шлюх. Если я здесь, то либо я не шлюха, либо слишком высокого полета шлюха. Однако мой шатер стоит сам по себе, у меня свои слуги и телохранители. Но я не особа из королевской семьи и не жрица.
Я сама не знаю, кто я и как себя вести. Потому веду себя как ни в чем не бывало. Я одеваюсь на манер женщин наших восточных провинций — в шаровары и короткую куртку, поскольку так удобнее ездить верхом. Я не прячу лица от солнца. Я хожу по лагерю в сопровождении своего телохранителя из личных воинов керна-ару, смотрю, стараясь не слишком попадаться на глаза, а вечерами делаю заметки.
Когда я впервые увидела того, с кем мне придется иметь дело, я испугалась. От него исходит непонятное обаяние, которое заставляет одновременно благоговеть и страшиться. Он огромного роста — он выше даже керна-ару, а тот, как потомок Солнечной Девы, из самых высоких людей страны!
У него холодные глаза редкого серого цвета.
Он красив и страшен.
Я боюсь его.
Седьмой день. Наконец меня призвали в шатер керна-ару. За семь дней я уже успела подготовить себя, потому сумела преодолеть внезапный страх.
— Это госпожа Жемчужина, — произнес керна-ару на языке варваров. — Я попросил ее обучить тебя нашему языку и обычаям.
Я подняла глаза на господина Аргора. Он чуть усмехался напоминая мне слегка разморенного дремой льва. Он прекрасно понимал, к чему все это. Что же, мне даже стало легче. Как говорила моя наставница в ремесле, иногда чужую крепость берешь, когда открываешь собственные ворота. Попробуем играть на откровенности. Посмотрим.
— Хорошо, — промурлыкал лев. — Но для этого нужно время. А я и так исполняю твое повеление, керна-ару, и день-деньской провожу с солдатами. У них я и учусь вашему языку.
— Я так хочу, — нахмурился керна-ару.
Господин Аргор пожал плечами.
— Как скажешь. Тогда сам назначь время.
Тут я осмелилась вступить в разговор:
— Если будет мне позволено сказать, то учения кончаются перед закатом. А потом остается еще несколько часов бодрствования. Можно было бы занять с пользой это время.
Лев уже откровенно усмехался.
— Не могу не уступить даме, — ответил он. — Если ей так хочется.
Что сказать? Первое время мы оба усердно играли в обучение. Целых четыре дня. На пятый он во время наших вечерних занятий вдруг подпер щеку ладонью и с усталой насмешкой посмотрел на меня.
— Столько усилий, и для чего? Иди сюда. Мне скрывать нечего, можешь спокойно рассказывать керна-ару о наших постельных разговорах.
Он потянул меня за рукав к себе.
Если бы я ставила перед собой цель разделить с ним ложе, то меня, наверное, разочаровала бы легкость, с которой я этого достигла. Но мне нужно было иное.
Я внутренне ликовала. Люблю устраивать людям милые неожиданности. Боги, как приятно было видеть его ошеломленную физиономию, когда я выплеснула ему прямо в лицо всю чернильницу!
— А теперь идите умойтесь, пока солдаты не видят, и продолжим наш урок. — Я высвободила рукав из его пальцев и стала приводить в порядок рассыпавшиеся листы, на которых я безуспешно пыталась показать этому морскому варвару разницу между каллиграфическим написанием в стиле анхи-рут, военным стилем айлие и простонародным низким анхи-ир. Я играла со львом. Он мог бы и растерзать меня. Но, как говорила моя наставница, спокойствие — мощное оружие.
Он вернулся через час. Я терпеливо ждала. Но урока не получилось. Он сказал, что лучше сейчас просто поговорить. Хорошо. Собственно, этого от меня и требуют.
— Скажи, зачем ты все же здесь?
— Я учу вас понимать Ханатгу.
— А я думаю, ты здесь для того, чтобы шпионить за мной.
— Не без этого. Хотя, думаю, глаз и без меня хватает. И еще я учу вас нашему языку.
— Я достаточно неплохо знаю ваш язык, чтобы отдавать команды.
— Этого мало. Так годится общаться с рабами, но не с солдатами. Но ведь вам для вашего дела нужны солдаты?
И тут случилось нечто странное, напугавшее меня. Он вдруг придвинулся ко мне, и в глазах его была готовность убивать.
— МНЕ нужны? Для МОЕГО дела? Откуда ты знаешь? Что ты знаешь?
В глазах его плескался черный удушливый прибой, а в зрачках вспыхнули красные искры.
Я хотела было крикнуть: я ничего не знаю, это просто слова, — но что-то остановило меня. Я поняла, что нащупала какую-то нить, и, невзирая на охвативший меня смертельный ужас, заговорила, торопливо и громко. Это было как озарение. Наверное, голос у меня жалко срывался…
— Я не знаю, почему Посланник прислал именно вас, чужого. Но я вижу, что вы созданы, чтобы разрушать и создавать вновь! В этом ваша суть! Вам все равно — Ханатта или ваша страна, вам просто нужно разрушать и создавать! Сейчас вы создаете Ханатту, но кто знает? Может вы потом разрушите ее! Я боюсь! И керна-ару тоже боится…
Я что-то еще говорила — но он уже не слушал меня. Сидел задумавшись. Долго молчал.
— Наверное, ты права. Насчет разрушения. Но пусть керна-ару не боится. Хочешь ли ты узнать, что именно я хочу создать? Можешь не таить это от керна-ару… Я хочу создать единое государство, с единым законом для всех, справедливое, где нет разницы между людьми разных рас где ценится лишь твое собственное достоинство, а не заслуги предков. Скажи, ты хотела бы жить в таком?
Я помолчала. Его слова были прекрасны. Но что-то было не так. Что — я не понимала, потому ответила лишь:
— Это великая цель.
Больше мы об этом не говорили. Слова его я передала керна-ару, тот долго сидел нахмурившись, потом сказал:
— Чтобы это осуществить за одну человеческую жизнь, придется разом переделать род людской. Это задача для божества. Одно меня утешает — это неосуществимо. Но, что бы он там ни хотел построить, мне до этого дела нет. Я строю Ханатту, и для этого его сюда прислали. Пока он мне служит — пусть мечтает о чем угодно.
Он помолчал. Потом поднял на меня свои темные тяжелые глаза.
— Сядь, Жемчужина. Он достойный человек, и я чувствую, что все больше привязываюсь к нему. Как бы это не погубило меня и Ханатту. А его — его мне жаль.
Я понимала керна-ару.
Он был усердным учеником и схватывал все быстро. Я отрешилась от великих задач, я просто учила его. Знал бы он, что осваивает сейчас всего семь из шестидесяти двух умений куртизанки высокого ранга! Я, не удержалась, сказала-таки ему. Он расхохотался и ответил, что в крайнем случае пойдет в куртизанки.
Мы много беседовали, сравнивая его родину с Ханаттой. И я замечала, что ему трудно рассказывать о своем детстве, о друзьях. Он мог говорить об истории, об искусствах, о чем угодно — но не о себе. Если же вдруг случайно разговор переходил на эту тему, он замолкал и сидел мрачный. И мне казалось, что он словно бы с трудом, через силу вспоминает о былом. Лишь одно мне удалось понять — он считал что его предали, предали жестоко, подло и несправедливо. За это он ненавидел свою страну. И в то же время гордился ею.
Воистину достойна удивления странность душ человеческих! Мы одновременно можем любить и ненавидеть, радоваться и страдать.
Князь Дулун-анна не вытерпел и напал на нас первым. Это было на сорок шестой день наших трудов. Нападение было внезапным, конница ворвалась в лагерь, и я не знаю, что было бы, если бы керна-ару не успел собрать вокруг себя своих преданных воинов, так называемых «Золотых Щитов». Они быстро построились в квадрат в два ряда — в первом стояли воины со щитами, во втором — копейщики с длинными копьями, а изнутри били лучники из наших варваров. Это лучшие лучники на свете. Господин Аргор был с ними и зычным голосом отдавал приказы. Как мне рассказали потом, атаки конницы разбились о стену щитов и копий, а потом, когда враги отступили, керна-ару Керниен начал преследование. Господин же Аргор повел пехотинцев. Надо сказать, что во время нападения мой шатер растоптали, и я сама едва не погибла — на меня налетел всадник и чуть не зарубил, и если бы в шестьдесят два искусства куртизанки не входило умение обращаться с алебардой, некому было бы продолжать мои записки. Боги, а что было бы, если бы со мной была моя кошка Нихатти! Она могла бы умереть! Адит сразу же убежала, и хорошо, она спаслась, хотя и перепугалась порядком. У меня же было длинное рубящее копье, и я отбилась от вражьего воина, а потом его просто разрубил пополам огромный всадник. Его тень накрыла меня как туча, кровь убитого брызнула мне в лицо, и я было приготовилась к смерти, но тут узнала господина Аргора. Я никогда не забуду этого черного силуэта на вздыбленном коне на фоне ослепительно лазурного неба. Он засмеялся подобно раскату грома и сказал:
— Ты права, маленькая храбрая Жемчужина! — и ускакал прочь. Я так и не поняла, что он имел в виду.
На другой день весь лагерь снялся, а к вечеру мы были уже в захваченном лагере князя Дулун-анны. Его солдат керна-ару пощадил, а самого князя и его сыновей приказал обезглавить, хотя ему предлагали сжечь их живьем, или сварить в кипятке, или зарыть по шею в землю и пустить лошадей, или, на худой конец, посадить на кол. Керна-ару не желал лишних жестокостей, да и не хотел тратить на это времени.
Младшему сыну князя было всего восемь лет, но и он из-за измены отца должен был умереть. Керна-ару со скорбью приказал убить его, ибо, как он сказал, дурную траву рвут с корнем.
Мальчик был так очарователен.
Какая жалость!
Вечером я была призвана в шатер керна-ару дабы развлечь гостей своим искусством. Я играла на тунге и пела старые песни, затем, разгоряченная вином, сложила хвалебную песнь в девяносто две строки в честь победителей. Потом я танцевала под звуки флейты и барабанчика. Потом мы состязались с керна-ару в стихосложении, и я превзошла самого потомка Солнца!
А если говорить по чести, то это был не пир, а ужасная попойка без малейшего намека на утонченность. Я сделала что могла, чтобы привнести в эту чудовищную оргию хотя бы немного изящества. Я подносила вино керна-ару и господину Аргору, восхваляя подвиги каждого, затем пела, и, вдохновившись, каждый начал хвалить другого, и оба хвалили своих воинов, потом, как всегда бывает с упившимися воинами, начали клясться друг другу в вечной дружбе. Это было забавно.
А я нарочно подталкивала их к этому. Государь сказал — надо, чтобы он привязался к Ханатте. А разве керна-ару — не Ханатта?
Что же, вино выпускает наружу то, чего человек никогда не осмелится выпустить, будучи трезвым. Я продолжала петь древнюю песню, которую я не любила, потому что в ней много лжи и бахвальства. Но сейчас она была нужна:
Не ищи в богах опоры себе,
Не ищи опоры в любви.
Но того, кто тебя прикрыл шитом,
Братом своим назови.
Боги забудут, предаст родня,
Жена поднесет тебе яд -
Но всегда, во все времена
С тобою твой кровный брат.
Там было еще много мрачных слов, которые не поют, а скорее орут, растравляя себя. Мужам это порой необходимо, чтобы выплеснуть свою жестокость в словах, а не обращать ее на других.
Я пела и видела, как мрачнеет керна-ару, как глаза его темнеют, как прислушивается господин Аргор, как постепенно он начинает понимать и тоже кивает и как, ударяя кулаком по ковру, он подпевает керна-ару… А потом произошло то, к чему я и стремилась. Нет, мужи в подпитии способны на все. Керна-ару вдруг вскочил и вскричал:
— Ты достойный человек, Аргор! Ты воистину достоин величайшей хвалы и славы! Я лишь одним могу достойно отблагодарить тебя и возвысить! — Он схватил чашу и полоснул себя по руке ножом. Господин Аргор несколько мгновений недоуменно смотрел на него, затем неуверенно улыбнулся, словно не веря своим глазам. Потом он взял нож у керна-ару.
— Плесни вина, Жемчужина! — крикнул керна-ару, и я быстро выполнила его приказ. Они отпили оба и обнялись со слезами на глазах.
…Керна-ару изволил потом богато одарить меня. И, приняв дары, я вернулась к себе со смятенной душой и тяжестью на сердце. Развернула свиток, запечатанный Солнечной Печатью. В свитке я именовалась «высокородной госпожой», мне назначалось пожизненное содержание из казны, мне были дарованы земли на востоке. В пергаменте говорилось, что «Солнечный Род сам позаботится о приличном и достойном госпожи замужестве». Значит, пора. Эти месяцы я жила совершенно иной жизнью, я забыла о том, кто и что я, кровь по-новому струилась в моих жилах. Я думала, что вечно буду рядом с этими великими мужами и не задумывалась о будущем… Я совсем забыла, что меня просто наняли. Теперь керна-ару счел, что цель достигнута и мне пора удалиться. Увы, мне было тяжело. Верно говорила моя наставница — не привязывайся к тому, с кем делишь ложе. А с господином Аргором мы даже и ложа не разделили.
Господин Аргор изволил прислать за мною, когда лагерь уже начал затихать. Я была раздосадована, ибо уже намеревалась лечь, да и не хотелось мне никого видеть. К тому же мои обязанности исполнены, и я уже никому ничего не была должна. Однако я все же решила прийти. Он отослал моих телохранителей, и мы остались наедине.
— Я хочу сдать экзамен, — сказал он, доставая из своего сундучка какой-то свиток. Я взяла его и развернула. Великие боги, там были стихи! Корявые, с ошибками, но начертанные хорошим почерком! Я покачала головой.
— Вы притворялись, — сказала я. — Вы уже все знали и издевались надо мной.
— Нет-нет, — усмехнулся лев. — Мир, мир, отважная Жемчужина. Я хотел бы, чтобы в том государстве, которое я построю, женщины были бы похожи на тебя.
— Стало быть, знали все шестьдесят два искусства куртизанки?
Он рассмеялся.
— Да, здесь ты меня превзошла. Мне в куртизанки не попасть, если принц меня рассчитает.
Я не до конца поняла его слова. Это, видимо, что-то чисто варварское.
— А теперь покажи мне еще немного из… сколько их там? Шестьдесят два? Вот, из шестидесяти двух искусств куртизанки.
— Что именно желает увидеть господин? Или узнать? Искусство составления ядов и противоядий, искусство распознавания драгоценных камней, искусство…
Он обнял меня и заставил замолчать.
Он был ласков и учтив со мной, и на сей раз ему в лицо не полетела чернильница.
У него могучее тело, покрытое множеством шрамов. Он не захотел мне говорить о том, где заслужил свои боевые отметины. Странно — другие мужчины обычно этим бахвалятся. Впрочем, тогда я не задавалась этим вопросом. Этот мужчина привык быть повелителем и победителем. Ему было легко и приятно повиноваться. Он и здесь был вождем.