Немцов Владимир. Золотое дно

этом его нельзя упрекнуть! - он виноват за свои мысли, за свои
сомнения и перед ней и, что особенно неприятно, перед своей совестью!
Это как зубная боль, что ни на минуту не оставляет тебя в покое.
Тщетно старался Ибрагим заглушить это чувство всем, чем только мог:
мыслями о своем разговоре с Васильевым, думами о новых делах. Но все
было напрасным...
Он остановился у двери своей квартиры. Где же ключ? Инженер
порылся в кармане. Впрочем, он совсем позабыл о причудах Саиды. Она
решила придуманные ею приборы телеавтоматики поставить на длительную
эксплуатацию в своей квартире. Сделала какие-то радиореле и расставила
в разных местах, чтобы удобно было наблюдать их работу. Вместо ключа
она вручила мужу коробочку, вроде спичечной, но только из пластмассы и
с кнопками. Гасанов вынул ее из кармана и улыбнулся. "Бедный Ибрагим!
Ты до сих пор не можешь к ним привыкнуть... Какую же нажимать?..
Кажется, вот эту красную?" подумал он, нажимая кнопку.
Дверь медленно распахнулась. Он вошел в прихожую, нажал эту же
кнопку еще раз. Дверь беззвучно захлопнулась.
"Ну и фокусница!" усмехнулся он и осторожно, стараясь не шуметь,
пошел по коридору.
Саида придумала упрятать в коробку импульсный радиопередатчик. Он
настроен на волну приемника у двери. Этот аппарат принимает сигнал,
после чего через реле автоматически открывает и закрывает дверь.
Гасанов вошел в столовую, нажал еще одну кнопку и услышал, как в
ванной комнате зашумела вода.
"А все-таки четко работает ее телеавтоматика, - подумал он. -
Сейчас ванна наполнится, и кран автоматически закроется. Саида
говорит, что все эти фокусы ей нужны для дальнейшего... Посмотрим,
когда потребуются ей автоматически открывающиеся и закрывающиеся
краны, - с теплой усмешкой рассуждал инженер-конструктор. - Я могу,
конечно, признавать всю эту радиомеханику, больше того - по темноте
своей, верить во все чудеса... Мало ли на что способны такие
универсальные специалисты, как моя Саида! Но из-за чего же я должен
страдать?"
Плохо приходится Ибрагиму. Он часто путает кнопки и наполняет
ванну водой, вместо того чтобы открыть дверь. Он гасит все лампы в
квартире, когда приходит, и включает их, когда уходит.
Ему просто невозможно существовать в такой
"переавтоматизированной" квартире. Но что поделаешь? Если эти опыты
нужны, придется потерпеть.
В столовой было темно. На окнах висели тяжелые портьеры. Гасанов
в темноте ощупал коробочку и снова нажал кнопку. На этот раз
правильно: вспыхнул свет. Он лился широким потоком сверху, сквозь
стеклянный бордюр, где были искусно замаскированы люминесцентные
трубки.
Посреди комнаты, на голубом ковре, стоял круглый стол, сделанный
из полированного ореха и полупрозрачного молочно-белого стекла. В нише
блестели хрустальные графины, бокалы, тарелки. Они светились
фосфоресцирующими узорами восточных орнаментов, затейливо спрятанными
в толще стекла. Откуда Саида достала эту экспериментальную посуду,
Ибрагим до сих пор не знал.
Он шел на цыпочках, стараясь не шуметь. Остановился возле
спальни, снял ботинки, взял их в руку и тихо открыл дверь. Окна были
завешены. Сверху лился слабый свет, словно светилось ночное небо: это
фосфоресцировала синяя краска потолка.
Саида лежала одетая на диване. Тонкий лучик, проникший сквозь
щель в портьерах, дрожал на ее лице. Гасанов осторожно закрыл дверь.
С грохотом упал ботинок.
Ибрагим подошел к Саиде и виновато заглянул ей в лицо.
- Я не спала всю ночь и думала, - сдерживая волнение, начала
Саида.-Так дальше жить нельзя!.. Мне кажется, что между нами стоит
стальная стена подводного дома. Да-да, именно стена!
Гасанов стоял смущенный и растерянный.
- Нет-нет, не говори мне ничего! - Саида ударила рукой по
подушке. - Я понимаю тебя. Ты хочешь, чтобы я бросила работы Васильева
и занялась приборами, которые нужны тебе... Но не сейчас... Не знаю...
Пойми меня... Может быть, не скоро, но я это сделаю... Спрошу Али
Рустамова. Он поймет... он скажет...
Второй ботинок выскользнул из рук Гасанова. Он посмотрел на Саиду
непонимающими глазами, затем обеспокоено положил ей руку на лоб:
- Ты здорова?
- Не отговаривай меня. Не смей отговаривать! - уже со слезами на
глазах чуть не кричала Саида. - Я ночь не спала...
- Откуда ты взяла, что я буду тебя отговаривать! - Ибрагим
рассмеялся и сел на диван. - Я просто ничего не слыхал. Поняла? И для
того, чтобы тебе и особенно мне не было стыдно, никогда об этом не
будем вспоминать... Теперь послушай меня...
И Гасанов рассказал ей обо всем, что случилось в эту
знаменательную для него ночь...
Он говорил о силе творческой дружбы, о плавучих островах и о том,
как легко разрешаются все сомнения, если глубоко веришь в свое дело и
в чистую совесть человека.
- ...Но были минуты, когда я не верил, - говорил Ибрагим,
вглядываясь, словно после долгой разлуки, в дорогое лицо. - Не верил
ни тебе, ни Васильеву... Вот за это прости...
Саида спрятала заплаканное лицо на плече мужа.
Ибрагим ласково приподнял ее голову и поцеловал мокрые от слез
ресницы.
Вместе подошли к окну. Гасанов отдернул шторы.
Солнечные лучи ворвались в комнату. Они словно плескались под
ногами, потоками сбегали по стенам.
Голубым светом вспыхнул потолок, будто над головой открылось
бездонное, прозрачное небо.
Распахнулись рамы. Свежий морской ветер поднял вверх трепещущий
шелк занавесок. Запели медные басы теплоходов, зашелестели шины
автомобилей. Гулко отдавались шаги первых утренних пешеходов...
Ибрагим и Сайда стояли у окна и слушали песню просыпающегося
приморского города.

Глава пятнадцатая
ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ

Прошло две недели. Подготовка к испытаниям подводного дома
проходила успешно.
На опытном заводе был переделан электробур - примерно так, как
предлагала Мариам. В этом ей очень помог Гасанов. Девушка робела. Еще
бы! Первое рационализаторское предложение, да притом такой важности...
Мариам чуть ли не каждый час бегала на опытный завод и на ходу
пыталась внести в чертежи все новые и новые изменения. Только твердая
воля Гасанова и его многолетний конструкторский опыт спасли
электробур, иначе он никогда не был бы готов. При проверке
усовершенствованный бур показал многообещающие результаты.
Завтра Рустамов должен уехать в район Кировабада для испытаний
этого электробура на опытной буровой института. Там за короткое время
прошли уже скважину глубиной в шесть километров. Электробур может еще
больше ускорить проходку.
На завтра же были назначены новые испытания подводного танка в
средней части Каспийского моря. И кто знает, не найдутся ли там
неисчерпаемые нефтеносные пласты, существование которых предсказывали
геологи?..
Поздним вечером в кабинете директора сидели за столом Агаев и
Рустамов. У окна, наклонившись друг к другу, тихо беседовали Васильев
и Гасанов.
Должно было начаться совещание перед ответственными испытаниями.
На диване, совсем рядом, сидели Саида и Мариам. Мариам часто
взглядывала на Васильева, смотрела подолгу, не отрывая глаз.
Конструктор подводного дома казался ей необыкновенным человеком; за
его внешней суровостью она чувствовала большее человеческое сердце.
Ей приходилось не раз встречаться с этим молчаливым инженером.
Когда она подходила к двери его кабинета в подводном доме или на
острове, то сердце почему-то сразу останавливалось, как маятник
испорченных часов, и тогда ей с большим трудом, соединенными усилиями
воли и рассудка, удавалось подавить волнение.
Сейчас Мариам злилась на себя. Уже не сердце, а глаза вели себя
совсем неподобающе. Куда бы она ни захотела посмотреть, глаза ее
останавливались на лице приезжего инженера!
В кабинете таял спокойный полумрак. Настольная лампа освещала
карту, над которой склонились Нури и Керимов. Рядом, утонув в низком
мягком кресле, сидел, опираясь на палку, пожилой академик.
Только что приехали представители ЦК партии республики и
министерства.
Директор привычным жестом вытер бритую голову, обвел
присутствующих внимательным взглядом и заговорил:
- Завтра решающие испытания. Большой день для всех нас. Готовы ли
мы к тому, чтобы с честью выполнить это задание?.. Не скрою от вас,
товарищи, задача очень трудна, но сколь она благородна...
В кабинете было тихо. Казалось, что настольные часы стучат очень
громко. Мариам хотелось их остановить.
Свет лампы из-под абажура падал на Васильева. Он был спокоен.
Гасанов казался равнодушным. Ничего особенного: испытания как
испытания! Он тоже внешне был спокоен.
Однако Саида видела другое: на виске мужа чуть дрожала
беспокойная и такая знакомая ей, родная жилка.
- ...Впервые в истории человечества, - продолжал Агаев, - мы
пытаемся проникнуть в недра морского дна в далеких глубинах моря.
Оправдаются ли предположения ученых? Найдем ли мы там нефть? Все это
решится завтра...
Да, завтра!.. Можно ли рассказать о том, что думал каждый из
присутствующих в этом кабинете?.. Все думали по-разному. Но все они
ждали этого "завтра".
Говорили немного. Докладывали начальники цехов о готовности
механизмов и аппаратов. Представитель приемочной комиссии прочитал акт
об исправлении замеченных недоделок.
Саида рассказала о последних испытаниях локаторов. Вместе с
молодым изобретателем Синицким, который предложил усовершенствованную
схему усилителя ультразвука, ей удалось повысить точность локации.
Теперь танк не заденет скалу, как это было недавно, когда сломалась
гасановская конструкция.
Геологи наметили желательный путь подводного корабля. Они
говорили о своей непоколебимой уверенности в том, что нефть должна
быть в указанных ими местах.
Совещание закончилось.
- Разрешите мне взять с собой студента Синицкого, - сказал
Васильев, подходя к Агаеву. - Он хорошо освоил приборы нефтеразвгдки,
как здесь говорила Саида, и очень ей будет полезен. Кстати, он сам
просил об этом!
Подошел Рустамов, прислушался к разговору.
- Не возражаю. Если нужен, возьмите, - согласился директор. - Но
на всякий случай еще раз предупредите студента, что испытания
секретные.
- Это он, конечно, понимает, - заметил Рустамов. - Обидно... Но
время сейчас такое, что часто приходится напоминать нашим людям, что
за рубежом немало любителей чужих открытий... Да вот и сейчас, если бы
узнали, например, в Америке о подводном танке Васильева, то
незамедлительно в их журнале появилась бы статья: "Проект мистера
Пупля". Из нее мы узнали бы, что этот мистер думал о подводном
изобретении еще в детстве... Да, немало таких джентльменов, которые
бродят вокруг нашего дома с отмычками!
- Я даже считаю, что зря мы разрешили опубликовать статью о
подводном основании Гасанова, - заметил Агаев. - Она может привлечь
внимание... вообще к работам института... Ну, не хмурься, Ибрагим!
Пока еще ничего не случилось. Да... - Он помолчал, взглянул на
Васильева и сказал: - Ну, а слава изобретателя все-таки придет, и
придет вовремя.
- Кто из нас об этом думает? - глухо проговорил Васильев.
Взглянув на часы, он вышел из комнаты. За ним постепенно покидали
ее и другие участники совещания.
- Значит, завтра? - прощаясь с Агаевым, спросил академик.
- Да, Мирза Кафарович, завтра... А сейчас поедемте вместе. Мне
еще нужно успеть в Совет министров.

x x x

Кабинет опустел. Рустамов остался один. Он подошел к выключателю
и погасил люстру.
Холодные лучи настольной лампы падали на карту Каспийского моря.
Парторг наклонился над ней и задумчиво обвел карандашом самые синие
места, по которым завтра должен пройти танк Васильева.
Кто-то осторожно постучал в дверь.
Рустамов задумался, он ничего не слышал. Дверь тихонько
отворилась. Синицкий стоял на пороге и смущенно мял в руках шляпу.
- Простите, пожалуйста, товарищ Рустамов! Я хотел спросить,
получено ли разрешение на мое участие в испытаниях. И потом у меня...
- Заходи, дорогой, заходи! - Рустамов оторвался от карты. -
Садись.
Синицкий робко сел на краешек кресла.
- Мне говорил Александр Петрович, - улыбаясь, начал парторг, -
что Синицкий - настоящий изобретатель.
Студент покраснел и неловко провел рукой по взъерошенным волосам.
- Понимаешь, дорогой, - продолжал Рустамов, - откровенно скажу,
не хотели мы допускать студента к таким большим испытаниям, но... Как
отказать молодому изобретателю? Нельзя! - Парторг с ласковым прищуром
посмотрел на юношу. - Молодежь со смелой мыслью, новаторов воспитывает
наша страна. Надо помогать им! Вот, смотри... - Он широким жестом
скользнул по карте. - Перед тобой все, даже каспийское дно, где никто
никогда не бывал.
Сияющими глазами Синицкий смотрел на парторга. Значит, решено!
Завтра он уже на правах техника по приборам будет участвовать в
испытаниях. Ведь это первое в мире путешествие по дну моря, и главное
- на таких глубинах...
- Али Гусейнович, - волнуясь, заговорил Синицкий, - это такая
большая честь для меня... Я еще, конечно, не изобретатель. Таких у нас
очень много... Вот, например, даже в вашем институте - ребята, которые
сейчас работают на опытной вышке... Изобретателю надо очень много
учиться!
- Обязательно, - улыбнувшись, согласился Рустамов. - Ты это не
хуже меня понимаешь. Вся страна училась в годы пятилеток, хотя не все
среди нас назывались изобретателями. Понимаешь, дорогой, - парторг
наклонился к Синицкому, - каждый советский человек воспитан строителем
и созидателем. Он заново создавал свою технику сразу после революции и
в годы пятилеток. А во время войны как трудно было строить! Ты этого,
конечно, не испытал... Но советский человек, несмотря ни на что,
выдумывал и строил... А потом новые пятилетки... Да, если вспомнить
всю нашу жизнь, то можно с уверенностью сказать: каждый из нас
что-нибудь строил и выдумывал. А так как все нужно было делать заново
и часто на голом месте - многого нам не хватало! - то каждый из нас
был неплохим изобретателем... Мы, конечно, не брали патентов и, тем
более, не продавали их частным фирмам. Наши изобретения были совсем
другими... Помню, как во время войны меня назначили главным инженером
тут, на один завод. Надо было рассчитывать в основном на местное
сырье. Из Москвы все детали не привезешь. Производство я в то время
плохо знал, опыта не хватало... Клянусь, что тогда я почувствовал,
будто меня плавать учат. Отвезли от берега и в море бросили: "Вот
теперь плыви! Научишься!" - Он хитро улыбнулся. - И что же? Научился!
Из цехов неделями не выходил, все хотел знать... А вот когда все, что
нужно, узнал, начал искать, выдумывать, как делать детали из того
материала, что был на заводе. Вот когда я изобретателем стал!..
Понимаешь, одно за другое цепляется. Одно придумаешь - другое не
подходит...
Рустамов помолчал и задумчиво стал разглаживать морщины на лбу.
- Потом все хорошо получилось, - снова заговорил он. - Переделали
некоторые узлы, и деталь из местного сырья, как это ни странно, стала
даже лучше, чем была раньше, когда мы ее делали из привозного
материала... И все так работали. Все придумывали, изобретали... Ты
понимаешь, дорогой, советский человек, если можно так сказать,
воспитан творчески. Он воспитан на примерах великих русских ученых и
изобретателей. Нас с малых лет приучали к действенному восприятию
окружающего. Мы очень смело обращаемся с техникой, мы не привыкли
перед ней раболепствовать. Мы же сами делаем машины! Мы смотрим на них
особыми глазами, глазами их созидателей: нельзя ли, мол, их
усовершенствовать?.. И очень хорошо, дорогой мой! - Рустамов встал и
прошелся по комнате. - Очень хорошо, - повторил он, опять садясь рядом
с Синицким, - что живет в тебе эта беспокойная жилка - переделывать,
перестраивать. Мне рассказывала Саида, что точность локации ее
аппарата повысилась, потому что ты изменил схему... Молодец, дорогой!
Ты же понимаешь, что каждая новая мысль, помогающая облегчить труд
человека, приближает нас к тому времени, о котором мы всегда
мечтали... - Рустамов задумался и тихо добавил: - Никто не смеет
остановить нас на этом пути!.. Ну, желаю успеха! - Он встал и протянул
руку Синицкому. - Заговорился я с тобой. Это тоже бывает...
- Али Гусейнович! - торопливо обратился к нему студент, стараясь
достать из кармана магнитофон: он застрял в подкладке и, как нарочно,
не вынимался. - Я посоветовался с членом вашего комсомольского бюро, с
Керимовой, а она направила меня к вам. Надо было бы раньше, но я не
выходил из подводного дома... Вот, наконец-то! - облегченно вздохнул
он и положил на карту Каспийского моря пластмассовую коробочку.
- Слыхал, слыхал, дорогой! - Парторг рассмеялся. - Но эти штуки
не по моей части...
- Нет-нет, товарищ Рустамов! - заторопился Синицкий, уже
оправившись от смущения. - Мариам сказала, что именно по вашей. С кем
же мне посоветоваться?
Он нажал кнопку, и из коробочки, будто из тесной клетки,
вырвались на свободу два голоса: они спорили и перебивали друг друга.
Синицкий невольно вспомнил, как. Тургенев в шутку сказал об
англичанах, что они говорят так, будто бы у них во рту горячая
картошка.
"Удивительно похоже!" думал Синицкий, наблюдая за выражением лица
Рустамова: тот внимательно прислушивался к словам, торопливо
вылетающим из коробочки. "Опять какая-то "сигма", Вильям... О чем же
это?" размышлял студент, улавливая знакомые слова.
- Откуда эта запись? - наконец спросил парторг, когда шум
удаляющейся машины, будто звуковая концовка в радиопередаче, совсем
затих.
Синицкий рассказал.
- Спасибо, Николай Тимофеевич! - Рустамов пожал ему руку. - Очень
полезное предупреждение! - Он вдруг нахмурился. - Оставь здесь пленку
и... сам понимаешь, об этом не следует рассказывать.
Когда Синицкий ушел, Рустамов еще раз прослушал запись на стоящем
в кабинете большом магнитофоне, затем положил пленку в сейф и подошел
к окну.
Вдали горели огоньки морских буровых.

x x x

Васильев догнал Мариам на лестнице и по-дружески взял ее под
руку:
- Итак, Мариам, завтра мы проверим новый электробур в подводном
доме. Вы настаиваете на максимальной скорости? Основание у ротора
выдержит? Мало ли какой попадется грунт...
- Почему вы сомневаетесь? - спросила Мариам с обидой.
- Ну вот! - Васильев улыбнулся. - Опытный конструктор, а ведет
себя, как дитя... Расчеты я проверил, но мне нужна была еще и ваша
уверенность. Теперь за эту часть дела я спокоен.
- А за остальное? - с тайным волнением спросила Мариам.
- Это первое испытание, - уклончиво ответил инженер. - Все может
быть.
Мариам чуть слышно повторила:
- Все... может быть...
Она вздрогнула. Ей стало страшно. Неужели опять могут быть
неудачи? Теперь она чувствовала, что какая-то, пусть даже маленькая
частичка ее труда осталось там, в подводном доме - "фантастической
затее" Васильева.
Лестница неожиданно кончилась. Молча пошли дальше по асфальтовой
дорожке, Мариам немного впереди. Она прислушалась. Ей показалось, что
издалека прилетела ее любимая песня - песня, о которой не расскажешь
словами.
- Мне вспомнилась ваша бакинская пословица, - задумчиво говорил
Васильев, тоже прислушиваясь к песне: - "Тот, кто ел голову рыбы кутум
и пил шоларскую воду, обязательно вернется обратно"... Я был здесь во
время войны...
- А вас не тянет обратно в Ленинград?
- В Ленинграде я начал работать конструктором. Я очень люблю этот
город, но с ним у меня связаны тяжелые воспоминания... Во время войны
я потерял там семью...
Васильев замолчал. Вспомнилось туманное зимнее утро. Он
возвратился из Баку в Ленинград. Перед глазами - разбитый шестиэтажный
дом: бомба прошла сверху донизу. На втором этаже знакомые обои,
сорванная с петель дверь, случайно повисшая на свернутой в штопор
водопроводной трубе рамка из красного дерева... В ней был портрет... в
светлом платье. Это он хорошо помнил. Портрет висел в кабинете над его
столом... На разорванных обоях остался только темный, еще не успевший
выцвести прямоугольник...
Прошло уже много лет, а Васильев и сейчас помнит эту картину до
мучительных подробностей. Бомба была сброшена ночью. Никого не удалось
спасти из-под развалин...
Песня звучала все громче и громче. Где-то близко звенела она в
репродукторе...
Шуршал под ногами песок, будто снег... Как тогда в Ленинграде
хрустел под ногами.
- Я не знаю, может быть вам и не очень приятны мои сетования... -
глухо заговорил Васильев. - Не знаю, зачем я решил поделиться с вами
моим горем... Но поймите, Мариам, долгие годы я молчал, никто и
никогда не слыхал от меня ни жалоб, ни вздохов... И вот сегодня, перед
самым большим днем в моей жизни, я вдруг захотел пожаловаться вам...
Дайте руку! - резко сказал он.
Мариам робко повиновалась. Васильев взял ее маленькую ладонь и
прижал к щеке.
- Простите меня, - сказал он, бережно опуская ее руку. - Я кажусь
вам смешным... Но когда я вспоминаю о том, что узнал совсем недавно,
мне просто недостает человеческого тепла... Мне кажется, что я сплю и
мне не хватает воздуха...
Мариам чувствовала, что ему трудно говорить. О, как бы она была
счастлива, если бы смогла подольше задержать свою ладонь на его
холодной щеке!
- Есть такое слово: ненависть, - тяжело дыша, говорил Васильев. -
Наши люди могут и любить и ненавидеть. Ненависть к врагам Родины -
благородное чувство... Но мне иной раз кажется, что нет в мире такого
слова, такого понятия, которым можно было бы определить то, что я
чувствую за последнее время... - Он помолчал и, смотря прямо перед
собой широко раскрытыми глазами, продолжал: - Я вам сказал, что в
Ленинграде у меня никого не осталось в живых... Думал о сыне - он в
это время был в Эстонии, куда еще летом его вывезли в лагерь вместе с
другими пионерами. Но что я мог узнать, когда Прибалтика уже давно
была занята... Лагерь не успели эвакуировать. После войны мне стало
известно, что сын мой жив и находится в американской зоне Германии, в
каком-то приюте для сирот. Как и многих других советских детей, его
заставляли навсегда забыть свою родину, свой язык, даже имя... - Мой
Алешка превратился в забитого американского раба. По данным советской
комиссии, которая занималась возвращением детей на родину, сына моего
там называли почему-то Вильямом... Никакие протесты не помогали.
Американцы не возвращали наших детей... - Васильев замолчал, затем,
взглянув на Мариам, снова заговорил, как бы вспоминая: - Алешка сейчас
уже совсем большой... ему семнадцать, и он здесь недалеко... на чужом
берегу.
- Недалеко? - спросила Мариам очень тихо, боясь прервать
инженера, будто от громкого слова могла разорваться тонкая ниточка,
что тянулась от нее к его сердцу.
- Узнал я об этом в Москве... Подросших советских ребят
американцы зачем-то отправили на Ближний Восток, а не на родину...
Совсем неподалеку отчаянно взвизгнул гудок проходящего катера.
Мариам от неожиданности вздрогнула и невольно прижалась к своему
спутнику.
- Маленькая вы моя! - Васильев неловко поправил завернувшийся
воротник на ее плаще и, словно застыдившись этой несвойственной ему
нежности, сказал: - Вы, наверное, клянете меня на чем свет стоит.
Совсем расчувствовался... Нечего сказать, приятная прогулка!
- Я не знала, Александр Петрович, что вы так обо мне думаете... -
Голос Мариам задрожал.
- Постойте, Мариам! - Инженер остановился и осторожно приподнял
ее голову. В уголках глаз блестели слезинки... - Я вас обидел?..
Ничего не понимаю...
- Ну, и не надо!.. Пустяки! - Девушка старалась казаться веселой.
- Девичьи слезы - ночная роса...
- Я, наверное, очень нелепо устроен. Плохая человеческая
конструкция! Не могу видеть, когда плачут дети.
- Это обо мне?
- Да, Мариам... когда я увидел слезинки в ваших глазах, я вновь
вспомнил о детях, у которых погибли родители... Это было сразу после
войны. Я отправился в детский дом, где воспитывались сироты. Хотел
взять себе какого-нибудь мальчугана, чтобы усыновить... Меня долго
расспрашивали, кто я и откуда, а когда узнали, что я один и нет у меня
никакой семьи, вежливо отказали. - Он глубоко вздохнул. - И здесь не
повезло мне, Мариам! Если бы вы знали, с какой завистью я смотрел на
одного майора, который приехал с женой и просил отдать им в дочери
крохотную девочку! Но чувство зависти съело меня окончательно, когда
майор взял троих ребят...
- Как же так? - удивилась Мариам.
- Наверное, это получилось потому, что майор, вроде меня, не мог
выносить детских слез. Насмотрелся за войну... Девочка - совсем
маленькая, с черными глазенками - сразу понравилась майору. Он и его
жена решили взять именно ее. Но тут они заметили, что два мальчугана
стоят рядом и кулачками размазывают слезы. Оказалось, что это братья
девочки. Не выдержал майор: взял всех троих!
Васильев замолчал, прислушиваясь к далекой незнакомой песне.
Мариам, вытирая слезы, приложила платок к глазам.
- Такая-то вот жизнь, Мариам! - Инженер глубоко вздохнул, в
сердце кольнуло, и он долго не мог вымолвить ни слова. - Не знаю...
может быть, легче станет, когда выговоришься, - наконец сказал он и
тут же продолжал с еле сдерживаемым волнением: - Теперь вы понимаете,
Мариам, какая ненависть кипит во мне. Она как горячая смола! Она жжет
меня изнутри... Я никому не могу простить детских слез: и слез моего
далекого сына и горя маленьких корейцев... Я не знаю, с какой стороны
прилетит самолет... Может быть, с американской базы на турецком
берегу?.. Но я знаю: если это допустить, то в такую же тихую ночь