Страница:
Сэр Уильям извинился и склонил голову перед герцогом, а его жена сделала реверанс, но перед этим одарила меня таким мстительным взглядом, что можно было не сомневаться: мои тюремщики еще отыграются на мне за то, что получили нахлобучку от герцога.
Бормоча ругательства, Норфолк опустился на стул:
– Рассказывайте же, госпожа Стаффорд. Что вы делали на Смитфилде?
Я сцепила перед собой пальцы:
– Ваша светлость, я глубоко сожалею, что мои поступки привели к столь неприятным последствиям. Я только хотела присутствовать при казни своей кузины леди Булмер.
– Ах, леди Булмер, леди Булмер! Моя праведная свояченица! – Его тонкие губы растянулись в улыбке. – А вы знаете, что Маргарет не имела права так называться? Она ведь не была замужем за Булмером.
Я моргнула от неожиданности:
– Это неправда.
Герцог переглянулся с сэром Уильямом, который теперь в сопровождении жены подошел к нам.
– Хотите сказать, что я вам лгу? – В его голосе впервые послышалась угрожающая нотка.
– Нет, что вы, ваша светлость, – ответила я и прикусила губу.
– Настоящий муж этой дамы – Уильям Чейн, брак с которым я устроил для нее десять лет назад. Он был еще жив, когда Маргарет сбежала на Север к Булмеру. Вы этого не знали?
– Но господин Чейн умер, – не сдавалась я.
– Он заболел и умер от сифилиса в апреле тысяча пятьсот тридцать пятого, этот никчемный развратник. Но факт остается фактом: Чейн являлся законным мужем Маргарет и был жив в тысяча пятьсот тридцать четвертом году, когда она поселилась у сэра Джона Булмера. У этого злокозненного бунтовщика. Между прочим, мои люди так и не нашли никаких документальных свидетельств ее второго брака.
– Я уверена, такие документы существуют, – сказала я, стараясь изо всех сил говорить почтительно.
– Что ж, возможно, они и обвенчались после смерти Чейна, но к этому времени она уже родила Булмеру сына. – Он дождался, когда его слова дойдут до меня. – Вы, кажется, совершенно не осведомлены о развратном поведении вашей кузины? Вы ведь тогда всё еще жили в Стаффордском замке? Еще не успели принести обет в Дартфордском монастыре?
Я отрицательно покачала головой.
– Значит, насколько я понимаю, вам неизвестны подробности последних лет жизни Маргарет. Вы никак не могли быть ее близкой подругой. И тем не менее, как мне сообщают, вы самовольно, не получив разрешения настоятельницы, оставили Доминиканский орден, добрались до Лондона и устроили целое представление во время ее казни. Вы оба – вы и ваш отец – вмешались в действия властей, осуществляющих королевское правосудие, что является преступлением.
– Я считала это своим долгом, ваша светлость.
– Но почему, госпожа Стаффорд? – спросил он, возвысив голос. – С какой стати вы вдруг сочли это своим долгом?
Я не находила слов. Бесполезно объяснять этому вельможе, этому суровому полководцу, сколь важна была для меня жертва, которую я хотела принести Маргарет. Он все равно никогда не сможет меня понять.
– А ваш отец? – настаивал герцог. – Почему он считал это своим долгом?
– Я не знаю, – заикаясь, произнесла я. – Мы не видели друг друга перед… перед сожжением. Вернее, и после казни Маргарет я тоже не успела с ним поговорить. И очень удивилась, увидев отца на Смитфилде. А он, в свою очередь, никак не ожидал встретить там меня.
Герцог подался вперед на своем стуле, его рука так сжимала кнут, что костяшки пальцев побелели.
– Ваш отец чуть не подорвал себя порохом. На кой черт ему понадобилось делать это ради выблядка его казненного брата? – Я поморщилась, услышав грязное слово. – Но если не отец приказал вам явиться на Смитфилд, то тогда кто?
– Никто, ваша светлость.
– А разве у вас не бывает видений, которыми вы руководствуетесь? – Герцог кинул взгляд на жену Кингстона. Она, вероятно, немедленно передала подробности нашего с ней разговора сэру Уильяму, как меня и предупреждала Бесс.
– Я приняла это решение благодаря молитве, но никаких видений свыше у меня не бывает.
Герцог покачал головой:
– Лично мне, как, впрочем, и всем остальным, это представляется полнейшей бессмыслицей. Если только ваши действия не имели другой цели – политической. Вы с вашим отцом пытались придать казни определенную окраску, возбудить недовольство присутствовавших. Так?
– Нет, ваша светлость, это не входило в мои намерения, – твердо сказала я. – Я верноподданная его величества. И руководствовалась мотивами сугубо личного характера.
Какое-то время герцог молчал. За окном на лужайке зачирикала какая-то птица. Ей ответила другая. Потом третья. Здесь было довольно много птиц. Кто-то, вероятно, подкармливал их.
Когда герцог Норфолк заговорил снова, речь его была осторожной и размеренной.
– Я не думаю, что вы со мной откровенны, госпожа Стаффорд. Не забывайте, что я для вас человек не посторонний, поскольку женат на вашей кузине, а потому от души советую: расскажите мне все как есть. И сделайте это прямо сейчас. Ведь следующий, кто будет задавать вам вопросы, вряд ли станет учитывать ваше происхождение и положение.
Я теребила руками платье. В чем, по мнению этих людей, состояла моя вина?
– Я сказала вам все как есть, ваша светлость, – проговорила я.
Дальше все произошло очень быстро. Он вскочил со стула, рука его резко взметнулась вверх – даже в глазах зарябило. Хлоп! Кнут ударил по деревянному столу в нескольких футах от того места, где стояла я.
– Тысяча чертей! У меня нет времени на ваши капризы!
Я не шелохнулась. И сэр Уильям с женой тоже не шелохнулись. Герцог стоял на прежнем месте, трясясь от злости.
– Отлично, Кингстон, давайте действовать, как планировали, – произнес он наконец.
Сердце мое забилось чаще, когда Кингстоны куда-то поспешили из камеры. Я услышала в коридоре мужские голоса, отдававшие приказы. Но герцог остался на месте. И за его спиной не появились бифитеры. Мы остались вдвоем. Он принялся вышагивать туда-сюда под окнами и морщил лоб, явно думая о чем-то весьма неприятном.
Пытаясь говорить как можно более смиренным голосом, я сказала:
– Ваша светлость, позвольте у вас кое-что спросить.
Его взгляд – неохотно, раздраженно – устремился на меня.
– Вы говорили о моем отце, – продолжила я. – Вы его видели?
– Ну, допустим, – крякнул он.
– В каком он состоянии?
– В каком состоянии? – Герцог некоторое время обдумывал ответ, наконец улыбка искривила его длинное лицо. – Скажем так: его больше нельзя назвать красивейшим из Стаффордов.
Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость – она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.
Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери – это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.
– Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, – резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет – то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.
Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом – точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.
Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.
В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, – он и Кингстон ждали моего ответа.
– Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, – холодно произнесла я.
Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.
– А как насчет вот этого? – спросил он.
Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.
– Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, – прорычал герцог.
И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.
– Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.
– Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.
Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.
– Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.
Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.
– Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». – Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: – У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин – о да, и женщин тоже! – болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги. Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. – В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. – Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? – Он повернулся ко мне и заключил: – Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество – вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник – ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон – пусть уж лучше ее разорвут на части.
Маргарет не могла произносить такие безрассудные речи. Я не верила этому человеку. И еще кое-что вызывало у меня недоумение.
– Я видела Маргарет на Смитфилде – с ней явно жестоко обращались, – сказала я.
– Ваша кузина не подвергалась пыткам, если вы на это намекаете, – тут же парировал герцог. – И эти заявления она делала на Севере в присутствии своего духовника и других людей – которые, между прочим, добровольно свидетельствовали против нее на процессе. А знаете, что Маргарет говорила про меня? – Он обнажил желтые зубы. – Не один, а целых два раза заявляла, что хочет, чтобы мне отрубили голову. Такие вот, с позволения сказать, родственные чувства. Но она заплатила за свои преступления. Умерла страшной смертью. Вы видели это своими глазами.
Меня передернуло от его жестокости, но я дала себе слово не трусить.
– Да, – сказала я, – я это видела. Но даже если все «свидетельства» подлинные, если это самое серьезное преступление моей бедной кузины, я все же не могу понять, почему именно Маргарет подверглась столь жестокому наказанию, почему только она одна из всех жен бунтовщиков была осуждена на прилюдное сожжение.
Тут какая-то тень промелькнула в глазах герцога, и я сразу же поняла: за арестом и казнью Маргарет стояло нечто большее, о чем этот человек ни разу не упомянул в своей пространной обвинительной речи.
Но прежде чем я успела произнести хоть слово, Норфолк с грозным видом подошел ко мне вплотную: его черные глаза горели огнем, узкая грудь вздымалась.
– Вашей возлюбленной кузины больше нет. Теперь мы занимаемся вами, Джоанна Стаффорд. Так вот, неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто послушница Дартфордского монастыря, девица из благородного семейства, ставшего настоящим рассадником злокозненных предателей, может быть верноподданной короля Генриха Восьмого?
Я стояла молча.
– Полюбуйтесь-ка на нее, Кингстон! – выкрикнул герцог. – Говорят, что женщины семейства Говардов отличаются дурным нравом. А вот вам типичная урожденная Стаффорд. Есть ли в Англии кто-либо хуже моей треклятой жены и этой девицы? – Он подался еще ближе ко мне. – Я мог бы отстегать тебя сейчас кнутом, и никто бы меня за это не осудил! Слышишь? Никто бы меня не остановил! Ты ведь это знаешь? Знаешь, черт тебя побери?
– Да, знаю, как и то, что это доставит вам удовольствие. – Слова вырвались у меня прежде, чем я успела понять, что делаю.
Герцог ударил меня кулаком. Секунду спустя я лежала на полу лицом вниз; в ушах звенело, жгучая боль пронзала челюсть. Я ждала, что на меня обрушится град новых ударов, ждала, что сейчас засвистит кнут. Может быть, Норфолк убьет меня голыми руками прямо здесь, в Тауэре, на глазах у Кингстона?
Но ничего этого не случилось. Я подняла голову и увидела, что между нами встал сэр Уильям Кингстон. Он ничего не сказал, не поднял упреждающе руку в сторону герцога, не предложил мне помочь подняться. Он просто стоял там с мрачным и бледным лицом. Норфолк отвернулся, плечи его сотрясались от гнева.
Я медленно, без посторонней помощи поднялась на ноги.
– Кингстон, давайте его сюда, – тихим голосом сказал герцог. Он все еще стоял спиной ко мне, и я только теперь поняла, что он не такой уж и высокий. На голову ниже Кингстона.
Сэр Уильям, кивнув, подошел к двери и постучал два раза. Дверь распахнулась, и лейтенант – тот самый, что встречал меня у Речных ворот, – втолкнул в камеру молодого человека.
Это был Джеффри Сковилл.
8
Бормоча ругательства, Норфолк опустился на стул:
– Рассказывайте же, госпожа Стаффорд. Что вы делали на Смитфилде?
Я сцепила перед собой пальцы:
– Ваша светлость, я глубоко сожалею, что мои поступки привели к столь неприятным последствиям. Я только хотела присутствовать при казни своей кузины леди Булмер.
– Ах, леди Булмер, леди Булмер! Моя праведная свояченица! – Его тонкие губы растянулись в улыбке. – А вы знаете, что Маргарет не имела права так называться? Она ведь не была замужем за Булмером.
Я моргнула от неожиданности:
– Это неправда.
Герцог переглянулся с сэром Уильямом, который теперь в сопровождении жены подошел к нам.
– Хотите сказать, что я вам лгу? – В его голосе впервые послышалась угрожающая нотка.
– Нет, что вы, ваша светлость, – ответила я и прикусила губу.
– Настоящий муж этой дамы – Уильям Чейн, брак с которым я устроил для нее десять лет назад. Он был еще жив, когда Маргарет сбежала на Север к Булмеру. Вы этого не знали?
– Но господин Чейн умер, – не сдавалась я.
– Он заболел и умер от сифилиса в апреле тысяча пятьсот тридцать пятого, этот никчемный развратник. Но факт остается фактом: Чейн являлся законным мужем Маргарет и был жив в тысяча пятьсот тридцать четвертом году, когда она поселилась у сэра Джона Булмера. У этого злокозненного бунтовщика. Между прочим, мои люди так и не нашли никаких документальных свидетельств ее второго брака.
– Я уверена, такие документы существуют, – сказала я, стараясь изо всех сил говорить почтительно.
– Что ж, возможно, они и обвенчались после смерти Чейна, но к этому времени она уже родила Булмеру сына. – Он дождался, когда его слова дойдут до меня. – Вы, кажется, совершенно не осведомлены о развратном поведении вашей кузины? Вы ведь тогда всё еще жили в Стаффордском замке? Еще не успели принести обет в Дартфордском монастыре?
Я отрицательно покачала головой.
– Значит, насколько я понимаю, вам неизвестны подробности последних лет жизни Маргарет. Вы никак не могли быть ее близкой подругой. И тем не менее, как мне сообщают, вы самовольно, не получив разрешения настоятельницы, оставили Доминиканский орден, добрались до Лондона и устроили целое представление во время ее казни. Вы оба – вы и ваш отец – вмешались в действия властей, осуществляющих королевское правосудие, что является преступлением.
– Я считала это своим долгом, ваша светлость.
– Но почему, госпожа Стаффорд? – спросил он, возвысив голос. – С какой стати вы вдруг сочли это своим долгом?
Я не находила слов. Бесполезно объяснять этому вельможе, этому суровому полководцу, сколь важна была для меня жертва, которую я хотела принести Маргарет. Он все равно никогда не сможет меня понять.
– А ваш отец? – настаивал герцог. – Почему он считал это своим долгом?
– Я не знаю, – заикаясь, произнесла я. – Мы не видели друг друга перед… перед сожжением. Вернее, и после казни Маргарет я тоже не успела с ним поговорить. И очень удивилась, увидев отца на Смитфилде. А он, в свою очередь, никак не ожидал встретить там меня.
Герцог подался вперед на своем стуле, его рука так сжимала кнут, что костяшки пальцев побелели.
– Ваш отец чуть не подорвал себя порохом. На кой черт ему понадобилось делать это ради выблядка его казненного брата? – Я поморщилась, услышав грязное слово. – Но если не отец приказал вам явиться на Смитфилд, то тогда кто?
– Никто, ваша светлость.
– А разве у вас не бывает видений, которыми вы руководствуетесь? – Герцог кинул взгляд на жену Кингстона. Она, вероятно, немедленно передала подробности нашего с ней разговора сэру Уильяму, как меня и предупреждала Бесс.
– Я приняла это решение благодаря молитве, но никаких видений свыше у меня не бывает.
Герцог покачал головой:
– Лично мне, как, впрочем, и всем остальным, это представляется полнейшей бессмыслицей. Если только ваши действия не имели другой цели – политической. Вы с вашим отцом пытались придать казни определенную окраску, возбудить недовольство присутствовавших. Так?
– Нет, ваша светлость, это не входило в мои намерения, – твердо сказала я. – Я верноподданная его величества. И руководствовалась мотивами сугубо личного характера.
Какое-то время герцог молчал. За окном на лужайке зачирикала какая-то птица. Ей ответила другая. Потом третья. Здесь было довольно много птиц. Кто-то, вероятно, подкармливал их.
Когда герцог Норфолк заговорил снова, речь его была осторожной и размеренной.
– Я не думаю, что вы со мной откровенны, госпожа Стаффорд. Не забывайте, что я для вас человек не посторонний, поскольку женат на вашей кузине, а потому от души советую: расскажите мне все как есть. И сделайте это прямо сейчас. Ведь следующий, кто будет задавать вам вопросы, вряд ли станет учитывать ваше происхождение и положение.
Я теребила руками платье. В чем, по мнению этих людей, состояла моя вина?
– Я сказала вам все как есть, ваша светлость, – проговорила я.
Дальше все произошло очень быстро. Он вскочил со стула, рука его резко взметнулась вверх – даже в глазах зарябило. Хлоп! Кнут ударил по деревянному столу в нескольких футах от того места, где стояла я.
– Тысяча чертей! У меня нет времени на ваши капризы!
Я не шелохнулась. И сэр Уильям с женой тоже не шелохнулись. Герцог стоял на прежнем месте, трясясь от злости.
– Отлично, Кингстон, давайте действовать, как планировали, – произнес он наконец.
Сердце мое забилось чаще, когда Кингстоны куда-то поспешили из камеры. Я услышала в коридоре мужские голоса, отдававшие приказы. Но герцог остался на месте. И за его спиной не появились бифитеры. Мы остались вдвоем. Он принялся вышагивать туда-сюда под окнами и морщил лоб, явно думая о чем-то весьма неприятном.
Пытаясь говорить как можно более смиренным голосом, я сказала:
– Ваша светлость, позвольте у вас кое-что спросить.
Его взгляд – неохотно, раздраженно – устремился на меня.
– Вы говорили о моем отце, – продолжила я. – Вы его видели?
– Ну, допустим, – крякнул он.
– В каком он состоянии?
– В каком состоянии? – Герцог некоторое время обдумывал ответ, наконец улыбка искривила его длинное лицо. – Скажем так: его больше нельзя назвать красивейшим из Стаффордов.
Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость – она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.
Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери – это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.
– Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, – резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет – то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.
Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом – точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.
Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.
В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, – он и Кингстон ждали моего ответа.
– Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, – холодно произнесла я.
Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.
– А как насчет вот этого? – спросил он.
Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.
– Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, – прорычал герцог.
И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.
– Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.
– Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.
Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.
– Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.
Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.
– Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». – Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: – У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин – о да, и женщин тоже! – болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги. Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. – В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. – Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? – Он повернулся ко мне и заключил: – Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество – вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник – ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон – пусть уж лучше ее разорвут на части.
Маргарет не могла произносить такие безрассудные речи. Я не верила этому человеку. И еще кое-что вызывало у меня недоумение.
– Я видела Маргарет на Смитфилде – с ней явно жестоко обращались, – сказала я.
– Ваша кузина не подвергалась пыткам, если вы на это намекаете, – тут же парировал герцог. – И эти заявления она делала на Севере в присутствии своего духовника и других людей – которые, между прочим, добровольно свидетельствовали против нее на процессе. А знаете, что Маргарет говорила про меня? – Он обнажил желтые зубы. – Не один, а целых два раза заявляла, что хочет, чтобы мне отрубили голову. Такие вот, с позволения сказать, родственные чувства. Но она заплатила за свои преступления. Умерла страшной смертью. Вы видели это своими глазами.
Меня передернуло от его жестокости, но я дала себе слово не трусить.
– Да, – сказала я, – я это видела. Но даже если все «свидетельства» подлинные, если это самое серьезное преступление моей бедной кузины, я все же не могу понять, почему именно Маргарет подверглась столь жестокому наказанию, почему только она одна из всех жен бунтовщиков была осуждена на прилюдное сожжение.
Тут какая-то тень промелькнула в глазах герцога, и я сразу же поняла: за арестом и казнью Маргарет стояло нечто большее, о чем этот человек ни разу не упомянул в своей пространной обвинительной речи.
Но прежде чем я успела произнести хоть слово, Норфолк с грозным видом подошел ко мне вплотную: его черные глаза горели огнем, узкая грудь вздымалась.
– Вашей возлюбленной кузины больше нет. Теперь мы занимаемся вами, Джоанна Стаффорд. Так вот, неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто послушница Дартфордского монастыря, девица из благородного семейства, ставшего настоящим рассадником злокозненных предателей, может быть верноподданной короля Генриха Восьмого?
Я стояла молча.
– Полюбуйтесь-ка на нее, Кингстон! – выкрикнул герцог. – Говорят, что женщины семейства Говардов отличаются дурным нравом. А вот вам типичная урожденная Стаффорд. Есть ли в Англии кто-либо хуже моей треклятой жены и этой девицы? – Он подался еще ближе ко мне. – Я мог бы отстегать тебя сейчас кнутом, и никто бы меня за это не осудил! Слышишь? Никто бы меня не остановил! Ты ведь это знаешь? Знаешь, черт тебя побери?
– Да, знаю, как и то, что это доставит вам удовольствие. – Слова вырвались у меня прежде, чем я успела понять, что делаю.
Герцог ударил меня кулаком. Секунду спустя я лежала на полу лицом вниз; в ушах звенело, жгучая боль пронзала челюсть. Я ждала, что на меня обрушится град новых ударов, ждала, что сейчас засвистит кнут. Может быть, Норфолк убьет меня голыми руками прямо здесь, в Тауэре, на глазах у Кингстона?
Но ничего этого не случилось. Я подняла голову и увидела, что между нами встал сэр Уильям Кингстон. Он ничего не сказал, не поднял упреждающе руку в сторону герцога, не предложил мне помочь подняться. Он просто стоял там с мрачным и бледным лицом. Норфолк отвернулся, плечи его сотрясались от гнева.
Я медленно, без посторонней помощи поднялась на ноги.
– Кингстон, давайте его сюда, – тихим голосом сказал герцог. Он все еще стоял спиной ко мне, и я только теперь поняла, что он не такой уж и высокий. На голову ниже Кингстона.
Сэр Уильям, кивнув, подошел к двери и постучал два раза. Дверь распахнулась, и лейтенант – тот самый, что встречал меня у Речных ворот, – втолкнул в камеру молодого человека.
Это был Джеффри Сковилл.
8
Джеффри выглядел гораздо лучше, чем когда я видела его в последний раз: если помните, тогда беднягу без сознания унесли с пристани в Тауэр. Голова его была тщательно забинтована, самодельную повязку сняли. За время заключения констебля явно покормили и дали ему помыться. И вот он стоял перед нами – высокий, с развязанными руками.
Джеффри упорно не хотел встречаться со мной взглядом. Стоял, опустив глаза вниз и отведя их в сторону, – разглядывал угол камеры.
«Какую трагическую ошибку совершил этот парень, придя мне на помощь, – подумала я. – Ведь по большому счету Сковилл – один из них. Он и на Смитфилде-то оказался, желая увидеть, как осуществляется королевское правосудие. Ну же, Джеффри, не будь глупцом: скажи, что не имеешь ко мне ни малейшего отношения, и твердо стой на своем».
Появление констебля словно бы придало сил герцогу. Он указал на Джеффри кнутом и спросил меня:
– Что вас связывает с этим человеком?
– Абсолютно ничего, – тут же заявила я.
– Разве он не был рядом с вами на Смитфилде, когда вы пытались воспрепятствовать казни? – гнул свое Норфолк. – В какой заговор вы с ним вступили?
– Ни в какой, ваша светлость. Я познакомилась с господином Сковиллом – так, кажется, его зовут? – когда он незадолго до начала казни любезно помог мне. Какой-то негодяй напал на меня, а господин Сковилл заступился и спас. Он настоятельно убеждал меня покинуть Смитфилд, когда леди Булмер везли на костер. А затем всего лишь беспокоился о моей безопасности. Когда солдат-стражник сбил его с ног, господин Сковилл пытался оттащить меня назад, в толпу, чтобы защитить от произвола.
– Какое благородство! – Герцог улыбнулся. Как же мне была ненавистна эта его тонкогубая ухмылка. Его гнев, даже удары и то казались предпочтительнее. – Значит, на Смитфилде вы нашли себе покровителя, дюжего молодца. Разве так ведут себя монахини?
Джеффри вскинул голову. Наконец-то он посмотрел в мою сторону, и челюсть у него отвисла: одежда у меня была далеко не в лучшем виде, а на подбородке расцветал синяк. Я, несомненно, являла собой жалкое зрелище.
– Правда, вы пока еще не стали монахиней, верно, Джоанна? – ухмыльнулся герцог. – До сих пор ходили в послушницах? И это была ваша последняя возможность познать мужчину. А сей молодой человек для подобной чести, кажется, вполне подходит.
Джеффри Сковилл вырвался из рук лейтенанта и подался к герцогу, его голубые глаза горели гневом. Бедняга попался на эту удочку, не понял, что его специально провоцируют. Еще мгновение – и Джеффри бросит вызов Норфолку, что станет для него роковой ошибкой.
– Ваша светлость изволит ошибаться, – жестким тоном сказала я, вставая между герцогом и Джеффри. – Ну подумайте сами, какие у меня могли быть отношения с этим человеком? Это просто смешно! Вы, должно быть, уже знаете, что он всего лишь простолюдин, тогда как я… Всем известно, что я принадлежу к благородной семье, которая восходит к королевской династии Плантагенетов. А он – никто.
Я повернулась к Джеффри. Он замер на месте, глаза его сверкали. Но я не могла ничего сказать или сделать, не могла послать ему никакого знака, чтобы мой заступник понял: я пошла на это, чтобы спасти его.
– Уведите его, лейтенант, и вышвырните из Тауэра, – велел Норфолк, пожав плечами, словно речь шла о том, чтобы бросить в реку узел грязного белья.
Минуту спустя Джеффри Сковилла в камере уже не было. Я испытала облегчение, но победа досталась мне тяжелой ценой. Мои лживые слова причинили молодому человеку боль, а у меня вряд ли появится возможность объясниться с ним, попросить прощения.
Камера наполнилась странным скрежещущим звуком, и я недоуменно оглянулась. Это хрипло смеялся герцог Норфолк.
– Оно того стоило, верно, Кингстон? – спросил он.
– Да, ваша светлость, – подтвердил сэр Уильям.
Я изумленно выдохнула:
– Вы знали, что Джеффри Сковилл не причастен ни к каким преступлениям, еще до того, как приказали привести его сюда. Вы просто хотели посмотреть, как мы будем реагировать на ваши оскорбительные вопросы.
Кингстон, явно испытывая неловкость, отвернулся. Герцог был далек от какого-либо раскаяния.
– Да, я уже провел расследование относительно этого молодого человека. В его действиях наблюдаются лишь незначительные проступки.
Кровь бросилась мне в лицо, но я как можно спокойнее проговорила:
– Я не совершила ничего противозаконного. Я не виновна ни в каком предательстве, ваша светлость, ни в каком заговоре. Возможно, то, что я отправилась на Смитфилд, а затем пыталась объясниться с отцом, было и не слишком благоразумно. Но никакой другой вины за мной нет. Вы неправомочны преследовать и истязать меня или кого-либо, связанного со мной. Мне известны законы этой страны. Либо судите меня, либо освободите.
На лице герцога появилось раздраженное выражение, но он не поднял свой кнут и не принялся вновь вышагивать по комнате. Появилась вероятность, всего лишь вероятность того, что я победила и вслед за Джеффри Сковиллом меня скоро выпустят из Тауэра.
Раздался резкий стук в дверь.
Кингстон впустил лейтенанта, который устремился к Норфолку с пачкой каких-то бумаг, похожих на письма. Все трое сгрудились в углу, передавая бумаги из рук в руки.
Когда герцог Норфолк снова повернулся ко мне, в глазах его опять горели искорки.
– Узнав, что вас арестовали на Смитфилде, госпожа Стаффорд, я вспомнил, чту говорила о вас моя жена. Это было давно – десять лет назад, если уж быть точным. Элизабет сказала мне, что вы готовились стать фрейлиной Екатерины Арагонской: ваша мать прибыла из Испании в составе свиты будущей королевы, и для вас, ее единственной дочери, было бы вполне естественно продолжить семейную традицию. Вы получили высочайшее одобрение и заняли место при дворе. Я правильно говорю?
Во рту у меня было сухо, как в пустыне. Я в ответ смогла только кивнуть.
– И что же случилось потом?
Я молчала. Никакие унижения, никакие пытки не смогли бы заставить меня рассказать о том, что случилось десять лет назад, в тот единственный день, который я пробыла на королевской службе.
– Вас сочли недостойной этой роли, верно? По какой-то причине вы не подошли для двора. И вернулись в Стаффордский замок. Так?
Я кивнула, испытав облегчение от того, что герцог не стал задерживаться на предыдущей теме.
– А что случилось с вами потом?
– Я ухаживала за своей матерью. Она постоянно болела. – В эти две простые фразы вместилась вся моя жизнь в течение нескольких лет: темные комнаты и травяные припарки, и настои, и чаи, и кровопускания, которые ничуть не помогали.
Герцог продолжил, говоря скорее с сэром Уильямом и лейтенантом, чем со мной:
– Когда Екатерина Арагонская уже больше не являлась женой короля и была отправлена в ссылку, ее любимым фрейлинам не разрешили последовать за нею. Но под конец, когда она умирала, его величество проявил поистине королевское великодушие. К ней были отправлены две дамы, обе испанского происхождения. Мария де Салинас, в замужестве графиня Уиллоуби, и Изабелла Монтанья, которая тоже сочеталась браком с англичанином и стала леди Стаффорд. – Герцог перевел взгляд на следующее письмо. – Вот сообщение испанского посла. Одно из писем Шапуи: перед тем как оно покинуло Англию, его перехватили и сделали копию. – Норфолк издевательски усмехнулся. – В письме императору Карлу говорится: «Королева, Ваша блаженной памяти тетушка, почила на руках своих фрейлин, графини Уиллоуби и госпожи Стаффорд». Прежде я считал, что это ошибка, что посол имел в виду леди Стаффорд. – Герцог глубоко вздохнул. – Но я человек дотошный, госпожа Стаффорд, и тщательно готовлюсь ко всему, будь то сражение или допрос государственного преступника. Я запросил последние бумаги, имеющие отношение к семейству, проживающему в Стаффордском замке, и вот что я получил только что. – Он поднял письмо. Я не смогла разобрать, кем оно подписано. – Здесь говорится: «Изабелла, леди Стаффорд, умерла пятого ноября тысяча пятьсот тридцать пятого года». Я нахожу это весьма любопытным, потому что Екатерина Арагонская скончалась седьмого января тысяча пятьсот тридцать шестого года. То есть двумя месяцами позднее. – Он больше не кричал. Голос его звучал спокойно, почти мягко. – Это были вы, Джоанна Стаффорд. Это вы отправились к Екатерине Арагонской в замок Кимболтон и ухаживали за ней в последние недели ее жизни. Верно я говорю? – Он пристально посмотрел на меня, и я не отвела взгляд.
– Да, – сказала я. – Это правда. Вызов пришел через неделю после смерти моей матери, и я поехала вместо нее. Но на самом деле Екатерина Арагонская, разумеется, хотела видеть мою мать.
Норфолк медленно кивнул:
– Вы лично прислуживали женщине, которая стала причиной такой смуты. Сколько людей умерло из-за нее! Кардинал Фишер. Томас Мор. Вы знаете, госпожа Стаффорд, куда я заезжал сегодня утром по дороге в Тауэр? В Ньюгейтскую тюрьму. Там сидят в цепях девять монахов-картезиан-цев, и я одобрил распоряжение не давать им с этого дня еды. Эти смутьяны отказались признать под присягой Акт о супрематии[14], провозглашающий Генриха Восьмого единственным главой английской Церкви и отменяющий верховенство папы римского. Они подохнут от голода. – Показав на меня пальцем, герцог сказал: – Екатерина Арагонская умерла на ваших руках, а вы после этого решили принять монашеский обет, чтобы следовать тем старым традициям, которые она почитала. И вы полагаете, что кто-то поверит, будто вы пришли на Смитфилд, не имея никаких преступных намерений?
Вопрос был чисто риторический, и я ничего ему не ответила.
– Теперь начнется расследование вашей деятельности, Джоанна Стаффорд. «Судите меня», – потребовали вы, словно какой глашатай. Можете не сомневаться, госпожа, будет вам и суд. – Герцог взял свой кнут. – Моя предварительная работа здесь завершена, Кингстон, и теперь мы должны продолжить расследование как можно быстрее. – Он двинулся к двери, распахнул ее и, остановившись на пороге, бросил на меня еще один взгляд, полный злорадства. – Сегодня самый счастливый день для нашего владыки-короля.
Джеффри упорно не хотел встречаться со мной взглядом. Стоял, опустив глаза вниз и отведя их в сторону, – разглядывал угол камеры.
«Какую трагическую ошибку совершил этот парень, придя мне на помощь, – подумала я. – Ведь по большому счету Сковилл – один из них. Он и на Смитфилде-то оказался, желая увидеть, как осуществляется королевское правосудие. Ну же, Джеффри, не будь глупцом: скажи, что не имеешь ко мне ни малейшего отношения, и твердо стой на своем».
Появление констебля словно бы придало сил герцогу. Он указал на Джеффри кнутом и спросил меня:
– Что вас связывает с этим человеком?
– Абсолютно ничего, – тут же заявила я.
– Разве он не был рядом с вами на Смитфилде, когда вы пытались воспрепятствовать казни? – гнул свое Норфолк. – В какой заговор вы с ним вступили?
– Ни в какой, ваша светлость. Я познакомилась с господином Сковиллом – так, кажется, его зовут? – когда он незадолго до начала казни любезно помог мне. Какой-то негодяй напал на меня, а господин Сковилл заступился и спас. Он настоятельно убеждал меня покинуть Смитфилд, когда леди Булмер везли на костер. А затем всего лишь беспокоился о моей безопасности. Когда солдат-стражник сбил его с ног, господин Сковилл пытался оттащить меня назад, в толпу, чтобы защитить от произвола.
– Какое благородство! – Герцог улыбнулся. Как же мне была ненавистна эта его тонкогубая ухмылка. Его гнев, даже удары и то казались предпочтительнее. – Значит, на Смитфилде вы нашли себе покровителя, дюжего молодца. Разве так ведут себя монахини?
Джеффри вскинул голову. Наконец-то он посмотрел в мою сторону, и челюсть у него отвисла: одежда у меня была далеко не в лучшем виде, а на подбородке расцветал синяк. Я, несомненно, являла собой жалкое зрелище.
– Правда, вы пока еще не стали монахиней, верно, Джоанна? – ухмыльнулся герцог. – До сих пор ходили в послушницах? И это была ваша последняя возможность познать мужчину. А сей молодой человек для подобной чести, кажется, вполне подходит.
Джеффри Сковилл вырвался из рук лейтенанта и подался к герцогу, его голубые глаза горели гневом. Бедняга попался на эту удочку, не понял, что его специально провоцируют. Еще мгновение – и Джеффри бросит вызов Норфолку, что станет для него роковой ошибкой.
– Ваша светлость изволит ошибаться, – жестким тоном сказала я, вставая между герцогом и Джеффри. – Ну подумайте сами, какие у меня могли быть отношения с этим человеком? Это просто смешно! Вы, должно быть, уже знаете, что он всего лишь простолюдин, тогда как я… Всем известно, что я принадлежу к благородной семье, которая восходит к королевской династии Плантагенетов. А он – никто.
Я повернулась к Джеффри. Он замер на месте, глаза его сверкали. Но я не могла ничего сказать или сделать, не могла послать ему никакого знака, чтобы мой заступник понял: я пошла на это, чтобы спасти его.
– Уведите его, лейтенант, и вышвырните из Тауэра, – велел Норфолк, пожав плечами, словно речь шла о том, чтобы бросить в реку узел грязного белья.
Минуту спустя Джеффри Сковилла в камере уже не было. Я испытала облегчение, но победа досталась мне тяжелой ценой. Мои лживые слова причинили молодому человеку боль, а у меня вряд ли появится возможность объясниться с ним, попросить прощения.
Камера наполнилась странным скрежещущим звуком, и я недоуменно оглянулась. Это хрипло смеялся герцог Норфолк.
– Оно того стоило, верно, Кингстон? – спросил он.
– Да, ваша светлость, – подтвердил сэр Уильям.
Я изумленно выдохнула:
– Вы знали, что Джеффри Сковилл не причастен ни к каким преступлениям, еще до того, как приказали привести его сюда. Вы просто хотели посмотреть, как мы будем реагировать на ваши оскорбительные вопросы.
Кингстон, явно испытывая неловкость, отвернулся. Герцог был далек от какого-либо раскаяния.
– Да, я уже провел расследование относительно этого молодого человека. В его действиях наблюдаются лишь незначительные проступки.
Кровь бросилась мне в лицо, но я как можно спокойнее проговорила:
– Я не совершила ничего противозаконного. Я не виновна ни в каком предательстве, ваша светлость, ни в каком заговоре. Возможно, то, что я отправилась на Смитфилд, а затем пыталась объясниться с отцом, было и не слишком благоразумно. Но никакой другой вины за мной нет. Вы неправомочны преследовать и истязать меня или кого-либо, связанного со мной. Мне известны законы этой страны. Либо судите меня, либо освободите.
На лице герцога появилось раздраженное выражение, но он не поднял свой кнут и не принялся вновь вышагивать по комнате. Появилась вероятность, всего лишь вероятность того, что я победила и вслед за Джеффри Сковиллом меня скоро выпустят из Тауэра.
Раздался резкий стук в дверь.
Кингстон впустил лейтенанта, который устремился к Норфолку с пачкой каких-то бумаг, похожих на письма. Все трое сгрудились в углу, передавая бумаги из рук в руки.
Когда герцог Норфолк снова повернулся ко мне, в глазах его опять горели искорки.
– Узнав, что вас арестовали на Смитфилде, госпожа Стаффорд, я вспомнил, чту говорила о вас моя жена. Это было давно – десять лет назад, если уж быть точным. Элизабет сказала мне, что вы готовились стать фрейлиной Екатерины Арагонской: ваша мать прибыла из Испании в составе свиты будущей королевы, и для вас, ее единственной дочери, было бы вполне естественно продолжить семейную традицию. Вы получили высочайшее одобрение и заняли место при дворе. Я правильно говорю?
Во рту у меня было сухо, как в пустыне. Я в ответ смогла только кивнуть.
– И что же случилось потом?
Я молчала. Никакие унижения, никакие пытки не смогли бы заставить меня рассказать о том, что случилось десять лет назад, в тот единственный день, который я пробыла на королевской службе.
– Вас сочли недостойной этой роли, верно? По какой-то причине вы не подошли для двора. И вернулись в Стаффордский замок. Так?
Я кивнула, испытав облегчение от того, что герцог не стал задерживаться на предыдущей теме.
– А что случилось с вами потом?
– Я ухаживала за своей матерью. Она постоянно болела. – В эти две простые фразы вместилась вся моя жизнь в течение нескольких лет: темные комнаты и травяные припарки, и настои, и чаи, и кровопускания, которые ничуть не помогали.
Герцог продолжил, говоря скорее с сэром Уильямом и лейтенантом, чем со мной:
– Когда Екатерина Арагонская уже больше не являлась женой короля и была отправлена в ссылку, ее любимым фрейлинам не разрешили последовать за нею. Но под конец, когда она умирала, его величество проявил поистине королевское великодушие. К ней были отправлены две дамы, обе испанского происхождения. Мария де Салинас, в замужестве графиня Уиллоуби, и Изабелла Монтанья, которая тоже сочеталась браком с англичанином и стала леди Стаффорд. – Герцог перевел взгляд на следующее письмо. – Вот сообщение испанского посла. Одно из писем Шапуи: перед тем как оно покинуло Англию, его перехватили и сделали копию. – Норфолк издевательски усмехнулся. – В письме императору Карлу говорится: «Королева, Ваша блаженной памяти тетушка, почила на руках своих фрейлин, графини Уиллоуби и госпожи Стаффорд». Прежде я считал, что это ошибка, что посол имел в виду леди Стаффорд. – Герцог глубоко вздохнул. – Но я человек дотошный, госпожа Стаффорд, и тщательно готовлюсь ко всему, будь то сражение или допрос государственного преступника. Я запросил последние бумаги, имеющие отношение к семейству, проживающему в Стаффордском замке, и вот что я получил только что. – Он поднял письмо. Я не смогла разобрать, кем оно подписано. – Здесь говорится: «Изабелла, леди Стаффорд, умерла пятого ноября тысяча пятьсот тридцать пятого года». Я нахожу это весьма любопытным, потому что Екатерина Арагонская скончалась седьмого января тысяча пятьсот тридцать шестого года. То есть двумя месяцами позднее. – Он больше не кричал. Голос его звучал спокойно, почти мягко. – Это были вы, Джоанна Стаффорд. Это вы отправились к Екатерине Арагонской в замок Кимболтон и ухаживали за ней в последние недели ее жизни. Верно я говорю? – Он пристально посмотрел на меня, и я не отвела взгляд.
– Да, – сказала я. – Это правда. Вызов пришел через неделю после смерти моей матери, и я поехала вместо нее. Но на самом деле Екатерина Арагонская, разумеется, хотела видеть мою мать.
Норфолк медленно кивнул:
– Вы лично прислуживали женщине, которая стала причиной такой смуты. Сколько людей умерло из-за нее! Кардинал Фишер. Томас Мор. Вы знаете, госпожа Стаффорд, куда я заезжал сегодня утром по дороге в Тауэр? В Ньюгейтскую тюрьму. Там сидят в цепях девять монахов-картезиан-цев, и я одобрил распоряжение не давать им с этого дня еды. Эти смутьяны отказались признать под присягой Акт о супрематии[14], провозглашающий Генриха Восьмого единственным главой английской Церкви и отменяющий верховенство папы римского. Они подохнут от голода. – Показав на меня пальцем, герцог сказал: – Екатерина Арагонская умерла на ваших руках, а вы после этого решили принять монашеский обет, чтобы следовать тем старым традициям, которые она почитала. И вы полагаете, что кто-то поверит, будто вы пришли на Смитфилд, не имея никаких преступных намерений?
Вопрос был чисто риторический, и я ничего ему не ответила.
– Теперь начнется расследование вашей деятельности, Джоанна Стаффорд. «Судите меня», – потребовали вы, словно какой глашатай. Можете не сомневаться, госпожа, будет вам и суд. – Герцог взял свой кнут. – Моя предварительная работа здесь завершена, Кингстон, и теперь мы должны продолжить расследование как можно быстрее. – Он двинулся к двери, распахнул ее и, остановившись на пороге, бросил на меня еще один взгляд, полный злорадства. – Сегодня самый счастливый день для нашего владыки-короля.