Страница:
Холм почесал щетинистую щеку.
– И что ты ему ответила?
Беата вздохнула и посмотрела на улицу, на журналистов и фотокорреспондентов, которые торопливо покидали штаб-квартиру КРИПОС.
– То же, что тебе сейчас говорю. Что министерство дало понять: полномочия теперь у КРИПОС, и, следовательно, у меня нет никакой возможности направлять экспертов-криминалистов, занятых в этом деле, к кому-то, кроме Бельмана.
– Но?
Беата Лённ постучала шариковой ручкой по столу.
– Но ведь есть и другие дела, не только это двойное убийство.
– Тройное убийство, – сказал Холм и добавил, когда Беата Лённ пристально посмотрела на него: – Поверь мне.
– Я точно не знаю, что там расследует старший инспектор Холе, но ни одним из этих убийств он точно не занимается, тут мы с ним договорились, – сказала Беата. – Однако для расследования тех, других дел – каких именно, мне неизвестно – я тебя отпускаю. На четырнадцать дней. Экземпляр первого рапорта по делу, по которому вы работаете, должен быть у меня на столе не позднее чем через пять дней считая с сегодняшнего. Ясно?
Кайя Сульнес внутренне просияла и почувствовала почти непреодолимое желание завертеться на своем офисном кресле.
– Если Хаген согласится, я конечно же возражать не буду, – сказала она, пытаясь казаться сдержанной, но и сама слышала ликование в собственном голосе.
– Хаген не возражает, – сказал мужчина, расположившийся по диагонали в дверном проеме, прислонившись к косяку головой и заложив за нее руку. – Значит, нас будет только трое: Холм, ты и я. И то, над чем мы работаем, строго конфиденциально. Начинаем завтра, сбор в семь у меня в кабинете.
– Э-э-э… в семь?
– Семь. Ноль семь-ноль-ноль.
– Хорошо. Какой кабинет?
Мужчина ухмыльнулся и объяснил какой.
Она недоверчиво взглянула на него:
– У нас будет штаб-квартира в тюрьме?
Диагональ покинула проем.
– Подготовься. Вопросы есть?
Вопросов у Кайи было много, но Харри Холе уже исчез.
Теперь этот сон посещает меня и днем. Где-то далеко я по-прежнему слышу, как оркестр играет «Love hurts»[36]. Я вижу, как некоторые парни подошли ближе и окружили нас, но они не вмешиваются. Хорошо. Сам я смотрю на нее. Посмотри, что ты наделала, пытаюсь сказать я. Посмотри на него, неужели он тебе по-прежнему нужен? Господи, как же я ее ненавижу, мне так и хочется вырвать нож изо рта и всадить его в нее, пропороть кожу, увидеть, как из нее потечет кровь, полезут кишки, ложь, глупость, ее тупое самодовольство. Кто-то же должен показать ей, насколько она безобразна изнутри.
Я видел пресс-конференцию по телевизору. Бестолочи и неумехи! Никаких следов, никаких подозреваемых! Первые сорок восемь часов, золотое время, песок в часах скоро закончится, торопитесь, торопитесь. Чего вы хотите от меня? Чтобы я написал это кровью на стене?
Это вы, а не я делаете всё, чтобы убийства продолжались.
Письмо дописано.
Торопитесь.
Глава 15
Глава 16
– И что ты ему ответила?
Беата вздохнула и посмотрела на улицу, на журналистов и фотокорреспондентов, которые торопливо покидали штаб-квартиру КРИПОС.
– То же, что тебе сейчас говорю. Что министерство дало понять: полномочия теперь у КРИПОС, и, следовательно, у меня нет никакой возможности направлять экспертов-криминалистов, занятых в этом деле, к кому-то, кроме Бельмана.
– Но?
Беата Лённ постучала шариковой ручкой по столу.
– Но ведь есть и другие дела, не только это двойное убийство.
– Тройное убийство, – сказал Холм и добавил, когда Беата Лённ пристально посмотрела на него: – Поверь мне.
– Я точно не знаю, что там расследует старший инспектор Холе, но ни одним из этих убийств он точно не занимается, тут мы с ним договорились, – сказала Беата. – Однако для расследования тех, других дел – каких именно, мне неизвестно – я тебя отпускаю. На четырнадцать дней. Экземпляр первого рапорта по делу, по которому вы работаете, должен быть у меня на столе не позднее чем через пять дней считая с сегодняшнего. Ясно?
Кайя Сульнес внутренне просияла и почувствовала почти непреодолимое желание завертеться на своем офисном кресле.
– Если Хаген согласится, я конечно же возражать не буду, – сказала она, пытаясь казаться сдержанной, но и сама слышала ликование в собственном голосе.
– Хаген не возражает, – сказал мужчина, расположившийся по диагонали в дверном проеме, прислонившись к косяку головой и заложив за нее руку. – Значит, нас будет только трое: Холм, ты и я. И то, над чем мы работаем, строго конфиденциально. Начинаем завтра, сбор в семь у меня в кабинете.
– Э-э-э… в семь?
– Семь. Ноль семь-ноль-ноль.
– Хорошо. Какой кабинет?
Мужчина ухмыльнулся и объяснил какой.
Она недоверчиво взглянула на него:
– У нас будет штаб-квартира в тюрьме?
Диагональ покинула проем.
– Подготовься. Вопросы есть?
Вопросов у Кайи было много, но Харри Холе уже исчез.
Теперь этот сон посещает меня и днем. Где-то далеко я по-прежнему слышу, как оркестр играет «Love hurts»[36]. Я вижу, как некоторые парни подошли ближе и окружили нас, но они не вмешиваются. Хорошо. Сам я смотрю на нее. Посмотри, что ты наделала, пытаюсь сказать я. Посмотри на него, неужели он тебе по-прежнему нужен? Господи, как же я ее ненавижу, мне так и хочется вырвать нож изо рта и всадить его в нее, пропороть кожу, увидеть, как из нее потечет кровь, полезут кишки, ложь, глупость, ее тупое самодовольство. Кто-то же должен показать ей, насколько она безобразна изнутри.
Я видел пресс-конференцию по телевизору. Бестолочи и неумехи! Никаких следов, никаких подозреваемых! Первые сорок восемь часов, золотое время, песок в часах скоро закончится, торопитесь, торопитесь. Чего вы хотите от меня? Чтобы я написал это кровью на стене?
Это вы, а не я делаете всё, чтобы убийства продолжались.
Письмо дописано.
Торопитесь.
Глава 15
Стробоскопический свет
Стине смотрела на парня, который только что заговорил с ней. Борода, светлые волосы, вязаная шапка. В помещении. Причем теплая шапка, закрывающая уши. Безумный сноубордист? Кстати, приглядевшись повнимательнее, Стине поняла, что это не парень, а мужчина. За тридцать. Во всяком случае, у него были белые морщинки на загорелом лице.
– И что с того? – ответила она, стараясь перекричать музыку, грохочущую внутри помещения на Краббе. Недавно открытый клуб заявил на весь свет, что это новое место сбора молодых и самых современных музыкантов, киношников и писателей из Ставангера, которых на самом деле было немало в этом повернутом на бизнесе и считающем нефтедоллары городе. Поживем – увидим, тусовщики еще не решили, заслуживает ли Краббе их благосклонности. Вот и Стине еще не решила, заслуживает ли ее благосклонности этот парень – или мужчина.
– Просто я считаю, тебе стоит послушать, что я расскажу, – сказал он, уверенно улыбнулся и посмотрел на нее своими голубыми, как ей показалось, слишком яркими глазами. Но, может, это тут такое освещение. Стробоскопический свет? Круто? Посмотрим. Он вертел в руке пивной бокал, облокотясь на барную стойку, так что Стине пришлось бы наклониться вперед, чтобы услышать, что он хочет ей сказать, – да не на ту напал. В толстой дутой куртке, но на лбу под нелепой шапкой не видно ни капли пота. А может, она крутая, эта шапка? – Потому что мало кто объехал на мотоцикле все районы дельты Иравади в Бирме и вернулся оттуда настолько живым, что в состоянии об этом рассказать, – сказал он.
Настолько живым. Одним словом, трепло. Она таких терпеть не может. Он ей кого-то напоминал. Какого-то героя американских классических боевиков или сериалов восьмидесятых.
– И вот я дал себе слово, что если вернусь в Ставангер, то пойду куда-нибудь посидеть, возьму пива, подойду к самой красивой девушке, которую увижу, и скажу именно то, что говорю сейчас. – Он развел руками, улыбнулся белозубой, широкой улыбкой. – Мне кажется, ты девушка у синей пагоды.
– Где?
– Это из Редьярда Киплинга, барышня. Ты – девушка, которая ждет британского солдата возле пагоды Мульмейна. Ну, что скажешь? Поедешь со мной? Будешь ходить босиком по мрамору Шведагона? Есть мясо кобры в Баго? Засыпать под молитвенные заклинания мусульман в Янгуне и просыпаться под буддистские в Мандалае? – Он перевел дух.
Она наклонилась вперед:
– Так значит, я тут самая красивая девушка?
Он огляделся.
– Нет, но у тебя самые большие буфера. Ты красивая, но конкуренция велика, вопрос в том, красивее ли ты всех. Пойдем отсюда?
Она засмеялась и покачала головой. Никак не могла определить, он смешной или просто ненормальный.
– Я здесь с подругами. Попытайся использовать этот фокус с кем-нибудь еще.
– Элиас.
– Что?
– Тебе интересно, как меня зовут. На тот случай, если мы еще увидимся. Меня зовут Элиас. Скуг. Фамилию ты забудешь, но Элиаса запомнишь. И мы еще увидимся. Раньше, чем ты это поймешь.
Она склонила голову набок:
– Ах вот как?
Он тоже склонил голову набок и передразнил:
– Да. Вот так.
Потом допил пиво, поставил бокал на стойку, засмеялся ей в лицо и ушел.
– Что за тип? – Это спросила Матильда.
– Понятия не имею, – сказала Стине, – он вообще-то ничего, но странный. Судя по говору, откуда-то из Восточной Норвегии.
– Странный?
– У него странные глаза. И зубы. Или здесь просто такой стробоскопический свет.
– Стробоскопический свет?
Стине рассмеялась.
– Такой свет, как в солярии, цвета зубной пасты. Из-за которого рожа сразу как у зомби.
Матильда покачала головой:
– Тебе надо выпить. Пойдем.
Стине последовала за ней, по дороге обернулась на дверь. Ей казалось, что она видела лицо за стеклом, но там никого не было.
– И что с того? – ответила она, стараясь перекричать музыку, грохочущую внутри помещения на Краббе. Недавно открытый клуб заявил на весь свет, что это новое место сбора молодых и самых современных музыкантов, киношников и писателей из Ставангера, которых на самом деле было немало в этом повернутом на бизнесе и считающем нефтедоллары городе. Поживем – увидим, тусовщики еще не решили, заслуживает ли Краббе их благосклонности. Вот и Стине еще не решила, заслуживает ли ее благосклонности этот парень – или мужчина.
– Просто я считаю, тебе стоит послушать, что я расскажу, – сказал он, уверенно улыбнулся и посмотрел на нее своими голубыми, как ей показалось, слишком яркими глазами. Но, может, это тут такое освещение. Стробоскопический свет? Круто? Посмотрим. Он вертел в руке пивной бокал, облокотясь на барную стойку, так что Стине пришлось бы наклониться вперед, чтобы услышать, что он хочет ей сказать, – да не на ту напал. В толстой дутой куртке, но на лбу под нелепой шапкой не видно ни капли пота. А может, она крутая, эта шапка? – Потому что мало кто объехал на мотоцикле все районы дельты Иравади в Бирме и вернулся оттуда настолько живым, что в состоянии об этом рассказать, – сказал он.
Настолько живым. Одним словом, трепло. Она таких терпеть не может. Он ей кого-то напоминал. Какого-то героя американских классических боевиков или сериалов восьмидесятых.
– И вот я дал себе слово, что если вернусь в Ставангер, то пойду куда-нибудь посидеть, возьму пива, подойду к самой красивой девушке, которую увижу, и скажу именно то, что говорю сейчас. – Он развел руками, улыбнулся белозубой, широкой улыбкой. – Мне кажется, ты девушка у синей пагоды.
– Где?
– Это из Редьярда Киплинга, барышня. Ты – девушка, которая ждет британского солдата возле пагоды Мульмейна. Ну, что скажешь? Поедешь со мной? Будешь ходить босиком по мрамору Шведагона? Есть мясо кобры в Баго? Засыпать под молитвенные заклинания мусульман в Янгуне и просыпаться под буддистские в Мандалае? – Он перевел дух.
Она наклонилась вперед:
– Так значит, я тут самая красивая девушка?
Он огляделся.
– Нет, но у тебя самые большие буфера. Ты красивая, но конкуренция велика, вопрос в том, красивее ли ты всех. Пойдем отсюда?
Она засмеялась и покачала головой. Никак не могла определить, он смешной или просто ненормальный.
– Я здесь с подругами. Попытайся использовать этот фокус с кем-нибудь еще.
– Элиас.
– Что?
– Тебе интересно, как меня зовут. На тот случай, если мы еще увидимся. Меня зовут Элиас. Скуг. Фамилию ты забудешь, но Элиаса запомнишь. И мы еще увидимся. Раньше, чем ты это поймешь.
Она склонила голову набок:
– Ах вот как?
Он тоже склонил голову набок и передразнил:
– Да. Вот так.
Потом допил пиво, поставил бокал на стойку, засмеялся ей в лицо и ушел.
– Что за тип? – Это спросила Матильда.
– Понятия не имею, – сказала Стине, – он вообще-то ничего, но странный. Судя по говору, откуда-то из Восточной Норвегии.
– Странный?
– У него странные глаза. И зубы. Или здесь просто такой стробоскопический свет.
– Стробоскопический свет?
Стине рассмеялась.
– Такой свет, как в солярии, цвета зубной пасты. Из-за которого рожа сразу как у зомби.
Матильда покачала головой:
– Тебе надо выпить. Пойдем.
Стине последовала за ней, по дороге обернулась на дверь. Ей казалось, что она видела лицо за стеклом, но там никого не было.
Глава 16
«Speed King»
Было девять вечера, Харри шел по центру Осло. Весь день он провел, перетаскивая стулья и столы в новый кабинет. Во второй половине дня съездил в больницу, но отца не застал – его забрали на какие-то исследования. Так что пришлось вернуться. Он отксерил кое-какие рапорты, сделал пару звонков, заказал билет на самолет в Берген, забежал в Сити и купил USB-модем размером с сигаретный окурок.
Харри шел широким шагом. Ему это всегда ужасно нравилось: идти пешком с востока на запад через этот компактный город, наблюдая по пути, как постепенно, но явно меняются люди, мода, этническая принадлежность, архитектурные стили, магазины, кафе, бары. Он заскочил в «Макдоналдс», съел гамбургер, сунул в карман три трубочки для коктейлей и пошел дальше.
Не прошло и получаса, как он вышел из похожего на гетто пакистанского Грёнланна – и вот он уже в красивой, немного стерильной и белой как мел западной части города. Кайя Сульнес жила на улице Людер-Сагенс-гате, ее дом был из числа тех больших старинных деревянных вилл, за которыми жители Осло выстраиваются в очередь, когда их изредка выставляют на продажу. И даже не для того, чтобы купить, – денег на это почти ни у кого нет, – но чтобы посмотреть, помечтать и получить подтверждение тому, что Фагерборг по-прежнему таков, каким хочет казаться, – район, где богатые богаты, но не слишком, где деньги не слишком новые и ни у кого нет ни плавательных бассейнов, ни автоматических ворот в гараже, ни других современных вульгарных наворотов. Потому что местные жители вели себя так же, как всегда. Летом сидели под яблонями в своих больших тенистых садах в старых плетеных креслах или на старых садовых скамейках, слишком громоздких и выкрашенных в черный цвет, как и сами виллы, из которых их вынесли. А когда садовую мебель заносили в дом и дни становились короче, за окнами из стеклянных мелких квадратиков зажигали свечи. На улице Людер-Сагенс-гате рождественское настроение царило с октября и до марта.
Калитка скрипнула так громко, что стало ясно: никакая собака здесь просто не нужна. Гравий хрустел под сапогами. Харри обрадовался, как ребенок, когда нашел эти сапоги в шкафу, но сейчас они уже промокли насквозь.
По лестнице он поднялся на крыльцо и нажал на звонок. Таблички с именем жильцов не было.
Перед дверью стояла пара изящных дамских туфель, а рядом с ними – пара мужских ботинок. Размера так сорок шестого, прикинул Харри. Похоже, что муж у Кайи – мужчина крупный. Потому что, разумеется, у нее есть муж, сейчас он даже не мог понять, как ему могло прийти в голову что-то другое. Пришло, и все, правда ведь? Ну и ладно, это не важно. Дверь открылась.
– Харри? – На ней была незастегнутая и слишком просторная шерстяная кофта, вытертые джинсы и войлочные тапки, такие старые, что Харри был готов держать пари, что на них уже выступили старческие веснушки. На лице – никакой косметики. Только удивленная улыбка. Тем не менее казалось, она знала, что он придет. Знала, что ему понравится, если он ее увидит именно такой. Конечно, он уже в Гонконге заметил в ее взгляде ту заинтересованность, которую у многих женщин вызывает мужчина с репутацией, не важно, плохой или хорошей. Да он к тому же тоже не делал попытки как-то проанализировать те причины, которые, сложившись вместе, привели его к этой двери. И даже хорошо, что он этого не сделал. Ботинки сорок шестого размера. Или сорок шестого с половиной.
– Мне Хаген дал адрес, – сказал Харри. – От моей квартиры до тебя можно дойти пешком, и я решил, что лучше будет зайти, а не звонить.
Она неуверенно улыбнулась:
– У тебя нет мобильника.
– А вот и ошибаешься. – Он выудил из кармана красный телефон. – Мне его Хаген дал, но пин-код я уже забыл. Я не помешаю?
– Нет-нет. – Она распахнула дверь, и Харри вошел.
Смешно, но сердце его забилось быстрее, пока он ждал ее. Лет пятнадцать назад его бы это разозлило, но теперь он смирился, приняв тот банальный факт, что женская красота всегда будет иметь над ним некоторую власть.
– Я кофе сварю. Будешь?
Они вошли в гостиную. На стенах висели картины и книжные полки с таким количеством книг, что он засомневался, что она успела бы собрать их одна. В комнате царил совершенно явный мужской дух. Громоздкая угловатая мебель, глобус, кальян, виниловые пластинки на полках, карты и фотографии высоких, покрытых снегом гор. Из чего Харри сделал вывод, что неведомый муж прилично старше Кайсы. Телевизор был включен, но без звука.
– Марит Ульсен – первая новость во всех выпусках, – сказала Кайя, подняла пульт, и экран телевизора погас. – Выступали два лидера оппозиции и требовали немедленного расследования, говорили, что правительство систематически сокращает ряды полиции. Ясно, что КРИПОС в ближайшие дни скучать не придется.
– Да, кофе я бы выпил, – сказал Харри, и Кайя удалилась на кухню.
Он уселся на диван. На журнальном столике рядом с женскими очками для чтения вверх обложкой лежала раскрытая книга Джона Фанте. А рядом – несколько фотографий, сделанных во Фрогнербадет. Не самого места преступления, но зевак, которые собрались по ту сторону заграждения, чтобы поглазеть. Харри хмыкнул, довольный. Не только тем, что Кайя взяла домой работу, но еще и потому, что группа, выезжающая на место преступления, все еще делает такие снимки. Именно он, Харри, в свое время обязал их всегда фотографировать тех, кто приходит на место преступления. Кое-что он усвоил на курсах ФБР по расследованию серийных убийств: в частности, то, что преступника тянет вернуться на место преступления, – отнюдь не миф. И братья Кинг в Сан-Антонио, и убийца из супермаркета «К-Март» были арестованы именно потому, что не утерпели и пришли полюбоваться на дело рук своих, насладиться вызванным переполохом и собственной неуязвимостью. Фотографы в криминалистическом отделе называли это шестой заповедью Холе. Ну конечно, было еще и девять других. Харри стал просматривать фотографии.
– Тебе молока не добавить? – прокричала Кайя из кухни.
– Да.
– В смысле? Ведь в Хитроу…
– Я имею в виду, что ты права. Я пью без молока.
– Ага. Ты перешел на кантонский.
– Что?
– Ты перестал использовать двойное отрицание. Кантонский диалект более логичен. Тебе нравится логика.
– И это как раз тот случай? С кантонским диалектом?
– Не знаю, – засмеялась она там, на кухне. – Это я просто пытаюсь быть остроумной.
Харри заметил, что фотографии довольно нечеткие, снимались от бедра и без вспышки. Все внимание публики обращено на вышку для прыжков. Туповатые взгляды, приоткрытые рты – скучающие зеваки в ожидании чего-то ужасного, такого, о чем потом можно написать в мемуарах или рассказать перепуганным соседям. Один из собравшихся поднял вверх мобильный телефон, которым, вне всякого сомнения, делал снимки. Харри взял лупу, лежавшую на стопке рапортов, и принялся рассматривать лица одно за другим. Он и сам не знал, что ищет, в голове было пусто, а это самый лучший способ не упустить того, что возможно, есть на этих снимках.
– Нашел что-нибудь? – Она стояла у него за спиной и наклонилась, чтобы посмотреть. Он ощутил слабый запах лавандового мыла, так же от нее пахло и в самолете, когда она заснула и голова ее легла ему на плечо.
– М-м-м… А ты думаешь, тут что-то может быть? – спросил он и взял протянутую кружку с кофе.
– Нет.
– А зачем ты тогда взяла эти фотографии домой?
– Потому что девяносто пять процентов всего расследования состоит в том, чтобы искать не в том месте.
Она только что процитировала третью заповедь Харри.
– А еще эти девяносто пять процентов нужно научиться любить. Иначе на стенку полезешь.
Четвертая заповедь.
– А рапорты? – поинтересовался Харри.
– У нас есть, конечно, собственные рапорты по делу об убийствах Боргни и Шарлотты, но из них ничего не вытянешь. Никаких физических улик, никаких свидетелей, которые могли бы сообщить о чем-то необычном. Ни заклятых врагов, ни ревнивых любовников, ни алчных наследников, ни преследователей, которым помешали, – нетерпеливых пушеров и прочих кредиторов. Короче говоря…
– Никаких следов, никаких явных мотивов, никакого орудия убийства. Я бы начал с допросов по делу Марит Ульсен, но, как тебе известно, мы по этому делу не работаем.
Кайя улыбнулась:
– Нет, конечно. Кстати, я сегодня говорила с одним репортером из отдела политики «Вердене ганг». Он сказал, что никто из журналистов, аккредитованных в стортинге, не знает, бывали ли у Марит Ульсен депрессии, психологические срывы или мысли о самоубийстве. И они ничего не могут сказать о том, были ли у нее враги, будь то в профессиональной или в частной жизни.
– М-м-м…
Взгляд Харри скользил дальше по лицам собравшихся. Женщина со взглядом лунатички и ребенком на руках…
– Что нужно этим людям?
На заднем плане: спина мужчины, покидающего место преступления. Дутая куртка, вязаная шапочка.
– Им нужен шок. Потрясение. Развлечение. Очищение…
– Маловероятно.
– И ты читаешь Джона Фанте. Тебе нравятся старые вещи? – Он кивнул на комнату, дом вообще. Он и имел в виду комнату, дом вообще. Но рассчитывал при этом, что она скажет что-нибудь про мужа, если тот действительно настолько старше ее, как предполагал Харри.
Она с интересом взглянула на него:
– Ты читал Фанте?
– Когда я был молод и увлекался Буковски, я читал его книги, но названия не помню. Я покупал их большей частью потому, что Чарльз Буковски – явный его фанат. – Он демонстративно взглянул на часы: – Ой, пора домой.
Кайя удивленно посмотрела сначала на него, а потом на его нетронутую кружку с кофе.
– Да все эта разница во времени… – улыбнулся Харри и встал. – Можем поговорить об этом, когда увидимся завтра.
– Ну конечно.
Харри похлопал себя по карманам:
– Да, вот еще – сигареты кончились. Тот блок «Кэмела», который я тебе отдал, чтобы не отобрали за превышение нормы…
– Подожди, – улыбнулась она.
Когда она вернулась с распечатанным блоком сигарет, Харри уже стоял в коридоре в куртке и сапогах.
– Спасибо, – сказал он. Вытащил одну пачку и открыл ее.
Когда они вышли на лестницу, она произнесла, прислонясь к дверному косяку:
– Можешь не отвечать, но у меня такое чувство, что это была какая-то проверка.
– Проверка? – переспросил Харри и закурил.
– Я не буду тебя спрашивать, в чем она состояла. Скажи только: я прошла проверку?
Харри коротко хохотнул:
– Да нет, я только из-за сигарет пришел. – Он пошел вниз по лестнице, помахивая блоком: – Значит, в семь ноль-ноль.
Харри запер дверь. Повернул выключатель и убедился в том, что электричество еще не вырубили. Снял пальто, вошел в гостиную, включил «Deep Purple» – это была его самая любимая группа в категории «довольно забавно, но все равно жутко здорово». «Speed King», Иэн Пэйс, ударник. Харри сел на диван, прижав кончики пальцев к вискам. Псы рвались с цепей. Они выли, хрипели, брызгали слюной, зубами вгрызались во внутренности. Если он спустит их на этот раз, пути назад уже не будет. На этот раз – нельзя. Потому что раньше всегда были достаточно веские причины, чтобы остановиться. Ракель, Олег, работа, может, даже отец. Теперь ничего из этого у него больше нет. Нельзя… Алкоголь – под запретом. Значит, нужно что-то альтернативное. Отключка, которую он может контролировать. Спасибо, Кайя. И ему не стыдно? Конечно же стыдно. Но гордость – это роскошь, которую можно себе позволить далеко не всегда.
Он сорвал целлофан с блока сигарет. Вынул пачку в самом низу. Почти не заметно, что она была распечатана. Таких женщин, как Кайя, никогда не останавливают на таможенном контроле. Он открыл пачку, вынул фольгу. Развернул и взглянул на коричневый комок. Втянул ноздрями сладкий запах.
И приступил к необходимым приготовлениям.
Харри испробовал всевозможные способы курения опиума, начиная с ритуалов в опиумных курильнях, по сложности не уступающих китайской чайной церемонии, включая разные виды курения с помощью трубки и, наконец, самый простой: поджечь комочек, приставить к нему соломинку и изо всех сил затянуться, пока наркотик в буквальном смысле слова превращается в дым. Способов много, но цель всегда одна: добиться того, чтобы активное вещество – будь то морфин, тебаин, кодеин или целый букет прочих химических друзей – попало в кровь. Метод Харри был прост. Примотать скотчем стальную ложку к краю стола, отщипнуть от комка кусочек размером не больше спичечной головки, положить в ложку и поднести под нее пламя зажигалки. Когда запахнет опиумом, подержать над ложкой обычный стакан и собрать дым. А потом сунуть в стакан трубочку – лучше такую, которая сгибается, – и затянуться. Харри отметил, что пальцы совсем не дрожат. В Гонконге он регулярно проверял степень своей зависимости и, можно сказать, был самым дисциплинированным торчком и алкашом из всех ему известных. Он мог заранее наметить себе порцию алкоголя и не выпивал больше ни глотка, даже если напивался в стельку. В Гонконге иногда не курил опиум неделю или две, ограничиваясь парой таблеток паральгина-форте: абстинентный синдром он, конечно, не снимал, но какое-то психологическое воздействие оказывал, поскольку Харри знал, что это лекарство содержит капельку морфина. Так что никакая это не зависимость. Ну, может, от алкоголя и есть малость, но от опиума – вряд ли. Хотя понятно, что критерии тут довольно размытые. Потому что едва Харри начал приматывать ложку скотчем к столу, как почувствовал, что псы успокоились. Поняли, что скоро получат свое.
И отстанут. До следующего раза.
Раскаленная зажигалка уже обжигала Харри пальцы. На столе лежали трубочки из «Макдоналдса».
Через минуту он сделал первую затяжку.
Подействовало сразу. Исчезли боли, даже те, о которых он и не подозревал. Вернулись ассоциации, зрительные образы. Сегодня ночью он сможет уснуть.
Бьёрну Холму не спалось.
Он пытался читать книгу Эскотта о короткой жизни и долгой смерти легенды кантри Хэнка Уильямса, слушал компакт-диск с записью концерта Люсинды Уильямс в Остине, считал техасских коров лонгхорнской породы – ничего не помогало.
Дилемма. В ней все дело. Проблема, у которой нет однозначно верного решения. Эксперт-криминалист Холм такие проблемы ненавидел.
Он свернулся калачиком на своем диване, который был для него коротковат. Диван приехал из Скрейи вместе с ним самим, собранием виниловых пластинок Элвиса, «Sex Pistols», «Jason & The Scorchers», тремя костюмами, сшитыми портным в Нашвилле, американской Библией и кухонной мебелью, пережившей три поколения Холмов. Но ему так и не удалось сосредоточиться.
Дилемма заключалась в том, что при осмотре веревки, на которой была повешена – или повесилась – Марит Ульсен, лишившаяся головы, он кое-что обнаружил. Может, из этого вовсе ничего не следует, но вопрос в другом – кому об этом сообщать, КРИПОС или Харри? Бьёрн Холм обнаружил на веревке крохотные ракушки, причем в тот момент он еще выполнял задание КРИПОС. И с биологом, изучающим подводный мир пресноводных водоемов в Биологическом институте при Университете Осло, тоже беседовал, когда был подотчетен КРИПОС. Но Беата Лённ передала его в распоряжение Харри прежде, чем он успел написать обо всем в рапорте, и завтра, когда он сядет за компьютер, рапорт придется адресовать Харри.
О’кей, в техническом плане дилеммы никакой нет, информация принадлежит КРИПОС. Предоставить ее кому-то еще значит проявить халатность. А чем он, если честно, обязан Харри Холе? От него ведь сплошные неприятности. Стиль работы у него своеобразный и довольно бесцеремонный. А уж когда Харри напьется, то становится просто опасен для жизни. Зато правильный мужик, когда трезвый. На него можно положиться, он не из тех, что потом напомнят – «you owe me»[37]. Тот еще враг, но хороший друг. Славный мужик. Чертовски славный. Пожалуй, чем-то даже похож на Хэнка.
Бьёрн Холм застонал и повернулся к стене.
Стине проснулась, как будто ее кто-то толкнул.
В темноте что-то мурлыкало и урчало. Она перевернулась на бок. Потолок был слабо освещен, свет шел от пола у кровати. Который час? Часа три ночи? Она потянулась и взяла мобильник.
– Да? – сонным голосом сказала она.
– Объехав дельту, я понял, что мне смертельно надоели змеи и комары, и мы с моим байком отправились вдоль побережья Бирмы на север, в Аракан.
Его голос она узнала сразу.
– На остров Сай-Чунг, – продолжал он. – Там есть действующий грязевой вулкан, и я слышал, что скоро будет извержение. Оно и началось на третью ночь после моего приезда. Я-то думал, будет только грязь, но нет, он извергал и старую добрую лаву. Густую лаву, которая так медленно текла по городу, что от нее можно было спокойно уйти.
– Сейчас ночь, – зевнула она.
– Но тем не менее она текла, не останавливалась. Когда она такая вязкая, ее называют холодной лавой, хотя она сжигает все на своем пути. Деревья со свежей, зеленой листвой за четыре секунды превращались в рождественские елки, а потом в золу и исчезали. Бирманцы пытались убежать в своих машинах, доверху нагруженных скарбом, который они успели собрать в такой спешке, но собирались они слишком долго – зачем слишком торопиться, когда лава подползает так медленно! А когда они выносили свои телевизоры, лава была уже возле стен их домов. Они бросались в машины, но из-за жары покрышки начинали лопаться. А потом загорался бензин, они выбегали из машин, как живые факелы. Ты помнишь, как меня зовут?
– Послушай, Элиас…
– Я же говорил, что ты запомнишь.
– Мне надо поспать. Мне завтра в школу.
– Я сам как извержение, Стине. Я – холодная лава. Я не тороплюсь, но меня не остановить. И я приду туда, где ты.
Она пыталась вспомнить, говорила ли ему, как ее зовут. И случайно взглянула на окно. Оно было открыто. На улице шумел ветер, ровно и успокаивающе.
Голос в трубке был тихим, он почти шептал:
– Я увидел собаку, которая пыталась убежать, но запуталась в колючей проволоке. Прямо на пути лавы. Но тут поток лавы повернул налево, казалось, он ее обогнет. Словно бы милосердный Бог сжалился над псом. Но лава прошла прямо по нему. Половина пса просто испарилась. Прежде чем загорелась другая половина. И тоже превратилась в пепел. Все становится пеплом.
– Фу, я кладу трубку.
– Взгляни на улицу. Видишь, я уже у стены твоего дома.
– Прекрати!
– Да ладно, я просто пошутил. – Он громко и заливисто засмеялся ей в ухо.
Харри шел широким шагом. Ему это всегда ужасно нравилось: идти пешком с востока на запад через этот компактный город, наблюдая по пути, как постепенно, но явно меняются люди, мода, этническая принадлежность, архитектурные стили, магазины, кафе, бары. Он заскочил в «Макдоналдс», съел гамбургер, сунул в карман три трубочки для коктейлей и пошел дальше.
Не прошло и получаса, как он вышел из похожего на гетто пакистанского Грёнланна – и вот он уже в красивой, немного стерильной и белой как мел западной части города. Кайя Сульнес жила на улице Людер-Сагенс-гате, ее дом был из числа тех больших старинных деревянных вилл, за которыми жители Осло выстраиваются в очередь, когда их изредка выставляют на продажу. И даже не для того, чтобы купить, – денег на это почти ни у кого нет, – но чтобы посмотреть, помечтать и получить подтверждение тому, что Фагерборг по-прежнему таков, каким хочет казаться, – район, где богатые богаты, но не слишком, где деньги не слишком новые и ни у кого нет ни плавательных бассейнов, ни автоматических ворот в гараже, ни других современных вульгарных наворотов. Потому что местные жители вели себя так же, как всегда. Летом сидели под яблонями в своих больших тенистых садах в старых плетеных креслах или на старых садовых скамейках, слишком громоздких и выкрашенных в черный цвет, как и сами виллы, из которых их вынесли. А когда садовую мебель заносили в дом и дни становились короче, за окнами из стеклянных мелких квадратиков зажигали свечи. На улице Людер-Сагенс-гате рождественское настроение царило с октября и до марта.
Калитка скрипнула так громко, что стало ясно: никакая собака здесь просто не нужна. Гравий хрустел под сапогами. Харри обрадовался, как ребенок, когда нашел эти сапоги в шкафу, но сейчас они уже промокли насквозь.
По лестнице он поднялся на крыльцо и нажал на звонок. Таблички с именем жильцов не было.
Перед дверью стояла пара изящных дамских туфель, а рядом с ними – пара мужских ботинок. Размера так сорок шестого, прикинул Харри. Похоже, что муж у Кайи – мужчина крупный. Потому что, разумеется, у нее есть муж, сейчас он даже не мог понять, как ему могло прийти в голову что-то другое. Пришло, и все, правда ведь? Ну и ладно, это не важно. Дверь открылась.
– Харри? – На ней была незастегнутая и слишком просторная шерстяная кофта, вытертые джинсы и войлочные тапки, такие старые, что Харри был готов держать пари, что на них уже выступили старческие веснушки. На лице – никакой косметики. Только удивленная улыбка. Тем не менее казалось, она знала, что он придет. Знала, что ему понравится, если он ее увидит именно такой. Конечно, он уже в Гонконге заметил в ее взгляде ту заинтересованность, которую у многих женщин вызывает мужчина с репутацией, не важно, плохой или хорошей. Да он к тому же тоже не делал попытки как-то проанализировать те причины, которые, сложившись вместе, привели его к этой двери. И даже хорошо, что он этого не сделал. Ботинки сорок шестого размера. Или сорок шестого с половиной.
– Мне Хаген дал адрес, – сказал Харри. – От моей квартиры до тебя можно дойти пешком, и я решил, что лучше будет зайти, а не звонить.
Она неуверенно улыбнулась:
– У тебя нет мобильника.
– А вот и ошибаешься. – Он выудил из кармана красный телефон. – Мне его Хаген дал, но пин-код я уже забыл. Я не помешаю?
– Нет-нет. – Она распахнула дверь, и Харри вошел.
Смешно, но сердце его забилось быстрее, пока он ждал ее. Лет пятнадцать назад его бы это разозлило, но теперь он смирился, приняв тот банальный факт, что женская красота всегда будет иметь над ним некоторую власть.
– Я кофе сварю. Будешь?
Они вошли в гостиную. На стенах висели картины и книжные полки с таким количеством книг, что он засомневался, что она успела бы собрать их одна. В комнате царил совершенно явный мужской дух. Громоздкая угловатая мебель, глобус, кальян, виниловые пластинки на полках, карты и фотографии высоких, покрытых снегом гор. Из чего Харри сделал вывод, что неведомый муж прилично старше Кайсы. Телевизор был включен, но без звука.
– Марит Ульсен – первая новость во всех выпусках, – сказала Кайя, подняла пульт, и экран телевизора погас. – Выступали два лидера оппозиции и требовали немедленного расследования, говорили, что правительство систематически сокращает ряды полиции. Ясно, что КРИПОС в ближайшие дни скучать не придется.
– Да, кофе я бы выпил, – сказал Харри, и Кайя удалилась на кухню.
Он уселся на диван. На журнальном столике рядом с женскими очками для чтения вверх обложкой лежала раскрытая книга Джона Фанте. А рядом – несколько фотографий, сделанных во Фрогнербадет. Не самого места преступления, но зевак, которые собрались по ту сторону заграждения, чтобы поглазеть. Харри хмыкнул, довольный. Не только тем, что Кайя взяла домой работу, но еще и потому, что группа, выезжающая на место преступления, все еще делает такие снимки. Именно он, Харри, в свое время обязал их всегда фотографировать тех, кто приходит на место преступления. Кое-что он усвоил на курсах ФБР по расследованию серийных убийств: в частности, то, что преступника тянет вернуться на место преступления, – отнюдь не миф. И братья Кинг в Сан-Антонио, и убийца из супермаркета «К-Март» были арестованы именно потому, что не утерпели и пришли полюбоваться на дело рук своих, насладиться вызванным переполохом и собственной неуязвимостью. Фотографы в криминалистическом отделе называли это шестой заповедью Холе. Ну конечно, было еще и девять других. Харри стал просматривать фотографии.
– Тебе молока не добавить? – прокричала Кайя из кухни.
– Да.
– В смысле? Ведь в Хитроу…
– Я имею в виду, что ты права. Я пью без молока.
– Ага. Ты перешел на кантонский.
– Что?
– Ты перестал использовать двойное отрицание. Кантонский диалект более логичен. Тебе нравится логика.
– И это как раз тот случай? С кантонским диалектом?
– Не знаю, – засмеялась она там, на кухне. – Это я просто пытаюсь быть остроумной.
Харри заметил, что фотографии довольно нечеткие, снимались от бедра и без вспышки. Все внимание публики обращено на вышку для прыжков. Туповатые взгляды, приоткрытые рты – скучающие зеваки в ожидании чего-то ужасного, такого, о чем потом можно написать в мемуарах или рассказать перепуганным соседям. Один из собравшихся поднял вверх мобильный телефон, которым, вне всякого сомнения, делал снимки. Харри взял лупу, лежавшую на стопке рапортов, и принялся рассматривать лица одно за другим. Он и сам не знал, что ищет, в голове было пусто, а это самый лучший способ не упустить того, что возможно, есть на этих снимках.
– Нашел что-нибудь? – Она стояла у него за спиной и наклонилась, чтобы посмотреть. Он ощутил слабый запах лавандового мыла, так же от нее пахло и в самолете, когда она заснула и голова ее легла ему на плечо.
– М-м-м… А ты думаешь, тут что-то может быть? – спросил он и взял протянутую кружку с кофе.
– Нет.
– А зачем ты тогда взяла эти фотографии домой?
– Потому что девяносто пять процентов всего расследования состоит в том, чтобы искать не в том месте.
Она только что процитировала третью заповедь Харри.
– А еще эти девяносто пять процентов нужно научиться любить. Иначе на стенку полезешь.
Четвертая заповедь.
– А рапорты? – поинтересовался Харри.
– У нас есть, конечно, собственные рапорты по делу об убийствах Боргни и Шарлотты, но из них ничего не вытянешь. Никаких физических улик, никаких свидетелей, которые могли бы сообщить о чем-то необычном. Ни заклятых врагов, ни ревнивых любовников, ни алчных наследников, ни преследователей, которым помешали, – нетерпеливых пушеров и прочих кредиторов. Короче говоря…
– Никаких следов, никаких явных мотивов, никакого орудия убийства. Я бы начал с допросов по делу Марит Ульсен, но, как тебе известно, мы по этому делу не работаем.
Кайя улыбнулась:
– Нет, конечно. Кстати, я сегодня говорила с одним репортером из отдела политики «Вердене ганг». Он сказал, что никто из журналистов, аккредитованных в стортинге, не знает, бывали ли у Марит Ульсен депрессии, психологические срывы или мысли о самоубийстве. И они ничего не могут сказать о том, были ли у нее враги, будь то в профессиональной или в частной жизни.
– М-м-м…
Взгляд Харри скользил дальше по лицам собравшихся. Женщина со взглядом лунатички и ребенком на руках…
– Что нужно этим людям?
На заднем плане: спина мужчины, покидающего место преступления. Дутая куртка, вязаная шапочка.
– Им нужен шок. Потрясение. Развлечение. Очищение…
– Маловероятно.
– И ты читаешь Джона Фанте. Тебе нравятся старые вещи? – Он кивнул на комнату, дом вообще. Он и имел в виду комнату, дом вообще. Но рассчитывал при этом, что она скажет что-нибудь про мужа, если тот действительно настолько старше ее, как предполагал Харри.
Она с интересом взглянула на него:
– Ты читал Фанте?
– Когда я был молод и увлекался Буковски, я читал его книги, но названия не помню. Я покупал их большей частью потому, что Чарльз Буковски – явный его фанат. – Он демонстративно взглянул на часы: – Ой, пора домой.
Кайя удивленно посмотрела сначала на него, а потом на его нетронутую кружку с кофе.
– Да все эта разница во времени… – улыбнулся Харри и встал. – Можем поговорить об этом, когда увидимся завтра.
– Ну конечно.
Харри похлопал себя по карманам:
– Да, вот еще – сигареты кончились. Тот блок «Кэмела», который я тебе отдал, чтобы не отобрали за превышение нормы…
– Подожди, – улыбнулась она.
Когда она вернулась с распечатанным блоком сигарет, Харри уже стоял в коридоре в куртке и сапогах.
– Спасибо, – сказал он. Вытащил одну пачку и открыл ее.
Когда они вышли на лестницу, она произнесла, прислонясь к дверному косяку:
– Можешь не отвечать, но у меня такое чувство, что это была какая-то проверка.
– Проверка? – переспросил Харри и закурил.
– Я не буду тебя спрашивать, в чем она состояла. Скажи только: я прошла проверку?
Харри коротко хохотнул:
– Да нет, я только из-за сигарет пришел. – Он пошел вниз по лестнице, помахивая блоком: – Значит, в семь ноль-ноль.
Харри запер дверь. Повернул выключатель и убедился в том, что электричество еще не вырубили. Снял пальто, вошел в гостиную, включил «Deep Purple» – это была его самая любимая группа в категории «довольно забавно, но все равно жутко здорово». «Speed King», Иэн Пэйс, ударник. Харри сел на диван, прижав кончики пальцев к вискам. Псы рвались с цепей. Они выли, хрипели, брызгали слюной, зубами вгрызались во внутренности. Если он спустит их на этот раз, пути назад уже не будет. На этот раз – нельзя. Потому что раньше всегда были достаточно веские причины, чтобы остановиться. Ракель, Олег, работа, может, даже отец. Теперь ничего из этого у него больше нет. Нельзя… Алкоголь – под запретом. Значит, нужно что-то альтернативное. Отключка, которую он может контролировать. Спасибо, Кайя. И ему не стыдно? Конечно же стыдно. Но гордость – это роскошь, которую можно себе позволить далеко не всегда.
Он сорвал целлофан с блока сигарет. Вынул пачку в самом низу. Почти не заметно, что она была распечатана. Таких женщин, как Кайя, никогда не останавливают на таможенном контроле. Он открыл пачку, вынул фольгу. Развернул и взглянул на коричневый комок. Втянул ноздрями сладкий запах.
И приступил к необходимым приготовлениям.
Харри испробовал всевозможные способы курения опиума, начиная с ритуалов в опиумных курильнях, по сложности не уступающих китайской чайной церемонии, включая разные виды курения с помощью трубки и, наконец, самый простой: поджечь комочек, приставить к нему соломинку и изо всех сил затянуться, пока наркотик в буквальном смысле слова превращается в дым. Способов много, но цель всегда одна: добиться того, чтобы активное вещество – будь то морфин, тебаин, кодеин или целый букет прочих химических друзей – попало в кровь. Метод Харри был прост. Примотать скотчем стальную ложку к краю стола, отщипнуть от комка кусочек размером не больше спичечной головки, положить в ложку и поднести под нее пламя зажигалки. Когда запахнет опиумом, подержать над ложкой обычный стакан и собрать дым. А потом сунуть в стакан трубочку – лучше такую, которая сгибается, – и затянуться. Харри отметил, что пальцы совсем не дрожат. В Гонконге он регулярно проверял степень своей зависимости и, можно сказать, был самым дисциплинированным торчком и алкашом из всех ему известных. Он мог заранее наметить себе порцию алкоголя и не выпивал больше ни глотка, даже если напивался в стельку. В Гонконге иногда не курил опиум неделю или две, ограничиваясь парой таблеток паральгина-форте: абстинентный синдром он, конечно, не снимал, но какое-то психологическое воздействие оказывал, поскольку Харри знал, что это лекарство содержит капельку морфина. Так что никакая это не зависимость. Ну, может, от алкоголя и есть малость, но от опиума – вряд ли. Хотя понятно, что критерии тут довольно размытые. Потому что едва Харри начал приматывать ложку скотчем к столу, как почувствовал, что псы успокоились. Поняли, что скоро получат свое.
И отстанут. До следующего раза.
Раскаленная зажигалка уже обжигала Харри пальцы. На столе лежали трубочки из «Макдоналдса».
Через минуту он сделал первую затяжку.
Подействовало сразу. Исчезли боли, даже те, о которых он и не подозревал. Вернулись ассоциации, зрительные образы. Сегодня ночью он сможет уснуть.
Бьёрну Холму не спалось.
Он пытался читать книгу Эскотта о короткой жизни и долгой смерти легенды кантри Хэнка Уильямса, слушал компакт-диск с записью концерта Люсинды Уильямс в Остине, считал техасских коров лонгхорнской породы – ничего не помогало.
Дилемма. В ней все дело. Проблема, у которой нет однозначно верного решения. Эксперт-криминалист Холм такие проблемы ненавидел.
Он свернулся калачиком на своем диване, который был для него коротковат. Диван приехал из Скрейи вместе с ним самим, собранием виниловых пластинок Элвиса, «Sex Pistols», «Jason & The Scorchers», тремя костюмами, сшитыми портным в Нашвилле, американской Библией и кухонной мебелью, пережившей три поколения Холмов. Но ему так и не удалось сосредоточиться.
Дилемма заключалась в том, что при осмотре веревки, на которой была повешена – или повесилась – Марит Ульсен, лишившаяся головы, он кое-что обнаружил. Может, из этого вовсе ничего не следует, но вопрос в другом – кому об этом сообщать, КРИПОС или Харри? Бьёрн Холм обнаружил на веревке крохотные ракушки, причем в тот момент он еще выполнял задание КРИПОС. И с биологом, изучающим подводный мир пресноводных водоемов в Биологическом институте при Университете Осло, тоже беседовал, когда был подотчетен КРИПОС. Но Беата Лённ передала его в распоряжение Харри прежде, чем он успел написать обо всем в рапорте, и завтра, когда он сядет за компьютер, рапорт придется адресовать Харри.
О’кей, в техническом плане дилеммы никакой нет, информация принадлежит КРИПОС. Предоставить ее кому-то еще значит проявить халатность. А чем он, если честно, обязан Харри Холе? От него ведь сплошные неприятности. Стиль работы у него своеобразный и довольно бесцеремонный. А уж когда Харри напьется, то становится просто опасен для жизни. Зато правильный мужик, когда трезвый. На него можно положиться, он не из тех, что потом напомнят – «you owe me»[37]. Тот еще враг, но хороший друг. Славный мужик. Чертовски славный. Пожалуй, чем-то даже похож на Хэнка.
Бьёрн Холм застонал и повернулся к стене.
Стине проснулась, как будто ее кто-то толкнул.
В темноте что-то мурлыкало и урчало. Она перевернулась на бок. Потолок был слабо освещен, свет шел от пола у кровати. Который час? Часа три ночи? Она потянулась и взяла мобильник.
– Да? – сонным голосом сказала она.
– Объехав дельту, я понял, что мне смертельно надоели змеи и комары, и мы с моим байком отправились вдоль побережья Бирмы на север, в Аракан.
Его голос она узнала сразу.
– На остров Сай-Чунг, – продолжал он. – Там есть действующий грязевой вулкан, и я слышал, что скоро будет извержение. Оно и началось на третью ночь после моего приезда. Я-то думал, будет только грязь, но нет, он извергал и старую добрую лаву. Густую лаву, которая так медленно текла по городу, что от нее можно было спокойно уйти.
– Сейчас ночь, – зевнула она.
– Но тем не менее она текла, не останавливалась. Когда она такая вязкая, ее называют холодной лавой, хотя она сжигает все на своем пути. Деревья со свежей, зеленой листвой за четыре секунды превращались в рождественские елки, а потом в золу и исчезали. Бирманцы пытались убежать в своих машинах, доверху нагруженных скарбом, который они успели собрать в такой спешке, но собирались они слишком долго – зачем слишком торопиться, когда лава подползает так медленно! А когда они выносили свои телевизоры, лава была уже возле стен их домов. Они бросались в машины, но из-за жары покрышки начинали лопаться. А потом загорался бензин, они выбегали из машин, как живые факелы. Ты помнишь, как меня зовут?
– Послушай, Элиас…
– Я же говорил, что ты запомнишь.
– Мне надо поспать. Мне завтра в школу.
– Я сам как извержение, Стине. Я – холодная лава. Я не тороплюсь, но меня не остановить. И я приду туда, где ты.
Она пыталась вспомнить, говорила ли ему, как ее зовут. И случайно взглянула на окно. Оно было открыто. На улице шумел ветер, ровно и успокаивающе.
Голос в трубке был тихим, он почти шептал:
– Я увидел собаку, которая пыталась убежать, но запуталась в колючей проволоке. Прямо на пути лавы. Но тут поток лавы повернул налево, казалось, он ее обогнет. Словно бы милосердный Бог сжалился над псом. Но лава прошла прямо по нему. Половина пса просто испарилась. Прежде чем загорелась другая половина. И тоже превратилась в пепел. Все становится пеплом.
– Фу, я кладу трубку.
– Взгляни на улицу. Видишь, я уже у стены твоего дома.
– Прекрати!
– Да ладно, я просто пошутил. – Он громко и заливисто засмеялся ей в ухо.