Страница:
– Доброе утро, женщина!
– Здрасьть! – проговорила, как прошипела, я.
– Давайте знакомиться? – миролюбиво предложил он, не обращая внимания на мою суровость. – Как вас зовут?
– Кира Анатольевна, – нехотя ответила я.
– Олег Петрович! – Он снова снял «шляпу».
В его насмешливости, надо признать, не было мужского превосходства, от которого млеют некоторые женщины. И хамского паясничанья не было. Просто хорошее настроение в хорошее утро. Аналогично он мог разговаривать с любым другим обитателем санатория, записавшимся на экскурсию.
Подъехал автобус, мы вошли и сели на двойное свободное сиденье, я – у окна, он – у прохода. По дороге заехали еще в три санатория, подбирая людей. Им, даже парам, пришлось садиться по одному на пустые места. Я хотела предложить Олегу Петровичу: давайте пересядем, пусть муж и жена или мать с дочерью будут рядом. Но он не рыпнулся, и я промолчала. Меньше слов – меньше зацепок для разговора.
Поездка меня потрясла. Прежде в Гаграх я не бывала, но могу представить, какая благодать здесь была до войны. После пограничного пункта (между Россией и Абхазией, номинально Грузией), который произвел на меня впечатление заставы в детской игре в войнушку, мы ехали по дороге, по обе стороны которой стояли брошенные дома, на стенах многих следы от пуль и снарядов. И это было только преддверие! В самих Гаграх жуткими многоэтажными могильниками выглядели брошенные санатории и дома отдыха. Выбитые окна, облупившаяся краска, вывалившиеся из стен кирпичи, заросшие бурьяном парки. Тут можно снимать фильм-антиутопию без декораций. Посмотрите направо, посмотрите налево – райская природа и здания, дворцы в кошмарном запустении. Остались только названия – санаторий Совмина, дом отдыха железнодорожников…
Экскурсовод с гордостью рассказывала о суперэлитном санатории на пятьсот мест, куда заехали первые десять отдыхающих. Потом показала вторую гордость, как бы свидетельство налаживающейся жизни, – маленький продовольственный магазинчик со стеклопакетами дверей и белыми пластиковыми ручками.
– Как в Москве, правда? – спросила она нас гордо.
Народ не отозвался, только поддакнул маленький мальчик. Экскурсанты в автобусе были удручены. Немолодая женщина, сидящая за нами, горько заметила:
– Мы тут были с мужем, двадцать лет назад. Как можно такое испохабить? Ведь сказка была!..
Экскурсовода, которая оказалась по совместительству кандидатом филологических наук и преподавателем университета, спрашивали про войну.
Автобус стоял, она рассказывала про зверства грузин, про хороших честных абхазцев. Из уст молодой симпатичной женщины лился яд. Неудивительно: потеряла брата, одну двоюродную сестру изнасиловали, другую ограбили.
– Чтобы эта ненависть растворилась, – сказала я, – нужно много времени. Очень много! Правнуки забудут прабабушкины обиды, внуки еще помнят бабушкины слезы.
– Да! – печально отозвался Олег Петрович. – Кавказ – вечная заноза в печени России. Сидим в Москве, ничего не видим.
– Может, – предположила я, – кому следует, те видят и знают? Всякие силовые структуры…
– А там не люди? – хмыкнул он.
От рассказов про историю абхазского народа, про последнюю войну, отвечая на вопросы, экскурсовод перешла к этнографическим картинкам.
Я ничего не поняла про какие-то обряды с жертвоприношениями баранов, в которых участвуют только мужчины, а женщины готовят праздничный стол. Но больше всего нас поразил обычай, запрещающий общение снохи и свекра. Это как бы Лике запрещено общаться с Сергеем. Свекр нашего экскурсовода был профессором, работал в том же университете. И после свадьбы целых десять лет они ни разу не перекинулись словом, даже в институте избегают контактов, благо на разных кафедрах работают!
– Бред! – буркнул Олег Петрович. – У меня дочери шестнадцать лет. Значит, выйдет она замуж…
– Вы не попадаете под запрет. Вы не могли бы общаться со снохой, будь у вас женатый сын. Религиозные запреты не возникают на пустом месте. Очевидно, случаи снохачества и его последствия были столь часты и драматичны, что возникло табу.
– Случаи чего?
– Интимных контактов между отцом и женой его сына. Ничего удивительного: женились рано, дети вырастали, когда родители были еще молодыми, жили тесно.
– Кавказская горячая кровь.
– Снохачество – русское слово. У нас тоже хватало примеров, когда сын шел на отца с топором.
– Ни одного не знаю!
– Вот и спите спокойно, – оборвала я беседу на скользкую тему.
Отвернулась к окну и надолго задумалась. Я бы могла привести примеры (спасибо Сергею) снохачества из биографий известных людей. Но хвастаться подобными знаниями – будить в людях пошлый интерес к чужой трагедии.
Иннокентий Анненский – мой любимый поэт. Когда встречаю человека, который знает и любит творчество Анненского, мгновенно записываю этого человека в тонкие ценители прекрасного. Хотя себя к последним не отношу. Но Анненский для меня – камертон поэтической развитости души.
Он, Иннокентий Анненский, женился по огромной любви на женщине старше его на четырнадцать лет. Он был совсем молодым, но сразу взял на себя обязанности по воспитанию пасынков, от которых не сильно отличался по возрасту. А через много лет полюбил жену пасынка. И любил взаимно, но по благородству своему ничего не предпринимал. Предпочел страдать и сохранять верность жене, состарившейся недостойно, превратившейся в жеманничающую бабушку-кокетку в девичьих нарядах.
Из-за любви запретной может литься кровь, могут корежиться человеческие судьбы, на потомков падать проклятия, возникать запреты и табу. А могут родиться прекрасные стихи.
– Вроде того, – ответила я тоном, исключающим дальнейшие расспросы.
Но мой сосед в голосовых тональностях не разбирался.
– Вы же неверующая!
– С чего вы взяли?
– Креста на вас нет? – усмехнулся он. – В смысле не носите за пазухой крестика.
– Вы меня очень обяжете! – Теперь уже только полный идиот не мог не услышать металл в моем голосе. – Если не будете заглядывать мне за пазуху!
– Тогда, возможно, вам стоит застегнуть кофточку?
Я посмотрела на свою грудь и невольно выругалась:
– О черт!
Эту джинсовую блузку больше не надену! Купила ее перед отъездом, она застегивалась на кнопки, замаскированные под пуговицы. Кнопки никуда не годились! Расстегивались при легком напряжении, движении рук. Хоть не дыши теперь!
Я решила прогуляться по набережной. Наверное, когда-то она была очень красивой. Тут по вечерам фланировали отдыхающие, звучала музыка, завязывались скоротечные курортные романы… Теперь пустынно. Из стыков между каменных плит растут дикие самосе-янцы-кустарники. Мертвая набережная в мертвом городе. Май две тысячи третьего года.
Я хотела купить воды. После сухого пайка в виде бутерброда с колбасой очень хотелось пить.
Крутила по сторонам головой – ни одного киоска. Впереди на парапете сидели молодые люди, гоготали. Я направилась к ним. У меня нет естественного женского страха перед подростковыми стаями, потому что у нас в доме молодые ребята, Лешкины друзья, торчали постоянно.
– Скажите, пожалуйста, – спросила я, – где можно купить минеральной воды?
Их было пятеро, самому старшему не больше шестнадцати. Несколько секунд они смотрели на меня удивленно, возможно пораженные моей смелостью. Потом переглянулись, обменялись фразами на непонятном языке, загоготали и стали меня окружать. Один схватил сумочку и потянул к себе.
Я, сопротивляясь, дернула ее. Тут второй протянул руку и больно сжал мою грудь. Я ударила его сумочкой. Сзади кто-то ущипнул меня ниже спины.
Развернувшись, я огрела его сумочкой.
Это был кошмар! Они играли со мной, как с котенком, лапали и ржали. Я крутилась волчком на месте и отбивалась сумочкой. Предательская блузка расстегнулась почти до пояса, и я не могла привести себя в порядок, потому что размахивала руками, защищаясь. Вид женской груди в кружевном бюстгальтере действовал на них как красная тряпка на быка. В нерусской речи все чаще звучали русские матерные выражения, не оставлявшие сомнений в их дальнейших планах. Они хвастались друг перед другом, каким способом будут меня насиловать. Я очень испугалась, умоляла их: «Мальчики, не надо! Перестаньте! Очень вас прошу!»
С таким же успехом я могла обращаться к изголодавшимся обитателям тюремной камеры, в которую меня непонятно как занесло.
В один из разворотов я увидела Олега Петровича. Он быстро шел по набережной, почти не хромал, палку держал на весу, как дубину.
– Олег! – закричала я истошно. – Олег! Скорее!
Он врезался в круг, легко, как щенят, отбросил двоих, схватил меня за руку и завел за свою спину.
– Это моя жена! – гремел Олег. – Молокососы! Вы кого трогаете? Я вам покажу снохачество! Сайд мой кунак! Слово ему скажу, он вас на куски порежет и свиньям скормит!
Парни быстро заговорили друг с другом на своем языке. Двое явно рвались в бой, но трое сомневались. Победило большинство, они пошли прочь.
Оглядывались, кривлялись, ругались похабно, но уходили!
Меня била мелкая дрожь. Олег Петрович тем же тоном, каким орал на хулиганов, обратился ко мне:
– Куда тебя понесло? Какого черта?
– Во-во… – клацала я зубами, – водички попить. Кто такой Сайд?
– Понятия не имею. Брякнул первое имя, которое пришло на ум. С тремя подонками я бы еще справился, а с пятерыми вряд ли.
Ужас неслучившегося обрушился на меня, и я зарыдала. Ноги вмиг обессилели и подкосились.
Олег подхватил меня, обнял, прижал к груди. Его рубашка быстро пропиталась моими слезами, бурно текущими из глаз и носа.
– Тихо, тихо! – гладил он меня по спине. – Все прошло, девочка, не надо плакать. Ты же не плакса-вакса? От слез у девочек бывают красные глаза и большой-большой нос. Ты хочешь быть красноглазой и носатой? Ну, перестань!
Наверное, так он утешал в детстве свою плачущую дочь. Метод весьма приятный. Я задержалась на его груди несколько лишних минут.
– Извини! – шмыгнула я носом и отстранилась.
– Во всей этой истории есть и положительный момент.
– Какой? – спросила я, ковыряясь в сумочке в поисках носового платка. Не нашла. Он вытащил из кармана свой платок и протянул мне:
– Мы перешли на «ты».
Тут я наконец сообразила, что не мешало бы прекратить демонстрацию своего нижнего белья.
Но дрожащие пальцы не слушались, кнопки не застегивались.
– Будь проклята эта блузка! – бормотала я. – Будь проклят, кто ее кроил, шил, вместо пуговиц кнопки присобачил…
– Надо проклинать китайских металлургов. – Олег Петрович отвел мои руки и спокойно застегнул блузку. – Кофточка-то китайский ширпотреб? Металл этой марки не годится на кнопки…
Он вовсю улыбался. Только что рычал зверем, а теперь веселится, приводя в порядок мой внешний вид. И опять мне в голову пришло сравнение, что так бы он обращался с дочерью.
Скорые эмоциональные перепады свидетельствуют либо о больной психике, либо о железобетонно здоровой. На сумасшедшего Олег не походил.
– Спасибо! – пробубнила я в его платок и громко высморкалась. – Вы… ты меня спас.
– Теперь обязан жениться?
– Не обязан, я замужем.
– Строго говоря, я тоже женат.
– Значит, вопрос с благодарностью отпал сам собой? – Я попыталась улыбнуться, подстроиться под его настроение.
– С компенсацией, – уточнил он, – а вот благодарность?.. – шутливо почесал затылок.
– Приятно иметь дело с бескорыстными джентльменами!
Так, перебрасываясь шутками, мы дошли до автобуса, сели и через несколько минут двинулись в обратный путь. Олег попросил водителя остановиться у магазина. Вышел, купил мне воды и шоколадку, как ребенку. Сама я боялась шагу ступить из автобуса, лучше умереть от жажды. Выпила, не отрываясь, почти литр, съела шоколадку и допила оставшуюся воду. Еле дождалась остановки на границе, пулей в туалет помчалась. Выхожу из домика – Олег меня ждет. Проводил до автобуса, развернулся и пошел на приграничный рынок. Я услышала, как он произнес: «С такой внешностью на Кавказ надо ездить в парандже». Это был не комплимент, сказанный в глаза, а бурчание старшего брата.
Олег был хром на одну ногу, а я практически потеряла левую руку – не пользовалась ею, потому что держала на груди проклятую блузку.
С рынка Олег принес грузинские сладости – запаянные в длинную волнистую кишку отвердевшего виноградного сока орехи. Мы грызли их всю оставшуюся дорогу. Эти сладости многие купили, да и в Москве мы часто ими лакомимся. Но когда кто-то из экскурсантов спросил, как называются эти колбаски, никто не знал. Вот тебе и дружба народов!
– Чурчхела, – недобро усмехнувшись, подсказал водитель-абхазец.
Емкое слово! Все, что со мной приключилось в Гаграх, я бы так и определила: чурчхела! Никуда не деться от нашей семейной привычки давать иностранным словам новое значение.
После памятной экскурсии в Гагры Олег стал попадаться мне на глаза регулярно – по пять раз на день. По дороге в столовую, на ванны, у кабинета массажистки… О прогулках и говорить нечего – теперь мы выходили на тропу вдвоем.
Я очень туго схожусь с людьми. Я необщительная, и чтобы возникла дружба, нужны либо чрезвычайные обстоятельства, либо долгое привыкание. В нашем с Олегом случае чрезвычайное происшествие имелось, как следствие – моя благодарность и неспособность заявить спасителю: «Не ходи за мной!» Но когда через неделю он почему-то не вышел на пешеходную тропу, я почувствовала досаду. Прогуливаться одной мне стало скучно.
Кроме Сергея у меня не было мужчин. Да! Десять лет не было! За всю жизнь один! Звучит неправдоподобно, но это факт. Претендентов и желающих имелось более чем достаточно. Но я еще в детском саду освоила науку решительного отлупа и пресекания домогательств. Охотников для длительной осады не находилось. Да и есть ли у нормальных работающих мужиков время на долгий штурм? Темперамент у меня не бешеный. Конечно, иногда хотелось, но не остро. Кто-то нравился, прояви он побольше воли и терпения, сломай мою защиту – что-то бы вышло. Но, повторяю, упорных влюбленных при моей ответной симпатии не встретилось.
Когда наши с Сергеем отношения окончательно утвердились в виде теплых братских, я пожаловалась ему:
– У меня нет любовника, представляешь? Можешь объяснить почему?
Сергей, как всегда, разложил все по полочкам.
– Во-первых, – объяснил он, – факт моей исключительности не может меня не радовать. Во-вторых, я однажды был на коньячном заводе. Не пил, не дегустировал, но… там запахи!.. Я охмелел только от запахов, меня качало. Не знаю, как там люди работают. Вернее, они, счастливчики, работают в вечном кайфе. Так и ты, в постоянном облаке мужского восхищения, ты к нему привыкла с детства. Тебе достаточно знания, что, пошевели ты пальчиком, будет эскадрон любовников, сможешь менять их по три на день. Знание подменило чувства, литературные романы выдавили романы жизненные, эмоции заменились сознанием собственной исключительности. Да, да! – пресек он мои попытки возразить. – Я не в осуждение говорю.
Надо быть полной дурой, чтобы не понимать своей непохожести на нормально симпатичных барышень. А у тебя, это в-третьих, логический мужской ум. Ты сначала видишь недостатки людей, а потом их достоинства. И в-четвертых, если уж касаться интимной сферы… Ты превосходная любовница, но заводишься не с полоборота, а с тридцать третьего.
Хотя я жила монашкой, теоретически, благодаря запойному чтению, я хорошо подкована. Чтобы вспыхнула любовь, нужны два условия: обстановка и соответствующее душевное расположение. В самом деле, трудно рассчитывать, что тебя посетит любовное томление, когда ты дрожишь в стоматологическом кресле или корпишь над работой, в которую закралась ошибка. Вряд ли в душе человека, поглощенного скорбью по умершему, вспыхнет новое и светлое чувство.
В сочинском санатории все совпало: обстановка эгоистического безделья и прекрасной природы плюс время, которое сыграло на Олега. Я открывала в нем все новые и новые симпатичные качества. Умен без превосходных степеней (их мне хватило с Сергеем), остроумен и противоречив: то по-домашнему уютен, как Топтыгин, то гранитно тверд, как колонна Исаакиевского собора. Робок и одновременно сокрушительно мужествен.
Первый раз мы поцеловались у той самой ротонды, где я хотела оказать Олегу врачебную помощь. Я ровным счетом ничего особенного не почувствовала. Из неособенного: мысль, как давно этого не было, и вторая: не предупредить ли человека про тридцать три давно не смазываемых оборота, чтоб не мучился?
Мы целовались как подростки. Я почувствовала, что он готов на все сто, я же заметно отставала. Но и десять моих процентов от его ста – успех!
Попробуй объяснить! Разве в это кто-то поверит?
Олег потянул меня в корпус, я покорно поплелась. По логике вещей мы должны были зайти в мой номер и продолжить начатое. Но у меня, правильно сказал Сергей, чересчур много логики.
– Спокойной ночи! – попрощалась я, открыв дверь.
Вошла, оставив Олега за порогом. Успела заметить совершенно обескураженное выражение лица. Упала в одежде на кровать, обняла подушку.
– Дура! – обозвала я себя вслух. – Гимназистка пришибленная!
И подумала: «Если он не придет, завтра куплю самоучитель по онанизму». Застонала и укусила подушку.
Он пришел через десять минут. Вернее, и не уходил, топтался в коридоре, собирался с духом.
И первое, что я спросила:
– Почему ты так долго?
Многолетнее воздержание имело смысл, ведь в итоге я получила громадный приз! Но, с другой стороны, я думала (потом думала), что люди занимаются всякой ерундой: ходят на работу, читают книжки, лепят пельмени, выращивают огурцы. А жить надо вот так: слиться и ни о чем не помнить.
Как оказалось, проблемы с воздержанием были не только у меня. И это после трех бравурных актов!
– Я ужасно боялся, – доверительно признался Олег, – что у меня ничего не получится. Никому не говори, – он горько усмехнулся, – но больше года я не спал с женщиной.
– Из-за травмы, – кивнула я участливо.
– Если считать с травмой, то полтора года, – вздохнул он.
– Но ты ведь женат?
– Формально. Мы как два паука в банках. Она в своей комнате, в банке, я в своей. Между нами дочь, последний из мостиков.
– Полтора года – это ерунда! – успокоила я со знанием дела. – А десять лет каково? Можешь гордиться, потешить свое мужское эго, до тебя было десять лет простоя.
– Кира! Пожалуйста! Не надо меня обманывать! Ложь в качестве утешения – самое унизительное…
– Никогда не вру, – перебила я и поправилась: – Иногда замалчиваю и в крайнем случае при угрозе для жизни человека могу неумело слукавить. Есть угроза для твоей жизни?
– Но ты ведь замужем! Муж болен, импотент?
– Насколько я знаю, вполне сексуально здоров и на вымирание длинноногих девиц не жалуется.
Пришлось объяснить Олегу особенности моей семейной жизни. Я не хотела разводиться с Сергеем, потому что статус замужней – дополнительная броня.
– Заряжаем бронетанковый! – плотоядно воскликнул Олег и набросился на меня…
– Хрупким тебя назвать сложно. Надень кругленькие очки и станешь похожим на Пьера Безухова.
– Понимаешь, – оправдывался он, – сломал ногу, гипс, костыли, операция, малая подвижность… На двадцать килограмм поправился, разжирел.
– На двадцать? – поразилась я. – Это упаковка пепси-колы!
Лешка обожает пепси-колу. На мои рассуждения о вреде этого зелья он выдвигает контраргумент: сама кофе литрами хлещешь. Возможно, у сына наследственное пониженное давление (кто его мерил?), и ему хватает для подхлестывания сосудов того кофеина, что есть в газированном напитке. Мы покупаем пепси упаковками, по десять двухлитровых баллонов, запаянных в полиэтилен.
И такую тяжесть носить на себе?
– Обещай мне похудеть! – потребовала я от Олега.
Ему, как я поняла, нужен был стимул, я была готова стать стимулом.
– Обещаю! – поклялся он.
До моего отъезда оставалась неделя, до конца путевки Олега – двенадцать дней. Я не закончила сеансы массажей, ванн, чистку лица косметичка мне сделала только с одной стороны. Так, наполовину очищенная, я и провела последнюю неделю большей частью в кровати с мужчиной, который пропускал грязевые и парафиновые аппликации на больную ногу. Кстати, травму Олег получил при совершенно неромантических обстоятельствах. Детишек из горящего дома не выносил, с крыши за бандитами не прыгал. Вышел из машины и оступился, нога соскользнула с бордюра. Такая мелочь – и сложный перелом! Наверное, мой ангел-хранитель Олегу подножку поставил.
Он хотел уехать вместе со мной, но я воспротивилась: долечись, но с другими женщинами не заигрывай.
– Я совершенно не по этой части! – серьезно ответил он мне.
Сувениров и подарков детям я не купила. Откладывала на последние дни, а тут такое закрутилось, что не до магазинов. В адлеровском аэропорту купила несколько веток апельсинового и лимонного дерева с плодами – привет вам, дети, с юга. Ветки очень эффектно смотрелись потом в вазе, Лика благодарила.
Странно после наших постельных безумств выглядело расставание, при котором единственным залогом дальнейших контактов служили номера телефонов. Олег не знал, куда пристроить бумажку, на которой записаны мои номера. Достал паспорт, положил между страничек.
– Минуточку! – Я мельком глянула в книжицу. – Дай паспорт!
Перелистнула, вчиталась.
– Ты с шестьдесят первого года! – с ужасом произнесла я.
– Ну и что? – пожал он плечами.
– Я-то с пятьдесят пятого!
– Правда? Ты хорошо сохранилась, больше семидесяти не дашь. Кира! Чего ты испугалась? Я давно знаю, что ты раньше меня на свет появилась.
– Откуда?
– Видел твою курортную книжку.
– И молчал! – с упреком воскликнула я.
– Как показывает твоя реакция, правильно делал. Уголовное преследование за совращение малолетних тебе не грозит. Чего ты кипятишься? Какая разница?
– В шесть лет разница, мальчишка! Растолстел и обманул меня! Я уже в школу пошла, когда ты с пустышкой в колыбели лежал! Я замуж вышла, а ты еще из рогатки стрелял! Я…
– Кира! – Он не дал мне договорить, заграбастал, мои слова потонули в его груди. – Мы расстаемся и говорим о какой-то ерунде. У меня сердце переворачивается. Кира! Я, кажется, люблю тебя!
И потом он совершил невероятное. Отстранил меня, открыл паспорт, вырвал из него страничку и разорвал пополам. Бросил на пол.
– Довольна? В следующем документе, добьюсь, будет стоять девятьсот пятый год рождения. Тебя устроит?
– Сумасшедший! – Я бросилась поднимать обрывки. – Тебе же лететь самолетом! Что ты наделал? Говори, что бандиты надругались, – суетилась я и на ходу придумывала версию. – Из банды Сайда, из Гагр.
– Скажи мне! – требовал Олег. – Хотя бы как я, через «кажется»… Ты любишь меня?
Динамик объявил, что посадка на мой самолет заканчивается.
– Кира? – настаивал Олег.
– Кажется! – выдавила я, поцеловала его в щеку и пошла к турникету.
На полпути остановилась и оглянулась. Олег подбежал ко мне и снова обнял.
– Все-таки не Надежда Хмара-Борщевская! – уговаривая то ли себя, то ли Олега, сказала я.
– Какая Борщевская?
– Жена Анненского. Она была старше его на четырнадцать лет.
– Иннокентий Анненский? – уточнил Олег. – Я плохо разбираюсь в поэзии. Но у Анненского есть потрясающее стихотворение про чувства после чувств.
И Олег продекламировал:
– Если бы ты хотел сделать мне приятное и очень старался, все равно у тебя не получилось бы так ловко и точно! До свидания!
Это было мое любимое стихотворение Анненского. И пока я летела, голосом Олега в моей голове звучали не произнесенные им последние строки:
Меня встречали Лика и Лешка. У обоих – темные круги под глазами. Перетрудились.
– Вы прекрасно выглядите, Кира Анатольевна! – сказала Лика.
– А под глазами синяки, – галантно вставил Лешка.
– На себя посмотри! – парировала я.
Сын не догадывался, насколько мы с ним похожи. Одна кровь.
Отец ребенка 2
– Здрасьть! – проговорила, как прошипела, я.
– Давайте знакомиться? – миролюбиво предложил он, не обращая внимания на мою суровость. – Как вас зовут?
– Кира Анатольевна, – нехотя ответила я.
– Олег Петрович! – Он снова снял «шляпу».
В его насмешливости, надо признать, не было мужского превосходства, от которого млеют некоторые женщины. И хамского паясничанья не было. Просто хорошее настроение в хорошее утро. Аналогично он мог разговаривать с любым другим обитателем санатория, записавшимся на экскурсию.
Подъехал автобус, мы вошли и сели на двойное свободное сиденье, я – у окна, он – у прохода. По дороге заехали еще в три санатория, подбирая людей. Им, даже парам, пришлось садиться по одному на пустые места. Я хотела предложить Олегу Петровичу: давайте пересядем, пусть муж и жена или мать с дочерью будут рядом. Но он не рыпнулся, и я промолчала. Меньше слов – меньше зацепок для разговора.
Поездка меня потрясла. Прежде в Гаграх я не бывала, но могу представить, какая благодать здесь была до войны. После пограничного пункта (между Россией и Абхазией, номинально Грузией), который произвел на меня впечатление заставы в детской игре в войнушку, мы ехали по дороге, по обе стороны которой стояли брошенные дома, на стенах многих следы от пуль и снарядов. И это было только преддверие! В самих Гаграх жуткими многоэтажными могильниками выглядели брошенные санатории и дома отдыха. Выбитые окна, облупившаяся краска, вывалившиеся из стен кирпичи, заросшие бурьяном парки. Тут можно снимать фильм-антиутопию без декораций. Посмотрите направо, посмотрите налево – райская природа и здания, дворцы в кошмарном запустении. Остались только названия – санаторий Совмина, дом отдыха железнодорожников…
Экскурсовод с гордостью рассказывала о суперэлитном санатории на пятьсот мест, куда заехали первые десять отдыхающих. Потом показала вторую гордость, как бы свидетельство налаживающейся жизни, – маленький продовольственный магазинчик со стеклопакетами дверей и белыми пластиковыми ручками.
– Как в Москве, правда? – спросила она нас гордо.
Народ не отозвался, только поддакнул маленький мальчик. Экскурсанты в автобусе были удручены. Немолодая женщина, сидящая за нами, горько заметила:
– Мы тут были с мужем, двадцать лет назад. Как можно такое испохабить? Ведь сказка была!..
Экскурсовода, которая оказалась по совместительству кандидатом филологических наук и преподавателем университета, спрашивали про войну.
Автобус стоял, она рассказывала про зверства грузин, про хороших честных абхазцев. Из уст молодой симпатичной женщины лился яд. Неудивительно: потеряла брата, одну двоюродную сестру изнасиловали, другую ограбили.
– Чтобы эта ненависть растворилась, – сказала я, – нужно много времени. Очень много! Правнуки забудут прабабушкины обиды, внуки еще помнят бабушкины слезы.
– Да! – печально отозвался Олег Петрович. – Кавказ – вечная заноза в печени России. Сидим в Москве, ничего не видим.
– Может, – предположила я, – кому следует, те видят и знают? Всякие силовые структуры…
– А там не люди? – хмыкнул он.
От рассказов про историю абхазского народа, про последнюю войну, отвечая на вопросы, экскурсовод перешла к этнографическим картинкам.
Я ничего не поняла про какие-то обряды с жертвоприношениями баранов, в которых участвуют только мужчины, а женщины готовят праздничный стол. Но больше всего нас поразил обычай, запрещающий общение снохи и свекра. Это как бы Лике запрещено общаться с Сергеем. Свекр нашего экскурсовода был профессором, работал в том же университете. И после свадьбы целых десять лет они ни разу не перекинулись словом, даже в институте избегают контактов, благо на разных кафедрах работают!
– Бред! – буркнул Олег Петрович. – У меня дочери шестнадцать лет. Значит, выйдет она замуж…
– Вы не попадаете под запрет. Вы не могли бы общаться со снохой, будь у вас женатый сын. Религиозные запреты не возникают на пустом месте. Очевидно, случаи снохачества и его последствия были столь часты и драматичны, что возникло табу.
– Случаи чего?
– Интимных контактов между отцом и женой его сына. Ничего удивительного: женились рано, дети вырастали, когда родители были еще молодыми, жили тесно.
– Кавказская горячая кровь.
– Снохачество – русское слово. У нас тоже хватало примеров, когда сын шел на отца с топором.
– Ни одного не знаю!
– Вот и спите спокойно, – оборвала я беседу на скользкую тему.
Отвернулась к окну и надолго задумалась. Я бы могла привести примеры (спасибо Сергею) снохачества из биографий известных людей. Но хвастаться подобными знаниями – будить в людях пошлый интерес к чужой трагедии.
Иннокентий Анненский – мой любимый поэт. Когда встречаю человека, который знает и любит творчество Анненского, мгновенно записываю этого человека в тонкие ценители прекрасного. Хотя себя к последним не отношу. Но Анненский для меня – камертон поэтической развитости души.
Он, Иннокентий Анненский, женился по огромной любви на женщине старше его на четырнадцать лет. Он был совсем молодым, но сразу взял на себя обязанности по воспитанию пасынков, от которых не сильно отличался по возрасту. А через много лет полюбил жену пасынка. И любил взаимно, но по благородству своему ничего не предпринимал. Предпочел страдать и сохранять верность жене, состарившейся недостойно, превратившейся в жеманничающую бабушку-кокетку в девичьих нарядах.
Из-за любви запретной может литься кровь, могут корежиться человеческие судьбы, на потомков падать проклятия, возникать запреты и табу. А могут родиться прекрасные стихи.
– Что вы там бормочете? – наклонился и заглянул мне в лицо Олег Петрович. – Бу-бу-бу, – передразнил он. – Молитву читаете?
Есть слова – их дыхание, что цвет,
Так же нежно и бело тревожно,
Но меж них ни печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно…
– Вроде того, – ответила я тоном, исключающим дальнейшие расспросы.
Но мой сосед в голосовых тональностях не разбирался.
– Вы же неверующая!
– С чего вы взяли?
– Креста на вас нет? – усмехнулся он. – В смысле не носите за пазухой крестика.
– Вы меня очень обяжете! – Теперь уже только полный идиот не мог не услышать металл в моем голосе. – Если не будете заглядывать мне за пазуху!
– Тогда, возможно, вам стоит застегнуть кофточку?
Я посмотрела на свою грудь и невольно выругалась:
– О черт!
Эту джинсовую блузку больше не надену! Купила ее перед отъездом, она застегивалась на кнопки, замаскированные под пуговицы. Кнопки никуда не годились! Расстегивались при легком напряжении, движении рук. Хоть не дыши теперь!
* * *
Показывать в Гаграх, кроме развалин, было решительно нечего. Нам предоставили два часа свободного времени. Море холодное, не искупаешься.Я решила прогуляться по набережной. Наверное, когда-то она была очень красивой. Тут по вечерам фланировали отдыхающие, звучала музыка, завязывались скоротечные курортные романы… Теперь пустынно. Из стыков между каменных плит растут дикие самосе-янцы-кустарники. Мертвая набережная в мертвом городе. Май две тысячи третьего года.
Я хотела купить воды. После сухого пайка в виде бутерброда с колбасой очень хотелось пить.
Крутила по сторонам головой – ни одного киоска. Впереди на парапете сидели молодые люди, гоготали. Я направилась к ним. У меня нет естественного женского страха перед подростковыми стаями, потому что у нас в доме молодые ребята, Лешкины друзья, торчали постоянно.
– Скажите, пожалуйста, – спросила я, – где можно купить минеральной воды?
Их было пятеро, самому старшему не больше шестнадцати. Несколько секунд они смотрели на меня удивленно, возможно пораженные моей смелостью. Потом переглянулись, обменялись фразами на непонятном языке, загоготали и стали меня окружать. Один схватил сумочку и потянул к себе.
Я, сопротивляясь, дернула ее. Тут второй протянул руку и больно сжал мою грудь. Я ударила его сумочкой. Сзади кто-то ущипнул меня ниже спины.
Развернувшись, я огрела его сумочкой.
Это был кошмар! Они играли со мной, как с котенком, лапали и ржали. Я крутилась волчком на месте и отбивалась сумочкой. Предательская блузка расстегнулась почти до пояса, и я не могла привести себя в порядок, потому что размахивала руками, защищаясь. Вид женской груди в кружевном бюстгальтере действовал на них как красная тряпка на быка. В нерусской речи все чаще звучали русские матерные выражения, не оставлявшие сомнений в их дальнейших планах. Они хвастались друг перед другом, каким способом будут меня насиловать. Я очень испугалась, умоляла их: «Мальчики, не надо! Перестаньте! Очень вас прошу!»
С таким же успехом я могла обращаться к изголодавшимся обитателям тюремной камеры, в которую меня непонятно как занесло.
В один из разворотов я увидела Олега Петровича. Он быстро шел по набережной, почти не хромал, палку держал на весу, как дубину.
– Олег! – закричала я истошно. – Олег! Скорее!
Он врезался в круг, легко, как щенят, отбросил двоих, схватил меня за руку и завел за свою спину.
– Это моя жена! – гремел Олег. – Молокососы! Вы кого трогаете? Я вам покажу снохачество! Сайд мой кунак! Слово ему скажу, он вас на куски порежет и свиньям скормит!
Парни быстро заговорили друг с другом на своем языке. Двое явно рвались в бой, но трое сомневались. Победило большинство, они пошли прочь.
Оглядывались, кривлялись, ругались похабно, но уходили!
Меня била мелкая дрожь. Олег Петрович тем же тоном, каким орал на хулиганов, обратился ко мне:
– Куда тебя понесло? Какого черта?
– Во-во… – клацала я зубами, – водички попить. Кто такой Сайд?
– Понятия не имею. Брякнул первое имя, которое пришло на ум. С тремя подонками я бы еще справился, а с пятерыми вряд ли.
Ужас неслучившегося обрушился на меня, и я зарыдала. Ноги вмиг обессилели и подкосились.
Олег подхватил меня, обнял, прижал к груди. Его рубашка быстро пропиталась моими слезами, бурно текущими из глаз и носа.
– Тихо, тихо! – гладил он меня по спине. – Все прошло, девочка, не надо плакать. Ты же не плакса-вакса? От слез у девочек бывают красные глаза и большой-большой нос. Ты хочешь быть красноглазой и носатой? Ну, перестань!
Наверное, так он утешал в детстве свою плачущую дочь. Метод весьма приятный. Я задержалась на его груди несколько лишних минут.
– Извини! – шмыгнула я носом и отстранилась.
– Во всей этой истории есть и положительный момент.
– Какой? – спросила я, ковыряясь в сумочке в поисках носового платка. Не нашла. Он вытащил из кармана свой платок и протянул мне:
– Мы перешли на «ты».
Тут я наконец сообразила, что не мешало бы прекратить демонстрацию своего нижнего белья.
Но дрожащие пальцы не слушались, кнопки не застегивались.
– Будь проклята эта блузка! – бормотала я. – Будь проклят, кто ее кроил, шил, вместо пуговиц кнопки присобачил…
– Надо проклинать китайских металлургов. – Олег Петрович отвел мои руки и спокойно застегнул блузку. – Кофточка-то китайский ширпотреб? Металл этой марки не годится на кнопки…
Он вовсю улыбался. Только что рычал зверем, а теперь веселится, приводя в порядок мой внешний вид. И опять мне в голову пришло сравнение, что так бы он обращался с дочерью.
Скорые эмоциональные перепады свидетельствуют либо о больной психике, либо о железобетонно здоровой. На сумасшедшего Олег не походил.
– Спасибо! – пробубнила я в его платок и громко высморкалась. – Вы… ты меня спас.
– Теперь обязан жениться?
– Не обязан, я замужем.
– Строго говоря, я тоже женат.
– Значит, вопрос с благодарностью отпал сам собой? – Я попыталась улыбнуться, подстроиться под его настроение.
– С компенсацией, – уточнил он, – а вот благодарность?.. – шутливо почесал затылок.
– Приятно иметь дело с бескорыстными джентльменами!
Так, перебрасываясь шутками, мы дошли до автобуса, сели и через несколько минут двинулись в обратный путь. Олег попросил водителя остановиться у магазина. Вышел, купил мне воды и шоколадку, как ребенку. Сама я боялась шагу ступить из автобуса, лучше умереть от жажды. Выпила, не отрываясь, почти литр, съела шоколадку и допила оставшуюся воду. Еле дождалась остановки на границе, пулей в туалет помчалась. Выхожу из домика – Олег меня ждет. Проводил до автобуса, развернулся и пошел на приграничный рынок. Я услышала, как он произнес: «С такой внешностью на Кавказ надо ездить в парандже». Это был не комплимент, сказанный в глаза, а бурчание старшего брата.
Олег был хром на одну ногу, а я практически потеряла левую руку – не пользовалась ею, потому что держала на груди проклятую блузку.
С рынка Олег принес грузинские сладости – запаянные в длинную волнистую кишку отвердевшего виноградного сока орехи. Мы грызли их всю оставшуюся дорогу. Эти сладости многие купили, да и в Москве мы часто ими лакомимся. Но когда кто-то из экскурсантов спросил, как называются эти колбаски, никто не знал. Вот тебе и дружба народов!
– Чурчхела, – недобро усмехнувшись, подсказал водитель-абхазец.
Емкое слово! Все, что со мной приключилось в Гаграх, я бы так и определила: чурчхела! Никуда не деться от нашей семейной привычки давать иностранным словам новое значение.
После памятной экскурсии в Гагры Олег стал попадаться мне на глаза регулярно – по пять раз на день. По дороге в столовую, на ванны, у кабинета массажистки… О прогулках и говорить нечего – теперь мы выходили на тропу вдвоем.
Я очень туго схожусь с людьми. Я необщительная, и чтобы возникла дружба, нужны либо чрезвычайные обстоятельства, либо долгое привыкание. В нашем с Олегом случае чрезвычайное происшествие имелось, как следствие – моя благодарность и неспособность заявить спасителю: «Не ходи за мной!» Но когда через неделю он почему-то не вышел на пешеходную тропу, я почувствовала досаду. Прогуливаться одной мне стало скучно.
Кроме Сергея у меня не было мужчин. Да! Десять лет не было! За всю жизнь один! Звучит неправдоподобно, но это факт. Претендентов и желающих имелось более чем достаточно. Но я еще в детском саду освоила науку решительного отлупа и пресекания домогательств. Охотников для длительной осады не находилось. Да и есть ли у нормальных работающих мужиков время на долгий штурм? Темперамент у меня не бешеный. Конечно, иногда хотелось, но не остро. Кто-то нравился, прояви он побольше воли и терпения, сломай мою защиту – что-то бы вышло. Но, повторяю, упорных влюбленных при моей ответной симпатии не встретилось.
Когда наши с Сергеем отношения окончательно утвердились в виде теплых братских, я пожаловалась ему:
– У меня нет любовника, представляешь? Можешь объяснить почему?
Сергей, как всегда, разложил все по полочкам.
– Во-первых, – объяснил он, – факт моей исключительности не может меня не радовать. Во-вторых, я однажды был на коньячном заводе. Не пил, не дегустировал, но… там запахи!.. Я охмелел только от запахов, меня качало. Не знаю, как там люди работают. Вернее, они, счастливчики, работают в вечном кайфе. Так и ты, в постоянном облаке мужского восхищения, ты к нему привыкла с детства. Тебе достаточно знания, что, пошевели ты пальчиком, будет эскадрон любовников, сможешь менять их по три на день. Знание подменило чувства, литературные романы выдавили романы жизненные, эмоции заменились сознанием собственной исключительности. Да, да! – пресек он мои попытки возразить. – Я не в осуждение говорю.
Надо быть полной дурой, чтобы не понимать своей непохожести на нормально симпатичных барышень. А у тебя, это в-третьих, логический мужской ум. Ты сначала видишь недостатки людей, а потом их достоинства. И в-четвертых, если уж касаться интимной сферы… Ты превосходная любовница, но заводишься не с полоборота, а с тридцать третьего.
Хотя я жила монашкой, теоретически, благодаря запойному чтению, я хорошо подкована. Чтобы вспыхнула любовь, нужны два условия: обстановка и соответствующее душевное расположение. В самом деле, трудно рассчитывать, что тебя посетит любовное томление, когда ты дрожишь в стоматологическом кресле или корпишь над работой, в которую закралась ошибка. Вряд ли в душе человека, поглощенного скорбью по умершему, вспыхнет новое и светлое чувство.
В сочинском санатории все совпало: обстановка эгоистического безделья и прекрасной природы плюс время, которое сыграло на Олега. Я открывала в нем все новые и новые симпатичные качества. Умен без превосходных степеней (их мне хватило с Сергеем), остроумен и противоречив: то по-домашнему уютен, как Топтыгин, то гранитно тверд, как колонна Исаакиевского собора. Робок и одновременно сокрушительно мужествен.
Первый раз мы поцеловались у той самой ротонды, где я хотела оказать Олегу врачебную помощь. Я ровным счетом ничего особенного не почувствовала. Из неособенного: мысль, как давно этого не было, и вторая: не предупредить ли человека про тридцать три давно не смазываемых оборота, чтоб не мучился?
Мы целовались как подростки. Я почувствовала, что он готов на все сто, я же заметно отставала. Но и десять моих процентов от его ста – успех!
Попробуй объяснить! Разве в это кто-то поверит?
Олег потянул меня в корпус, я покорно поплелась. По логике вещей мы должны были зайти в мой номер и продолжить начатое. Но у меня, правильно сказал Сергей, чересчур много логики.
– Спокойной ночи! – попрощалась я, открыв дверь.
Вошла, оставив Олега за порогом. Успела заметить совершенно обескураженное выражение лица. Упала в одежде на кровать, обняла подушку.
– Дура! – обозвала я себя вслух. – Гимназистка пришибленная!
И подумала: «Если он не придет, завтра куплю самоучитель по онанизму». Застонала и укусила подушку.
Он пришел через десять минут. Вернее, и не уходил, топтался в коридоре, собирался с духом.
И первое, что я спросила:
– Почему ты так долго?
Многолетнее воздержание имело смысл, ведь в итоге я получила громадный приз! Но, с другой стороны, я думала (потом думала), что люди занимаются всякой ерундой: ходят на работу, читают книжки, лепят пельмени, выращивают огурцы. А жить надо вот так: слиться и ни о чем не помнить.
Как оказалось, проблемы с воздержанием были не только у меня. И это после трех бравурных актов!
– Я ужасно боялся, – доверительно признался Олег, – что у меня ничего не получится. Никому не говори, – он горько усмехнулся, – но больше года я не спал с женщиной.
– Из-за травмы, – кивнула я участливо.
– Если считать с травмой, то полтора года, – вздохнул он.
– Но ты ведь женат?
– Формально. Мы как два паука в банках. Она в своей комнате, в банке, я в своей. Между нами дочь, последний из мостиков.
– Полтора года – это ерунда! – успокоила я со знанием дела. – А десять лет каково? Можешь гордиться, потешить свое мужское эго, до тебя было десять лет простоя.
– Кира! Пожалуйста! Не надо меня обманывать! Ложь в качестве утешения – самое унизительное…
– Никогда не вру, – перебила я и поправилась: – Иногда замалчиваю и в крайнем случае при угрозе для жизни человека могу неумело слукавить. Есть угроза для твоей жизни?
– Но ты ведь замужем! Муж болен, импотент?
– Насколько я знаю, вполне сексуально здоров и на вымирание длинноногих девиц не жалуется.
Пришлось объяснить Олегу особенности моей семейной жизни. Я не хотела разводиться с Сергеем, потому что статус замужней – дополнительная броня.
– Заряжаем бронетанковый! – плотоядно воскликнул Олег и набросился на меня…
* * *
– Я очень толстый? – по-мальчишески горько спросил он меня спустя какое-то время.– Хрупким тебя назвать сложно. Надень кругленькие очки и станешь похожим на Пьера Безухова.
– Понимаешь, – оправдывался он, – сломал ногу, гипс, костыли, операция, малая подвижность… На двадцать килограмм поправился, разжирел.
– На двадцать? – поразилась я. – Это упаковка пепси-колы!
Лешка обожает пепси-колу. На мои рассуждения о вреде этого зелья он выдвигает контраргумент: сама кофе литрами хлещешь. Возможно, у сына наследственное пониженное давление (кто его мерил?), и ему хватает для подхлестывания сосудов того кофеина, что есть в газированном напитке. Мы покупаем пепси упаковками, по десять двухлитровых баллонов, запаянных в полиэтилен.
И такую тяжесть носить на себе?
– Обещай мне похудеть! – потребовала я от Олега.
Ему, как я поняла, нужен был стимул, я была готова стать стимулом.
– Обещаю! – поклялся он.
До моего отъезда оставалась неделя, до конца путевки Олега – двенадцать дней. Я не закончила сеансы массажей, ванн, чистку лица косметичка мне сделала только с одной стороны. Так, наполовину очищенная, я и провела последнюю неделю большей частью в кровати с мужчиной, который пропускал грязевые и парафиновые аппликации на больную ногу. Кстати, травму Олег получил при совершенно неромантических обстоятельствах. Детишек из горящего дома не выносил, с крыши за бандитами не прыгал. Вышел из машины и оступился, нога соскользнула с бордюра. Такая мелочь – и сложный перелом! Наверное, мой ангел-хранитель Олегу подножку поставил.
Он хотел уехать вместе со мной, но я воспротивилась: долечись, но с другими женщинами не заигрывай.
– Я совершенно не по этой части! – серьезно ответил он мне.
Сувениров и подарков детям я не купила. Откладывала на последние дни, а тут такое закрутилось, что не до магазинов. В адлеровском аэропорту купила несколько веток апельсинового и лимонного дерева с плодами – привет вам, дети, с юга. Ветки очень эффектно смотрелись потом в вазе, Лика благодарила.
Странно после наших постельных безумств выглядело расставание, при котором единственным залогом дальнейших контактов служили номера телефонов. Олег не знал, куда пристроить бумажку, на которой записаны мои номера. Достал паспорт, положил между страничек.
– Минуточку! – Я мельком глянула в книжицу. – Дай паспорт!
Перелистнула, вчиталась.
– Ты с шестьдесят первого года! – с ужасом произнесла я.
– Ну и что? – пожал он плечами.
– Я-то с пятьдесят пятого!
– Правда? Ты хорошо сохранилась, больше семидесяти не дашь. Кира! Чего ты испугалась? Я давно знаю, что ты раньше меня на свет появилась.
– Откуда?
– Видел твою курортную книжку.
– И молчал! – с упреком воскликнула я.
– Как показывает твоя реакция, правильно делал. Уголовное преследование за совращение малолетних тебе не грозит. Чего ты кипятишься? Какая разница?
– В шесть лет разница, мальчишка! Растолстел и обманул меня! Я уже в школу пошла, когда ты с пустышкой в колыбели лежал! Я замуж вышла, а ты еще из рогатки стрелял! Я…
– Кира! – Он не дал мне договорить, заграбастал, мои слова потонули в его груди. – Мы расстаемся и говорим о какой-то ерунде. У меня сердце переворачивается. Кира! Я, кажется, люблю тебя!
И потом он совершил невероятное. Отстранил меня, открыл паспорт, вырвал из него страничку и разорвал пополам. Бросил на пол.
– Довольна? В следующем документе, добьюсь, будет стоять девятьсот пятый год рождения. Тебя устроит?
– Сумасшедший! – Я бросилась поднимать обрывки. – Тебе же лететь самолетом! Что ты наделал? Говори, что бандиты надругались, – суетилась я и на ходу придумывала версию. – Из банды Сайда, из Гагр.
– Скажи мне! – требовал Олег. – Хотя бы как я, через «кажется»… Ты любишь меня?
Динамик объявил, что посадка на мой самолет заканчивается.
– Кира? – настаивал Олег.
– Кажется! – выдавила я, поцеловала его в щеку и пошла к турникету.
На полпути остановилась и оглянулась. Олег подбежал ко мне и снова обнял.
– Все-таки не Надежда Хмара-Борщевская! – уговаривая то ли себя, то ли Олега, сказала я.
– Какая Борщевская?
– Жена Анненского. Она была старше его на четырнадцать лет.
– Иннокентий Анненский? – уточнил Олег. – Я плохо разбираюсь в поэзии. Но у Анненского есть потрясающее стихотворение про чувства после чувств.
И Олег продекламировал:
– Кира! – прервался он. – Извини! Какие-то стихи, когда мы расстаемся! У меня полнейший кавардак в мозгах!
Я люблю замирание эха
После бешеной тройки в лесу,
За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.
– Если бы ты хотел сделать мне приятное и очень старался, все равно у тебя не получилось бы так ловко и точно! До свидания!
Это было мое любимое стихотворение Анненского. И пока я летела, голосом Олега в моей голове звучали не произнесенные им последние строки:
Мне казалось, я всегда понимала, что хотел сказать поэт. Ошибалась! Только сейчас почувствовала! Тому, что я переживала, действительно не было ни созвучья, ни сравнения.
Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет.
Меня встречали Лика и Лешка. У обоих – темные круги под глазами. Перетрудились.
– Вы прекрасно выглядите, Кира Анатольевна! – сказала Лика.
– А под глазами синяки, – галантно вставил Лешка.
– На себя посмотри! – парировала я.
Сын не догадывался, насколько мы с ним похожи. Одна кровь.
Отец ребенка 2
Из санатория Олег звонил каждый день. Приехал в Москву, и мы встретились только через две недели.
Люба однажды сказала: «Все русские мужики делятся на два класса: алкоголиков и трудоголиков. Лучше бы Антон пил!»
Люба однажды сказала: «Все русские мужики делятся на два класса: алкоголиков и трудоголиков. Лучше бы Антон пил!»