Страница:
– Ладно. Надоело… Пойду посплю, что ли…
Выскочив на улицу, я голоснул первой попавшейся машине, какому-то частному «Москвичу». В Баку, как и в Москве, почти любой частник готов заменить вам такси.
– Приморский бульвар!
– Деньги есть? – спросил у меня водитель.
– Есть, есть! Поехали!
– Пожар, что ли?
– Почти.
Минут через пять мы доехали до дома Изи Котовского.
Я увидел, что его синий «Жигуленок» стоит во дворе, и бегом взбежал на четвертый этаж. Изи не было дома, но под ковриком меня, как всегда, ждал ключ от двери. Я вбежал в квартиру, бросился к телефону. На часах было без четверти семь. Конечно, Сашки не было дома! Телефон не отвечал.
Я открыл Изин письменный стол, пошарил в ящике. Все автомобилисты обычно имеют вторые ключи от машины и держат их где-нибудь в «тайном месте». У Изи местом для всех вещей был письменный стол, там лежало все – от лекарств до отверток и плоскогубцев. Вывалив содержимое ящика на пол, я обнаружил ключи от его машины. Спешно переодевшись в нормальные брюки и рубашку, я прихватил деньги, редакционное удостоверение и выскочил из квартиры. Было без десяти семь.
Через минуту без всяких документов на машину я мчался по Приморскому бульвару в сторону Песчаной Косы. Я знал, я вспомнил, что Мосол выиграл на воровском конкурсе браунинг и, следовательно, я должен опередить его. Под ногами, под передним сидением, у меня была монтировка – единственное оружие, которое предусмотрительный Изя Котовский всегда возил с собой.
Теперь, при редакционном удостоверении «Комсомольской правды», я даже на чужой машине чувствовал себя, как в родном седле. Этим бакинским лихачам, этим азербайджанским водителям-кепконосцам я показал московский класс езды! К каждому светофору я подъезжал в ту секунду, когда он переключался на зеленый и, не останавливая машины, на второй скорости давал газ и уходил вперед, к новому светофору. Улица имени 26 апреля, кинотеатр Низами и напротив него родная редакция газеты «Бакинский рабочий», где до «Комсомольской правды» я отработал три года. Знали бы они там в редакции – Артур Гуревич, Алешка Капабьян, Нина Крылова и все остальные – кто сейчас пролетел под раскрытыми окнами секретариата газеты! Не исключено, что Изя Котовский там сейчас, в фотолаборатории, точит лясы…
С улицы 26 апреля – в Черный город, знакомая дорога в сторону аэродрома, только километров за пять до Бильгя нужно свернуть к морю, направо. Я шел по шоссе на скорости 120 в час, легко обходя машины и аэрофлотские автобусы, а рядом, на насыпи, тянулись рельсы электрички. Я уже видел, что явно опережаю семичасовую электричку Мосола, я даже чуть сбавил скорость. И вдруг…
Шум двигателя исчез. Машина, теряя скорость, бесшумно катилась по шоссе. Я растерянно глянул на панель с приборами – японский городовой! Бензин! Стрелка бензобака лежала на нуле и горела красная предупреждающая лампочка, а я – осел эдакий! не посмотрел и не заправился в городе!
Матеря себя, я пристал к обочине, кинулся к бензобаку, открутил крышку и заглянул внутрь – как-будто бензин мог быть там каким-то чудом! Бензобак был пуст. В отчаянье я стал голосовать каждой проезжающей машине – может, кто-то даст мне бензин, отольет из своего бака. Но теперь мимо меня ехали все те, кого я только что так вызывающе, так нагло обогнал. И потому они с мстительной улыбкой проскакивали мимо. Какой-то мужик даже показал мне язык, кто-то сделал ручкой…
И в это время мимо промчалась электричка. Электричка, в которой ехали, я не сомневаюсь, Мосол с Рамизом и Сикуном. Клацая по стыкам рельсов, вагоны промчались по насыпи и стали быстро исчезать вдали.
Я бессильно опустился на сидение машины, потом снова попробовал голосовать – бесполезно! Шоссе – дорога на аэродром – считается правительственной трассой, здесь и останавливаться нельзя, даже если кто-нибудь и мог бы отлить мне свой бензин, он не станет этого делать, зачем ему рисковать автомобильными правами? Я тупо сидел в машине. Бежать пешком до этой косы? Глупо, я прибегу туда часа через полтора. Качалки нефтяных вышек, натыканные вдоль дороги и разбегавшиеся от нее во все стороны вплоть до горизонта, монотонно клевали скважины, будто повторяли вместе со мной: «И-ди-от!!! И-ди-от!!!».
Не знаю, может быть прошло минут двадцать, когда рядом затормозила милицейская машина с крупными буквами по борту «ГАИ». Старший лейтенант милиции, улыбчатый азербайджанец, уже предвкушая крупный штраф, который он сейчас сорвет с меня за остановку на правительственной трассе, лениво вышел из машины и подошел ко мне:
– И в чем дело? – спросил он нараспев. – Да-акументы!
Я смотрел на него, понимая, что только он и может быть сейчас моим спасеньем. Нужно было только выбрать правильный тон в разговоре с ним. Я молча вытащил из кармана красное удостоверение «Комсомолки», где на кожаной обложке, кроме названия нашей газеты, было золотом вытеснено магическое: «ЦК ВЛКСМ». Я показал ему эту красную книжку, и он тут же изменил тон:
– Ждете кого-нибудь?
– Вот что, старший лейтенант, – сказал я. – Глупость у меня получилась, бензин кончился. Отлей мне пару литров, – я кивнул на его милицейскую «Волгу». – Я заплачу.
Лейтенант сокрушенно покачал головой:
– Зачем обижаешь, дорогой? Пару литров для «Комсомольской правды» мы еще можем даром дать. Шланг есть?
Откуда я мог знать, есть у Изи шланг или нет? Я открыл багажник – оказалось, что там даже запаски нет, не только шланга. Лейтенант укоризненно взглянул мне в глаза.
– Ладно, – сказал он и тут же милицейским жезлом остановил проехавшую мимо машину.
Через пару минут, перегородив своими машинами движение на шоссе, мы поставили их так, чтобы его бензобак был рядом с моим бензобаком, а шлангом, взятым у владельца третьей машины, старший лейтенант сам перекачал мне из своей гаишной машины наверное полбака бензина.
Я было сунул все-таки руку в карман за деньгами, но лейтенант взглядом перехватил этот жест, и я понял, что он действительно обидится, если я опять предложу ему деньги. Я пожал ему руку, сел в машину и погнал по шоссе. Теперь, с разрешения родной милиции, я выжал педаль газа до отказа. Стрелка спидометра завалилась вправо – 130, 135, 140… Казалось, легкая, даже без всякого груза в багажнике, машина сейчас оторвется от асфальта, взлетит. А на автотреке ВАЗа меня уверяли когда-то, что на больших скоростях «Жигули» будут стелиться к земле, конструкторы хреновы!..
Быстро темнело, я включил ближний свет и, плавно вписавшись в поворот к Песчаной косе, вымахнул на старую грунтовую дорогу, убегавшую в дюны Песчаной косы. Рядом струились рельсы электрички, а сам поезд пунктиром виден был вдали, на конечной остановке. Уже не жалея Изину машину, я снова дал максимальный газ. Баранку пришлось держать двумя руками, а спиной упереться в сиденье так, чтобы на ухабах от тряски не выбить головой потолок.
Я был уверен, что знаю место, где должны быть Сашка и Лина. Песчаная коса заканчивается двумя небольшими скалами – Каменным Седлом, за ними есть крохотный Залив Влюбленных. Там, укрывшись от посторонних глаз, десятилетиями целуются поколения влюбленных, я сам там первый раз поцеловался с девочкой из девятого класса…
Электричка отошла от станции и двинулась мне навстречу. Все! Неужели я опоздал?
Спустя минуту я уже подъезжал к пустынной станции «Пляж», откуда только что уехали последние курортники. Станция была пуста, пляжи вокруг нее – тоже. Здесь же кончалась и грунтовая дорога, и дальше, до Каменного Седла были только песчаные дюны и мокрая кромка берега. Я бросил машину влево, к самой воде и, поднимая колесами фонтаны брызг, покатил к Заливу Влюбленных. Когда моя машина вымахнула из-за Каменного Седла в Залив Влюбленных, я увидел картину, которой боялся больше всего: на опустевшем пляже здоровые парни Рамиз и Сикун прижимали к земле избитого Сашку Шаха, Рамиз держал у Сашкиного горла нож, чтобы тот не рыпался, а в стороне, у воды, Мосол насиловал Лину. Девчонка кусалась, извивалась ужом, поджав под себя коленки, а Мосол выламывал ей руки, бил кулаком с зажатым в нем браунингом и кричал:
– Убью! Я тебя выиграл! Убью!
Другой рукой он все пытался стянуть с себя брюки…
Я включил фары, нажал клаксон и бросил машину прямо на эту барахтающуюся у кромки воды пару – Лину и Мосола. В сумраке вечера им не было видно, что это за машина – милиция? частник? дружинники? Боковым зрением я видел, как Рамиз и Сикун тут же оставили Сашку и кинулись наутек через Каменное Седло. Но Мосол…
Этот парень не терял голову в острые минуты. Ослепленный четырьмя фарами мчащегося на него автомобиля, он вскочил, прижал к себе Лину, и отчетливо, чтобы мне было видно в машине, приставил браунинг к голове девушки.
Я ударил по тормозам. Машина зарылась в песок в двух метрах от Лины и Мосола. Сквозь слепящий свет фар им не видно было, кто сидит в машине. Изнутри машины я видел избитую Лину в разорванном купальнике, голую, с детской грудью, пушистым лобком, кегельно-стройными ногами, и Мосола – расхристанного, с полуспущенными брюками, одной рукой он цепко прижимал к себе Лину, другую, с браунингом держал у ее лица. Увидев, что машина остановилась и смысл его жеста достаточно ясен тем, кто сидит внутри, Мосол выждал короткую паузу и стал медленно, вместе с Линой, таща ее за собой, отходить в сторону, из-под света фар. Боясь за Лину, я неподвижно сидел в машине, подавшись всем телом вперед, почти прижавшись лицом к стеклу машины. В конце концов, пусть он сбежит, лишь бы ее оставил живой. Но в ту секунду, когда Мосол уже ступил в грань между светом фар и вечерним сумраком, сильное тело коротко метнулось к нему из мрака и обоих – и Мосола и Лину – сбило с ног. И тут же прозвучал выстрел, и я вдруг почувствовал, как лобовое стекло машины стеклянной пылью брызнуло мне в лицо, на рубашку, на брюки. Сашка! Это Сашка Шах бросился из темноты на Мосола, сбил его с ног, и, падая, Мосол выстрелил. Пуля полоснула по лобовому стеклу «Жигулей», и оно разлетелось просто в пыль. Я не знаю, каким биологически-защитным рефлексом я успел закрыть ресницы раньше, чем это стекло брызнуло мне в зрачки. Скорей всего я просто моргнул с перепугу в момент выстрела, и это спасло мне зрение.
Я слышал, что рядом, на песке, идет смертельная борьба, но я не мог открыть засыпанных стеклом глаз. И тогда, ощупью открыв дверку машины, я слепо выбрался наружу и подбежал к Сашке в тот момент, когда Мосол уже зигзагом убегал от него по песчаным дюнам, а Сашка стрелял в него отнятым браунингом. Лина кричала: «Саша, не надо! Не надо!», а он отталкивал ее свободной рукой и целился снова, но тут я ударил его по руке с браунингом. Похоже, сгоряча я ударил слишком сильно, Сашка охнул, выронил браунинг, но тут же подхватил его с земли другой рукой и снова выстрелил в темноту, вдогонку Мосолу, наугад. Мы с Линой повисли на Сашке, удерживая его на месте, – он рвался из наших рук, кричал в истерике:
– Пустите! Я убью его! Пустите!
Я в обхват держал его за плечи, а Лина, плача, целовала, успокаивала:
– Сашенька, все! Все! Не надо!
Голая, мокрая от слез, она прижималась к нему, невольно натыкаясь на мои сцепленные в замок руки, и я локтями чувствовал ее грудь, живот, плечи.
Рукопись журналиста Белкина
Рукопись журналиста Белкина
Выскочив на улицу, я голоснул первой попавшейся машине, какому-то частному «Москвичу». В Баку, как и в Москве, почти любой частник готов заменить вам такси.
– Приморский бульвар!
– Деньги есть? – спросил у меня водитель.
– Есть, есть! Поехали!
– Пожар, что ли?
– Почти.
Минут через пять мы доехали до дома Изи Котовского.
Я увидел, что его синий «Жигуленок» стоит во дворе, и бегом взбежал на четвертый этаж. Изи не было дома, но под ковриком меня, как всегда, ждал ключ от двери. Я вбежал в квартиру, бросился к телефону. На часах было без четверти семь. Конечно, Сашки не было дома! Телефон не отвечал.
Я открыл Изин письменный стол, пошарил в ящике. Все автомобилисты обычно имеют вторые ключи от машины и держат их где-нибудь в «тайном месте». У Изи местом для всех вещей был письменный стол, там лежало все – от лекарств до отверток и плоскогубцев. Вывалив содержимое ящика на пол, я обнаружил ключи от его машины. Спешно переодевшись в нормальные брюки и рубашку, я прихватил деньги, редакционное удостоверение и выскочил из квартиры. Было без десяти семь.
Через минуту без всяких документов на машину я мчался по Приморскому бульвару в сторону Песчаной Косы. Я знал, я вспомнил, что Мосол выиграл на воровском конкурсе браунинг и, следовательно, я должен опередить его. Под ногами, под передним сидением, у меня была монтировка – единственное оружие, которое предусмотрительный Изя Котовский всегда возил с собой.
Теперь, при редакционном удостоверении «Комсомольской правды», я даже на чужой машине чувствовал себя, как в родном седле. Этим бакинским лихачам, этим азербайджанским водителям-кепконосцам я показал московский класс езды! К каждому светофору я подъезжал в ту секунду, когда он переключался на зеленый и, не останавливая машины, на второй скорости давал газ и уходил вперед, к новому светофору. Улица имени 26 апреля, кинотеатр Низами и напротив него родная редакция газеты «Бакинский рабочий», где до «Комсомольской правды» я отработал три года. Знали бы они там в редакции – Артур Гуревич, Алешка Капабьян, Нина Крылова и все остальные – кто сейчас пролетел под раскрытыми окнами секретариата газеты! Не исключено, что Изя Котовский там сейчас, в фотолаборатории, точит лясы…
С улицы 26 апреля – в Черный город, знакомая дорога в сторону аэродрома, только километров за пять до Бильгя нужно свернуть к морю, направо. Я шел по шоссе на скорости 120 в час, легко обходя машины и аэрофлотские автобусы, а рядом, на насыпи, тянулись рельсы электрички. Я уже видел, что явно опережаю семичасовую электричку Мосола, я даже чуть сбавил скорость. И вдруг…
Шум двигателя исчез. Машина, теряя скорость, бесшумно катилась по шоссе. Я растерянно глянул на панель с приборами – японский городовой! Бензин! Стрелка бензобака лежала на нуле и горела красная предупреждающая лампочка, а я – осел эдакий! не посмотрел и не заправился в городе!
Матеря себя, я пристал к обочине, кинулся к бензобаку, открутил крышку и заглянул внутрь – как-будто бензин мог быть там каким-то чудом! Бензобак был пуст. В отчаянье я стал голосовать каждой проезжающей машине – может, кто-то даст мне бензин, отольет из своего бака. Но теперь мимо меня ехали все те, кого я только что так вызывающе, так нагло обогнал. И потому они с мстительной улыбкой проскакивали мимо. Какой-то мужик даже показал мне язык, кто-то сделал ручкой…
И в это время мимо промчалась электричка. Электричка, в которой ехали, я не сомневаюсь, Мосол с Рамизом и Сикуном. Клацая по стыкам рельсов, вагоны промчались по насыпи и стали быстро исчезать вдали.
Я бессильно опустился на сидение машины, потом снова попробовал голосовать – бесполезно! Шоссе – дорога на аэродром – считается правительственной трассой, здесь и останавливаться нельзя, даже если кто-нибудь и мог бы отлить мне свой бензин, он не станет этого делать, зачем ему рисковать автомобильными правами? Я тупо сидел в машине. Бежать пешком до этой косы? Глупо, я прибегу туда часа через полтора. Качалки нефтяных вышек, натыканные вдоль дороги и разбегавшиеся от нее во все стороны вплоть до горизонта, монотонно клевали скважины, будто повторяли вместе со мной: «И-ди-от!!! И-ди-от!!!».
Не знаю, может быть прошло минут двадцать, когда рядом затормозила милицейская машина с крупными буквами по борту «ГАИ». Старший лейтенант милиции, улыбчатый азербайджанец, уже предвкушая крупный штраф, который он сейчас сорвет с меня за остановку на правительственной трассе, лениво вышел из машины и подошел ко мне:
– И в чем дело? – спросил он нараспев. – Да-акументы!
Я смотрел на него, понимая, что только он и может быть сейчас моим спасеньем. Нужно было только выбрать правильный тон в разговоре с ним. Я молча вытащил из кармана красное удостоверение «Комсомолки», где на кожаной обложке, кроме названия нашей газеты, было золотом вытеснено магическое: «ЦК ВЛКСМ». Я показал ему эту красную книжку, и он тут же изменил тон:
– Ждете кого-нибудь?
– Вот что, старший лейтенант, – сказал я. – Глупость у меня получилась, бензин кончился. Отлей мне пару литров, – я кивнул на его милицейскую «Волгу». – Я заплачу.
Лейтенант сокрушенно покачал головой:
– Зачем обижаешь, дорогой? Пару литров для «Комсомольской правды» мы еще можем даром дать. Шланг есть?
Откуда я мог знать, есть у Изи шланг или нет? Я открыл багажник – оказалось, что там даже запаски нет, не только шланга. Лейтенант укоризненно взглянул мне в глаза.
– Ладно, – сказал он и тут же милицейским жезлом остановил проехавшую мимо машину.
Через пару минут, перегородив своими машинами движение на шоссе, мы поставили их так, чтобы его бензобак был рядом с моим бензобаком, а шлангом, взятым у владельца третьей машины, старший лейтенант сам перекачал мне из своей гаишной машины наверное полбака бензина.
Я было сунул все-таки руку в карман за деньгами, но лейтенант взглядом перехватил этот жест, и я понял, что он действительно обидится, если я опять предложу ему деньги. Я пожал ему руку, сел в машину и погнал по шоссе. Теперь, с разрешения родной милиции, я выжал педаль газа до отказа. Стрелка спидометра завалилась вправо – 130, 135, 140… Казалось, легкая, даже без всякого груза в багажнике, машина сейчас оторвется от асфальта, взлетит. А на автотреке ВАЗа меня уверяли когда-то, что на больших скоростях «Жигули» будут стелиться к земле, конструкторы хреновы!..
Быстро темнело, я включил ближний свет и, плавно вписавшись в поворот к Песчаной косе, вымахнул на старую грунтовую дорогу, убегавшую в дюны Песчаной косы. Рядом струились рельсы электрички, а сам поезд пунктиром виден был вдали, на конечной остановке. Уже не жалея Изину машину, я снова дал максимальный газ. Баранку пришлось держать двумя руками, а спиной упереться в сиденье так, чтобы на ухабах от тряски не выбить головой потолок.
Я был уверен, что знаю место, где должны быть Сашка и Лина. Песчаная коса заканчивается двумя небольшими скалами – Каменным Седлом, за ними есть крохотный Залив Влюбленных. Там, укрывшись от посторонних глаз, десятилетиями целуются поколения влюбленных, я сам там первый раз поцеловался с девочкой из девятого класса…
Электричка отошла от станции и двинулась мне навстречу. Все! Неужели я опоздал?
Спустя минуту я уже подъезжал к пустынной станции «Пляж», откуда только что уехали последние курортники. Станция была пуста, пляжи вокруг нее – тоже. Здесь же кончалась и грунтовая дорога, и дальше, до Каменного Седла были только песчаные дюны и мокрая кромка берега. Я бросил машину влево, к самой воде и, поднимая колесами фонтаны брызг, покатил к Заливу Влюбленных. Когда моя машина вымахнула из-за Каменного Седла в Залив Влюбленных, я увидел картину, которой боялся больше всего: на опустевшем пляже здоровые парни Рамиз и Сикун прижимали к земле избитого Сашку Шаха, Рамиз держал у Сашкиного горла нож, чтобы тот не рыпался, а в стороне, у воды, Мосол насиловал Лину. Девчонка кусалась, извивалась ужом, поджав под себя коленки, а Мосол выламывал ей руки, бил кулаком с зажатым в нем браунингом и кричал:
– Убью! Я тебя выиграл! Убью!
Другой рукой он все пытался стянуть с себя брюки…
Я включил фары, нажал клаксон и бросил машину прямо на эту барахтающуюся у кромки воды пару – Лину и Мосола. В сумраке вечера им не было видно, что это за машина – милиция? частник? дружинники? Боковым зрением я видел, как Рамиз и Сикун тут же оставили Сашку и кинулись наутек через Каменное Седло. Но Мосол…
Этот парень не терял голову в острые минуты. Ослепленный четырьмя фарами мчащегося на него автомобиля, он вскочил, прижал к себе Лину, и отчетливо, чтобы мне было видно в машине, приставил браунинг к голове девушки.
Я ударил по тормозам. Машина зарылась в песок в двух метрах от Лины и Мосола. Сквозь слепящий свет фар им не видно было, кто сидит в машине. Изнутри машины я видел избитую Лину в разорванном купальнике, голую, с детской грудью, пушистым лобком, кегельно-стройными ногами, и Мосола – расхристанного, с полуспущенными брюками, одной рукой он цепко прижимал к себе Лину, другую, с браунингом держал у ее лица. Увидев, что машина остановилась и смысл его жеста достаточно ясен тем, кто сидит внутри, Мосол выждал короткую паузу и стал медленно, вместе с Линой, таща ее за собой, отходить в сторону, из-под света фар. Боясь за Лину, я неподвижно сидел в машине, подавшись всем телом вперед, почти прижавшись лицом к стеклу машины. В конце концов, пусть он сбежит, лишь бы ее оставил живой. Но в ту секунду, когда Мосол уже ступил в грань между светом фар и вечерним сумраком, сильное тело коротко метнулось к нему из мрака и обоих – и Мосола и Лину – сбило с ног. И тут же прозвучал выстрел, и я вдруг почувствовал, как лобовое стекло машины стеклянной пылью брызнуло мне в лицо, на рубашку, на брюки. Сашка! Это Сашка Шах бросился из темноты на Мосола, сбил его с ног, и, падая, Мосол выстрелил. Пуля полоснула по лобовому стеклу «Жигулей», и оно разлетелось просто в пыль. Я не знаю, каким биологически-защитным рефлексом я успел закрыть ресницы раньше, чем это стекло брызнуло мне в зрачки. Скорей всего я просто моргнул с перепугу в момент выстрела, и это спасло мне зрение.
Я слышал, что рядом, на песке, идет смертельная борьба, но я не мог открыть засыпанных стеклом глаз. И тогда, ощупью открыв дверку машины, я слепо выбрался наружу и подбежал к Сашке в тот момент, когда Мосол уже зигзагом убегал от него по песчаным дюнам, а Сашка стрелял в него отнятым браунингом. Лина кричала: «Саша, не надо! Не надо!», а он отталкивал ее свободной рукой и целился снова, но тут я ударил его по руке с браунингом. Похоже, сгоряча я ударил слишком сильно, Сашка охнул, выронил браунинг, но тут же подхватил его с земли другой рукой и снова выстрелил в темноту, вдогонку Мосолу, наугад. Мы с Линой повисли на Сашке, удерживая его на месте, – он рвался из наших рук, кричал в истерике:
– Пустите! Я убью его! Пустите!
Я в обхват держал его за плечи, а Лина, плача, целовала, успокаивала:
– Сашенька, все! Все! Не надо!
Голая, мокрая от слез, она прижималась к нему, невольно натыкаясь на мои сцепленные в замок руки, и я локтями чувствовал ее грудь, живот, плечи.
Рукопись журналиста Белкина
Глава 6. Опасное решение
В ту ночь квартира Изи Котовского превратилась в настоящий полевой лазарет. Йодом, зеленкой, свинцовыми примочками и пластырями я смазывал и залеплял порезы, синяки, ссадины и ушибы у Сашки и Лины, а Изя, убитый потерей лобового стекла в его «Жигуленке», ходил по квартире с мокрым полотенцем на голове и причитал, как еврей на похоронах:
– Где я возьму такое стекло? Ой, где же я возьму такое стекло?! – потом он горестно цокал языком и начинал сначала: – Где же я возьму такое стекло? Стекол к «Жигулям» нет нигде! Лучше бы ты проколол четыре колеса! Лучше бы ты сломал три бампера! Хотя нет, бамперов тоже нет нигде! Ну, не знаю – лучше бы ты мне все фары разбил! Ой, где я возьму такое стекло?
– Изя! Это же не я разбил! В нас стреляли, понимаешь! В меня стреляли! Еще пару сантиметров левей – и он бы меня убил! Ты понимаешь? А ты – стекло, стекло! Будет тебе это стекло!
Я поклялся ему, что не уеду из Баку, пока не вставлю это проклятое стекло, что мы завтра же поедем к директору автостанции, в Министерство автотранспорта, в отдел пропаганды и агитации ЦК Азербайджана, но достанем это стекло – подумаешь!
– Я не знаю, – горестно раскачивался Изя. – Я ничего не знаю. Я знаю, что завтра мне нужно ехать по районам снимать передовых хлопкоробов, а мне не на чем ехать! И таких стекол нет в республике уже восемь месяцев! Гуревич – директор АЗТАГа! – разбил себе стекло и что? Его машина стоит на станции шестой месяц! Оруджев – ректор университета! – попал в аварию, его вылечили, уже зажил перелом ноги, и всю машину отремонтировали и покрасили, а ездить не может – нет стекла! Нету! Ни в Москве, нигде! Ой, что я буду делать? Что я буду делать?!
Тут Сашка Шах не выдержал, пошел на кухню и вернулся с такой резиновой штукой – не знаю, как она называется – которой продуваются засорившиеся водопроводные раковины и унитазы.
– Изя, – сказал Сашка. – Сходите к соседям, попросите еще одну такую штуку на пять минут.
– Зачем?! – изумился Изя.
– Ну, я прошу вас. На пять минут. Мне очень нужно.
Изя пожал плечами, пошел м соседям и через пару минут вернулся с еще такой же резиновой штукой. Сашка взял их обе и вышел из квартиры.
– Ты куда? – изумился я.
– Я сейчас. Посмотрите за Линой…
Лина, укрытая пледом, спала, свернувшись калачиком, в спальне Изи, на его кровати. Чтобы успокоить ее от пережитого и заставить уснуть, пришлось уговорить ее выпить грамм 150 коньяку. Теперь во сне она вздрагивала, что-то шептала распухшими губами, волосы прилипли к потному лбу.
Сашка действительно вернулся через пару минут. В руках, на двух этих резиновых тарелках, как на присосках, он нес лобовое жигулевское стекло.
– Что это?! – обалдел Изя.
– Это стекло для вашей машины, – сказал Сашка, поставил стекло на пол и осторожно поддел край присоски лезвием ножа. После этого резиновая тарелка легко отлипла от стекла, и Сашка подал ее Изе. – Отдайте соседям, пожалуйста.
Изя с ужасом смотрел то на меня, то на Сашку.
– Ты вытащил стекло из чужой машины?!!
– Не на вашей улице. Там, за углом, – сказал Сашка. – Что вы переживаете? Никто не видел. И машина не бакинская, а из Кюрдамира. Эти спекулянты даже стекло искать не будут, а купят себе новую машину.
– Боже мой! – снова стал раскачиваться Изя. – Боже мой! Если меня завтра арестуют…
– За что? – спросил Сашка Шах.
– За то, что я украл стекло!
– А разве это вы украли? – удивленно сказал Сашка.
– Потрясающе! – раскачивался Изя. – Потрясающе!..
– Слушайте, Изя. Это стекло на черном рынке стоит двести рублей. Я их никогда не тибрил, ну, то есть, не воровал, потому что это бизнес ребят из Черного города. Поэтому, если у вас спросят на автостанции, где вы взяли стекло, скажите, что случайно купили в Черном городе. И все, и перестаньте переживать, давайте лучше чай пить. Отнесите соседям эту присоску.
И когда Изя вышел, Сашка сказал:
– Мне нужно с вами поговорить. Но при Изе нельзя. Может, мы пойдем погуляем?
– Пошли. Но нужно позвонить твоей матери, чтобы не волновалась, что ты дома не ночуешь.
– Обойдется, – жестко отмахнулся Сашка.
Минут через десять, на ночной бакинской набережной я понял, откуда эта жесткость в его голосе. Тихо журчали полуопавшие фонтаны Приморского бульвара, молча и бесшумно лежало за гранитной набережной Каспийское море, пополам разделенное сияющей лунной дорожкой, пряно пахли олеандры, и аллеи Приморского парка были усыпаны спелыми ягодами черного и зеленого тутовника. Изредка на скамейках под обезглавленными фонарными столбами угадывались в черноте ночи базальтово-застывшие фигуры влюбленных парочек. Мы шли с Сашкой из аллеи в аллею, он рассказывал:
– Я решил уехать из Баку. Совсем. Я люблю Лину, и она – меня. Мы хотим жить вместе. Всегда. Я сказал матери, что хочу уехать с Линой в Вильнюс. Я не могу здесь остаться. Если я останусь, я завтра опять колоться начну, воровать в трамваях. Ведь тут это на каждом углу! Я знаю всех, все знают меня, и мне от них не уйти. Или я пришью Мосола, или он – меня. Вчера утром я сказал это матери. Что я должен уехать с Линой – насовсем. Я хочу снять в Вильнюсе комнату или квартиру, мы поженимся, я пойду на какую-нибудь работу и кончу вечернюю школу. А там – или институт, или армия – будет видно. Короче, я попросил у матери деньги, хотя бы в долг, две тыщи. Чтобы поехать в Вильнюс, найти квартиру, ну – чтобы начать там жить. Так вы бы видели, что началось! Как она ее обзывала! И «прибалтийская шлюха», и «распутная девка», и «проститутка» – ужас! Что она не для того меня кормила семнадцать лет, чтобы отдавать какой-то шлюхе! Что лучше бы я остался в тюрьме! Что она сама на меня в милицию донесет, чтоб меня опять посадили – только не отдаст этой «развратной девке». И все из-за чего? Из-за двух тысяч!
– Подожди! Я не думаю, что это из-за денег. Просто вам по 17 лет, еще рано жениться…
– Это наше дело, – жестко сказал Сашка. – Это наше дело! Нам семнадцать лет, мы не дети, и мы уже живем как муж и жена. Но почему мы должны жить так, тайком, на чужих квартирах, на пляжах? Мы хотим жить как люди, нормально, нам нечего прятать. Что мы украли? Я ее люблю, она любит меня. И это все. Я попросил у матери две тысячи – я же знаю, сколько у них с отцом лежит на книжке! Что они будут делать с этими деньгами? Кому они копят?
Он умолк. Мы шли вдоль яхт-клуба. На фоне черно-лунно-желтого моря острые мачты парусных яхт казались поднятыми в небо плавниками доисторических рыб, и наши шаги мягко таяли в тишине южной ночи. Сашка долго молчал, я не торопил его, я понимал, что он вытащил меня на эту прогулку не для того, чтобы пожаловаться на мать. Наконец, Сашка продолжил – уже совсем другим, спокойным тоном:
– Короче, денег она мне не дала. Даже на билет до Москвы. Но я достал эти деньги. У Генерала. Конечно, такие деньги он даром не дает, но это будет мое последнее дело. Я знаю, что вам нельзя об этом рассказывать, вы корреспондент газеты, но вы меня спасли, меня и Лину, и мне некого больше просить. Если что-то со мной случится, если меня заметут и посадят, – помогите Лине ждать меня, а? Поможете?
– Что это за дело, Саша?
– Я не могу вам сказать.
– Как хочешь. Но это глупо. Ты доверяешь мне самое дорогое, что у тебя есть – любимую девушку, и не доверяешь какую-то темную историю с Генералом. Как хочешь…
– Хорошо, я скажу. Хотя это… Хотя, конечно, нельзя, но ладно! Только дайте мне слово, что вы – никому! А то нас пришьют обоих. Дайте мне честное слово!
– Хорошо. Даю честное слово.
– Генерал мне сказал: вот тебе тыща рублей аванса, а еще десять получишь, когда сделаешь дело. А дело такое: отвезти в Москву чемодан с деньгами и в условленном месте обменять на рюкзак с наркотиками. Я привожу туда деньги, а мне дают рюкзак с наркотиками. С рюкзаком я похож на студента, каких сейчас тысячи. Поездом привожу этот рюкзак в Баку, отдаю Генералу и самолетом – опять к Лине. Нужно только на несколько дней устроить Лину в Москве в гостинице и придумать, куда я делся на три-четыре дня. Вы можете мне помочь?
Хорошенькая история! Корреспондент «Комсомольской правды» помогает нелегальным поставкам наркотиков! Впрочем, я для того и нырнул на дно бакинской жизни, чтобы выйти на эти сферы. Но кто знал, что круг замыкается на Сашке Шахе! Конечно, заманчиво принять участие в этой операции, а потом описать ее в «Комсомолке», во втором очерке, но тут уж точно Сашка Шах загремит на восемь лет в тюрьму. Нет, остановись, Гарин, тебя уже однажды остановили в КПЗ, а на этот раз лучше остановись сам и останови этого парня…
– Саша, – сказал я после паузы. – Давай начнем с самого начала, с причины. Тебе нужны деньги, чтобы начать новую жизнь в Вильнюсе, так?
– Я у вас денег одалживать не буду! – тут же сказал он.
– Я тебе и не предлагаю. У меня нет таких денег. Хотя если бы были – почему бы тебе не взять? Но ладно, я не об этом. Я предлагаю другое. Я беру тебе билет до Москвы. За счет редакции. Там, в «Комсомолке» ты дашь мне интервью – расскажешь о себе все, что тогда ночью рассказал в КПЗ. Если хочешь, мы в газете изменим тебе фамилию. В интервью ты скажешь, что отказываешься от своего прошлого, завязываешь, начинаешь новую жизнь.
– Нет! Я ни кого стучать не буду!
– Подожди, – сказал я с досадой. – Никто тебя не просит «стучать»…
– Но я же должен называть ребят – с кем кололся, воровал…
– Им тоже можно изменить фамилии, для читателя это все равно – Ашот с тобой кололся или Расим, важна суть. После этого «Комсомолка» берет шефство над тобой и над Линой. В Вильнюсе через Литовское ЦК комсомола мы устраиваем вас в какое-нибудь общежитие, помогаем тебе с работой, играем свадьбу – в общем, делаем из тебя газетного героя, и даже первое время немного помогаем деньгами – от редакции, от ЦК комсомола. Это я беру на себя, – я уже представил, как будет смотреться на полосе «Комсомольской правды» интервью с бывшим наркоманом, полюбившим вильнюсскую девчонку и начавшего новую, честную, правильную жизнь. Еще один ударный материал Андрея Гарина, конечно, не такой сенсационный, каким мог бы стать очерк о тайных перевозках наркотиков, но тоже – ничего, в ЦК, в отделе пропаганды на Старой площади такие положительные материалы любят куда больше, не зря за три мои очерка мне передали благодарность от Замятина, зав. идеологическим отделом ЦК, и теперь, когда борьба с подростковой преступностью и наркоманией стала чуть ли не государственной проблемой, пора и газете заговорить об этом, и именно такой материал, такой положительный материал может прорвать табу цензуры на эту тему.
Но я зря размечтался раньше времени. Сашка сказал:
– Это все уже поздно. Я уже взял у него деньги.
– Их можно отдать!
– Нет. Дело не в том – взять или отдать. Я уже посвящен, понимаете? Я два года работал на Генерала, но я не знал, что он приучил нас всех к наркотикам, чтобы нам же эти наркотики сбывать. А оказывается, и Толик Хачмас, и Магомед Гоголь, и все остальные торговцы берут наркотики у него же, у Генерала. Раньше я этого не замечал, а теперь – знаю. Даже если я отдам ему сейчас все деньги – это неважно, это даже еще хуже, потому что я еще не в замазке, а уже все знаю. Они меня пришьют в два счета, если я выйду теперь из игры. Нет, я уже в этом деле, спасибо моей матери, – он саркастически усмехнулся. – Андрей, я вам доверяю. Если вы можете мне помочь – помогите, а нет – я вам ничего не говорил, вообще. Иначе они пришьют и меня и вас. Это не какой-нибудь Мосол со старым браунингом, это мафия, имейте ввиду.
– Где я возьму такое стекло? Ой, где же я возьму такое стекло?! – потом он горестно цокал языком и начинал сначала: – Где же я возьму такое стекло? Стекол к «Жигулям» нет нигде! Лучше бы ты проколол четыре колеса! Лучше бы ты сломал три бампера! Хотя нет, бамперов тоже нет нигде! Ну, не знаю – лучше бы ты мне все фары разбил! Ой, где я возьму такое стекло?
– Изя! Это же не я разбил! В нас стреляли, понимаешь! В меня стреляли! Еще пару сантиметров левей – и он бы меня убил! Ты понимаешь? А ты – стекло, стекло! Будет тебе это стекло!
Я поклялся ему, что не уеду из Баку, пока не вставлю это проклятое стекло, что мы завтра же поедем к директору автостанции, в Министерство автотранспорта, в отдел пропаганды и агитации ЦК Азербайджана, но достанем это стекло – подумаешь!
– Я не знаю, – горестно раскачивался Изя. – Я ничего не знаю. Я знаю, что завтра мне нужно ехать по районам снимать передовых хлопкоробов, а мне не на чем ехать! И таких стекол нет в республике уже восемь месяцев! Гуревич – директор АЗТАГа! – разбил себе стекло и что? Его машина стоит на станции шестой месяц! Оруджев – ректор университета! – попал в аварию, его вылечили, уже зажил перелом ноги, и всю машину отремонтировали и покрасили, а ездить не может – нет стекла! Нету! Ни в Москве, нигде! Ой, что я буду делать? Что я буду делать?!
Тут Сашка Шах не выдержал, пошел на кухню и вернулся с такой резиновой штукой – не знаю, как она называется – которой продуваются засорившиеся водопроводные раковины и унитазы.
– Изя, – сказал Сашка. – Сходите к соседям, попросите еще одну такую штуку на пять минут.
– Зачем?! – изумился Изя.
– Ну, я прошу вас. На пять минут. Мне очень нужно.
Изя пожал плечами, пошел м соседям и через пару минут вернулся с еще такой же резиновой штукой. Сашка взял их обе и вышел из квартиры.
– Ты куда? – изумился я.
– Я сейчас. Посмотрите за Линой…
Лина, укрытая пледом, спала, свернувшись калачиком, в спальне Изи, на его кровати. Чтобы успокоить ее от пережитого и заставить уснуть, пришлось уговорить ее выпить грамм 150 коньяку. Теперь во сне она вздрагивала, что-то шептала распухшими губами, волосы прилипли к потному лбу.
Сашка действительно вернулся через пару минут. В руках, на двух этих резиновых тарелках, как на присосках, он нес лобовое жигулевское стекло.
– Что это?! – обалдел Изя.
– Это стекло для вашей машины, – сказал Сашка, поставил стекло на пол и осторожно поддел край присоски лезвием ножа. После этого резиновая тарелка легко отлипла от стекла, и Сашка подал ее Изе. – Отдайте соседям, пожалуйста.
Изя с ужасом смотрел то на меня, то на Сашку.
– Ты вытащил стекло из чужой машины?!!
– Не на вашей улице. Там, за углом, – сказал Сашка. – Что вы переживаете? Никто не видел. И машина не бакинская, а из Кюрдамира. Эти спекулянты даже стекло искать не будут, а купят себе новую машину.
– Боже мой! – снова стал раскачиваться Изя. – Боже мой! Если меня завтра арестуют…
– За что? – спросил Сашка Шах.
– За то, что я украл стекло!
– А разве это вы украли? – удивленно сказал Сашка.
– Потрясающе! – раскачивался Изя. – Потрясающе!..
– Слушайте, Изя. Это стекло на черном рынке стоит двести рублей. Я их никогда не тибрил, ну, то есть, не воровал, потому что это бизнес ребят из Черного города. Поэтому, если у вас спросят на автостанции, где вы взяли стекло, скажите, что случайно купили в Черном городе. И все, и перестаньте переживать, давайте лучше чай пить. Отнесите соседям эту присоску.
И когда Изя вышел, Сашка сказал:
– Мне нужно с вами поговорить. Но при Изе нельзя. Может, мы пойдем погуляем?
– Пошли. Но нужно позвонить твоей матери, чтобы не волновалась, что ты дома не ночуешь.
– Обойдется, – жестко отмахнулся Сашка.
Минут через десять, на ночной бакинской набережной я понял, откуда эта жесткость в его голосе. Тихо журчали полуопавшие фонтаны Приморского бульвара, молча и бесшумно лежало за гранитной набережной Каспийское море, пополам разделенное сияющей лунной дорожкой, пряно пахли олеандры, и аллеи Приморского парка были усыпаны спелыми ягодами черного и зеленого тутовника. Изредка на скамейках под обезглавленными фонарными столбами угадывались в черноте ночи базальтово-застывшие фигуры влюбленных парочек. Мы шли с Сашкой из аллеи в аллею, он рассказывал:
– Я решил уехать из Баку. Совсем. Я люблю Лину, и она – меня. Мы хотим жить вместе. Всегда. Я сказал матери, что хочу уехать с Линой в Вильнюс. Я не могу здесь остаться. Если я останусь, я завтра опять колоться начну, воровать в трамваях. Ведь тут это на каждом углу! Я знаю всех, все знают меня, и мне от них не уйти. Или я пришью Мосола, или он – меня. Вчера утром я сказал это матери. Что я должен уехать с Линой – насовсем. Я хочу снять в Вильнюсе комнату или квартиру, мы поженимся, я пойду на какую-нибудь работу и кончу вечернюю школу. А там – или институт, или армия – будет видно. Короче, я попросил у матери деньги, хотя бы в долг, две тыщи. Чтобы поехать в Вильнюс, найти квартиру, ну – чтобы начать там жить. Так вы бы видели, что началось! Как она ее обзывала! И «прибалтийская шлюха», и «распутная девка», и «проститутка» – ужас! Что она не для того меня кормила семнадцать лет, чтобы отдавать какой-то шлюхе! Что лучше бы я остался в тюрьме! Что она сама на меня в милицию донесет, чтоб меня опять посадили – только не отдаст этой «развратной девке». И все из-за чего? Из-за двух тысяч!
– Подожди! Я не думаю, что это из-за денег. Просто вам по 17 лет, еще рано жениться…
– Это наше дело, – жестко сказал Сашка. – Это наше дело! Нам семнадцать лет, мы не дети, и мы уже живем как муж и жена. Но почему мы должны жить так, тайком, на чужих квартирах, на пляжах? Мы хотим жить как люди, нормально, нам нечего прятать. Что мы украли? Я ее люблю, она любит меня. И это все. Я попросил у матери две тысячи – я же знаю, сколько у них с отцом лежит на книжке! Что они будут делать с этими деньгами? Кому они копят?
Он умолк. Мы шли вдоль яхт-клуба. На фоне черно-лунно-желтого моря острые мачты парусных яхт казались поднятыми в небо плавниками доисторических рыб, и наши шаги мягко таяли в тишине южной ночи. Сашка долго молчал, я не торопил его, я понимал, что он вытащил меня на эту прогулку не для того, чтобы пожаловаться на мать. Наконец, Сашка продолжил – уже совсем другим, спокойным тоном:
– Короче, денег она мне не дала. Даже на билет до Москвы. Но я достал эти деньги. У Генерала. Конечно, такие деньги он даром не дает, но это будет мое последнее дело. Я знаю, что вам нельзя об этом рассказывать, вы корреспондент газеты, но вы меня спасли, меня и Лину, и мне некого больше просить. Если что-то со мной случится, если меня заметут и посадят, – помогите Лине ждать меня, а? Поможете?
– Что это за дело, Саша?
– Я не могу вам сказать.
– Как хочешь. Но это глупо. Ты доверяешь мне самое дорогое, что у тебя есть – любимую девушку, и не доверяешь какую-то темную историю с Генералом. Как хочешь…
– Хорошо, я скажу. Хотя это… Хотя, конечно, нельзя, но ладно! Только дайте мне слово, что вы – никому! А то нас пришьют обоих. Дайте мне честное слово!
– Хорошо. Даю честное слово.
– Генерал мне сказал: вот тебе тыща рублей аванса, а еще десять получишь, когда сделаешь дело. А дело такое: отвезти в Москву чемодан с деньгами и в условленном месте обменять на рюкзак с наркотиками. Я привожу туда деньги, а мне дают рюкзак с наркотиками. С рюкзаком я похож на студента, каких сейчас тысячи. Поездом привожу этот рюкзак в Баку, отдаю Генералу и самолетом – опять к Лине. Нужно только на несколько дней устроить Лину в Москве в гостинице и придумать, куда я делся на три-четыре дня. Вы можете мне помочь?
Хорошенькая история! Корреспондент «Комсомольской правды» помогает нелегальным поставкам наркотиков! Впрочем, я для того и нырнул на дно бакинской жизни, чтобы выйти на эти сферы. Но кто знал, что круг замыкается на Сашке Шахе! Конечно, заманчиво принять участие в этой операции, а потом описать ее в «Комсомолке», во втором очерке, но тут уж точно Сашка Шах загремит на восемь лет в тюрьму. Нет, остановись, Гарин, тебя уже однажды остановили в КПЗ, а на этот раз лучше остановись сам и останови этого парня…
– Саша, – сказал я после паузы. – Давай начнем с самого начала, с причины. Тебе нужны деньги, чтобы начать новую жизнь в Вильнюсе, так?
– Я у вас денег одалживать не буду! – тут же сказал он.
– Я тебе и не предлагаю. У меня нет таких денег. Хотя если бы были – почему бы тебе не взять? Но ладно, я не об этом. Я предлагаю другое. Я беру тебе билет до Москвы. За счет редакции. Там, в «Комсомолке» ты дашь мне интервью – расскажешь о себе все, что тогда ночью рассказал в КПЗ. Если хочешь, мы в газете изменим тебе фамилию. В интервью ты скажешь, что отказываешься от своего прошлого, завязываешь, начинаешь новую жизнь.
– Нет! Я ни кого стучать не буду!
– Подожди, – сказал я с досадой. – Никто тебя не просит «стучать»…
– Но я же должен называть ребят – с кем кололся, воровал…
– Им тоже можно изменить фамилии, для читателя это все равно – Ашот с тобой кололся или Расим, важна суть. После этого «Комсомолка» берет шефство над тобой и над Линой. В Вильнюсе через Литовское ЦК комсомола мы устраиваем вас в какое-нибудь общежитие, помогаем тебе с работой, играем свадьбу – в общем, делаем из тебя газетного героя, и даже первое время немного помогаем деньгами – от редакции, от ЦК комсомола. Это я беру на себя, – я уже представил, как будет смотреться на полосе «Комсомольской правды» интервью с бывшим наркоманом, полюбившим вильнюсскую девчонку и начавшего новую, честную, правильную жизнь. Еще один ударный материал Андрея Гарина, конечно, не такой сенсационный, каким мог бы стать очерк о тайных перевозках наркотиков, но тоже – ничего, в ЦК, в отделе пропаганды на Старой площади такие положительные материалы любят куда больше, не зря за три мои очерка мне передали благодарность от Замятина, зав. идеологическим отделом ЦК, и теперь, когда борьба с подростковой преступностью и наркоманией стала чуть ли не государственной проблемой, пора и газете заговорить об этом, и именно такой материал, такой положительный материал может прорвать табу цензуры на эту тему.
Но я зря размечтался раньше времени. Сашка сказал:
– Это все уже поздно. Я уже взял у него деньги.
– Их можно отдать!
– Нет. Дело не в том – взять или отдать. Я уже посвящен, понимаете? Я два года работал на Генерала, но я не знал, что он приучил нас всех к наркотикам, чтобы нам же эти наркотики сбывать. А оказывается, и Толик Хачмас, и Магомед Гоголь, и все остальные торговцы берут наркотики у него же, у Генерала. Раньше я этого не замечал, а теперь – знаю. Даже если я отдам ему сейчас все деньги – это неважно, это даже еще хуже, потому что я еще не в замазке, а уже все знаю. Они меня пришьют в два счета, если я выйду теперь из игры. Нет, я уже в этом деле, спасибо моей матери, – он саркастически усмехнулся. – Андрей, я вам доверяю. Если вы можете мне помочь – помогите, а нет – я вам ничего не говорил, вообще. Иначе они пришьют и меня и вас. Это не какой-нибудь Мосол со старым браунингом, это мафия, имейте ввиду.
Рукопись журналиста Белкина
Глава седьмая. (Без заглавия, недописана)
Назавтра я вылетел в Москву. Саша и Лена поехали поездом (так приказал Генерал), чтобы избежать досмотра вещей, который ввели теперь на всех аэровокзалах.
Передавая Саше чемоданчик с деньгами, Генерал поехал с ним на вокзал, купил ему и Лине билеты на поезд номер 5 «Баку – Москва», купированный вагон, и распорядился чемоданчик с деньгами уложить в другой чемодан, побольше, с Сашкиными вещами, и держать этот чемоданчик под нижней полкой, и с полки этой не вставать всю дорогу. По приезде в Москву прямо с вокзала ехать в гостиницу «Турист», что за ВДНХ, в пятый корпус, там, вложив в каждый паспорт по 25 рублей, получить два одноместных номера (получить один номер на двоих, не имея в паспорте штампа о браке, у нас невозможно ни за какие деньги!). И после этого сидеть в номере, ждать звонка. Только в крайнем случае, если не будет номера в гостинице или еще что – в этот же день, в шесть вечера, подъехать на такси к кассам цирка, что у Центрального Колхозного рынка.
Мне это все не нравилось, я вообще устал от этой командировки: сначала вершины Памира, самолеты с угольной пылью, ледники, гляциологи, маки и эдельвейсы, а затем с небесных высот – в бакинское КПЗ, мордобой в милиции, подводная охота, мимолетная шестнадцатилетняя нимфа, четыре дня беспрерывного секса, и снова – наркоманы, трамвайные кражи, драка на Песчаной Косе, пуля в двух сантиметрах от виска. Не слишком ли много для каких-нибудь двадцати дней командировки? И еще за это же время передать в редакцию два очерка и вести этот дневник-повесть!
Ладно, я отвлекся. На следующий день после драки на Песчаной Косе и ночного разговора с Сашкой Шахом я вылетел в Москву. Даже не зашел к бабушке на родную Бондарную улицу, а ведь специально из Ташкента летел в Баку только только для того, чтобы пожить у нее, отдохнуть. Отдохнул, называется!..
В Москве с аэродрома – в редакцию. В приемной главного редактора за своим столом сидела секретарша Женечка. Женечке было под сорок. Как все секретарши, она любила комплименты и мелкие или крупные подарки. Я вытащил из кармана шариковую авторучку в прозрачном розовом корпусе с плавающим внутри лебедем – производство бакинского ширпотреба, верх художественного вкуса.
– Женечка, это как раз к вашим перламутровым ногтям, делают только в Баку.
– Спасибо! – Женечка взяла ручку и поманила меня поближе. – Поди сюда.
Я обошел стол, подошел к Женечке почти вплотную. Сверху, через строго-скромный мысик выреза ее официального серого платья угадывались, как сказал Жерар Филипп в фильме «Фанфан-Тюльпан», «два холма и между ними лощина». Что-что, а грудь у Женечки была действительно секретарская. Она перехватила мой взгляд, сказала укоризненно:
Передавая Саше чемоданчик с деньгами, Генерал поехал с ним на вокзал, купил ему и Лине билеты на поезд номер 5 «Баку – Москва», купированный вагон, и распорядился чемоданчик с деньгами уложить в другой чемодан, побольше, с Сашкиными вещами, и держать этот чемоданчик под нижней полкой, и с полки этой не вставать всю дорогу. По приезде в Москву прямо с вокзала ехать в гостиницу «Турист», что за ВДНХ, в пятый корпус, там, вложив в каждый паспорт по 25 рублей, получить два одноместных номера (получить один номер на двоих, не имея в паспорте штампа о браке, у нас невозможно ни за какие деньги!). И после этого сидеть в номере, ждать звонка. Только в крайнем случае, если не будет номера в гостинице или еще что – в этот же день, в шесть вечера, подъехать на такси к кассам цирка, что у Центрального Колхозного рынка.
Мне это все не нравилось, я вообще устал от этой командировки: сначала вершины Памира, самолеты с угольной пылью, ледники, гляциологи, маки и эдельвейсы, а затем с небесных высот – в бакинское КПЗ, мордобой в милиции, подводная охота, мимолетная шестнадцатилетняя нимфа, четыре дня беспрерывного секса, и снова – наркоманы, трамвайные кражи, драка на Песчаной Косе, пуля в двух сантиметрах от виска. Не слишком ли много для каких-нибудь двадцати дней командировки? И еще за это же время передать в редакцию два очерка и вести этот дневник-повесть!
Ладно, я отвлекся. На следующий день после драки на Песчаной Косе и ночного разговора с Сашкой Шахом я вылетел в Москву. Даже не зашел к бабушке на родную Бондарную улицу, а ведь специально из Ташкента летел в Баку только только для того, чтобы пожить у нее, отдохнуть. Отдохнул, называется!..
В Москве с аэродрома – в редакцию. В приемной главного редактора за своим столом сидела секретарша Женечка. Женечке было под сорок. Как все секретарши, она любила комплименты и мелкие или крупные подарки. Я вытащил из кармана шариковую авторучку в прозрачном розовом корпусе с плавающим внутри лебедем – производство бакинского ширпотреба, верх художественного вкуса.
– Женечка, это как раз к вашим перламутровым ногтям, делают только в Баку.
– Спасибо! – Женечка взяла ручку и поманила меня поближе. – Поди сюда.
Я обошел стол, подошел к Женечке почти вплотную. Сверху, через строго-скромный мысик выреза ее официального серого платья угадывались, как сказал Жерар Филипп в фильме «Фанфан-Тюльпан», «два холма и между ними лощина». Что-что, а грудь у Женечки была действительно секретарская. Она перехватила мой взгляд, сказала укоризненно: