Страница:
- А вот в "Ударнике" у Тимченко,- перебиваю я снова Несветова,- он сам мне сказал, на колхозных судах и специалисты - тоже колхозники, причем достигнуто это было системой доплат во время учебы...
- Ну, Тимченко - особая статья! - В голосе Несветова при упоминании Тимченко, о котором ходят легенды, звучит непонятное мне раздражение.
- Однако на Терском берегу, когда у них были суда, мне говорили, что и команда была из вольнонаемных,- не сдаюсь я.- Хотя бы уже потому, что им просто некого было посылать из колхоза, да и не хотели колхозники отрываться от земли, от дома, от привычной жизни. Сейчас, правда, судов у них уже нет, а в других колхозах на Мурманском берегу я еще не бывал...
- Обязательно поинтересуйтесь, когда поедете,- наставительно говорит мне Несветов.- Каждый матрос на колхозных судах имеет книжку колхозника, иначе ему просто не откроют визу...- И тут же он переходит к вопросу, с которого и завязался наш сегодняшний разговор.- Почему мы так поддерживаем рыбакколхозсоюз, казалось бы промежуточную организацию в наших взаимоотношениях с колхозами? Да потому, что рыбакколхозсоюз охраняет и опекает колхозы, выступает посредником между ними и промышленностью, государственными органами, отстаивает их интересы. Ремонт судов тоже не под силу одному колхозу, он возможен только в системе рыбакколхозсоюза, у которого есть своя база флота...
Мне нравится Несветов, точность и основательность его суждений, за которыми чувствуется знание материала, неподдельная заинтересованность в каждом эксперименте. Он подтянут, энергичен, пружинист, хотя излишне категоричен и резок, чем напоминает Егорова, но тут еще молодость, желание показать себя, готовность в любой момент сорваться с места. Поэтому он в постоянных разъездах - то на форелевом хозяйстве возле Кандалакши, то на Соловках, где уже давно экспериментируют с морской капустой; то в Чупе, где впервые на Севере искусственно выращивают мидии, этот живой и чистый белок; то, наконец, в колхозах, чтобы проверить, как помогают хозяйствам их промышленные партнеры. У него властная, деловая хватка, стремление управлять людьми, добиваясь желаемого результата. Он показывает мне фотографии, только что отпечатанные после его возвращения с Соловецких островов, рассказывает о мидиевой ферме, но в этот момент раздается звонок Каргина, и мы идем на второй этаж, в кабинет начальника "Севрыбы", выяснять, что же остается рыболовецким колхозам, которые теперь лишены даже своего флота?
"Колхозный флот", которым распоряжается "Севрыба", и колхозы в старых поморских селах, которыми распоряжается... кто? Почему-то мне представляется, что именно здесь лежит разгадка сложившейся ситуации на Терском берегу, а может быть, и определение дальнейшего пути в решении проблемы Берега.
Несветов - за океанский лов. Но и на берегу, по его мнению, работы с лихвой хватит. В первую очередь, это прибрежный лов семги, беломорской селедки, наваги. Сюда же следует приплюсовать и озерный лов пресноводной рыбы - окуня, сига, щуки, кумжи,- за последние годы совсем заброшенный в связи с развитием океанического лова. А ведь на Терском берегу лежат большие озера, обильные рыбой, их можно облавливать в течение всего года. Со временем там можно наладить правильное рыбное хозяйство, поочистив водоемы от сорной и хищной рыбы и начав разводить наиболее ценные породы.
Это одно направление.
Второе, прямо связанное с морем - сбор водорослей и их заготовка. Сейчас этим занимаются одиночки-старатели, по большей части приезжие аквалангисты, за летний период зарабатывающие сравнительно крупные суммы. Насколько широко удастся распространить подводные плантации - бабушка еще надвое сказала, тем более если будет принято в высшей степени сомнительное решение соединить Соловецкие острова дамбами с материком, отгородив от общей акватории Белого моря весь Онежский залив. А ведь именно там лучшие условия для выращивания водорослей! Там держится большое стадо онежской трески, насчитывают два или три стада беломорской селедочки и много еще чего...
Но вот мидиевые фермы становятся уже реальностью, и колхозам они вполне доступны.
Несветова перебивает Каргин, который давно прислушивался к нашей беседе, одновременно разговаривая по двум телефонам. Он просит показать фотографии, на которых видны конструкции, сплошь облепленные пока еще мелкими раковинами мидий. Их много, они свисают на шнурах, идущих от металлических рам, и, похоже, чувствуют себя так же хорошо, как на скалах, где я привык их встречать.
- Вот вам завтрашний день поморов - прямая работа в океане! - щелкает Каргин по фотографии пальцем.- Сейчас мы экспериментируем, первый опыт, о нем пока даже еще в министерстве не знают, но это то самое подводное хозяйство человечества, о возможности которого мы только сейчас начинаем догадываться...
- Начали субстрат поднимать, а там зубатки,- говорит Несветов, подавая очередную фотографию.
- Зубатка?! Так ведь это ее пища, потому она туда и лезет! - экспансивно реагирует на замечание начальник "Севрыбы".- Теперь надо думать, как от нее мидии оберегать. Такую плантацию надо гектарами делать. По самым скромным подсчетам, через четыре года мы можем получать с каждого гектара по 50 тонн вкусного и питательного белка! О питательности всем известно, о вкусе тоже не приходится спорить, не правда ли? - обращается он ко мне, намекая на состоявшуюся накануне экскурсию в экспериментальный цех рыбного порта, где среди различных "даров моря" фигурировали и мидии.- Сельское хозяйство в море вполне может конкурировать с земным, неизвестно еще, какое из них окажется важнее для человечества в его развитии...
Но морское сельское хозяйство все же принадлежит завтрашнему дню, который еще не наступил. Пока же приходится заниматься традиционным наземным, и разговор снова возвращается к Берегу. Все согласны, что межхозяйственная кооперация - дело нужное, выгодное, полезное, своевременное, но, как всякое новое дело, требует перестройки мышления всех участников, снизу и доверху.
Каргин с обидой говорит о том, что физически ощущает молчаливое сопротивление колхозников, не понимающих еще всей выгоды, которую несет им партнерство с промышленными предприятиями, винит в этом обычную крестьянскую косность и осторожность. Неразворотливы, по его мнению, и председатели, привыкшие решать вопросы в масштабе сиюминутных дел, не заглядывая далеко и не используя возможностей, которые теперь идут к ним в руки.
Возражать ему я не стал, памятуя, что и раньше в селах Терского берега натыкался на такую же осторожность, равнодушие и прямое нежелание колхозниками каких-либо новшеств, на которые они насмотрелись за свою жизнь и теперь успокоились на уверенности, что "вот мы на пенсию выйдем - и ничего уже тут не останется". Правда, тогда я еще не был в преображаемой Чапоме и не говорил со Стрелковым, у которого было что ответить начальнику "Севрыбы"...
Постепенно выясняется, что и промышленные предприятия не готовы к совместной работе с колхозами. Ведь что ни говори, организация аграрного цеха, обеспечение его работы, вывоз продукции - дополнительные, отнюдь не нужные предприятию путы на руках, отвлекающие и средства, и рабочую силу от основной деятельности. Основа прогресса, как известно, четкое разделение труда в общественном производстве. Идея самообеспечивающих себя общин-фаланстеров была скомпрометирована еще в прошлом веке К. Марксом. Так не возвращаемся ли мы снова от научного социализма - к утопическому?
Несветов говорит, что его беспокоит положение с доставляемой в Мурманск продукцией колхозов. За примером ходить недалеко - на мурманскую судоверфь. Ее партнер по кооперации - колхоз "Северная звезда" в Белокаменке, напротив Мурманска, через залив. Та самая Белокаменка, куда в середине шестидесятых годов переселили жителей Порьей Губы с Терского берега. В отличие от терских колхозов, Белокаменка связана с городом асфальтом, каждый день от судоверфи туда и обратно курсирует катер с рабочими, строящими коровник, так что проблемы доставки здесь нет. Когда возникла идея кооперации, никто не сомневался, что стоит привезти на территорию судоверфи цистерну свежего, цельного, только что из-под коровы молока, как ее тут же расхватают рабочие. Цистерну привезли, но никто покупать молоко не стал. К этому времени молочные продукты - молоко и кефир - в городе уже не переводились. Так, спрашивается, зачем же ехать после работы через весь город с бидоном молока, пусть даже цельного, когда в ближайшем к дому магазине человек может купить "уголок", как называют здесь молоко в пакете?
Примерно то же самое произошло и в рыбном порту, который кооперируется со "Всходами коммунизма" в Варзуге.
В холодильнике порта лежат три тонны мяса. Рабочие мясо не берут, потому что и мясо появилось в магазинах: стало налаживаться снабжение, а кроме того, сказалась пора летних отпусков - населения в городе поубавилось. Неохотно берут и масло, которое делают в Варзуге, ссылаясь на то, что оно плохо отбито, много остается в нем воды...
Это, конечно, мелочи. Их пытаются учесть и исправить, но на месте прежних возникают новые сбои, о которых, оказывается, тоже никто не подумал.
- Главное не в этом. От села, от деревни мы брали и брали все эти десятилетия, практически ничего не давая взамен, гребли обеими руками. Теперь надо платить долги - земле и людям, нашему обществу, у которого выбили из-под ног основу, землю. Земля всегда была и будет тем основанием, на котором только и может развиваться государство. Все эти "аграрные цеха" пред приятий - заплаты Тришкина кафтана. Предприятиям они только в обузу. Они нужны селу, потому что при нашем законодательстве, отставшем от жизни на сотню лет, это единственный легальный путь обратного пере хода средств из промышленности в сельское хозяйство, вот что это такое! И все это понимают, и все делают вид, что ничего этого на самом деле нет. Почему? Да потому, что по привычке ждут, когда наверху в боцманскую дудку свистнут всех на очередной аврал! От терских колхозов мы не продукцию получаем - мы им спаса тельный круг бросаем, чтобы они еще хоть немного про держались, пока настоящая помощь подойдет...
Картин переводит дыхание.
- Знаете, в чем суть проблемы с рыболовецкими колхозами? В том, что они ни в каких хозяйственных планах не учтены, как будто не на земле находятся, а в океанах плавают! У них не государственное, а только ведомственное подчинение. И знаете, чем это оборачивается? - Он наваливается грудью на письменный стол, упираясь в него обеими руками, как бегун перед выстрелом стартового пистолета.- Черт-те чем! В стране четыреста рыболовецких колхозов...- Каргин протягивает это слово с ударением на каждом слоге:- Че- ты-ре-ста! Если наши колхозы сложить в кучу, то по объему мяса и молока их продукция будет равна продукции сельскохозяйственного района средней полосы. А какую помощь они получают? Да никакую! У них нет лимитов на корма, на удобрения, на стройматериалы, на все про все... Мелиорация их земель не входит в план области. Председатель колхоза, у которого участки растянуты на пятьдесят и больше километров по берегу, не имеет права купить машину: ты рыбак, зачем тебе машина? Ты на карбасе давай... Да что это за издевательство? Неужели те, кто инструкции составлял, не знали, что люди на земле, а не на судне живут? Что дом на земле стоит и от земли идет вся работа?
- Во всех обычных колхозах во время уборки не лимитируется бензин,- поддерживает своего начальника Несветов.- В наших - лимитируется. А что получается? Скосить скосил, а вывезти не можешь. Дождь полил - он у нас два раза на дню к концу лета,- и все пропало. Почему терские колхозы не могли реализовать свою продукцию до последнего времени? Да потому, что эта продукция ни в какой план не входит, никто не хочет у них принимать. Или вот пример. У Тимченко в Минькове мы строим свой забойный пункт и там же - цех переработки, колбасный цех. Думаете, от хорошей жизни? Ничего подобного. Раньше, худо-бедно, скот у нас принимал мясокомбинат. Теперь с реализацией Продовольственной программы в строй вступил большой свиноводческий комплекс. Это вы могли и по витринам магазинов заметить: везде есть свинина. И комбинат оказался забит, перестал у нас принимать, потому что наша продукция оказалась "внеплановой".
- Теперь посмотрите, что получается с этими "подсобными предприятиями",- снова вступает Каргин.- На развитие сельского хозяйства Мурманская область получила двести восемнадцать миллионов рублей только на эту пятилетку. Это не просто деньги - это еще и отток рабочих рук с производства. А результат? Это в моей родной Ростовской области, где палку в землю сунь - она заколосится, я понимаю, эти миллионы дадут отдачу. А здесь каждый гектар золотой, земля здесь с охотой только камни рожает, особенно вокруг Мурманска, куда все средства вбивают. А вот о Терском береге, куда действительно можно вкладывать, ни кто не подумал!..
Каргин распалился не на шутку. В самом деле, что делать с Терским берегом, где самые высокие надои, где лучший племенной скот? И все в рыболовецких хозяйствах, а не в госхозах, где оклады начальства, по сути дела только наблюдающего за работой специалистов, намного выше, чем оклады председателей колхозов и их заместителей. А ведь в распоряжении директора совхоза не только специалисты - у него и "лимиты", и строительные организации, и областная мелиорация, и автотранспорт, и персональная машина,- много чего дается ему, хотя условия его работы неизмеримо легче условий работы и жизни председателя рыболовецкого колхоза. Знаю я, как живут председатели - и Стрелков в Чапоме, и Заборщиков в Варзуге, и Коваленко в Териберке, и многие другие: по их домам никогда не скажешь, что это дом колхозного "головы", потому что на себя у него не остается времени, все уходит на людей и на хозяйство...
Но вот какая мысль невольно зарождается от упоминания Каргиным Ростовской области: а так ли уж надо добиваться самообеспечения сельскохозяйственными продуктами Заполярья? Кто считал, во сколько обходится здесь каждая своя картофелина, каждый килограмм мяса, молока, овощей? При этом важен не просто денежный эквивалент, но и качественная оценка. Может быть, гораздо выгоднее - и полезнее! - потратить часть этих средств на производство всех этих продуктов в более южных районах с тем, чтобы другая часть покрыла транспортные расходы, как это можно видеть на примере Скандинавии и Канады?
Так, постепенно, в моем сознании начинают вырисовываться разные звенья одной причинно-следственной цепи, где каждое при внимательном рассмотрении оказывается если не главным, то таким же необходимым, как остальные. Конечно, можно было бы, вероятно, и пренебречь сельскохозяйственной продукцией рыболовецких колхозов - еще одним сельским районом, который не учтен ни в каких планах и сводках. Но дело ведь идет не о продуктах, а о людях, которые вкладывают свой труд, свою надежду в производство этих продуктов. Если они не находят сбыта, не реализуются, это значит, что люди работали впустую.
После сегодняшнего разговора со Стрелковым, после его забот и волнений о будущем Чапомы я с гораздо большим интересом перечитываю свои мурманские заметки, снова прослушиваю записанный на пленку напористый голос Каргина и чувствую, что все здесь намного труднее и сложнее, чем казалось мне поначалу. Вот и предстоящий разговор с бывшими колхозными пастухами, который мы решили провести сегодня вечером со Стрелковым, что покажет? А ведь оленеводство, по моим расчетам,- одна из основных экологических "опор" здешней жизни.
С такими мыслями я и прихожу под вечер в контору.
4.
- Ну, Тимченко - особая статья! - В голосе Несветова при упоминании Тимченко, о котором ходят легенды, звучит непонятное мне раздражение.
- Однако на Терском берегу, когда у них были суда, мне говорили, что и команда была из вольнонаемных,- не сдаюсь я.- Хотя бы уже потому, что им просто некого было посылать из колхоза, да и не хотели колхозники отрываться от земли, от дома, от привычной жизни. Сейчас, правда, судов у них уже нет, а в других колхозах на Мурманском берегу я еще не бывал...
- Обязательно поинтересуйтесь, когда поедете,- наставительно говорит мне Несветов.- Каждый матрос на колхозных судах имеет книжку колхозника, иначе ему просто не откроют визу...- И тут же он переходит к вопросу, с которого и завязался наш сегодняшний разговор.- Почему мы так поддерживаем рыбакколхозсоюз, казалось бы промежуточную организацию в наших взаимоотношениях с колхозами? Да потому, что рыбакколхозсоюз охраняет и опекает колхозы, выступает посредником между ними и промышленностью, государственными органами, отстаивает их интересы. Ремонт судов тоже не под силу одному колхозу, он возможен только в системе рыбакколхозсоюза, у которого есть своя база флота...
Мне нравится Несветов, точность и основательность его суждений, за которыми чувствуется знание материала, неподдельная заинтересованность в каждом эксперименте. Он подтянут, энергичен, пружинист, хотя излишне категоричен и резок, чем напоминает Егорова, но тут еще молодость, желание показать себя, готовность в любой момент сорваться с места. Поэтому он в постоянных разъездах - то на форелевом хозяйстве возле Кандалакши, то на Соловках, где уже давно экспериментируют с морской капустой; то в Чупе, где впервые на Севере искусственно выращивают мидии, этот живой и чистый белок; то, наконец, в колхозах, чтобы проверить, как помогают хозяйствам их промышленные партнеры. У него властная, деловая хватка, стремление управлять людьми, добиваясь желаемого результата. Он показывает мне фотографии, только что отпечатанные после его возвращения с Соловецких островов, рассказывает о мидиевой ферме, но в этот момент раздается звонок Каргина, и мы идем на второй этаж, в кабинет начальника "Севрыбы", выяснять, что же остается рыболовецким колхозам, которые теперь лишены даже своего флота?
"Колхозный флот", которым распоряжается "Севрыба", и колхозы в старых поморских селах, которыми распоряжается... кто? Почему-то мне представляется, что именно здесь лежит разгадка сложившейся ситуации на Терском берегу, а может быть, и определение дальнейшего пути в решении проблемы Берега.
Несветов - за океанский лов. Но и на берегу, по его мнению, работы с лихвой хватит. В первую очередь, это прибрежный лов семги, беломорской селедки, наваги. Сюда же следует приплюсовать и озерный лов пресноводной рыбы - окуня, сига, щуки, кумжи,- за последние годы совсем заброшенный в связи с развитием океанического лова. А ведь на Терском берегу лежат большие озера, обильные рыбой, их можно облавливать в течение всего года. Со временем там можно наладить правильное рыбное хозяйство, поочистив водоемы от сорной и хищной рыбы и начав разводить наиболее ценные породы.
Это одно направление.
Второе, прямо связанное с морем - сбор водорослей и их заготовка. Сейчас этим занимаются одиночки-старатели, по большей части приезжие аквалангисты, за летний период зарабатывающие сравнительно крупные суммы. Насколько широко удастся распространить подводные плантации - бабушка еще надвое сказала, тем более если будет принято в высшей степени сомнительное решение соединить Соловецкие острова дамбами с материком, отгородив от общей акватории Белого моря весь Онежский залив. А ведь именно там лучшие условия для выращивания водорослей! Там держится большое стадо онежской трески, насчитывают два или три стада беломорской селедочки и много еще чего...
Но вот мидиевые фермы становятся уже реальностью, и колхозам они вполне доступны.
Несветова перебивает Каргин, который давно прислушивался к нашей беседе, одновременно разговаривая по двум телефонам. Он просит показать фотографии, на которых видны конструкции, сплошь облепленные пока еще мелкими раковинами мидий. Их много, они свисают на шнурах, идущих от металлических рам, и, похоже, чувствуют себя так же хорошо, как на скалах, где я привык их встречать.
- Вот вам завтрашний день поморов - прямая работа в океане! - щелкает Каргин по фотографии пальцем.- Сейчас мы экспериментируем, первый опыт, о нем пока даже еще в министерстве не знают, но это то самое подводное хозяйство человечества, о возможности которого мы только сейчас начинаем догадываться...
- Начали субстрат поднимать, а там зубатки,- говорит Несветов, подавая очередную фотографию.
- Зубатка?! Так ведь это ее пища, потому она туда и лезет! - экспансивно реагирует на замечание начальник "Севрыбы".- Теперь надо думать, как от нее мидии оберегать. Такую плантацию надо гектарами делать. По самым скромным подсчетам, через четыре года мы можем получать с каждого гектара по 50 тонн вкусного и питательного белка! О питательности всем известно, о вкусе тоже не приходится спорить, не правда ли? - обращается он ко мне, намекая на состоявшуюся накануне экскурсию в экспериментальный цех рыбного порта, где среди различных "даров моря" фигурировали и мидии.- Сельское хозяйство в море вполне может конкурировать с земным, неизвестно еще, какое из них окажется важнее для человечества в его развитии...
Но морское сельское хозяйство все же принадлежит завтрашнему дню, который еще не наступил. Пока же приходится заниматься традиционным наземным, и разговор снова возвращается к Берегу. Все согласны, что межхозяйственная кооперация - дело нужное, выгодное, полезное, своевременное, но, как всякое новое дело, требует перестройки мышления всех участников, снизу и доверху.
Каргин с обидой говорит о том, что физически ощущает молчаливое сопротивление колхозников, не понимающих еще всей выгоды, которую несет им партнерство с промышленными предприятиями, винит в этом обычную крестьянскую косность и осторожность. Неразворотливы, по его мнению, и председатели, привыкшие решать вопросы в масштабе сиюминутных дел, не заглядывая далеко и не используя возможностей, которые теперь идут к ним в руки.
Возражать ему я не стал, памятуя, что и раньше в селах Терского берега натыкался на такую же осторожность, равнодушие и прямое нежелание колхозниками каких-либо новшеств, на которые они насмотрелись за свою жизнь и теперь успокоились на уверенности, что "вот мы на пенсию выйдем - и ничего уже тут не останется". Правда, тогда я еще не был в преображаемой Чапоме и не говорил со Стрелковым, у которого было что ответить начальнику "Севрыбы"...
Постепенно выясняется, что и промышленные предприятия не готовы к совместной работе с колхозами. Ведь что ни говори, организация аграрного цеха, обеспечение его работы, вывоз продукции - дополнительные, отнюдь не нужные предприятию путы на руках, отвлекающие и средства, и рабочую силу от основной деятельности. Основа прогресса, как известно, четкое разделение труда в общественном производстве. Идея самообеспечивающих себя общин-фаланстеров была скомпрометирована еще в прошлом веке К. Марксом. Так не возвращаемся ли мы снова от научного социализма - к утопическому?
Несветов говорит, что его беспокоит положение с доставляемой в Мурманск продукцией колхозов. За примером ходить недалеко - на мурманскую судоверфь. Ее партнер по кооперации - колхоз "Северная звезда" в Белокаменке, напротив Мурманска, через залив. Та самая Белокаменка, куда в середине шестидесятых годов переселили жителей Порьей Губы с Терского берега. В отличие от терских колхозов, Белокаменка связана с городом асфальтом, каждый день от судоверфи туда и обратно курсирует катер с рабочими, строящими коровник, так что проблемы доставки здесь нет. Когда возникла идея кооперации, никто не сомневался, что стоит привезти на территорию судоверфи цистерну свежего, цельного, только что из-под коровы молока, как ее тут же расхватают рабочие. Цистерну привезли, но никто покупать молоко не стал. К этому времени молочные продукты - молоко и кефир - в городе уже не переводились. Так, спрашивается, зачем же ехать после работы через весь город с бидоном молока, пусть даже цельного, когда в ближайшем к дому магазине человек может купить "уголок", как называют здесь молоко в пакете?
Примерно то же самое произошло и в рыбном порту, который кооперируется со "Всходами коммунизма" в Варзуге.
В холодильнике порта лежат три тонны мяса. Рабочие мясо не берут, потому что и мясо появилось в магазинах: стало налаживаться снабжение, а кроме того, сказалась пора летних отпусков - населения в городе поубавилось. Неохотно берут и масло, которое делают в Варзуге, ссылаясь на то, что оно плохо отбито, много остается в нем воды...
Это, конечно, мелочи. Их пытаются учесть и исправить, но на месте прежних возникают новые сбои, о которых, оказывается, тоже никто не подумал.
- Главное не в этом. От села, от деревни мы брали и брали все эти десятилетия, практически ничего не давая взамен, гребли обеими руками. Теперь надо платить долги - земле и людям, нашему обществу, у которого выбили из-под ног основу, землю. Земля всегда была и будет тем основанием, на котором только и может развиваться государство. Все эти "аграрные цеха" пред приятий - заплаты Тришкина кафтана. Предприятиям они только в обузу. Они нужны селу, потому что при нашем законодательстве, отставшем от жизни на сотню лет, это единственный легальный путь обратного пере хода средств из промышленности в сельское хозяйство, вот что это такое! И все это понимают, и все делают вид, что ничего этого на самом деле нет. Почему? Да потому, что по привычке ждут, когда наверху в боцманскую дудку свистнут всех на очередной аврал! От терских колхозов мы не продукцию получаем - мы им спаса тельный круг бросаем, чтобы они еще хоть немного про держались, пока настоящая помощь подойдет...
Картин переводит дыхание.
- Знаете, в чем суть проблемы с рыболовецкими колхозами? В том, что они ни в каких хозяйственных планах не учтены, как будто не на земле находятся, а в океанах плавают! У них не государственное, а только ведомственное подчинение. И знаете, чем это оборачивается? - Он наваливается грудью на письменный стол, упираясь в него обеими руками, как бегун перед выстрелом стартового пистолета.- Черт-те чем! В стране четыреста рыболовецких колхозов...- Каргин протягивает это слово с ударением на каждом слоге:- Че- ты-ре-ста! Если наши колхозы сложить в кучу, то по объему мяса и молока их продукция будет равна продукции сельскохозяйственного района средней полосы. А какую помощь они получают? Да никакую! У них нет лимитов на корма, на удобрения, на стройматериалы, на все про все... Мелиорация их земель не входит в план области. Председатель колхоза, у которого участки растянуты на пятьдесят и больше километров по берегу, не имеет права купить машину: ты рыбак, зачем тебе машина? Ты на карбасе давай... Да что это за издевательство? Неужели те, кто инструкции составлял, не знали, что люди на земле, а не на судне живут? Что дом на земле стоит и от земли идет вся работа?
- Во всех обычных колхозах во время уборки не лимитируется бензин,- поддерживает своего начальника Несветов.- В наших - лимитируется. А что получается? Скосить скосил, а вывезти не можешь. Дождь полил - он у нас два раза на дню к концу лета,- и все пропало. Почему терские колхозы не могли реализовать свою продукцию до последнего времени? Да потому, что эта продукция ни в какой план не входит, никто не хочет у них принимать. Или вот пример. У Тимченко в Минькове мы строим свой забойный пункт и там же - цех переработки, колбасный цех. Думаете, от хорошей жизни? Ничего подобного. Раньше, худо-бедно, скот у нас принимал мясокомбинат. Теперь с реализацией Продовольственной программы в строй вступил большой свиноводческий комплекс. Это вы могли и по витринам магазинов заметить: везде есть свинина. И комбинат оказался забит, перестал у нас принимать, потому что наша продукция оказалась "внеплановой".
- Теперь посмотрите, что получается с этими "подсобными предприятиями",- снова вступает Каргин.- На развитие сельского хозяйства Мурманская область получила двести восемнадцать миллионов рублей только на эту пятилетку. Это не просто деньги - это еще и отток рабочих рук с производства. А результат? Это в моей родной Ростовской области, где палку в землю сунь - она заколосится, я понимаю, эти миллионы дадут отдачу. А здесь каждый гектар золотой, земля здесь с охотой только камни рожает, особенно вокруг Мурманска, куда все средства вбивают. А вот о Терском береге, куда действительно можно вкладывать, ни кто не подумал!..
Каргин распалился не на шутку. В самом деле, что делать с Терским берегом, где самые высокие надои, где лучший племенной скот? И все в рыболовецких хозяйствах, а не в госхозах, где оклады начальства, по сути дела только наблюдающего за работой специалистов, намного выше, чем оклады председателей колхозов и их заместителей. А ведь в распоряжении директора совхоза не только специалисты - у него и "лимиты", и строительные организации, и областная мелиорация, и автотранспорт, и персональная машина,- много чего дается ему, хотя условия его работы неизмеримо легче условий работы и жизни председателя рыболовецкого колхоза. Знаю я, как живут председатели - и Стрелков в Чапоме, и Заборщиков в Варзуге, и Коваленко в Териберке, и многие другие: по их домам никогда не скажешь, что это дом колхозного "головы", потому что на себя у него не остается времени, все уходит на людей и на хозяйство...
Но вот какая мысль невольно зарождается от упоминания Каргиным Ростовской области: а так ли уж надо добиваться самообеспечения сельскохозяйственными продуктами Заполярья? Кто считал, во сколько обходится здесь каждая своя картофелина, каждый килограмм мяса, молока, овощей? При этом важен не просто денежный эквивалент, но и качественная оценка. Может быть, гораздо выгоднее - и полезнее! - потратить часть этих средств на производство всех этих продуктов в более южных районах с тем, чтобы другая часть покрыла транспортные расходы, как это можно видеть на примере Скандинавии и Канады?
Так, постепенно, в моем сознании начинают вырисовываться разные звенья одной причинно-следственной цепи, где каждое при внимательном рассмотрении оказывается если не главным, то таким же необходимым, как остальные. Конечно, можно было бы, вероятно, и пренебречь сельскохозяйственной продукцией рыболовецких колхозов - еще одним сельским районом, который не учтен ни в каких планах и сводках. Но дело ведь идет не о продуктах, а о людях, которые вкладывают свой труд, свою надежду в производство этих продуктов. Если они не находят сбыта, не реализуются, это значит, что люди работали впустую.
После сегодняшнего разговора со Стрелковым, после его забот и волнений о будущем Чапомы я с гораздо большим интересом перечитываю свои мурманские заметки, снова прослушиваю записанный на пленку напористый голос Каргина и чувствую, что все здесь намного труднее и сложнее, чем казалось мне поначалу. Вот и предстоящий разговор с бывшими колхозными пастухами, который мы решили провести сегодня вечером со Стрелковым, что покажет? А ведь оленеводство, по моим расчетам,- одна из основных экологических "опор" здешней жизни.
С такими мыслями я и прихожу под вечер в контору.
4.
Заполярье без оленей мне так же трудно представить, как без белых ночей. Человек и олень проходят рядом по этой земле с глубокой древности.
Олень вел человека путями сезонных миграций. Весной - из тундры к морю, осенью - с берега моря на берега лесных озер. Олень обеспечивал человека всем необходимым для жизни, был его пищей, одеждой, материалом для изготовления орудий труда и охоты, вез его вещи, его семью и его самого, помогал охотиться на диких оленей и в снежную зиму согревал его в тундре теплом своего тела. Олень был солнцем саамов, и Солнце в их глазах представало огромным оленем, заботящимся не только о своих меньших братьях на земле, но и о людях, чья жизнь в этих высоких широтах, образно говоря, держалась на ветвистых оленьих рогах.
В быт русских поморов олень вошел, по-видимому, сразу же, как только они появились в здешних местах. И богатство первых рыболовецких колхозов на Кольской земле заключалось не только в сетях, карбасах и промысловых шхунах, но в значительной мере и в оленях.
Особенно заметно это было на восточной части берега, где за Чапомой и дальше, в сторону Пялицы и Пулоньги, к горлу Белого моря лес исчезает, уступая холмистой тундре.
Река Пулоньга, по которой и теперь проходит граница районов - на запад Терского, на восток Саамского,- в прошлом служила разделительной чертой, к которой старались не приближаться сосновские пастухи, а в равной мере пялицкие и чапомские. После того как колхозы в Пялице и Пулоньге слили с Чапомой, в колхозе "Волна" одно время держали стадо оленей до двух тысяч голов. Во время своих приездов на Терский берег я встречал его то возле Чернавки, то у самой Пялицы, то на Большой Кумжевой. Поэтому теперь мне было странно слышать, что в Чапоме не осталось ни одного оленя.
Перевели? Сдали на мясо в тяжелый год?
Нет, все было гораздо проще: стадо потеряли.
Выяснить, как было дело, удалось не сразу. Говорили увертливо, с недомолвками, конфузились. В конце концов я понял, что произошло это в два приема. Сначала осенью на очередном марше оторвалось чуть меньше половины. Не замеченные пастухами, олени ушли в леса, к диким сородичам. На следующий год молодые, неопытные пастухи просто-напросто проспали стадо, которое тихо снялось и точно так же ушло в леса. Собрать удалось не больше полусотни оленей, от которых теперь осталось два или три десятка.
На этом чапомское оленеводство закончило свое существование, пока вместе с идеей кооперации не всплыла вполне закономерная мысль возродить его на востоке Терского берега.
Мысль была естественной и в высшей степени разумной. Олени никогда не были убыточны. Необходимость оленеводства представлялась ясной каждому местному человеку, но особенно ратовал за нее Егоров, еще недавно возглавлявший на Канинском полуострове крупный рыболовецко-оленеводческий колхоз, а до этого - еще более крупный оленеводческий колхоз на Чукотке. Егоров начал воплощать идею решительно, энергично, с размахом, опираясь на свой богатый опыт, и неожиданно почувствовал скрытую, но единодушную оппозицию, причины которой были не ясны ни для кого из мурманского руководства.
Сам план в Мурманске не вызвал сомнений. Он был продуман и четок, как все, что говорил и делал заместитель председателя рыбакколхозсоюза. В Чаваньге, находившейся между Чапомой и Варзугой, было уже построено несколько домиков для будущих оленеводов. Их самих вместе с семьями, собаками, всем снаряжением и оленями решили завести на Терский берег из Канинской или Тиманской тундры, причем взять не коми, а ненцев, о которых Егоров был самого высокого мнения. Здесь в течение нескольких лет они должны были подготовить себе замену и поставить оленеводство на современную производственную ногу.
- На Терском берегу оленей давно разучились пасти,- с присущей ему категоричностью пояснил мне свой план Егоров.- Почти пять тысяч голов по Берегу растеряли, где ж это видано? А все потому, что умерли старики, которые от Канева и Мелентьева приняли навыки охранного выпаса, когда стадо ни на минуту не остается без надзора. А что теперь получилось? Оленей распустили, только два раза в год их собирали для кочевья, с ними не работали, не выбраковывали, не клеймили... Здесь все заново заводить надо, с другими людьми, а местных еще учить да учить!
Приехав в Чапому и едва только заикнувшись о планах Егорова, я обнаружил, что таким подходом к делу все поголовно обижены. И не только пренебрежением к их опыту. Главным было то, что оленеводство, как и кооперацию, им "спускали сверху", не очень-то спрашивая желания и мнения колхозников. А коли так, коли делают это из каких-то высших соображений, не спрашивая нас,- не наше это дело...
Обидеть помора можно легко, это я знал, как знал и то, что гораздо труднее потом загладить обиду. Но кроме психологического фактора, как оказалось, был еще фактор объективный, куда более серьезный.
Почему была выбрана для оленеводства именно Чаваньга? Понять это никто из поморов не мог, поскольку в Чаваньге никогда оленей не держали: на много километров вокруг Чаваньги не было даже маленького клочка оленных пастбищ. В километре-двух от берега моря начинались и тянулись на север бескрайние моховые болота, на западе начинались регулярные леса, а на востоке путь к исконным пастбищам, к ягельникам на кейвах и в тундре преграждали потоки трех рек - Стрельны, Югина и Чапомы. Вдоль них от моря и в глубь полуострова на десятки километров тянулись густые леса и ягельные боры, где обитали дикие олени и ушедшие к ним колхозные. Проходить со стадом через эти леса было все равно, что сразу пустить туда оленей и махнуть на них рукой.
Здесь опять сыграла роль начальственная неосведомленность, попытка подменить знание волюнтаризмом и нехитрый расчет: раз Чапоме дали зверобойку, то Чаваньге - оленей.
Между тем закладывать серьезную базу будущего оленеводства было бессмысленно даже в Чапоме, хотя она лежала гораздо дальше на восток, чем Чаваньга, и именно в Чапоме сохранились последние колхозные пастухи.
Начинать следовало в Пялице, вокруг которой расстилались оленьи пастбища и где всегда пасли объединенные чапомско-пялицкие стада. Кстати сказать, такое решение могло стать стимулом к возрождению этого села, на полном закрытии которого уже давно настаивали в районе. Четыре-пять домиков оленеводов, перенесенные из Чаваньги в Пялицу, поставленные среди еще уцелевших домов, чьи владельцы выбираются сюда лишь на лето, а осенью, из-за отсутствия связи с внешним миром, магазина, почты и медпункта вынуждены снова разъезжаться по городам, закрепили бы в старом поморском селе жизнь, позволили бы его прежним обитателям вернуться на родную землю, завести какое-никакое личное хозяйство. А затем - снова включиться в колхозную жизнь, помогая ей по мере сил где руками, а где мудрым советом...
Как выяснилось, Стрелков выступал за такое же решение вопроса, но в Мурманске его не послушали.
Мнение председателя колхоза "Волна" для меня было особенно важно. Он сам не раз бывал пастухом, как никто другой знал сложности этого на первый взгляд нехитрого дела, которое в действительности требовало от человека не только больших физических сил, выносливости, смекалки, дисциплины, но еще множества практических знаний, начиная от общей биологии лапландского оленя, во многом отличающегося от своего большеземельского собрата, которого намеревается завести Егоров, и кончая знанием местности, на которой будут пасти этих оленей. Так возникла мысль - поговорить со старыми пастухами, посоветоваться с ними, чтобы, с одной стороны, как-то загладить нанесенную им ненароком обиду, а с другой - услышать мнение по-настоящему компетентных людей...
Их пришло значительно меньше, чем я рассчитывал, хотя Стрелков загодя обошел и пригласил всех. Одни оказались на покосе, далеко от дома, другие - на тонях; кто-то не захотел прийти, сказавшись больным, как Федор Осипович Логинов, в чьем доме я останавливался во время своих прошлых приездов и на которого теперь, по правде сказать, возлагал немалые надежды. Логинов знал на востоке Кольского полуострова каждый камень, каждый пригорок и распадок и в свое время много помог мне разобраться в здешней жизни. Он был давно на пенсии, маялся радикулитом, но тут болезнь была только отговоркой: Логинов был из тех, кто не верил в возрождение Берега...
Присев у окна, я смотрел, как они входили и рассаживались в кабинете председателя - Петр Иванович Немчинов, худой, горбоносый, жилистый, со впалыми щеками, в неизменных здесь резиновых сапогах и выгоревшей на полярном солнце, выбеленной дождями брезентовой куртке; другой Немчинов, Николай Васильевич,- белобрысый, полнеющий, несколько одутловатый, а потому более мягкий и улыбчивый, всегда застенчиво подающий при встрече руку с отсутствующими пальцами. Чуть позже, вызванный из соседней комнаты, пришел Владимир Яковлевич Устинов, теперь колхозный бухгалтер, который был и пастухом, и механиком, и заместителем председателя, и кем только еще не был.
Невольно вспомнилось, как четырнадцать лет назад мы так же собирались в конторе колхоза, чтобы обсудить не слишком веселые колхозные дела. Но вот нет Логинова, не будет уже никогда Василия. Диомидовича Котлова, которого заместил теперь Устинов... и как изменились мы все за эти годы! И мы, и жизнь. Только, в отличие от нас, как соглашаемся все мы, жизнь меняется вроде бы в лучшую сторону. Во всяком случае, вопрос о сельском хозяйстве, который мы когда-то обсуждали, получил свое разрешение, и теперь можно приниматься за другие...
Олень вел человека путями сезонных миграций. Весной - из тундры к морю, осенью - с берега моря на берега лесных озер. Олень обеспечивал человека всем необходимым для жизни, был его пищей, одеждой, материалом для изготовления орудий труда и охоты, вез его вещи, его семью и его самого, помогал охотиться на диких оленей и в снежную зиму согревал его в тундре теплом своего тела. Олень был солнцем саамов, и Солнце в их глазах представало огромным оленем, заботящимся не только о своих меньших братьях на земле, но и о людях, чья жизнь в этих высоких широтах, образно говоря, держалась на ветвистых оленьих рогах.
В быт русских поморов олень вошел, по-видимому, сразу же, как только они появились в здешних местах. И богатство первых рыболовецких колхозов на Кольской земле заключалось не только в сетях, карбасах и промысловых шхунах, но в значительной мере и в оленях.
Особенно заметно это было на восточной части берега, где за Чапомой и дальше, в сторону Пялицы и Пулоньги, к горлу Белого моря лес исчезает, уступая холмистой тундре.
Река Пулоньга, по которой и теперь проходит граница районов - на запад Терского, на восток Саамского,- в прошлом служила разделительной чертой, к которой старались не приближаться сосновские пастухи, а в равной мере пялицкие и чапомские. После того как колхозы в Пялице и Пулоньге слили с Чапомой, в колхозе "Волна" одно время держали стадо оленей до двух тысяч голов. Во время своих приездов на Терский берег я встречал его то возле Чернавки, то у самой Пялицы, то на Большой Кумжевой. Поэтому теперь мне было странно слышать, что в Чапоме не осталось ни одного оленя.
Перевели? Сдали на мясо в тяжелый год?
Нет, все было гораздо проще: стадо потеряли.
Выяснить, как было дело, удалось не сразу. Говорили увертливо, с недомолвками, конфузились. В конце концов я понял, что произошло это в два приема. Сначала осенью на очередном марше оторвалось чуть меньше половины. Не замеченные пастухами, олени ушли в леса, к диким сородичам. На следующий год молодые, неопытные пастухи просто-напросто проспали стадо, которое тихо снялось и точно так же ушло в леса. Собрать удалось не больше полусотни оленей, от которых теперь осталось два или три десятка.
На этом чапомское оленеводство закончило свое существование, пока вместе с идеей кооперации не всплыла вполне закономерная мысль возродить его на востоке Терского берега.
Мысль была естественной и в высшей степени разумной. Олени никогда не были убыточны. Необходимость оленеводства представлялась ясной каждому местному человеку, но особенно ратовал за нее Егоров, еще недавно возглавлявший на Канинском полуострове крупный рыболовецко-оленеводческий колхоз, а до этого - еще более крупный оленеводческий колхоз на Чукотке. Егоров начал воплощать идею решительно, энергично, с размахом, опираясь на свой богатый опыт, и неожиданно почувствовал скрытую, но единодушную оппозицию, причины которой были не ясны ни для кого из мурманского руководства.
Сам план в Мурманске не вызвал сомнений. Он был продуман и четок, как все, что говорил и делал заместитель председателя рыбакколхозсоюза. В Чаваньге, находившейся между Чапомой и Варзугой, было уже построено несколько домиков для будущих оленеводов. Их самих вместе с семьями, собаками, всем снаряжением и оленями решили завести на Терский берег из Канинской или Тиманской тундры, причем взять не коми, а ненцев, о которых Егоров был самого высокого мнения. Здесь в течение нескольких лет они должны были подготовить себе замену и поставить оленеводство на современную производственную ногу.
- На Терском берегу оленей давно разучились пасти,- с присущей ему категоричностью пояснил мне свой план Егоров.- Почти пять тысяч голов по Берегу растеряли, где ж это видано? А все потому, что умерли старики, которые от Канева и Мелентьева приняли навыки охранного выпаса, когда стадо ни на минуту не остается без надзора. А что теперь получилось? Оленей распустили, только два раза в год их собирали для кочевья, с ними не работали, не выбраковывали, не клеймили... Здесь все заново заводить надо, с другими людьми, а местных еще учить да учить!
Приехав в Чапому и едва только заикнувшись о планах Егорова, я обнаружил, что таким подходом к делу все поголовно обижены. И не только пренебрежением к их опыту. Главным было то, что оленеводство, как и кооперацию, им "спускали сверху", не очень-то спрашивая желания и мнения колхозников. А коли так, коли делают это из каких-то высших соображений, не спрашивая нас,- не наше это дело...
Обидеть помора можно легко, это я знал, как знал и то, что гораздо труднее потом загладить обиду. Но кроме психологического фактора, как оказалось, был еще фактор объективный, куда более серьезный.
Почему была выбрана для оленеводства именно Чаваньга? Понять это никто из поморов не мог, поскольку в Чаваньге никогда оленей не держали: на много километров вокруг Чаваньги не было даже маленького клочка оленных пастбищ. В километре-двух от берега моря начинались и тянулись на север бескрайние моховые болота, на западе начинались регулярные леса, а на востоке путь к исконным пастбищам, к ягельникам на кейвах и в тундре преграждали потоки трех рек - Стрельны, Югина и Чапомы. Вдоль них от моря и в глубь полуострова на десятки километров тянулись густые леса и ягельные боры, где обитали дикие олени и ушедшие к ним колхозные. Проходить со стадом через эти леса было все равно, что сразу пустить туда оленей и махнуть на них рукой.
Здесь опять сыграла роль начальственная неосведомленность, попытка подменить знание волюнтаризмом и нехитрый расчет: раз Чапоме дали зверобойку, то Чаваньге - оленей.
Между тем закладывать серьезную базу будущего оленеводства было бессмысленно даже в Чапоме, хотя она лежала гораздо дальше на восток, чем Чаваньга, и именно в Чапоме сохранились последние колхозные пастухи.
Начинать следовало в Пялице, вокруг которой расстилались оленьи пастбища и где всегда пасли объединенные чапомско-пялицкие стада. Кстати сказать, такое решение могло стать стимулом к возрождению этого села, на полном закрытии которого уже давно настаивали в районе. Четыре-пять домиков оленеводов, перенесенные из Чаваньги в Пялицу, поставленные среди еще уцелевших домов, чьи владельцы выбираются сюда лишь на лето, а осенью, из-за отсутствия связи с внешним миром, магазина, почты и медпункта вынуждены снова разъезжаться по городам, закрепили бы в старом поморском селе жизнь, позволили бы его прежним обитателям вернуться на родную землю, завести какое-никакое личное хозяйство. А затем - снова включиться в колхозную жизнь, помогая ей по мере сил где руками, а где мудрым советом...
Как выяснилось, Стрелков выступал за такое же решение вопроса, но в Мурманске его не послушали.
Мнение председателя колхоза "Волна" для меня было особенно важно. Он сам не раз бывал пастухом, как никто другой знал сложности этого на первый взгляд нехитрого дела, которое в действительности требовало от человека не только больших физических сил, выносливости, смекалки, дисциплины, но еще множества практических знаний, начиная от общей биологии лапландского оленя, во многом отличающегося от своего большеземельского собрата, которого намеревается завести Егоров, и кончая знанием местности, на которой будут пасти этих оленей. Так возникла мысль - поговорить со старыми пастухами, посоветоваться с ними, чтобы, с одной стороны, как-то загладить нанесенную им ненароком обиду, а с другой - услышать мнение по-настоящему компетентных людей...
Их пришло значительно меньше, чем я рассчитывал, хотя Стрелков загодя обошел и пригласил всех. Одни оказались на покосе, далеко от дома, другие - на тонях; кто-то не захотел прийти, сказавшись больным, как Федор Осипович Логинов, в чьем доме я останавливался во время своих прошлых приездов и на которого теперь, по правде сказать, возлагал немалые надежды. Логинов знал на востоке Кольского полуострова каждый камень, каждый пригорок и распадок и в свое время много помог мне разобраться в здешней жизни. Он был давно на пенсии, маялся радикулитом, но тут болезнь была только отговоркой: Логинов был из тех, кто не верил в возрождение Берега...
Присев у окна, я смотрел, как они входили и рассаживались в кабинете председателя - Петр Иванович Немчинов, худой, горбоносый, жилистый, со впалыми щеками, в неизменных здесь резиновых сапогах и выгоревшей на полярном солнце, выбеленной дождями брезентовой куртке; другой Немчинов, Николай Васильевич,- белобрысый, полнеющий, несколько одутловатый, а потому более мягкий и улыбчивый, всегда застенчиво подающий при встрече руку с отсутствующими пальцами. Чуть позже, вызванный из соседней комнаты, пришел Владимир Яковлевич Устинов, теперь колхозный бухгалтер, который был и пастухом, и механиком, и заместителем председателя, и кем только еще не был.
Невольно вспомнилось, как четырнадцать лет назад мы так же собирались в конторе колхоза, чтобы обсудить не слишком веселые колхозные дела. Но вот нет Логинова, не будет уже никогда Василия. Диомидовича Котлова, которого заместил теперь Устинов... и как изменились мы все за эти годы! И мы, и жизнь. Только, в отличие от нас, как соглашаемся все мы, жизнь меняется вроде бы в лучшую сторону. Во всяком случае, вопрос о сельском хозяйстве, который мы когда-то обсуждали, получил свое разрешение, и теперь можно приниматься за другие...