Никитин Николай. Северная Аврора

   - Рад я, господи, - прошептал он. - Выскочил ты из пекла.
   - Ты будешь жить, дедушка... - сказал комиссар.
   - Не знаю. Справлюсь ли? Ох, били, Игнатьич! - опять зашептал Тихон. Бороду драли. Печень бы мою поели, да не сладкая, видать... - он усмехнулся и вздохнул. - Спасибо, повидал иностранного обычая. Коли помру, любо мне. Не за грех, а за святое дело. Ну, прощайте. Что-то клонит...
   Старик откинулся на подушки и застонал:
   - Ох-ти!.. Игнатьич?..
   - Здесь я, Тихон Васильевич... Что? Плохо тебе?
   - Вспомнил я. В клоповнике у них слыхал, один мущина говорил, будто нехристи до заморозков рассчитывают забрать Котлас. Не пущайте, смотрите...
   - Просчитаются, - сказал Павлин и переглянулся с Фроловым.
   - Смотри, ребята! - строго пробормотал старик. Лицо его вдруг перекосила мучительная гримаса, он вытянулся всем телом и потерял сознание.
   Прибежал доктор, санитарка принесла в стаканчике желтое питье. Его влили в рот Тихону. Он опять застонал. Все, кроме доктора и санитарки, вышли из каюты.
   - Мне вспоминается прошлая война, - говорил Павлин, когда они с Фроловым спустились по трапу на берег и пешком направились в Чамовскую. Хоть сам и не был, да люди передавали. Пессимизм был страшный. А ведь мы сейчас в военном отношении не только не сильнее царской России, а неизмеримо слабее. Однако народ настроен совсем иначе. В чем дело? Вера? Нет, этого мало! Власть в руках народа - вот что... А пройдет десяток или, скажем, два десятка лет. Вырастет наша, советская молодежь... И действительно мы наш, мы новый мир построим, как в "Интернационале" поется. Могучей станет наша страна...
   - Далеко задумал.
   - А как же иначе?
   - Иначе нельзя, - сказал Фролов, утвердительно кивнув головой. - Думать всегда надо вперед!.. Особенно нынче. Нынче и час - целая жизнь.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Перед тем как выехать в Шидровку, Павлин написал письмо Гриневой. Подробно рассказав о делах Двинского участка, он не забыл позаботиться и о судьбе Тихона Нестерова. Затем Павлин решил написать жене.
   За его спиной сидел на табуретке уже собравшийся в дорогу Соколов. Он был в бушлате и в низко надвинутой на лоб бескозырке. За плечом у него висело два карабина: свой и командира бригады. В руках он держал вещевой мешок.
   Андрей сидел на школьной парте, проверяя затвор винтовки. За последние дни Андрей сильно осунулся.
   "Я жив, здоров, - писал Павлин. - Как ты? Сейчас, Олюшка, пользуюсь оказией. В Котлас идет пароход с ранеными. Между прочим, на нем везут старика-партизана, Тихона Нестерова. Обязательно навести его и принеси ему чего-нибудь вкусного, домашнего. Американцы выкололи ему глаза... Ты знаешь, Оля, не подберешь слов для возмущения. Это не солдаты, а негодяи и мерзавцы. Гораздо хуже самых закоренелых бандитов. Писать подробно не могу, очень тороплюсь. Помню о тебе каждую минуту и люблю по-прежнему. Как сыночек? Береги его. Подателю сего выдай патроны от моего французского нагана. Они лежат в ящике вместе с винтовочными..."
   Кончив письмо и запечатав его в склеенный Соколовым конверт, Павлин вышел на крыльцо и остановился, пораженный развернувшейся перед ним картиной.
   Все, что его окружало: солнце, небо, избы деревни Чамовской, дорога, неподвижный, как зеркало, речной плес, - представлялось сейчас розовым. На противоположном берегу Северной Двины нежно розовела ровная каемка леса. Даже белые сытые утки, которые, переваливаясь с боку на бок и крякая, переходили дорогу, показались Павлину розовыми. Душистый воздух сам проникал в грудь, щекоча ноздри и словно опьяняя. "Ну и денек!" - подумал Павлин.
   Соколов подвел лошадей и передай командиру бригады карабин. Нащупав носком сапога стремя, Павлин взялся левой рукой за луку седла и разом вскочил на лошадь.
   Попрощавшись с бойцами, остававшимися в Чамовской, Павлин пустил рысью своего вычищенного до блеска тонконогого мерина.
   Андрей и Соколов тронулись следом за командиром бригады.
   Несмотря на то, что за последнюю неделю Павлин почти не спал, он не испытывал сейчас никакой усталости. Наоборот, ощущение физической легкости, здоровья, молодости безраздельно владело им. Он с радостью думал о том, что наступил желанный день боя, что пока все идет так, как намечалось, и что интервенты наверняка будут разбиты...
   - А ну, догоняй! - крикнул Павлин поравнявшемуся с ним Андрею и перевел свою лошадь на галоп.
   За Шидровкой, в стоявшем на луговине сарае, разместился штабной пункт. Возле него топтались верховые лошади. Одни из них были стреножены, другие привязаны к проходившей рядом с сараем изгороди. Неподалеку, возле нескольких телег, раскинулся перевязочный пункт. На луговине, разбросав охапками сено, лежали, весело переговариваясь, молодые командиры и бойцы.
   Когда показался комбриг, все вскочили. Молоденький командир подбежал к Павлину с докладом. Павлин сразу узнал в нем Валерия Сергунько.
   - Сидите, сидите, ребята, - сказал Павлин, подходя к бойцам. - Задача всем известна?
   - Известна, товарищ комбриг, - ответил за всех молодой боец с задорными светлыми глазами. - Вперед, на Усть-Важское!
   - Молодец! - похвалил его Павлин. - Взять Усть-Важское мы должны во что бы то ни стало. Пусть каждый только об этом и думает. Пора гнать интервентов с нашей земли! Давно пора, товарищи.
   - Понятно, товарищ комбриг, - послышались со всех сторон голоса.
   Павлин подозвал к себе батарейного командира - молодого, стройного паренька в щеголеватых сапогах:
   - Где твоя батарея, Саклин? Пойдем. Покажи мне своих пушкарей.
   За избами лежала пехота, дожидавшаяся артиллерийской подготовки. Туда проезжали тележки со снарядами и винтовочными патронами. Деревня была пуста. Жители еще с утра ушли в лес, а бойцы, разбитые на мелкие группы, укрылись либо за сараями, либо в кустарнике, поближе к берегу.
   Поговорив с артиллеристами, Павлин вместе с Андреем вышел к Ваге. На фоне золотисто-розового горизонта виднелся занятый противником левый берег реки...
   Павлин взял у Андрея бинокль и долго всматривался в неприятельские позиции. Там все было спокойно. По донесениям разведчиков, спокойно было и в селении Усть-Важском, расположенном в трех верстах отсюда.
   Вдоль берега бойцы расставляли легкие орудия. Позиции для них были подготовлены еще ночью. По данным разведки, здесь могли появиться вражеские суда.
   Сопровождаемый Андреем, Павлин подошел к одному из орудий. Невдалеке от орудия повозочные складывали ящики со снарядами.
   Вдруг над рекой разнесся гул орудийного выстрела. Это поразило людей, как гром среди ясного неба. В первое мгновение никто из стоящих рядом с Павлином не мог сообразить, в чем дело, кто стреляет: мы или противник? Ни вспышки, ни разрыва не было видно.
   От кучки притихших бойцов отделился молодой паренек.
   - Стреляют! - крикнул он. - Что делать, товарищ Виноградов?
   - Стоять на своем месте у орудия, - спокойно ответил Павлин. - Ты что бегаешь? - Вынув жестянку с табаком, он стал медленно скручивать цигарку.
   - Нащупали нас, подлецы, а мы и не знаем, где они, - опустив глаза, сказал один из бойцов.
   - Скоро узнаем, - все так же спокойно проговорил Павлин. - Наши наблюдатели засекут и доложат.
   Ударил второй неприятельский снаряд. За ним - третий. Черные земляные фонтаны поднялись на берегу. Наводчики завозились у своих орудий.
   - Огня не открывать! - строго прикрикнул на них Павлин. - Противнику только и надо, чтобы мы без толку обнаружили себя. Не открывать огня без приказания!
   В эту минуту возле орудий показался батарейный командир Саклин. Он был весь в глине.
   - Засекли! - крикнул он счастливым голосом.
   - Давай огонь! Беглый. И поскорей! - приказал комбриг.
   - Огонь! - раздалась команда у одного орудия, у второго, у третьего. "Онь-онь", - отвечало эхо. Мелькали вспышки, гремели выстрелы.
   Бой завязывался.
   - Ну, ладно, мерзавцы, - сказал Павлин и даже тряхнул кулаком в сторону Ваги. - Вы у нас сегодня получите!
   - Я пойду вперед, товарищ командир, к морякам, - сказал Андрей. - Надо проверить переправу. Есть ли пешки? Как бы течением их не унесло...
   Перед орудиями тянулись по берегу окопчики, вырытые сегодня ночью. В них разместились матросы. Они должны были защищать батарею в том случае, если бы противник выбросил десант. От окопов к прибрежному лозняку, шла тропинка, по которой можно было добраться до артиллерийских наблюдателей и до переправы.
   - Стой, - беспокойно сказал Павлин. - Что это? Слышишь?
   За Шидровкой по берегу прокатились винтовочные залпы. Затем началась трескотня пулеметов.
   - Узнай, что такое, уж не высадился ли противник? Андрей побеждал к Шидровке. У крайней избы, возле штабного пункта, стоял незнакомый ему боец с лошадью.
   - Что там такое? - крикнул Андрей. - Комбриг спрашивает...
   - Атака! - ответил боец. - Бандиты высаживаются. Перехватив у него лошадь, Андрей вскочил в седло и
   поскакал по деревне.
   Увидев фигуры людей, мелькающие на противоположном берегу, Павлин приказал обстрелять их картечью. Противник открыл пулеметный огонь. Новый неприятельский снаряд разорвался в окопах у моряков. Оттуда донеслись крики и стоны раненых. Моряки уже обстреливали вражеский берег из пулеметов.
   Павлин отбежал от пушки на самую кромку берега и приложил к глазам бинокль. Ему стали отчетливо видны фигуры перебегавших от дерева к дереву. "Да... Разумеется, десант!" Враги продолжали пулеметный огонь.
   На батарее уже появились убитые и раненые. Усатый наводчик лежал, неподалеку от своего орудия и зажимал руками пробитое осколком горло. Он хрипел, кровь текла у него по пальцам. Два бойца подбежали к раненому и, положив его на шинель, быстро пошли в Шидровку, где находился перевязочный пункт. Бойцы приготовились встретить десант. Присутствие командира бригады воодушевляло даже самых робких.
   Павлин поставил к орудию второго наводчика - голубоглазого белокурого парня.
   - Давай прямо в берег, - приказал он. - Славно! Молодец! - крикнул Павлин, когда тот отстрелялся. - Будто сличало чертей. И лодки разбило...
   В ту же минуту он увидел появившийся из устья Ваги белый пассажирский пароход с несколькими тяжелыми орудиями, стоявшими на палубе. Пароход стал стрелять по Шидровке беглым огнем.
   - Фугасным! - скомандовал Павлин. "Да не "Опыт" ли это? - подумал он. Не о нем ли говорил американец? Наверное, тот самый!"
   Пароход с каждым мгновением приближался к Шидровке.
   Снаряды его ложились теперь на батарею. Один из них разорвался шагах в двадцати от Павлина.
   С батареи опять понесли раненых.
   Был ранен и белокурый, голубоглазый боец, которого Павлин только что похвалил за меткую стрельбу.
   Орудие осталось без прислуги, искать нового наводчика было некогда, и Павлин сам заменил раненого.
   Броневой щит орудия несколько закрывал Павлина. Стоя возле прицела и продолговатого прицельного отверстия, Павлин вдруг почувствовал за своей спиной человека. Он оглянулся. Это был Соколов.
   - Товарищ комбриг, вас на штабной пункт зовут, - сказал вестовой.
   - Не мешай! - Крикнув это, Павлин выстрелил. Первый снаряд врезался в среднюю часть парохода, возле колеса, почти у самой ватерлинии. Снарядом разбило палубу. "Отлично!" - сказал себе Павлин и, не меняя прицела, выстрелил еще раз. Второй снаряд ударил в корму. Раздался новый оглушительный взрыв. Фонтаны воды, пара и дыма взметнулись над рекой.
   - Тонет! - восторженно закричал кто-то. - Ей-богу, тонет!..
   Снизу, с береговой тропки, прибежал запыхавшийся и красный от напряжения моряк.
   - Товарищ комбриг, это "Опыт"... На корме написано!
   - Снаряды! - коротко приказал Павлин своему заряжающему - юноше лет семнадцати. - Скорей давай!
   Соседнее орудие тоже ударило по "Опыту", снесло часть надстройки с кормы. Кормовые пушки на "Опыте" замолчали.
   В это время неподалеку от батарей показалось еще какое-то судно, Павлин приложил бинокль к глазам.
   - Английская канонерка! - крикнул он и поискал глазами Саклина. Тог стоял у одного из орудий, показывая бойцам на реку.
   Павлин решил продолжать стрельбу прямой наводкой. "Подпущу поближе", подумал он, снова приставляя к глазам бинокль. Вдруг в стеклах - блеснула какая-то вспышка. Вдалеке будто чиркнули спичкой, и огонек сразу же задуло ветром. Почти одновременно где-то рядом раздался взрыв. Павлин обернулся и упал. Падая, он успел подумать: "Что такое? Меня ранило? А как же бой?.."
   Вражеский снаряд ударил в лежавшие на берегу бревна. Некоторые из них взлетели в воздух, другие были расколоты в щепы. Осколки снаряда разбили колесо пушки, из которой минуту тому назад стрелял командир бригады. Одним из этих осколков был сражен и Павлин.
   Но он еще жил и не чувствовал смерти. Тревожная мысль о том, как будет дальше развиваться бой, придавала ему силы. Он уперся локтем в землю, чтобы приподняться, и увидел Соколова, склонившегося над ним и тряпкой вытиравшего ему кровь с лица.
   - Ничего, дружок, - прошептал Павлин. - Ерунда... Слегка задело... Ну, помоги мне...
   Он обнял правой рукой шею вестового и заставил себя встать. Как в тумане, возникло перед ним испуганное лицо Саклина. Он потянулся к нему, но рука, обнимавшая шею Соколова, вдруг ослабла и разжалась. Он рухнул бы на землю, если бы вестовой не подхватил его.
   - Огонь, товарищи... Беспощадный огонь! - сказал он, сердясь, что они отошли от орудий. - Что же вы стоите? Огонь! - уже закричал Павлин и попытался топнуть ногой.
   Его положили на шинель и понесли в деревню. Боли он не ощущал, только глаза почему-то горели. Ему казалось, что он идет вместе со всеми и что рядом с ним быстро шагает Фролов.
   - Вперед!.. Вперед!.. - снова сильным и звонким голосом командует Павлин, ускоряет шаг и с ходу бросается в бой...
   На самом деле он откинулся на руки товарищей и закрыл глаза. Черты лица стали у него еще решительнее и строже. Он умер, так и не почувствовав смерти.'
   На берегу трещали выстрелы, рвались снаряды. С каждой минутой бой на Ваге разгорался все сильнее.
   Взволнованный боем, с взвихренными ветром волосами Валерий Сергунько стоял на большом валуне и кричал:
   - Вперед, ребята!.. Выходи все! На их плечах пойдем!
   Его рота только что отбила неприятеля. Интервенты скатились к реке: кто, побросав оружие, спасался вплавь, кто удирал на лодках.
   Воодушевленный удачей, с яростью думая о том, что малейшее промедление может сорвать контратаку, Валерий разослал во все стороны взводных, чтобы они сразу же подняли людей и преследовали врага.
   Противник все время держал реку под огнем. Но сейчас обстрел утих. Валерий решил воспользоваться этой паузой. Переправившись на левый берег, он надеялся закрепиться там хотя бы с одним взводом. Дорога была каждая секунда.
   Забрав стоявшие в кустах лодки, Валерий погрузил на них два десятка бойцов и отвалил от берега.
   Андрей уже не застал Валерия на правом берегу. Он направил свою лошадь к окопам и вдруг увидел, как из лесу показались солдаты противника. Они бежали, рассыпавшись по полю.
   - Ребята, смотрите, вас с тыла обходят! - крикнул Андрей, но бойцы сами заметили это. Началась перестрелка.
   Неподалеку от Андрея разорвался снаряд, лошадь подпрыгнула, Андрей упал и потерял сознание.
   Очнулся он ночью, на соломе, связанный по рукам и ногам. Неподалеку от него ярко горел большой ацетиленовый фонарь. Чужеземные солдаты в желтых расстегнутых мундирах ели консервы. Тут же стояла кадка с молоком, солдаты черпали его кружкой.
   Заметив, что Андрей открыл глаза, высокий мордастый сержант отделился от группы, солдат и подошел к пленному. Ткнув его в бедро тупым носком тяжелого ботинка, он насмешливо сказал:
   - Алло, боло?.. Еще дышишь?
   Андрей дернулся всем телом, пытаясь вскочить, но ему удалось лишь сесть, и это рассмешило окружавших его солдат.
   Он застонал и стиснул зубы.
   "Где я? - с ужасом подумал Андрей. - На каком берегу? Обошли нас? Разбили? Что будет дальше? Как кончился бой? Что же теперь будет?"
   От боли, пронзившей вдруг все тело, у него закружилась голова, он повалился на спину. Мордастый сержант снова ткнул его ботинком в бок:
   - Попался, боло...
   Молодой черноволосый парень без мундира, в пестрых подтяжках, игравший на губной гармошке, поднял голову и, с неприязнью посмотрев на сержанта, резко сказал ему что-то. Сержант зло ответил. Они стали переругиваться. Сержант вдруг нагнулся к Андрею, коротким, боксерским ударом ткнул его в подбородок и отскочил на полшага, точно любуясь судорогой, которая пробежала по лицу пленного.
   Солдат в пестрых подтяжках вскочил и закричал на сержанта, размахивая своей маленькой блестящей гармоникой.
   Но Андрей уже не слышал этого: он опять потерял сознание.
   Очнулся Латкин лишь через несколько часов в темном трюме баржи, среди нескольких десятков таких же пленных красноармейцев, как и он сам. Некоторые из них были ранены. Никто не оказывал им никакой медицинской помощи, и они разрывали на бинты свои рубашки.
   День сменялся ночью, на смену ночи опять приходил день. Вот все, что запомнилось Андрею в этом страшном путешествии. От товарищей, попавших в плен позже, он узнал, что интервенты в конце концов были выбиты с нашего берега. Тут же ему рассказали о смерти Павлина Виноградова. Валерий был жив. Все эти известия, радостные и горькие, Андрей воспринимал сейчас с тупым безразличием. Мысли мешались у него в голове. Красноармейцев почти не кормили.
   Когда на пятый день пленных выгрузили в Архангельске и отвели в тюрьму, Андрей еле держался на ногах.
   Первым в тюремную канцелярию вызвали почему-то именно его.
   В канцелярии за письменным столом сидело несколько офицеров. Один из них, белогвардеец, вел допрос. Двое иностранных офицеров молча слушали. В стороне от них, на деревянном диване, дымя сигаретой, сидел американский офицер.
   Давать какие бы то ни было военные сведения Андрей наотрез отказался.
   - Вы комиссар? - через переводчика спросил американец, которого все называли господином Ларри.
   - Нет, - ответил Андрей.
   - Лжете... В Усть-Важском в контрразведке имеются ваши документы: штабное удостоверение, студенческий билет. Шестого сентября вы случайно спаслись из рук наших разведчиков. Но уже через два дня вы опять попали в плен. Не скрывайте правды! Нам все известно.
   Вид Ларри, его голос, его плотно сжатые злые губы - все внушало Андрею отвращение. Он чувствовал, что от усталости у него мутится в глазах и на лбу выступает холодный пот.
   - Итак, вы не комиссар? - иронически переспросил его Ларри. - Разве у большевиков так много образованных людей?
   - Образование не имеет значения. Звание комиссара надо заслужить.
   Выслушав Андрея, Ларри переглянулся с офицером, сидевшим рядом с ним. Потом, уставившись прямо в глаза Андрею и точно пытаясь заглянуть ему в душу, он быстро спросил:
   - Большевик?
   Андрей подумал и утвердительно кивнул головой. Офицеры быстро заговорили между собой, после чего Ларри что-то записал себе в книжку. Допрос окончился. Андрея повели сперва по тюремному коридору первого этажа, затем наверх по каменной лестнице.
   На берегу, возле деревни Чамовской, в полном молчании стояла толпа деревенских жителей, моряков, красноармейцев. К пристани подошел большой пассажирский пароход "Гоголь". На него перенесли тело Павлина Виноградова и тела девяти моряков, погибших при штурме Ваги. Их отправляли в Котлас, а оттуда по железной дороге в Петроград. Пришло указание, похоронить павших героев в Петрограде.
   Река бушевала. Дождь лил, как из ведра. Все вокруг затянулось пеленой тумана. Вдалеке еще громыхали пушки. Шел бой.
   Фролов вернулся в Чамовскую на второй день после смерти Павлина. Противник только что был выбит из селения Ростовского. Комиссар еле волочил ноги от усталости. Мокрая шинель давила ему плечи. Он приехал проводить погибшего Павлина, и, несмотря на это, перед его глазами все время стоял живой Павлин.
   Сойдя с катера, комиссар выслушал торопливый доклад Драницына.
   Военспец доложил о подробностях боя, еще продолжавшегося на Ваге, но в тоне его не было обычной деловитости, словно теперь, после смерти комбрига, боевые заслуги Важской группы, громившей врага, потеряли то значение, которое имели раньше.
   Когда Драницын коснулся обстоятельств, при которых погиб командир бригады, Фролов замедлил шаг, остановился, постоял некоторое время задумавшись, затем тряхнул головой и, будто превозмогая себя, пошел дальше.
   Тут же Драницын сообщил комиссару об исчезновении Латкина. Военспец высказал предположение, что студент либо убит на вражеском берегу, либо потонул во время штурма Ваги. Фролов молча кивнул головой.
   В штабе он сел за стол и с тоской подумал о том, что нужно работать. Сделав над собой мучительное усилие, он выслушал сводки о новом штурме Усть-Важского, который возглавлялся теперь Воробьевым и Сергунько, о потоплении еще двух пароходов противника. Затем он подписал бумаги об эвакуации раненых, о выдаче бойцам белья, о назначении новых взводных командиров взамен выбывших из строя. Но все это он делал механически, дожидаясь той минуты, когда все бумаги будут подписаны и он сможет, наконец, пойти на пристань.
   В Чамовской стояла необычная тишина.
   Когда комиссар поднялся по трапу на борт "Гоголя", заполнившие верхнюю палубу бойцы, матросы, командиры молча расступились перед ним. Он шел, словно не видя их.
   Павлин лежал в салоне на длинном овальном столе, осененном красными знаменами. На Павлине была выстиранная, чистенькая гимнастерка с начищенными пуговицами. На левом виске комбрига виднелся едва 'заметный синий шрам. Фролов наклонился к лицу покойного, и несколько крупных слез вдруг скатилось по его багровым, обветренным щекам. Он, словно живого, крепко поцеловал Павлина в лоб и долго не отходил от него.
   Кончился траурный митинг. "Гоголь" уже отчалил, а люди все еще стояли под дождем. Из туманной мглы донеслись до них три протяжных гудка. И все суда, которые встречали Павлина Виноградова, совершавшего свой последний путь, также давали три протяжных прощальных гудка.
   Наконец, люди стали расходиться. В деревне, прорезая сумерки, засветились огоньки. Берег опустел. Только на груде валунов все еще чернела неподвижная фигура матроса.
   Он сидел на камнях, будто не чувствуя ни дождя, ни холода, ни ветра. На "Желябове", стоявшем неподалеку от пристани, несколько раз пробили склянки.
   - Соколов! - крикнули с парохода, но матрос даже не пошевелился. Он сидел, точно каменный, сгорбившись и подперев голову кулаками.
   Наступила глубокая осень. Дожди сменились снегопадами. Утром у речных берегов уже показывалась ледяная кромка, и в такие дни все белело: лес, поля, болота, деревни. Однако стоило выглянуть солнцу, как зима отступала и перед глазами людей снова расстилались обнаженные мокрые поляны, голые, исхлестанные ветром и дождем, кривые березки. Медленная северная река на время освобождалась ото льда.
   Сумерки наступали рано. В избах с пяти часов зажигали лучину.
   В один из таких октябрьских дней комиссар Фролов при дрожащем свете лучины диктовал бойцу-связисту телеграмму, отправляемую в штаб Шестой армии, в Вологду.
   - Копия в Москву, в Кремль, Ленину.
   Фролов стоял посередине избы в накинутой на плечи мокрой шинели.
   - ...После трудных, многодневных боев, - диктовал он, - операцию Павлина Виноградова можно считать законченной. Путь к Котласу империалистам отрезан. Нами занято селение Усть-Важское. Подвиг горячо любимого комбрига вдохновлял нас в боях. Мы никогда не забудем этого истинного ленинца, человека с чистым, мужественным сердцем...
   На столике потрескивал аппарат Морзе, потрескивала и лучина на поставце, роняя угольки в корыто с водой.
   Грубоватый, хриплый голос Фролова звучал с необычной торжественностью. И молчание, в котором слушали Фролова стоявшие вокруг командиры и комиссары бригады, тоже было торжественным.
   * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   Партия заключенных, арестованных в Архангельске, в которой оказался Андрей, состояла из тридцати человек. Кончился поголовный обыск, распахнулись тюремные ворота, и люди вышли на размытую дождями глинистую Финляндскую улицу. Сразу по выходе из тюрьмы заключенных окружил сводный англо-американский конвой.
   Зелень в канавах, тянувшихся по обеим сторонам улицы, поблекла; только какие-то желтые цветы, издали похожие на круглые пуговицы, одуряюще пахли. И, странное дело, хотя будущее казалось Андрею беспросветно-мрачным, запах этих упрямых осенних цветов пробуждал в его душе смутную надежду.
   Андрей, чем мог, помогал товарищам, поддерживал доктора Маринкина, с которым познакомился в камере. Маринкин был болен и так ослаб, что его приходилось вести под руки.
   Ларри отлично знал о болезни Маринкина и тем не менее назначил его к отправке. Заключенные пытались протестовать, но ничего не добились.
   День был солнечный, но холодный, с ветром.
   Дым из кирпичных труб, бревенчатые дома, почерневшие от дождя, глухое мычание коров, струя дождевой воды, стекающая с крыши в подставленное ведро, забытое на частоколе вымокшее белье и запах влажной земли, сырого дерева, жилья - таковы были первые впечатления заключенных, только что перешагнувших тюремный порог.
   Толкаясь и переговариваясь, со связками лопат в руках, люди остановились посреди дороги.
   Куда их поведут? Может быть, на расстрел? Нет, на это не похоже. Видимо, их решили перевести в какой-то лагерь. Но куда?
   У белого кирпичного забора стояли жены и матери, братья и сестры заключенных. Они уже знали, что их мужья и сыновья по распоряжению американского посла Френсиса и правительства Чайковского переводятся на остров Мудьюг. Стремясь хоть чем-нибудь облегчить страшную участь высылаемых, они собрали кой-какую еду, принесли теплые вещи. Но все узелки, сумки, свертки остались у них в руках.