– Проклятье! – случайно зацепив острым концом ножа большой палец, выругался он. Его наконец-то пробрало ширево, которым он укололся позавчера. Из ранки показалась рубиновая капля и стала быстро набухать.
– Ну, что у тебя там? – пробурчала Елена, катавшая протухшее тесто на противоположном конце стола, и подняла давно не мытую голову. – Ну и поганая же у тебя харя!
– Пошла в жопу, – огрызнулся Макс, стискивая рукоятку ножа. – Попробуй, сама разделай.
Красная капля стекла по коже и шлепнулась в кровавое месиво, бывшее когда-то двухмесячным подвижным зверьком.
– Ну ты и пидор! – расхохоталась Ленка.
– Сама блядь недорезанная, – вяло парировал Макс, протирая порез чистым участком шкурки, кажется, хвостом.
– Это я-то блядь? – вскинулась она. – Говнюк ты, а не мужик. С ножом и тем обращаться не умеешь, а про твой вонючий член я вообще молчу. Еще и короткий!
– Ну, ты меня достала, курва! – вышел из себя Макс, резко перегнулся через загаженный стол и кулаком, в котором был зажат нож, ударил Лену в челюсть. Та звонко хрустнула и съехала на бок – начиналась обычная семейная сцена, каких этот притон видел множество…»
Не сдержав позыв, Улин склонился над стаканом и рыгнул в его прозрачное нутро, произведя звонкий и смачный звук. Тошнотворное просроченное пиво запросилось обратно, наружу.
Лифтис злорадно заухал, заставив всех окружающих поежиться.
– Есть, есть эффект! – взревел он, с размаху ударяя костистым кулаком по столешнице, отчего стаканы и солонка подпрыгнули на несколько сантиметров ввысь. – Как я горд собой! – продолжал громыхать он, заставляя гулкое эхо судорожно метаться между сырых стен. Через несколько минут он пришел в себя, пригладил черные растрепавшиеся волосы и вновь приобрел угрожающий вид.
– Я рад, что тебе понравилось, – пробормотал он и осмотрелся.
– В чем же сюжет произведения? – вежливо спросил оправившийся Улин.
– А? Так, нормальный ужастик. Кровь с Максова пальца оказалась в конечном счете в пирожке, а Елена продала его какому-то командировочному на вокзале, ночью. Тот его съел и превратился в людоеда, бросил работу и принялся по ночам крошить граждан в бульон. И какая-то неведомая сила влекла его в квартиру Макса, куда он в конце концов и вломился с топором. Но тот оказался не лыком шит и сам порубил людоеда, а потом они с Еленой порезали его и напекли еще сто или двести сочных пирожков. Понимаешь, что из этого получилось?
– Как не понять? – вздрогнув, сказал Улин.
– И я один из них.
– Из кого?..
– Я съел один из тех пирожков с мясом.
Над столиком воцарилось тяжелое молчание, лишь из горла Лифтиса вырывался насыщенный застарелыми пивными парами воздух. Он медленно поднялся над столом и склонился к окаменевшему Улину, буравя того мрачным, неподвижным взглядом.
– Но свидетели мне не нужны!.. – объявил он и закрыл чудовищную папку. – Кстати, когда я прочитал Аде свой рассказ, она мне сказала, что уже давно печет дома пирожки с котятами, по праздникам: берет на птичьем рынке по рублю за штуку, покрупнее выбирает, и готовит. Очень выгодно. Иногда и в буфете своим постояльцам предлагает. Кстати, рекомендую осмотреть ее правую грудь – она проткнула сосок и повесила золотое кольцо, совсем как героиня моего романа «Рвотная масса, каловая масса».
Лифтис глухо хохотнул.
– Если не струсишь – приходи в полночь в 613-й номер, – зловеще прохрипел он и направился к лестнице. Когда он уже карабкался по ней, Улин расправил скукоженные пароксизмом ужаса плечи и посмотрел на Аду: она явно хотела напомнить Лифтису о деньгах, но не решилась и умно промолчала.
«Черт, – подумал Улин. – Кто-нибудь будет пить со мной водку или нет?»
Он вновь тупо уставился на свои часы, но следить за стрелками было невыносимо скучно, и уже через пятьдесят восемь секунд он, не дождавшись конца круга, взглянул в направлении «лестницы в небо». И точно, от нее приближалась знакомая фигура знаменитого автора интеллектуальных ужасов Южского. Не дойдя до столика, он подозвал Аделаиду. Откликнувшуюся на этот раз с неохотой.
– Привет, Улин! – сказал он. – Принесите бурбону, мадам.
– С ананасом поди пожелаете? – недовольно буркнула барменша.
– А? Можно и с ананасом… Да, пожалуй. Ты чего в одиночестве? – спросил он.
– Да вот, никто не хочет пить со мной водку, – пожаловался Улин и подвинул к Южскому свою початую бутылку. Акцизная марка висела на ней как использованный презерватив. Южский изучил все атрибуты напитка и поморщился:
– Извини, дружище, но мочегонскую водку я не пью. Даже с галлюциногенами. Давай-ка лучше моего бурбона. Ты заглядывал Аде в трусы?
– Зачем это? – опешил Улин.
– Очень интересное зрелище – выбритый лобок, а на нем татуировка готическими буквами: «Седьмой круг ада. Южский». Мне было очень приятно узнать, что мой роман пользуется такой популярностью.
Напиток не слишком удачно лег на прошлогоднее пиво, которым его попотчевал Лифтис, в голове раздался белый шум, сквозь который подобно радиопомехам проник голос Южского:
– Давно хочу у тебя спросить…
– Что? Как мое настоящее имя? – насупился Улин.
– Ну да.
– Никифор.
– Я так и думал, – кивнул Южский. – Славное русское имя, располагающее к вальяжной задушевности. Вот, послушай кусок из моей новой повести. – Откуда-то вынырнула сложенная в трубку кипа листов бумаги, и Улин безропотно приготовился выслушать леденящий отрывок. – Эпиграф: «Искусство для человека бессмысленно. Я предпочитаю искусство для Бога. Жак Маритен». Звучит? – Дожидавшись улинского кивка, Южский продолжал: – «Он глядел на лошадь перед собой, на крупе которой лежало потертое кожаное седло коричневого цвета; проплешины казались частью неведомого узора, вышитого на криволинейной поверхности желтоватыми невесомыми нитями, ажурно сплетавшимися в бесконечное множество Мандельброта. Он знал эту фамилию, потому что в незапамятные времена обучался в престижном вузе, оставившем после себя лишь бессвязные термины и фамилии, рассеянные по пыльным закоулкам памяти. Из распоротого брюха животного торчала изогнутая дуга белесой кишки, облепленная злобно жужжащей, хаотично перемещающейся колонией зеленых мух; казалось, они подозрительно косятся своими фасетчатыми глазенками на склонившегося над трупом грязноодетого Бориса. В глазах у него внезапно потемнело, печальную картину лошадиной смерти заволокло далекое, но при этом такое близкое – увы, лишь в его сознании, израненном годами скитаний по черным асфальтовым и серым грунтовым дорогам – видение его последних, триумфальных скачек, когда он шутя выиграл Гран-при, пролетев в текучем облаке душной пыли сквозь толпу бестолковых конкурентов, окруженный тысячью отверстых в едином вопле восторга или гнева, набитых зубами ртов, перекошенных эмоциями лиц и воздетых к бирюзовому небу рук. Невыносимая душевная боль заставила грязноодетого подойти к морде падшего коня и протянуть к ней изъеденную коростами руку – вот так же он, бывало, утешал своего скакуна после неудачных заездов – и прикоснуться к его холодным, вялым губам черно-лилового цвета; они были подобны чашечке неведомого тропического цветка, источающего привлекательное для мух зловоние. Время словно застыло, и Борис, неподвижный, будто покореженная статуя безвестного карлика, отстраненно наблюдал, как челюсти коня, шурша придорожной галькой, раздвигаются, наползая на его ладонь и погружая ее в смрадную стылую сырость, затем смыкаются на запястье и начинают пережевывать прокаженную плоть тупыми, щербатыми зубами…»
– Бр-р! – сказал Улин, чуть не поперхнувшись бурбоном.
– Это лишь начало, – заметил Южский. – Дальше еще жутче будет.
– А сюжет какой?
– Наркоман-зоофил, он же бывший жокей, сломавший при падении с лошади все четыре конечности, напрочь теряет квартиру и работу… Идет по дорогам страны и натыкается на труп коня – ты слышал, – потом тот съедает у него ладонь и ногу до колена и якобы оживает. Жокей садится на него – ходить-то уже не может! – и они скачут по деревням и весям, наводя ужас. Пожирают домашний скот и так далее, вплоть до людей. Полно всяких кровавых сцен в коровниках, овинах, псарнях, овчарнях, курятниках, свинарниках, коралях, будках и под конец, «на десерт» – в женской бане. Причем все сцены – от лица жертв, так что можешь себе представить: сытая свинья спокойно жует отруби, радуясь своей свинской жизни, а из-за спины, как расплата за ее грязную сытость, к ней тянется окровавленное копыто или еще что похуже! Зоофилические акты между конем и жокеем тоже имеются – по-моему, очень поэтично получилось.
– Жуть! А кишки?
– Какие кишки?
– Ну, которые из этого коня торчали. Они выпали?
Южский непонимающе уставился на Улина и глубоко задумался.
– Да, – сказал он через несколько секунд. – Они выпали и вместе с желудком волочились за ними по проселкам и бездорожью… А называется повесть – «Карлик в язвах и рубище».
– Круто! Чем заканчивается?
– Конь и жокей поедают в бане сочную бабу, а тут врываются мужики с вилами, топорами, лопатами, баграми, ухватами, ножами и даже один с незарегистрированным гладкоствольным охотничьим ружьем. Приканчивают Бориса и срубают голову коню, да он-то все равно мертвый! В общем, хоть и без головы, он их всех затаптывает копытами и заталкивает свою кишку жокееву трупу в рот. Тот ее съедает и встает как новенький, прилаживает коню голову – с помощью ухвата – и они, связанные одной кишкой, скачут во тьму с победным ржанием.
Пораженный, Улин несколько мгновений не мог протолкнуть в спазматически сжавшееся горло плещущийся в ротовой полости бурбон.
– Гениально! – воскликнул он.
Южский довольно ухмыльнулся и сунул рукопись в карман.
– Думаю на днях закончить и отправить в «Кабы», они давно мне названивают. Ну, я пошел, мне работать надо. Заходи вечерком в 613-й, я там остановился. Да бурбону не забудь!
Он одним глотком осушил свой фужер и стремительно поднялся, и Улин успел только прокричать ему прощальное «пока!», как над его головой, стряхнув на столик строительную пыль, простучали по лестнице шаги Южского.
– Ну, кто платить будет? – зловеще поинтересовалась возникшая за спиной Ада. – Писатели!
Улин, борясь с неожиданным опьянением, полез в карман и наткнулся на шершавую пустоту.
– А можно, я утром отдам? – просяще пробормотал он. – А то, может, мою водку возьмете? Почти полная бутылка.
– Еще чего! – возмутилась Ада. – Тут Вам не МВФ, чтобы кредитные линии открывать. Мы взаимозачетами не занимаемся и наркотой не торгуем.
Она сделала энергичный взмах рукой, на который откликнулись плотники, тут же с воодушевлением обступившие растерянного Улина.
– Что это вы, ребята, а? Ну ладно, пойдемте в мой номер, там у меня есть деньги. – В животе у него вулканизировала смесь разнообразных напитков, почти все отторгая посредством мочевого пузыря, который, в свою очередь, старался увлечь Улина в уборную. – Кстати, где тут у вас в баре туалет?
– Он тоже платный, – скривился один из рабочих и вынул из-за спины электродрель, которую тотчас включил: сверло диаметром около двух сантиметров живо завертелось перед глазами писателя. «Как он подвел к ней питание?» – озадаченно подумал одинокий посетитель подвала. Второй плотник достал из-за пазухи бензопилу и демонстративно и как-то по-лихачески завел ее, обдав Улина облачком токсикоманского дымка.
– Грязь ты дорожная, а не писатель! Упился своей вонючей отравой! – брезгливо сказал он, нацеливаясь Улину на шею. – Наркоман паршивый.
– Гордись, ты станешь первой жертвой нашей банды маньяков, – кровожадно гавкнул обладатель электродрели. – Гроб для тебя уже готов.
– Собственно, тебя как зовут-то? – без всякого любопытства спросила его Ада. – Я имею ввиду, на самом деле? А то наплел тут.
Медленно сползая на бетонный пол в бесплодной попытке спрятаться под столом, он посмотрел назад и увидел сразу и деревянный кособокий ящик вместо подиума, и обоих плотников, готовых вонзить в него свои орудия труда. И все же он успел выдавить из себя последнее слово:
– Никто.
1999
Практическая биофизика
Девушка совсем не походила на убийцу – ни простого, ни наемного. Однако Ивана Григорьевича Патрушева, следователя окружного управления, это не смущало, он свято верил в непознаваемость женщин. Каждодневно общаясь с подозреваемыми и преступниками, свидетелями и просто коллегами, он с полным основанием полагал, что не имеет права доверять собственным глазам. Про эмоции и говорить нечего.
А сидела перед ним самая обыкновенная студентка, судя по паспорту, имеющая постоянную прописку в какой-то Кедровке Озерского района, соседней области. Тушь с ее редких ресниц, расплавленная истерикой, пятнами покрывала широкое веснушчатое лицо.
– Что же Вы, Настасья Сергеевна, в своем областном центре не учитесь? – спросил Иван Григорьевич. Свидетели преступления уже ушли, оставив ему веские, размером в три страницы показания. – Все-таки к дому поближе.
– Я не виновата, – в тысячный раз всхлипнула девушка. Скрип тормозов электрички и неразборчивое объявление станции завершили ее реплику эффектным мазком.
– Неправда, – в сотый раз возразил следователь. – Вы слышали свидетельские показания. По вашему, я не должен им доверять? Их много, а Вы – одна. Что же, будете отрицать, что это не Вы толкнули гражданку Ванееву на рельсы? Сержант, у вас тут чаю не найдется?
– Сейчас, товарищ капитан, – отозвалась суровая женщина, дежурившая в пункте милиции. Она воткнула вилку в сеть и стала прислушиваться к утробному шипению воды в импортном чайнике.
– Не буду.
– Чего не будете? – не понял Патрушев.
– Отрицать. Я толкнула ее нечаянно.
– Убийство, как ни крути, – сочувственно проговорил Иван Григорьевич. Телефон на столе зазвенел.
– Ваша машина подъехала, – сообщила сержант. Патрушев извлек из своего забрызганного грязью портфеля наручники и нехотя поднялся. – Стоит у выхода на Дмитровское, как просили.
– Жалко, – покосившись на закипающий чайник, буркнул он. Пристегнув к своему запястью не сопротивляющуюся Настю, он повел ее к выходу из метро. Утренняя толпа схлынула настолько, что можно было без труда протолкаться к эскалатору. Нормальное движение по ветке возобновилось еще минут двадцать назад, когда следственная бригада разрешила медикам собрать обугленные останки жертвы с путей. Правда, до луж рвоты руки ни у кого не дошли – отложили на ночь. Все равно свидетели трагедии уже разъехались по делам. А кому еще известно, что здесь около часа назад юная гражданка Туркина столкнула на рельсы сорокатрехлетнюю гражданку Ванееву?
Мотивы! Вот о чем думал Патрушев, волоча за собой Настасью Сергеевну. Но какая может быть связь между приезжей девицей и зрелой коренной горожанкой?
Пассажиры мельком, рассеянно оглядывались на парочку и спешили дальше, меся обувью скользкую грязно-снежную кашу. Дело казалось Патрушеву простым. Ну, вздрогнула несчастная студентка, толкнула плечом соседку. Да так неудачно, что та сверзилась с перрона прямиком на рельсы, перед носом головного вагона. Не первый случай в «практике» метро. Может, у гражданки Туркиной нервное заболевание редкой формы, что-то вроде тика тела? Опять же, падучая. Хотя в этом случае полагается падать на пол и биться в конвульсиях, кажется. Черт, прошлый век какой-то, что еще за падучая? Так или иначе, первым делом следует определить ее судебным медикам, проверить связи… На «кровную месть» этот жуткий случай никак не походил, но порядок есть порядок.
Заваленный текучкой, Патрушев уже на другой день почти забыл о случае в метро. Вспомнил только под вечер, тогда и позвонил своему помощнику, младшему лейтенанту Розоватому.
– Толик, что там с Туркиной?
– Это та студентка? – утомленно отозвался милиционер. – В первом приближении пусто.
– А во втором?
– Некогда мне, товарищ майор, – заныл Розоватый. – Пять вооруженных ограблений, изнасилование, тяжкие телесные…
– Ты не увиливай, у всех дела.
– В институт сходил, с мужем этой… Ванеевой поговорил. Не знает он никаких Туркиных из Кедровки. Ругался очень. Понаехали, дескать, из деревень всяких.
– Это понятно, – перебил Патрушев. – Родственников проверяй, понял? В адресном был, переписал пофамильно? В бюро всех пробил?
– Завтра займусь.
– Что врач говорит? Где заключение?
– Через неделю обещали.
В общем, через несколько дней Патрушев уже сам не помнил о деле Туркиной. Специально забыл о нем, дожидаясь врачебного заключения. Иначе с другими проблемами просто не справиться. И когда начальник следственного отдела в один слякотный вечер, часов в девять, приказал ему отправиться на выезд с бригадой к той же станции метро, ничего в голове следователя не щелкнуло и не всплыло. Разве что досада появилась, что опять не удалось уйти со службы более-менее вовремя.
Поезд на этот раз затормозил за несколько метров до жертвы. Это был обычный мужчина средних лет, сильно обезображенный разрядом тока. Он лежал на боку, головой на рельсе. Его левая нога зацепилась за второй рельс, и между носком и задравшейся штаниной виднелась волосатая посиневшая лодыжка.
– Как это случилось? – спросил Патрушев у старшего смены, охранявшей станцию. Именно тот первым из сотрудников милиции оказался на месте происшествия.
– Старик… – пробормотал сержант. Он выглядел неважно и поминутно сглатывал. – Это он толкнул жертву.
– И где этот ваш старик?
– Ему стало плохо, сердце. Пришлось отправить его на воздух, и потом его увезла скорая. Они быстрее приехали.
– Ну и молодцы, – раздраженно проговорил следователь. – А если он вас надул?
– У меня дед такой, – насупился милиционер. – Вдруг бы он умер тут же? Что же я, зверь? Я с ним Карпенко отправил… Старик ведь, лет семьдесят ему.
Наконец фотограф закончил свое дело, труп убрали и вновь пустили ток. Станция ожила, половина из скопившегося народа набилась в подъехавший наконец-то поезд. А Иван Григорьевич с командой отправились наверх. Торчать тут смысла не было. Повеселевший сержант передал Патрушеву список свидетелей и адрес клиники, в которую увезли преступника. Не забыл указать и себя вместе с подчиненными.
– Они точно видели, что ваш старик толкнул этого человека на рельсы? – решил уточнить Иван Григорьевич.
– Говорят, что видели, – пожал плечами сержант. – Да вот их телефоны, адреса.
Ему не терпелось выпроводить следственную бригаду со своего участка. Наверное, торопился составить рапорт начальству, чтобы поскорее забыть о неприятном происшествии.
Собственно, уже в машине, которая везла бригаду обратно в управление, Иван Григорьевич и вспомнил о случае недельной давности. Тогда убийство произошло также вечером, но около шести часов. Народу, помнится, была тьма, все торопились домой с работы и костерили несчастную студентку. Требовали тоже швырнуть ее на рельсы. И какая между этими убийствами связь? Патрушев чуть не сплюнул от досады на пол машины. Что они, сговорились? Толкаются как психи. Студентка, старик… Кто следующий? Иван Григорьевич уже предчувствовал, как полковник станет распекать его за разгул преступности и требовать разобраться в этой дурацкой истории.
В управлении Патрушев сел за суточные сводки и поиском вывел все записи, связанные со смертью в метро. Стало совсем обидно. В последний раз похожий случай произошел несколько лет назад, да и то на другой станции, даже на другой ветке. Пьяный самостоятельно свалился в промежуток между вагонами стоящего поезда и свернул себе шею. И тут вдруг такой всплеск непредумышленных убийств.
Предчувствия не обманули Ивана Григорьевича. На другой же день полковник минут пять распекал его и требовал резко улучшить раскрываемость убийств.
– Так не бывает! – заявил он. – Два раза подряд на одной и той же станции – это уже не совпадение! Да ты знаешь, когда убивали в метро в последний раз? Сорок лет назад!
– Это случайность, – пробовал возражать Патрушев.
– Да, как если бы чайник закипел сам собой, – блеснул полковник. – Тоже не исключено, правда? Таких случайностей не бывает.
– Что же у них там, банда киллеров-кротов? – съязвил следователь. – Или излучение подземное, которое людей на убийство толкает? Радиация, блин.
– Это ты мне через неделю доложишь, – сурово осадил подчиненного полковник.
Дело стало казаться Патрушеву и вовсе тухлым, когда он получил заключение судебного медика и лично поговорил со вторым обвиняемым, ветераном войны Сидорчуком. Для чего ему пришлось урвать от прочих дел целый час и наведаться в клинику. Настасья Сергеевна оказалась вменяемой и напрочь лишенной нервных заболеваний. А второй убийца был так слаб и немощен, что едва ли сумел бы столкнуть под поезд даже подростка, а не то что взрослого трезвого мужчину. Объяснить свой поступок он не сумел и только хватался за сердце. Медсестра выговорила Патрушеву и выставила его вон из палаты, «пока пациент не скончался».
– Что там со связями Ванеевой и Туркиной? – накинулся Иван Григорьевич на Розоватого. – И эти, Сидорчук с Потаповым! Учти, отвечать по полной программе будешь, если что упустил! Мы должны раскрыть эти убийства, понял?
– Я еще много чего должен, – хмуро отозвался лейтенант. – Нет между ними связи, хоть режьте.
– Может, предки Туркиной были крепостными у помещика Ванеева? – предположил Патрушев. – И тот угнетал их и насиловал?
– Ну, извините, такого в адресном не скажут, – окрысился Розоватый. – Вы, товарищ майор, можете поехать в Кедровку или как ее там, расспросить старух и все такое. Вы же кроме этих дел еще и по другим с меня спросите! Или мне сгонять в Кедровку на недельку? – загорелся милиционер.
– Иди уже, работай. Я тебе сгоняю. Даю пять дней, чтобы выяснить все об убийцах и их возможных связях с жертвами. Вот тебе, кстати, идейка – Потапов был сыном предателя, который пытал этого Сидорчука или сдал фашистам. Военные преступления и все такое.
Розоватый ничего не сказал и ушел, явно злой как черт.
Третье убийство произошло спустя два дня, на этот раз утром, в семь тридцать. На удачу Патрушева, дежурил в этот раз другой следователь, но дело, естественно, повесили на него. Верный слову полковник только просверлил Патрушева на оперативке взглядом, но ничего не сказал. Он же поставил недельный срок. Вечером Иван Григорьевич с тоской увидел аршинные заголовки желтых газет, когда шел по переходу метро: «Призрак из-под земли!», «Незримый убийца», «Череда кровавых смертей в метро!» и так далее.
В общем, к делу подключились журналисты. Самый ушлый подловил следственную бригаду в метро и пристал к Патрушеву, когда он в тоске уставился на стену тоннеля с названием станции. Труп лежал где-то под первым вагонам, и его с невнятными ругательствами снимал фотограф. Задержанного по подозрению в убийстве, бледного подростка лет четырнадцати, прицепил к себе наручниками Розоватый. Лейтенант тоже был не в духе и свирепо косился на парня.
– Господин офицер, вам не кажется, что здесь находится аномальная зона?
Хорошо еще, что вход на станцию вовремя закрыли, и народ сам собой постепенно рассасывался.
– Какая к черту зона? – рассвирепел Иван Григорьевич. Обращение «господин» резануло ему слух. – НЛО, что ли? Вы из какого издания?
Репортер показал удостоверение. Патрушев вдруг заметил, что их снимают с десяти метров на любительскую видеокамеру, и кивнул на непрошеного хроникера старшему местного наряда. Сержант с радостью ушел на разборку, лишь бы не видеть, как выгребают из-под вагона останки.
– Это уже третий подобный случай за последние десять дней, – напирал журналист. – У вас есть другое объяснение?
– Читайте Уголовный Кодекс, – отрезал Иван Григорьевич. – Там все написано. Убийство по неосторожности, понятно?
«Что делать? – сверлила голову тоскливая мысль. – К генералу ведь вызовут. Что б они все на рельсы попадали, гады». Это было нехорошее пожелание, но Ивану Григорьевичу уже до смерти надоела эта станция и трупы. «Закрыть ее, что ли, насовсем? Так и предложу», – в отчаянии размышлял следователь, глядя на первые буквы названия станции. Остальные были закрыты вагоном.
Целый день после этого ему названивали то из главка, то из разных редакций. Ни о каких других делах думать Иван Григорьевич был не в состоянии. Всем требовалось одно и то же – прекратить безобразие или в крайнем случае объяснить, почему это невозможно. Полковник тактично молчал, хотя и он наверняка был на взводе. Несчастный лейтенант Розоватый метался по адресным бюро, названивал родственникам жертв и преступников и грозил всех отдать под суд без следствия и адвокатской защиты. Текущая работа по расследованию всех остальных висящих на Патрушеве преступлений, можно сказать, встала.
После работы, а вышел следователь из здания часов в девять, его поджидала у входа «Мазда» с давешним репортером.
– Иван Григорьевич, можно мне вас подвезти?
Патрушев подумал, что еще один спуск под землю для него может кончиться нервным срывом, и кивнул. Он сел рядом с водителем и пристегнулся, потом назвал адрес.