– Я подумала, одно воскресенье он без тебя переживет, – попыталась ободрить девушку Констанс Норбери.
   – Я тоже так считаю, – вздохнула та. – Вот только у отца на этот счет другое мнение.
   После ранней смерти матери дом священника храма Святой Троицы в Гилфорде полностью находился в ведении Бекки, а это означало немалые хлопоты, ведь по числу прихожан гилфордская церковь едва ли уступала общине в Кранлей. Однако Бекки не унывала, несла свой крест со свойственной ей веселостью и редко жаловалась на жизнь.
   Констанс Норбери понимала ее как никто другой. Ей самой исполнилось всего четырнадцать, когда ее мать тяжело заболела, а в пятнадцать она, как и Бекки, осталась сиротой и с тех пор была вынуждена не только заботиться о себе сама, но и нести на своих плечах груз хозяйственных хлопот в доме своего отца, генерала Симуса Финли Шоу-Стюарда.
   Подвижная дочь преподобного Пекхама пришлась леди Норбери по сердцу, и она с радостью заменила ей ту, кого у нее отняла судьба, встретив полное понимание своих дочерей. Обнаружив в своем чемоданчике новую ночную сорочку лавандового цвета или вечерний туалет, Бекки прекрасно знала, кого должна благодарить за подарок. Тем более что преподобный Пекхам держал ее в строгости, особенно когда дело касалось больших и маленьких женских капризов.
   – Имей терпение, дорогая, – ответил Бекки полковник. – Быть отцом не так просто. Возможно, временами он перегибает палку. Однако я спрашиваю себя, – продолжал он, возвысив голос, в котором теперь слышались грозные нотки, – не стоит ли и мне иногда следовать его примеру?
   Сэр Уильям намекал на инициированный его старшей дочерью визит в военное училище, вызвавший там немалый переполох.
   Грейс засмеялась.
   – Боюсь, слишком поздно, папа, – возразила она полковнику, развернувшись в седле. – И потом, ты можешь говорить что угодно, но мы все помним, как ты обрадовался, увидев нас в своем кабинете. Еще бы, ведь это благодаря мне ты получил возможность обнять Аду на два часа раньше!
   Полковник что-то пробурчал, однако его глаза засветились добротой. Любовь к дочерям была, пожалуй, его единственной слабостью. Сам он, правда, видел в этой своей черте скорее проявление рыцарственности. Он жил по законам сословия, в котором родился, а они предписывали ему быть обходительным с женщинами. И эту добродетель он считал неотъемлемым качеством офицера и джентльмена.
   Полковник перевел взгляд на жену, сидевшую напротив. Некогда Констанс Изабель Шоу-Стюард, несмотря на двойное клеймо ирландки и католички, считалась одной из самых завидных невест Калькутты. Бесстрашные лейтенанты так и роились вокруг генеральской дочери, словно пчелы вокруг бочонка с медом. Сэр Уильям со своим ранением и перспективой навсегда остаться хромым не имел, казалось, никаких шансов. Тем не менее Констанс с благосклонностью приняла ухаживания полковника, который был, ко всему прочему, на шестнадцать лет старше ее. Более того, она приняла его веру и безропотно согласилась на переезд в Шамлей Грин, где долгое время одна воспитывала детей, никогда не жалуясь на длительные отлучки мужа, находившегося порой за тысячи миль от родного дома.
   Констанс понимающе улыбнулась сэру Уильяму, словно прочитав его мысли. Таков был их обычный способ общения: молчаливый диалог, основанный на глубоком взаимном понимании, не оставляющем места для ссор и пререканий. Они умели обходиться без лишних слов и широких жестов. Имея такую супругу, сэр Уильям мог считать себя счастливцем. Тем более что она подарила ему троих здоровых детей.
   Главной его гордостью оставалась Грейс, восседавшая сейчас на лошади, прямая, как свеча, в длинной юбке со шлицей, под которую она поддела узкие брюки. Приталенный жакет шоколадного цвета был скроен по образцу мундира, маленькая шапочка на волосах походила на кадетскую фуражку.
   Грейс воспитывали как будущую офицерскую жену, и она казалась идеально подходящей для уготованной ей роли. Как и мать, она отличалась щепетильностью в вопросах норм приличия, однако так же хорошо умела добиваться своего, ни на йоту не отступая от тех же норм. Дочери передались мужество и осторожность, горячность сердца и деятельность натуры Констанс. Грейс одна получила все это в полной мере, похоже ничего не оставив на долю Стивена и Ады.
   Но если старшей дочерью полковник гордился, то его отношение к Аде отличала особая сердечная привязанность, вероятно, из-за сходства младшей дочери с матерью сэра Уильяма, чье имя она носила, та умерла еще до рождения внучки. А может, Ада по самой своей природе, мягкой и застенчивой, как никто другой требовала отцовского внимания. Так или иначе, в отношении ее будущего супруга, помимо чина и происхождения, особую важность получал характер. Полковник видел его, прежде всего, человеком надежным и уверенным в себе, но в то же время чутким и способным оказывать на Аду положительное влияние.
   Один только Стивен давал отцу повод для серьезного беспокойства, чтобы не сказать расстройства. Сын казался полковнику не по-военному, даже не по-мужски чувствительным. Ни за годы обучения в Челтенхеме, ни к концу нынешнего курса в Сандхёрсте Стивен так и не смог избавиться от этого качества, о происхождении которого полковник мог только догадываться. Поколения Норбери, равно как и Шоу-Стюардов, насколько позволял их окинуть взгляд, числили в своих рядах исключительно военных, как армейских, так и моряков. То же относилось и к другим породнившимся с ними фамилиям: Шиптонам, Блэквудам, Таунсендам и Вестбрукам. Любой Норбери выкован из железа – это давно стало общеизвестной истиной. Надежды на Сандхёрст уже не оставалось. Теперь полковник мог рассчитывать только на то, что Стивена закалит служба в полку. Или, что еще лучше, война.
 
   Из поросшей густым лесом долины лошади вышли на поднимавшуюся по склону холма обсаженную вязами аллею, в конце которой гордо высился господский особняк усадьбы Гивонс Гров.
   Фронтон крытого серым шифером здания венчала изящная колоколенка, украшенная флагами. Главный корпус фланкировали два продолговатых флигеля, отчасти белые, отчасти оттенка желтой примулы, превращая площадку перед ними в открытый внутренний двор. Возможно, это родовое гнездо графов Грэнтэмов и уступало в пышности знаменитому Хоторн Хаусу, однако Шамлей Грин по сравнению с ним выглядел как буханка хлеба рядом праздничным тортом.
   Вот под колесами заскрипел гравий. Повозка объехала фонтан с аккуратными шарами самшитовых кустарников и остановилась у парадного входа. Там прибывших уже поджидали лакеи, готовые принять лошадей у Стивена и Грейс, помочь родителям и Бекки выйти из повозки и отнести их поклажу в дом.
   – Это они!
   Навстречу гостям выбежала светловолосая пара: Леонард, в костюмных брюках и жилете поверх рубахи, закатанные рукава которой обнажали загорелые предплечья, и его сестра Сесили. У их ног кружила, лаяла, визжала и виляла хвостами целая свора спаниелей и пойнтеров. Выскочивший им навстречу Гладди тотчас приступил к процедуре обнюхивания. Дома он наблюдал за погрузкой багажа с такой тоскливой миной, что полковник не выдержал и уступил настойчивым просьбам Ады взять пса с собой.
   Лишь только Ада вышла из повозки, у нее перехватило дыхание. Как похорошела Сесили! Ее лицо в форме сердца, окруженное серебряными струями волос, с синими, как кобальт, глазами и правильными чертами, озаряла такая же, как у брата, лучистая улыбка. Только более ясная, скорее лунная, чем солнечная.
   Представив себе, что ближайший вечер ей предстоит провести в обществе таких блистательных красавиц, как Грейс и Сесили, Ада загрустила. Однако печаль ее рассеялась, когда, церемонно поприветствовав леди Норбери и сэра Уильяма, Сесили обняла ее и крепко прижала к себе.
   – Как здорово, Адс, что ты снова с нами! – воскликнула она. – Без тебя все не то! Грейс! Как я рада тебя видеть!
   Когда Сесили выпустила подругу из объятий, на ее лице играла уже другая улыбка, более теплая.
   – Привет, Бекки!
   Бекки взяла протянутую руку Сесили, но сразу же отпустила, сжав губы в улыбке.
   – Привет, Сесили!
   – Добро пожаловать! – донеслось со стороны парадного.
   И через секунду любому, даже совершенно незнакомому с Хейнсвортами, стало бы ясно, кому Леонард и Сесили обязаны своей завидной внешностью.
   Леди Грэнтэм, стройная, хрупкая, ростом не выше Ады, заключила девушку в объятья.
   – Как нам не хватало тебя в Гивонс Гров! – воскликнула миссис Хейнсворт. – Как ты выросла!
   Лицом Сесили удалась в мать, хотя волосы последней имели рыжеватый оттенок, глаза были не кобальтовые, а болотно-зеленые, а нос и скулы с возрастом заострились. В свою очередь, внешность Леонарда давала четкое представление о том, как выглядел Джеймс Майкл Хейнсворт, граф Грэнтэм, в возрасте своего сына, то есть задолго до того, как в его песочного цвета волосах появился первый намек на седину.
   – С вашего разрешения, господин полковник. – Леонард обнял за плечи Стивена, а другой рукой привлек к себе Грейс. – Леди Норбери, могу я до вечера похитить у вас этих четверых?
   Получив милостивое согласие Констанс Норбери, Леонард и Сесили увлекли своих гостей в левый флигель дома, в длинный высокий коридор с покрытым белой штукатуркой потолком.
   С обшитых деревянными панелями стен смотрели старинные портреты. На украшенных дорогими инкрустациями и резьбой комодах стояли изящные китайские вазы с золотыми каймами, расписанные в нежных бело-голубых тонах.
   – Смотрите, кого мы вам привели! – закричала Сесили, вбегая из устланного красным персидским ковром коридора в дверь западной террасы.
   По сравнению с размерами остального дома это помещение казалось крошечным, а обвитые жимолостью колонны в греческом стиле делали его особенно уютным. Снаружи раскинулся парк, в самом конце которого в зелени кустарников и деревьев виднелась каменная стена с воротами. Однако живая изгородь с рядом ухоженного кустарника, ограничивающая этот расположенный позади дома участок сада, делала его уединенным уголком.
   На террасе, опершись на балюстраду, стоял долговязый мальчик лет тринадцати с большими голубыми глазами и растрепанными соломенными волосами и трое молодых людей. Услышав голос Сесили, мальчик оторвал благоговейный взгляд от своих собеседников, широко улыбнулся и побежал навстречу гостям, которых приветствовал со смесью заученной вежливости и детского восторга.
   Томми действительно здорово вытянулся, сейчас он возвышался над Адой на целую ладонь.
   – Ближайшие соседи всегда являются позже всех, – язвительно заметил Ройстон.
   Сесили оставила Аду и Грейс, которых неотступно опекала все это время, и повернулась в сторону Ройстона, с вызовом скрестив на груди руки.
   – Разумеется. Ведь ты, в отличие от Стивена, не потрудился сделать крюк, чтобы забрать леди, которые станут украшением нашего сегодняшнего вечера.
   Ройстон задорно смотрел на Сесили, едва достающую ему до плеча.
   – Вы как всегда находчивы, леди Сесили, – отвечал он. – Увы, мне нечего возразить вам. Не ставить же под сомнение очарование упомянутых леди или ваше?
   Сесили вздернула каштановые брови.
   – Вы правы. Вероятно, теперь вы сами видите, что вам со мной не тягаться, дорогой лорд Эмори.
   – Сдаюсь, – кивнул Ройстон. Его глубоко посаженные глаза цвета темного янтаря ласково смотрели на Сесили. В них загорелся плутовской огонек, когда Ройстон повернулся к Аде и привлек ее к себе. – Иди сюда, Адс, я устал от бесстыдства этой избалованной особы. – Тут Сесили стукнула кулаком в его широкую спину, и Ройстон согнулся. – Иди, я тебя представлю, коль скоро хозяин дома пренебрегает своими обязанностями. – Он повернулся в сторону Леонарда. – Но я вижу, грубое плотское удовольствие берет здесь верх над светским этикетом.
   В это время на террасе появился слуга в ливрее с подносом в руках. Леонард взял у него бокалы с шампанским и раздал друзьям.
   Он смеялся, в то время как Ройстон продолжал бубнить, заговорщицки повернувшись к Аде:
   – Конечно, чего еще можно ожидать от представителя рода, возведенного в дворянство всего какую-нибудь сотню лет назад?
   Ада хихикала. Род Эшкомбов насчитывал без малого семь столетий, и графским титулом, который со временем должен был унаследовать Ройстон, был обязан одному из своих отпрысков, женившемуся в середине семнадцатого века на внебрачной дочери Карла II. Благородное происхождение Ройстона Нигеля Генри Эдварда Эшкомба виконта Эмори давно стало излюбленным предметом шуток, над которыми громче всех смеялся сам Ройстон.
   – Я слышала об этом, – кивнула Сесили. – Считайте, что я вычеркнула вас из своей танцевальной карты.
   Ада с Ройстоном повернулись к Сесили.
   – Держу пари, вы даже не имеете таковой, ma belle dame[4], – парировал Ройстон.
   Увидев, каким восторгом загорелись глаза Сесили, Ада улыбнулась.
   – Итак, позвольте представить, – продолжал Ройстон, возвысив голос, и широким жестом обнял за плечи Саймона. – Ада Изабель Норбери из всеми нами высокочтимого рода Норбери, вернувшаяся к родным пенатам после долгого заграничного путешествия. А это не кто иной, как любимый всеми Саймон Джордж Дигби-Джонс, сын леди и лорда Элфордов из Беллингхэм Курт в Сомерсете.
   Ада узнала этого юношу, лишь только вошла на террасу, хотя со вторника черты его лица успели поблекнуть в ее памяти. Саймон казался испуганным. Крупный, четко очерченный нос, губы и скулы гораздо лучше подходили к спортивной кепке и заляпанной куртке, чем к фрачной паре, пусть даже такой скромной, какая была на нем сейчас. Такие парни гораздо чаще встречаются в темных переулках, чем на светских раутах. Саймон не сводил с Ады серых глаз, в которых она читала смущение и уязвимость. Она сочувствовала ему.
   Дигби-Джонс собрался было шагнуть ей навстречу, но Ройстон схватил его за плечо.
   – Но подождите, – испуганно воскликнул он. – Может, мне стоит для начала лучше представить вас друг другу? Сказать, что мистер Дигби-Джонс не только не лезет в карман за словом, способным вогнать благовоспитанную барышню в краску, но и отчаянный драчун? И еще – Томми, заткни уши, я не хочу получить нагоняй от твоей матери! – как я слышал, наш старина Саймон не всегда может совладать с собой, если рядом с ним нежное создание.
   В любой другой день Саймон принял бы это как вызов и ответил бы Ройстону соответственно. Но сегодня он только залился краской под дружный хохот приятелей. И Ада тоже покраснела.
   – Привет, Ада, – прошептал Саймон, делая шаг ей навстречу.
   Ада взяла его руку. Сердце сжалось, когда она почувствовала, как дрожат его пальцы, смыкаясь вокруг ее ладони.
   – Привет, – выдохнула она.
   Не без некоторого усилия над собой она отпустила его руку, когда Ройстон подтолкнул ее к темноволосому молодому человеку, который стоял, задумчиво опершись на обвитую жимолостью колонну. Во всем его облике: тяжелой, густой темно-каштановой шевелюре, напоминающей по цвету мокрую землю, лице, словно вылепленном из глины, скорее мужском, чем юношеском, – не было и намека на чувствительность. Он производил впечатление взрослого, здравомыслящего человека, надежного, но при этом замкнутого.
   – А это, дорогая Ада, просто Джереми Данверс из Линкольншира. Наша черная овца.
   Прочитав вопрос в глазах Ады, Джереми оттолкнулся от колонны и ответил:
   – Ройстон имеет в виду, что, в отличие от всех остальных в Сандхёрсте, я выходец из столь презираемого здесь среднего класса.
   Это заявление прозвучало трезво, хотя и не без горечи, и все-таки Ада почувствовала себя неловко. Черты Джереми, однако, тут же разгладились.
   – Приятно познакомиться, – вполне дружелюбно произнес он.
   Его рукопожатие оказалось крепким, но коротким. Через секунду Джереми снова скрылся за колонной.
   – Итак, дамы и господа, – произнес Леонард, убедившись, что все бокалы полны, – за долгую ночь впереди!

5

   В бальном зале усадьбы Гивонс Гров играл оркестр струнных. Голоса гостей то стихали, то вновь усиливались, их смех искрился, как брызги шампанского. Однако в этот погожий день Джереми ничто не радовало.
   Он было совсем успокоился, почувствовав себя человеком-невидимкой в своем подержанном, но почти новом и ушитом по его размеру фраке, на который так долго копил. Он стоял возле одного из стенных зеркал, которые делали это просторное помещение с красными шелковыми обоями, огромными полотнами маслом и роскошными панелями в бело-золотых тонах еще больше, и следил за танцующими парами взглядом стороннего наблюдателя. Однако, встретив взгляд полковника, Джереми снова разволновался. Было бы проще исчезнуть, смешаться с этой толпой леди и джентльменов, но Джереми считал, что это поступок труса.
   Внезапно он заметил, что полковник закончил разговор с лордом Грэнтэмом и еще двумя пожилыми джентльменами и направляется к нему.
   – Господин полковник…
   – Мистер Данверс, – начал сэр Уильям, – вы знаете, что я привык четко разделять частную жизнь и службу. Поэтому, надеюсь, вы простите, что мне пришло в голову возобновить наш последний спор именно здесь и сейчас. Я пришел поговорить с вами не как профессор со студентом, но как старый солдат если не с менее опытным, то, во всяком случае, с куда более молодым.
   – Господин полковник…
   – В том, что вы, в отличие от подавляющего большинства кадетов, пришли в Сандхёрст не прямо со школьной скамьи, а имея за плечами опыт армейской службы, я вижу огромное для вас преимущество. Но именно это и заставляет меня донести до вас, что такими взглядами – которые вы, кстати, высказываете не только на моих уроках – вы сильно осложните себе жизнь по окончании курса.
   – Я прекрасно осознаю это, господин полковник, – кивнул Джереми.
   Сэр Уильям понизил голос:
   – Тогда почему вы не желаете держать свое мнение при себе?
   Между бровями Джереми появилась складка.
   – Потому что я не вижу причин скрывать свои убеждения, – ответил он. – Структура и стратегия нашей армии кажутся нам успешными, пока мы имеем дело с соответствующим противником, однако это не должно нас успокаивать. Когда нам придется встретиться с врагом другого сорта, боюсь, нас ждет горькое разочарование.
   Несколько мгновений полковник смотрел на курсанта, а потом заговорил, тыча ему в грудь пальцем:
   – Видите ли, мистер Данверс… Именно поэтому представители среднего класса вроде вас так невысоко ценятся в офицерской среде. Вы полагаете, армии нужны ваши новые идеи, однако верно как раз обратное: это вы вносите смятение в ряды солдат, это вы разлагаете армию. А это и есть наибольшая опасность.
   Джереми выпятил подбородок и задумался.
   Он знал, какого ответа ожидает от него полковник, но был не из тех, кто предпочитает путь наименьшего сопротивления.
   – Мне еще не доводилось участвовать в войне, господин полковник, – начал Джереми, – во всяком случае, не в таких войнах, как ваши. Мои четыре года службы в Ирландии не идут ни в какое сравнение с вашим опытом. И все же, при всем моем к вам уважении, вынужден признать, что своего мнения я не изменил.
   В глазах сэра Уильяма, лишний раз убедившегося в том, что Джереми Данверсу не занимать решимости и упорства – качеств, которых так не хватало его собственному сыну, – отразилось сожаление.
   – Между нами, мистер Данверс, – продолжал полковник. – Ваши успехи по отдельным предметам действительно впечатляют. Если вы сможете в следующем месяце достойно выдержать экзамены, у вас будут все шансы окончить курс в первой десятке этого выпуска. Но это при условии, что вы не станете шокировать комиссию. Поверьте, там сидят офицеры, воспринимающие подобные взгляды куда болезненнее, чем я. – Джереми молчал, и полковник, выдержав паузу, добавил: – Я полагаю, вам известно, каких усилий стоило устроить вас в Сандхёрст.
   Джереми кивнул.
   – Да, господин полковник, мне это известно.
   Несмотря на отменные физические данные, заслуги отца в Крымской войне, рекомендации двух начальников из 64-го Пехотного Стаффордширского полка и высокие отметки по алгебре, истории, географии и иностранным языкам на вступительных экзаменах, комиссия сомневалась. Ежегодно свыше шести тысяч отпрысков лучших фамилий королевства боролись за места в Сандхёрсте, число которых едва превышало полторы сотни. Сыновья генералов и других высших военных чинов, будущие маркизы, графы и бароны, юноши, которым, в случае поступления и удачного завершения курса, предстояло продолжать семейные династии, стать элитой британской армии. Все они учились в лучших пансионах: Челтенхэме, Винчестере, Харроу и Итоне. Выпускник бесплатной школы при госпитале Иисуса Христа был среди них в новинку.
   – Полагаю также, вы знаете, что одним из тех, кто защищал вашу кандидатуру, был я? – продолжал полковник.
   Глаза Джереми удивленно засверкали.
   – Да, мистер Данверс, именно так, – закивал сэр Уильям. – И я до сих пор уверен, что действовал правильно. Вы не разочаровали меня. – Он глубоко вздохнул. – Я вынужден воззвать к вашей совести и предупредить, что вы выставите меня в плохом свете, если откажете. Однако речь не обо мне, а о вас. Несмотря на все наши расхождения, я по-прежнему считаю вас одним из самых многообещающих выпускников Сандхёрста, и мысль о том, что ваша карьера может закончиться, так по-настоящему и не начавшись, глубоко ранит меня.
   Сэр Уильям замолчал, и Джереми показалось, что на его лице мелькнула тень улыбки.
   – Это было бы печально, – продолжал полковник. – Нам нужны такие люди, как вы.
   Сказав это, сэр Уильям удалился, оставив Джереми размышлять над своими словами.
   Кадет перевел взгляд на свой бокал. Сердце заколотилось от гордости. Внезапно откуда-то сверху послышался смех, такой знакомый и обворожительный. Джереми посмотрел вверх.
   Грейс, запрокинув голову, хохотала над словами какого-то рыжеволосого джентльмена, кузена Леонарда и Сесили, который стоял рядом, сияя от счастья. Встретив взгляд Джереми, она замолчала и тихо улыбнулась. Несколько секунд она медлила, а затем извинилась перед своим спутником, коснувшись его плеча рукой в красной шелковой перчатке, и направилась к Джереми.
   Искрящийся свет бесчисленного множества люстр отражался в ее серьгах в форме капелек, в золотых и медных нитях вышивки на ее платье без рукавов, отороченном коричневыми перьями по квадратному вырезу. Он окружал ее фигуру волшебным ореолом, играя в нефритовых, малахитовых и коньячного цвета восточных узорах ткани. Хотя, возможно, это сияние было не более чем обманом зрения Джереми.
   Несколько секунд они просто смотрели друг на друга.
   – Сегодня ты еще не танцевал со мной, – прошептала Грейс.
   – Но на твоей карте, наверное, нет свободного места, – возразил Джереми.
   Его губы двигались почти незаметно.
   – Она у меня почти пустая, – спокойно ответила Грейс.
   Джереми прищелкнул языком.
   – И не стыдно вам меня обманывать, мисс Норбери?
   Грейс вздернула левую бровь, ее глаза довольно заблестели.
   – Вы обвиняете леди во лжи, мистер Данверс! – возмутилась она.
   Потом неожиданно посерьезнела и осторожно, словно на цыпочках, продолжила:
   – Мы с вами никогда не танцевали. Собственно говоря, я еще не видела вас танцующим.
   – Вероятно, это потому, что я не склонен заниматься тем, к чему не имею таланта, – ответил Джереми.
   Грейс прикусила нижнюю губу. Лицо ее загорелось, будто она только что получила пощечину. Она прикрыла веки, словно подавила в себе гордость, и снова взглянула на Джереми.
   – А если я вас об этом попрошу? Всего один-единственный танец?
   Джереми знал, что пожалеет, если согласится. Потому что чем дольше он разговаривал с Грейс, тем больше ему хотелось быть с ней и дальше. Это походило на голод, и Джереми не знал, как его утолить. Тем не менее его рука сама поставила стакан на стенную консоль и обвила талию Грейс. Джереми опустил глаза. Из-под подола ее платья выглядывали носки туфелек коньячного цвета.
   – Жаль, такие красивые…
   – За все надо платить, – улыбнулась Грейс.
   Дальше они молчали, потому что никакие слова не могли передать, каково это – быть так близко друг к другу, соприкасаться в этом осторожном танце, жить в его ритме. Эти мгновения тянулись целую вечность и все-таки пролетели слишком быстро.
   – Ты позволишь?
   Леонард с виноватой улыбкой заявлял о своем праве на следующий танец.
   Джереми было решил ни за что не отпускать Грейс. Никогда. Однако именно ему не простили бы этого нарушения правил. Покуда он пребывает на ничейной территории между военными и гражданскими, покуда он кадет, которого, невзирая на его низкое происхождение, милостиво допустили в Сандхёрст, он должен очень внимательно следить за тем, что говорит и делает.
   Выбора не было.
   – Разумеется.
   Леди Грэнтэм задумчиво наблюдала за танцующими парами. Ее веер то складывался, то раскрывался, пока глаза внимательно следили за тем, что происходит в зале. Стоило ее супругу извиниться перед Констанс Норбери за то, что он на время следующего танца лишает ее общества леди Честертон, как леди Грэнтэм направилась в сторону гостьи.
   – Какое очаровательное платье у Грейс, – заметила она, шурша своей шелковой черно-зеленой туникой.
   – Она была бы рада это слышать, – улыбнулась леди Норбери. – Мне оно тоже нравится, хотя, пожалуй, темновато для ее возраста да и не последней моды. Грейс же, напротив, полагает, что уже выросла из светлых тонов. – Леди Норбери снова улыбнулась. – Разумеется, все получилось так, как она хотела.