– Гляди-ка! Вот и они, легки на помине.
   – Ты идешь? – Грейс протянула подруге руку, но та отмахнулась.
   – Возвращайся одна, – ответила она. – А я проведу остаток вечера в компании бисквитов с орехами, марципаном и шоколадом.
   Грейс рассмеялась и горячо поцеловала подругу в щеку.
   – Я тебя люблю, Бекки!
   – Я тебя тоже, моя дорогая именинница, – отвечала Бекки, прижимаясь к подруге щекой.
 
   – Я считаю дни, это ожидание сведет меня с ума, – говорил Стивен.
   – Уверен, что у тебя все будет в порядке.
   Стивен пожал плечами. Возражения вмиг вылетели из головы, когда он увидел Грейс.
   – Джереми, я уже ушел, – подмигнул он другу, всплескивая руками.
   – Стиви…
   Грейс ухватила брата за рукав. Она умоляла его остаться, хотя и не вполне была уверена в том, что действительно хочет этого.
   – Все хорошо, – прошептал Стивен, целуя сестру в ухо.
   И, заговорщицки подмигнув, пошел прочь, держа в одной руке бокал и глубоко засунув другую в карман брюк. Грейс видела, как он пробирался между гостями своей расхлябанной, ленивой походной. Стивен выглядел таким потерянным, что сестре стало жаль его.
   – Твой брат не военный, – заметил Джереми.
   – Ты прав. – Она подняла на него взгляд, полный горечи. – Только не думай плохо о полковнике. Он хороший отец, но…
   – Прежде всего офицер? – докончил за нее Джереми. – Я знаю. Мой тоже был таким: сначала солдат, потом отец.
   – Был?
   – Несколько лет назад он умер. – Голос Данверса звучал жестче, чем обычно.
   Щеки Грейс запылали.
   – Я не знала, прости… – Она хотела взять его за локоть, но Джереми стряхнул ее руку.
   – Ни к чему трубить об этом во всеуслышание. – Он отвернулся, потягивая вино. – Достаточно того, что я о нем помню. Видишь ли, Грейс, – продолжал он, теперь уже почти грубо, – некоторых вещей ты до сих пор обо мне не знаешь…
   – И в этом виновата я?
   Она хотела, чтобы это прозвучало как шутка, но вышло довольно подавленно, хотя и доверительно.
   – Нет. – Джереми поджал губы. – Дело только во мне.
   Есть тени, есть и свет. Есть свет, есть и тени.
   – Я хотела поблагодарить тебя еще раз, – прошептала она. – За книгу.
   Джереми слегка выпятил нижнюю челюсть и будто задумался.
   – Крайне неудачный выбор.
   – Я так не считаю, – улыбнулась Грейс. – Совсем напротив.
   Их взгляды встретились. Джереми взял руку Грейс и поднес к своим губам так, что она сквозь шелковую перчатку почувствовала его горячее дыхание. На этот раз глаза его оставались открытыми, и вот уже в который раз Грейс показалось, что он разглядел в ней нечто такое, чего, кроме него, не видел никто.
 
   – И как долго ты еще намерен это терпеть? – Сесили показала подбородком в сторону Джереми и Грейс, чьи фигуры черными силуэтами вырисовывались на фоне сумерек. – Как ты можешь оставаться таким спокойным, когда он так бесцеремонно втискивается между вами?
   Леонард в задумчивости разглядывал бокал в своей руке.
   – А знаешь, я ее понимаю, – неожиданно произнес он. – Джереми другой. Он не такой, как все мы, с кем ей до сих пор приходилось иметь дело. И это должно было произвести на нее впечатление. С ее-то тягой ко всему необычному…
   Некоторое время Сесили молчала.
   – Ты можешь потерять ее, если будешь недостаточно осторожен, – заметила она наконец.
   Ее голос звучал мягко, почти с нежностью.
   На лице Леонарда мелькнула улыбка.
   – Нельзя потерять то, что вошло тебе в плоть и кровь. Грейс давно уже стала частью меня самого, поэтому она останется со мной навсегда.
   Сис осторожно коснулась его пальцев.
   – А не кажется ли тебе, что…
   – Нет! – Это слово резануло ее слух, как осколок стекла. – В сентябре мы разъедемся по своим полкам, и, в то время как Джереми будет год за годом коротать в бог знает каком отдаленном гарнизоне, я через пару лет вернусь сюда, к Грейс. – Тут его голос словно растаял. – Не успеет закончиться это лето, как она его забудет. Постоянство никогда не было ее сильной стороной.
   Сесили прижалась к брату, обхватив его локоть обеими руками, и посмотрела на него снизу вверх. Его глаза неотрывно следили за темными силуэтами, которые снова пришли в движение. Они не касались друг друга, но приблизились настолько, что это стало почти неприличным. Похоже, Джереми и Грейс слишком увлеклись беседой.
   – Она принадлежит мне, Сис, – повторил Леонард. – И когда-нибудь она об этом вспомнит. Я знаю.

10

   На несколько часов почтенное здание Королевского военного училища превратилось в сумасшедший дом. Сто двадцать молодых людей толкались возле кабинета заместителя коменданта, чтобы отыскать свои фамилии в списке на двери. Возгласы удивления сменялись криками радости. Одни хлопали друг друга по плечам и обнимались, другие облегченно вздыхали, у третьих от радости подкашивались колени. Были и те, кто разочарованно прикусывал губу или тут же опускался на ступеньки и, раздавленный позором, обхватывал руками голову, представляя себе состояние родителей, наверняка уже получивших известие о его неудаче.
   – Четырнадцатый! Четырнадцатый! – вопил Саймон, восседая на закорках у Ройстона, при виде внушительной фигуры которого кадеты бросались врассыпную.
   В одной руке Саймон Дигби-Джонс сжимал фуражку, в другой держал конверт из военного министерства, какие заместитель коменданта со словами поздравлений вручал всем выпускникам.
   – Че-е-тырнадцатый! – пропел Саймон, наклоняясь к Фредди Хаймору и не обращая внимания на его озабоченную физиономию.
   Рядом смеялся Леонард, приобняв одной рукой словно окаменевшего Джереми и положив другую на плечо Стивену, на лице которого играла блаженная улыбка.
   – Надеюсь, счастье и впредь будет благоволить нам и мы больше никогда не увидим этой мрачной рожи, – кивнул Лен в сторону Фредди.
   – О, священный мешок с сеном, ты становишься тяжелым. – Уже во дворе Ройстон попытался сбросить Саймона и запыхтел при этом, как норовистая крестьянская лошадка. – Как видно, в последние несколько недель ты питался не одним только воздухом любви!
   Он сорвал с головы фуражку, которая сползла ему на затылок, и рухнул на газон.
   – Разве я не говорил, что тринадцать для меня – самое счастливое число!
   Ройстон утер с лица обильный пот и, широко улыбаясь, обвел глазами нежившихся на траве товарищей.
   – А разве сегодня не девятнадцатое? – удивился Леонард. – Прекрасный день, как девятнадцатая весна известной молодой особы… – Тут Ройстон принялся колотить Лена своей фуражкой, и тот захлебнулся от хохота.
   – Захлопни рот и вскрой наконец свое письмо! – оборвал его Эшкомб.
   Все замолчали. Наступила торжественная и пугающая минута.
   – Давай, Джереми, ты старший, – толкнул приятеля Саймон.
   Джереми равнодушно смотрел на конверт в своей руке, вдруг ставший тяжелым, как кусок свинца. Сегодня он был потрясен, увидев свою фамилию четвертой в списке, сразу после Леонарда, от которого отстал на целых пять очков. Он снова начал роптать на судьбу, как в прежние времена, а при мысли о возвращении в свой полк, к старым сослуживцам, которые будут насмехаться над честолюбивыми планами его молодости, у Джереми на затылке волосы вставали дыбом.
   – Нет, сначала ты. – Данверс медленно положил свое письмо на землю.
   С сияющим лицом Саймон разорвал конверт и ахнул.
   – Что?
   – Говори же!
   – Ну!
   Дигби-Джонс упал на спину, прижимая к груди листок, и заболтал ногами.
   – Королевский Суссекский, – выдохнул он в небо, которое никогда еще не казалось ему таким голубым. – Первый батальон.
   Никто из товарищей не позавидовал ему, хотя каждый из них был бы рад получить место в этом полку. Он образовался в ходе последней успешной реформы армии в результате слияния двух полков, и первый его батальон имел действительно славную, почти двухвековую историю: Гибралтар и Квебек, Мартиника и Гавана, Санта-Лючия и Майда… Служить там считалось большой честью. Не менее радовало и то, что полк стоял в Чичестере, симпатичном старинном городке с готическим кафедральным собором нормандской эпохи.
   Чичестер располагался между холмами Сауз Даунса и побережьем, на плодородной равнине Западного Суссекса, неподалеку от портового городка Хаванта и всего в сорока пяти милях к югу от Гилфорда. Через него проходила железнодорожная ветка, связывающая Ватерлоо и Портсмут.
   Ада будет совсем рядом!
   Нависшая тишина разразилась бурным ликованием.
   – Давай, Стиви, теперь ты!
   С утра Стивен ходил как пьяный. Вопреки всем ожиданиям, он не только выдержал экзамен, но и оказался в списке на почетном одиннадцатом месте и до сих пор не верил своему счастью.
   Когда он развернул листок, глаза его вспыхнули, а потом лицо расплылось в широкой улыбке.
   – Королевский Суссекский. Первый батальон.
   Ошарашенный, он не замечал ни дружеских тычков, ни поздравлений, ни радостных возгласов.
   – Возраст любви, дорогой друг. – Ройстон толкнул Леонарда, который был на два месяца старше его, и указал на конверт в его руке.
   Лен уверенно сорвал печать и обвел приятелей сияющим взглядом.
   – И я с вами, ребята!
   Аплодисменты в его честь еще не смолкли, а Ройстон уже успел вскрыть свой конверт. Пробежав глазами листок, он прикрыл ладонью глаза и глубоко вздохнул:
   – Нет, нет, это было бы слишком хорошо…
   Потом поднял голову, безнадежно махнул рукой и мрачно кивнул, оглядев сочувственные лица приятелей. Вдруг уголки его рта лукаво задергались:
   – Ну что ж, придется мне потерпеть вас еще немного…
   – О черт!
   – Проклятье, Рой, как ты нас напугал!
   – Поздравляю, старый пустомеля!
   Под градом тумаков, тычков и похлопываний массивная фигура Ройстона оставалась неподвижной, в то время как с губ не сходила печальная усмешка.
   Теперь взгляды всех четверых устремились на Джереми, равнодушно разглядывавшего бумагу в своей руке.
   Его надежды на место в Королевский Суссекский таяли с каждым вскрытым письмом, пока, согласно всем законам теории вероятности, окончательно не сошли на нет. Однако чувство справедливости позволяло ему рассчитывать, по крайней мере, на не менее почетное назначение. Может, в Королевский Западно-Суррейский в Гилфорде или в Беркширский в Ридинге… Однако какое бы решение ни было принято на авеню Конной Гвардии в Лондоне относительно кадета Данверса, менять его было уже поздно. На этом листке писали, словно вырезали на камне.
   Внешне невозмутимый, но с натянутыми до предела нервами, Джереми развернул бумагу. Между его сдвинутыми бровями появилась складка, в то время как глаза, темные и блестящие, как два отполированных камня, снова и снова пробегали роковые строчки.
   – Ну же, не томи!
   – Что там?
   – Королевский Суссекский, Первый…
   Голос у Ройстона был сухой и тихий, похожий на шуршание листьев осенью.
   Курсанты взвыли, как стая волков, и все четверо повалились на траву, где еще долго катались, толкаясь, обнимаясь и хохоча от счастья.
   Приоткрылась дверь, за которой лежал мир, полный неожиданностей и приключений. А они были непобедимы как боги, и сила била из них ключом.
   Наконец посреди всеобщей неразберихи и ликования Саймон запрокинул голову и провозгласил, тыча пальцем куда-то в небо:
   – Мы – самые-самые! И нам принадлежит мир!

11

   На рассвете сильный ливень словно вымыл висевшую в воздухе летнюю пыль. Солнце еще разгоняло последние тучи, наполняя мир бледно-золотистым светом, мокрые листья походили на изумруды, а фасад здания Королевского училища сверкал, словно был сделан из тончайшего фарфора.
   Гремевший над плацем радостный марш никого не мог оставить равнодушным: ни коменданта вместе с его заместителем в увешанных орденами и медалями мундирах, ни офицеров и профессоров с воспитателями, чья небесно-голубая форма казалась прозрачной и переливающейся в лучах солнца, как стрекозиные крылья.
   Одни только лошади, бока которых лоснились, отражая блеск парадного убранства, оставались невозмутимы. Лишь их не трогали салюты, громовые приказы и взрывы аплодисментов.
   Легкие платья – белые, голубые и розовые, – купленные или сшитые специально по этому случаю, с кружевами, воланами, оборками и драпировкой из тюля, воскрешали в памяти обстановку воскресного дня в летнем саду. Разноцветные ленты на шляпках и изящных зонтиках трепетали, как крылья бабочек. Костюмы мужчин – котелки, цилиндры и сюртуки с накрахмаленными белыми сорочками – настраивали, напротив, на серьезный лад. Между ними мелькали мундиры военных – зеленые, красные, серые, действующих и ушедших в историю полков, – один взгляд на которые навевал воспоминания о славных победах прошлого.
   Но и они не могли отвлечь внимание от героев дня. Повседневную синюю форму кадеты сменили на парадную, ало-черную, с золотыми пуговицами. Их стройные колонны тянулись по плацу сверкающими змеями, так что у зрителей перехватывало дыхание.
   – Невероятно! Она опять за свое! – простонала Сесили, неотразимая в своем легком платье с незабудками на кремовом фоне.
   Ее слова относились к Бекки, которая пробилась в первый ряд с букетиком полевых цветов в руке и оттуда посылала Стивену воздушные поцелуи.
   – Оставь ее в покое, – сердито одернула подругу Грейс. – В конце концов, это касается только ее и Стивена.
   – Сесили! – Сис повернула голову, почувствовав на своем плече руку Констанс Норбери. – Прошу тебя, будь помягче с Бекки. Не каждому, как тебе, посчастливилось вырасти рядом с гувернанткой и матерью и во всех тонкостях изучить этикет.
   Щеки Сис залила легкая краска.
   – Конечно, леди Норбери, простите меня…
   Однако стоило ей повернуть голову в сторону кадетов, как на лице снова появилась злая гримаса.
   – И все-таки она ведет себя возмутительно. – Сис с вызовом скосила глаза в сторону Грейс.
   Та же глядела куда-то вперед, поверх зеленой с лентами шляпки Ады.
   – Прошу прощенья…
   Сесили внимательно следила, как Грейс пробиралась сквозь толпу, то там, то здесь останавливаясь, чтобы ответить на приветствия. Сесили даже привстала на цыпочки, чтобы разглядеть ту, к кому направлялась Грейс. Однако чопорная дама средних лет в неброском платье в сероватых и бледно-коричневых тонах показалась ей незнакомой. Сис пожала плечами и снова сосредоточилась на выпускниках, один из которых выглядел сегодня особенно потрясающе.
 
   Грейс застыла в нерешительности: не ошиблась ли она? Светлые пепельные волосы под скромной шляпкой, загорелое, но от природы, по-видимому, бледное лицо, черты которого нельзя было назвать ни изящными, ни грубыми, – во всем этом как будто не усматривалось ни малейшего сходства с Джереми. И в то же время эта женщина чем-то напоминала его. Быть может, причиной тому был невидимый барьер, отделявший ее от остальной публики, за которым она, казалось, чувствовала себя пусть и не вполне комфортно, зато более-менее уверенно.
   – Простите… миссис Данверс?
   Серые глаза испуганно заблестели, однако женщина тут же взяла себе в руки.
   – К вашим услугам.
   Вблизи ее лицо оказалось жизнерадостным, несмотря на усталость в глазах. Грейс поняла, что миссис Данверс еще довольно молода, хотя в уголках рта и по линии носогубного треугольника уже пролегали глубокие морщины – признак нелегкой жизни.
   Грейс широко улыбнулась и протянула ей открытую ладонь.
   – Прекрасно, рада вас видеть! А я – Грейс, Грейс Норбери.
   На лице дамы отразилось удивление, судя по всему, имя Грейс она слышала впервые.
   – Сестра Стивена, – пояснила Грейс. – Они с Джереми друзья и вместе сидят на занятиях. Мой отец – профессор тактики, и Джереми бывал у нас на выходных…
   Грейс невольно повышала интонацию к концу каждой фразы, словно задавала вопросы.
   – В самом деле? – Миссис Данверс неохотно взяла руку Грейс и теперь смотрела на нее скорее с любопытством.
   Некоторое время Грейс чувствовала себя неловко, однако вскоре лицо миссис Данверс прояснилось, она от души рассмеялась и крепко пожала руку новой знакомой.
   – Ах, простите меня… Видите ли, мой сын никогда не отличался общительностью.
   В мгновенье ока скованность в ее движениях исчезла, и Грейс словно физически ощутила исходящее от миссис Данверс тепло, которое окутало ее, окружив атмосферой домашнего уюта.
   – Позвольте с вами не согласиться, Джереми вовсе не таков, – смеясь, возразила Грейс. – Кстати, от имени своих родителей и от себя лично поздравляю вас с выпускником! Вы, наверное, гордитесь своим сыном!
   – Горжусь? – повторила миссис Данверс, словно пробуя это слово на язык.
   Она сразу посерьезнела и снова замкнулась в себе, будто захлопнула перед носом собеседницы дверь. Отыскав глазами сына, она помахала ему рукой и повернула к Грейс лицо с чуть приподнятыми уголками губ. Это была так знакомая Грейс полуулыбка Джереми.
   – Я рада, что он достиг того, к чему так стремился. – Миссис Данверс произносила слова медленно, будто с трудом ворочала языком. Джереми тоже иногда говорил так. – И, что бы он там ни думал, очень уважаю его за то, что он так и не поддался на мои уговоры…
   Воздух вибрировал от барабанной дроби, громовых команд и металлических звуков духового оркестра, но Грейс в полной мере ощутила всю тяжесть невысказанного, оставшегося за этими словами.
   – Позвольте представить вас моей матери, – неожиданно предложила Грейс. – Она будет рада познакомиться с вами.
   Миссис Данверс нерешительно посмотрела туда, куда указывала Грейс. Толпа как раз расступилась, и им хорошо было видно, как Констанс Норбери танцует вальс, держа за руки какую-то маленькую девочку. Грейс знала, что ее мать умеет расположить к себе даже самых застенчивых и мрачных людей, и в очередной раз надеялась на ее обаяние. Постепенно Грейс почувствовала, как тяжелый, пронизывающий взгляд ее собеседницы смягчился и в воздухе будто снова потеплело.
   – Разумеется. С большим удовольствием, мисс Норбери, – ответила миссис Данверс.
   – Она хорошо подумала? – Леди Эвелин то раскрывала, то схлопывала веер, блуждая взглядом по спортивному залу Сандхёрста, превращенному в тот вечер в бальный. – Пусть не обольщается ни богатством, ни титулами. – Брови графини поднялись. – Кому как не мне знать, чего это может ей стоить!
   Турники, перекладины, рапиры и прочий спортивный инвентарь отнесли в подсобку. Теперь почти ничто не напоминало о тех мучениях, которым некогда подвергали здесь молодых людей: о жгучей боли в мускулах, о поте в три ручья и о сложнейших трюках на грани профессиональной акробатики. Вместо этого зал наполняла легкая танцевальная музыка, – вальсы, кадрили, мазурки, – редкая в этих суровых стенах, привычных скорее к громовым маршевым раскатам.
   Тафта и крепдешин, муслин и тюль в оторочках из перьев и меха сверкали и переливались самыми невообразимыми оттенками, от бирюзового до небесной сини, от лимонно-желтого до зелени незрелых яблок, от пурпурного и кораллового до ультрамарина, от слоновой кости до темного серебра. Вечерние туалеты дам делали зал похожим на оранжерею, наполненную цветущими туберозами, лилиями и орхидеями, над которыми порхали тропические бабочки и райские птицы. Несмотря на открытые настежь зарешеченные окна, воздух, пропитанный испарениями пота и парфюмерии, оставался тяжелым.
   – Я прошу тебя, Эвелин…
   По голосу лорда Эшкомба чувствовалось, как ему наскучила вся эта суматоха. С каким удовольствием он укрылся бы от нее в стенах родного дома или отправился бы бродить по окрестным лугам с ружьем за плечами в сопровождении своры охотничьих собак!
   – Нет, Натаниэль, – возразила леди Эвелин, не глядя на супруга. Сейчас ее внимание полностью сосредоточилось на молодой паре, проплывающей мимо них в темпе вальса и, судя по тому, как графиня поджала губы, не вызывающей у нее никаких теплых чувств. – Похмелье будет тяжким, и родительский долг обязывает меня не допустить непоправимого! – Миссис Эшкомб угрожающе возвысила голос. – Как будто у меня других забот нет…
   Высокая и очень тонкая, с аристократическими чертами лица, леди Эвелин походила на породистую лошадь, особенно когда горячилась. Она перевела серые глаза на своего первенца.
   – У леди Сесили есть вкус и стиль. Не могу взять в толк, как она могла тебя выбрать?
   – Благодарю за предупреждение, матушка, – сухо ответил Ройстон, словно не расслышав последних слов, – но ваше родительское благословение – вот единственное, о чем я прошу.
   – Зачем оно тебе? – удивилась леди Эвелин. – Скоро ты станешь совершеннолетним и тогда сможешь делать, что захочешь, в чем, впрочем, тебе и так никогда никто не препятствовал. Взгляните-ка, дорогие мои. – Графиня ткнула сложенным веером в сторону половиц, на которых, несмотря на тщательную полировку, виднелись многочисленные царапины и трещины – красноречивые свидетельства их почтенного возраста. – И туда. – Веер описал дугу и остановился в направлении шторы, из-под которой торчала плохо спрятанная трапеция и кольцо. – Поневоле начинаешь сомневаться в могуществе нашей империи, если даже в Сандхёрсте для такого вечера, как сегодняшний, не нашлось лучшего помещения. – Графиня вздохнула. – Не говоря уже об этих жалких бумажных гирляндах.
   Отец с сыном понимающе переглянулись. Граф положил левую руку на плечо Ройстона, а правой сжал его ладонь:
   – Мое благословение у вас есть в любом случае…
   – Могу ли я надеяться, мисс Норбери… – Родерик Эшкомб остановил свои детские светло-серые глаза на Грейс. – Если вы, конечно, не приглашены, не помолвлены и никому ничего не обещали…
   Грейс рассмеялась.
   – Не приглашена, не помолвлена, это так, мистер Эшкомб. Но, увы, обещала.
   – Это невозможно! – вскричал возмущенный Родерик Эшкомб. – Что это за джентльмен, который может так долго ждать танца с такой дамой, как вы…
   – Спокойно, Грейс, спасение близко, – улыбнулся Ройстон, хватая Грейс за локоть.
   – Эй! – запротестовал Родерик. – У тебя уже есть дама сердца, зачем тебе еще одна?
   – Утри пот за ушами, братец. Может, тогда найдешь себе даму по возрасту.
   Он стукнул брата по спине и потащил Грейс на середину зала.
   Бледное, бесформенное лицо Родерика сразу помрачнело. Проводив пару глазами, он вздохнул, однако почти тотчас оживился и занялся поисками новой жертвы.
   Ройстон отвел Грейс в угол зала.
   – Я хочу попросить тебя об одном одолжении, – сказал он. – Собери наших снаружи, возле двери. Сис и я хотим вам кое о чем сообщить. Лен уже знает.
   Грейс схватила его за руку. Сердце ее забилось, глаза заблестели.
   – Так, значит, вы…
   Ройстон приложил указательный палец к ее губам и хитро подмигнул. После чего, курсируя между гостями, направился к коменданту и, щелкнув каблуками, о чем-то с ним заговорил. Грейс пожала плечами и, вновь погрузившись в суету бала, как рыба в морские волны, отправилась на поиски своих.
   – Ну, что скажешь? – Бекки подбоченилась и закрутила головой. Стивен округлил глаза. – Как тебе моя новая прическа? – подсказала она, возвысив голос.
   Стивен перевел взгляд на ее подколотые изящными шпильками волосы, однако, как ни старался, не мог понять, в чем состояла новизна прически и чем она отличалась от других. Тем не менее он давно уже знал от своих сестер, что на этот вопрос Бекки, как и на другие ему подобные, существует один-единственный возможный ответ:
   – Да… очень мило.
   Несколько секунд Бекки сияла от счастья, а потом ее лицо омрачилось.
   – Как тебе больше нравится, так или как я обычно ношу? – недоверчиво спросила она.
   Стивен беспомощно опустил взгляд. В последнее время он все чаще чувствовал себя неловко в присутствии Бекки. Вероятно, он был последним, кто заметил, что она видит в нем больше, чем просто брата лучшей подруги. Это произошло в год окончания школы в Челтенхэме или накануне поступления в училище. Влюбленность Бекки стала для него маленьким потрясением, с которым он долго не мог мысленно примириться. Постепенно, осознавая этот факт, он стал смущаться и теряться в ее присутствии, пока наконец панический страх провалиться на экзаменах и не оправдать надежд отца не взял верх над всеми остальными его чувствами. Только теперь, когда стало ясно, что он не только не подвел отца, но и превзошел самые смелые его ожидания, а служба в полку и перспектива расстаться с приятелями больше не пугала, Бекки снова возникла в поле его зрения.
   Вот и сейчас, когда она стояла перед ним в своем нефритового оттенка платье, достаточно узком, чтобы подчеркнуть округлость бедер, и достаточно декольтированном, чтобы обратить внимание на пышную грудь, он не мог не признать ее по-своему очаровательной.
   Ему всегда нравилась, что она весела, забавна и никогда не обижается всерьез, но можно ли было назвать это любовью? Здесь отсутствовало что-то самое важное, что он видел и в отчаянных перепалках Ройстона и Сесили, и в скрытой, похожей на невидимую искру взаимной страсти Грейс и Джереми, и в таинственной, почти магнетической силе, которая все очевиднее притягивала друг к другу Саймона и Аду. Не умея найти подходящего слова для своего отношения к Бекки, Саймон не мог ни оттолкнуть ее, ни поддаться ее настойчивости. И его ответ на последний ее вопрос отличался все той же неопределенностью: