Страница:
Так появился человек, который первым в революционном лагере поверил в предательство Азефа - и {277} начал борьбу в целях разоблачения последнего. Для Азефа это было началом конца.
О подозрениях Бурцева Азеф узнал довольно скоро и при помощи Герасимова старался лишить его источников информации о секретах полицейского мира. Но в то же время он использовал эти подозрения и для другой цели: можно считать бесспорным, что именно с этого времени, - вскоре после провала Отряда Никитенко, - Азеф перестает быть полностью откровенным с Герасимовым и начинает многое скрывать от него, - даже из того, что непосредственно относится к боевой деятельности партии. На вопросы Герасимова он все чаще и чаще отговаривается незнанием, - и решительно отказывается наводить справки, ссылаясь на то, что под влиянием кампании Бурцева многие стали относиться к нему с подозрением и его расспросы неизбежно поведут к ПОЛНОМУ провалу.
Для Герасимова этот последний довод был вполне убедителен. История с кампанией против Столыпина и дело с "заговором на царя" с такой убедительностью показали, какие особо важные услуги полицейскому розыску может приносить Азеф, что значение последнего в глазах Герасимова поднялось на огромную высоту. Задача "бережения Азефа" стала в его глазах одной из главнейших задач охранной политики, и он ни в коем случае не был склонен толкать Азефа на рискованные шаги, а скорее был даже готов давать ему советы не размениваться на мелочи и беречь себя для особо важных дел, - для предупреждения террористических актов центрального значения.
Тем более, что возможность возникновения таких "особо важных дел" с каждым днем становилась все более и более вероятной.
Основное свое внимание в области партийной работы после возвращения в Россию в феврале 1907 г. Азеф сосредоточил на общеорганизационных делах: руководил издательской деятельностью, налаживал склады литературы, ставил транспорт ее в провинцию.
{278} В конце концов, ни на какую другую работу он и не был способен: не литератор, не оратор, без интереса к теоретическим вопросам, он не годился и для роли организатора, имеющего дело с живыми людьми, так как за последние годы в нем развились диктаторские замашки, которые отталкивали от него всех мало-мальски самостоятельных людей и с которыми мирились, как с неизбежными недостатками, только те, кто давно и хорошо его знал и высоко ценил за прошлое. Не малую роль в выборе работы играли для Азефа и соображения совершенно иного порядка: расходы на издательскую деятельность, которую Азеф брал под свой контроль, были наиболее крупной статьей партийного бюджета, после расходов на боевую деятельность, - а Азеф всегда любил иметь дела с крупными суммами партийных денег.
Любовь к таким крупным суммам заставила его в этот период заинтересоваться и различными источниками пополнения партийной кассы; именно в это время им был выдвинут план печатания для этой цели фальшивых денег, - план, который не получил движения не из-за отсутствия у Азефа доброй на то воли (Переговоры по этому вопросу Азеф вел с А. С. Турба (расстрелян в сентябре 1918 г. большевиками в Вологде вместе с рядом других социалистов-революционеров), который был хорошим специалистом типографского дела и в тот период руководил легальными типографиями партии.).
Работе этого рода Азеф отдавался с большим усердием, - хотя и без большой пользы для партии. Но для всех было ясно, что она - только временное для него занятие и что на очереди стоит вопрос о возвращении его к его "главной специальности", - к боевой деятельности.
Общее политическое положение с каждым днем становилось все более и более безотрадным. Реакция праздновала свою полную победу. Все надежды на то, что правительство пойдет на уступки хотя бы умеренно-либеральным слоям общества были {279} окончательно изжиты. Вслед за делом о "заговоре на царя", - с тою же целью подготовки разгона Госуд. Думы, - было создано дело о "заговоре социал-демократической фракции" этой Думы, которую обвиняли в том, что она якобы подготовляла вооруженное восстание. На этот раз основание для разгона Думы было признано достаточным и 16-го июня 1907 года она была распущена. Одновременно был изменен избирательный закон, - в направлении отстранения демократических слоев населения от участия в выборах членов Государственных Дум. Параллельно росли репрессии.
Гершуни, который немедленно же после своего возвращения в ряды партии начал вести кампанию за необходимость основное внимание сосредоточить на террористической борьбе, встречал все больше и больше сочувствия. Он доказывал, что пришло время для нападения на "центр всех центров", т. е. на самого царя, личная роль которого теперь уже ни для кого не представляла тайны.
Принципиальный вопрос о необходимости отмены старого решения и о признании допустимости выступления против царя в Центральном Комитете партии социалистов-революционеров формально поставлен был немедленно же после разгона второй Государственной Думы. Обсуждался он на собрании, которое состоялось в Финляндии, - кажется, в Выборге. Это собрание не было многолюдным. Наверняка на нем присутствовали Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф, - возможно, также и Ракитников с Авксентьевым. Заседание, как обычно тогда бывало, вел Натансон. Он тоже считал, что вопрос о цареубийстве назрел и во время предварительных разговоров на эту тему высказывался в положительном смысле, - за то, что партия должна взяться за это дело. Но теперь, считая необходимой крайнюю осторожность при решении ответственного вопроса, он взял на себя функции противника цареубийства и пытался подыскивать аргументы, которые могли бы говорить против такого выступления. Заседание превратилось главным {280} образом в диалог между ним и Гершуни. Со щепетильной осторожностью Натансон перебирал все те доводы, которые заставляли партию в прошлом быть против цареубийства: вера крестьян в "царя-батюшку", настроение колеблющихся элементов, настроения в армии, опасения дать выигрышный козырь в руки реакции... Но в ответ на каждое его замечание Гершуни приводил целый ряд фактов, которые свидетельствовали, что все эти доводы, столь веские еще в недавнем прошлом, теперь потеряли всякое значение. и с запальчивой страстностью доказывал, что после опыта восстаний 1905 г. и двух Дум есть аргументы только за цареубийство, но нет ни одного против.
Чернов все время секундировал Гершуни, полностью поддерживая его. С ними были и все остальные участники собрания, - если таковые имелись. Натансона во всяком случае никто не поддерживал.
Азеф активного участия в прениях не принимал и только изредка бросал реплики в поддержку Гершуни. Общее мнение его было известно: в это время он не скрывал своего "глубокого убеждения, что только цареубийство может изменить создавшееся политическое положение, неудержимо развивавшееся в сторону реакции" (Н. И. Ракитников).
Его положение вообще было очень сложным. Он знал, что когда говорят о "походе на царя", то все имеют в виду его, как бесспорного кандидата на ведение этого предприятия. Об этом ему все время твердил Гершуни, который даже усилившиеся подозрения против Азефа приводил в качестве довода в пользу своего предложения: дело против царя, успешно проведенное Боевой Организацией под руководством Азефа, заставит замолкнуть всех обвинителей и с полной наглядностью покажет, как глубоко ошибочны, даже преступны были их подозрения.
И в то же время Азеф, - в этом нет никакого сомнения, - ясно понимал всю специальную опасность этого дела для него лично. Проектируемый поход против царя в создавшейся обстановке не мог не быть последним в {281} его многолетней двойной игре: если он допустит убийство царя, то его погубит полиция; если покушение не удастся, тогда подозрения революционеров превратятся в уверенность. Он стоял как на распутье: направо поедешь - коня потеряешь, налево свернешь - самому не быть живу... И, тем не менее, двигаться вперед было необходимо: с одной стороны, его тянул Гершуни; а с другой, - в ту же сторону, хотя, конечно, и по совершенно иным мотивам, - подталкивал Герасимов.
Последний, по его рассказам, был подробно информирован Азефом о положении вопроса с царем. Специально совещался с ним Азеф и перед только что описанным решающим заседанием Центрального Комитета. Общие инструкции, которые Герасимов дал Азефу, сводились к следующему: Азеф должен был, - если это не вредило его положению в партии, - пытаться мешать положительному решению вопроса о цареубийстве (никаких попыток в этом направлении, - как видно из уже сказанного, - Азеф делать и не пытался); в случае же, если вопрос о цареубийстве будет решен в положительном смысле, Азеф должен был взять это дело в свои руки, чтобы изнутри парализовать работу восстанавливаемой Боевой Организации.
Заседание Центрального Комитета закончилось так, как оно и должно было при создавшемся положении закончиться: единогласно было признано, что вопрос о цареубийстве назрел и что партия должна взять на себя его организацию; для этого, конечно, должна была быть восстановлена Боевая Организация. Так как для этого последнего требовалось проведение предварительной работы, то окончательное вынесение решения по этому вопросу было отложено на осень.
Вскоре после этого заседания, - уже в начале июля 1907 г., - Азеф и Гершуни выехали заграницу.
Своим пребыванием там они воспользовались для {282} ряда переговоров по вопросу о восстановлении Боевой Организации. Важнейшим этапом среди них были переговоры с Савинковым, имевшие место в конце августа в Швейцарии. Инициатива их принадлежала Азефу. Гершуни вообще очень невысоко ценил Савинкова, которого он впервые увидел заграницей в самом начале 1907 г. "Я не знаю, чем он был, говорил он тогда же Чернову, - я видел лишь, чем он стал. Мы можем считать, что его нет". Так оценивая Савинкова, Гершуни, - естественно, - не мог быть горячим сторонником привлечения его к руководящей работе в Боевой Организации. Мнение самого Азефа о Савинкове по существу было немногим лучшее, чем мнение Гершуни. Его непригодность для руководящей работы в терроре Азеф превосходно видел. "Павел Иванович (псевдоним Савинкова), - говорил он в доверительных беседах, - чересчур импрессионист, чересчур невыдержан для такого тонкого дела, как руководство террором". И, тем не менее, именно Азеф настаивал на том, чтобы были сделаны все усилия для привлечения Савинкова. У него были специальные причины для этого: выступая в трудный поход, где опасности грозили ему со всех сторон, он хотел иметь около себя человека, проницательности которого он мог не опасаться и на преданность которого он мог полностью положиться.
Переговоры с Савинковым не были успешными и вообще носили очень своеобразный характер: Савинков обеими ногами стоял на почве тех взглядов, которые ему за год перед тем внушил Азеф. Он искренне принял за чистую монету все те соображения о невозможности для террористов при старых методах работы преодолеть полицейскую охрану, которые ему были внушены согласованными усилиями Азефа и Герасимова, - и теперь только поражался непоследовательности Азефа, так быстро изменившего свою точку зрения. Положение Азефа в этом споре было не особенно завидным: Савинков все время бил его его же собственными аргументами, - и не удивительно, {283} что от деловых доводов по существу Азефу весьма быстро пришлось отступить на заранее у него заготовленные позиции соображений "морального порядка". Не имея возможности спорить против своих же собственных аргументов о том, что террор при старом уровне боевой техники не может быть успешным, он с особой силой настаивал на том, что "долг террориста при всяких обстоятельствах и при всяких условиях работать в терроре"; что особенно повелительным этот долг становится в периоды, подобные тому, который переживала Россия в тот момент разгула реакции, когда даже неудавшееся покушение имело бы моральное значение, показывая, что в стране еще не умер дух протеста. Именно поэтому Азеф звал делать новые террористические попытки, как бы ничтожны не были шансы на практический успех.
Доводы эти, конечно, не могли убеждать. Савинков совершенно правильно отвечал Азефу, что он, - наоборот, - считает себя морально не в праве звать людей на борьбу, когда не имеет веры в возможность успеха, - когда есть все основания ждать, что их гибель будет бесполезной. С соображениями о необходимости дать какой-нибудь ответ реакции Савинков был согласен, - но для этого он предлагал пойти совсем иным путем и перейти к системе открытых нападений целых групп вооруженных террористов, совершающих свои набеги без предварительной подготовки старого типа, а исключительно на основании сведении, собираемых через посредство партийных организаций. Конечно, и для такой работы необходимо восстановление Боевой Организации, - но эта Организация должна быть совсем иного типа, чем старая: в нее должно входить несколько десятков человек, для чего должны быть мобилизованы все боевые силы партии.
Азеф и Гершуни с этими предложениями не согласились. Они стояли за старый тип построения Боевой Организации и за старый тип ее работы. В такой Боевой Организации Савинков участвовать отказался: {284} он неправильно понимал причины неудач своей боевой работы последних лет, - но он верно чувствовал, что все это время бился головой о стену, - и не был склонен продолжать эту безнадежную игру.
Обратно в Россию Азеф вернулся уже осенью, - в самом конце сентября или даже в начале октября. Штаб-квартира Центрального Комитета помещалась в Финляндии, - в Выборге. Вопросу о Боевой Организации было посвящено специальное заседание. На него приехал и Савинков, - для того, чтобы защищать свой план организации боевой работы партии. После столкновений зимы 1906-07 гг. его сильно не любили в Центральном Комитете и встретили больше, чем холодно. Азеф и Гершуни молчали, не снисходя до спора. Подавляющим большинством все предложения Савинкова были отвергнуты. Было решено восстановить Боевую Организацию в ее старом виде. Для руководства ею свои силы предложили Азеф и Гершуни. Так как многие не хотели отпускать Гершуни от участия в общепартийной организационной работе, то было решено, что на первое время во главе Организации будет стоять один Азеф. Но всем было ясно, - как пишет один из участников этого заседания, Н. И. Ракитников, - что "как только ход подготовительных работ начатых Азефом, того потребует, Гершуни отдастся вполне террористической работе". Не официально же Гершуни и теперь стал ближайшим обязательным советником Азефа относительно всего, что касалось боевой работы партии. Он не принимал участия в технике этой работы, не входил в непосредственные сношения с вербуемыми людьми. Но каждый свой шаг Азеф предпринимал только после совещания с Гершуни и только с его одобрения. Они вдвоем с этого момента и до отъезда Гершуни за границу (вызванного его болезнью) становятся главными руководителями всей центральной боевой работы партии.
В качестве основной, - едва ли даже не единственной, - задачи перед восстановленной Боевой {285} Организацией Центральный Комитет поставил дело царя. Строго законспирированная, она должна была вести только одно это дело, не отвлекаясь в стороны других, относительно более мелких предприятий. Это не означало отказа от таковых. Наоборот, общая оценка положения, даваемая Центральным Комитетом, была такова, что заставляла его считать настоятельно необходимым всемерное развитие террористической борьбы, - и в соответствующем духе он давал свои инструкции. Но ведение всех этих остальных террористических предприятий центрального значения решено было сосредоточить в ведении Летучего Боевого Отряда "Карла", который с этого момента и формально перешел в ведение Центрального Комитета. Руководство этим отрядом со стороны Центрального Комитета было поручено Азефу и Гершуни.
{286}
ГЛАВА XVII
Летучий Боевой Отряд "Карла" и его гибель
Именно в этот период Азеф впервые вошел в непосредственные и тесные сношения с тем Летучим Боевым Отрядом "Карла", которому суждено было вписать последние трагические страницы в славную книгу о героической борьбе русских террористов-одиночек, - страницы, вся полнота трагизма которых особенно понятной становится только теперь, когда пред нами вскрываются закулисные стороны истории...
Осень 1907 г. несла начало тяжелой, мрачной полосы русской истории. Реакция торжествовала по всему фронту, с каждым днем захватывая все новые и новые позиции, - не только в мире политической борьбы, но и в общественной жизни, в литературе, в области личных настроений. Массовое движение было раздавлено. Под тяжестью репрессий согнулась деревня. Обессиленные прошлыми потерями и острым промышленным кризисом, молчали рабочие в городах. Совершенно прекратились политические демонстрации. Почти на нет сошла волна стачек. Стало ясно, что старый режим, - пусть только на время, - вышел победителем из схватки, - и это накладывало свою печать на настроения представителей тех групп, которые еще так недавно поставляли основные кадры активных деятелей различных революционных организаций.
Еще недавно здесь безраздельно господствовали боевые настроения. Личные интересы отступали на задний план, - растворялись в интересах коллективного "я" ведущей борьбу революционной массы. Любая личная жертва во имя блага этого коллектива казалась и возможной, и легкой... Теперь этот коллектив распадался, - и личные заботы и интересы выступали на первый план. Еще вчера проблема личного устройства в жизни целиком сливалась с проблемой коллективной переустройства всей русской жизни вообще, - казалась небольшим частным случаем последней. Сегодня, забыв о задачах коллектива, каждый начинал сам по себе решать проблему своего личного устройства.
Это настроение было общим для всех социальных слоев, которые активно участвовали в революционной схватке. Многие и многие из наиболее деятельных рабочих, еще недавно целиком отдавшие себя на служение коллективу и думавшие только об интересах класса, теперь прилагали все усилия к тому, чтобы выбиться в мастера, завести собственную маленькую мастерскую, сдать экзамен на учителя и т. д. Многие и многие из революционеров-крестьян, которые еще вчера шли впереди остальных в борьбе за коллективное решение земельной проблемы, теперь спешили использовать новые законы, специально созданные для того, чтобы разбить единство крестьянского движения, и уходили из общины на хутора, все внимание сосредотачивая на заботах об укреплении своего индивидуального хозяйства.[лдн-книги1]
С наибольшей силой этот уход в личную жизнь отразился в рядах революционной интеллигенции. Это было только вполне естественно. Моменты личного самоотречения всегда играли большую роль в настроениях представителей этого слоя. Перед многими из них всегда стояли широко раскрытыми двери для личного устройства, и не шли этим путем они исключительно потому, что не желали на нет становиться. Теперь такое желание явилось, - и большинство из них стремительно ринулось в эти открытые двери.
{288} Только очень немногие оставались на посту, стараясь в изменившейся обстановке и в изменившихся формах служить тому же делу, которому они служили раньше. Большинство уходило, - кто в науку, кто в работу по своей специальности, кто просто в личную жизнь. В лучшем случае люди оставались субъективно верны своим прежним идеалам, и на свой отход от революционной борьбы смотрели, как на временный, вынужденный обстоятельствами. Но обычно отход фактический был связан с отходом и идейным: встав на путь индивидуального решения проблемы личного устройства в жизни, люди искали оправдания своему поведению в идеологическом обособлении себя от коллектива, в теоретическом противопоставлении "прав личности" правам общества. Как сорная трава, бурно разрастались всевозможные сорта "индивидуализмов". И как неизбежное следствие, - в обстановке этого развала на смену старым ригористическим нравам революционной среды приходили настроения погони за удовольствиями и наслаждениями. Люди как будто бы стремились в этом отношении наверстать то, что ими было упущено за годы их участия в революционной борьбе. И в литературу, - печальной памяти литературу эпохи реакции, - мутной струей хлынула порнография... Создавалась обстановка, о которой поэт-сатирик тех лет так метко писал:
Разорваны по листику
Программки и брошюры,
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.
Славься чистое искусство
С грязным салом половым!
В нем лишь черпать мысль и чувство
Нам, - ни мертвым, ни живым.
Таковы были типичные настроения тех дней. Но они не были всеобщими. Было не мало одиночек, которые не могли или не хотели идти вровень с уходившей волною. Одни были выбиты революцией из {289} нормальной колеи своей жизни и теперь не могли вернуться в нее, - если бы даже и хотели. Другие, более цельные и стойкие по натуре, не хотели сворачивать с раз избранного пути, хотя порою и могли это сделать, - и в повальном дезертирстве других видели только лишний мотив для повышения своей собственной активности. А так как преодолеть растущую апатию они, естественно, не могли, так как разбудить активность масс им было не под силу, - то логика вещей с неизбежностью толкала их на путь партизанской борьбы одиночек. В них нарастали настроения отчаяния и обреченности, - и они шли в террор, движимые скорее чувством мести, чем верой в возможность победы.
В этом была своя логика: террористы-одиночки в свое время первыми начинали борьбу на аванпостных стычках с врагом, - в дни, когда массы еще не были достаточно активны. А теперь, когда массы уже перестали быть активными, такие же одиночки последними покидали поле борьбы, в арьергардных боях прикрывая отступление революционной армии... Отряд "Карла" составился из таких одиночек. Они составляли дружную, тесно спаянную семью, все члены которой вели почти аскетический образ жизни. В этом отношении они были антиподами многих из руководящих деятелей Боевой Организации Азефа. Этот последний не без успеха прививал своим ближайшим сторонникам мысль о необходимости для террориста по соображениям конспирации вести широкий образ жизни, не жалея средств партийной кассы: "когда речь идет о человеческих жизнях, - часто говорил он, - считать копейки не приходится." В Отряде "Карла", наоборот, всегда с большой щепетильностью относились к каждой партийной "копейке". Целый ряд членов Отряда не только ничего не брал из его кассы, живя на свои личные заработки, но и делал вклады в эту кассу.
А. А. Аргунов вспоминает, как поразил его подобный подход к партийным средствам, когда ему, в качестве кассира Центрального {290} Комитета, пришлось первый раз вести переговоры с "Карлом" о бюджете отряда: ни к чему подобному в сношениях с Азефом он не был приучен. Временами эта экономия партийных средств была даже чрезмерной и шла в ущерб интересам конспирации, но для настроений, господствовавших в Отряде, она была в высшей степени характерна.
Свою работу отряд строил по системе коротких ударов. Его основные базы находились в Финляндии, конституция которой делала проживавших на ее территории революционеров недосягаемыми для русской полиции. Там были конспиративные квартиры Отряда, их лаборатории, склады, архив. Там же жили все члены Отряда. Вся подготовительная работа велась при помощи сочувствующих, через которых собирали нужные сведения. Основное руководство этой работой было в руках "Карла", - но внутренние отношения в Отряде были построены на строго демократических началах и каждому из членов предоставлялась полная возможность для проявления личной инициативы. Исполнители выступали на сцену только тогда, когда вся подготовительная работа была сделана. Тогда они появлялись из Финляндии в Петербург, наносили намеченный удар и затем те из них, кто не был арестован, вновь скрывались в Финляндию.
Типичным примером работы Отряда было убийство главного военного прокурора ген. Павлова, - главного руководителя военно-полевых судов. Павлов знал, что его деятельность сделала его ненавистным для революционеров: когда он появился на трибуне Госуд. Думы, вся зала его встретила несмолкаемыми криками; "убийца", - и ему не дали говорить.
Поэтому он принимал чрезвычайные меры предосторожности и никуда не выходил из здания военно-судного управления, в котором находились и его частная квартира, и служебный кабинет. Даже для прогулок он пользовался только внутренним садиком здания, считая себя там в полной безопасности за спиною военного караула, который нес тщательную охрану всего здания. {291} Организовать нападение оказалось возможным потому, что среди военных писарей управления нашлись сочувствующие, которые не только сообщили все необходимые подробности о внутренних распорядках в здании и об образе жизни самого Павлова, но и непосредственно помогли организаторам дела, дав условленный сигнал о времени выхода Павлова на прогулку. По этому сигналу террорист, бывший матрос Егоров, - один из руководителей незадолго перед тем жестоко подавленного военного восстания в Кронштадте, - вошел во двор здания переодетый вестовым, якобы присланным со срочными бумагами, и несколькими выстрелами из револьвера наповал убил Павлова.
О подозрениях Бурцева Азеф узнал довольно скоро и при помощи Герасимова старался лишить его источников информации о секретах полицейского мира. Но в то же время он использовал эти подозрения и для другой цели: можно считать бесспорным, что именно с этого времени, - вскоре после провала Отряда Никитенко, - Азеф перестает быть полностью откровенным с Герасимовым и начинает многое скрывать от него, - даже из того, что непосредственно относится к боевой деятельности партии. На вопросы Герасимова он все чаще и чаще отговаривается незнанием, - и решительно отказывается наводить справки, ссылаясь на то, что под влиянием кампании Бурцева многие стали относиться к нему с подозрением и его расспросы неизбежно поведут к ПОЛНОМУ провалу.
Для Герасимова этот последний довод был вполне убедителен. История с кампанией против Столыпина и дело с "заговором на царя" с такой убедительностью показали, какие особо важные услуги полицейскому розыску может приносить Азеф, что значение последнего в глазах Герасимова поднялось на огромную высоту. Задача "бережения Азефа" стала в его глазах одной из главнейших задач охранной политики, и он ни в коем случае не был склонен толкать Азефа на рискованные шаги, а скорее был даже готов давать ему советы не размениваться на мелочи и беречь себя для особо важных дел, - для предупреждения террористических актов центрального значения.
Тем более, что возможность возникновения таких "особо важных дел" с каждым днем становилась все более и более вероятной.
Основное свое внимание в области партийной работы после возвращения в Россию в феврале 1907 г. Азеф сосредоточил на общеорганизационных делах: руководил издательской деятельностью, налаживал склады литературы, ставил транспорт ее в провинцию.
{278} В конце концов, ни на какую другую работу он и не был способен: не литератор, не оратор, без интереса к теоретическим вопросам, он не годился и для роли организатора, имеющего дело с живыми людьми, так как за последние годы в нем развились диктаторские замашки, которые отталкивали от него всех мало-мальски самостоятельных людей и с которыми мирились, как с неизбежными недостатками, только те, кто давно и хорошо его знал и высоко ценил за прошлое. Не малую роль в выборе работы играли для Азефа и соображения совершенно иного порядка: расходы на издательскую деятельность, которую Азеф брал под свой контроль, были наиболее крупной статьей партийного бюджета, после расходов на боевую деятельность, - а Азеф всегда любил иметь дела с крупными суммами партийных денег.
Любовь к таким крупным суммам заставила его в этот период заинтересоваться и различными источниками пополнения партийной кассы; именно в это время им был выдвинут план печатания для этой цели фальшивых денег, - план, который не получил движения не из-за отсутствия у Азефа доброй на то воли (Переговоры по этому вопросу Азеф вел с А. С. Турба (расстрелян в сентябре 1918 г. большевиками в Вологде вместе с рядом других социалистов-революционеров), который был хорошим специалистом типографского дела и в тот период руководил легальными типографиями партии.).
Работе этого рода Азеф отдавался с большим усердием, - хотя и без большой пользы для партии. Но для всех было ясно, что она - только временное для него занятие и что на очереди стоит вопрос о возвращении его к его "главной специальности", - к боевой деятельности.
Общее политическое положение с каждым днем становилось все более и более безотрадным. Реакция праздновала свою полную победу. Все надежды на то, что правительство пойдет на уступки хотя бы умеренно-либеральным слоям общества были {279} окончательно изжиты. Вслед за делом о "заговоре на царя", - с тою же целью подготовки разгона Госуд. Думы, - было создано дело о "заговоре социал-демократической фракции" этой Думы, которую обвиняли в том, что она якобы подготовляла вооруженное восстание. На этот раз основание для разгона Думы было признано достаточным и 16-го июня 1907 года она была распущена. Одновременно был изменен избирательный закон, - в направлении отстранения демократических слоев населения от участия в выборах членов Государственных Дум. Параллельно росли репрессии.
Гершуни, который немедленно же после своего возвращения в ряды партии начал вести кампанию за необходимость основное внимание сосредоточить на террористической борьбе, встречал все больше и больше сочувствия. Он доказывал, что пришло время для нападения на "центр всех центров", т. е. на самого царя, личная роль которого теперь уже ни для кого не представляла тайны.
Принципиальный вопрос о необходимости отмены старого решения и о признании допустимости выступления против царя в Центральном Комитете партии социалистов-революционеров формально поставлен был немедленно же после разгона второй Государственной Думы. Обсуждался он на собрании, которое состоялось в Финляндии, - кажется, в Выборге. Это собрание не было многолюдным. Наверняка на нем присутствовали Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф, - возможно, также и Ракитников с Авксентьевым. Заседание, как обычно тогда бывало, вел Натансон. Он тоже считал, что вопрос о цареубийстве назрел и во время предварительных разговоров на эту тему высказывался в положительном смысле, - за то, что партия должна взяться за это дело. Но теперь, считая необходимой крайнюю осторожность при решении ответственного вопроса, он взял на себя функции противника цареубийства и пытался подыскивать аргументы, которые могли бы говорить против такого выступления. Заседание превратилось главным {280} образом в диалог между ним и Гершуни. Со щепетильной осторожностью Натансон перебирал все те доводы, которые заставляли партию в прошлом быть против цареубийства: вера крестьян в "царя-батюшку", настроение колеблющихся элементов, настроения в армии, опасения дать выигрышный козырь в руки реакции... Но в ответ на каждое его замечание Гершуни приводил целый ряд фактов, которые свидетельствовали, что все эти доводы, столь веские еще в недавнем прошлом, теперь потеряли всякое значение. и с запальчивой страстностью доказывал, что после опыта восстаний 1905 г. и двух Дум есть аргументы только за цареубийство, но нет ни одного против.
Чернов все время секундировал Гершуни, полностью поддерживая его. С ними были и все остальные участники собрания, - если таковые имелись. Натансона во всяком случае никто не поддерживал.
Азеф активного участия в прениях не принимал и только изредка бросал реплики в поддержку Гершуни. Общее мнение его было известно: в это время он не скрывал своего "глубокого убеждения, что только цареубийство может изменить создавшееся политическое положение, неудержимо развивавшееся в сторону реакции" (Н. И. Ракитников).
Его положение вообще было очень сложным. Он знал, что когда говорят о "походе на царя", то все имеют в виду его, как бесспорного кандидата на ведение этого предприятия. Об этом ему все время твердил Гершуни, который даже усилившиеся подозрения против Азефа приводил в качестве довода в пользу своего предложения: дело против царя, успешно проведенное Боевой Организацией под руководством Азефа, заставит замолкнуть всех обвинителей и с полной наглядностью покажет, как глубоко ошибочны, даже преступны были их подозрения.
И в то же время Азеф, - в этом нет никакого сомнения, - ясно понимал всю специальную опасность этого дела для него лично. Проектируемый поход против царя в создавшейся обстановке не мог не быть последним в {281} его многолетней двойной игре: если он допустит убийство царя, то его погубит полиция; если покушение не удастся, тогда подозрения революционеров превратятся в уверенность. Он стоял как на распутье: направо поедешь - коня потеряешь, налево свернешь - самому не быть живу... И, тем не менее, двигаться вперед было необходимо: с одной стороны, его тянул Гершуни; а с другой, - в ту же сторону, хотя, конечно, и по совершенно иным мотивам, - подталкивал Герасимов.
Последний, по его рассказам, был подробно информирован Азефом о положении вопроса с царем. Специально совещался с ним Азеф и перед только что описанным решающим заседанием Центрального Комитета. Общие инструкции, которые Герасимов дал Азефу, сводились к следующему: Азеф должен был, - если это не вредило его положению в партии, - пытаться мешать положительному решению вопроса о цареубийстве (никаких попыток в этом направлении, - как видно из уже сказанного, - Азеф делать и не пытался); в случае же, если вопрос о цареубийстве будет решен в положительном смысле, Азеф должен был взять это дело в свои руки, чтобы изнутри парализовать работу восстанавливаемой Боевой Организации.
Заседание Центрального Комитета закончилось так, как оно и должно было при создавшемся положении закончиться: единогласно было признано, что вопрос о цареубийстве назрел и что партия должна взять на себя его организацию; для этого, конечно, должна была быть восстановлена Боевая Организация. Так как для этого последнего требовалось проведение предварительной работы, то окончательное вынесение решения по этому вопросу было отложено на осень.
Вскоре после этого заседания, - уже в начале июля 1907 г., - Азеф и Гершуни выехали заграницу.
Своим пребыванием там они воспользовались для {282} ряда переговоров по вопросу о восстановлении Боевой Организации. Важнейшим этапом среди них были переговоры с Савинковым, имевшие место в конце августа в Швейцарии. Инициатива их принадлежала Азефу. Гершуни вообще очень невысоко ценил Савинкова, которого он впервые увидел заграницей в самом начале 1907 г. "Я не знаю, чем он был, говорил он тогда же Чернову, - я видел лишь, чем он стал. Мы можем считать, что его нет". Так оценивая Савинкова, Гершуни, - естественно, - не мог быть горячим сторонником привлечения его к руководящей работе в Боевой Организации. Мнение самого Азефа о Савинкове по существу было немногим лучшее, чем мнение Гершуни. Его непригодность для руководящей работы в терроре Азеф превосходно видел. "Павел Иванович (псевдоним Савинкова), - говорил он в доверительных беседах, - чересчур импрессионист, чересчур невыдержан для такого тонкого дела, как руководство террором". И, тем не менее, именно Азеф настаивал на том, чтобы были сделаны все усилия для привлечения Савинкова. У него были специальные причины для этого: выступая в трудный поход, где опасности грозили ему со всех сторон, он хотел иметь около себя человека, проницательности которого он мог не опасаться и на преданность которого он мог полностью положиться.
Переговоры с Савинковым не были успешными и вообще носили очень своеобразный характер: Савинков обеими ногами стоял на почве тех взглядов, которые ему за год перед тем внушил Азеф. Он искренне принял за чистую монету все те соображения о невозможности для террористов при старых методах работы преодолеть полицейскую охрану, которые ему были внушены согласованными усилиями Азефа и Герасимова, - и теперь только поражался непоследовательности Азефа, так быстро изменившего свою точку зрения. Положение Азефа в этом споре было не особенно завидным: Савинков все время бил его его же собственными аргументами, - и не удивительно, {283} что от деловых доводов по существу Азефу весьма быстро пришлось отступить на заранее у него заготовленные позиции соображений "морального порядка". Не имея возможности спорить против своих же собственных аргументов о том, что террор при старом уровне боевой техники не может быть успешным, он с особой силой настаивал на том, что "долг террориста при всяких обстоятельствах и при всяких условиях работать в терроре"; что особенно повелительным этот долг становится в периоды, подобные тому, который переживала Россия в тот момент разгула реакции, когда даже неудавшееся покушение имело бы моральное значение, показывая, что в стране еще не умер дух протеста. Именно поэтому Азеф звал делать новые террористические попытки, как бы ничтожны не были шансы на практический успех.
Доводы эти, конечно, не могли убеждать. Савинков совершенно правильно отвечал Азефу, что он, - наоборот, - считает себя морально не в праве звать людей на борьбу, когда не имеет веры в возможность успеха, - когда есть все основания ждать, что их гибель будет бесполезной. С соображениями о необходимости дать какой-нибудь ответ реакции Савинков был согласен, - но для этого он предлагал пойти совсем иным путем и перейти к системе открытых нападений целых групп вооруженных террористов, совершающих свои набеги без предварительной подготовки старого типа, а исключительно на основании сведении, собираемых через посредство партийных организаций. Конечно, и для такой работы необходимо восстановление Боевой Организации, - но эта Организация должна быть совсем иного типа, чем старая: в нее должно входить несколько десятков человек, для чего должны быть мобилизованы все боевые силы партии.
Азеф и Гершуни с этими предложениями не согласились. Они стояли за старый тип построения Боевой Организации и за старый тип ее работы. В такой Боевой Организации Савинков участвовать отказался: {284} он неправильно понимал причины неудач своей боевой работы последних лет, - но он верно чувствовал, что все это время бился головой о стену, - и не был склонен продолжать эту безнадежную игру.
Обратно в Россию Азеф вернулся уже осенью, - в самом конце сентября или даже в начале октября. Штаб-квартира Центрального Комитета помещалась в Финляндии, - в Выборге. Вопросу о Боевой Организации было посвящено специальное заседание. На него приехал и Савинков, - для того, чтобы защищать свой план организации боевой работы партии. После столкновений зимы 1906-07 гг. его сильно не любили в Центральном Комитете и встретили больше, чем холодно. Азеф и Гершуни молчали, не снисходя до спора. Подавляющим большинством все предложения Савинкова были отвергнуты. Было решено восстановить Боевую Организацию в ее старом виде. Для руководства ею свои силы предложили Азеф и Гершуни. Так как многие не хотели отпускать Гершуни от участия в общепартийной организационной работе, то было решено, что на первое время во главе Организации будет стоять один Азеф. Но всем было ясно, - как пишет один из участников этого заседания, Н. И. Ракитников, - что "как только ход подготовительных работ начатых Азефом, того потребует, Гершуни отдастся вполне террористической работе". Не официально же Гершуни и теперь стал ближайшим обязательным советником Азефа относительно всего, что касалось боевой работы партии. Он не принимал участия в технике этой работы, не входил в непосредственные сношения с вербуемыми людьми. Но каждый свой шаг Азеф предпринимал только после совещания с Гершуни и только с его одобрения. Они вдвоем с этого момента и до отъезда Гершуни за границу (вызванного его болезнью) становятся главными руководителями всей центральной боевой работы партии.
В качестве основной, - едва ли даже не единственной, - задачи перед восстановленной Боевой {285} Организацией Центральный Комитет поставил дело царя. Строго законспирированная, она должна была вести только одно это дело, не отвлекаясь в стороны других, относительно более мелких предприятий. Это не означало отказа от таковых. Наоборот, общая оценка положения, даваемая Центральным Комитетом, была такова, что заставляла его считать настоятельно необходимым всемерное развитие террористической борьбы, - и в соответствующем духе он давал свои инструкции. Но ведение всех этих остальных террористических предприятий центрального значения решено было сосредоточить в ведении Летучего Боевого Отряда "Карла", который с этого момента и формально перешел в ведение Центрального Комитета. Руководство этим отрядом со стороны Центрального Комитета было поручено Азефу и Гершуни.
{286}
ГЛАВА XVII
Летучий Боевой Отряд "Карла" и его гибель
Именно в этот период Азеф впервые вошел в непосредственные и тесные сношения с тем Летучим Боевым Отрядом "Карла", которому суждено было вписать последние трагические страницы в славную книгу о героической борьбе русских террористов-одиночек, - страницы, вся полнота трагизма которых особенно понятной становится только теперь, когда пред нами вскрываются закулисные стороны истории...
Осень 1907 г. несла начало тяжелой, мрачной полосы русской истории. Реакция торжествовала по всему фронту, с каждым днем захватывая все новые и новые позиции, - не только в мире политической борьбы, но и в общественной жизни, в литературе, в области личных настроений. Массовое движение было раздавлено. Под тяжестью репрессий согнулась деревня. Обессиленные прошлыми потерями и острым промышленным кризисом, молчали рабочие в городах. Совершенно прекратились политические демонстрации. Почти на нет сошла волна стачек. Стало ясно, что старый режим, - пусть только на время, - вышел победителем из схватки, - и это накладывало свою печать на настроения представителей тех групп, которые еще так недавно поставляли основные кадры активных деятелей различных революционных организаций.
Еще недавно здесь безраздельно господствовали боевые настроения. Личные интересы отступали на задний план, - растворялись в интересах коллективного "я" ведущей борьбу революционной массы. Любая личная жертва во имя блага этого коллектива казалась и возможной, и легкой... Теперь этот коллектив распадался, - и личные заботы и интересы выступали на первый план. Еще вчера проблема личного устройства в жизни целиком сливалась с проблемой коллективной переустройства всей русской жизни вообще, - казалась небольшим частным случаем последней. Сегодня, забыв о задачах коллектива, каждый начинал сам по себе решать проблему своего личного устройства.
Это настроение было общим для всех социальных слоев, которые активно участвовали в революционной схватке. Многие и многие из наиболее деятельных рабочих, еще недавно целиком отдавшие себя на служение коллективу и думавшие только об интересах класса, теперь прилагали все усилия к тому, чтобы выбиться в мастера, завести собственную маленькую мастерскую, сдать экзамен на учителя и т. д. Многие и многие из революционеров-крестьян, которые еще вчера шли впереди остальных в борьбе за коллективное решение земельной проблемы, теперь спешили использовать новые законы, специально созданные для того, чтобы разбить единство крестьянского движения, и уходили из общины на хутора, все внимание сосредотачивая на заботах об укреплении своего индивидуального хозяйства.[лдн-книги1]
С наибольшей силой этот уход в личную жизнь отразился в рядах революционной интеллигенции. Это было только вполне естественно. Моменты личного самоотречения всегда играли большую роль в настроениях представителей этого слоя. Перед многими из них всегда стояли широко раскрытыми двери для личного устройства, и не шли этим путем они исключительно потому, что не желали на нет становиться. Теперь такое желание явилось, - и большинство из них стремительно ринулось в эти открытые двери.
{288} Только очень немногие оставались на посту, стараясь в изменившейся обстановке и в изменившихся формах служить тому же делу, которому они служили раньше. Большинство уходило, - кто в науку, кто в работу по своей специальности, кто просто в личную жизнь. В лучшем случае люди оставались субъективно верны своим прежним идеалам, и на свой отход от революционной борьбы смотрели, как на временный, вынужденный обстоятельствами. Но обычно отход фактический был связан с отходом и идейным: встав на путь индивидуального решения проблемы личного устройства в жизни, люди искали оправдания своему поведению в идеологическом обособлении себя от коллектива, в теоретическом противопоставлении "прав личности" правам общества. Как сорная трава, бурно разрастались всевозможные сорта "индивидуализмов". И как неизбежное следствие, - в обстановке этого развала на смену старым ригористическим нравам революционной среды приходили настроения погони за удовольствиями и наслаждениями. Люди как будто бы стремились в этом отношении наверстать то, что ими было упущено за годы их участия в революционной борьбе. И в литературу, - печальной памяти литературу эпохи реакции, - мутной струей хлынула порнография... Создавалась обстановка, о которой поэт-сатирик тех лет так метко писал:
Разорваны по листику
Программки и брошюры,
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.
Славься чистое искусство
С грязным салом половым!
В нем лишь черпать мысль и чувство
Нам, - ни мертвым, ни живым.
Таковы были типичные настроения тех дней. Но они не были всеобщими. Было не мало одиночек, которые не могли или не хотели идти вровень с уходившей волною. Одни были выбиты революцией из {289} нормальной колеи своей жизни и теперь не могли вернуться в нее, - если бы даже и хотели. Другие, более цельные и стойкие по натуре, не хотели сворачивать с раз избранного пути, хотя порою и могли это сделать, - и в повальном дезертирстве других видели только лишний мотив для повышения своей собственной активности. А так как преодолеть растущую апатию они, естественно, не могли, так как разбудить активность масс им было не под силу, - то логика вещей с неизбежностью толкала их на путь партизанской борьбы одиночек. В них нарастали настроения отчаяния и обреченности, - и они шли в террор, движимые скорее чувством мести, чем верой в возможность победы.
В этом была своя логика: террористы-одиночки в свое время первыми начинали борьбу на аванпостных стычках с врагом, - в дни, когда массы еще не были достаточно активны. А теперь, когда массы уже перестали быть активными, такие же одиночки последними покидали поле борьбы, в арьергардных боях прикрывая отступление революционной армии... Отряд "Карла" составился из таких одиночек. Они составляли дружную, тесно спаянную семью, все члены которой вели почти аскетический образ жизни. В этом отношении они были антиподами многих из руководящих деятелей Боевой Организации Азефа. Этот последний не без успеха прививал своим ближайшим сторонникам мысль о необходимости для террориста по соображениям конспирации вести широкий образ жизни, не жалея средств партийной кассы: "когда речь идет о человеческих жизнях, - часто говорил он, - считать копейки не приходится." В Отряде "Карла", наоборот, всегда с большой щепетильностью относились к каждой партийной "копейке". Целый ряд членов Отряда не только ничего не брал из его кассы, живя на свои личные заработки, но и делал вклады в эту кассу.
А. А. Аргунов вспоминает, как поразил его подобный подход к партийным средствам, когда ему, в качестве кассира Центрального {290} Комитета, пришлось первый раз вести переговоры с "Карлом" о бюджете отряда: ни к чему подобному в сношениях с Азефом он не был приучен. Временами эта экономия партийных средств была даже чрезмерной и шла в ущерб интересам конспирации, но для настроений, господствовавших в Отряде, она была в высшей степени характерна.
Свою работу отряд строил по системе коротких ударов. Его основные базы находились в Финляндии, конституция которой делала проживавших на ее территории революционеров недосягаемыми для русской полиции. Там были конспиративные квартиры Отряда, их лаборатории, склады, архив. Там же жили все члены Отряда. Вся подготовительная работа велась при помощи сочувствующих, через которых собирали нужные сведения. Основное руководство этой работой было в руках "Карла", - но внутренние отношения в Отряде были построены на строго демократических началах и каждому из членов предоставлялась полная возможность для проявления личной инициативы. Исполнители выступали на сцену только тогда, когда вся подготовительная работа была сделана. Тогда они появлялись из Финляндии в Петербург, наносили намеченный удар и затем те из них, кто не был арестован, вновь скрывались в Финляндию.
Типичным примером работы Отряда было убийство главного военного прокурора ген. Павлова, - главного руководителя военно-полевых судов. Павлов знал, что его деятельность сделала его ненавистным для революционеров: когда он появился на трибуне Госуд. Думы, вся зала его встретила несмолкаемыми криками; "убийца", - и ему не дали говорить.
Поэтому он принимал чрезвычайные меры предосторожности и никуда не выходил из здания военно-судного управления, в котором находились и его частная квартира, и служебный кабинет. Даже для прогулок он пользовался только внутренним садиком здания, считая себя там в полной безопасности за спиною военного караула, который нес тщательную охрану всего здания. {291} Организовать нападение оказалось возможным потому, что среди военных писарей управления нашлись сочувствующие, которые не только сообщили все необходимые подробности о внутренних распорядках в здании и об образе жизни самого Павлова, но и непосредственно помогли организаторам дела, дав условленный сигнал о времени выхода Павлова на прогулку. По этому сигналу террорист, бывший матрос Егоров, - один из руководителей незадолго перед тем жестоко подавленного военного восстания в Кронштадте, - вошел во двор здания переодетый вестовым, якобы присланным со срочными бумагами, и несколькими выстрелами из револьвера наповал убил Павлова.