Страница:
Только кретины делят человечество на богатых и бедных, азиатов и европейцев, инженеров и врачей – это всё ерунда! – взревел профессор. – Есть только один главный водораздел – на учёных и неучёных, на творцов и ремесленников. На тех, кто способен найти что-то новое, – их очень мало – и на тех, кто может следовать только старому алгоритму, наезженной колее, – это все остальные, и их очень много…
Ван-Теллер сделал паузу и не спеша отпил воду из стакана.
– Куда вы относите поэтов в своей классификации, профессор? – раздался в аудитории безмятежный голос Дзинтары.
Аудитория заинтересованно насторожилась, ожидая очередного ван-теллеровского бескомпромиссного рыка. Профессор бросил на Дзинтару острый взгляд и подошёл к ней вплотную, громко стуча полированной неровной клюкой. Остановившись, Ван-Теллер протянул вперёд изломанные возрастом пальцы; в ответ Дзинтара смело подала ему свою юную ладонь. Профессор склонился косматой седой головой и галантно поцеловал студентке руку. Вокруг возбуждённо зашептались.
– Настоящие поэты и художники – это творцы, – совсем негромко произнёс профессор, выпрямившись. – Они видят неожиданные стороны и даже саму суть нашего бытия… извлекают её наружу, гранят и дают другим возможность прикоснуться к этой сути. Принцесса Дзинтара, я – старый поклонник вашей молодой поэзии. В ваших стихах есть смелость и необычайная свежесть. А моя праправнучка Лили знает их наизусть.
Профессор Ван-Теллер проковылял назад к кафедре.
– Ваше обучение в Колледже займёт пять лет, – снова взревел он, обращаясь к аудитории. – Программа первого курса одинакова для всех. За это время вы познакомитесь со всеми профессорами и предметами, а если захотите, то сможете самостоятельно углубиться в изучение какой-нибудь проблемы. На второй год вам придётся выбирать специализацию на одном из четырёх факультетов Колледжа.
Физико-математическая специализация подразумевает исследование небиологического естественного мира. Сюда включены астрономия, планетология и химия.
На биогенетическом факультете изучают биомир, а также психологию человека как индивидуума.
Гуманитарный факультет охватывает искусство и экономику, политику и менеджмент – всё, что относится к социуму и человеку как общественному существу.
Киберинформационное направление посвящено миру искусственных интеллектуальных систем – роботов и компьютеров – переработчиков информации.
За столом, где сидела группа рослых, изысканно одетых мальчиков, завязалась оживлённая и довольно громкая беседа. Профессор сделал паузу и метнул туда строгий взгляд.
– Каждый день у вас будет по четыре пары лекционных и семинарских занятий, – продолжил он, – с перерывами ваш рабочий день будет длиться с девяти утра до пяти вечера за исключением среды, полностью отведённой под самостоятельные занятия. Суббота и воскресенье – это выходные, но не мечтайте хорошо учиться в Колледже, если в уикэнд вы будете только бездельничать!
За столом Драконов, где в центре красовался принц Дитбит, снова возникло энергичное обсуждение. Профессор подковылял к ним и со страшным грохотом врезал гигантской клюкой по крышке стола. Дитбит и все, сидящие вокруг него, подпрыгнули от неожиданности.
– Внимание, ты, сырьё! – гаркнул старый профессор.
– Я – принц Дитбит! – возмущённо заявил Дитбит, после сцены с Дзинтарой решивший, что профессор Ван-Теллер будет почтителен с представителем династии. Но он очень ошибся.
– Для меня это означает лишь то, – зарычал в ответ профессор, – что ты – безнадёжно испорченное сырьё!
Лицо Дитбита пошло красными пятнами.
– В следующий раз ты покинешь мои лекции навсегда! – свирепо продолжил профессор. – И твоему папеньке придётся очень постараться, чтобы тебя не выперли из Колледжа!
Это касается всех, – обернулся профессор к застывшей аудитории. – В Колледже учится масса студентов из знаменитых и влиятельных семей, заплативших за место в Школе Эйнштейна большие деньги. Но это означает лишь то, что никто не смеет мешать занятиям других под страхом изгнания с лекций и исключения из Школы.
Профессор прошёл к кафедре, и стук его клюки отчётливо раздавался в мёртвой тишине.
– Кстати, хочу открыть одну тайну принцам и прочим вельможам, которых немало в этом наборе, – едко добавил он. – Многие родители потому и отправляют своих отпрысков в Колледж – в надежде, что здесь с них немного собьют непомерную спесь!
Лишь еле слышный вздох прошелестел по залу, и профессор продолжил яркую лекцию.
– Вы должны осознать главное насчёт специализаций и факультетов – на самом деле между ними нет никаких барьеров! Если кто-то из присутствующих думает, что есть учёные-физики, а есть учёные-биологи, то он опять-таки полный болван! – снова неожиданно высказался профессор. – Наука едина! – загремел яростно Ван-Теллер. – Природа не знает деления на химию, биологию и психологию, это придумали мы – люди, а вернее – те жалкие людишки, которые не смогли вместить в своих черепушках знание целиком. Поэтому они разрезали его на кусочки, рассовали в разные головы, и сейчас ни одна голова не знает, что делать с этими обрывками и как понять наш единый мир!
Профессор в подтверждение громко стукнул клюкой о пол.
– Как разделить химию и биохимию?
Как можно изучать клетки или биосущества, не затрагивая физические процессы в них?
Как понять социальную динамику человечества, не учитывая факта, что человек – биологический организм с заданным, но вариабельным набором рефлексов, инстинктов и подсознательных биосоциореакций?
Как запрограммировать эффективную схему распознавания лица в компьютере, не изучив её на примере человеческого нейровосприятия?
Как конструировать бытовых роботов, не рассчитав заранее, как они будут вписываться в социальную структуру нашей цивилизации – или даже менять её?
А в какой раздел отнести экологические проблемы?
Профессор задумчиво прошёлся по аудитории.
– Если уж вам так хочется разделить мир на кусочки для упрощения, то делите его на системы или объекты – дерево, Сатурн, робот – и решите, кем вы хотите стать – специалистом по Луне или ракетам, по человеку или по всему человечеству…
В заключение первого часа профессор Ван-Теллер устало сказал:
– В этом семестре я буду обучать вас системному мышлению, или умению рассматривать реальные объекты во всём богатстве взаимосвязей с окружающим миром. Только лекции, да… Семинары будут вести другие преподаватели по моему учебнику «Элементарное введение в системное моделирование». Не советую опаздывать на второй час! – прорычал профессор. – Всё, перерыв.
Впечатлённая лекцией Никки оглянулась на зал и заметила среди новичков многих старшекурсников – вводная лекция профессора Ван-Теллера пользовалась популярностью среди эйнштейнианцев. Из-за коляски Никки решила не выходить из аудитории, и Джерри остался с ней за компанию. Группа студентов с Дитбитом во главе прошла мимо, и донеслось злобное ворчание принца:
– Мы ещё посмотрим, кто вылетит из Колледжа! Я позвоню отцу, и он этого задрипанного старикашку…
«Не держит удар, – подумала Никки, – слишком самолюбив и не мудр. Если попал в смешную ситуацию – надо первому смеяться над ней. А мстительность – признак мелких натур…»
Они остались с Джерри в зале одни. Столы и стулья были живописно завалены лаптопами, папками и яркими куртками. Забытые персональные роботы оглядывались на дверь, куда ушли их хозяева. Робоптицы сидели на спинках стульев и пересвистывались, а под столами настороженно обнюхивались киберсобаки.
– Оказывается, учиться вместе с другими – это совсем иное дело, чем одной читать учебник… – задумчиво сказала Никки.
– Почему? – спросил Джерри.
– Здесь в воздухе ощущается… не знаю, как сказать: аромат интеллекта, дух уважения к уму, знанию… – Никки пожала плечами. – Начинаешь отчётливо понимать, что учение – это не просто полезная, но и НЕОБХОДИМАЯ вещь.
– В обычной школьной аудитории такого настроения нет, – заметил Джерри.
– Тогда я очень рада, что мы с тобой поступили в Колледж! – воскликнула Никки.
Джерри с удовольствием смотрел на оживлённое лицо с яркими синими глазами и думал: «Ты даже не представляешь, Никки, как я этому рад…»
Отдохнувшие студенты с гиканьем и шумом рассаживались по местам. Киберживотные хвостами и лапами радостно приветствовали своих непостоянных двуногих друзей.
Вторую часть лекции профессор опять начал неожиданно.
– Эти три четверти часа посвятим системному анализу конкретного природного объекта. В честь принцессы Дзинтары, написавшей очаровательное стихотворение «Беззаботная бабочка моей грусти», я выбрал для сегодняшнего анализа весьма романтический пример: бабочку, подлетающую к цветку на солнечной поляне. Будем работать вместе. Опишите процессы, которые происходят в таком обычном объекте нашего мира, как бабочка возле цветка. Кто начнёт?.. Ну?.. Всего лишь бабочка…
Запуганный первой лекцией, зал смущённо молчал.
– Вам нужно научиться не только смелости мышления, но и обычной, человеческой смелости! – повысил голос профессор Ван-Теллер. – Выступать перед большой аудиторией, высказывать свои мысли, уметь грамотно спорить и защищать собственные тезисы – без этих способностей вам не прожить ни в Колледже, ни в окружающем мире.
Призыв остался без ответа.
– Ладно, – сощурился старый профессор. – Начнём принудительное воспитание.
Он посмотрел на ряды и ткнул палкой в направлении принца Дитбита:
– Что вы скажете о бабочке, подлетающей к цветку?
– Ну… – нехотя протянул Дитбит, с опаской косясь на огромную профессорскую клюку, – она ощущает запах цветка усиками-антеннами, при этом происходит испарение с поверхности цветка фруктовых эфиров и других ароматических соединений, диффузия их в воздухе, реакция молекул с поверхностью усов бабочки и раздражение её нервных окончаний.
– Неплохо, – сказал профессор. – Может, вы не так безнадёжны, как показалось сначала.
Принц Дитбит высокомерно усмехнулся.
– Что можете сказать про нашу летающую систему? – обратился профессор к Изабелле, беленькой первокурснице из Ордена Леопардов.
Та немедленно залилась краской.
– Бабочка пьёт нектар, – всё-таки смогла тихо сказать она, – тем самым добывает себе энергию для полёта… И ещё она опыляет цветок…
– Молодец, – поощрительно сказал старый профессор, понимая, как было непросто такой робкой девочке ответить. – Кто хочет добровольно развить тему опыления?
Поднялась рука, и после кивка профессора бойкая девочка-Сова затараторила:
– Бабочка переносит пыльцу с цветка на цветок! перекрёстное опыление уменьшает риск генетических дефектов! Генотип растения определяет образование протеинов! Которые задают фенотип, рост и строение цветка! А также его цвет и запах!
– Очень хорошо, – заявил профессор, – но дальше в цветок углубляться не будем, сегодня для нас главный объект – бабочка.
В аудитории появились добровольцы-биологи, которые наперебой и детально описали цикл превращений: бабочка – яйцо – гусеница – куколка – новая бабочка. Потом снова наступила пауза.
– А вы что скажете? – Профессор бесцеремонно ткнул пальцем в Джерри.
– Взмах крыла бабочки описывается системой гидродинамических уравнений Навье – Стокса в частных производных, – не растерялся Джерри, – с их помощью можно рассчитать подъёмную силу при асимметричном движении крыльев вверх и вниз, а также образование турбулентных вихрей на краях крыльев. Большинство нелинейных гидродинамических эффектов, сопровождающих полёт бабочки, не решаются в аналитике и исследуются численным моделированием. А ещё глаза и мозг бабочки являются сложной системой по распознаванию изображений и навигации к выбранному объекту.
– Здорово! – кивнул профессор. – Даже непонятно, что ещё осталось сказать об этом летающем животном.
Ван-Теллер перевёл взгляд на Никки, сидящую рядом с Джерри:
– Вы хотите что-нибудь добавить?
– Бабочка создана, – негромко сказала Никки, – из двух видов химических элементов: водорода, возникшего в ходе Большого Взрыва и имеющего возраст более десяти миллиардов лет, и из углерода, азота, кислорода и серы, которые образовались гораздо позже – при термоядерном горении массивных звёзд. В конце своей эволюции эти звёзды взорвались как сверхновые, и ударные волны распылили в космосе и добросили до Солнечной системы химические элементы тяжелее гелия – углерод, кислород и другие. При вспышке сверхновой звезды образовались и самые тяжёлые химические элементы – от железа до урана, – которые также можно найти в бабочке. Это легкомысленное насекомое состоит из древнего инозвёздного вещества. Бабочка несёт в себе как следы первых минут рождения Вселенной, так жизни и смерти многих звёзд…
Густые брови профессора поднимались всё выше и выше, а Никки не спеша продолжала:
– Звёзды светят и днём, поэтому, кроме молодого солнечного света, который летел в космосе восемь минут, на бабочку одновременно падает и древнее излучение далёких звёзд. Этот звёздный свет покинул фотосферы своих светил сотни и тысячи лет назад, преодолел огромное пространство и закончил существование на крыльях земной бабочки, слегка нагрев их древним теплом, возможно, уже погасших звезд. Цветовая непрозрачность бабочки спектрально условна. Сквозь хитиновую броню легко проникают космические и земные излучения, включая гравитационные и радиоволны, гамма-лучи и нейтрино. Бабочка быстро машет крыльями и сама оказывается источником низкочастотного звукового и гравитационного излучения. Она находится в искривлённом пространстве-времени вокруг Земли и движется, опираясь на воздух, тем самым полёт бабочки – это непрерывное бегство от падения по геодезической линии… Достаточно? – спросила Никки Ван-Теллера.
– Нет… – зачарованно протянул старый профессор, – я бы ещё послушал…
– Бабочка эффективно оперирует временем и его энергией. Согласно следствиям из специальной теории относительности Эйнштейна, бабочка и её крылья, двигаясь с разной пространственной скоростью, обладают разными скоростями времени в каждой точке крыла и корпуса.
Мускулы бабочки, махая крыльями, меняют скорость времени вдоль крыла. Молекулы воздуха двигаются с наибольшей скоростью в пространстве и с наименьшей скоростью во времени. Результат соударения молекул воздуха с молекулами крыльев описывается на языке классической физики как давление или передача энергии, но его правильнее рассматривать как обмен пространственно-временными параметрами между атомами. Порхающий полёт бабочки – это танцующее взаимодействие личных времён и пространств бабочки, гравитационного поля Земли и атмосферных молекул… Продолжать? – снова спросила Никки.
– Если есть что добавить, то – да, – по-прежнему заинтересованно проговорил Ван-Теллер.
– Ну… бабочка – термодинамически открытая, самоорганизующаяся система по Пригожину и обладает целым букетом нестабильностей, например неустойчивостью Тьюринга в средах диффундирующих химических реагентов, отвечающей за образование структур тела бабочки и за узор на её крыльях. Можно отметить нелинейное распространение электрических импульсов в нервных клетках, волновую нестабильность в виде кишечной перистальтики, а также образование солитонов в длинных цепях белковых молекул. Бабочка – это метастабильный объект, образованный букетом структурообразующих неустойчивостей. Бабочка жива, пока нестабильна – если она избавится от неустойчивости, то умрёт. Абсолютно стабильная система всегда мертва.
Никки решила остановиться без всяких вопросов о продолжении. Профессор Ван-Теллер смотрел на неё с острым интересом.
– Кто вас научил такому… видению? – заинтригованно спросил он. Студенты сидели не дыша.
– В основном – вы, профессор, – улыбнулась Никки.
– Как так? – совсем высоко поднял седые лохматые брови профессор Ван-Теллер.
– Я взяла вашу книгу «Общий курс системного моделирования», – весело пояснила Никки, – чтобы почитать о функционировании квазизамкнутых биосистем. Книга оказалась очень полезной для расчётов моей оранжереи. А потом я так увлеклась, что прочитала её всю. Многие места были весьма непростыми, но я их одолела, и ваша книга… перевернула моё представление об этом мире.
– Спасибо, – помолчав, сказал профессор Ван-Теллер тихим удивлённым голосом. – Самый ценный отзыв, который я когда-либо получал о своей книге… К сведению остальных, – обратился он к аудитории, – «Общий курс» – не школьный, а университетский учебник.
Он повернулся снова к Никки.
– Я узнал вас, вы – мисс Никки Гринвич, прожившая на астероиде десять лет?
Никки согласно кивнула.
– У меня к вам просьба, – пристально глядя на Никки, произнёс профессор. – Скоро выходит новое издание «Общего курса». На суперобложке издатели любят размещать похвалы книге от всяких знаменитостей. Как практичный человек, я хотел бы привести ваш отзыв о моей книге крупным шрифтом на обложке. – Профессор поднял руку с т-фоном, записывающим всю лекцию. – Я уверен, это заметно поднимет уровень продаж. Вы согласны?
– Конечно, профессор, – легко согласилась Никки.
– С вашим портретом? – уточнил профессор.
– Как вам будет угодно, – не возражала Никки. Аудитория еле слышно, но дружно загудела.
– Скажите, – продолжил профессор, наклонившись к Никки, – а вас не удивила моя такая… очень деловая просьба? – Он смотрел на неё со странным вниманием.
– Нет, – улыбнулась Никки, – это полностью соответствует системной парадигме, изложенной в вашей книге. А могу я рассчитывать на десять процентов от роста продаж вашего учебника?
– Можете! – Профессор расхохотался, и глаза его торжествующе блеснули. Он медленно заковылял к кафедре, опираясь на огромную клюку. – Вряд ли кто понял, – весело произнёс Ван-Теллер, – но я проверял, насколько мисс Гринвич усвоила последнюю главу моей книги. Она усвоила её отлично! Но это был не просто тест, – обернулся профессор к Никки, – все наши договоренности остаются в силе.
– Нисколько не сомневалась, – сказала Никки.
Школьники не выдержали и забубнили.
– Принцесса Дзинтара, – профессор остановился возле передних столов, – а вы что-нибудь хотите сказать о бабочке, которая порхает в этом зале в вашу честь?
– Она красива, – сказала Дзинтара, – и это её главная загадка. Когда я смотрю на полёт бабочки, моё сердце трепещет от счастья и тоски. Почему? Может, мы в древности дружили с этой бабочкой, и генетическая память о тех временах ещё жива? Или во мне существует эстетический контур, резонирующий с музыкой, бабочкой, стихом? А может, это вечная мечта о крыльях и свободе бьётся и плачет во мне?
Принцесса замолчала. Профессор неподвижно постоял возле неё, потом доковылял до кафедры и повернулся к аудитории лицом.
– Браво всем, – сказал он, улыбаясь.
Он уже не походил на буйного агрессивного старика с первой лекции. Лицо его стало светлее и мягче.
– Вы сегодня помогли мне принять важное решение, – негромко произнёс профессор Ван-Теллер. – Я собирался отказаться от очередного курса омоложения – больно, дорого, надоело… – и уйти на окончательный покой в конце этого семестра. Сейчас я решился ещё раз отдать свои старые кости этим эскулапам – пусть мучают… Поработаю несколько лет, погляжу на ваш набор… что из вас получится… – Профессор посмотрел на Дзинтару, Никки, обвёл взглядом аудиторию. – Все свободны.
Лекцию по литературе вела профессор Джоан Гуслик, худощавая высокая дама с серыми глазами. Она ознакомила школьников с программой будущего курса, и Никки с облегчением убедилась, что в плане нет мыльных опер и сценариев Луновуда. Литературные занятия по классической прозе, современным снежам и различным формам мировой поэзии обещали быть очень интересными, а уж домашние задания – прочитать и обдумать какую-нибудь книгу – выглядели, с точки зрения Никки, просто развлечением.
Хорошей новостью было и то, что весь сентябрь студентам-первокурсникам будут читать только лекции. Семинаров и домашних заданий не будет – чтобы студенты за первый месяц успели адаптироваться к Колледжу и ритму его обучения. Лекции никто и не думал конспектировать – они автоматически записывались во внутреннюю компьютерную сеть Колледжа – и текст, и видео. Все желающие могли ещё раз прокрутить интересный кусок лекции, а также полюбоваться испуганным лицом Дитбита в момент, когда профессор Ван-Теллер с грохотом врезал по его столу своей знаменитой клюкой.
За обеденным столом, когда закончилось оживлённое обсуждение впечатляющих лекций Ван-Теллера, Никки спросила большей частью молчащего Хао:
– Робби говорил, что ты увлекаешься японской поэзией. Что это такое?
Хао подумал и тихо сказал:
– Я не люблю в поэзии формальных определений. Лучше всего привести пример. Лаконичный стиль японского трёхстишия хокку разрешает написать только три коротких строки, которые должны вместить всё многое, что ты хотел сказать…
Хао немного помолчал, потом решился.
– Это я написал вчера вечером:
– Мне очень нравится! – воскликнула Никки.
– Ну и ну, Хао, ты этим много сказал… – удивлённо хмыкнула Дзинтара. – Да… я ещё ни разу не была в компании сверстников таким аутсайдером. Это новое для меня ощущение, оно… тонизирует.
– Принцесса Дзинтара, ты ужасная кокетка, – буркнула Никки, и они пошли на послеобеденные лекции. А у Джерри на лице ещё долго сохранялось озадаченное выражение.
Небесную механику преподавал пожилой, с добрым длинным лицом, профессор Арно Рой. Он понравился всем студентам тем, что не стал засыпать их математическими символами или теоремами, а долго и детально обсуждал такие простые на вид уравнения, как ньютоновский закон гравитации и его же классический закон динамики, связывающий силу, массу и ускорение.
Профессор старался убедить студентов, что простые уравнения скрывают в себе массу поразительных вещей, и если человек не понимает проблемы, то пишет много формул, а если понимает – то всего две. Все ему охотно поверили.
Космический холл Колледжа был знаменит голографическими космическими пейзажами.
В центре холла парила тридцатиметровая сверкающая Вселенная в виде клочковато-ячеистого облака золотистых пылинок, стаями окружающих многочисленные внутренние пустоты. Эта наглядная модель мира содержала более ста миллиардов галактик-пылинок, в масштабе один к десяти триллионам триллионов.
По четырём углам Космического холла располагались изображения наиболее важных для людей объектов.
Слева десятиметровый диск Млечного Пути – нашей спиральной Галактики с реальным диаметром в сто тысяч световых лет – величественно вращался вокруг чёрной дыры в миллионы солнечных масс. От центра Галактики раскручивались яркие спирали – гигантские волны, проходящие по газовому диску. Этот могучий прибой без устали сжимал космический водород и зажигал молодые звёзды в галактических рукавах. Ускорить развитие событий в модели можно было так, что звёздочки в спиральных рукавах вспыхивали и гасли, как крошечные светлячки.
В правом углу холла располагался объект размером всего в несколько световых часов, но зато самый интересный: Солнечная система. Вокруг Солнца вращались десять разноцветных шариков главных планет и несколько тысяч искорок наиболее известных представителей пояса астероидов, комет и транснептунов. Изображения планет двигались в точном соответствии с реальным положением светил, и часто в холле можно было видеть спорящих школьников:
– Посмотри, для нас Марс сейчас должен находиться возле самого Солнца… Я же говорил тебе, что вчера мы видели Юпитер!
Ещё один угол холла отводился Земле и Луне. Трёхметровый глобус Земли показывал реальную погоду в каждой точке планеты. На неспокойной родине человечества закручивались спиральные облака ураганов, вспыхивали отблески молний земных гроз и медленно дрейфовали отколовшиеся от Антарктиды айсберги.
По кратерированной поверхности безмятежной Луны ползла ночная тень, стеклянные купола лунных городов разгорались в сумерках и гасли лунным утром, заливаемые светом Солнца, висящего по соседству в Космическом холле.
В четвертом углу парили красноватый Марс со спутниками Фобос и Деймос и крупнейший астероид, получивший недавно политический статус настоящей планеты, – каменная Церера, скрывающая под тёмной, неровной поверхностью богатейшие запасы льда. На Марсе и Церере существовали самые большие внеземные и внелунные космические поселения людей.
Каждая модель висела в облаке одновременно прозрачной и непрозрачной черноты, сквозь которую детали космических моделей были видны, а стены зала – нет.
В Космическом холле часто толпились группы студентов с преподавателем, растолковывающим устройство мироздания. Вот и сегодня, в первый учебный день, в холле проходила лекция известного профессора Мазера, выпускника «совятника» Школы Эйнштейна. Профессор долго работал в космическом агентстве Юнайтед Стейтс – НАСА, а сейчас переехал в Международную обсерваторию Луны и нанёс визит любимому Колледжу.
Ван-Теллер сделал паузу и не спеша отпил воду из стакана.
– Куда вы относите поэтов в своей классификации, профессор? – раздался в аудитории безмятежный голос Дзинтары.
Аудитория заинтересованно насторожилась, ожидая очередного ван-теллеровского бескомпромиссного рыка. Профессор бросил на Дзинтару острый взгляд и подошёл к ней вплотную, громко стуча полированной неровной клюкой. Остановившись, Ван-Теллер протянул вперёд изломанные возрастом пальцы; в ответ Дзинтара смело подала ему свою юную ладонь. Профессор склонился косматой седой головой и галантно поцеловал студентке руку. Вокруг возбуждённо зашептались.
– Настоящие поэты и художники – это творцы, – совсем негромко произнёс профессор, выпрямившись. – Они видят неожиданные стороны и даже саму суть нашего бытия… извлекают её наружу, гранят и дают другим возможность прикоснуться к этой сути. Принцесса Дзинтара, я – старый поклонник вашей молодой поэзии. В ваших стихах есть смелость и необычайная свежесть. А моя праправнучка Лили знает их наизусть.
Профессор Ван-Теллер проковылял назад к кафедре.
– Ваше обучение в Колледже займёт пять лет, – снова взревел он, обращаясь к аудитории. – Программа первого курса одинакова для всех. За это время вы познакомитесь со всеми профессорами и предметами, а если захотите, то сможете самостоятельно углубиться в изучение какой-нибудь проблемы. На второй год вам придётся выбирать специализацию на одном из четырёх факультетов Колледжа.
Физико-математическая специализация подразумевает исследование небиологического естественного мира. Сюда включены астрономия, планетология и химия.
На биогенетическом факультете изучают биомир, а также психологию человека как индивидуума.
Гуманитарный факультет охватывает искусство и экономику, политику и менеджмент – всё, что относится к социуму и человеку как общественному существу.
Киберинформационное направление посвящено миру искусственных интеллектуальных систем – роботов и компьютеров – переработчиков информации.
За столом, где сидела группа рослых, изысканно одетых мальчиков, завязалась оживлённая и довольно громкая беседа. Профессор сделал паузу и метнул туда строгий взгляд.
– Каждый день у вас будет по четыре пары лекционных и семинарских занятий, – продолжил он, – с перерывами ваш рабочий день будет длиться с девяти утра до пяти вечера за исключением среды, полностью отведённой под самостоятельные занятия. Суббота и воскресенье – это выходные, но не мечтайте хорошо учиться в Колледже, если в уикэнд вы будете только бездельничать!
За столом Драконов, где в центре красовался принц Дитбит, снова возникло энергичное обсуждение. Профессор подковылял к ним и со страшным грохотом врезал гигантской клюкой по крышке стола. Дитбит и все, сидящие вокруг него, подпрыгнули от неожиданности.
– Внимание, ты, сырьё! – гаркнул старый профессор.
– Я – принц Дитбит! – возмущённо заявил Дитбит, после сцены с Дзинтарой решивший, что профессор Ван-Теллер будет почтителен с представителем династии. Но он очень ошибся.
– Для меня это означает лишь то, – зарычал в ответ профессор, – что ты – безнадёжно испорченное сырьё!
Лицо Дитбита пошло красными пятнами.
– В следующий раз ты покинешь мои лекции навсегда! – свирепо продолжил профессор. – И твоему папеньке придётся очень постараться, чтобы тебя не выперли из Колледжа!
Это касается всех, – обернулся профессор к застывшей аудитории. – В Колледже учится масса студентов из знаменитых и влиятельных семей, заплативших за место в Школе Эйнштейна большие деньги. Но это означает лишь то, что никто не смеет мешать занятиям других под страхом изгнания с лекций и исключения из Школы.
Профессор прошёл к кафедре, и стук его клюки отчётливо раздавался в мёртвой тишине.
– Кстати, хочу открыть одну тайну принцам и прочим вельможам, которых немало в этом наборе, – едко добавил он. – Многие родители потому и отправляют своих отпрысков в Колледж – в надежде, что здесь с них немного собьют непомерную спесь!
Лишь еле слышный вздох прошелестел по залу, и профессор продолжил яркую лекцию.
– Вы должны осознать главное насчёт специализаций и факультетов – на самом деле между ними нет никаких барьеров! Если кто-то из присутствующих думает, что есть учёные-физики, а есть учёные-биологи, то он опять-таки полный болван! – снова неожиданно высказался профессор. – Наука едина! – загремел яростно Ван-Теллер. – Природа не знает деления на химию, биологию и психологию, это придумали мы – люди, а вернее – те жалкие людишки, которые не смогли вместить в своих черепушках знание целиком. Поэтому они разрезали его на кусочки, рассовали в разные головы, и сейчас ни одна голова не знает, что делать с этими обрывками и как понять наш единый мир!
Профессор в подтверждение громко стукнул клюкой о пол.
– Как разделить химию и биохимию?
Как можно изучать клетки или биосущества, не затрагивая физические процессы в них?
Как понять социальную динамику человечества, не учитывая факта, что человек – биологический организм с заданным, но вариабельным набором рефлексов, инстинктов и подсознательных биосоциореакций?
Как запрограммировать эффективную схему распознавания лица в компьютере, не изучив её на примере человеческого нейровосприятия?
Как конструировать бытовых роботов, не рассчитав заранее, как они будут вписываться в социальную структуру нашей цивилизации – или даже менять её?
А в какой раздел отнести экологические проблемы?
Профессор задумчиво прошёлся по аудитории.
– Если уж вам так хочется разделить мир на кусочки для упрощения, то делите его на системы или объекты – дерево, Сатурн, робот – и решите, кем вы хотите стать – специалистом по Луне или ракетам, по человеку или по всему человечеству…
В заключение первого часа профессор Ван-Теллер устало сказал:
– В этом семестре я буду обучать вас системному мышлению, или умению рассматривать реальные объекты во всём богатстве взаимосвязей с окружающим миром. Только лекции, да… Семинары будут вести другие преподаватели по моему учебнику «Элементарное введение в системное моделирование». Не советую опаздывать на второй час! – прорычал профессор. – Всё, перерыв.
Впечатлённая лекцией Никки оглянулась на зал и заметила среди новичков многих старшекурсников – вводная лекция профессора Ван-Теллера пользовалась популярностью среди эйнштейнианцев. Из-за коляски Никки решила не выходить из аудитории, и Джерри остался с ней за компанию. Группа студентов с Дитбитом во главе прошла мимо, и донеслось злобное ворчание принца:
– Мы ещё посмотрим, кто вылетит из Колледжа! Я позвоню отцу, и он этого задрипанного старикашку…
«Не держит удар, – подумала Никки, – слишком самолюбив и не мудр. Если попал в смешную ситуацию – надо первому смеяться над ней. А мстительность – признак мелких натур…»
Они остались с Джерри в зале одни. Столы и стулья были живописно завалены лаптопами, папками и яркими куртками. Забытые персональные роботы оглядывались на дверь, куда ушли их хозяева. Робоптицы сидели на спинках стульев и пересвистывались, а под столами настороженно обнюхивались киберсобаки.
– Оказывается, учиться вместе с другими – это совсем иное дело, чем одной читать учебник… – задумчиво сказала Никки.
– Почему? – спросил Джерри.
– Здесь в воздухе ощущается… не знаю, как сказать: аромат интеллекта, дух уважения к уму, знанию… – Никки пожала плечами. – Начинаешь отчётливо понимать, что учение – это не просто полезная, но и НЕОБХОДИМАЯ вещь.
– В обычной школьной аудитории такого настроения нет, – заметил Джерри.
– Тогда я очень рада, что мы с тобой поступили в Колледж! – воскликнула Никки.
Джерри с удовольствием смотрел на оживлённое лицо с яркими синими глазами и думал: «Ты даже не представляешь, Никки, как я этому рад…»
Отдохнувшие студенты с гиканьем и шумом рассаживались по местам. Киберживотные хвостами и лапами радостно приветствовали своих непостоянных двуногих друзей.
Вторую часть лекции профессор опять начал неожиданно.
– Эти три четверти часа посвятим системному анализу конкретного природного объекта. В честь принцессы Дзинтары, написавшей очаровательное стихотворение «Беззаботная бабочка моей грусти», я выбрал для сегодняшнего анализа весьма романтический пример: бабочку, подлетающую к цветку на солнечной поляне. Будем работать вместе. Опишите процессы, которые происходят в таком обычном объекте нашего мира, как бабочка возле цветка. Кто начнёт?.. Ну?.. Всего лишь бабочка…
Запуганный первой лекцией, зал смущённо молчал.
– Вам нужно научиться не только смелости мышления, но и обычной, человеческой смелости! – повысил голос профессор Ван-Теллер. – Выступать перед большой аудиторией, высказывать свои мысли, уметь грамотно спорить и защищать собственные тезисы – без этих способностей вам не прожить ни в Колледже, ни в окружающем мире.
Призыв остался без ответа.
– Ладно, – сощурился старый профессор. – Начнём принудительное воспитание.
Он посмотрел на ряды и ткнул палкой в направлении принца Дитбита:
– Что вы скажете о бабочке, подлетающей к цветку?
– Ну… – нехотя протянул Дитбит, с опаской косясь на огромную профессорскую клюку, – она ощущает запах цветка усиками-антеннами, при этом происходит испарение с поверхности цветка фруктовых эфиров и других ароматических соединений, диффузия их в воздухе, реакция молекул с поверхностью усов бабочки и раздражение её нервных окончаний.
– Неплохо, – сказал профессор. – Может, вы не так безнадёжны, как показалось сначала.
Принц Дитбит высокомерно усмехнулся.
– Что можете сказать про нашу летающую систему? – обратился профессор к Изабелле, беленькой первокурснице из Ордена Леопардов.
Та немедленно залилась краской.
– Бабочка пьёт нектар, – всё-таки смогла тихо сказать она, – тем самым добывает себе энергию для полёта… И ещё она опыляет цветок…
– Молодец, – поощрительно сказал старый профессор, понимая, как было непросто такой робкой девочке ответить. – Кто хочет добровольно развить тему опыления?
Поднялась рука, и после кивка профессора бойкая девочка-Сова затараторила:
– Бабочка переносит пыльцу с цветка на цветок! перекрёстное опыление уменьшает риск генетических дефектов! Генотип растения определяет образование протеинов! Которые задают фенотип, рост и строение цветка! А также его цвет и запах!
– Очень хорошо, – заявил профессор, – но дальше в цветок углубляться не будем, сегодня для нас главный объект – бабочка.
В аудитории появились добровольцы-биологи, которые наперебой и детально описали цикл превращений: бабочка – яйцо – гусеница – куколка – новая бабочка. Потом снова наступила пауза.
– А вы что скажете? – Профессор бесцеремонно ткнул пальцем в Джерри.
– Взмах крыла бабочки описывается системой гидродинамических уравнений Навье – Стокса в частных производных, – не растерялся Джерри, – с их помощью можно рассчитать подъёмную силу при асимметричном движении крыльев вверх и вниз, а также образование турбулентных вихрей на краях крыльев. Большинство нелинейных гидродинамических эффектов, сопровождающих полёт бабочки, не решаются в аналитике и исследуются численным моделированием. А ещё глаза и мозг бабочки являются сложной системой по распознаванию изображений и навигации к выбранному объекту.
– Здорово! – кивнул профессор. – Даже непонятно, что ещё осталось сказать об этом летающем животном.
Ван-Теллер перевёл взгляд на Никки, сидящую рядом с Джерри:
– Вы хотите что-нибудь добавить?
– Бабочка создана, – негромко сказала Никки, – из двух видов химических элементов: водорода, возникшего в ходе Большого Взрыва и имеющего возраст более десяти миллиардов лет, и из углерода, азота, кислорода и серы, которые образовались гораздо позже – при термоядерном горении массивных звёзд. В конце своей эволюции эти звёзды взорвались как сверхновые, и ударные волны распылили в космосе и добросили до Солнечной системы химические элементы тяжелее гелия – углерод, кислород и другие. При вспышке сверхновой звезды образовались и самые тяжёлые химические элементы – от железа до урана, – которые также можно найти в бабочке. Это легкомысленное насекомое состоит из древнего инозвёздного вещества. Бабочка несёт в себе как следы первых минут рождения Вселенной, так жизни и смерти многих звёзд…
Густые брови профессора поднимались всё выше и выше, а Никки не спеша продолжала:
– Звёзды светят и днём, поэтому, кроме молодого солнечного света, который летел в космосе восемь минут, на бабочку одновременно падает и древнее излучение далёких звёзд. Этот звёздный свет покинул фотосферы своих светил сотни и тысячи лет назад, преодолел огромное пространство и закончил существование на крыльях земной бабочки, слегка нагрев их древним теплом, возможно, уже погасших звезд. Цветовая непрозрачность бабочки спектрально условна. Сквозь хитиновую броню легко проникают космические и земные излучения, включая гравитационные и радиоволны, гамма-лучи и нейтрино. Бабочка быстро машет крыльями и сама оказывается источником низкочастотного звукового и гравитационного излучения. Она находится в искривлённом пространстве-времени вокруг Земли и движется, опираясь на воздух, тем самым полёт бабочки – это непрерывное бегство от падения по геодезической линии… Достаточно? – спросила Никки Ван-Теллера.
– Нет… – зачарованно протянул старый профессор, – я бы ещё послушал…
– Бабочка эффективно оперирует временем и его энергией. Согласно следствиям из специальной теории относительности Эйнштейна, бабочка и её крылья, двигаясь с разной пространственной скоростью, обладают разными скоростями времени в каждой точке крыла и корпуса.
Мускулы бабочки, махая крыльями, меняют скорость времени вдоль крыла. Молекулы воздуха двигаются с наибольшей скоростью в пространстве и с наименьшей скоростью во времени. Результат соударения молекул воздуха с молекулами крыльев описывается на языке классической физики как давление или передача энергии, но его правильнее рассматривать как обмен пространственно-временными параметрами между атомами. Порхающий полёт бабочки – это танцующее взаимодействие личных времён и пространств бабочки, гравитационного поля Земли и атмосферных молекул… Продолжать? – снова спросила Никки.
– Если есть что добавить, то – да, – по-прежнему заинтересованно проговорил Ван-Теллер.
– Ну… бабочка – термодинамически открытая, самоорганизующаяся система по Пригожину и обладает целым букетом нестабильностей, например неустойчивостью Тьюринга в средах диффундирующих химических реагентов, отвечающей за образование структур тела бабочки и за узор на её крыльях. Можно отметить нелинейное распространение электрических импульсов в нервных клетках, волновую нестабильность в виде кишечной перистальтики, а также образование солитонов в длинных цепях белковых молекул. Бабочка – это метастабильный объект, образованный букетом структурообразующих неустойчивостей. Бабочка жива, пока нестабильна – если она избавится от неустойчивости, то умрёт. Абсолютно стабильная система всегда мертва.
Никки решила остановиться без всяких вопросов о продолжении. Профессор Ван-Теллер смотрел на неё с острым интересом.
– Кто вас научил такому… видению? – заинтригованно спросил он. Студенты сидели не дыша.
– В основном – вы, профессор, – улыбнулась Никки.
– Как так? – совсем высоко поднял седые лохматые брови профессор Ван-Теллер.
– Я взяла вашу книгу «Общий курс системного моделирования», – весело пояснила Никки, – чтобы почитать о функционировании квазизамкнутых биосистем. Книга оказалась очень полезной для расчётов моей оранжереи. А потом я так увлеклась, что прочитала её всю. Многие места были весьма непростыми, но я их одолела, и ваша книга… перевернула моё представление об этом мире.
– Спасибо, – помолчав, сказал профессор Ван-Теллер тихим удивлённым голосом. – Самый ценный отзыв, который я когда-либо получал о своей книге… К сведению остальных, – обратился он к аудитории, – «Общий курс» – не школьный, а университетский учебник.
Он повернулся снова к Никки.
– Я узнал вас, вы – мисс Никки Гринвич, прожившая на астероиде десять лет?
Никки согласно кивнула.
– У меня к вам просьба, – пристально глядя на Никки, произнёс профессор. – Скоро выходит новое издание «Общего курса». На суперобложке издатели любят размещать похвалы книге от всяких знаменитостей. Как практичный человек, я хотел бы привести ваш отзыв о моей книге крупным шрифтом на обложке. – Профессор поднял руку с т-фоном, записывающим всю лекцию. – Я уверен, это заметно поднимет уровень продаж. Вы согласны?
– Конечно, профессор, – легко согласилась Никки.
– С вашим портретом? – уточнил профессор.
– Как вам будет угодно, – не возражала Никки. Аудитория еле слышно, но дружно загудела.
– Скажите, – продолжил профессор, наклонившись к Никки, – а вас не удивила моя такая… очень деловая просьба? – Он смотрел на неё со странным вниманием.
– Нет, – улыбнулась Никки, – это полностью соответствует системной парадигме, изложенной в вашей книге. А могу я рассчитывать на десять процентов от роста продаж вашего учебника?
– Можете! – Профессор расхохотался, и глаза его торжествующе блеснули. Он медленно заковылял к кафедре, опираясь на огромную клюку. – Вряд ли кто понял, – весело произнёс Ван-Теллер, – но я проверял, насколько мисс Гринвич усвоила последнюю главу моей книги. Она усвоила её отлично! Но это был не просто тест, – обернулся профессор к Никки, – все наши договоренности остаются в силе.
– Нисколько не сомневалась, – сказала Никки.
Школьники не выдержали и забубнили.
– Принцесса Дзинтара, – профессор остановился возле передних столов, – а вы что-нибудь хотите сказать о бабочке, которая порхает в этом зале в вашу честь?
– Она красива, – сказала Дзинтара, – и это её главная загадка. Когда я смотрю на полёт бабочки, моё сердце трепещет от счастья и тоски. Почему? Может, мы в древности дружили с этой бабочкой, и генетическая память о тех временах ещё жива? Или во мне существует эстетический контур, резонирующий с музыкой, бабочкой, стихом? А может, это вечная мечта о крыльях и свободе бьётся и плачет во мне?
Принцесса замолчала. Профессор неподвижно постоял возле неё, потом доковылял до кафедры и повернулся к аудитории лицом.
– Браво всем, – сказал он, улыбаясь.
Он уже не походил на буйного агрессивного старика с первой лекции. Лицо его стало светлее и мягче.
– Вы сегодня помогли мне принять важное решение, – негромко произнёс профессор Ван-Теллер. – Я собирался отказаться от очередного курса омоложения – больно, дорого, надоело… – и уйти на окончательный покой в конце этого семестра. Сейчас я решился ещё раз отдать свои старые кости этим эскулапам – пусть мучают… Поработаю несколько лет, погляжу на ваш набор… что из вас получится… – Профессор посмотрел на Дзинтару, Никки, обвёл взглядом аудиторию. – Все свободны.
Лекцию по литературе вела профессор Джоан Гуслик, худощавая высокая дама с серыми глазами. Она ознакомила школьников с программой будущего курса, и Никки с облегчением убедилась, что в плане нет мыльных опер и сценариев Луновуда. Литературные занятия по классической прозе, современным снежам и различным формам мировой поэзии обещали быть очень интересными, а уж домашние задания – прочитать и обдумать какую-нибудь книгу – выглядели, с точки зрения Никки, просто развлечением.
Хорошей новостью было и то, что весь сентябрь студентам-первокурсникам будут читать только лекции. Семинаров и домашних заданий не будет – чтобы студенты за первый месяц успели адаптироваться к Колледжу и ритму его обучения. Лекции никто и не думал конспектировать – они автоматически записывались во внутреннюю компьютерную сеть Колледжа – и текст, и видео. Все желающие могли ещё раз прокрутить интересный кусок лекции, а также полюбоваться испуганным лицом Дитбита в момент, когда профессор Ван-Теллер с грохотом врезал по его столу своей знаменитой клюкой.
За обеденным столом, когда закончилось оживлённое обсуждение впечатляющих лекций Ван-Теллера, Никки спросила большей частью молчащего Хао:
– Робби говорил, что ты увлекаешься японской поэзией. Что это такое?
Хао подумал и тихо сказал:
– Я не люблю в поэзии формальных определений. Лучше всего привести пример. Лаконичный стиль японского трёхстишия хокку разрешает написать только три коротких строки, которые должны вместить всё многое, что ты хотел сказать…
Хао немного помолчал, потом решился.
– Это я написал вчера вечером:
За столом воцарилась пауза.
Звезда мелькнула.
Солнечный блик пробежал в хрустальной нити.
– Мне очень нравится! – воскликнула Никки.
– Ну и ну, Хао, ты этим много сказал… – удивлённо хмыкнула Дзинтара. – Да… я ещё ни разу не была в компании сверстников таким аутсайдером. Это новое для меня ощущение, оно… тонизирует.
– Принцесса Дзинтара, ты ужасная кокетка, – буркнула Никки, и они пошли на послеобеденные лекции. А у Джерри на лице ещё долго сохранялось озадаченное выражение.
Небесную механику преподавал пожилой, с добрым длинным лицом, профессор Арно Рой. Он понравился всем студентам тем, что не стал засыпать их математическими символами или теоремами, а долго и детально обсуждал такие простые на вид уравнения, как ньютоновский закон гравитации и его же классический закон динамики, связывающий силу, массу и ускорение.
Профессор старался убедить студентов, что простые уравнения скрывают в себе массу поразительных вещей, и если человек не понимает проблемы, то пишет много формул, а если понимает – то всего две. Все ему охотно поверили.
Космический холл Колледжа был знаменит голографическими космическими пейзажами.
В центре холла парила тридцатиметровая сверкающая Вселенная в виде клочковато-ячеистого облака золотистых пылинок, стаями окружающих многочисленные внутренние пустоты. Эта наглядная модель мира содержала более ста миллиардов галактик-пылинок, в масштабе один к десяти триллионам триллионов.
По четырём углам Космического холла располагались изображения наиболее важных для людей объектов.
Слева десятиметровый диск Млечного Пути – нашей спиральной Галактики с реальным диаметром в сто тысяч световых лет – величественно вращался вокруг чёрной дыры в миллионы солнечных масс. От центра Галактики раскручивались яркие спирали – гигантские волны, проходящие по газовому диску. Этот могучий прибой без устали сжимал космический водород и зажигал молодые звёзды в галактических рукавах. Ускорить развитие событий в модели можно было так, что звёздочки в спиральных рукавах вспыхивали и гасли, как крошечные светлячки.
В правом углу холла располагался объект размером всего в несколько световых часов, но зато самый интересный: Солнечная система. Вокруг Солнца вращались десять разноцветных шариков главных планет и несколько тысяч искорок наиболее известных представителей пояса астероидов, комет и транснептунов. Изображения планет двигались в точном соответствии с реальным положением светил, и часто в холле можно было видеть спорящих школьников:
– Посмотри, для нас Марс сейчас должен находиться возле самого Солнца… Я же говорил тебе, что вчера мы видели Юпитер!
Ещё один угол холла отводился Земле и Луне. Трёхметровый глобус Земли показывал реальную погоду в каждой точке планеты. На неспокойной родине человечества закручивались спиральные облака ураганов, вспыхивали отблески молний земных гроз и медленно дрейфовали отколовшиеся от Антарктиды айсберги.
По кратерированной поверхности безмятежной Луны ползла ночная тень, стеклянные купола лунных городов разгорались в сумерках и гасли лунным утром, заливаемые светом Солнца, висящего по соседству в Космическом холле.
В четвертом углу парили красноватый Марс со спутниками Фобос и Деймос и крупнейший астероид, получивший недавно политический статус настоящей планеты, – каменная Церера, скрывающая под тёмной, неровной поверхностью богатейшие запасы льда. На Марсе и Церере существовали самые большие внеземные и внелунные космические поселения людей.
Каждая модель висела в облаке одновременно прозрачной и непрозрачной черноты, сквозь которую детали космических моделей были видны, а стены зала – нет.
В Космическом холле часто толпились группы студентов с преподавателем, растолковывающим устройство мироздания. Вот и сегодня, в первый учебный день, в холле проходила лекция известного профессора Мазера, выпускника «совятника» Школы Эйнштейна. Профессор долго работал в космическом агентстве Юнайтед Стейтс – НАСА, а сейчас переехал в Международную обсерваторию Луны и нанёс визит любимому Колледжу.