Николай Леонов. Идеальный маньяк (сборник)

   – Да, в общем, нет, – ответила Анастасия Николаевна. – С чего? Познакомились только здесь и живут в разных районах. Соня на метро ездит. А Марина здесь рядом живет.
   «При своей необщительности она неплохо осведомлена», – с удивлением подумал Гуров.
   – А что же тогда вместе пошли, если им в разные стороны?
   Уборщица усмехнулась:
   – С Костей она разговаривать не хотела.
   – С каким Костей? – поднял брови полковник.
   – С Костей Широковым, тренером нашим.
   – Та-ак… – Гуров заинтересовался. – А почему не захотела?
   Анастасия Николаевна откинула светлую прядь со лба и, выпрямившись, посмотрела Гурову в лицо:
   – А вам Эмма Эдуардовна не рассказала?
   – Нет.
   – Ну так спросите у нее, – пожала она плечами, снова отворачиваясь и принимаясь за другой шкаф. Потом все же добавила: – Ухаживал он за ней.
   – Кто? Широков? – уточнил полковник.
   Уборщица лишь кивнула и принялась с особой тщательностью тереть стекло, всем своим видом давая понять, что больше на эту тему она говорить не желает. Гуров обернулся, посмотрев на дверь кабинета Гришаевой. Постоял немного в раздумчивости и двинулся к лестнице. Спустившись вниз, достал телефон и набрал номер Станислава Крячко.
   – Слушай, Стас, когда поедешь к своему Агафонову, обязательно поинтересуйся, в каких отношениях его дочь была с Константином Широковым. Это тренер из фитнес-центра, запиши!
   – Да мне без надобности, я отлично помню! – хохотнул Крячко. – Что, наш клиент?
   – Пока не знаю. Ладно, все!
   И Гуров тут же набрал другой номер. Он позвонил в отдел, продиктовал номер сотового телефона Эммы Эдуардовны Гришаевой, взятый у нее вместе с данными на других сотрудников, и попросил срочно сделать распечатку звонков – входящих и исходящих. Кроме того, потребовал пробить по базе Широкова Константина Дмитриевича, пока лишь на предмет того, не встречается ли он там вообще. Затем сел в свой автомобиль и поехал в Главное управление.

Глава 4

   Станислав Крячко отправился к Александру Агафонову. Выйдя из метро на одну станцию раньше, он специально решил пройтись через сквер. Времени было около семи часов вечера, здание фитнес-центра светилось огнями – там шли занятия и из приоткрытых окон доносились звуки ритмичной музыки.
   Крячко не спеша шел по дорожке. На том месте, где был найден труп Ирины Умецкой, он остановился. Разумеется, работа опергруппы давным-давно была закончена, и сейчас, в вечерней тихой прохладе, об утренней трагедии напоминал лишь очерченный мелом контур девичьего тела на асфальте.
   Крячко подошел ближе, понимая, что все уже проверено самым тщательным образом – он и сам присутствовал при этом утром вместе с Гуровым, и они с оперативниками и экспертами обследовали каждый сантиметр. И тем не менее подошел…
   Да, вот так она и лежала – ноги на асфальте, туловище в кустах. И контур очерчен только до половины, дальше была влажная земля, на которой мел не рисует. Там тело было обведено чем-то острым прямо по земле. Крячко постоял, задумчиво глядя на кусты и пытаясь представить себе, как все происходило. Ирина наверняка шла по дорожке. На нее напали со стороны этих кустов, зажали рот, потащили туда… А там уже и зарезали. Значит, он поджидал ее специально?
   Крячко достал из кармана прихваченный с собой фонарик и посветил им на кусты. Ничего, никаких обрывков одежды, пуговиц, орудия преступления – ничего убийца не оставил ни на этих кустах, ни на земле. Что ж, такие улики в действительности встречаются намного реже, чем в детективных фильмах. И времена Шерлока Холмса, когда преступники еще не были столь компетентны в криминалистике, как сейчас, и охотно оставляли пепел от сигарет, сами окурки и даже личные вещи, канули в Лету. Прославленному сыщику в наши дни было бы куда тяжелее применять дедуктивный метод – слишком мало вещественных доказательств, являющихся главной базой. Это Лева Гуров может строить версии, основываясь на психологизме и каких-то незримых логических умозаключениях. Крячко же любил опираться на материальные улики. А их не было.
   Крячко выпрямился и выключил фонарик. Неожиданно мелькнула мысль и вдруг ускользнула. Он напряг мозг, переводя взгляд с кустов на дорожку, пытаясь вновь ухватить ее.
   Гул, донесшийся с противоположного входа в сквер, прервал мыслительный процесс. Сюда шли какие-то люди и возмущенно разговаривали.
   – …Вот вы и напишите об этом! Предостерегите других людей! – донеслась до него фраза.
   – И полицию заодно подстегните! – поддержал говорившего другой голос.
   – Да что на полицию надеяться? – возразил третий. – Самим надо себя защищать! Я уже давно понял: в России можно надеяться только на себя!
   – Ну, это вы зря так говорите! – обиженно протянула какая-то женщина. – В России испокон веков все на поддержке людей держалось! А поодиночке никак! Это вон в Америке каждый сам за себя…
   – И мы к этому же идем!
   – А я и не предлагаю поодиночке. Я предлагаю лишь, не надеясь на помощь полиции, объединить наши с вами усилия, – примирительно добавил один из голосов.
   Крячко с досадой сплюнул. Мысль ускользнула-таки, и о том, чтобы додумывать ее сейчас, и речи не было: по дорожке двигалась целая процессия. Она состояла из мужчин и женщин разных возрастов, возмущенно переговаривающихся между собой, и Крячко пока не мог понять, что это все означает.
   – Тише, господа, тише, говорить будем по одному и когда я скажу, хорошо? – предупредил какой-то человек, шедший в центре. – Мы, кажется, уже пришли.
   – Да вон это место! – показал кто-то.
   В руках одного из членов процессии оказался фонарь, луч которого осветил Крячко.
   – Ого, а это кто? – удивленно протянул кто-то из мужчин. – Эй, ты что там делаешь?
   – Да это ж он, гад! – вскричал еще кто-то. – Держи его, ребята!
   Крячко не успел моргнуть глазом, как вся толпа бросилась ему навстречу. И судя по стремительному натиску, настроена она была вполне решительно и серьезно. Станислав заметил, как в руках у одного из бегущих появился камень, а у другого – что-то похожее на нож…
   От подобной атаки спасаются двумя способами – бегством либо ответным нападением. Первый способ Крячко сразу отмел: не к лицу полковнику полиции удирать от группы обывателей. Для второго у него было маловато ресурсов – толпа имела явное численное преимущество. Краем глаза он заметил, что от толпы отделился один человек, который вдруг вскинул на плечо фотокамеру и принялся быстро снимать происходящее. Крячко напряг голосовые связки и громко крикнул:
   – Всем стоять! Полковник Крячко, Главное управление МВД! Что здесь происходит?
   Толпа на миг стушевалась, сбавив темп и образовав небольшую заминку и толкотню.
   – Не верьте ему, ребята! – опомнившись, возбужденно крикнул мужчина, бегущий первым и сжимавший камень. – Зубы заговаривает!
   Толпа, которой всегда необходим вожак, приказы которого она выполняет, вновь ринулась вперед. Снимавший остался на месте, продолжая водить своей камерой. Бегущий впереди поднял руку, намереваясь метнуть камень в Крячко. Станислав побагровел и сунул руку под куртку. Он быстро достал пистолет и, вскинув руку, проревел:
   – Всем назад! Стреляю первый раз в воздух, второй на поражение! Назад! Всем назад, я сказал!
   И яростно щелкнул затвором.
   Толпа отхлынула назад и затопталась на месте. От вида оружия уверенность потерял и ее лидер. И сразу же все единство нарушилось, рассыпалось – так всегда бывает, когда стадо лишается вожака. В повисшей тишине слышен был лишь чей-то бодрый голос, вещавший в пустоту:
   – …События тем временем разворачиваются нешуточные, мы видим, как неизвестный достал оружие, угрожая мирным жителям микрорайона. Напоминаю, что сегодня утром, семнадцатого ноября, в сквере у Капустянского пруда было обнаружено тело девушки. Это уже не первый криминальный случай в этом районе. Жильцы окрестных домов обеспокоены сложившейся ситуацией и особенно бездействием полиции и в знак протеста вышли сегодня на импровизированный митинг.
   Крячко уже понял, что этот тип – представитель одной из самых несимпатичных ему профессий, журналист.
   «Везде пролезут!» – неприязненно подумал он.
   Боковым зрением он уже успел разглядеть тараторящего в микрофон человека. Это был довольно молодой человек, одетый в плащ, который Крячко мысленно назвал пижонским. Головного убора на нем не было – видимо, он следовал негласной традиции, установленной на телевидении, – корреспонденты, ведущие репортажи с открытого пространства, всегда должны быть с непокрытой головой, несмотря ни на какие природные коллизии – мороз, снег, дождь… И это Крячко тоже считал типичным пижонством. Тем более что в данной ситуации оно было излишним: самого журналиста никто не снимал, поэтому было без разницы, в шапке он, кепке или цилиндре.
   «Граду бы на тебя килограммового, – пожелал Крячко. – Вот ведь нахальный тип! Тут заваруха происходит, а ему хоть плюй в глаза – снимает себе, да еще и в микрофон говорит. Ну, сейчас я ему…»
   – Эй, ты! – довольно грубовато обратился он к журналисту. – Выключай свою шарманку!
   Фраза Крячко, однако, не остановила журналиста, наоборот, еще больше подстегнула его, и он затараторил в микрофон поразительно быстро, говоря что-то о том, как сотрудники полиции для сокрытия собственной некомпетентности пытаются сорвать работу жаждущих правды корреспондентов. Более того, журналист сделал шаг вперед и навел камеру прямо в лицо Крячко, громко возвещая о том, что тот отказывается разговаривать с требующими объяснений жильцами и угрожает им пистолетом.
   Этого Крячко уже стерпеть не мог. Хрустнув челюстями, он шагнул вперед и с размаху впечатал свой кулак прямо в камеру. Раздался треск, затем звон, и на землю посыпались осколки стекла и пластика. Это моментально изменило настроение журналиста. Он быстро повернул к себе камеру, смотревшую на него пустым глазом, и растерянно перевел взгляд на ее обломки внизу. Не в силах поверить, что произошло непоправимое, он еще потряс ее, лихорадочно нажимая какие-то кнопки, пока не убедился, что камера сломана. Это повергло журналиста в еще большую растерянность, и он уставился на виновника своей потери, который стоял перед ним с суровым видом, не опуская пистолета.
   – Ты… Ты что творишь? Ты… Ты же сломал ее, сломал! – захлебываясь, закричал журналист, потрясая камерой.
   Притихшая толпа испуганно глазела сзади.
   – Скажи спасибо, что я тебе нос не сломал, – невозмутимо проговорил Крячко, убирая пистолет.
   Он уже понял, что и толпа, и подстегивавшие ее люди, включая незадачливого журналиста, деморализованы и ждать от них агрессии не придется. Посему пистолет уже был лишним.
   – Я… Да я… Да ты знаешь, что тебе за это будет? – заорал журналист.
   – Во-первых, ты мне не «тыкай», сынок, – грозно произнес Крячко. – Я тебя предупреждал, что я из МВД? Предупреждал! Я просил отойти и не мешать? Просил! А ты мне не внял. Поэтому слушай меня внимательно и запоминай: здесь сейчас проводились оперативно-розыскные мероприятия. Официально проводились, понял? А вы все… – Крячко обвел взглядом притихшую толпу, – своим вмешательством их сорвали. Подстрекаемые этим вот, – Крячко с презрительным видом кивнул в сторону журналиста, – доморощенным кинолюбителем! Он вас сбил с панталыку, и вы пытались совершить нападение на сотрудника правоохранительных органов. На полковника МВД! Такие вещи, если вам неизвестно, караются по закону.
   И Крячко со значением умолк. Толпа безмолвствовала. Но на всякий случай подалась назад, как бы давая понять, что журналист сам по себе и они к нему никакого отношения не имеют, равно как и к его проблемам.
   – Мы же не знали… Про мероприятия, – подал наконец голос один из мужчин – худощавый, лет тридцати, интеллигентного вида.
   – А я вас предупреждал? – моментально обратился к нему Крячко.
   Мужчина смущенно замолчал.
   – Да мы только хотели узнать, когда это безобразие прекратится! – с чувством выкрикнула женщина средних лет – судя по голосу, та, что ратовала за единство российского народа.
   – Какое безобразие?
   – Как какое? Женщин убивают, калечат ни за что ни про что! Мы дочерей своих на улицу отпускать уже боимся!
   – А кого это покалечили? – не отвечая на вопрос, спросил Крячко.
   – Так вон у Василия Палыча внучку изуродовали, инвалидом сделали! – Женщина показала на высокого сухопарого старика, совершенно седого, опиравшегося на палку. Он держался поодаль. Крячко обратил внимание, что этот мужчина как раз вел себя наиболее тихо и спокойно – за все время он не произнес ни одного слова, только наблюдал за происходящим словно со стороны.
   – Скажи же, Василий Палыч! – повернулась к нему женщина.
   Старик едва заметно кивнул, но снова ничего не произнес.
   – О том, что покалечили, заявление есть? – спросил у него Крячко.
   Мужчина ничего не ответил, лишь постоял немного, а потом решительно пошел прочь, к выходу, крепко опираясь на свою палку при каждом шаге, и стук ее гулко разносился по асфальтированным дорожкам. И некоторое время после его ухода все стояли молча, опустив взгляды.
   – Когда это случилось? – прервал тишину Крячко.
   – Полгода назад, – выступила вперед все та же женщина, поправляя на голове беретку – снова начал накрапывать дождь. – Возвращалась с занятий, а ее кто-то подстерег. И – ножом в бок. А сам убежал. Думал, что насмерть, а она выжила. Ее прохожие обнаружили, «Скорую» вызвали. В больнице откачали, но с тех пор ноги у нее отказали. Так в инвалидной коляске теперь и передвигается. Говорят, нерв какой-то повредился…
   – Изнасиловали? – спросил Крячко.
   – Да вроде нет, – с сомнением в голосе сказала женщина. – Нам-то Василий Палыч, конечно, не докладывал. А Вика сама из дома не выходит. Василий Палыч иногда на коляске ее вывозит, по вечерам. Я-то в их подъезде живу, этажом ниже, поэтому и знаю. И главное, родителей у нее нет, – продолжала женщина. – Погибли а автокатастрофе, когда она еще маленькая была. Вот Василий Палыч ее один и воспитал. Он мне как-то признался, что раньше думал, мол, внучку вырастил, теперь и умирать не страшно. А оказалось – еще страшнее. Как она без него останется? А ведь ему уже под восемьдесят! Боится, что в интернат ее заберут.
   Крячко думал о своем. О том, что нужны материалы по этому делу. А они должны остаться, если было заявление.
   – Как его фамилия? – спросил он.
   – Кожухов. Василий Павлович Кожухов. И Вика тоже Кожухова.
   – А почему заявление забрали, не знаете? – спросил он.
   Женщина развела руками:
   – Василий Палыч сказал, что все равно никого не найдут. И здоровье Вике этим не вернешь. А допросами и протоколами только мучают, заставляют снова и снова все вспоминать.
   – Конечно! – подал голос кто-то из толпы. – Зря только мурыжат. А преступника-то как не было, так и нет! А о раскрываемости рапортуют.
   Крячко, сдвинув брови, посмотрел поверх голов собравшихся.
   – Это кто там такой умный? – спросил он.
   Из толпы бочком выдвинулся сухонький мужичок неопределенного возраста – можно дать и сорок лет, и шестьдесят. Глаза у него были неприятные, маленькие и злые. Он кашлянул и сказал:
   – Я и говорю, что о стопроцентной раскрываемости у нас с экранов и страниц газет вещают каждый день. И по отчетам выходит все в порядке. А по статистике шестьдесят процентов преступлений остаются нераскрытыми! Откуда же они берутся, если докладывают, что все раскрыто?
   – Вы кто будете? – негромко спросил Крячко.
   – Жигалкин моя фамилия, – представился мужичок.
   – Так вот, уважаемый гражданин Жигалкин. Вы тут только что поддакивали насчет правильности того, что потерпевшая забрала заявление – дескать, все равно никого не найдут. А как же найти при таком подходе? Когда потерпевшие сами не хотят сотрудничать с полицией? Как полиции работать, если потерпевшие не хотят лишний раз показания давать?
   Он поднял руку, предотвращая готовое сорваться с уст Жигалкина возражение.
   – Понятно, что придется напрячь память, вспомнить неприятные моменты! – жестко продолжал Крячко. – Это естественно. А вы думаете рассказ о том, как избивали и уродовали девчонку, нам уши греет? Так потому и спрашиваем в пятый, десятый, сотый раз одно и то же – в надежде, что наконец-то всплывет что-то, какая-то мелкая деталь, опираясь на которую можно будет распутать все преступление. А не потому, что полиции делать нечего, как только страшилки слушать. Страшилки я могу и дома по дивиди посмотреть, только они мне не нужны, у меня их на работе без кино хватает. А вы ахаете-охаете, мол, такие-сякие, мучают потерпевших, им и так плохо! А потом кричите: полиция, мол, никого найти не может, не работает! Вы тут российскую солидарность в пример приводите, так вот я вам скажу, что нигде так не распространено кликушество, как в России!
   В этот момент в Крячко, видимо, возобладали украинские корни. Воспевать оду родственному народу он, правда, не стал ввиду неуместности момента, но по поводу русской ментальности проехался хорошо. И в завершение своей тирады произнес:
   – Так что если не помогаете работать, то хотя бы не мешайте. Как сегодня, например…
   – Минуточку, – снова вылез Жигалкин. – Вы, конечно, все правильно говорите. Только вот какой вопрос: дальше-то что? Ведь ваша задача не только раскрыть преступление, но и предотвратить! А где у нас гарантии, что завтра еще кого-то не убьют или не покалечат?
   И он вперил в Крячко свой сверлящий, злобный взгляд, и полковник чувствовал, что не профилактика преступлений его волнует и не новые жертвы – плевать ему на жертв, а хочется ему причинить кому-то неприятности, заставить смутиться или оправдываться. С Крячко такие штучки не проходили.
   Полковник набрал в легкие побольше воздуху и, чеканя кажде слово, произнес:
   – Гарантией предотвращения преступлений является ваше добровольное и охотное сотрудничество с правоохранительными органами. Бдительность граждан и выполнение ими своего гражданского долга. Поэтому если кто-то из вас что-либо слышал, видел, знает, я прошу – нет, не прошу, а требую! – поделиться своими знаниями с полицией.
   И так как толпа молчала, Крячко вытащил из кармана потрепанную записную книжку, вырвал из нее листок и карандашом написал на нем номер мобильного телефона Льва Гурова, после чего протянул листок первому попавшемуся человеку. Им оказалась та самая женщина, соседка пенсионера Кожухова, которая машинально взяла листок.
   – Если кто-то что-либо вспомнит, пускай немедленно позвонит по этому номеру.
   – Ну, мне сказать нечего, – заговорил худощавый мужчина. – Я ничего не видел и не слышал. Но теперь буду каждый вечер встречать свою жену с работы!
   – А вы тоже в этом дворе живете? – спросил Крячко.
   – Нет. Я привез супругу на работу. Она тренер в фитнес-центре.
   – Вот как? – нахмурился Крячко. – Как ее зовут?
   – Гордина Екатерина. Она мне рассказала, что неделю назад на девушку из их центра здесь в сквере напали. После этого эпизода я забеспокоился, стал приезжать встречать ее. Я буду начеку! И если мне этот урод попадется – при всех заявляю! – я его просто убью! – заносчиво закончил мужчина.
   Крячко усмехнулся. Муж Екатерины Гординой, «мадонны на каблучках», явно не блистал физической силой. Он был довольно субтильный, к тому же наверняка не принадлежал к людям, работающим физически.
   «Белый воротничок какой-то», – сделал для себя вывод Крячко.
   Таких людей он тоже не слишком жаловал, но все же они были ему куда приятнее востроносого Жигалкина.
   – Ты убивать-то погоди, парень, – со вздохом проговорил Крячко. – А то ведь потом самому отвечать за эту мразь придется. Как за порядочного.
   – А мне жизнь жены дороже, – отрезал парень.
   – Это ты сейчас так говоришь, – ласково сообщил ему Крячко. – А вот как попадешь в предварилку, как на допросах помаешься с утра до вечера, как на жестких нарах ночку-другую поспишь да на зэков насмотришься, феню послушаешь, так сразу за голову схватишься и скажешь: «Эх, какой же я был дурак! Лучше бы дома сидел, телевизор смотрел. И не надо мне ни героизма, ничего – лишь бы дома, на родном диване растянуться».
   – Скажете тоже, – обиженно засопел молодой человек.
   Крячко лишь рукой махнул, давая понять, что знает, что говорит.
   – Значит, так, – стал он подводить итог. – Сейчас, – он сделал акцент на этом слове, – все расходятся по домам. И не мешают продолжать полиции работать. Возможно, придется вызвать вас в Главное управление МВД для дачи свидетельских показаний. Всего доброго!
   Крячко склонил голову и зашагал по дорожке к выходу из сквера.
   – Эй, а моя камера? – донесся ему вслед голос.
   Крячко даже не обернулся. Он чуть скосил глаза лишь у ворот сквера и боковым зрением увидел, как к расстроенному журналисту подкатил Жигалкин и начал с ним о чем-то шептаться. Крячко сплюнул себе под ноги и пошел дальше.
   Александр Агафонов уже ждал его дома.
   – Что задержался-то? – спросил он в прихожей.
   – А-а! – Крячко махнул рукой. – Жильцы тут ваши активность проявляют.
   – А, это я слышал, – кивнул тот и пояснил. – Сегодня утром, когда на работу ехал, народ во дворе собрался. Обсуждали убийство женщины в сквере. Этот сквер у нас прямо как кость поперек горла! Такой двор хороший, спокойный, а тут – на тебе.
   Двор, в котором проживал Александр, был образован тремя десятиэтажными домами. Внутри находилась детская площадка, общая для всех трех домов, и автостоянка. С другой стороны двора, метров через пятьдесят, находился пресловутый сквер с прудом и фитнес-центром. Те, кто возвращался домой со стороны Свиблово, чувствовали себя спокойно. Те же, кто вынужден был идти с другой стороны, часто пользовались именно сквером, не желая тратить время и обходить его. И вот уже появилось из-за этой беспечности несколько жертв…
   – Слушай, а кто такой Жигалкин? – спросил Крячко.
   – Ой, зловредный старик, – поморщился Агафонов. – Постоянно всем недоволен. То машину не так поставили – надо запретить вообще иметь машины. То дети очень громко во дворе кричат – надо игры в мяч во дворе запретить, то еще что-нибудь. Жалобы вечно строчит куда попало. На телевидение даже звонит постоянно, а уж в газетах вообще постоянный гость.
   – Вот кто журналюг вызвал, – угрюмо сказал Крячко.
   – Он когда-то, я слышал, членом профсоюзной организации был при какой-то фабрике. Вот там ему раздолье было! В чужую жизнь свой нос совал, учил уму-разуму. Лично я бы советовал тебе с ним не связываться. Замучает потом, станет твоему начальству кляузы писать.
   – Ладно, мы и не таких зловредных видали! – сказал Крячко. – Ты мне лучше вот что скажи. Этот тренер, Константин Широков, не общался ли с твоей дочерью помимо занятий?
   И Крячко посмотрел на Агафонова в упор. Александр не стал отпираться и сообщил, что Широков несколько раз провожал его дочь домой после занятий в фитнес-центре. Однажды Агафонов поздно возвращался с работы и увидел их возле подъезда в обнимку. Расспросил дочь, та сказала, что ничего особенного, просто Константин Дмитриевич «чисто по-тренерски» проявляет к ней интерес и симпатию. Однако Агафонову такая формулировка не слишком понравилась, особенно после того, как он своими глазами видел, как Константин Дмитриевич проявляет к Марине интерес, который явно выходил за рамки тренерского. Высказав откровенно свое мнение, Агафонов стал ждать результата. Запрещать что-либо своим дочерям он не любил, зная, что это чаще всего вызывает обратную реакцию. К счастью, через некоторое время Марина, кажется, порвала с Широковым, во всяком случае тот ее больше не провожал.
   – И слава богу! – сказал Агафонов. – Если честно, не понравился он мне. Самовлюбленный какой-то, других вообще не замечает, не чувствует.
   – А мне можно с ней поговорить об этом? – спросил Крячко.
   Агафонов замялся. Ему явно не хотелось, чтобы Марина рассказывала Крячко о своих отношениях с тренером Константином Широковым, но, понимая, что Станислав спрашивает не из праздного любопытства, все-таки не стал возражать.
   Марина говорила не слишком охотно. По ее словам, Константин как-то после занятий предложил ее проводить, она согласилась, потому что с ним «было прикольно общаться». После этого он провожал ее еще несколько раз, затем уезжал на своем автомобиле. А однажды предложил поехать в бар. Несколько раз они посещали какие-то бары, потом Широков недвусмысленно намекнул, что хотел бы пригласить Марину домой, но она отказалась. Широков проявил настойчивость, Марине это не понравилось, и она довольно резко его отшила. После этого они некоторое время сухо общались, но потом Широков сам подошел к ней как ни в чем не бывало и дал понять, что обиды не держит. С тех пор отношения у них прежние, в формате тренер – клиентка, и Широков не делал попыток пригласить Марину куда-либо.
   «А если нет? – думал Крячко, слушая девушку. – Если не забыл и обиду держит? Если это все-таки он? А к Марине подкатил мягко для маскировки? Ведь напал же на нее кто-то в плаще! А Широков в тот вечер уехал одним из первых. А если он просто оставил машину в паре кварталов и вернулся в сквер, зная, что девушка задержалась там с подружкой? Да, но сегодня убили вовсе не Марину, а Ирину Умецкую, возразил Крячко внутренний голос. Что он, в самом деле, что ли, маньяк? Надо бы выяснить о его прошлом. И в психоневрологический диспансер запрос сделать.
   А сам продолжал задавать вопросы насчет смерти Ирины Умецкой – что говорят во дворе, какие версии выдвигают? Крячко был не согласен со Львом Гуровым, ярым противником слухов и сплетен, ратовавшим за то, чтобы опираться строго на проверенные факты. Да, разумеется, все нужно проверять. Но как раз чтобы появились железные факты, порой очень полезно послушать пересуды и сплетни. Дыма без огня не бывает, эту пословицу Крячко очень уважал и даже вывел из нее свою собственную – «из слухов рождается истина». И сейчас он терпеливо спрашивал и у Марины, и у ее отца – кто что говорил, кто чем возмущался, кто на кого собирался жаловаться…